Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Знаки отличия - Американская дырка

ModernLib.Net / Современная проза / Крусанов Павел Васильевич / Американская дырка - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Крусанов Павел Васильевич
Жанр: Современная проза
Серия: Знаки отличия

 

 


На такое доверие я, право, не рассчитывал. Ещё куда ни шло быть исполнителем в каком-нибудь не очень скучном деле (других Капитан бы и не затеял), склонным к импровизации, но всё-таки функционером. Однако войти в синклит, встать у руля того, что неизвестно как / куда плывёт, о чём, по сути, не имеешь даже представления… Опять же вот – орала на свистела…

Сомнения я решил высказать директору приватно. Ну а пока приветливым наклоном головы ответил на радушный взгляд Анфисы, в котором брезжила отпущенная в качестве задатка, но уже вполне горячая корпоративная любовь к своим. В общем-то, Анфиса была по-своему мила и даже, может быть, красива. Другое дело – свежесть… Но не поставишь же работать «фильтром» пубертатную дианку, неспособную осадить на скаку зарвавшееся чмо и войти в горящую мужскую баню.

– Мы наверх, – сказал Капитан Анфисе и, кивнув на уже вполне невинный левый монитор, приветливо добавил: – Между прочим, веды запрещают православным смотреть этих ибливых хомячков в служебное время.

4

На втором этаже мы сначала зашли в небольшую комнату, где помещались два мощных компа и разная сопутствующая электронная дребедень. Рассуждая логически, здесь можно было бы увидеть гобелен, однако стены, помимо одной, занятой стеллажом со всякой всячиной (журналы, электрочайник, картонные коробки, шнуры, книги etc.), были пусты, что, возможно, диктовалось требованиями профилактической борьбы с пылью. На окне, раздуваемые ветром, висели всё те же вертикальные жалюзи.

Одно из двух рабочих мест пустовало. Другое занимал загорелый белобрысый паренёк в очках и с юношеской бородкой: сразу видно – активист радикального студенческого движения за право учащихся посещать преподавательский буфет или компьютерный гений. Что ж, юность всегда мнит себя венцом умственного совершенства, она всегда на вершине посвящения в тайны прекрасного – только потом до неё доходит, что по градусу идиотизма она ничуть не уступает зрелости. Но, когда она это понимает, она уже не юность.

Паренёк сидел перед экраном с сигаретой в одной руке и чашкой капуччино в другой.

– Это Артём, – представил паренька Капитан. – Васин напарник. А это… – Он, в свою очередь, представил Артёму меня, после чего добавил: – Наш гость и будущий соратник.

Артём посмотрел мне в глаза испытующе, но дружелюбно, после чего, обращаясь сразу к директору и гостю, кивнул на свою укутанную пеной кружку:

– Ваксы такой хотите? У меня есть пара дринк-пакетов.

Директор и гость не хотели.

Далее, пройдя по коридору, мы угодили в небольшой отстойник, где сидела секретарь-девица с гладко зачёсанными за уши рыжими волосами и круглыми очёчками на краплёном бледными веснушками носу. Глаза у неё были такие зелёные, что невольно вспоминалось слово «фотосинтез». Благодаря деловому костюму вид девица имела какой-то педантично-островной; ко всему она немного пахла можжевельником и в миг нашего появления как раз бойко лопотала по-английски в телефонную трубку. Судя по словарю – что-то личное. Круглая английская речь была ей покорна, и она густо мазала ею пространство, как бутерброд зернистой икрой.

Над секретарским столом висел гобелен. Нечто беспредметное в сине-зелёно-палевых тонах, языками струящееся вверх. Известное дело – чем непрерывнее и радикальнее трезвость человеческого ума, тем более изощрённые / извращённые формы принимает его мировидение.

Жестом показав секретарь-девице, что, мол, всё в порядке, мечи свой инглиш дальше, Капитан, увлекая за собой меня, прошёл в директорский кабинет.

Здешнее убранство разительно отличалось от унифицированного интерьера прочих помещений. Никакого пластика, никакой подчёркнутой деловой стерильности. Стол здесь стоял дубовый, двухтумбовый, под тёмно-зелёным сукном, на котором красовались яшмовая доска с бронзовым чернильным прибором и яшмовое пресс-папье. Рядом возвышался дубовый же (или смастаченный под дуб) книжный шкаф; стулья были с резными спинками; по стенам висели охотничьи трофеи в виде кабаньего рыла, чучела глухаря на лакированном суку и лосиной морды с разлапистыми рогами; на окна ниспадали полузадёрнутые тяжёлые шторы; вокруг бронзовой люстры вилась замысловатая лепная розетка. Словом, кабинет выглядел скорее домашним, чем служебным, и располагал больше к вдумчивой организации личного досуга, нежели к ревностным трудам на благо какого-нибудь общего дела. Можно было предположить, что личное от служебного директор «Лемминкяйнена» не очень-то и отделяет. То есть как-то, наверно, отделяет, но не в основном, не в главном.

В углу на декоративной подставке в виде колонны, увенчанной коринфской капителью, стоял террариум с певчими туркменскими лягушками. Раздув трепещущие пузыри, они просвиристели нам своё приветственное «ква». Как показалось мне – без вдохновения. Несколько лягушек, уперевшись четырёхпалыми лапками в стекло, бесстыдно предъявляли посторонним нежные животики. Мне почему-то пришли на память строки из «Хагакурэ»: «Когда-то давно в нашей провинции не росли грибы мацутакэ. Люди, видевшие их в провинции Камигата, стали молиться о том, чтобы они росли в наших краях, и вот теперь их можно встретить по всей провинции Катаяма».

Дав мне возможность осмотреть голосистую свору и высказать своё сочувственное «да-а!», Капитан гостеприимно указал на стул и доверительно признался:

– Думаю заняться выведением породы певчих рыбок.

После чего, как предстоящему соратнику, поведал всё, что посчитал необходимым.

5

Фирма «Лемминкяйнен» появилась в 1997 году. Со дня основания её бессменным руководителем оставался Капитан, в то время как остальной состав не раз уже менялся подчистую. Ассортимент услуг, оказываемых фирмой, вначале был совсем не тот, что нынче. Другое было время, другие интересы, не нажит был ещё моральный капитал, авторитет и деловая репутация. Отсюда – плёвый заказчик, узость профиля, мизерные дела. И несерьёзное, игривое, как к безобидным и потешным идиотам, отношение к фирме со стороны местных предпринимателей, что, впрочем, стоило только приветствовать, поскольку подобный взгляд надолго обеспечил и до сих пор отчасти обеспечивал отсутствие реальной конкуренции.

Начинали, как уже было сказано, с ерунды и мелкотравчатого вздора. Здесь Капитан к месту вспомнил Ибн Хазма: «Воистину ничтожен тот, кто пренебрегает малым – ведь в начале огня бывают искры и от малой косточки возносятся деревья». Короче говоря, как выразился вслед за этим излюбленным присловием господин генеральный директор, невольно / вольно намекая на тайну своего происхождения: «Курица по зёрнышку клюёт». Механизм деятельности выглядел примерно так: клиент делал заказ, следом собиралась необходимая информация, фирма разрабатывала сценарий розыгрыша или кары, затем, получив задаток, своими силами или с привлечением внештатных сотрудников «Лемминкяйнен» осуществлял дерзкую операцию, после чего следовал окончательный расчёт.

Одним из первых дел, принёсших фирме локальную известность, было дело доцента имярек из Псковского политеха – акция возмездия под кодовым названием «Плащ Геракла». («Об этом даже неприятно вспоминать», – стыдливо оговорился Капитан.) Доцент в повседневности был стоеросовым дураком и похотливым павианом, пускавшим слюни от каждой встречной девки, независимо от количества доставшихся ей от природы и «Орифлейм» феромонов. Ко всему он был неопрятен и страдал хроническим насморком. Словом, никакого артистизма, сплошная физиология. Банальная история – для достижения своих приапических целей доцент преступно, но весьма эффективно использовал служебное положение. Студентки, изнурённые его сексуальными домогательствами, в конце концов сбросились в складчину и заказали павиана «Лемминкяйнену».

Собрав достаточную информацию (в частности, при анализе многочисленных свидетельств потерпевших выяснилось, что доцент – то ли из научного педантизма, требующего строго соблюдать условия некоего эксперимента, то ли из подростковых венерических фобий, то ли просто из чистоплюйства – неизменно предохраняется смазными резинками, пачку которых всегда имеет при себе), фирма приступила к действию. На муляжах был проведён ряд научно-практических опытов, после чего однажды доценту подменили в сумке пачку контрацептивов. Подменные кондомы внешне ничем не отличались от хозяйских и были гигиенично запаяны в вакуумные упаковки, вот только вместо ароматизированной смазки на них был нанесён молекулярный клей, благо павиан вечно ходил с насморком. Студентка из числа заказчиц, принужденная в тот день к уединению с доцентом в физической лаборатории, стала свидетелем жестокой экзекуции, и всю последующую неделю в кругу наперсниц не смолкал её мстительный смех.

– Надеюсь, он не долго мучался, – потупил взор Капитан.

В ту пору сценарии розыгрышей и кар для фирмы сочиняли люди весёлые: знакомый с законами драмы Сергей Носов, художник жизни и гений процесса Андрей Хлобыстин, идеолог неотупизма Сергей Спирихин. Плюс кое-кто из числа людей не столь известных. Грешил и сам Капитан. В общем, эти остроумцы могли придумать что угодно, вплоть до действующей модели ада.

Как-то раз в «Лемминкяйнен» заявились бандо?сы: турецкие кожанки, бритые затылки, утюги за пазухой. Конкретные ухорезы. Но обошлось. «Ты чё, шланг, не знаешь, что пьяный скобарь хуже танка?» – с подавляющим психику хамством спросил один из них. «Нет, господа, пьяный скобарь лучше танка», – ответил Капитан. Эта логическая западня ввела гостей в замешательство и сбила кураж. В конце концов, узнав, на что направлена коммерческая деятельность фирмы, бандосы наезжать не стали, наоборот – забавы ради решили оценить услуги. Что касается кары, то здесь они сами считали себя мастаками, а вот насчёт розыгрышей… Тут бандосы оторвались.

Сценарии для них готовились с учётом свойственного данной целевой группе специфического чувства юмора, а также господствующего здесь представления о смеховой культуре в целом. В результате «Лемминкяйнен» разработал особый стиль пацанскойшутки: очень смешно, например, ночью тайком приварить металлическую дверь товарища к косяку, художественно разукрасить гуашью его новый «ауди» под ситец «в цветочек», подложить муляж покойника в багажник, ну и так далее. На подобные потехи душегубы не скупились. Мода эта, правда, продержалась недолго, но фирма тем не менее обеспечила себе покровительство местного криминала, что было делом не лишним.

– Вам не кажется, что провинциальная косность сужает пределы ваших возможностей? – спросил я искренне и тут же слукавил: – Отчего бы сразу не открыть дело в Питере? Или, на худой конец, в Москве?

– Для реализации наших планов, таких как возведение в Стокгольме динамического памятника Альфреду Нобелю, столица и провинция, как топографические переменные, ничего не значат. Столица – здесь. – Капитан дважды тюкнул себя пальцем в лоб. – Не раз уже доказано – фронт там, где танки Гудериана.

– Есть ведь уже памятник Нобелю на Петроградской набережной.

– Такого, какой придумал я, нет нигде – пьедестал, на котором каждые три минуты происходят оглушительные микровзрывы.

Тут в кабинет директора шагнула секретарь-девица с чёрно-красным жостовским подносом в руках. На подносе стояли два стакана с крепким чаем в ажурных серебряных подстаканниках, сахарница, блюдце с тонко посечённым лимоном и тарелка мокрых, блестящих вишен.

– Сергей Анатольевич, киргизы деньги перевели, – сообщила девица, переставляя на стол стаканы.

– Отлично, Сонечка! Распорядись о премии.

– И Васе тоже?

– Тоже. Вася искупил. – Капитан на секунду прислушался к ударам молотка на улице и уточнил: – Уже почти.

– Вы, Сергей Анатольевич, одной рукой жалеете, другой – настёгиваете.

– Со времени изобретения кнута и пряника, – назидательно изрёк директор «Лемминкяйнена», – ничего более действенного человечеством не придумано. Любого Дурова спроси. Только тумаком и лаской… Тумаком и лаской…

Затем он меня и Сонечку в общих чертах взаимопредставил. А когда она ушла, унеся с собой свой можжевеловый аромат (в след Соне полетела пущенная начальником вишнёвая косточка, но угодила прямиком в лягушачью оперу, произведя там небольшой переполох), Капитан рассказ продолжил.

Не стоит приводить исчерпывающий перечень произведённых фирмой скандалов, подвигов, мистификаций и бесчинств, иначе могут пошатнуться главенствующие представления об основной пружине исторического механизма нынешних времён, что вовсе ни к чему, поскольку чревато массовыми психическими травмами. К тому же Капитан наверняка рассказал не всё, так – выдержки, фрагменты. Главное – от мелких дел, частично всё-таки оставшихся в рутинной практике «Лемминкяйнена», фирма вознеслась в такие огненные эмпиреи, что вполне могла бы возомнить о себе чёрт-те что – к примеру, вообразить себя неким демонических размеров божеством, вроде рокового Лиха Одноглазого. Но фирма несла груз своего величия достойно. Так, во время выборов доверенные лица кандидатов с разными фруктами и тотемными животными на партийных гербах нередко предлагали «Лемминкяйнену» работу в плане организации любых цветов пиара, но директор, упуская шальные деньги, неизменно отвечал отказом.

Про огненные эмпиреи – это не шутка. Девятилетней давности атака на Пентагон и нью-йоркские высотки, как теперь нетрудно догадаться, в части идейного обеспечения явилась результатом деятельности «Лемминкяйнена». Причём со стороны фирмы работа оказалась не очень затратной. Просто нужную мысль вложили в нужную голову, как патрон в патронник, и уж коль скоро незаряженные ружья порой стреляют, то заряженное выстрелит непременно. Если без нюансов (Капитан в них, собственно, и не вдавался), общим планом, то дело было так. С палестинскими, сирийскими и прочими арабскими студентами в Москве и СПб велись приятельские, ни к чему не обязывающие разговоры о малой эффективности пояса шахида как оружия возмездия – то ли дело бравые японские камикадзе… Где взять шахидам боевые самолёты? Не нужно боевые. В небе Америки кишат «боинги», надо только сменить пилотов и вывести самолёты на цель. Одновременно простая эта мысль была пущена гулять по арабским кафешкам Парижа, Лондона и Берлина – у «Лемминкяйнена» в руках, оказывается, был пучок зарубежных связей в авангардной арт-среде (sic!). Так дошло и до бен Ладена или кого там… И что же? Не прошло и года, как на Америку посыпались самолёты. Такое атмосферное явление. Воистину идеи правят миром.

– Я думал, правда, что они ударят в Пентагон, по Голливуду и каким-нибудь авианосцам, – сказал Капитан. – Но и с высотками недурно получилось. – Он метнул в рот глянцевую вишню и вызывающе улыбнулся. – Подозреваю – вы сторонник гуманных идей. А я вот люблю вещи простые и жёсткие. Когда делаешь что-то своё, по-настоящему своё, надо перестать думать о других – гуманитарная и социальная стороны дела должны исчезнуть из твоей жизни, как навоз из хлева.

– В те времена высказывалось мнение, – напомнил я, – что арабы не могли такого сделать. Поскольку даже египтяне, самые из них продвинутые, прикажи им кто-нибудь, кто вправе им приказывать, врезаться на «Миге» в пирамиду Хеопса, промахнулись бы в ста случаях из ста.

– А вы, оказывается, расист. – Капитан вновь расплылся в коварной улыбке. – На самом деле тот утёнок, который это сочинил, наверняка работал на бен Ладена. Но Буш посовещался с Блэром, который, как истый подданный её величества, ещё помнил, что афганцы – единственные в мире воины, способные прицельно стрелять с коня на полном скаку, и фишки встали на место.

Одно из двух: он либо увлёкся эпатажем, то есть просто врал для красного словца, либо уже впрямь, как трансцендентный человечище, как настоящий запредельщик, отделавшийся от пустяковых предрассудков и ограничений, находился по ту сторону добра и худа. Последнее, скорей всего, вернее. И вправду, чего бы только не добился человек, если б постоянно не стремился во всём подражать другим. Вот и Капитан… Перестал ступать след в след и мигом в такие выси воспарил, что нам, убогим, и не видно. Ведь что ни говори, а вершителя суде?б в нём положительно никто не замечает. Его вообще как будто нет, он на грани реальности, словно полёт золотой росомахи… Не так ли исчезают просветлённые даосы, чтобы потом, явившись вновь, под новою личиной, неприхотливо, в тени какой-нибудь бамбуковой дубравы вертеть на пальце Поднебесную?

– Скромно живёте, но великие дела делаете, – заметил я осторожно. – И кого карали набитые риелторами, дивелоперами, мерчандайзерами и букмекерами «боинги»?

– Мир чистогана – буржуазный либерализм. Потому что он уже провонял и изъеден червями. Он похож на змею, пережившую свой яд. Он давно оставил позади свой героический период и теперь погрузился в упоительный комфорт, отказавшись от прививки опасности, от глотка радикально иного бытия.

Честно говоря, я тоже был немного зол на американцев. Зачем они в «Космическом десанте», «Людях в чёрном», «Чужих» и прочем голливудском гуталине катком прошлись по насекомым? Какая-то зоологическая ненависть. А сами что бы в этом деле понимали… Мало того что со своим внешним скелетом инсектам не вымахать до порядочных размеров, так если б и вымахали – что такого? Они ведь не страшные, а красивые. Пусть и наделены не человеческой красотой. Вглядитесь: они взяли себе все краски творения, они танцуют в воздухе и освещают ночь, они поют хором и шевелят усами, они меняют тела и чередуют стихии, они делают ж-ж-ж и делают вз-з-зынь, они выживают под танком и гибнут от вздоха, они сидят на шестке и пишут на деревьях прописи, они… Да что там – они не чета какому-нибудь Шварценеггеру. Того встретишь в тёмном переулке – пожалеешь, что вышел гулять без валидола. Конечно, они нам не товарищи. Конечно, находятся и среди них иуды, но всё же… Есть такое понятие у художника Филонова – сделанная вещь. Так вот насекомые, как и змеи, – это сделанные вещи, потому что они прекрасны во всех подробностях, а человек – нет. Его детали, все эти поры, волоски и родинки, ужасны, человек проваливается в частностях, поэтому рассматривать его противно, что бы ни говорилось – прости, Господи – о его богоподобии. Оттого, наверно, мы всё время и уповаем на какую-то добавочную внутреннюю красоту.

– В результате, – продолжал Капитан, – мы видим прискорбное измельчание духовного рельефа – исчезли чистые состояния души, вроде подлинной радости, истинного гнева, одержимой ярости. Вместо этого всё залито какой-то окрошкой, мешаниной, суррогатом чувственности, который уже плохо поддаётся делению на фракции.

Надо отдать должное – речь Капитана была вдохновенна. Из его дальнейших рассуждений я запомнил следующее: остальной мир, другой мир, в котором жив ещё дух опасности, по отношению к описанной выше размазне выступает как «неправильные пчёлы» по отношению к Винни-Пуху – вместо того чтобы усладить мёдом, он по самое здрасьте (так Капитан и сказал) вонзает бестрепетное жало ему в сопатку. Опробовав тактику легализации правонарушений на геях, либералы собрались уже узаконить преступность как таковую, но тут, как назло, терроризм небывалых масштабов переходит на территорию оплота самого либерализма с его гуманистическими бреднями. И тогда, как чистое состояние души, появляется страх. Теперь уже сложно объяснить цивилизованному человечеству, что если вор хочет красть – пусть крадёт, а если бомбист хочет взрывать – пусть взрывает, ибо и тот и другой имеют право на свободную организацию досуга согласно своим природным склонностям.

– Что вы имеете в виду? – Это место показалось мне довольно тёмным.

– Простите?

– Ну вот вы говорили про легализацию природных склонностей.

– Видите ли, пока на сцене идёт успешная борьба за утверждение прав всякого бабья, национальных и других меньшинств, инфернальных конфессий и отмотавших срок злодеев, за кулисами разыгрывается куда более значительное действо. Идёт серьёзная работа по размыванию границ уже, простите, между существом и личностью. Диснейленды, компьютерные игры, Голливуд совместно и поодиночке успешно решают задачу по одомашниванию всего дикого. Добрые грызуны, монстрики, динозаврики охотно ведут с нами задушевные беседы, предлагая обсудить свои животрепещущие проблемы. Так исподволь готовятся условия к беспечному общению с радикально другим.

– Но это же сказки. Что тут плохого?

Мои возражения Капитана ничуть не смутили. Напротив, он как будто ждал их. Во всяком случае, он с готовностью пустился в рассуждения о том, что сейчас для западного общества ничего радикально другого в иных культурах уже не осталось: мумии жрецов лежат в музеях, утыканные перьями индейцы стоят привратниками у дверей мотелей, шаманы камлают в концертных залах, а потомственные колдуны обещают вам в рекламе вернуть любимых по запаху или по отпечатку пальца излечить от грыжи. И очень жаль, до слёз жаль, что перевелись на свете динозаврики – такие были обаяшки, не то что современные фаллоцентристы, мясоеды и другие сербы. Да что там говорить – уже есть признаки взаимопонимания с вампирами. Кинопродукты нам наглядно объясняют, что вампиры ни в чём не виноваты, им просто хочется горячей кровушки, они так устроены, и наверняка проблему, отбросив эти ужасные осиновые колья, можно решить любовно, ко всеобщему удовольствию.

– Вампиров одомашнили, а что ж они так насекомых опускают? – забывшись, вслух обратился я к собственным мыслям.

– Что?

– Нет, ничего… Но ведь язычники шли дальше – они персонифицировали стихии, реки, горы и вообще все ёлки-палки.

– Но при этом они бестрепетно убивали своих лернейских гидр, горгон и минотавров. Даже считали это дело вполне героическим. А смысл современного гуманизма состоит именно в том, чтобы пожалеть заточённого Минотавра, накормить его и вывести из лабиринта. Что говорить – на свободе Минотавр, конечно, прокормится сам.

– Странный способ борьбы за чистоту гуманистической идеи. – Я имел в виду падение нью-йоркских башен-близнецов, и Капитан меня понял.

Он согласился, но попросил не забывать о результате. О настоящем результате. Напуганные янки, взгрев всех подвернувшихся под руку плохих парней, одновременно перешли к мерам повышенной предосторожности. Страна погрузилась в атмосферу подозрительности и опережающего опасность страха. Что это значит? Это значит, что цель достигнута – враг деморализован и поставлен на колени. Отказ от обыденного уровня свободы, повседневного комфорта и, если угодно, привычной беспечности в каком-то смысле соответствует требованию о безоговорочной капитуляции.

В этом месте Капитан замолчал и задумчивым взглядом посмотрел на притихших лягушек.

– К тому же, – сказал он, – у меня и в мыслях не было защищать гуманистическую идею. Она не принимает и не понимает элементарных вещей, в частности – диалектический характер морали: без зла нет и не может быть никакого добра. Зачем же защищать такую дуру? Чем больше в обществе зла, тем более оно уравновешивается высочайшими проявлениями добра. А гуманизм в своём стремлении искоренить зло непременно разрушает добро и таким образом разрушает мораль. – Капитан пощипал бородку, а я отметил про себя, что похожая мысль и самому мне пришла в голову сегодня по дороге в Псков. – Если без истерик – из всех существующих идеологий ответственнее других эту диалектику осознают фашисты. Они открыто говорят, что сделать нечто лучшее можно только за счёт того, что кому-то станет хуже. То есть зло и добро бессмысленно искоренять, есть смысл их просто перераспределить.

– Хочу напомнить замечание Делёза о том, что раб и господин местами не меняются. – Новейшую философию у нас на журфаке одно время читал Секацкий. – В этом случае не существует никакой диалектики, поскольку есть более фундаментальная вещь – иерархия, аристократизм если не крови, то судьбы. Но почему возникла оговорка о «истерике» у человека, расставшегося с предрассудками? Что за церемонии?

– Потому что тевтонцы испортили песню. Ещё Бердяев заметил, что они, конечно, люди интересные, но немного больные – у немцев за их добропорядочностью, любовью к дисциплине и стерильной организации жизни скрывается первобытный страх перед хаосом. Неспроста многие гениальные немцы съезжали с петель. Как бы странно ни выглядело моё заявление, но они – просто недостаточно цивилизованный народ, поэтому фашизм быстро перешёл у них от мировоззрения к какому-то чудовищному и кровавому безумию. А что до церемоний, – по-русски не вынимая ложку из стакана, генеральный директор глотнул чай, – то этого не люблю. Тактичность и политкорректность – главнейшие источники лжи. Первая неодолимая неправда рождается от боязни обидеть другого. Бог не церемонится с человеком и уже хотя бы этим не умножает неправду, а мы церемонимся друг с другом и всё время врём.

Выходит, курёхинская позитивная шизофрения – это прививка от всеобщего национального безумия, от страха перед хаосом, как прививка опасности – средство от гуманистического маразма. Поддерживать с трансцендентным человеком эту интересную, но скользкую тему я всё же не стал, а повернул назад, к истокам:

– Получается классическая схема: заказчик—посредник—исполнитель. Крайним вышел Усама бен Ладен. Посредник – «Лемминкяйнен». А кто заказчик?

– Вам это интересно?

– Очень. – Мне в самом деле было любопытно.

– Один питерский оптовик. Он с американскими дольщиками куриные окорочка не поделил. Короче, кинули его партнёры.

Чего-то в этом роде и следовало ожидать.

– А сейчас над чем работаете, если не секрет?

– Для вас – не секрет. Один киргизский бай надулся на Олимпийский комитет. Кому-то не тому они подсуживали. Так мы решили развести их по-взрослому – включить в олимпийских видов спорта скоростное свежевание барана. Как на курбан-байраме.

Всё было, в общем-то, в порядке: в голове Капитана памятник Нобелю производил оглушительные микровзрывы, в террариуме лениво голосили певчие лягушки, во дворе раздавался молоток гвоздобоя. По аранжировке и сценографии с их варварским эстетизмом – вполне в духе «Поп-механики».

– А Вася зачем стучит? – задал я вопрос, который давно напрашивался.

– Вообще-то он нормальный парень, но внутри него сидит дурак и иногда высовывается. – Капитан ласково погладил яшмовое пресс-папье. – Он ночью в офис девок привёл, а они в дисковод печенье засунули. Ну зачем, спрашивается? Теперь дисковод менять надо. – Генеральный директор насупил брови. – В наказание Вася должен освоить четыре килограмма гвоздей.

– В чем же тут наказание?

– Для этих засранцев самая тяжкая кара – бессмысленный труд.

– А если он схитрит и гвозди выбросит?

– Не выбросит – я потом колобахи сожгу, а гвозди взвешу. – Ложечкой Капитан извлёк со дна стакана ломтик лимона и целиком отправил в рот.

6

Как оказалось, паролем для меня в этой истории нежданно послужил Фламель – такой в здешней пещере был, что ли, «сезам, откройся». Но об этом после. А теперь – краткая хроника дня.

Итак, я был зачислен в «Лемминкяйнен» и введён в курс кое-каких прошедших и грядущих дел.

Потом с Капитаном, белобрысым Артёмом и гвоздобоем Василием я купался в Великой, видя в ней что угодно, но только не собственное отражение. Артём был загорелый, будто его, как пасхальное яйцо, варили в луковой шелухе, а Василий оказался без меры расписан татуировками, так что тело его напоминало осквернённый памятник.

Потом мы пили водку, бросая в стаканы ледяные кубики арбуза, и смотрели, как ворона на отмели расклёвывает ракушку. Капитан, правда, ворочая в костре утыканные шляпками обрубки бруса, пил мало и больше довольствовался арбузом. При этом, следуя методологии Козьмы Пруткова, он рассуждал о том, что жизнь человеческую можно уподобить магнитофонной ленте, на которую записана песня его судьбы. Жизнь же горького пьяницы – это порванная и вновь склеенная лента, так что в песне то и дело возникают пропуски (беспамятство), как правило, приходящиеся на припев.

Потом я позвонил Оле и дал ей повод для пустяковой ревности, сообщив, что нелёгкая занесла меня в Псков, чтобы перековать орала на свистела, и тут я заночую. «Не увлекайся псковитянками», – сказала лютка. «Даже если увлекусь, – поддал я хмельного жару, – потом всё равно изменю им с тобой».

После я лежал на диване в квартире Артёма и обдумывал всё, что сегодня услышал, а за окном висела круглая луна, изъеденная метафорами уже задолго до Рождества Христова. Постепенно мысль моя уклонилась в сторону, так что я ни с того ни с сего вдруг с дивной ясностью постиг: теперешнее человечество живёт в обстоятельствах абсолютной катастрофы, но в массе своей прилагает усилия не к тому, чтобы это осознать и попытаться ситуацию исправить, а к тому, чтобы улизнуть от реальности, поскольку она воистину ужасна, бедственна, жутка… Похоже, человечество вот-вот столкнётся с чем-то, что противно самой его природе, но что какой-то злою силой ему вменяется в обязанность встретить приветливо и попытаться с этим договориться. Нам предлагают выкурить трубку мира с дьяволом. Но чтобы выстоять и спастись, мало найти себя в какой-нибудь великой традиции, как следовало бы русскому человеку, сколь бы он ни был многогрешен, находить себя в православии, надо ещё вступить на путь личного героизма. То есть, оставаясь в лоне великой традиции, надо быть героем, рисковать всем, что у тебя есть, даже жизнью, потому что без риска и самоотверженности нет ничего – ни духовного движения, ни вообще пути. Для всякого познания необходимы мужество и смирение – эта истина должна стать для человека осмысленным выбором, так как без личной истории – а большинство людей живёт без личной истории, как пыль, как птичка, как ряска в пруду – нет спасения и нет пути. Именно героизма сейчас так не хватает и нашему времени, и нашей великой традиции…

Мысль эту, впрочем, я до конца не додумал, потому что в темноте надо мной звенел убийственный комар (у Артёма был только один фумигатор, и он мне не достался) – то приближаясь, то удаляясь, то замолкая, то вновь теребя струну своего изводящего писка. Казалось, этот мерзавец, этот иуда среди инсект, хитрит, коварно играет со мной, берёт на измор… Что, и с ним договариваться? Постепенно комар, как некое безусловное зло, принимал в моём воображении черты изощрённой индивидуальности, и это было невыносимо – встречи с безликим злом стоят человеку куда меньших нервов.

Глава третья

ООО «ТАНАТОС»

1

Я никогда не спрашивал Капитана, как удалось ему умереть, не умерев, и что покоится в его гробу на кладбище в Комарово? Во-первых, всё, что он замышлял, до того, как он это действительно вытворит, казалось невозможным, а во-вторых – моё-то какое дело?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4