- Муза.
      - Юрий Васильевич, - смущенно промямлил Дейнека и церемонно поклонился.
      - Мы не называем наших имен, так как не считаем, что они у нас есть,- серьезно заметила старшая, подавая гостю розетку с голубичным вареньем,- Наш милый папочка решил быть оригинальным за чужой счет, к сожалению, за наш счет. Видите ли, Егор Семенович, наш палочка увлекался музыкой...
      - Нашего гостя зовут Юрий Васильевич,- перебила ее Муза.
      - А ты помалкивай! - вмешалась третья девица, уминавшая бутерброд завидных размеров.- Гамма сама знает, кого как зовут.
      - Да, так Сигизмунд Феофанович должен знать, что наш папочка увлекался музыкой и под впечатлением некоей сонаты нарек свою среднюю дочь Музой. Ей повезло, я считаю, не так ли Пересвет Челубеевич? Поразительно повезло!
      - Что же,- не без вызова ответил Юрий Васильевич,- Муза отличное имя, и вообще дело разве в имени?
      - Я им то же самое говорю,- сказал Памфил Орестович,- но они и слушать не хотят, совсем вышли из повиновения. Так и хочется иной раз взять ложку и - прямо по лбу...
      Памфил Орестович довольно энергично взмахнул чайной ложечкой, будто намеревался тут же привести свою угрозу в исполнение.
      - Вы правильно заметили, что Муза - отличное имя,- продолжала Гамма,- но что касается моего имени, то это совсем другой разговор.
      - Но "гамма" это тоже что-то музыкальное? - расхрабрившись, спросил Юрий Васильевич.
      - Если бы, если бы, Аристарх Хрисанфович, музыкальное... Но нет, это результат еще одного увлечения нашего милого папочки, на этот раз математикой. Это такая греческая буква, Стратилат Петрович, и я удивляюсь, почему наш папочка не заглянул подальше в алфавит, почему я не "Фи", почему я не "Лямбда", почему я не "Пси", наконец? Что вы на это все скажете, Леопольд Драгомирович? И почему мою сестру зовут не "Ижица", наконец? Но нет, Мустафа Тутанхамонович, наш папочка изучает японский язык и нарекает свою меньшую дочь названием японского острова. Вот так, взял и назвал - Кюсю. Как вам это нравится?
      - Но какое это может иметь значение?
      - Вам это, безусловно, безразлично, уважаемый Тихон Лукич, безусловно. Кроме всего прочего, вы мужчина. А нам каково? Только мы познакомимся с молодым человеком, только он кому-нибудь из нас сделает предложение, как родители этого барбоса начнут рвать на себе волосы и умоляют его не делать глупости. Они не представляют себе в качестве невестки особу, названную в честь японского острова. Вот такие ограниченные люди, Эдвин Баядерович.
      - Но меня зовут Юра,- взмолился Юрий Васильевич, которому начало казаться, что за столом действительно сидят все эти Пересветы Челубеевичи и Аристархи Хрмсанфовичи.- Просто Юра... Это когда я начал преподавать, так меня стали называть по имени отчеству, и я уже привык.
      - Ах, вы уже привыкли! - воскликнула Муза.- Быстро, быстро. Скажите, Юра, вы женаты?
      Юрий Васильевич пропустил мимо ушей этот прямой вопрос, уши, впрочем, у него запылали.
      - Никакого внимания,- наставительно произнес Пасхин и, продолжая разговор, начатый в кабинете, сказал:- так вы теперь понимаете, Юрий Васильевич, как передаются индивидуальные различия?
      - Да, ваша теория чрезвычайно интересна... Я тоже думал...
      Юрий Васильевич, несомненно, сообщил бы Пасхину, о чем именно он думал, но Муза перебила его.
      - Какие вы все ученые, даже противно,- сказала она.- А мы совсем темные и глупые, и с нами даже говорить неинтересно. Да знаете ли вы, кто мы такие? Сказать им, девы, или пусть умрут учеными дураками?
      Девы в один голос заявили, что сказать обязательно нужно.
      - Мы - парки, да, да, в наших руках все нити человеческих судеб. Вы мне не верите, Юрий Васильевич?
      - Верю, верю,- с излишней поспешностью ответил Юрий Васильевич,- но вы даже представить не можете, к каким удивительным выводам мы только что пришли с Памфилом Орестовичем. Это настоящее открытие! Но вот что я хочу вам сказать, Памфил Орестович...
      - Подумаешь, открытие! - воскликнула Муза.- Ну, Кюсю, принеси наше открытие. Нужно сбить спесь с этих ученых.
      - Опять какие-нибудь неприличные выдумки,- вздохнул Пасхин.- Я, Юрий Васильевич, уже давно отказался от своих воспитательских обязанностей. А вот и безобразницы... Что это за бутылка? Вы что, это же мне прислал доцент Чернышев! Муза! Гамма, как вам не стыдно!
      Восклицания Пасхина были оставлены без внимания. Кюсю поставила перед Юрием Васильевичем круглый аптечный пузырек, и девицы в один голос произнесли заклинание, весьма смахивавшее на "ехал грека через реку..." Юрий Васильевич заметил на пузырьке полуобгоревшую наклейку с непонятной надписью.
      - Это досталось мне в наследство от бабки Петровны,- эаметил Пасхин.
      - Вы знали Петровну? - удивился Юрий Васильевич.
      - Папка ее знал,- сказала Гамма.
      - Папка беседовал с ней целых три часа.- Муза погрозила Памфилу Орестовичу пальцем.- Мы все про тебя знаем, старый греховодник.
      - Понимаете ли, Юрий Васильевич, эта бутылочка может явиться предметом весьма любопытных изысканий. Я бы очень хотел, чтобы вы занялись этим вопросом. Временами там, внутри, появляются смутные образы, какой-то удивительный оптический эффект... Я думаю, что если соединить фотоэлемент с самым примитивным осциллографом, то открылась бы возможность объективного...
      - Возможность! Объективность! - насмешливо повторила Гамма.- Даже слова у вас нечеловеческие. Тут что написано, на бутылочке? Что тут написано, я вас спрашиваю? "Приворотное зелье" - вот что это такое. Мы не отдадим нашу бутылочку ни за что!
      - Ой, мне почему-то хочется, чтобы сюда сейчас пришел Александр Денисович. Я хочу его видеть немедленно! - Гамма даже застучала туфельками под столом. Ну же, девы, колдуйте!
      - Александр Денисович,- сказала, наклонившись над бутылочкой, Муза, - мы вас ждем... Смотрите, сестрицы, вот он.
      Юрий Васильевич тоже наклонился над столом и ясно увидел маленькую фигурку, на несколько мгновений показавшуюся внутри пузырька.
      Гамма взяла пузырек и сильно взболтнула содержимое, а когда жидкость внутри пузырька успокоилась, удовлетворенно кивнула головой:
      - Уже бежит,- сказала она, и Юрий Васильевич увидел, что фигура Сломоухова задвигалась, поднимаясь по какой-то невидимой лестнице.
      - Не волнуйтесь, он сейчас будет здесь,- заверила Гамма.Александр Денисович живет в нашем же доме, только в другом подъезде. Вот он поднимается на второй этаж... Девы, через две ступеньки шагает! Вот он у нашей двери... Александр Данисович, мы вас ждем.
      У входной двери раздался сильный звонок.
      - Вот и он,- спокойно сказала Гамма и направилась к двери. Из коридора послышался голос Сломоухова.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
      - Заворожила, заворожила, негодница! - говорил Сломоухов, входя в комнату. - С утра, чем ни займусь, все думаю, все стремлюсь. Меня, такого бродягу, такого непоседу заворожила. День добрый, Памфил Орестович, и Дейнека здесь. Очень приятно, Юрий Васильевич, очень приятно. Но условие, условие! Железное, сверхкрепчайшее условие!
      Сломоухов подал всем сидящим за столом руку и, наклонившись к уху Юрия Васильевича, объявил на всю комнату:
      - Влюблен в Гамму Памфиловну, понятно? Чтоб сверчок знал свой шесток, а иначе...
      - Что иначе? - хладнокровно спросил Юрий Васильевич.
      - Иначе, конец всему! Вас, вас, Памфил Орестович, призываю в свидетели. Он еще спрашивает, что иначе? О, иначе, хаос, иначе замыслы мои коварные неистово помчатся и будут все нестись неудержимо, пока не поглотятся диким воплем! Моего соперника воплем, разумеется.
      - По-моему,- неожиданно сказал Пасхин, отрываясь от какихто своих мыслей,- по-моему, тут прежде всего раздастся вопль несчастного отца этих трех безобразниц, этих негодниц. Я принимаю к сведению ваши сердечные излияния, Александр Денисович, но должен вас предупредить - ваша избранница проявляет удивительную черствость, поразительное пренебрежение к задачам науки. Думаю, что вам это небезразлично.
      - Не верю! - запальчиво воскликнул Сломоухов.- Я не верю! Наука, черт возьми, наука - это все для меня. Непрерывное, ежечасное горение, месяцы раздумья и торжествующий взлет человеческой мысли! Да кто это раз испытал, тот...
      - Погодите,- остановил его Пасхин и твердо приказал дочерям: - Ну-ка, бутылочку на стол!
      Кюсю поставила бутылочку на стол, и Сломоухов нахмурился.
      - Дело серьезное, - сказал он. - Тут пахнет Ганюшкиным.
      Кюсю наклонилась к бутылочке и нараспев сказала:
      - Афанасий Петрович... Мы вас ждем...
      - Да, дело серьезное,- повторил Сломоухоз, когда фигурка Афанасия Петровича появилась внутри пузырька.- Так вот почему я так стремился! Вот почему я не шел, а летел...
      Сломоухов протянул руку к пузырьку, но Гамма со словами: "Александр Денисович, спокойко!" - встряхнула содержимое бутылочки. Сломоухов отшатнулся и зажмурился.
      - Коварная, - сказал он.
      Гамма высокомерно подняла бровь.
      - Человеку, сидящему в аптечном пузырьке, не подобает прибегать к резким выражениям,- оказал она.- Просите прощения!
      - Сдаюсь, сдаюсь, но, Гаммочка, это потрясающе! Вы понимаете, что можно сделать вот с этим? - Сломоухов показал на пузырек.
      - Понимаем,- сказала Гамма.- Вы это намерены изучить, написать об этом научную работу и, конечно, прославиться. Не выйдет! Не вы, а мы будем вас изучать. И при малейшем неповиновении - вот так... Гамма сделала такой жест, будто встряхивает бутылочку, и Сломоухов вновь зажмурился.
      - Вы взрослая женщина. Гамма Памфиловна,- сказал он, помолчав.- И вы даже не представляете, что попало в ваши руки. За этим - кровь! - выкрикнул Сломоухов.- Понимаете? Да, да, именно об этом мне рассказывал Ганюшкин. Именно об этом...
      - Да о чем же? - нетерпеливо спросил Юрий Васильевич.
      - Ну, знаете, это долгий разговор, Юрий Васильевич. Как-чибудь а другой раз.
      - Сейчас же рассказывайте,- приказала Гамма,- сейчас же!
      - О, нет. Сломоухову никто не может приказать... Никто, кроме вас, дорогая Гамма Памфиловна, вам я повинуюсь.
      Началось это в тридцатых годах. Я тогда был мальчишкой у старателей. Родителей я своих не помню, слышал только, что они были из ссыльных аристократов; догадываюсь, что дело заключалось в каком-то дворцовом перевороте на самом высоком уровне. Затем ссылка в глушь. Не приспособленные к полудикому образу жизни мои родители умирают, а я остаюсь один как перст в каком-то якутском чуме, где меня подбирают старатели. По-видимому, я произвел на них впечатление прирожденной смышленостью.
      Идет время, и постепенно я начинаю кое-что понимать в старательском ремесле. Золото-то в этих местах кочковатое, жильное - редкость. Промышленная разработка только-только начиналась, тут и простор смекалке, простор интуиции, я бы сказал, интеллекту. И стал я приносить нашей ватажке удачу, да какую! Говорят старики: идем на Вилюй, а я ни а какую, я говорю: "Вот сюда, да повыше, и будет, черт возьми". И раз, и два угадал, да что угадал! С этого часа - беспрекословный авторитет, в рог смотрят. Пошучу - с ног падают со смеху, бровь изломаю - в ножки кланяются. Да что там говорить, с четырнадцати лет Денисычем, величали, вот как! Народ, понимать надо...
      Сломоухов разделил бороду на два кудрявых рожка и вновь задумался.
      - И вот,- продолжал он,- и вот, попадаю я к некоей мамке, Редозубова по фамилии. Вы знаете, что такое старательская мамка? Нет, этого понять нельзя, невозможно! Это не женщина, это тигрица, да, тигрица, но с сердцем нежной лани. Вы понимаете? В артели старательской десять, двадцать парней, кругом на тысячи верст - никого, и - одна женщина. Она и бельишко починит, и постирает, мне, пардон, сопли утрет, а кому постарше - выволочку сделает, если там напьется не ко времени или что скроет. Совесть и честь старательская, мать родная, единственный лучик гуманности в черной яме нашей жизни бродячей, вот что такое мамка! А сама? Ест, пока кашу пробует, спит бог знает где, кто с удачи обновку купит, тому и спасибо, в общем, как говорили наши предки, вся нага и отверста...
      А кругом народ разный. Знали бы вы. Гамма Памфиловна, знали бы вы, очаровательные девицы, и вы, столичный юноша, в каком аду рождался и закалился этот характер...- Сломоухов постучал себе в грудь. - Но нет, вам не дано даже представить эту удивительную атмосферу непрестанного подвига и непрерывного человеческого падения... Нет, не дано... Но мемку тронуть? Этого никому не было позволено.
      И вот, бреду я как-то по краю болота, присматриваюсь: вода есть, хоть залейся, а где вода, там держи ухо востро, старатель. И вдруг стон, тихий такой стон. Подхожу ближе и за кустом можжевельника вижу сапог. Обыкновенный сапог, истрепанный в клочья и чуть так шевелится. Я еще ближе... Мать честная - человек! Весь в крови, и голова и руки, да кровь засохла корой, не разобрать лица. Я назад. Подбегаю к нашему, с позволения сказать, биваку, а там одна Редозубиха. "Мамка! - кричу,- мамка! Человека нашел". Притащили мы вместе с ней этого человека, а он и в память не приходит. Вот собрались к вечеру наши молодцы. Кто такой, спрашивают, а мы и не знаем. Долго он у нас лежал, очень долго, не мамка, погиб бы. Вот так я и нашел Ганюшкина. Стали его расспрашивать, как да что, потому что видели - человек этот не нашего, не старательского звания. Что бродяга, видно, но не старатель. А он помалкивает. "Медведь, говорит, порвал и все".
      Сломоухов быстрым движением взял кусок сахара и со словами: "Удивительно укрепляет сердечную мышцу, не так ли, Памфил Орестович?" захрустел им на всю комнату.
      - Вот тогда,- продолжал Сломоухов, расправляясь с сахаром,- и рассказал он мне удивительную историю. Было это году в тридцать втором. Да, не раньше. Нарвались мы на Коробейникова. Памфил Орестович, вероятно, помнит эту фамилию? Грабитель, негодяй, и - никакой романтики. Он как раз с Алдана улепетывал и старателей обирал, да и вообще всех, кто под руку попадется. Ну мы и попались. Зайцев Аполлон до сих пор под стол ныряет, если кто крикнет "Коробейников идет!" Что с нами делали, рассказ не для ушей цивилизованного человека.
      Однако в живых остался: потому что спешил атаман, спешилСидим мы это у костра, греемся. На душе противно-противно. Труд, можно сказать, целого лета впустую. Да и так, кто без тулупа, а кто и вовсе, но это опять-таки не для цивилизованных ушей... И говорит мне Ганюшкин: "Ты, Шуренок, того, субтильного, приметил в бекеше, что меня обезьяной назвал?" "Приметил, говорю, а что?" "Знавал я его. Видно, медведь меня так умял, что и не узнал он меня, да оно и к лучшему. Дурной человек, хоть и звания благородного..." Ну, я его уговаривать, расскажи, мол, что да как. Бог ты мой, ну словно сейчас костер перед глазами... Вот точно так, как вы от меня. Гамма Памфиловна, сидел Ганюшкин, пардон, неглиже. А Зайцев все зубами стучал, которые ему Коробейников по доброте душевной оставил.
      - А у вас и дверь нараспашку? - раздался вдруг с порога голос Афанасия Петровича.- Стоял он в пальто, держа шапкуушанку в покрасневших на морозе руках.
      Кюсю испуганно взглянула на бутылочку и первой бросилась к Афанасию Петровичу. Все задвигали стульями, освобождая место для нового гостя.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
      - А мы тут Сломоухова слушаем,- сказала Кюсю, когда Афанасий Петрович уселся за столом. - Он нам такие интересные вещи рассказывает!..
      - Врет все, небось,- равнодушно обронил Афанасий Петрович.- Известно, слономуховщина, на бобах разведенная.
      - Не успел отогреться, а уже заокал тут, Афоня-великомученик, - добродушно отшутился Сломоухов. - На бобах, на бобах. - передразнил он произношение Афанасия Петровича, и все засмеялись.- Где тут пузырек? А ну-ка, взболтни его разок, Кюсю, чтобы змея, невежа, как вести себя в присутствии дам.
      Кюсю накрыла пузырек салфеткой и, замотав головой, нетерпеливо приказала:
      - Да рассказывайте ж, Александр Денисович, мы слушаем.
      - Так, говорит мне Ганюшкин, вот этот в бекеше - из белых офицеров, и в больших чинах был, подлец. Но однажды предложили ему возглавить секретную экспедицию самого странного свойства. Будто бы где-то в тайге имеется селение, забытое богом и людьми. И есть в этом селении человек, дажа не решаюсь вот так просто сказать,- с крыльями человек. Да, да с большими мохнатыми крыльями. И живет давно, лет сто или больше, так что все население этой деревушки его потомки. С крыльями никто больше не рождался, но с этакими реликтовыми наростами попадались. И будто посулили тому офицеру золотые горы. Ну, что душа пожелает, то и требуй. Секта какая-то богатейшая, ламы не ламы, но узкая-то ниточка в один из Тибетский монастырей вела. И задание было такое: либо самого летающего человека поймать, либо кого из его потомства, а не выйдет, так срезать эти самые наросты, законсервировать особым образом и доставить в тот самый монастырь.
      Подобрал офицер из беглых белогвардейцев и забайкальских казаков отряд человек в семь, пошел... Шли звериными тропами, зимой, потому что селение это окружено было непроходимыми болотами и нужно было успеть все сделать до зимы, пока солнце не растопило ледяную корку над болотами.
      Верст за сто от деревни на тропе нашли они первый самородок прямо на снегу, потом - второй. Потом такой, что одному и унести невозможно, с телячью голову. И тут отряд взбунтовался. Сумма-то выходила больше обещанной им, а настоящая награда ждала только того офицера в бекеше. Он их и так и сяк уговаривать - ни в какую. Требуют, чтобы назад их вел, оружием грозят, народишко тоже отпетый. А тут стал появляться летающий человек. Идут, идут, и вдруг на ветках... сидит... Но на выстрел не подпускал. Закричит по-звериному, с дерева снимется - и дальше. А на снегу опять самородок.
      - Охота, как назло, стада из рук вон плоха. "Веришь.- говорит он мне,- Шуренок, зайца днями не видали, не говоря уже об олене или сохагом. Как будто кто отводил дичь от этих мест". И вдруг прибегает на стоянку этот, что в бекеше, и кричит; "Сохатого убил! Вот тут неподалеку!". Ну, двое, кто покрепче, пошли с ним. И не вернулись. Опять приходит офицер, говорит, помочь нести нужно, люди, мол. ослабли, И опять никто не возвращается.
      И вот те, что на стоянке осталась, расслышали выстрелы, будто пистолетные. Прошли сторонкой и видят: лежит на снегу сохатый, рядом все четверо, а начальник в бекеше пистолет осматривает, видно, заело в нем что-то, когда тех, вторых кончил. Ну, эти трое потихоньку - назад, да в разные стороны. Тут уж не яо самородков. Думали, что и тот, в бекеше, погиб, в он, вот он, к Коробейникову пристал.
      - Александр Денисович,- не выдержал Юрий Васильевич. - Вы же сами встречались в тайге с летающим человеком! Вы рассказывали.
      - Запомнил,- удовлетворенно сказал Сломоухов.- Да, было депо...
      - Расскажите, расскажите, Александр Денисович,- раздалось со всех сторон, но Сломоухов отрицательно покачал головой.
      - Нет ничего интересного, милые девицы. А вот когда я доставлю этого летягу в город, тогда другое дело, тогда Сломоухов к вашим услугам. Все секреты - долой, но пока молчок. Я человек дела, прежде всего дела. Вот только подобрать смельчаков и - в тайгу.
      - Простите,- сказал Пасхин,- а ваши академические обязанности позволят вам отлучиться среди года?
      - Игра стоит свеч, Памфил Орестович. Вот боюсь, с деньгами будет трудновато... Нужно будет нам-то уговорить начальство, злмнтересоватъ. Если бы только иметь хоть малейшее свидетельство какого-нибудь биолога или путешественника, тогда - другое дело.
      - А вы искали? - спросил Памфил Орестович и встал из-за стола.
      - Папа, ты в кладовку? - строго спросила Гамма.- Но помни, не больше одной книги!
      - Искали! - воскликнул Сломоухов.- Да разве можно искать то, чего заведомо нет и быть не может.
      - Мне кажется, вы слишком регламентируете вашего отца...начал было Юрий Васильевич.
      - Наши действия не обсуждаются в этих стенах! - отрезала Кюсю.
      - Простите, но ведь Памфил Орестович пока наш милый папочка, наш! И мы никому не позволим обсуждать наши воспитательные мероприятия,- заявила Гамма.
      - Забываетесь, Юрий Васильевич,- строго сказала Муза.Ой, встряхну пузырек, ой, встряхну!
      - Нет, Юрий Васильевич, вы уж не сердите дам,- сказал Сломоухов.- Это небезопасно, смею вас уверить. Вот вы лучше скажите мне, мог бы я надеяться затащить вас в тайгу? Вы представляете, конечно, какое обилие приключений нас ожидает там?
      - А меня как-то не привлекает ваша цель, Александр Денисович,- сказал Юрий Васильевич.- Поймать удивительного зверя, это интересно, но зверь, судя по всему,- человек.
      - Ну, и что же? - ответил Сломоухов.- Ну и что же? А если удачный отлов этого существа - праздник для науки, если это удар по всем нашим представлениям? Черт возьми, поставить эволюционное учение с головы на ноги!.. Но я вижу, что не убедил вас. А вот Афанасий Петрович, вероятно, другого мнения,- вкрадчиво сказал Сломоухов, и Юрий Васильевич понял, что разговор с ним был затеян не столько ради него самого, сколько ради Афанасия Петровича.- Вы местный житель, богатырь, как вы можете сидеть в городе...
      Сломоухов не договорил, в столовую вошел Памфил Орестович с маленькой зеленой книжкой в руке.
      - Вот, я разыскал вам один материал,- сказал Памфил Орестович. - Послушайте...
      Памфил Орестович перевернул несколько страниц и медленно начал читать, время от времени поглядывая на Сломоухова: "Дождь перестал совсем, температура воздуха понизилась, и от воды стал подниматься туман. В это время на тропе я увидел след, весьма похожий на человеческий. Альла ощетинилась и заворчала, и вслед за тем кто-то стремительно бросился в сторону, ломая кусты. Однако зверь не убежал, он остановился вблизи и замер. Так простояли мы несколько минут... Тогда я нагнулся, поднял камень и бросил его в сторону, где стоял неведомый зверь. В это время случилось то, чего я вовсе не ожидал. Я услышал хлопанье крыльев. Из тумана выплыла какая-то большая темная масса и полетела над рекой. Через мгновение она скрылась в густых испарениях, которые все выше поднимались от земли. Собака выражала явный страх и все время жалась к моим ногам. Меня окружала таинственная обстановка, какое-то странное сочетание тишины, неумолчного шума воды в реке, всплесков испуганных рыб, шороха травы, колеблемой ветром. В это время с другой стороны послышались крики, похожие на вопли женщины. Так кричит сова в раздраженном состоянии.
      Вечером, после ужина я рассказал удэгейцам о виденном в тайге. Они принялись очень оживленно говорить о том, что в зцешних местах живет человек, который может летать по воздуху. Охотники часто видят его следы, которые вдруг неожиданно появляются на земле и так же неожиданно исчезают, что возможно только при условии, если человек опускается сверху на землю и опять поднимается в воздух. Удэхейцы пробовали его выследить, но он каждый раз пугал людей шумом и криками, такими же точно, какие я слышал сегодня..."
      Памфил Орестович закрыл книжку и задумчиво добавил:
      - Такие же летающие люди встречались и в Китае...
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
      - Батюшки, вот удача! Ну что за золотой человек! -воскликнул Сломоухов.- Судя по имени собаки, это Арсеньеа! Это его собаку звали Альпа, да и поэтичность описания выдает автора *. Ведь сколько раз я слышал и этот плеск испуганных рыб, и шорох трав, и тишину таежной ночи, но чтобы вот так изобразить все вместе и на одном дыхании - никогда. Теперь я кум королю и сват министру. Есть свидетельство, есть! Слово за вами, Афанасий Петрович! Слово за вами! По рукам, что ли!
      - Велика честь, Александр Денисович,- сказал Афанасий Петрович и зажмурился. - Где уж нам за вами угнаться.
      - Ну, ну, не нужно, Афанасий Петрович. Скромность здесь неуместна. Задачи науки...
      - Да какие тут задачи науки? Поймать человека и в клетку посадить, что тут за задачи науки? Зверство одно. Брось, Александр Денисович, пусть его летает...
      * Пасхин действительно цитировал В. К. Арсеньева. См. "В горах Сихотэ-Алиня". Примиздат, Владивосток, 1947, стр. 52-53.
      - Да как вы можете так говорить! - возмутился Сломоухов. Чтобы я отступил? Плохо же вы меня знаете, Афанасий Петрович. Ведь я же его видел, видел! Между прочим, в тот самый день, когда с вами... - Сломоухов на секунду замялся, но остановиться был уже не в состоянии, - когда с вами произошло несчастье.
      Афанасий Петрович заметно оживился.
      - В тот самый день? - удивленно переспросил он.- А где?
      - Ну знаете ли, это не в городе происходило, где бы я мог назвать улицу и номер дома.
      - Так где же, где? - настойчиво повторил вопрос Афанасий Петрович.
      - Ну, у Ерофеева распадка, если вам это что-нибудь говорит.
      - Знаю распадок тот. Там старый кедр стоять должен.
      - Правильно, правильно, и он как раз на нем сидел,- с удивлением сказал Сломоухов. - Ну, брат, ты здорово тайгу знаешь.
      - А чего же не знать, чай, родился в ней, матушке,- Афанасий Петрович задумчиво улыбнулся и как-то по-особенному тепло сказал: - Дедушка, дедка.
      - Кто? Какой дедушка? - не понял Сломоухов.
      И вдруг Юрий Васильевич вспомнил: тогда, в тот памятный вечер, когда он вошел в комнату, где на столе лежал Афанасий Петрович, было нечто необыкновенное. Был звук, похожий не то на плач, не то на смех, в когда Федор Никанорович подошел к разбитому окну, снаружи тоже донесся этот же всхлипывающий звук.
      - А чей же, как не мой,- помолчав, сказал Афанасий Петрович.- Мой дедка...
      - Доказательство! - резко сказал Сломоухов.- Черт возьми, Афанасий, не могу тебя понять. То шуточки, то какая-то раздражительная пассивность, и нате! Величайшая загадка науки и вдруг его дедушка!
      - Он правду сказал,- заметил Памфил Орестович.- Правду. И вы, Александр Денисович, тоже сообщили нам очень много интересного и важного, не так ли, Афанасий Петрович?
      - Да, подтвердил Афанасий Петрович.- Конечно. Вот только врал вам Ганюшкин. Не так оно было...
      - Что было не так? - поразился Сломоухов.- Все было так, именно так. Вы просто не слышали начала.
      - А не так,- упрямо повторил Афанасий Петрович.- Про какую-то бекешу там говорили. Не верно это. Сам Ганюшкин пришел к нам, в деревню нашу, Горбуновку, завлек его дедушка. Про бекешу Ганюшкин говорил для отводу. О себе говорил, змей подколодный. Ну, мы его на цепь посадили... Пока не убег. Дядю моего, Григория, убил и убег. А что своих он побил, так я кости сам видал. Правда это. И выбрось, Денисыч, глупые мысли из головы. Дедушку поймать! Да и за что? Он тебе вред какой сделал! Шишку кедровую опалит, да орешков пощелкает, тем и сыт, зверя не обидит, не то что человека, а ты его ловить... Да и я не дам, нет, не позволю...
      Сломоухов наклонил голову и едва слышно спросил:
      - А что ты сделаешь?
      - А ничего,- оказал Афанасий Петрович и будто в шутку положил свою короткопалую руку на плечо Сломоухова. - Только не нужно!
      - Ваш намек понял, уважаемый Афанасий Петрович,- сказал Сломоухов, освобождаясь от прикосновения могучей длани Афанасия Петровича.- Понял, но не согласен! Разве можно забыть, что мировая науке способна изменить свой ход, свое течение при соприкосновении с новым удивительным фактом?
      - Пойдемте за мной. - Пасхин взял со стола пузырек и сказал Сломоухову: - Это будет для вас очень полезно.
      Пасхин вышел первым из комнаты, за ним двинулись гости. Видимо, бутылочка с таинственной жидкостью вздрагивала при каждом шаге Пасхина, так как Юрий Васильевич чувствовал непрестанное головокружение, а посмотрев на Сломоухова, убедился, что тот испытывает нечто подобное.
      Юрий Васильевич даже закрыл глаза, прислонившись к дверному косяку, когда Пасхин выливая содержимое в кухонную раковину. Сломоухов попытался ему помешать, нэ Пасхин встряхнул бутылочку, и Александр Денисович едва устоял на ногах.
      Через минуту все было кончено.
      Каково же было удивление Юрия Васильевича, когда, придя домой, он обнаружил в кармане пальто пузырек с обгоревшей наклейкой. Пузырек был опорожнен... на две трети, но того, что осталось, было достаточно для исследования. Юрий Васильевич вспомнил, что Пасхин, прощаясь, хитро подмигнул ему.
      Юрий Васильевич внимательно рассмотрел пузырек. Снял наклейку, вынул пробку... Медленно наклонив пузырек, слал в граненый стакан содержимое - вода как вода, ничего особенного. Но только теперь Юрий Васильевич заметил, что сквозь темное стекло пузырька проглядывает какая-то сложная и тонкая конструкция, прикрепленная к его донышку.
      Утром, в лаборатории, Юрий Васильевич раскалил изогнутый пруток и аккуратно отрезал верхнюю часть пузырька. Когда раздался характерный треск лопающегося стекла, Юрий Васильевич поднял за горлышко пузырек и остолбенел от изумления: перед ним на четырех ножках, скрепленных с донышком пузырька, стояла металлическая "луковица" с неплотно прижатыми лепесткемистворками. Все было искусно выточено из кости и металла.
      Далекий день промелькнул в памяти. Еще школьником Юрий Васильевич видел нечто подобное. В то время как его класс изнывал на контрольной по химии, Юра Дейнека решил не рисковать понапрасну и провести часок-другой под гостеприимной сенью старинного собора. В соборе был размещен антирелигиозный музей, и на стенде перед алтарем среди надписей с цитатами из Вольтера и Омара Хайяма Юра заметил большую бутыль, внутри которой находилась модель деревянного храма. Сквозь узкое горлышко бутыли эта модель никак не могла пройти.
      Юра спросил у скучавшего за столиком экскурсовода: "А как в эту бутылку попала модель?", и экскурсовод, обрадовавшись вопросу, подробно рассказал, что весь "храм" вначале собирался вне бутылки из маленьких деталек, а потом, с помощью щипчиков, каждая такая деталька, смазанная предварительно клеем, отправлялась на свое место. Экскурсовод даже показал Юрию Васильевичу - тогда просто Юре - сохранившиеся на некоторых детальках номерки и добавил, что модель эту одиннадцать лет собирал из кипарисового дерева один монах, давший перед какой-то там иконой обет, что трудом рук своих прославит монастырь.
      Несомненно, и Ганюшкин, а в том, что эту луковицу мог изготовить только Ганюшкин, Юрий Васильевич не сомневался, так же, как тот монах, собирал эту конструкцию по частям.