- А что было потом? Как вы все-таки выбрались? Я понимаю, что тебе тяжело рассказывать, но уже начав, дотяни до конца.
      - Хорошо, постараюсь.
      Потом было самое страшное. Я еще думал о том, чтобы послать на метеостанцию с просьбой о помощи, но тогда мы остались бы вчетвером, а помощь при такой погоде пришла бы не раньше, чем через три дня, а то и позже, оставалось одно: ждать. Прошел еще один день, не принесший ни утешения, ни облегчения: пурга не утихала. А Алексееву становилось все хуже. Валя совсем не спала: сидела у бензиновой печки и смотрела остановившимися глазами на синее пламя. Ничего не говорила и, казалось, постарела за эти дни на несколько лет.
      А я тоже почти не спал, только слушал, как шумит ветер.
      Потом кончился второй день пурги, наступила третья ночь. И тогда ветер устал, почудилось мне какое-то изменение в тональности гудения ветра. Теперь я уже знал, что выберемся отсюда, но я так устал за это время, что уже не мог радоваться. Мне было все равно, выберемся отсюда или нет. Я отупел от вынужденного безделия.
      С трудом удалось заставить себя действовать, быть опять энергичным и решительным. Утром после завтрака уложили рюкзаки, свернули палатку. Небо было почти безоблачным, розовым на востоке. Розовели и вершины гор на западе, а на востоке они еще черными зубья
      ми врезались в розовое небо.
      Когда все было готово к выходу, появился новый звук, не ветер нет, другое, наконец, поняли: вертолет. Вот но появился из-за гор и приближается к нам. Я бросился к рюкзаку, достал ракетницу, зарядил и выстрелил. В небе зажглась большая зеленая звезда. Я разрядил ракетницу и выстрелил еще раз.
      На вертолете заметили наши сигналы, он приближался, спускаясь все ниже и, наконец, повис над нами, потом медленно опустился еще ниже, пока шасси его прочно не встали на снежный наст. Это был тот самый вертолет, на котором мы летели из Полярноуральска. И экипаж был тот же.
      Из кабины выскочил пилот и сразу очутился у меня в объятиях.
      - Ну, слава всевышнему. Как вы тут, живые?
      - Пока живые. Как ты нас нашел?
      - Вашу радиостанцию армейцы запеленговали и передали нам координаты, а мы, как только распогодилось, вылетели. Как у них дела?
      - Плохи, особенно у руководителя.
      - Я всех не могу забрать, сам понимаешь - высота. Вы - то доберетесь сами?
      - Доберемся. Возьми их и Доктора.
      - Возьму.
      Мы осторожно внесли в кабину Алексеева, потом остальных троих.
      Гайнуллин и Валя вошли в вертолет сами. Саша со всеми нами обнялся.
      - Мне как-то тоскливо оставлять вас.
      - Ничего, доктор, через два дня увидимся. Только бы Алексеев выкарабкался из этой истории. У меня неспокойно на душе.
      - Ну самое страшное позади, все обойдется. Счастливого пути, ребята!
      - Счастливо, Саша.
      Загрохотал двигатель, поднялся снег, и мы остались впятером.
      - Поехали!
      - Поехали!
      Опять горы, подъемы и спуски, спуски и подъемы, потом последнее на нашем пути озеро, на противоположном берегу которого стоят домики метеостанции.
      Нас там уже ждали: с борта вертолета передали, что мы идем, что к вечеру рассчитываем быть на станции. Поэтому нас ни о чем не расспрашивали, а отвели в баню, да чаем со спиртом напоили. Я сразу уснул, как только залез в спальный мешок.
      Утром ВАЗ-47 привез нас в Полярноуральск. Экспедиция закончилась.
      В город мы прибыли, когда уже стемнело, уютно светились окна домов, светилась ртуть фонарей и даже не верилось, что совсем рядом существует совсем не похожий на этот мир - мир белого безмолвия.
      - Ребята, завтра к девяти соберемся на КСП.
      - Хорошо, Костя. Будет сделано. Как там Алексеев?
      - Завтра узнаем, а может и сегодня.
      Разошлись все, а я почти бегом шел в гостиницу, хотелось увидеть Сашку, узнать, как дела.
      Перед своей дверью я остановился, взялся за ручку и подметил: я услышал Сашкин голос - Сашка пел что-то непонятное. Рывком распахнул дверь и увидел: Сашка стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, и пел. Он был здорово пьян. На столе стояла полупустая бутылка спирта, какая-то еда. Он даже почти не прореагировал на мое появление, только оборвал пение и сказал почти трезво:
      - А, Костя, заходи, выпей вот.
      - Что с Алексеевым?
      - Умер он, понимаешь, умер, сердце не выдержало. Зря все это было, зря старались.
      - Замолчи, Сашка!
      Это все. Я во всем виноват, если бы мы сразу вышли, мы бы сэкономили ровно сутки, еще была надежда.
      Она была права, она все понимала. Я убил человека. Как же теперь жить, как людям смотреть в глаза? Я ничего не хочу больше, я не могу работать. Бросить, бросить все, это не для меня! Я налил себе полстакана спирта и, не разбавляя, выпил. А в ушах звучат ее слова:
      - А кто поможет ему, если будет поздно? А кто поможет ему, если
      будет поздно? А кто поможет...
      Эта фраза звучала в голове, как звучит испорченная пластинка, когда игла не может выйти из одной борозды в другую. А потом начал действовать спирт, боль стала тупой, и чтобы ослабить ее еще больше, я опять налил себе и выпил.
      На следующий день в горисполкоме разбирали происшествие, народу было много. Кроме участников экспедиции были спасатели, оставшиеся в резерве, летчики, врачи из больницы, двое из милиции, еще какие-то люди.
      Я сидел безучастный, как будто и не имел никакого отношения к
      происходящему, и не руководил спасательной работой.
      "А кто поможет ему, если будет поздно?" Действия Серова, то-есть мои, признали правильными, даже назвали наше поведение мужественным.
      - Иногда требуется гораздо больше мужества, чтобы переждать пургу и тем самым сохранить людям жизнь. Серов это понял. А ломиться в лоб опасности мы сейчас увидели к чему это приводит.
      Алексеев тяжело поплатился за свое легкомыслие, и это должно послужить впредь предостережением для тех, кто не понял до конца,
      что такое опасность.
      Зачем они об этом говорят, это не поможет Алексееву и не утешит Валю, а мы могли сэкономить сутки. "Кто поможет ему, если будет поздно?"
      А там продолжали говорить.
      - Если бы не мужество, проявленное группой Серова, мы бы сейчас говорили не об одном, а о шести погибших. Правильно поступили товарищи из Харькова. Когда они увидели, что им не пройти маршрут, они повернули назад. Ну что ж, поход сорвался, потеряли год
      подготовки, но у них впереди еще вся жизнь и тот, кто настойчив, тот всегда добьется своего. Я резюмирую: учитывая внешнее состояние погоды и те прогнозы, которыми мы располагаем, необходимо на месяц закрыть маршруты в северной части Полярного Урала. Может быть Серов хочет что-нибудь сказать?
      - Нет, все и так ясно.
      После разбора вышли на улицу. Ветер гнал по дороге снег, опять была пурга.
      - Я не могу здесь оставаться, хочу скрыться где-нибудь. Я не имею права больше быть спасателем. Но где скрыться от себя?
      - Эх, шеф, ты совсем распустился, возьми себя в руки, неужели ты думаешь, что было бы легче, если бы погибший был не один, а несколько человек? А после этого бы кончилась пурга?
      - Было бы тяжелее, но сейчас тоже тяжело, поэтому хочется все бросить к черту. Я хочу перестать думать об этом. Только сейчас надо найти Валю и поговорить с ней, это трудно, но надо.
      - Не надо, она вчера уехала.
      - Ну что ж, тогда уеду и я, возьму отпуск и поеду к тетке, в деревню в Псковщине, молоко пить. Можешь считать меня трусом.
      - Думаешь, хорошо будет? Затоскуешь там. И никто не считает тебя трусом, северные маршруты закрыли, а на южных ребята сами справятся. Если хочешь, я поеду с тобой.
      - Не нужно, Саша, да я и сам, наверное, никуда не уеду. Просто тяжело все, а лямку надо тянуть до конца сезона.
      Но до конца сезона я не дотянул: на следующий день я не мог подняться с постели, не было сил. Саша назвал это каким-то мудреным названием, а по-русскии, это попросту называется "сдали
      нервишки".
      Через неделю я был в Минске. Саша вернулся через месяц после меня...
      Вот и вся история. Теперь ты понимаешь, что мне уже не быть прежним. Не смогу я быть спасателем.
      Рита помолчала, а потом заговорила.
      - Костя, милый, мне страшно подумать, что ты можешь вот так же лежать где-то в горах, беспомощный, на грани жизни и смерти и никто тебе не придет на помощь, или придет, но поздно... Я не хочу оказаться на месте той Вали или пережить то, что пережил ты, когда Таня не вернулась.
      - Не надо об этом... Со мной ничего не может случиться, а со спасательной работой покончено, я же сказал.
      - А с походами?
      - Нет.
      - Почему? Ведь это еще опаснее. Я не хочу, чтобы горы отбирали тебя у меня, а тем более - насовсем.
      - Я мастер туризма, а это, в первую очередь, обязанности, я лишил себя права быть спасателем, но в походы ходить я могу, и водить группы тоже могу. И я должен это делать.
      - К чему ты это все говоришь, я же сама все хорошо понимаю вообще, но когда это касается лично меня - не могу смириться. Это ты должен учитывать и найти какой-то компромисс.
      - Хорошо, я подумаю, еще есть время. Пойдем станцуем, а то мы вообще всю ночь проведем за разговорами, а это все-таки новогодняя ночь.
      - Пойдем.
      8. Рита Панич.
      Идет к концу третья неделя нового года, это совсем-совсем Новый год, есть Костя, и все вещи обрели другой смысл и наполнились новым значением. Я люблю его и хочу всегда быть с ним. Когда-нибудь это так и будет, но пока это тяжело, жить ожиданием. Ожиданием писем, ожиданием встреч. Каждый день бегу после работы домой и смотрю: нет ли письма, а Костя пишет не так часто, как хотелось бы, но сегодня вечером он должен прилететь. Двое суток мы будем вместе. Это так много! Но двое суток так быстро проходят, двое суток - это так мало.
      Я пока не понимаю Костиной любви к аэропортам: я никогда не обращала на них внимания, просто место, откуда улетают, и место куда прилетают.
      А я сейчас попытаюсь смотреть на аэропорт Костиными глазами:
      много людей, все чем-то озабочены, и никто не знает, что скоро здесь будет Костя, никому до этого нет дела. Нет, я не люблю аэропорт, пока нет рядом Кости.
      Скорей бы уж!
      * * *
      Мы стоим обнявшись долго - долго, уже кажется, все прилетевшие вместе с ним растеклись по городу, а мне страшно отпустить его.
      - Я очень тосковала по тебе.
      - Я тоже. Но теперь мы до понедельника будем вместе.
      - Так мало.
      - Да. Идем.
      - Теперь ты мой гость.
      - Скоро мы оба будем хозяевами.
      - Скорее бы.
      - Теперь уже скоро. Ну, как ты живешь, расскажи мне.
      - Плохо. Мне все время нужно, что бы ты был рядом, а тебя все нет. Я все время говорю с тобой, а ты молчишь.
      - Ты знаешь, со мной происходит то же самое. Я все время ловлю себя на том, что что-то рассказываю тебе, а вот сейчас мне и рассказать ничего не хочется, просто хочется смотреть на тебя и слушать тебя.
      - Костя, вот такси свободное, подбежим.
      - Бежим.
      Ночь. Тихо. Стучат часы, стучит сердце Кости. Вот он, рядом со мной, он дышит во сне так тихо, почти не слышно. Самый дорогой на земле человек, еще совсем недавно бывший для меня бесплотной тенью, персонажем Юркиных рассказов, а теперь - мой.
      Только совсем ли мой? Как я не хочу, чтобы он уходил на Север, я боюсь его потерять. Мне снится этот Север - большое белое чудовище с большими белыми лапами, которые он протягивает к Косте, и тогда я просыпаюсь от ужаса. Тихо. Нет ни Севера, ни Кости. Очень тоскливо.
      А сейчас Костя рядом, а где-то есть Север, но пока Костя рядом. Я повернулась к нему и тихонько поцеловала, а он, не открывая глаз, обнял меня и прижал к себе.
      - Ты не спишь?
      - Сплю, а ты мне снишься.
      - И ты мне снишься.
      В субботу вечером у меня дома собрались мои друзья, немного, всего шесть человек, да еще Костя, да я. Весь день прошел в легкой приятной суете: ходили с Костей в магазин, потом вместе готовили еду, которая сейчас на столе, звонили друзьям. Наконец, все собрались, а Юрка сразу вцепился в Костю и начал донимать его северными разговорами.
      - Юра, может разговоры на потом отложите?
      - Да, та права. Предлагаю первый тост за хозяйку дома, за то, что мы все у нее собрались и видим Костю сегодня.
      А Костя сидел рядом со мной, и я чувствовала тепло его плеча и уходили прочь все ночные тревоги.
      Но тут черт дернул мою подругу Инку сказать:
      - Костя, я слышала, что вы каждую зиму бываете на Заполярье, как интересно!
      - А как сделать, чтобы с вами пойти?
      Костя ничего не сказал, за него ответил Юра.
      - Ты и здесь, Инна, хорошо вписываешься в пейзаж, чего ж тебе на Север ходить? Там же холодно. Пойдем лучше потанцуем.
      А настроение было уже испорчено, поэтому, когда после танца Юра вернулся за стол и спросил меня потихоньку, когда у нас свадьба, а вдруг сорвалось:
      - Когда он бросит свои походы.
      - Понятно, значит лет через пятнадцать. Состаришься, ожидая.
      - Нет, почему вы, черт возьми, уцепились за туризм? У нас на глазах чуть ли не каждый день гибнут люди, гибнут бессмысленно полные сил и надежд. Во имя чего они гибнут, что их смерть дает людям? Ничего! А вы из этого не извлекаете никаких уроков, претесь опять в горы, рискуете собой, делаете несчастными любящих вас людей. Зачем это? Может ты Юра, вразумительно ответишь мне?
      - Попробую. Да, опасность в походах существует, это реальность. Наша задача - преодолеть эти опасности, выйти победителями, но не бежать от них. Туризм - это поединок с трудностями, где выигрыш вроде бы не велик, а проигрыш - смертелен. Но в борьбе с опасностями, в преодолении себя человек делается лучше, добрее, умнее, а человек - это маленькая частица человечества. И если становиться лучше одному - выигрывают все. И в этом смысле, казалось бы, бессмысленность подвигов...
      - Меня не устраивает ваша философия. Неужели ты думаешь, что если Кости не станет, меня будет утешать мысль, что он водил в походы людей, которые благодаря этому стали, как ты говоришь, лучше, добрее и прочее.
      - Наверное не утешит, но ты смотришь слишком мрачно на вещи, не так уж и велика степень риска: на улицах городов гибнет людей, чем в походах.
      - Вы слишком упрямы, чтобы переубеждать вас, но я не хочу, что-бы ты уходил, слышишь, Костя?
      - Слышу.
      - Ну и что же?
      - Давай отложим этот разговор, такие вещи походя не решаются.
      Я сейчас хочу станцевать с тобой.
      - Хорошо, пойдем.
      Я немного успокоилась, так хорошо было танцевать и все, что было за стенами казалось нереально, как будто бы мир ограничился освещенным прямоугольником моей комнаты. И я решила что больше не буду терзать ни себя, ни Костю. Это просто нервы, тревога о будущем. От этого решения опять стало спокойно и хорошо.
      - Костя, я виновата перед тобой, но больше я не буду, правда.
      - Не говори ничего, все хорошо, скоро мы будем вместе. Я люблю тебя.
      А потом был опять аэропорт, и Костя рассказывал о каких-то совершенно незначительных вещах: о типах самолетов, об их особенностях.
      У меня в голове смешались все эти ИЛы, АНы, ТУ и другие, а я уже не помню какие. Мне стало совсем грустно и вдруг я расплакалась.
      - Что с тобой, Рита?
      - Не знаю, просто мне грустно стало. Какое мне дело до этих самолетов? Я знаю только два типа: на одних ты прилетаешь, на других - улетаешь.
      - Мы же через неделю увидимся.
      - Да, я прилечу к тебе, но этого надо ждать целых пять дней.
      - Но скоро мы будем совсем вместе.
      - Навсегда?
      - Навсегда.
      9. Костя Серов.
      Неужели они ничего там, в Москве, не поняли? Я же твердо сказал: со спасательной работой покончено, зачем они меня вызывают, я не поеду.
      Через три недели у нас с Ритой свадьба, она на совсем переезжает ко мне, это уже решено окончательно. Зачем они душу бередят?
      На работе я весь день сидел как побитый, тупо смотрел в схему, ничего не понимал.
      - Костя, у тебя что - похмелье?
      - Нет.
      - Ну, значит, заболел, вид у тебя помятый. Случилось что-нибудь?
      - Да нет, просто раздумья всякие.
      - Как у вас с Ритой?
      - Все нормально.
      - Приглашение на свадьбу не отменяется?
      - Нет.
      Вечером я встретился с Доктором. Он был возбужден, в мыслях он был уже на Полярном Урале.
      - Что же делать. Доктор?
      - Собирать рюкзак и звонить Рите.
      - О чем?
      - О том, что свадьба откладывается на апрель, что ты нужен на Севере.
      - Я никуда не поеду.
      - Звони Рите и собирай рюкзак.
      - Пойми, Сашка, я почти год думал об этом, я не могу быть спасателем, даже рядовым. Мне не вытянуть еще раз этого груза. А кроме того, уехать сейчас, когда осталось три недели до свадьбы... Рита этого не простит.
      - Если она умная женщина - простит.
      - Но я сам не хочу.
      - Эх, Костя, я думал, что ты мужчина, который просто устал. Каждый имеет право на усталость, но ты уже достаточно отдохнул. Ты был моим учителем, ты сделал из меня человека, неужели ты не понимаешь, как все это нужно нам всем! Ты должен поехать, ты еще жив, мой командир.
      - Я не поеду.
      - У нас в запасе три дня. Если тебя так волнует свадьба, прилетишь сюда на день-другой, денег на билет добудем.
      - Дело не в этом.
      - Костя, я все равно поеду, даже без тебя, но это будет концом всему тому, что почти десять лет нас связывало. Ты дал мне почти все, но это в прошлом. Ты хочешь стать ничем?
      - Уходи, Саша.
      - Прощай.
      Вот такой веселый разговор у нас состоялся с Доктором. А потом я позвонил Рите. Нас соединили через полчаса, которые мне показались вечностью.
      - Что случилось, милый?
      - Меня опять вызывают на Полярный Урал.
      - Нет, Костя, нет! Не уезжай, ты не должен, не смеешь ехать. Я не вынесу этого. Пусть я глупая баба, но мне страшно, я боюсь за тебя. Я даже не говорю о том, что скоро наша свадьба, дело не в этом, но ты же сам говорил, что с Севером покончено.
      - Не надо, Рита, меня уговаривать, я и так никуда не еду. Я остаюсь в Минске не с легким сердцем остаюсь, но я подвел черту под прошлым, подо всем, чему отдал последние годы. Сжег корабли. В таких случаях полагается напиться, но сейчас, кажется, я и этого не хочу. Ничего не хочу. Не волнуйся, девочка, теперь нам ничего не помешает быть вместе. В пятницу я к тебе прилечу. А друга я потерял. В прочем, не одного.
      - Костя, не надо так убиваться, все станет на свои места. Мы же любим друг друга, разве этого мало?
      - Нет, не мало, все хорошо будет. до свидания. Целую тебя.
      Вот и все. Все ясно. Только на душе паршиво, как будто потерял что-то очень нужное и теперь не могу найти.
      Я сам не заметил как очутился во втором троллейбусе, идущим в аэропорт. Спохватился только когда уже троллейбус ехал по улице Чкалова и до конца маршрута оставалось чуть больше остановки. Ну что ж, аэропорт, так аэропорт.
      Только на этот раз аэропорт не принес мне утешение, еще больше разбередил душу. Видимо, почти все аэропорты были открыты, и самолеты улетали во все концы страны один за другим, и один за другим прилетали новые самолеты: Ленинград, Новосибирск, Москва, Гродно, Ташкент...
      Смотрел я, смотрел, и ушел в ресторан просто напиться, больше ничего не оставалось делать. Только я выпил первую рюмку, как кто-то хлопнул меня по плечу:
      - Здорово! Вот это встреча!
      - Женя! Здравствуй, садись, как ты сюда попал?
      Женя мой старый знакомый, пилот из Полярноуральска, летел на своем ИЛе-14, в любые места, где было хотя бы какое-нибудь жалкое подобие посадочной площадки.
      Сегодня он был в штатском, таким же гостем в аэропорту, как и я.
      - А я, брат, уже не работаю там, я теперь испытатель.
      - Поздравляю, выпьем за это.
      - Спасибо, давай, я здесь в гостях у товарищей, а ты скоро в те края?
      - Нет, не поеду.
      - Почему?
      - После прошлогодней истории не могу возвращаться.
      - Понятно. Отстранен от полетов по собственному желанию. С кем не бывает? У меня тоже было. Я ж и раньше работал испытателем, а потом случилось авария, слегка заломался, потом год не летал, потом два года летал на Севере, а теперь вот опять вернулся на испытательскую работу.
      - Не тушуйся Костя, это просто бзик, пройдет. Как просто Север не бросают, как не бросают просто так самолеты.
      - Не знаю, Женя.
      - Точно говорю. Ну, давай, за самолеты! За Север!
      - Будь здоров!
      - А где твой друг, Доктор?
      - Он уезжает на днях.
      - Туда?
      - Ага.
      - Ну, ты тоже не усидишь.
      - Я женюсь скоро.
      - Это не помеха, то есть я хотел сказать "поздравляю".
      А потом разговор стал уже не очень связный, как это обычно бывает, когда есть что вспомнить и есть что выпить.
      - Костя, давай сейчас махнем куда-нибудь, например, в Москву или Ташкент?
      - Не могу, завтра на работу.
      - А жаль, слушай, а ты отпросишься на день - другой.
      - Ну, ладно, а что мы делать будем?
      - Действительно, об этом я не подумал. Ну, махнем на Север, там товарищи.
      - Давай, лучше выпьем.
      - Это тоже мысль. Выпьем.
      А когда прощались, он вдруг сказал:
      - Ты там в авиаотряде, ребятам передай привет от меня.
      10. Саша Галкин.
      Тундра начинается в семи километрах от Москвы. С начала туман,
      в пяти метрах ничего не видно, потом становиться светлее, и наконец откуда-то, сбоку появляется розовое солнце, внизу появляется снежные равнины и розовеющие горы - это почти настоящая тундра, какой ты видел ее много раз, когда выдавались такие погоды по утрам, только до совсем настоящей тундры еще добрых две тысячи верст, просто АН-10 пробил облака и четыре его турбины тянут на северо - восток восемь тонн труб, да нас - четырех случайных пассажиров. Это называется спецрейс номер 34 или 35Л, просто не запомнил, это не так важно, гораздо важнее то, что мы летим на северо-восток и рядом со мной на рюкзаке сидит мой старший друг Костя Серов, с которым я готов идти куда угодно, хоть пешком от Минска до Северного полюса.
      Костя все таки перешагнул границу которая разделяет на две части мир. Она коварная, это граница, она проходит через все, через наши дома, квартиры, через нас самих, ее нужно увидеть и решить: по какую сторону ты? Зачем живешь? Что делаешь в этом мире? Для себя или для людей ты? Иногда этот вопрос не разу встает, они либо там, либо - здесь.
      Костя колебался, но он не из тех людей которые остаются по ту сторону границы, ему там нечего делать, и он шагнул в тундру. А тундра начинается в семи километрах от нас. Это очень близко.
      Все остается по старому: люди знают, что куда бы они не пошли зимой - в горы, в тундру - везде где то есть надежные ребята, которые следят за ними, и если где-нибудь есть беда, эти ребята придут на помощь и это всегда будет так...
      Из письма Кости Серова.
      Родная моя!
      Прости, так получилось. Сегодня я улетаю в Москву. За эти два дня я о многом успел подумать, много пережить. Мне нельзя оставаться, я нужен там, это мое дело, как бы я его не делал, делать нужно. Я не смогу быть счастливым, зная, что меня звали на помощь, а я не пришел, хотя и мог.
      Я говорил, что не имею права быть спасателем, но еще в большей степени я не имею права не быть им. Одним махом не возможно перечеркнуть все прошлое.
      Я уезжаю. Самолет в Москву улетает рано утром.
      Я очень виновен перед тобой все наши планы меняются, но только во временном смысле. Я люблю тебя, очень люблю, я все время хочу быть вместе с тобой, но еще есть дела, от которых тоже не уйти. Мы скоро увидимся, обязательно увидимся и тогда будем вместе.
      А то, что иногда, придется расставаться так это не страшно.
      Не волнуйся за меня, родная, я твердо знаю: со мной ничего не случиться. Я много раз говорил это и сейчас опять это повторяю: со мной ничего не случиться. Мы еще будем счастливы, обязательно будем.