Есть два, казалось бы, противоположных высказывания по поводу понимания. Оба эти высказывания я уже цитировал в разных книгах. Настала пора попытаться указать на их роль и значение в реальной познавательной ситуации. А что такое реальная познавательная ситуация? Это когда осознающий восприниматель встречается с принципиально новым опытом, к которому нельзя применить обычную комбинаторику нашего интеллекта, складывающего мозаику из известных ему элементов, — будь то перцептивные шаблоны или ментальные конструкции.
      Даосы говорили: «понимание — это порыв бытия, а не разум». Они на собственном опыте открыли, что разум не понимает, а создает интерпретации, которые вызывают ложное чувство понимания, имитируют его. С другой стороны, Гордон Оллпорт, выдающийся ученый XX века, сказал: «Понимание есть апперцепция стереотипа как такового». Исследуя психологию мышления, он увидел, что понимание — это предвосхищенное узнавание уже существующего в уме стереотипа, модели, паттерна. Речь идет о двух сторонах одного и того же процесса.
      Даосы акцентировали описание на самом моменте нового постижения, а современный психолог указал, что разум ассимилирует новое и превращает его в стереотип. Вот почему понимание — это «порыв бытия, а не разум»; но разум не способен узнать понимание, пока не испытает «апперцепцию стереотипа».
      Познавательная ситуация для человека была бы неразрешимым парадоксом (ведь «новое» и «стереотип» — явления противоположные, и никакой компромисс между ними невозможен), но мы способны к обучению новым стереотипам. Здесь и находится решение.
      Каждый перцептивный акт, собирающий незнакомые миры второго внимания, содержит в себе обучающий потенциал. В какой степени мы им воспользуемся — другой вопрос. Мы вполне способны проигнорировать порядок сборки и вернуться к стереотипу, вытесняя огромные массивы сенсорных данных, не вмещающиеся в его прокрустово ложе. Это будет понимание «по-оллпортовски». Можем, наоборот, сосредоточить осознание на целостном потоке Иного и почувствовать «порыв бытия», о котором говорили даосы. Во втором случае разум займется поиском новых порядков — организованностей, которые неминуемо станут «стереотипами» при каждом последующем узнавании. И тогда наша способность понимать обогатится.
      Разумеется, даже во втором, более благоприятном случае реальной познавательной ситуации мы не станем обладателями прилагающегося к пониманию «набора» транслирующих инструментов. Ибо инструменты даны языком, а язык — творение базового режима перцепции, совокупности инвариантов, на почве которых возникает «конвенциональное описание». Однако в сфере личного, интимного постижения возникнет новое знание и, соответственно, новая способность. Для трансформанта это главное условие психоэнергетического прогресса, обеспечивающее саму возможность реального познания «иных миров» и «иного себя».
      Другое дело — безмолвное знание. Оно касается таких масштабов Реальности и осознания, которые не могут быть оформлены никаким меншальным стереотипом. Странствуя по мирам, мы регулярно сталкиваемся с ним. Безмолвное знание остается тем фоном, где две бесконечности (Я и Мир) проникают друг в друга. То, что подобное знание нельзя описать, передать, превратить в семантическое поле, вовсе не значит, что оно бесполезно. Само по себе это знание исключительно прагматично — хотя бы потому, что никаким другим способом выразить себя в пространстве наших действий не может. Оно не было и никогда не будет «теорией»; более того, оно не способно быть даже символом, даже мифологемой, так как относится к ним как бесконечно далекий «прародитель».
      Зато в непосредственном действии сновидящего, когда концепты и предшествующие концептам смыслы отступают, безмолвное знание определяет всё. Действуя, мы не пребываем в формализованном поле, где царствуют теоремы, а потому всегда есть неучтенные элементы, рассматриваемые интеллектом как периферия событийного поля. Когда мы действуем, мы автоматически выходим за пределы ментальных проекций — здесь периферия имеет такое же значение, что и центр (поле опыта просто не делится на «центр» и «периферию»). Даже голографическая модель, будь она доступна ограниченному человеческому тоналю, не исчерпывает актуальной для нас Реальности. Лишь безмолвное знание всегда содержит то, что приводит нас к единственно верному способу действия. Только в нем преодолевается «изображение» (составляющее суть нашего опыта) и Реальность равна самой себе. Презентируемое равно презентации. Все отношения между объектами, между Я и внешним полем, свернуты и приведены в тождество .
      Так мы познаем миры второго внимания, осваиваем их и движемся дальше.
 

 
      Странствия сновидящего рано или поздно приводят к видению. Поскольку именно этот уникальный режим восприятия во многих случаях помогает точно определить, перемещается сновидящий по мирам или только галлюцинирует, он крайне важен.
      Описать видениеневозможно. Прежде всего, по той простой причине, что содержание видения совершенно не умещается в наборы перцептивных моделей и штампов, составляющих содержание используемого нами описания мира. С одной стороны, оно бесконечно богаче любого тонального восприятия, потому что включает в себя пучки и потоки сигналов, не достигающие осознания человека, пребывающего в рамках перцептивной картины, которая сформировалась в результате нашей эволюции, — базового режима перцепции (первого внимания) либо альтернативного, но допускающего аналогизацию сигналов и их комплексов (второе внимание). С другой стороны, видение «телесно» и «целостно» — поскольку в этом состоянии сигналы либо равномерно распределены по перцептивным модусам (визуальный, аудиальный, кинестетический и т. д.), и это делает невозможным идентификацию вос-принимаемого согласно структуре, опирающейся на сенсорные модальности, либо свободны и «хаотически» перемещаются из модальности в модальность, при высокой скорости провоцируя различные синестезии, в более медленных случаях — вызывая странные впечатления «видения в одном многого» (один и тот же пучок сигналов дрейфует то в пределах визуальных интерпретаций, то слуховых, то осязательных, каждый раз формируя как бы «новое» восприятие, хотя мы контактируем с одним и тем же энергетическим фактом).
      Содержательное описание видения, таким образом, почти невозможно. Любые попытки его описать сопровождаются столь значительными искажениями, так далеки от реальной сути явления, что лишь сбивают с толку читателя. Поэтому мы можем говорить лишь о перцептивно-энергетических предпосылках, условиях, вызывающих видение, а также о специфике самого механизма, лежащего в основе феномена.
       Видение— это уникальный феномен. Природа его, казалось бы, однозначно относится к восприятию, но если исходить из классического понимания восприятия, то видениеневозможно. Иными словами, это преодоление невозможности. Если угодно, мы можем назвать его трансперцептивным феноменом. И вот почему.
      Как известно, восприятие отличается от ощущения своей организованностью, обеспеченной вниманием. Восприятие — это результат ограничений чувствительности, вытеснений и вычленений, ослаблений и усилений сенсорных сигналов, следствием чего становится реализация гештальтов и глосс. Перцепция устанавливает порядок в сенсориуме согласно описанию, создает изображение и наделяет его смыслами. Совершенно ясно, что восприятие требует вполне определенных усилий и психических условий: дифференцирующего внимания, внутреннего диалога, вовлеченности инвентарного списка тоналя. Все это входит в нормальное состояние сознания.
      Однако ситуация, в которой реализуется видение, в ряде отношений прямо противоположна «нормальному состоянию». Его предпосылкой является максимально рассредоточенное внимание — не-делание восприятия, а триггером — глубокая остановка внутреннего диалога. Инвентарный список тоналя в этом случае максимально дистанцирован от потока сенсорных впечатлений, ибо без такого дистанцирования остановка внутреннего диалога просто невозможна. Если мы не прилагаем специального намерения сохранить осознанность, культивирование данных условий «выключает» не только восприятие, но и всякое самосознание. Это — «нуль перцепции», автоматически переходящий в сон без сновидений.
      В случае видениямы имеем парадоксальное состояние, которое я и назвал преодолением невозможности. Восприятия быть не должно, но оно есть. Напряжение, вызванное прямо противоположными установками, — сохранить осознание и пребывать в состоянии тотальной остановки интерпретации, — разрешается неожиданным и непостижимым для разума способом. Напряжение намерения выводит нас из неразрешимого противоречия за пределы двух полюсов, трансцендирует, и мы оказываемся в новом, принципиально неизвестном качестве — новом модусе осознания.
      Очевидно, это следствие интеграции, но способ интеграции остается формально непонятным. Предположительно, это возвращение к первичным структурам — даже не к архетипам восприятия, а к «атомам» архетипов. Визуальная трансляция воспринимаемого приходит к своей основе — точкам, линиям, «сеткам» и «спиралям». Сила светимости этих начальных форм оказывается единственной характеристикой, в которую «свернулись» многочисленные дискретные качества, возникшие в процессе эволюции описания. Критерии формального различения сводятся к совокупности первичных форм и остаются на этом уровне, предшествующем началу анализа и синтеза воспринимаемых сигналов.
      Можно подумать, что это — примитивность, экстремально приближенная к хаосу. Особенно если учесть принципиальное отсутствие статичности явленных форм: они превращаются друг в друга, распадаются и вновь собираются, отражая подвижное взаимодействие самого осознания и пересотворяющейся каждый миг Реальности. Хаос, «первичный бульон», materia prima, еще не ставшая, но лишь становящаяся. Логично предположить, что это неконструктивное состояние, своего рода «перцептивная олигофрения».
      Однако осознание в этом «архаичном» поле не деградирует, напротив — оно качественно возрастает. И это тоже парадокс, видимо, связанный с тем, что мы не возвращаемся вспять, а превосходим себя. Царство тоналя не рушится, а воссоединяется со своим истоком. Отдельные смыслы, организации и структуры, весь массив тональной продукции неявно участвует в соприкосновении осознания с «распавшимся» на элементарные частицы Миром. В результате возникает удивительная объемность, в которой одновременно существуют все доступные опыту уровни — от космического Хаоса до высшей организованности дискретного мира.
      Этот объем, эта недостижимая ранее целостность дает Знание. Возвращаясь в режим выбранной структуры, в присущую человеку отдельность субъекта, мы сохраняем опыт обретенной перспективы и действуем с новым пониманием. Невидимое вторгается в жизнь, Целостность входит в Отдельность.
      На практике это мгновенные переходы, «переключения фокуса», которые в состоянии идеальной безупречности и тотального сталкинга могут даже не прерывать потока видения. Точнее, сам акт прерывания интегрируется в поле видения и управляет им. Передать это словами невозможно, поскольку языка для интегральных состояний такого масштаба не существует.
      Как в сновидении, так и наяву неизменной (хоть и не всегда осознаваемой) предпосылкой виденияявляется обнаружение «фона». В бодрствующем состоянии «фон» обнаружить проще, поскольку он прошел через все манипуляции воспринимающего аппарата. Иными словами, «фон» был сначала воспринят как совокупность сигналов, тональ попытался его собрать как одну или несколько значимых «фигур», оценил его как нечто малозначительное для воспринимающего и, кроме того, обладающее однородными чертами, из-за которых его трудно удерживать в центре произвольного внимания. В результате произведенных операций тональ приписывает данному сенсорному полю значение «фона», уводит его на периферию внимания, полностью или частично вытесняет из сферы ясного осознания.
      Поскольку сам принцип виденияподразумевает высокую интеграцию всех сенсорных полей, отражающих окружающий нас океан эманаций, «фон» надо вновь обнаружить и вернуть ему перцептивную значимость. То есть остановить процесс автоматического вытеснения сигналов, которым тональ приписал статус «фона».
      Наяву практик использует комплекс методов, которые, на первый взгляд, прямого отношения к видениюне имеют, — сталкинг, перепросмотр со специфическим осознаванием дыхания, не-делание, остановка внутреннего диалога.
      Обратите внимание: в книгах Кастанеды дон Хуан неоднократно утверждает, что его цель — научить Карлоса видеть. При этом никаких техник, непосредственно направленных на вызывание видения, учитель не дает. Зато он постоянно говорит о безупречности, сталкинге, остановке внутреннего диалога и т. п. Так и должно быть. Потому что техники самого видения не существует; зато есть масса приемов, которые создают условия для включения видения. И все эти приемы (перечисленные выше), помимо усиления осознания, последовательно ведут к тому, что я назвал обнаружением «фона».
      He-делание, остановка внутреннего диалога, сталкинг и перепросмотр — все это наяву приводит к открытию (или, можно сказать, вспоминанию) внутреннего пространства, стоящего за психическими движениями. В ряде отношений это — вспоминание целостности. Поля восприятия, эмоциональные и полубессознательные силы, от века пребывающие «в тени», на периферии осознающей себя человеческой психики, вновь становятся равноправными объектами нашего внимания. Распространяя присущую нам алертность по этому обширному пространству, мы входим в специфическую позицию восприятия, которую можно назвать разновидностью «деконцентрации». Мы постигаем слишком много, воспринимаем больше, чем способны структурировать, следуя привычным схемам описания мира. Разнообразие подпороговых, периферийных сигналов, которые наш тональ вычеркнул из главного потока восприятия и автоматически поместил в темный угол под названием «фон», возвращает свое природное право на ясную осознаваемость. А там, надо заметить, много всякого — противоречивого, загадочного, наделяющего человека новым смыслом и новой перспективой.
      Все это требует иного типа согласования, а потому — смещает точку сборки, чем вызывает отрешенность и бесстрастие, схожее с «безупречностью воина», и в конечном счете — приближает практика к сновидению наяву, где усиленное и измененное восприятие вовлекает массу психоэнергетических сил, которые принято считать «паранормальными». Таким образом, «магия» и видениенаяву неразрывно связаны, будучи, по сути, проявлениями одного и того же трансформационного процесса, меняющего все энергетическое тело человека.
      Обретенный навык иного согласования психоэнергетических полей (как перцептивных, так и эмоциональных, когнитивных, наконец рефлексивных) может вызвать видение как наяву, так и в сновидении. Кому-то впервые это приходит наяву, кому-то (как мне) — в сновидении. Но сам навык, само усилие и намерение — идентичны. Если первый опыт видениявозник в сновидческом созерцании, то он возможен и во время бодрствования. Потребуется лишь некоторое время, чтобы осознать, что и как вы делали.
      Благодаря видениювы узнаете об удивительном, казалось бы, положении — первое и второе внимание отличаются друг от друга только тем, как они представляют (репрезентируют) феномены Мира. В близких позициях точки сборки сама воспринимаемая Реальность практически одна и та же.
      Это весьма странно, особенно поначалу. Но интегрирующий режим сновидения наяву все расставляет по местам. И действительно — странно обнаружить, что «порыв ветра» или какой-нибудь «лишайник» на дереве во втором внимании транслируется как «лазутчик». Начинаешь иначе понимать, почему мексиканский шаман Хуан Матус называл какой-нибудь куст дурмана «союзником» или утверждал, что в «водяной дыре» живет «дух», требующий почтения.
      Если исходить из моего опыта, видениев сновидении достигается проще. Правда, здесь возникает ряд иных трудностей — например, проблема с сохранением должного уровня контроля и алертности. Но если сновидящий научился качественно стабилизировать внимание сновидения, то, пользуясь новым типом перцепции, он здесь может узнать много больше, чем наяву, где тело стремится вернуть нас в базовое состояние, пользуясь древнейшими рефлексами млекопитающего.
      Поскольку я изначально хотел понять, как устроен Мир, то сразу же сфокусировал видениена тех моментах, которые казались в этом свете принципиальными — например, на том, как относятся между собой первое, второе и третье внимание, а главное — возможно ли третье внимание вообще и чем оно на самом деле является?
      Мы обязаны относиться к любым перцептивным феноменам скептически, поэтому я расскажу совсем немного — и только то, что получает хотя бы косвенное подтверждение в процессе всего комплекса исследований.
      Итак, первое и второе внимание подобны. Они могут отличаться друг от друга способом репрезентации воспринимаемого и областью, на которой сосредоточено воспринимающее внимание. Важнейшее различие, которое существует между первым и вторым вниманием, касается не воспринимаемого Мира, а того, какие возможности каждый из этих режимов восприятия предоставляет для работы с собственным телом. В этом смысле второе внимание — поистине революционный шаг. Через делание тела сновидения, осознавание перцептивно-энергетических полей и паттернов мы находим множество путей влиять на свое тело, корректировать и трансформировать его. Несмотря на то что наибольшая свобода видится нам в способностях воспринимать и перемещаться, смысл сновидческих странствий все-таки заключается в произвольной сборке, разборке и пересборке энергетического (а значит, и «физического») тела воспринимателя.
      При этом общий объем первого и второго внимания тоже примерно одинаков. Впечатляющие различия между ними связаны не с объемом, а с характером распределения произвольного внимания.
      И только третье внимание ведет к радикальному увеличению объема. Видение есть интегрирующий перцептивный процесс, который, с одной стороны, создает предпосылки для достижения третьего внимания, с другой — обеспечивает саму его возможность. Это все равно что перейти на другой «язык», где каждое слово содержит мегабиты информации, где линейность и даже мерность знакового пространства — только один-единственный символ в семантической вселенной, которая содержит мириады символов, объединенных в невообразимые поля и структуры. Именно так второе внимание переходит к третьему.
       Видениенамекает на то, как осознание может пройти через столь грандиозную Трансформацию. Здесь мы встречаемся с первым этапом перцептивной, семантической, полевой интеграции, благодаря чему и возрастает ранее неизменный объем доступного внимания.
      Здесь у нашего тоналя возникают настоящие проблемы — что-то в нем должно радикально измениться, чтобы более масштабное осознание стало ему доступно. Лично у меня тональ очень долго не справлялся с прорвавшимся потоком сенсорных сигналов. Он вытеснял все, что выходило за рамки привычного объема, — и «забывал».
      Например, усилив свое внимание и осознание, человек способен спорадически получать доступ к сенсорному полю, удаленному от его физического тела. Можно сказать, что это — кратковременное и бессознательное достижение «дубля». Однако с усилением осознания восприниматель может фиксировать подобные флуктуации восприятия, не забывая о них (т. е. не вытесняя их в бессознательное). Эти явления приходят вместе с первыми всплесками видения. Их можно назвать «экзотической редкостью» (по крайней мере, на первых порах), но здесь заключается важный урок, касающийся природы нашего осознания. Скажем, когда мы осознаем «удвоенное» поле восприятия не как две чередующиеся области, а именно как интегральное целое (что соответствует реальному положению вещей), тональ буквально «захлебывается» и стремится вытеснить это переживание из памяти.
      Но именно здесь, в этом интегральном состоянии, содержатся все ответы на, казалось бы, «неразрешимые» вопросы пространства и времени. Здесь мы открываем, что пространства и времени не существует, — и это не метафизическая идея, а конкретный чувственный опыт. Осознание позиционирует себя «над» пространственно-временными координатами и этим устанавливает свою онтологическую Реальность. Оно с изумлением «узнаёт» о себе, что является главным регулятором, метапроцессом, который обусловливает все энергообменные процессы, а потому сам производит пространство-время и наделяет его свойствами в соответствии со своими потребностями. Поэтому, когда говорят, что энергетическое тело растягивается, чтобы соединить в одно две позиции («дубль» и «оригинал»), это — метафора, очень далекая от реальности. Пока мы пребываем в описании мира, нам очень трудно вообразить себе, что энергетическому телу негде растягиваться, поскольку никакого расстояния между двумя позициями восприятия (или областями осознания) просто не существует. Перцептивные и интеллектуальные концепции «пространства», «объекта», «субстанции», исполняющей роль агента, связующего либо разделяющего «объекты», — результат сужения осознания, его редукции до некоторого среза, плоскости, внутри которой мы привыкли реализовывать только один тип энергообмена, ставший основным в процессе конкретной эволюции биологических структур.
 

 
      Помимо того что видение— это первый шаг к психоэнергетической интеграции, выражающей себя через восприятие, той самой интеграции, которая является фундаментальной предпосылкой достижения в будущем третьего внимания, оно в сегодняшней практике выполняет как минимум две насущные задачи: 1) видение является показателем возрастающего уровня энергообмена между субъектом и внешним полем;
      2) видение является уникальным источником знания, пребывающего за любыми образными системами и ограниченными нашей конституцией типами психических репрезентаций.
      Чтобы знание, полученное при помощи видения, имело практический смысл, надо мастерски владеть вниманием, распределить его в равной степени по всем сенсорным каналам и одновременно приобрести навык специфического самонаблюдения (т. е. создать рефлексивную инстанцию, которую можно назвать «внимание внимания»). Только в этом случае перцептивное поле во всей его целостности становится объектом видения. Только так объем осознаваемых сенсорных сигналов перерастает в новое качество, которое становится тем, что кастанедовские толтеки именовали безмолвным знанием видения. Вступив в контакт с «безмолвным знанием» и оставаясь в режиме видения, мы можем попробовать использовать его импульс, чтобы сфокусировать избранную часть внимания на конкретном сенсорном канале. В этой ситуации визу-альность одарит практика системой сверхсложных образов, фокусировка на кинестетическом канале сделает всё тело практикующего сверхчувствительным «радаром», концентрированная аудиальность приведет к «яснослышанию» либо будет транслирована через так называемый голос видения.
      Важно понять, что с проблесками видениянадо обращаться крайне осторожно. Практики, читавшие отчеты Кастанеды, ожидают не столько самого видения, сколько узнаваемых образов и моделей, предложенных Карлосом. Поскольку Карлос не предложил концептуального описания режима видения(быть может, он просто не знал, как объяснить европейскому читателю, что он имеет в виду), а методы его достижения слишком объемны и скрыты в нерасчленимом массиве всего «магического» праксиса его индейских учителей, остались простые и, казалось бы, универсальные признаки — видение кокона (энергетического тела), его «просвета», точки сборки, эманаций и неорганических существ. Все это описано противоречиво и, честно говоря, не слишком тщательно. Но, за неимением ничего лучшего, некоторые сновидящие так и определяют для себя — увидел кокон или эманации, значит, это оно и есть — знаменитое видениетолтекских магов.
      Казалось бы, есть повод упрекнуть мэтра за то, что он не оставил более конкретных, детальных, а главное — прагматичных описаний. Хотя, если мы дадим себе труд вдуматься в саму суть явления (а мы чаще всего не утруждаем себя подобными тонкостями), то проясним для себя как минимум два существенных момента: 1) видению вообще нельзя дать адекватное (т. е. общее для всех людей) описание; 2) язык, которым пользуются Кастанеда и дон Хуан, все равно «непереводим» — несмотря на отчаянные усилия профессиональных лингвистов, ибо он в той же мере «непереводим» для англоязычного читателя, который в этом отношении ничуть не лучше русскоязычного, вынужденного продираться сквозь текстуальные дебри личных ассоциаций переводчика и сомнительных плодов его находчивости.
      И я нисколько не преувеличиваю. Даже внутри описания мира, основанного на обычном режиме восприятия, возникли культуры и традиции, которые невозможно транслировать без сильных искажений и без ущерба для их фундаментальных содержаний. Эта банальная истина известна любому синологу или японисту.
      Если же мы касаемся нетрадиционного опыта, в целом чуждого большинству этнокультурных описаний, существующих сегодня на нашей планете, возникает то, что можно назвать «проблемой несоизмеримости». Аллюзии и реминисценции, семантические и психосемантические параллели — короче, любые инструменты языковой и культурной трансляции, — во многих (если не в большинстве) случаев оказываются бесполезными.
      Однако, несмотря на все эти барьеры, мы живем в одной Реальности и, поскольку биоэнергетическая конституция всех людей относится к одному виду, — опыт переживания Реальности должен иметь сходные черты. Чтобы заметить это сходство (а на определенной глубине — единство), необходимо отвлечься от традиций, культур и языков, нас разделяющих.
      Это древняя проблема, о которой безрезультатно рассуждают уже не одно тысячелетие. Ее все равно придется решать. Одними из первых на необходимость «освобождения» от языка указали даосы, буддисты и прочие представители «непереводимых» для европейцев ориентальных традиций.
      Более того, наиболее эффективные психотрансформационные направления (особенно названные даосы, буддисты и последователи Дзэн, а также, разумеется, нагуалисты) считали и считают освобождение от языка («растождествление») главным условием работы по опытному постижению Реальности.
      Все это изначально содержится в «истинной паре» нагуализма — в разделении мира опыта на тональ и нагуаль. Отделить описание мира (а это и есть лингвистическая, логическая, ментальная и символическая репрезентация опыта в сознании) от Реальности (самого Мира, т. е. энергетического поля, порождающего феномены нашего психического опыта) — вот практическая задача «человека знания».
      Конечно, такое растождествление с языковой и ментально-символьной системой вовсе не означает, что надо превратиться в безмолвного и неразумного истукана. Оно требует сотворить дистанцию между набором инструментов (языком, мышлением, символами, иными формами репрезентации) и самим осознанием опыта. Тогда можно пользоваться любым инструментом, сохраняя сам факт опыта «вдали» от той искажающей и ограничивающей силы, которой всякий инструмент обладает.
      Человечество давным-давно оторвалось от непосредственного чувства, от живого эмпирического опыта. Сотворив языки и описания, мы узаконили словами, концептами, логикой и синтаксисом только один тип опыта — массовый и потому ничем не примечательный. Поэтому идеи перестали быть мыслью, выражающей непосредственное прикосновение человека к Бытию. «Идеи» превратились в культурные «фикции» — они существуют к некотором понятийном поле, в культурной и языковой традиции. В других же культурах и языках эти «идеи» вообще отсутствуют. Какова же реальность этих «идей», если само их существование обусловлено только культурной традицией?
      Подобные «идеи» необходимо преодолеть (или, как говорили даосы, слова «надо забыть»). Тогда, если мы по-настоящему внимательны к своему «онемевшему» сознанию, есть шанс оживить реальное переживание, реальный опыт, который по природе своей не нуждается в переводе. А все вытеснения, ограничения и искажения, которыми чреват язык или иной инструмент культуры, оказываются вынесенными за скобки.
      Некоторые критики Кастанеды находят подозрительным, что проблема языка и его отношения к Реальности, которая в XX веке привлекла к себе внимание множества философов, антропологов и психологов, так созвучна идеям магического описания мира, острова тоналя, отделившего нас от океана Реальности — нагуаля, весьма далекого от любого структурированного языком восприятия. Вспоминают Гуссерля и Витгенштейна, «теорию лингвистической относительности», этнометодологию Гарфинкеля.
      Независимо от степени аутентичности кастанедовских сведений о «толтекском знании», на Карлоса грешат напрасно. Ибо пропасть между языком и Реальностью разверзлась многие тысячи лет назад, а влияние языка на восприятие было осознано еще во времена Чжуан-цзы и Будды Гаутамы. Лингвистический позитивизм XX века просто сделал еще одну бесплодную попытку решить проблему, существующую от века и осознанную древними мыслителями, — ответить на вопрос, как Реальность, То-что-есть-на-самом-деле, относится к сказанному (написанному, формализованному). Можно ли построить мост между описанием и Бытием?
      На мой взгляд, нет ничего странного и удивительного, что жители доколумбовой Америки тоже думали об этом и пытались найти собственные решения. Если человеку свойственно познавать, то неминуемо возникает всеобщая тенденция развития сознания, ищущего способ приблизиться к Реальности.
      Видение, судя по всему, и есть плод такого специализированного развития. Здесь описание и его составные части (язык, символ, синтаксис) наносят ощутимый вред. Они не транслируют опыт, а искажают его до неузнаваемости. Даже в том неизбежном случае, когда мы используем некоторые понятия из дон-хуановского лексикона, чтобы просто указать на имевший место опыт, если мы ходим избежать искаженных интерпретаций, нужны бесчисленные оговорки и уточнения.