"Это линия Сатурна, линия ума и богатства". А на деле ни того, ни другого. Как вам удалось вот это, не понимаю... Меня рисуют всю жизнь, я нахожу себя и на фресках и в Третьяковке, сейчас вот с меня делают ряд фигур для Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, каждый берет от меня немного, остальное додумывает, а здесь я, я - и баста..."
      "Я просто подумал, что ваша морщинка на лбу похожа на птицу, на чайку. Вот когда чайка на лету поворачивается, то ее крылья идут так, - я показал руками, - и вот так. И все..."
      Натурщик повернул ко мне голову, и я с необычайной ясностью узнал его: это был тот самый человек, что встретился мне и Леньке Бондарю на берегу, у моря, в далеком-далеком детстве, тот самый, что застегнул на моей шее цепь...
      "Как птица? Как чайка? - спрашивает меня натурщик. - Вот не думал... Скорее как старый потрепанный воробей". - Он рассмеялся, и всем стало как-то сразу легко, и комната зашумела привычным рабочим гулом.
      Кто оттаскивал мольберт, и его широкие ножки шуршали по паркету, кто с шумом растирал краску, а Сырцов закричал нашему завхозу: "Авдеич, ты что же это штукатурку не приготовил? Небось как у нас женщины позируют, так тебя и не выгонишь из мастерской, а сегодня тебя с самого утра не дозовешься!"
      И я почувствовал, сколь велика была власть этого натурщика над людьми, власть негромкая, неслышная, по как-то странно давящая, власть молчаливого мудрого существа над всей нашей безалаберной и дерзкой, но всегда чуткой художнической братией!
      "Так вы еще школьник? - спросил натурщик, заметив, что я одеваюсь и застегиваю свой портфельчик. - Ну, тогда я смогу взять этот портрет, вы мне, надеюсь, не откажете?"
      "Нет, нет, что вы, - сказал я и, краснея, надписал свой рисунок. - Вот, возьмите, пожалуйста... Вы первый, кому я дарю на память..."
      Мы вышли вместе. Долго стояли на набережной Москвы-реки. Лед посредине реки уже тронулся, и от реки тянуло пронизывающим холодом.
      "Замерзли, Миша? - спросил натурщик... - Я ведь старше вас, а ничего... Да вы в школу не опоздаете? Нет? А то зайдем ко мне, погреемся, чайку попьем..."
      Натурщик жил одиноко. Стены его небольшой угловой комнаты на Сивцевом Вражке, как я и ожидал, были увешаны многочисленными этюдами, среди которых были и мастерски сделанные, совсем законченные рисунки. Хозяин вышел, чтобы поставить чай; сквозь отворенную дверь донесся до меня шум коммунальной кухни: кто-то громко рассказывай новости, звенела посуда. От нечего делать я заглянул под широкий газетный, лист, прикрывавший какое-то сооружение, стоящее на письменном столе. Это было нескромно, но то, что я увидел, сразу же заинтересовало меня. Под газетой оказалась какая-то модель, очень отдаленно похожая на птицу. Она была искусно собрана из тонких бамбуковых палочек, обклеенных папиросной бумагой, там и сям виднелись тонкие резиновые тяги, какие-то крючочки и пружинки.
      Натурщик вернулся с кипящим чайником и, заметив, что я разглядываю его сооружение, ничуть не рассердился, а, напротив, снял газетный лист и стал подробно рассказывать мне о том, что это за модель и для чего он ее сделал. Оказывается, он всю жизнь мечтает понять секрет птичьего полета, это его, как он выразился, "основная специальность". Он провел массу опытов и сейчас знает о полете птиц больше, чем кто-либо другой.
      Чай мы пили едва теплым, а впрочем, не помню точно, пил ли я его. С каждым словом этого человека какие-то новые чувства пробуждались во мне. Забытые мечты о летящем, как вихрь, летательном аппарате, мои детские увлечения "техникой" вновь постучали в мое сердце.
      "Человек может разгадать тайну полета, может узнать, почему летает птица, - говорил мой новый знакомый. - И тогда самолет будет оставлен далеко позади. Но дается эта задача в руки только тому, кто посвятит себя ей безраздельно, вот как я. Летом у меня работы поменьше, и я ухожу странствовать. Где только я не побывал! Хожу так, пешком, может потому и не берет меня старость. Она за мной, а я от нее. Хожу и смотрю, смотрю на небо и на летящих в нем птиц. Особенно хороши чайки, какие летуны, Миша, какие летуны! Вот ты меня и поразил, когда отыскал в моем лице черточку-птицу. Она правда, морщинка эта, похожа на чайку?"
      Потом Евгений Николаевич - так звали натурщика - начал возиться со своей "птицей", а я помогал ему завести те многочисленные резиновые моторчики, которые сообщали этой модели способность к движению. Каково же было мое удивление, когда модель взлетела прямо посредине комнаты и, жужжа, стала подниматься по спирали.
      "Ты видел? Правда, чудесно? О, я над ней поработал, ты даже представления не имеешь, сколько я поработал... И вот мне кажется, что природа полета не так проста, как думают многие... У меня есть целая пачка писем по этому вопросу... Я ведь переписывался со многими крупными специалистами, биологами и техниками... И вот книжек у меня, видишь, сколько? Это все по этому вопросу книги... И все авторы, Миша, о птичьем полете разное пишут. Все разное... Даже странно иной раз читать... Эх, мне бы твои годы, ведь я неуч, неуч! Если бы мне знать, что хотя бы ты знаешь! Ну, математику там, физику, а то все вслепую: туда пружинку, сюда резинку... Есть в полете птицы нечто важное, такое, что и сказать трудно, какое важное... Вот она крыльями отталкивается от воздуха, вот так отталкивается, а что с этой энергией происходит, ты знаешь? Одни пишут, что тут импульс играет роль, другие кинетическая энергия, две меры движения у этих авторов, и сами они в них запутались... И в этом тайна..."
      Я ушел от Евгения Николаевича, и чувства мои были в смятении. Да, есть на свете что-то еще более близкое мне, чем искусство. А как же моя жизнь художника и моя учеба? Все побоку, все не нужно? О нет, нужно, обязательно нужно... Если Евгений Николаевич столько увидел в полете птиц, не будучи художником, то мне легче, много легче... Я увижу то тайное, что не сможет увидеть человек, далекий от искусства, и нужно будет многое узнать прежде, чем приниматься за дело, многое, и тогда, быть может, мне удастся поймать эту главную тонкость, а она есть, есть, и в чем-то Евгений Николаевич прав...
      Мне нестерпимо захотелось вновь увидеть Евгения Николаевича. Я должен ему сказать, что буду, буду работать над птицей, буду изучать ее, каждую и всех, и их полет и строение каждого перышка - словом, все, все...
      Шаповалов осматривал больного, когда Платон Григорьевич вернулся в комнату медпункта. Больной, тот самый высокий пилот, с которым Платон Григорьевич прилетел на базу, кивнул ему как старому знакомому и хрипло сказал:
      - Ну как вам у нас, нравится?
      - Поменьше разговаривайте, - строго прервал его Шаповалов. - Вообще не говорите денек-другой, пока я вам не разрешу, это очень важно. Слышите?
      Больной ушел, и Платон Григорьевич, ощупывая цепь в кармане пиджака, сказал Шаповалову:
      - У вас не найдется широкогорлой колбы? Есть? Давайте ее сюда.
      Платон Григорьевич налил в колбу воду и синим восковым карандашом сделал отметку на горлышке против того места, где на фоне освещенного окна темнел мениск воды.
      - Вам нужен пикнометр, Платон Григорьевич? - спросил Шаповалов. - Так можно взять в лаборатории!
      - Колба и будет пикнометром, - коротко сказал Платон Григорьевич. Он острожно достал из кармана цепь и звено за звеном опустил ее на дно колбы.
      - Что за черт! - воскликнул Шаповалов. - Уровень-то на месте!
      - Повторите опыт, - сказал Платон Григорьевич. Теперь ему было многое ясно. - Повторите все с самого начала.
      Шаповалов вылил из колбы воду, цепь выскользнула на фаянс раковины, выскользнула совсем неслышно, и Платон Григорьевич отметил это про себя. Затем Шаповалов вновь наполнил колбу водой по отметку-черточку и поставил колбу перед Платоном Григорьевичем. Платон Григорьевич опустился на колени, локти положил на стол. Синяя отметка была как раз перед глазами.
      - Опускайте цепь в колбу, - сказал он Шаповалову. - Опускайте медленно, всю опускайте... Так...
      Цепь лежала на дне колбы, на фоне окна она была похожа на свернувшуюся кольцами черную змейку, но уровень воды остался прежним.
      - А весы есть у вас? - спросил Платон Григорьевич, не поднимаясь с коленей. - Хоть какие-нибудь?
      - Есть аптекарские, но вряд ли хватит разновесок... Вы хотите ведь взвесить эту цепь?
      - Да, взвесьте ее сами, прошу вас. Как можно скорее.
      Шаповалов достал из шкафика аптекарские весы с черными эбонитовыми чашками. Цепь перебросил через одну из них и тут же воскликнул:
      - Платон Григорьевич! Она ничего не весит! Посмотрите! Неужели что-нибудь с весами?
      - Нет, дело не в весах... - Платон Григорьевич медленно поднялся на ноги. - Так как мы определяем удельный вес? Вес тела делим на его объем? Не так ли? А что будет, если вес тела равен нулю и объем его равен нулю? Нуль на нуль - неопределенность получается, не так ли?
      - Я ничего не понимаю... Я догадываюсь, что эта пень и есть то главное, ради чего вы приехали к нам, но... почему, почему это так? Ведь вот она, цепь, я держу ее в руках и чувствую ее вес, и в то же время вы правы, она невесома...
      - И она полностью лишена объема. Уровень воды в колбе остался тем же... Значит, ее нет... Нет ее...
      Платон Григорьевич тяжело сел на стул, взял в руки цепь.
      - Что это за книга у вас? - спросил он.
      - Словарь, Платон Григорьевич, я тут иногда перевожу в свободное время...
      - Раскройте-ка словарь, - попросил он Шаповалова.
      - На каком слове?
      - Это неважно, на любом.
      Шаповалов раскрыл словарь, а Платон Григорьевич положил на открытую страницу цепь. Руки его дрожали.
      - Теперь закройте, - сказал он.
      Шаповалов закрыл словарь, и тут случилось именно то, чего так ждал Платон Григорьевич. Книга закрылась совершенно плотно, будто внутри ничего не было. Только край цепи выглядывал из нее, казалось приклеенный к срезу книги.
      - Теперь откройте, - сказал он.
      Цепь вновь появилась, она лежала поверх страницы в том же положении, как и раньше.
      - Вот что, товарищ Шаповалов, - сказал Платон Григорьевич. - Пойдите к Диспетчеру с этой книгой и отнесите ему цепь, покажите и расскажите все, что вы сейчас видели... А я пойду к себе, отдохну немного... И скажите Диспетчеру, что можно действовать смелее, много смелее, чем до сих пор.
      ВСЕОБЩИЙ ПОИСК
      Громкий голос в динамике, скрытом за панелью, разбудил Платона Григорьевича. Он машинально взглянул на часы. Было четыре часа утра.
      - Всеобщий поиск объявлен... - звучал в динамике голос Диспетчера. - Всему летному составу базы немедленно выйти в космическое пространство. Повторяю: всеобщий поиск объявлен...
      Платон Григорьевич торопливо оделся, взял полотенце и вышел в коридор. Мимо него быстрым шагом прошел широкоплечий пилот в скафандре, снятый шлем он прижимал левой рукой к груди.
      Платон Григорьевич отвернул кран и вздрогнул: за окном раздался взрыв необычайной силы. Он прильнул к окну, но сквозь сверкающее морозными узорами стекло ничего нельзя было рассмотреть.
      - Это лед взорвали, - сказал кто-то за его спиной. Платон Григорьевич обернулся: в открытой двери стоял Диспетчер.
      - Я за вами, Платон Григорьевич, - сказал он. - Хорошо, что вы уже на ногах... Может быть, сегодня все станет окончательно ясным...
      - А что случилось? Вы объявили какой-то "всеобщий поиск".
      - Да, получили сообщение от группы Могикана. Над Луной повисла целая армада причудливых летательных приборов. Они носятся по всем направлениям, на глазах меняя форму и размеры. Сейчас мы поднимаем в воздух все аппараты нашей базы. Даже экспериментальные машины подводного погружения...
      - Ах, вот для чего вы взорвали лед?
      Диспетчер подошел к окну, повернул ручку и распахнул окно. В лицо пахнуло морозом, свежестью ночи. Мощные прожекторы освещали черную воду озера, из которой один за другим вылетали стремительные сверкающие силуэты самолетов.
      Уже начало светать, когда стали поступать первые сообщения из космоса.
      - Не сбавляйте скорости, - говорил Диспетчер в микрофон оптической связи. - Постарайтесь отбить хотя бы одну машину и повести ее к Земле...
      - Есть, вас понял, - ответил голос Ушакова, и тотчас же пришло сообщение от Моржа:
      - В поле зрения прямо над плавучей базой семь аппаратов. Связываюсь с ракетчиками. Разрешите обстрел.
      - Разрешаю, - без колебаний ответил Диспетчер. - Результаты сообщите немедленно.
      Через десять минут Морж докладывал:
      - Эти аппараты выдержали обстрел. В момент взрыва зарегистрированы маневры в горизонтальной плоскости с громадными скоростями. После разрыва ракет все семь вновь вернулись на свои места. Поднимаю глубоководные скоростные аппараты, включаюсь в поиск.
      - А не выйти ли и нам, Платон Григорьевич? - спросил вдруг Диспетчер. - Быть может, в этом есть смысл?
      - Да, я согласен... Но кто заменит здесь вас?
      - Это легко устроить...
      Диспетчер набрал на диске телефона какой-то трехзначный номер. Платон Григорьевич уже знал, что это телефон "местный".
      - Гусар, - сказал он, - заменишь меня... Я сейчас также вылетаю.
      - Он сейчас зайдет, и мы будем свободны, Платон Григорьевич, свободны, как ветер, как птица, как мысль... - Платон Григорьевич почувствовал, что в перечислении Диспетчера была скрыта какая-то близкая и ему идея, догадка, и помимо воли улыбнулся.
      И вдруг в динамике голос Моржа:
      - Диспетчер, Диспетчер, прижимаем один аппарат к земле, нас семеро. Идем в скользящем полете над Камчаткой. Аппарат на вид из тонкой прозрачной пластмассы, напоминает три спаренных вместе диска... А, черт, они разъединяются... Два уходят от нас к северу... Ты слышишь, Диспетчер, продолжаем преследовать. Прием.
      - Слышу. Продолжайте преследование, - бросил в микрофон Диспетчер. - Понимаете, Платон Григорьевич, ведь опять подсказка... Опять! Три диска можно стыковать в один! Этого же нам так недоставало! Вот закончить бы нашу последнюю разработку, да вы ведь были на совете?
      - Помню, помню.
      - Если согласовать компенсаторы, то мы могли бы попробовать спаренный полет...
      Диспетчер что-то быстро стал подсчитывать на листке бумаги.
      - Вы свободны! - громко сказал Ладожский, входя в кабинет. - Можете лететь на все четыре стороны.
      - Вот хорошо, Борис, а то я тут от нетерпения не знал, что и делать. Значит, так, наши идут к Луне на максимальных скоростях. Морж преследует диск, последний рапорт был с Камчатки. А мы сейчас пойдем ему навстречу.
      Это произошло сразу же, как только их самолет вышел в космос. Прямо перед собой Платон Григорьевич увидел диск. Он шел с громадной скоростью над сплошным молочно-белым покровом, потом стал на ребро и покатился вокруг земного шара, разбрасывая снопы странных зеленых искр.
      - Мне вчера показали книгу, - сказал Диспетчер, - ив книге - цепь. Это вы здорово придумали... Значит, смелость и только смелость, значит, нам кажется все это, - он указал рукой в перчатке на сияющий диск впереди. - А книга "не знает", что кажется нам... Так я понял ваш эксперимент.
      - Какой уж тут эксперимент?
      - Не скромничайте, Платон Григорьевич. Вам, я уверен, это не далось даром...
      - Да, я долго не мог успокоиться...
      - Значит, это мираж, направленный мираж... И это мы сейчас проверим.
      - Вы идете на таран?
      - Да, если он будет нужен...
      Диск впереди неожиданно заскользил по вертикали вверх, и Платон Григорьевич откинулся в кресле, почувствовав, как постепенно нарастает ускорение.
      - Гусар, я Диспетчер, - заговорил Мельников в микрофон. Цель вижу ясно. По-видимому, это диск, за которым гонятся Морж и его ребята... Определи мои координаты по локатору. Моя горизонтальная, восемь километров в секунду, скорость по вертикали... А, нет времени...
      Таинственное зеленое тело заслонило все вокруг, закрыло собой звезды, простор родной планеты под ногами. Еще мгновение, и яркий свет ударил в глаза Платона Григорьевича. Как в-каком-то гигантском калейдоскопе заметались перед глазами какие-то цветовые пятна, странные дрожащие фигуры.
      Платон Григорьевич не сразу пришел в себя. Диспетчер лежал, уткнувшись головой в приборную доску, плечом навалившись на ручку управления. Кабина была наполнена звуками множества голосов.
      - Диспетчер, Диспетчер, Диспетчер... Прием... Диспетчер. Прием... - голос Гусара - Диспетчер, держись! - это голос Моржа. - Почему не включаешь компенсатор? Компенсатор почему не включаешь? - это совсем незнакомый голос.
      По необыкновенной легкости во всем теле Платон Григорьевич понял, что их самолет находится в состоянии свободного падения. Диспетчер, казалось, не дышал. Платон Григорьевич медленно приподнял его голову, левой рукой переключил передатчик. В кабину вошла тишина.
      - Говорит врач... Вы слышите? Говорит врач... С Диспетчером несчастье. Он потерял сознание. Прием...
      И тотчас же многоголосое эхо ответило на призыв Платона Григорьевича. Одно слово покрыло все звуки, слово "спокойствие", сказанное голосом Моржа. А самолет продолжал плыть вокруг земного шара, и континенты сменялись океанами, темно-зеленые пятна лесов - снегами Арктики.
      - Ничего не трогайте, ни к чему не прикасайтесь! - повторил Морж. - Вы слышите, Платон Григорьевич? Мы придем на помощь, мы вас видим.
      И вдруг Платон Григорьевич ощутил легкий толчок. Сквозь окно в полу он увидел блестящий край крыла самолета. Потом к ним присоединились еще несколько самолетов, и теперь Платон Григорьевич заметил, что они начали снижаться, вначале медленно, а потом все быстрее и быстрее...
      Вся группа самолетов опустилась на зеркальную гладь Индийского океана. Кто-то из пилотов, наблюдавший всю операцию со стороны, сказал впоследствии, что все вместе напоминало одну гигантскую "еловую шишку". Но в минуту, когда Платон Григорьевич ощутил, что его самолет мягко покачивается на волне, то погружаясь, то выплывая, он ничего другого не испытал, кроме облегчения.
      Стоял штиль, и в кабине самолета было нестерпимо жарко. Рядом вынырнули из воды самолеты группы Моржа. Платон Григорьевич прошел в хвост самолета и хотел было открыть дверь, но, выглянув в окно, увидел, что уровень воды значительно выше двери. Он вернулся в кабину. Диспетчер все еще не приходил в сознание, но дышал глубоко и ровно.
      - Платон Григорьевич, - голос в динамике был озабочен. Платон Григорьевич, от вас все теперь зависит. Слушайте внимательно... Вам нужно включить компенсатор, он включается кнопкой на рычаге управления, синяя кнопка... Нашли?
      Платон Григорьевич включил кнопку, и тотчас же самолет стал плавно выходить из воды.
      - Так, хорошо, теперь зафиксируйте рукоять, внизу справа должен быть рычаг, - командовал голос. - Смелее, Платон Григорьевич... И можете открывать дверь. Только идите в хвост медленно, не спешите.
      Самолет повис на высоте нескольких сантиметров над водой, Платон Григорьевич открыл дверь и прямо перед собой увидел Шелеста. Тот стоял на крыле своего самолета, стремясь рукой достать до открытой двери. Платон Григорьевич протянул ему руку и, когда Шелест прыгнул вперед, с силой потянул его к себе. Самолет сразу наклонился, и ласковая зеленая вода океана хлынула внутрь.
      - Это ничего, ничего, - говорил Шелест, закрывая дверь. Пока компенсатор включен, ничего плохого не случится. А что с Диспетчером? Он жив?
      - Да, - ответил Платон Григорьевич, - он в каком-то глубоком обмороке. Нужно поскорее вернуться на базу.
      * * *
      Диспетчер пришел в себя только назавтра. Он открыл глаза, оживленно заговорил о том, что все идет как нужно, что все хорошо, потом отвернулся к стене.
      - Выйдите все, - сказал он. - Кроме Платона Григорьевича.
      А когда все вышли, он тихо сказал:
      - Платон Григорьевич, пусть никто не знает, но я ничего не вижу.
      Платон Григорьевич повернул Диспетчера к себе, снял со стола настольную лампу, приблизил ее к лицу Диспетчера.
      - Видите? - спросил он. - Вы видите свет?
      - Нет, только тепло, вот здесь ваша лампа? - он протянул руку и указал куда-то в сторону. Сомнений больше не было: Диспетчер ослеп.
      РАЗГАДКА
      Диспетчер был доставлен в Москву несколько дней спустя после описанных событий. Врачебный консилиум предписал полный покой, а когда Платон Григорьевич отозвал в сторону знакомого профессора-окулиста и прямо спросил, есть ли надежда, тот развел руками и ответил в раздумье:
      - Знаете ли, Платон Григорьевич, глазное дно напоминает картину, которая наблюдается при сильных ожогах... При очень сильных ожогах. Правда, мне не нравится изменение цвета в желтом пятне, очень не нравится...
      Вынужденное бездействие раздражало Диспетчера. Он не находил себе места, часами говорил по радиотелефону, установленному у него дома. Иногда прилетал кто-нибудь с базы, и тогда Диспетчер, забыв обо всем на свете, погружался в ворох дел, связанных с новым этапом штурма вселенной.
      - Ни одного случая встречи с загадочными объектами, - говорил он Платону Григорьевичу. - Ни одного. Они исчезли как сон, будто их и не было...
      - Они и были сном, - ответил Платон Григорьевич. - Вспомните цепь.
      - Не совсем, не совсем... Тогда, в самолете, я как-то сразу многое почувствовал. И сейчас в моей черепной коробке идет - я это отчетливо ощущаю - какая-то странная работа. Будто проявляется пластинка, на которой масса картин, фактов, аналогий. Придет день, и все это выплывет, я это предвижу, и я еще пригожусь людям, Платон Григорьевич, обязательно пригожусь... Вы не забывайте меня, приходите... Пожалуй, только вам и смогу рассказать все, не ожидая недоверия.
      И вот пришло утро, когда знакомый голос диктора объявил, что сегодня, сегодня ожидается прибытие Первой марсианской экспедиции. Платон Григорьевич получил пригласительный билет на Красную площадь, так как межпланетный корабль должен был совершить посадку перед трибунами Мавзолея.
      Впервые Советское правительство решило показать всему миру, на каких аппаратах были достигнуты наибольшие успехи в освоении космоса. Это было продиктовано и требованиями международной обстановки и многими другими факторами. С другой стороны, методы компенсации сил тяготения, освоенные советской техникой, делали подобное приземление делом сравнительно безопасным как для экипажа корабля, так и для находящихся на площади людей: мощная струя раскаленных газов, бьющих из сопла реактивного двигателя, здесь отсутствовала.
      Платон Григорьевич спрятал пригласительный билет в ящик письменного стола и праздничными улицами направился к дому, где жил Диспетчер. Он знал, что Диспетчер не будет присутствовать при встрече: это было бы слишком большим испытанием для его нервной системы. Ведь он мог только слышать - не видеть. Неправильно понятый возглас, шум взволнованных людей могли нежелательно отразиться на его состоянии.
      Диспетчера Платон Григорьевич застал у включенного телевизора. Сюда в комнату врывались звуки маршей, голоса людей на площади, и прилегающих к ней улицах. Изображения на экране не было. Диспетчер включил только звук, и Платон Григорьевич повернул ручку яркости.
      - Вы включили изображение? - спросил Диспетчер и сдержанно и как-то боязливо улыбнулся. - А у меня есть сюрприз для вас, Платон Григорьевич. Я считаю пальцы... Да, да, пальцы! Вот сейчас засветился экран, и я это увидел, смутно, но увидел. Это ведь о чем-то говорит?
      Платон Григорьевич заметался по комнате, только сейчас он до конца понял, чего стоили эти слова Диспетчеру. Он включил настольную лампу - на крышке стола груда исписанных вкривь и вкось листков, почерк крив и неуверен, пластмассовые рамки для письма вслепую, - задернул шторы, вернулся к Диспетчеру.
      - А ну-ка, Михаил Антонович, подойдите к столу, - придерживая Диспетчера за локоть, Платон Григорьевич подвел его к столу. - Ну, сколько сейчас? - Платон Григорьевич провел перед лампой пальцем, и тень от него пробежала по лицу Диспетчера.
      - Кажется, один...
      - А сейчас?
      - Сейчас два! Правильно? А сейчас четыре... И снова один.
      - Вы будете видеть, Диспетчер, будете видеть...- Платон Григорьевич вытер вспотевший лоб. - Это ожог, ожог сетчатки каким-то странным, особенным светом... Ведь мы с вами твердо знаем, что впереди ничего не было...
      - Этот свет был во мне, Платон Григорьевич, и в этом разгадка всех тайн. Направленный и целеустремленный мираж... Но послушайте, кажется, там начинается...
      Мощный поток звуков наполнил комнату. Платон Григорьевич хотел было уменьшить громкость и уже взялся за ручку, но Диспетчер остановил его.
      - Ничего, - сказал он. - Пусть идет на полной громкости... Мне легче будет представить себе, что сейчас творится на площади.
      - Показался корабль, - сказал Платон Григорьевич. - Но ведь это диск! Какой громадный... Он сейчас над ГУМом, делает круг над площадью, один... Но он невероятных размеров!
      - Сто пятьдесят метров в диаметре, - сказал Диспетчер,-и это далеко не предел. Но что там, что вы видите, Платон Григорьевич?
      - Он опускается прямо на площадь. Ужасно, что вы не можете сами...
      - Ничего, ничего, я знаю твердо, что скоро буду видеть и буду летать, мне много предстоит интересных дел... Ну как? Он уже совершил посадку?
      - У него снизу какие-то черные шары...
      - Это амортизаторы, самые обыкновенные надувные амортизаторы, заменяющие ему шасси...
      - Все! Он сел... Вы слышите, что делается на площади?
      А по площади после минутного молчания пронесся единый крик, в нем были изумление, и радость, и полнота чувств: ведь каждый, кто был там, вблизи Мавзолея, чувствовал и себя участником этого необыкновенного события. Впрочем, это не относилось ко всем без исключения: глаз телевизора скользнул по группе военных атташе иностранных держав...
      - Люк открыт? Платон Григорьевич, они уже открыли люк?
      - Да, люк открывается... По-моему, это Ушаков... Ну конечно, это он, а вот еще один выходит и еще...
      - Считайте, Платон Григорьевич, скорее считайте!
      - Их двадцать два... - после некоторого молчания сказал Платон Григорьевич.
      - Почему не двадцать пять? Вы правильно считали? Вы не ошиблись?.. Да, да, я совсем забыл о программе встречи... Трое останутся в корабле, чтобы отвести его на базу, к нашему озеру... Теперь дело пойдет вперед семимильными шагами, впереди новые перелеты, и какие перелеты, Платон Григорьевич!.. Но я вам скажу откровенно. Без тех странных приборов, что встречались нам в окололунном пространстве, все это было бы позже, много позже. Ведь мы после каждой встречи с ними меняли направление конструкторских работ. Многое было показано, а многое очень тонко подсказано... А тогда, в момент нашего столкновения с тем призрачным диском, мне почудились фигуры каких-то людей... Нет, не наших, земных людей. В чем-то они были другими... Мой мозг, несомненно, воспринял какие-то сигналы, какие-то образы...
      - Но согласитесь, Михаил Антонович, что это все представляется невозможным. Если эти люди находились в другой звездной системе, то время прохождения сигнала будет исчисляться многими тысячами лет.
      - Вот в этом я сейчас и сомневаюсь. Быть может, процесс обмена информацией происходит безэнергетическим путем. Пусть мне было передано нечто, но и я передал в этот далекий мир частицу нашего знания... Кое с чем в этом роде мы ведь встречаемся уже при анализе процессов в микромире, в мире элементарных частиц. А природа часто повторяет на высших ступенях то, что было характерно для начальных этапов развития материи.
      - Так как же назвать то, что происходило на наших глазах?
      - Вы подразумеваете цепь?
      - И всю историю с цепью и налеты этих призрачных аппаратов - словом, все, чему мы были свидетелями...
      - Это была передача, передача ряда технических сведений. Передача от какого-то далекого братства людей, которое обогнало нас в своем развитии.
      Диспетчер вдруг замолчал, а потом тихо спросил:
      - Вот здесь, Платон Григорьевич, здесь что-то белое?..
      Он притронулся к руке Платона Григорьевича и закричал громко, на всю комнату, и в его крике потонули и звуки маршей и шум ликующей толпы демонстрантов.
      - Это же ваша рука! Так я буду видеть! - кричал Мельников. - Я буду видеть, Платон Григорьевич!..
      * * *
      Рисс Банг сошел вниз и, обогнув сотрудников, отдыхавших на пляже, прошел к морю. Он шел медленно, широким шагом и вскоре скрылся из виду.
      - Что с ним? - спросил один из сотрудников. - Он на себя не похож.
      - Рисс Банг закончил сегодня работу с любопытной планетой, юноша, - сказал другой и, размахнувшись, бросил плоский камень в воду. - Я видел отчет. Эта планета симметрична нашей. Банг вел передачу сквозь ядро Галактики.
      - А я хотел сегодня поговорить с ним, - сказал первый.
      Пойди догони его, - сказал кто-то на берегу. - Банг никогда не откажется поговорить. Кому-кому, а ему есть что рассказать... Ну, Айя, смелее...
      Юноша, по имени Айя, с секунду колебался.
      - Ну, прогонит так прогонит, - сказал он и побежал вдоль берега туда, где скрылся Рисс Банг. Рисс Банг сидел на песке, прислонившись к песчаному обрыву. Он смотрел на заходящее солнце и о чем-то думал.
      - Это ты, Айя? - спросил он, не поворачивая головы. - Что тебе нужно?
      - Рисс, - Айя тяжело дышал, - Рисс, я ведь все узнал... Когда ты дашь мне планету?
      - Еще рано, - сказал Рисс.
      - Говорят, ты сегодня закончил работу с симметричной планетой?.. - сказал Айя. - Может быть, нужно продолжить наблюдения?
      - С ней все кончено, - устало сказал Банг.
      - И успешно?
      - Да, успешно...
      - Ты передал техническую новинку? Я представляю, что творилось бы с нами, если бы кто-нибудь со стороны стал вмешиваться в нашу историю...
      - Это будет.
      - Я не понимаю, Банг...
      - Та планета получила хороший толчок... Она обгонит нас.
      - Рисс Банг, что ты говоришь? Мы ведь в группе старших планет Галактики?
      - Да, обгонит... Я это понял недавно...
      - И возможно обратное вмешательство?
      - Безусловно. И на твоей памяти, Айя...
      - Банг, ты как-то странно говоришь... Ведь тебе совсем немного лет... И ты провел в эмиссионных камерах сравнительно немного часов...