А. Крупп.
      Со мной ничего не случится...
      /НЕОКОНЧЕННАЯ ПОВЕСТЬ/
      1.Костя Серов
      Снег, снег.
      Снег на крышах домов, троллейбусов, на плечах людей, снег в чернильном утреннем воздухе, слегка разбавленном зеленоватым светом ртутных фонарей.
      Зима как зима, началась не слишком поздно и не слишком рано. Этот снег уже не растает, на него лягут другие снега и по ним будут петлять лыжные следы, все будет как прежде, мир не изменится, это я стал другим. Для меня эта зима будет непохожей на другие зимы, я так решил. Это очень нелегко отказаться от того что было раньше, когда вторую половину зимы и часть весны я оказывался далеко отсюда, за Полярным кругом, и те края были для меня вторым домом. Только прошлая зима все перевернула, и нет больше сил возвращаться туда, нет второго дома.
      Весна, лето, осень...
      За это время я успел все продумать и вот резюме: "Мавр сделал свое дело, мавр может не ходить". А ходить все-таки хочется, но надо быть твердым, есть другие ребята, помоложе и покрепче. У меня работа совсем не бродячая, лаборатория электроники в НИИ, почти в центре города автобусом до площади Победы, а там десять минут ходу, ровно столько, чтобы успеть выкурить сигарету.
      На работе запах канифоли, нагретой изоляции, запах, знакомый чуть ли не с детства, а сейчас мне уже за тридцать. Может сегодня, наконец, заработает моя проклятая установка, над которой я бьюсь два месяца, и тогда завтра, жутко талантливый инженер, не то, что я - будет мною доволен. Он слишком часто бывает мною недоволен: шутка ли, четыре - пять месяцев в году я не работаю. "Настоящий инженер не должен так распыляться". Ну, что же, теперь не буду.
      - Костя, твоя любимая пора наступила, скоро опять убежишь к белым
      медведям?
      - Не убегу, мне не уйти от твоих распрекрасных глаз.
      Это Наташа, самая ехидная девушка и самая красивая в нашей лаборатории. Все знают, что прошлой зимой у меня что-то случилось на севере, но подробностей никто не знает. Не хочу об этом говорить и вспоминать не хочу. И Наташа, и шеф, и остальные товарищи - это все люди с которыми я делаю одно дело, они такие же как и я. Я только немножко другой - хуже или лучше не знаю. Просто они чувствуют себя на своем месте все время. Где бы они ни были, ностальгия погонит их опять сюда. Я другой: год на Памире, год на Полярном Урале.
      Раскидало мои привязанности по Союзу - не собрать, а отсюда теперь тоже не уйти навсегда , здесь самый большой кусок. И счастья и горя больше всего здесь досталось. Но в тех горах тоже не пусто было.
      В лаборатории мы все друг о друге знаем: когда руки заняты паяльником, язык свободен, а за шесть лет понемногу - понемногу каждый раскрывается, устанавливаются определенные отношения, симпатии и антипатии стабилизируются. А острые углы отшлифовываются: бывают штили, бывает и крутая волна, но до шторма никогда не доходило.
      Три года назад я стал мастером спорта по туризму, а так как считается, что мастер спорта - это не только спортивное мастерство, но и определенные моральные качества, то я , наверное, ими обладаю. Я не боюсь холода, усталости, я могу таскать тяжести по четырнадцать часов в сутки и преодолевать психологическую несовместимость. Если надо, я могу заставить встать на ноги и идти насмерть уставших людей, я могу принимать решения и не боюсь чувства ответственности.
      Все это так, и все неправда, потому что все это в прошлом: около года назад оказалось, что взвалил на себя слишком большую ношу. И, хотя я тогда дотянул ее почти до конца, у меня подогнулись колени. У меня еще хватило честности понять это и бросить все. Впрочем я до сих пор не могу сообразить - что это честность или трусость?
      Живу я один уже три с половиной года, а раньше мы жили с Таней, но теперь ее нет и никогда не будет нигде. В то лето она не вернулась, как иногда случается с кем-нибудь из наших: они не возвращаются. И остается память о них и стареющая боль потери да фотографии.
      Впрочем мне редко удается побыть одному. Именно потому, что я живу один, ко мне часто заходят друзья-бродяги: наши лыжники, альпинисты, водники и всегда мой верный соратник доктор Саша или просто Доктор, рыжий гигант, одинаково хорошо владеющий и ланцетом и гитарой.
      А еще доктор - поэт.
      Огромный рост и широкие плечи, громкий голос, как Маяковский.
      Только Доктор не Маяковский, он наш певец гор и снегов, это небольшая поэзия, но в горах поют его песни, значит то ,что он делает кому-то нужно.
      * * *
      Звонок перед концом рабочего дня, как раз на экране осциллографа начали вырисовываться какие-то симпатичные импульсы, почти то что нужно, их еще чуть - чуть уговорить...
      - Костя, тебя.
      - Привет, начальник, как тебе эта зима? Снежок как халаты у наших медсестер! Что у тебя?
      Это Доктор, он называет меня то начальником, то шефом, так уж
      повелось у нас в спецотрядах, где мы вместе работали.
      - Привет, Доктор. У меня, кажется схема заработала.
      - Молодец. Стоит отметить. Сегодня как раз вечер актива, пойдем увидишь всех, поболтаем.
      - Пойду, пожалуй, зайдешь за мной?
      - Ага. Ну, будь здоров.
      Доктор повесил трубку, а схема работала и это было приятно. И действительно стоило отметить.
      - Наташа, посмотри на экран, кажется это почти то.
      - Может быть, если не случайная помеха.
      - Брось, тетка, издеваться.
      -Ладно, шучу, похоже. Еще немного надо довести до кондиции.
      - Это уже проще. В понедельник займусь.
      Кончился первый день зимы, начинался первый зимний вечер.
      Зал был полон. Многих я знаю по имени и почти всех в лицо. Это все люди, которые учатся или работают, любят свою работу, но которым этого мало. Они знают, что мир не кончается за пределами кольцевой дороги, что есть еще другие климатические зоны. И еще есть горы, и еще это надо все увидеть и пройти, а иначе и работа не в радость, и город противен, и вообще - я еду не в ту сторону. Вот какие ребята собрались в зале.
      А докладчик говорил об успехах, а цифры все равно не запоминали, и это хорошо знал сам докладчик, он был таким же как и те, кто заполнил зал, но какое же мероприятие без доклада, и сидящие в зале тоже это понимали, поэтому и шумели не очень, и в буфет уходили не все, а делали это потихоньку.
      А после доклада были еще какие-то выступления, а потом как обычно: кто - на танцы, кто - в буфет, это все рядом. Мы сдвинули вместе три столика, поставили вино, конфеты. Человек пятнадцать уместилось, все-таки чертовски приятно видеть эти рожи: то, что нас объединяет - всегда с нами, мы вовсе необязательно говорим о былых или будущих походах, нам важно знать, как дела у каждого и все такое, мы с иными не часто видимся: не все здесь близкие друзья, но видеться рады. То есть - я тебя вижу и хорошо.
      Здесь же оказались ребята из Гомеля: Юра Макаров, наш лыжник, черноволосый, смуглолицый, похожий на цыгана, влюбленный в свой Кольский полуостров, мой тезка Костя Санкевич - водник. Еще была девушка. Короткая стрижка. Черный свитер. Глаза. Я отвел глаза.
      - Юрашта, я чертовски рад тебя видеть, на севере видимся чаще, чем в городах, как ты?
      - Все по-старому, Костя. Скоро опять спасательная служба?
      - Нет, Юрашта, нет.
      - Отчего?
      - Трудно, так сразу, всякие причины.
      - Давайте, ребята, выпьем за дороги!
      - Спой, Саша!
      Доктор допил вино, взял гитару, подумал - чего бы спеть - взял несколько аккордов и запел:
      Дано прожить свой век нам в городах,
      Мы здесь творим свой хлеб, растим детей,
      И поздно их оставить навсегда,
      И не свернуть с намеченных путей.
      Но когда тяжело, когда не на что нам опереться,
      Мы уйдем хоть на час, доверяя печали снегам.
      По кусочкам в залог по стране раскидали мы сердце
      И нам силу дороги приносят, как жертву богам.
      Вот что пел Саша в буфете товарищам, и они знали, что это про них, потому что это было правдой. А я смотрел на эту женщину, которую привел к нам за столик Юрка Макаров из Гомеля, любивший
      Кольский полуостров, а она смотрела на Сашу. Потому что он пел песню про нее. А потом он пел другие песни, и мы все подпевали ему. А потом мы еще выпили и я опять смотрел на женщину из Гомеля.
      А Юрка заметил и сказал:
      - Я забыл вас познакомить.
      - Костя.
      - Рита.
      - Я вас раньше не видел ни на слетах, ни в Гомеле, наверное, недавно занялись туризмом?
      - Понимаете, я на вечере случайно оказалась, я здесь в командировке, а с Юрой работаю на одном заводе, он меня сюда затащил. Я иногда хожу в походы, но это не серьезно, так что считать туристом себя не могу. А знаете, Костя, я очень много слышала о вас и о Саше, вы просто люди из легенды. Как то странно вдруг увидеть вас совсем близко.
      - Я не знал, что у вас, в Гомеле, завелись сказочники.
      - Не смейтесь, может я сама придумала сказку, только вы мне представлялись не таким.
      - А каким?
      - Ростом чуть повыше, голосом погрубее, а в глазах сталь, а у вас очень грустные глаза.
      - Это просто форма глаз такая.
      - Не думаю.
      Вот уже эта женская способность априорному мышлению: не видеть то, что на поверхности, и залезать в сущность вещей, когда о том не просят, и вообще, из какого-то Гомеля свалилась какая-то Рита, сочинительница легенд, и лезет своими глазищами в душу.
      Три с половиной года прошло, а как будто вчера, все время, как
      будто вчера...
      Июль стоял тогда дождливый, сплошной сентябрь, а не июль. А Таня собиралась на Кавказ. Что-то тоскливо было у меня на душе: она со своими альпинистами готовилась "сделать" Ушбу, я никогда там не бывал, но по разговорам знал, что восхождение у них очень сложное.
      - Может не поедешь, а Тань?
      - Ну, Костя, не как ты можешь так говорить, я же не держу тебя зимой, когда ты уходишь на Север.
      - Но ты же меня отговариваешь.
      - Ты же все равно уходишь.
      - Мне не спокойно что-то.
      - Мне тоже бывает не спокойно. Лучше к моему приезду собери свой сверххитрый телевизор. Ну, милый, что ты, в самом деле, раскис, ты же сам говорил, что это залог прочности нашей семьи, каждые полгода месяц разлуки. Ждать, волноваться и радоваться встречи. Она обняла и поцеловала меня, как маленького, в лоб.
      Я нес к поезду ее рюкзак, а она была уже почти вся там, на Кавказе, и только чуточку здесь, со мной. Все альпинисты и провожающие были в сборе.
      - А, Костя, привет, тебе еще не надоело ходить на Север? Разве у вас там горы? Поехали с нами, увидишь настоящие.
      - А я видел настоящие, я просто ползать не люблю.
      - Татьяна, твой мужик тебя оскорбляет, требуй развода.
      - Я с ним потом поговорю.
      Загудел тепловоз, и ребята стали заходить в вагон.
      - Береги себя, Танюха, вот, возьми на счастье.
      Я протянул ей вырезанную из моржового клыка фигурку ненца. Полгода я прятал ее специально для этого случая.
      - Милый, ты прелесть. С таким талисманом я уже ничего не боюсь.
      Мы обнялись, а потом чьи-то руки втащили ее в вагон. Все, еще минуту тускнел вдали красный фонарик последнего вагона, потом исчез.
      Над опустевшим городом собирался очередной дождь, домой почти не хотелось. Доктора не было в Минске, все было противно и невыносимо. Потом я понял, что это называется предчувствием.
      Я не знаю, как произошло потом, ребята мне что-то рассказывали, не очень вдаваясь в подробности, но я ничего не понимал, да и не имели значения эти подробности, просто не стало Тани, опустел город, опустел мир, не хотелось дышать...
      Зимой я стал спасателем.
      И вот через три с половиной года появилась Рита.
      Неужели живые все-таки остаются живыми?
      2. Рита Панич.
      Вадим, Вадим, как ты меня обманул, ты казался самым лучшим человеком на земле. Я замирала от счастья, когда ты целовал меня, даже просто смотрел на меня.
      - Мы будем самыми счастливыми людьми. Всегда.
      Это ты сказал после свадьбы, как недолго это было правдой. Как быстро кончился мед! Странно, как два, казалось бы, совершенно необходимых друг другу человека могут быстро так сделать все, чтобы стать не только ненужными, но и враждебными друг другу. А у нас так и получилось.
      - Я буду всю жизнь носить тебя на руках.
      Очень скоро я почувствовала как не удобно мне быть у него на руках. У него совсем не было друзей, а с моими он тоже не очень ладил, и те, один за другим, отходили от меня, это было очень больно.
      Я заходила к ним сама, но начинались скандалы, и я стала жить по жестокой программе: работа - дом, дом - работа. Засыхали в уборной мои горные лыжи и я, как те лыжи, засыхала. Оставался один человек, которому можно было поплакать в жилетку - Бра. Мы с ним старые друзья, еще в институте вместе учились. Когда-то он пытался сделать из меня туристку, был даже чуть влюблен. Потом это у него прошло, туриста из меня не получилось, а вот друзьями мы остались. Однажды я подошла к нему после работы.
      - Юра, ты сегодня занят? Мне нужно поговорить с тобой.
      - Плохо тебе?
      - Да.
      - Я знал. Пойдем куда-нибудь.
      Мы долго ходили с ним и говорили, говорили. Стемнело, зажглись фонари, их отражения дробились в Днепре, а мы все говорили.
      - Я ничего тебе советовать не буду, по моему, ты и сама все решила. Это не тот человек, с которым ты можешь жить. Я хорошо знаю тебя и немного знаю Вадима. Мне не понятен мир таких людей. А ты ближе к нам, чем к ним. Мерой оценки человека служит то, насколько он нужен другим, а кому нужен твой муж? Только себе.
      - Да, это правда.
      - Хочешь, я расскажу тебе о других людях?
      И он рассказал мне о Косте и Саше, потом я услышала Сашины песни.
      Это был действительно другой мир, где "человек человеку- друг" не догма, а норма, более того, необходимость, а иначе никак, и светлело на душе у меня.
      Я ушла от Вадима.
      Я смотрю на Костю Серова и Сашу Галкина. Они живые сидят передо мной и. Я хорошо знаю многие песни, я помню рассказы о них. Я даже знакома со многими ребятами, которые их знают. Только Костя совсем не тот, каким я его представляла, боже мой, какие у него грустные глаза, неужели и таким людям может быть когда-нибудь плохо, а ему, наверное, плохо, он смеется вместе со всеми, разговаривает, подпевает всем, но это такая тоненькая скорлупа, в глазах совсем другое. И это так не похоже на то что о нем рассказывают.
      - У вас очень грустные глаза.
      - Это просто форма глаз такая.
      - Не думаю.
      И тогда глаза у него стали не только грустными, но и чуть испуганно удивленными, и он этими грустно - испуганно - удивленными глазами посмотрел прямо на меня:
      - Мы с вами, Рита, еще не на "ты", а вы уже требуете от меня объяснений, почему я такой как есть, а не такой, каким представлялся.
      А он колючий.
      - Простите.
      - Давайте, тогда уж выпьем на ты.
      - Костя, ты.
      - Ты, Рита.
      - Эй, эй, кончайте локальные выпивки, Костя, скажи лучше тост.
      - Хорошо, ребята, - он задумался, - понимаете, вот мы живем в городах и будем жить там, и каждый последующий день похож на предыдущий и от этого никуда не денешься, так и должно быть, но из-за этого мы постоянно начинаем забывать, кто мы и зачем мы. А мы люди и в наше время жить сыто и спокойно слишком опасно, опасно в том смысле, что можно забыть, что мы люди - мера всех вещей.
      А в походах есть время подумать об этом, есть возможность вспомнить что такое человек человеку, есть возможность почувствовать, как ты зависишь от людей и как люди зависят от тебя. Это дает возможность не потерять чувство ответственности, а это главное. Я предлагаю выпить за чувство ответственности.
      - Многословно, но правда.
      Я смотрела на Костю и видела и думала: то, что он сказал, звучит как будто высокопарно, здесь полшага до фальши и все-таки он удержался и не сделал этого полу шага, этому веришь. Костя медленно пил вино и смотрел на меня, но я чувствовала, что он сейчас, где-то далеко, далеко, только это продолжалась не долго, он встрепенулся и снова был со всеми.
      - Нас прервали, так отчего же тебя так интересует выражение моих глаз.
      - Знаешь, Костя, ведь вы с Сашей можете занести на свой счет еще одну спасенную, просто вы об этом не знаете.
      - Это интересно, впрочем, мой счет уже закрыт.
      - То есть?
      - Давай не будем об этом сейчас.
      - Ты думаешь, что будет "потом"?
      - Кто знает? Ребята, нас скоро отсюда выгонят, поедем ко мне, мы еще не все допели, не все допили, а завтра все равно выходной.
      Рита, может и ты с нами?
      - Неудобно.
      А мне на самом деле хотелось пойти с ними, хватит ли у Кости настойчивости уговорить меня?
      - Юра, уговори Риту.
      - Правда, Рита, пойдем, тебя проводят потом.
      - Ты еще не все песни слышала, а кроме того, может это то самое "потом" и есть?
      - Хорошо, только я не на долго.
      Жилье Кости.
      В наши дни трудно по жилью определить, кто в нем живет: стандартные дома, стандартная мебель, унифицированная радио аппаратура. Но Костина комната все-таки имела свое лицо: в углу стоял огромный телевизор без футляра, какие-то приборы, распределительный щит. На стенах фотографии: горы, горы, все разные, все в снегу. Еще фотография: женщина в штормовке, в руках ледоруб, она смеется прямо в объектив, за спиной у нее горы.
      Кто это?
      Проще всего спросить у Юры.
      - Это Костина жена.
      - У него есть жена?
      - Нет, ты разве не знаешь? Она погибла на Кавказе больше трех лет тому назад.
      Вот так. У человека гибнет в горах жена, а он продолжает ходить в горы, разве это возможно, а если сам? Это уже сумасшествие.
      Вернулся Костя со стаканами. Ребята опять выпили, а мне не хотелось. Смотрела я на эту фотографию: большеглазая узколицая женщина смеется. Ей хорошо, а сколько ей осталось жить. Здесь она еще не знает что ее ждет.
      Я даже толком не могла песен слушать, все отвлекала меня эта фотография.
      Расходились заполночь. Костя подошел ко мне в плотную, посмотрел прямо в глаза:
      - Я провожу тебя.
      - Хорошо.
      Мороз к ночи усилился и снег под ногами скрипит громко и визгливо, разгоняя тишину засыпающего города. Мы давно отпустили такси и шли совсем в обратную от гостиницы сторону. Странно мне было: рядом со мной шел сильный и добрый, очень грустный человек, и мне хотелось, чтобы он был рядом, и тревожно было, и еще я помнила ту фотографию.
      - Как все удивительно складывается, сегодня с утра я считал, что это плохой день, снег разбередил душу, потянуло на север, а я туда больше не ходок, потом на работе кое-что получилось хорошо, а потом - ты.
      - Мы знаем друг друга несколько часов, но они такие насыщенные, что стоят недель.
      - Я знаю тебя больше. По рассказам.
      - Это не в счет, хотя, может быть. Но ты свалилась на меня неожиданно и я почувствовал, что жизнь продолжается, живые должны принадлежать живым.
      Он повернулся и положил руки мне на плечи, притянул к себе.
      - Не надо, Костя, - в сумраке не видно было его глаз, - не надо.
      Руки его ослабли и он отпустил меня.
      - Я знаю не надо. Идем.
      - Не обижайся, просто незачем уходить вперед и оглядываться, туда ли идем. Понимаешь?
      - Да.
      - Хочешь, я расскажу тебе, как ты и Саша спасли меня?
      - Да.
      - Спас, фактически, Юра, но с вашей помощью.
      Я рассказала ему всю историю моего замужества и ее конец, он слушал, не перебивая, а когда кончила, сказал:
      - Это моя последняя спасательная экспедиция.
      - Почему?
      - Так, бросил это дело, работать надо.
      - И только?
      - Да.
      - Это неправда.
      - Смотри, опять снег пошел.
      - Ты не хочешь говорить?
      - Нет.
      Я почувствовала, что совсем замерзла, мороз действительно был силен.
      - Пойдем назад, лучше в вестибюле гостиницы посидим.
      Там было тепло, у входа гудели калориферы, обдувая входящих теплым воздухом - невидимая преграда между холодом и теплом дома. Мы сели в свободные кресла. Костя расстегнул молнию куртки, закурил.
      - Мне кажется, что ты вот-вот исчезнешь, и я больше не увижу тебя.
      - Я вот-вот исчезну, а завтра мы сможем увидеться опять, я еще несколько дней буду здесь. Дай мне сигарету.
      - Ты разве куришь?
      - Нет, иногда. Послушай, Костя, мне непонятна одна вещь, я сегодня провела целый вечер с вашей братией, наслушалась ваших разговоров, не слишком ли много фанатизма в вашем увлечении? Ну, я
      понимаю, романтика, активный отдых, а зачем остальное - опасности, гибель людей даже?
      - Нет, Рита, это не фанатизм, не походы ради походов. Здесь каждый получает свое. Это и поиск себя, и победа над собой ради себя и других, это самопроверка и самовоспитание. И еще: вся страна - это дом, в котором мы живем, большой дом, в котором много комнат, интересно узнать, что там, кто там живет. И потом, после походов чувствуешь себя мудрее и добрее.
      - Но иногда за это приходиться очень дорого платить.
      - Иногда очень. Таковы условия игры.
      С чем-то я была согласна, но не поняла, что противопоставить.
      - Обязательно позвоню.
      - Спокойной ночи.
      - До завтра.
      3. Саша Галкин.
      Это хорошо, что на сцену выплыла Рита. От Кости осталась одна видимость, после прошлой зимы он как умер: его ничего не интересовало, он все делал по инерции, встречался с друзьями по инерции, работал по инерции, по инерции жил. Слишком много на него навалилось за эти годы, не вытянуть одному, а его чем больше било, тем больше он замыкался, тем больше сваливал не себя, а последняя история его подкосила.
      Это хорошо, что появилась Рита. Впервые после смерти Тани я увидел, что Костя заинтересовался женщиной, потому что после Тани они не существовали для него. Может быть, теперь он немного оживет, оттает, это очень нужно Косте, нужно всем нам, потому что человек - это не только внешность, имя, фамилия, но еще и его дела, и еще насколько ты нужен людям, и чего они могут ждать от тебя, и еще насколько ты даешь им ожидаемого. Вчера, сегодня, завтра. И это мы все понимаем, и Костя тоже. С этих позиций оцениваются достоинства человека потому что общественное он животное, и это каждому с детства ясно.
      Раньше как было: знают ребята, что ежели плохо, то где-то есть Костя Серов, он поможет, будь на севере, в горах, или дома. Как же можно отказываться от всего этого, обмануть ожидание, недодать ожидаемое? Сначала удивятся, потом забудут: был человек и его нет да и самому Косте легче не станет от этого решения, потому как он спаситель божий божьей милостью, а не как-нибудь еще, и то, что он сделал, это как раз повторение библейской притчи о талантах.
      Но попробуй, скажи об этом Косте.
      Это хорошо, что появилась Рита.
      Потому что я только песню могу спеть, а песня хороша, если ты заранее согласен с ней, а если нет - это бесполезно, но песню я написал:
      А все-таки, все-таки хочется жить,
      Даже когда окончательно ясно,
      Что выдуманные тобой миражи
      Скоро погаснут, скоро погаснут.
      Гаснут и, значит, к началу пути
      Снова ты брошен, а путь давно начат,
      Трудно, а все-таки надо идти,
      Хочется жить, невозможно иначе.
      А Костя послушал-послушал, криво усмехнулся и сказал: "Хороша песенка, для начинающих: несчастье, лавины, у девочек глаза гореть будут, ты им обязательно спой".
      Ну вот, опять, я не сказал того, что хотел, а так нужно было, особенно в этот раз. Но что не сможет сделать песня, кажется, сможет сделать женщина.
      Субботу и воскресенье Костя пропадал с ней, в понедельник и во вторник он проводил с ней вечера, а в среду позвонил мне в клинику:
      - Доктор, ты сегодня вечером занят?
      - Нет, кажется, свободен, а что?
      - Приходи ко мне, посидим, покурим.
      Я люблю эти Костины "перекуры", только давно их не было, значит Костя и вправду оживает, лечу!
      - Хочешь выпить?
      - А что у тебя?
      - Сухое.
      - Давай.
      Крутится магнитофон, лента играет джаз, он очень любит джаз, мой Костя, он всегда говорил: "Вот где надо учиться гармонии". Он прав, он всегда прав, иначе он не был бы Шефом, а я не был Доктором.
      Давно это было...
      Я был хулиганистым парнишкой, балбесом порядочным. В милиции меня хорошо знали, а отчим махнул на меня рукой, он считал, что мое место давно в колонии.
      Потом появился Костя.
      - Вот что, ребята, довольно валять дурака, если вам скучно, то можно придумать что-нибудь получше ваших игр. Хотите в поход? Это было что-то новое, мы, конечно, хотели. Четыре дня похода для меня было временем сплошных открытий. Это был праздник, которого я раньше никогда не знал.
      Потом он заставил меня окончить десятый класс, потом поступить
      в институт. Давно это было...
      - Вот, Сашок, какая история получается, нравится мне эта женщина, впрочем, это не то, трудно подобрать слово...
      - Есть хорошее старое слово - люблю.
      - Да, ты прав, это наверное так, но я помню Таню, поэтому все так запутано.
      - Тани нет.
      - Есть память.
      - Одно другому не мешает.
      - Как на это люди посмотрят, не знаю.
      - Это не важно, гораздо важнее, как посмотрят люди на то, что заперся в четырех стенах, бросил все. Кому ты нужен такой? Та же Рита потянулась к тебе, может только потому, что ты - Шеф, героическая фигура. Хочешь жить стрижкой купонов, надолго ли хватит?
      - Я не желаю говорить на эту тему.
      - Эх, Костя, порвал ты знамена, а палки - еще целы. Налей-ка мне.
      Молча мы выпили, только труба на самых высоких тонах тянула импровизацию, и бубнил ему оркестр.
      - Ну ладно, какая она, Рита? Я же ее только один вечер видел.
      - Не знаю даже, что сказать. Одно знаю, все время хотелось быть вместе, а вчера вот уехала, и тянет к ней, так тянет. Взял бы, да уехал.
      - Может быть, это и хорошо.
      - Я хочу выпить за нее.
      - Давай.
      Мы выпили, потом Костя сменил пленку, и опять комнату заполнил джаз, немного меди в соло фортепьяно, а ударные и контрабас - скромные работяги очерчивали ритмику. Тревожная и, все-таки до конца непонятная музыка.
      - Ты давно любишь джаз?
      - Давно, может, еще со школьных времен, а потом, когда сидел радистом на Памире, слушал почти круглосуточно. А начальник метеостанции был большим знатоком этой музыки, он и меня научил разбираться в ней. Твоим мелодиям далеко до этого.
      - Я знаю, но для меня главное - слова.
      Да, главное в песне - это слова. Попробуй, напиши песню с красивой мелодией и с неинтересными словами; ее будут слушать, даже петь, но очень скоро забудут. А если хорошие слова и плохая мелодия? Такую песню будет интересно слушать, мелодия будет раздражать, будет мешать слушать слова.
      - Значит, все-таки, и слова, и мелодия, потому что это песня, в которой есть и слова, и мелодия, и исполнение, надо еще и уметь петь. Как много всего надо уметь, как много времени уходит зря.
      - Скоро Новый год.
      - Встретим в лесу?
      - А как же иначе?
      - Рита приедет?
      - Пока не знаю, но хочу праздник встретить с ней.
      Странное у меня было чувство после этого перекура: вроде бы Костя сидит на тех же позициях, и ничего не сказал нового, и ни с чем не согласился, но сам позвал меня к себе, и сам вспомнил о празднике. Посмотрим, впереди больше месяца до начала сезона.
      На Центральной площади уже стояла огромная елка, лампочки еще небыли подключены, и ее темный конус высился над домами. Автобус обошел караваны медленно бредущих снегоуборочных машин, сгребавших снег. Зима...
      Это Костя приучил меня по-особому относиться к зиме, считать ее лучшим временем года, любить ее приметы, и теперь он делает вид, что ничего не произошло: зима, так, зима, снег - мерзлая водичка, и какое ему до этого дело?
      Когда не стало Тани, Костя лечил себя активной деятельностью, стал спасателем и спас самого себя, по крайней мере, он оставался человеком, теперь он вбил себе в башку, что это не для него. Если бы удалось как-нибудь утащить его в горы...
      Что же ты притих?
      Нам пора уйти снова в зимовье,
      Где - когда пурга - белые снега нам в лицо пылят.
      Где полярная длинная дуга служит изголовьем
      И лежит в ногах, в тающих снегах вся моя земля.
      Это важно, где и какой горе сдать души недуги,
      И куда бежать, чтобы побеждать годы и себя.
      Ты еще не стар, ты же не устал северу быть другом,
      Рано связи рвать, рано отставать от своих ребят.
      ... Тогда Костя мне сказал:
      - Этой зимой я буду работать в спасотряде, хочешь поехать врачом?
      - Когда трубят твои трубы, я всегда готов встать под твои знамена, мой шеф. А справлюсь ли?
      - Я в тебя верю, мой мальчик.
      Служба была спокойная, мы даже сами успели сделать поход, а весной началось...
      Ураганные ветры со снегом, в горах лавины, а на маршруте группа. Мы нашли тех ребят, обмороженных, потерявших силы, потерявших надежду. И мы их тащили через перевал в пургу. Костя обморозился сам, но тащил как зверь из последних сил, только приговаривал:
      - Ничего, ничего, надо - сможем.
      И смогли.
      За перевалом нас ждали вездеходы, а потом Костя месяц провалялся у меня в больнице.
      Я напомнил ему об этом случае.
      - Да, но тогда от нас требовалось одно: действовать. Было очень плохо, очень тяжело, но было просто, нам не нужно было выбирать, нам нужно было работать. Тогда наша совесть была чиста.
      - А сейчас?
      - Сейчас нет.
      - Ты стал просто рефлексирующим интеллигентом.
      - Не копайся, Сашка, в конце - концов, я лучше других в себе разберусь.
      - Ну и разбирайся.
      Один из моих дорогих для меня людей развенчал сам себя.
      Не дай вам бог, когда придет беда
      Уйти в себя, укрыться на запоры.
      Сказать "прости" оставленным следам,
      И отказаться, не вступая в споры.
      От рук друзей, не подавать руки,
      И прятать взгляд от ищущего взгляда,
      Рассудком жить, рассудку вопреки
      И застывать, кому же это надо?!
      Из письма Кости.
      "Я все помню: и первый вечер, когда тебя впервые увидел, и снегопад, и когда первый раз поцеловал тебя. Это произошло само собой, мы уже не убегали вперед, и незачем было оглядываться. Ты все время со мной, чтобы я ни делал. Ты - со мной. Но это только моя выдумка, а на самом деле, где ты - не знаю, нужен ли я тебе, думаешь ли ты обо мне - ничего не знаю.
      И все-таки мне хорошо, я не знаю, что будет потом, не знаю, будешь ли ты писать мне, не знаю, захочешь ли увидеть меня, нужно ли тебе это. Но я люблю тебя, очень скучаю по тебе, очень хочу тебя видеть. Может быть, приехать мне к тебе?
      Телеграмма Риты.
      "Не выдумывай. Нужно. Приеду. Рита".
      4. Костя Серов.
      Сначала пришло ощущение счастья, а уже потом я проснулся, а ощущение не уходило и я вспомнил: сегодня приезжает Рита. Нужно отпроситься с работы, нужно достать цветы, у нас зимой это не так легко и сделать: люди с благодатного юга не балуют Минск цветами, придется в Ботаническом саду поупрашивать.
      Последние дни прошли в суете, но это была приятная суета. Наша лесная избушка уже украшена, все подготовленно к празднованию Нового года.
      Автобус. Первая сигарета. Лаборатория.
      - С наступающим Новым годом!
      - С новым счастьем!
      Какие все красивые, бодрые, добрые, если бы люди каждый день были такими. А впрочем, чего и не нужно, скучно было бы жить, да и примелькались бы это красота и доброта.
      Несмотря на диалектико-материалистическое воспитание, люди где-то в глубине души - язычники и Новый год - самый языческий праздник, вот они и просят для себя и других успехов, здоровья, удачи. А потом, через сутки, они уже опять становятся диалектиками. Но так приятно на день в году стать язычником.
      А потому какая там работа 31 декабря? Наши женщины освободили от радиохлама подоконник и установили на нем елку, а украсить ее - совсем просто: тот же радиохлам, подвешенный на елку, смотрится очень мило.
      - Костя, ты не хочешь с нами встречать праздник?
      - Нет, спасибо, я - в лесу, у нас уже все готово.
      - Новый год - все-таки домашний праздник.
      - Кто знает, где мой дом больше? Мы можем здесь слегка попраздновать, я шампанское принес.
      - Я тоже. Борис Алексеевич, можно?
      - Сегодня можно. Выключайте приборы и двери - на запор!
      - Борис Алексеевич, вы сегодня такой добрый, что хочется вас расцеловать.
      - Так целуйте, я всегда добрый, только скрываю.
      Горят лампочки на елке, в разномастной посуде пениться шампанское.
      - С Новым годом!
      - С Новым годом, Костя!
      - С Новым годом, Наташа!
      - А ты знаешь, ты за несколько дней сильно изменился, стал мягче, что ли, с чего бы это? Говорят, тебя видели с женщиной?
      - Возможно.
      - Ну, дай-то бог, а то жалко на тебя смотреть было, желаю счастья.
      - Спасибо, Наташа, и тебе тоже. Борис Алексеевич, можно мне сегодня уйти пораньше?
      - А как пораньше?
      - Часов в двенадцать.
      - Да мы все в двенадцать уйдем, сегодня можно.
      А я волновался.
      Аэропорт.
      Я так привык летать на самолетах, что в моем понимании аэропорты давно уже отняли у вокзалов право быть символами встреч и разлук, расстояний и перемен. Иногда я прихожу в аэропорт безо всякой видимой нужды, просто потому, что смутно на душе. Толкаюсь в кассовом зале, выхожу на перрон, смотрю на самолеты, встречаю незнакомых пассажиров, прилетающих из незнакомых городов.
      Я в аэропорту свой человек, летчики - мои приятели, вертолетчики - мои друзья: и летать с ними приходилось, и выпивать.
      Когда я теперь их увижу, да и увижу ли?
      - Внимание! Произвел посадку самолет, следующий рейсом Б-52 из Гомеля!
      Вот он, АН-24, гремя турбинами, медленно подруливает к ограде. Ну, скорей же! Как долго вертятся винты, никак не погасить инерцию. Наконец, остановились. Сейчас подкатят трап, откроется пассажирский люк. Секунды, секунды, длинные, как часы. Холодно. Или жарко? Черт его знает. Выходят. Один, другой, третий, десятый.
      И красная куртка, черные брюки, большая спортивная сумка. Рита!
      - Костя, милый!
      Мы стоим, обнявшись, здесь можно. Люди оглядываются, но не осуждают, здесь можно.
      Я забираю у нее сумку и отдаю ей цветы.
      - Спасибо, илый. А ты, оказывается, внимательный.
      - Так это же очень просто, когда все время думаешь о тебе.
      Она прижалась к моему плечу, потом посмотрела на меня:
      - Ты знаешь, я тоже все время о тебе думаю. Ты не разлюбишь меня?
      - Нет. А ты можешь?
      - С чего ты взял?
      - Мне так Доктор нагадал, а он поэт, и, значит, специалист по теории.
      - Он же меня совсем не знает.
      - Он знает меня.
      - Что, тайные пороки?
      - Нет, явное отсутствие достоинств.
      - Я всегда знала, что мужчины любят кокетничать.
      - Но я бросил все, чем был богат, это решено твердо, и сейчас я бедняк.
      - Ты все время говоришь намеками, я ничего не понимаю; расскажи мне, в чем дело?
      - Как-нибудь потом.
      - Хорошо, я подожду. Где мы будем встречать Новый год?
      - В лесу есть чудесная хижина, там будут прекрасные люди. Тебя это устраивает?
      - Да. В полночь там появится Дед Мороз, Снегурочка, Леший, Домовой, и другая очень симпатичная нечисть. Так?
      - Если захочешь ее увидеть, надо только в разгар ночи выехать на лыжах в лес.
      - Ну вот, а я не взяла ни лыж, ни ботинок.
      - Для тебя все приготовлено в хижине.
      - Нет, ты, правда, очень внимательный.
      - Не стану повторяться. Едем сейчас ко мне, я тоже должен собраться.
      В такси она прижалась ко мне, и я обнял ее за плечи. В зеркальце увидел короткий взгляд таксиста. Пускай смотрит таксист, свидетель коротких обрывков чужих радостей и горестей.
      - Нам на "Восток"!
      Елка на площади Ленина, елка на Центральной площади, елка на площади Калинина: сколько радостей для детей! А вот и "Восток", мой дом, третий этаж.
      - Вот мы и дома.
      Рита посмотрела на меня долгим взглядом, и я понял, что опять убежал вперед, по ее терминологии, но поправляться не стал.
      Она сняла куртку, шапочку, осмотрелась.
      - Я уже в третий раз у тебя, а ты еще ни разу у меня не был.
      - Буду обязательно. Хочешь есть?
      - Нет.
      - А кофе?
      - Хочу.
      Я вышел на кухню и поставил греться воду, а когда вернулся назад и увидел ее, меня захлестнуло такое чувство нежности, что дышать трудно стало. Я обнял ее, а она опустила голову мне на плечо.
      - Я люблю тебя.
      - Скажи еще раз.
      - Я люблю тебя.
      - Еще.
      - Люблю.
      - Ты должен мне эти дни говорить это помногу раз, чтобы потом я всегда это помнила, чтобы у меня был большой запас этих слов. Чтобы я могла их понемногу тратить, когда тебя не будет рядом, и, все равно, чтобы хватило на долго.
      Я нашел губами ее губы. Они были теплыми и мягкими. И я забыл про все, про север, про Новый год, даже про воду для кофе, которая выкипела на плите...
      Рита опомнилась первая...
      - Тебе, кажется, надо было собираться, и, кажется, ты ставил воду.
      - Да, я совсем забыл. Это ты виновата.
      Она поцеловала меня и толкнула.
      - Мужчины должны заниматься своими делами. Переодевайся, а кофе я сам сварю.
      * * *
      До конца года оставалось несколько минут. Мы собирались у старой ели возле хижины и ждали первого удара курантов. На ели горели разноцветные лампочки, и все участники празднества - их было человек двадцать - были залиты призрачным светом. Рита стояла рядом со мной. Уходили последние секунды старого года, каким будет Новый год?
      Бам! Бам!
      - С Новым годом, с новым счастьем!
      А потом мы несемся по ночному лесу на лыжах. Мелькают кусты, деревья и если очень захотеть, можно представить, что из-за них выглядывают сказочные обитатели леса.
      Я сказал об этом Рите.
      - Конечно, я вижу. Вон там, а вот еще, - она остановилась, и я подъехал к ней, встал рядом.
      -Поцелуй меня, Костя. Ты будешь меня любить?
      -Всегда.
      -Мне больше ничего не надо.
      А потом мы сидели в хижине, пили и вместе, и по отдельности, когда были исчерпаны тосты, но не исчерпаны запасы выпивки. Саша сидел поблизости от нее и пел как заведенный. Это он ублажал Риту, он к ней явно благоволил.
      - Саша, отдохни, иди выпей.
      Рита взяла стакан, посмотрела сквозь него на окно и сказала:
      - Я хочу выпить за тебя, Саша, за твои песни, они мне очень помогли когда-то.
      - Спасибо, Рита, я очень рад, что это так. Хотя я ничего особенного не делаю, все просто: кому-то надо говорить о том, что все и так знают, я не делаю никаких открытий, просто говорю.
      - Во всяком случае, ты честно выполняешь эту работу.
      - Да, он честно выполняет эту работу, это не каждому удается, это сказал я.
      - Перестань шеф.
      - Хорошо, не буду, давайте танцевать.
      - Да, да, танцы!
      Я включил магнитофон и протянул Рите руку:
      - Прошу вас.
      - А ведь мы с тобой первый раз танцуем.
      - Мы еще много будем с тобой танцевать.
      - Да, - она помолчала немного, а потом неожиданно сказала: - Ты должен рассказать мне о прошлой зиме.
      - Да, наверное, ты права и нужно все рассказать, ничего не приукрашивая и не жалея себя... Так с чего же начать?
      - С начала.
      - Хорошо. Давай сядем в сторонку.
      5. Костя Серов.
      Началось все, как обычно, как начинался каждый год уже три года подряд: пришла в январе бумага из ВЦСПС с просьбой освободить от работы инженера Серова К.А. с 30 января по 30 апреля "для работы на КСП /контрольно спасательный пункт/ в районе Полярного Урала".
      Когда я показал ему эту бумагу своему начальнику, Борису
      Алексеевичу, он только вздохнул:
      - Не знаю, может быть, ты там кого-нибудь и спасешь, но меня ты доведешь до инфаркта. Это уже точно.
      - Ну, Борис Алексеевич, не такой уж я важный работник, чтобы из-за меня так терзаться.
      - Работник ты, действительно, не важный, но сейчас каждый человек на счету. Ну, что с тобой делать: я не отпущу - ты через мою голову уйдешь.
      - Конечно.
      - Смотри, не замерзни там.
      - Не замерзну.
      Вечером я позвонил Саше.
      - Привет, Доктор! Протрубили трубы, пора седлать своих деревянных лошадок, то бишь, вострить лыжи. Ты как, получил бумагу?
      - Получил, шеф, и готов встать под твои знамена.
      - Приходи ко мне, перекурим это дело.
      - Приду.
      Через два дня мы были уже в Москве, пробыли там три дня, получили снаряжение, медикаменты, инструкции и уже вчетвером вылетели в Полярноуральск.
      Для АН-10 пять часов лета и вот уже Заполярье - короткий день, длинные тени и морозы с ветрами. Полярноуральск - обычный город, улицы как улицы, дома как дома, за горами видны горы, все нормально, только зимой мало света и очень мало тепла и это накладывает отпечаток на людей, живущих там: тепло приходиться черпать в самих себе, и это тоже одна из причин северной болезни.
      Никто не бывает на Севере однажды.
      Сначала сами сходили в горы, а потом потекла служба. Выпустили в феврале две группы, которые благополучно прошли маршрут; в марте выпустили еще три группы потом наступило затишье.
      В конце марта принесла почта еще одну маршрутную книжку: группа из Куйбышева, 6 человек, в том числе одна женщина, поход пятой категории сложности, начало маршрута в поселке Северный, конец - станция Халь-Из на железной дороге, идущей на восток, к Оби. Контрольный срок - через двадцать дней после выхода.
      - Когда у них начало похода?
      - Послезавтра. Завтра они будут здесь, познакомимся.
      Мы сидели в оперативке КСП и смотрели схему маршрута этой группы.
      - Если учесть нынешнюю погоду, то маршрут очень сложный: в горах почти каждый день метет. Трудно им придется.
      - Может закрыть маршрут? - предложил кто-то.
      - Нет оснований. Идти в такую погоду можно, а в пятерку новички не ходят, должны пройти. Завтра посмотрим на них.
      На следующий день в КСП появилось двое парней, одетые в одинаковые меховые куртки.
      - Здравствуйте. Можно увидеть начальника КСП?
      - Можно, это я, Серов.
      - Алексеев.
      - Гайнуллин.
      - Садитесь, поговорим. Маршрут свой, надеюсь, изучили хорошо? Карты хорошие?
      - Да, все в порядке.
      - Обратите особое внимание на перевал Неожиданный. Склон там лавиноопасный. Подъем не тяжелый, зато спуск... веревки, ледорубы, кошки, все это может понадобиться.
      - У нас есть.
      - В конце Черного озера стоит домик с печью, там иногда останавливаются трактористы. Если что случиться спрямляйте маршрут и прямо туда. Оттуда на метеостанцию, не заходя в горы. Пока все.
      - Где ваши ребята?
      - На станции, ждут поезда на поселок Северный.
      - Саша, пойдем посмотрим на них и на снаряжение, проверить их медицину. Выход мы всем разрешим.
      Ну и ну! Махонький зал ожидания, казалось, был до отказа забит шестью пузатыми рюкзаками, да еще лыжи, да еще и сами ребята.
      Они нас ждали.
      - Здравствуйте!
      - Здравствуйте!..
      - Как настроение?
      - Отличное, Урал будет нашим!
      - Не сомневаюсь. Покажите палатки, примусы, аптечку.
      Снаряжены они были хорошо, ничего не скажешь.
      - Если после похода будете в Полярноуральске, зайдите на КСП, расскажите как прошли.
      Подошел поезд, и ребята стали грузиться. Я посмотрел на невысокую фигурку Вали и подозвал Алексеева.
      - Слушай, Виктор, береги жену, она единственная женщина в группе, ей вообще будет труднее, чем вам. Это Полярный Урал. Ты, надеюсь, понял, что я тебе сказал?
      - Понял, спасибо.
      - Не за что, ну, счастливого пути, возвращайтесь победителями.
      И все хором:
      - До-сви-да-ния!
      * * *
      Жизнь шла своим чередом, мы бывали в гостях у авиаторов, слушали северные истории, Доктор пел песни, иногда запивали - это Север.
      А погода с каждым днем становилась все хуже: шли снега и даже в городе чувствовалось, как сильны ветры, а в горах этим ветрам есть где разгуляться.
      Однажды, просматривая график группы, я заметил, что вчера или сегодня ребята должны прийти на метеостанцию.
      Я сказал об этом товарищам:
      - Надо будет завтра связаться по радио с метеорологами. Я не суеверный, но сдается мне - будет работа.
      На следующий день в гидрометцентре мы попросили связаться с метеостанцией.
      - Связь будет через полтора часа.
      - Мы подождем.
      Через полтора часа выяснилось: группа не приходила.
      - Свяжитесь с геологами, может быть, трактористы их видели.
      - Попробуем.
      Через полтора часа выяснилось: шесть дней тому назад они были в домике у Черного озера, собираясь уходить через перевал. Вот так. До метеостанции ходу всего три - четыре дня, еще добавим день, итого - пять, все равно не получается.
      - Нужно готовить отряд к выходу, если они завтра не придут на метеостанцию, будем искать их. Нужно просить у авиаторов вертолет.
      На другой день ребята готовили снаряжение, а я пошел к авиаторам.
      - Понимаешь, Костя, без разрешения свыше мы не можем дать вам машину, знаешь, сколько стоит час вертолетного времени?
      - Знаю, Михалыч, но там, в горах, люди.
      - Ладно, что-нибудь придумаем. Была б моя воля, я бы запретил этим бездельникам лазать в горы зимой. Это вам не Крым. Судить за такие дела надо.
      - Ладно, Михалыч, о моральных аспектах туризма мы с тобой потом подискутируем, когда вернемся. Когда будет вертолет?
      - Через два часа.
      - Спасибо.
      Плывет под нами белая тундра, петляют реки, а через двадцать минут начинаются горы, белые, с черными шапками обрывков. Вертолет поднялся выше. Ничего не было живого над нами: мертвый мир, только бежала по горам, не отставая от нас, тень вертолета.
      - Иголку в стоге сена ищем, - прокричал мне пилот, - где тут разглядишь чего. Еще хорошо, что погода ясная, а то совсем бы вам худо было.
      Я ничего не ответил .Как бы там ни было ,а эту иголку нам все равно надо найти.
      - Скоро будет метеостанция. Видишь речку? Это Саньяха. Скоро посадка.
      - Готовьтесь, ребята.
      - На метеостанции нас ждали
      - Когда выходите?
      - Сразу.
      - Выпейте чайку на дорогу и поедем.
      - Спасибо.
      В домике метеостанции было тепло и уютно. Тикали часы на стенке, тикали часы на передатчике. Время неумолимо шло. Принесли по-северному крепкий чай, молча выпили. Потом пилоты встали.
      - Нам пора.
      - Нам тоже. Спасибо, счастливо долететь.
      - А вам удачи. Держите связь, но плохо, когда они заняты своим основным делом.
      6.Костя Серов.
      Подъем на гребень перевала занял у нас половину дня, а там в каменном туре мы нашли записку, оставленную группой Алексеева. Записка была написана четыре дня тому назад. Они были где-то недалеко, поэтому теперь нам особенно нужно было быть внимательными.
      Где-то здесь, неподалеку произошло несчастье, какое -неизвестно. Люди столкнулись с чем-то, чего не смогли преодолеть. Возможно, нас ожидает то же, но нам нельзя рисковать собой: несчастье с нами - двойное несчастье.
      Впереди лежал крутой спуск с перевала.
      - На лыжах здесь не пройдем - снимайте их.
      - Может не стоит? Спустимся осторожненько, жаль только время терять.
      - А голову терять не жаль? Хочешь лавину подрезать? Сэкономим час-два, а потерять можем все. Пойдем в связках, по двое. Саша, мы пойдем первыми.
      Тяжело было пахать этот склон, когда все спустились, полчаса сидели, приходя в себя, потом взвалили рюкзаки и пошли на лыжах дальше.
      За спиной на фоне иссиня-черного неба, белела, врезанная в скалы чаша перевала. На склонах висели, казавшиеся снизу неподвижными, языки поднятого ветром снега: там опять начиналась пурга, а здесь, внизу пока было относительно тихо.
      С обеих сторон над ущельем, нависли скалы, а еще и скалы были за спиной и впереди тоже. Где-то впереди был еще один перевал. А пока вперед вел довольно пологий спуск, усеянный камнями. Нужно было очень внимательно смотреть под ноги.
      Мы катились в низ не более десяти минут и вдруг увидели палатку, она почти до конька была засыпана снегом, прижатая к скале, она была почти незаметна. Нам просто повезло, что мы ее увидели.
      Что же там?
      Все стояли неподвижно, не решаясь сделать эти несколько десятков шагов, потом оцепенение прошло и все бросились вперед.
      - Ребята, как вы там, живы?
      Послышались голоса, приглушенные снегом, завалившим палатку.
      - Живы! Нас нашли! Это люди!
      Быстро скинули рюкзаки, сняли лыжи. Саша вытащил из рюкзака лопатку и начал отбрасывать от входа снег, остальные ледорубами помогали ему.
      Я сказал: ставим здесь свою палатку и вторую тоже. Сегодня никуда не пойдем, скоро стемнеет. Еще неизвестно, в каком они состоянии, смогут ли идти. Вызывай, Леня, метеостанцию.
      Леня достал рацию и начал настраиваться. Наконец палатка была
      освобождена от снега и сразу несколько человек начали расстегивать вход.
      Небритые, с ввалившимися глазами они лежали в промерзлых
      спальных мешках и смотрели на нас. Алексеев был без сознания. У женщины по щекам катились слезы, она улыбалась и всхлипывала:
      - Я знала, что кто-нибудь придет. Я все время ждала и всем говорила. Витя, за нами пришли, - она повернулась к Алексееву,
      - Витя!
      - Он не отзывался, и она опять заплакала.
      - Несчастье какое, что же с ним делать? Спасите его, ему совсем плохо!
      - Как все произошло? Рассказывайте!
      - Был туман, когда мы спускались с перевала, не хотелось застрять на хребте и мы решили спускаться. Чуть выше отсюда Витя налетел на камень, она всхлипнула, - сломал лыжу и, кажется нога тоже сломана. Я не знаю. Сразу за ним ехал Женя, он тоже тут упал и сильно ушибся. Остальные успели затормозить. Остановились здесь.
      А потом пурга двое суток, порвалась палатка, нас стало засыпать. Ребята отдали теплые вещи пострадавшим, а позавчера мороз усилился и обморозились Боря и Саша. Мы отогревались примусом, больше суток не гасили его, а потом бензина осталось совсем мало... Мы бы не
      выбрались отсюда сами...
      Вот такие веселые были у них дела. Ко мне подошел Леня и тихо шепнул, что связи нет. Только этого нам не хватало.
      - Попробуй еще. На всех каналах пробуй.
      Мы осторожно перенесли ребят в нашу вторую палатку, зажгли бензиновую печь и стало тепло. Ребята начали приходить в себя: впервые за неделю им было тепло. Саша занялся Алексеевым и вторым Женей. Ну, Саша свое дело знает. Я пошел в нашу палатку на помощь Лене. Мы бились над рацией почти час. И ничего не добились, нам никто не отвечал: горы нас надежно заэкранировали.
      - Придется пробиваться самим.
      - Тяжело будет.
      - Тяжело. Сделаем из лыж нарты, на них положим больных, остальных максимально разгрузим. Все лишнее оставим.
      - А что у нас лишнее?
      - Да, это тоже верно, лишнего мало. Придется крепко поработать.
      Главное - выбраться из гор, а там нас услышат, тогда помогут.
      Вход в палатку зашевелился и в проеме показалась Сашина голова.
      - Дайте-ка залезть.
      - Осторожней только.
      - Как дела?
      - Плохи дела. Алексеев на грани жизни и смерти, нужна операция.
      Второй, как его, Женя, он идти не сможет, кажется трещина в кости. Еще у двоих обморожены пальцы на ногах, ты бы посмотрел, в каком они виде: шкура клочьями слезает. Сплошная романтика: не туристский поход, а полярная экспедиция конца прошлого века.
      Остальные - это Гайнуллин и Валя - без явных повреждений, но не блеск, это тоже не бойцы, такая депрессия, как будто они пешком Ледовитый океан пересекали и потеряли на пути половину товарищей.
      Ну, а что у вас? Как связь?
      - Нет связи.
      - Хреново дело. Алексеева за этот рывочек с перевала дисквалифицировать надо... Хотя, его уже жизнь дисквалифицировала. Боюсь, останется без ноги... Это в лучшем случае.
      - А в худшем?
      Сашка только махнул рукой.
      - Жалко парня, и ее тоже. Очень жалко.
      - Дайте кто-нибудь закурить.
      - Возьми, Саша. Завтра выходим с рассветом. Ты ночуй у них, мало ли что понадобиться.
      - Сейчас покурю и пойду. Когда подъем?
      - Часов в пять, надо еще собрать нарты.
      - Думаешь за один день успеем выбраться?
      - Другого выхода нет.
      - Да, будем нестись как метеоры, как говорил один дистрофик. Другого выхода нет.
      - Ну, я пошел, не скучайте. - Он вылез из палатки.
      - Леня, ты завтра дежуришь. Встанешь в четыре часа утра. Еду готовь на всех, на двенадцать человек. А теперь - спать.
      - Я помогу Лене.
      - Хорошо Вася.
      - Что-то в эту ночь спалось: просыпался и опять засыпал. Среди ночи проснулся, зажег фонарь, посмотрел на часы - половина третьего.
      Ветер.
      Ветер гудел, как паяльная лампа и палатка билась так, что скрипели лыжи, распиравшие ее. Никто пока не просыпался.
      Это все. Как теперь выбраться?
      Этого я уже не ожидал. Сами мы бы как-нибудь прошли, сами мы
      бы и переждать могли, как теперь быть?
      Ждать нельзя: парней нужно срочно в больницу. Идти нельзя, пока мы их будем тащить, они замерзнут, а Гайнуллин и Валя тоже нам не помошники. Ну, Костя, думай, тебе решать, в твоих руках жизнь и смерть этих людей. А может, к утру утихнет, хотя здесь так не бывает: уж если закрутит, то не меньше, чем на сутки. А если дальше? Что делать? Столько мыслей и ни одна из них не решение. Ясно одно: идти нельзя - это гибель для нескольких человек. Оставаться нельзя: Алексеев здесь погибнет.
      С такими веселыми мыслями я пролежал до четырех часов утра, а
      потом разбудил Ваську и Леню. Оба они сразу оценили обстановку, Вася сказал:
      -Ну, и погодка сегодня, как в кино. Как идти будем, командир?
      - Поживем - увидим, пока надо завтрак готовить. Я помогу вам, все равно не сплю.
      Загудели примусы, и в палатку сразу стало теплее. Я захватил кастрюлю и вылез из палатки и сразу набросился на меня ветер, сбил с ног, снег залепил глаза. Я кое-как набил кастрюлю, вырезал несколько снежных кирпичей и передал все это в палатку потом добрался до второй палатки и разбудил Сашу.
      - Ну как там погода?
      - Дует как в аэродинамической трубе.
      - Разожги печь, чтоб теплее было, бензина у нас хватит.
      Через час был готов завтрак и тогда мы разбудили остальных. Все смотрели на меня и ждали решения, а его у меня не было.
      Первой заговорила Валя:
      - Мы все равно пойдем? Да? Ходят же люди в пургу, если очень надо?
      - Не волнуйся, Валя, мы что-нибудь придумаем, да и пурга, может
      скоро утихнет.
      Я-то знал, что пурга утихнет не скоро, и она это тоже хорошо знала.
      Но я еще не знал, что ни Валя ни Гайнуллин не смогут пройти эти тридцать километров.
      Саша молча занимался больными, в разговор не вступал, у него была своя работа.
      - Пока поешьте, а потом будем решать. Сейчас соберем нарты, а когда станет совсем светло, посмотрим как нам идти.
      Валя немного успокоилась, хотя и чувствовала, что говорю не очень уверенно.
      - Доктор, что с Витей? Он будет жить? Помогите ему.
      - Я и так делаю все, что могу. Не волнуйся, положим его в больницу, и все будет хорошо.
      - Значит надо идти, надо быстрее уходить отсюда. Я пойду помогать вам, - она начала подниматься.
      - Не нужно. Лежи пока, еще успеешь намерзнуться. Мы сами справимся.
      Я вылез из палатки. За мной вылез и Доктор.
      - Ну что, Саша?
      - Плохо! Он протянет еще день-два, а потом будет поздно.
      А ветер сбивал с ног и приходилось ложиться на него грудью, чтобы не упасть.
      - Что же будем делать?
      - А ты не знаешь?
      - Знаю, но мне трудно решиться.
      На обеих чашах весов лежат человеческие жизни, как разглядеть, какая перетянет? Он, точно, долго не протянет?
      - Да, Костя, это почти точно.
      - А все-таки что ты думаешь?
      - Как врач я считаю, что надо спешить, жизнь человека в опасности. Как турист я понимаю, что мы не пройдем, надо переждать пургу, а как человек... Мне тоже трудно, но я знаю, что у меня есть командир, который для того и существует чтобы в критической обстановке осуществлять руководство. Если бы не было критических ситуаций, не нужны были и командиры. Ты самый опытный и знаешь лучше меня, что выход пока только один.
      - Да, но это будет на моей совести, хватит ли силы? И все равно, пока будем готовиться к выходу.
      А ветер все не унимался, даже, кажется, стал сильнее, и пока шел этот разговор, мы задубели от холода. Залезли в палатку. Вся наша шестерка была в сборе. Это все сильные ребята, все они знают, что такое идти в пургу, знают что хотя и трудно, но если нужно - возможно.
      - Ну вот что, бойцы, будем собираться, дайте-ка рацию, попробую
      еще раз выйти на связь.
      - Всем, всем, я спасотряд КСП, всем, всем. Прием. - Щелкнуло
      реле.
      И еще несколько раз, на разных каналах. В телефоне только шорох разрядов. Иногда обрывки музыки, радиопереговоров, но все очень тихо, неразборчиво.
      - Все, хватит. Я выключил рацию и стал ее укладывать.
      - Пошли готовить нарты.
      Мы вылезли из палатки и стали свинчивать каркас, и крепить их к лыжам. Когда нужно было снимать варежки, руки сразу немели, пальцы переставали гнуться, потом приходилось долго отогревать их под одеждой. Когда пальцы согревались, приходила боль. Наконец, нарты были собраны и я опять залез в палатку к Алексееву.
      И сразу Валя поднялась мне на встречу:
      - Ну что? Когда выходим, почему вы медлите? Ему же совсем плохо, с каждым часом все хуже. Я же сама вижу. Уйдем отсюда, это же могила. Тут можно сойти с ума, от этой неподвижности. Идемте же!
      - Я посмотрел на ребят, они лежали в том же положении, в котором я их оставил полтора часа назад. В глазах отсутствие каких бы то ни было мыслей, желаний. Не то, чтобы обреченность, но полная апатия, воля их была сломлена. Я знаю, что это такое: именно в таком состоянии люди замерзают на Севере. А четверым придется целый день лежать на нарах, да и Гайнуллин сдал, одна Валя на что-то способна, одна из шестерых. Мало.
      Ну что ей сказать? Разве логика ей сейчас поможет? Она видит, как умирает ее муж, и готова сама его тащить, а что будет в пути? Нет, я не имею права рисковать шестью ради одного. Черт возьми, какая странная арифметика! Я попытался ей это объяснить:
      - Валя, пойми, сейчас бессмысленно идти, метет так, что в трех метрах ничего не видно, в любом месте можно сорваться и никто нам не поможет тогда. Да и сама посмотри на своих товарищей: они не выдержат этого перехода в такую погоду, замерзнут все.
      - А кто поможет ему, если будет поздно? - она еще что-то хотела сказать, но только рукой махнула.
      - Все понятно.
      - Как только чуть стихнет ветер и улучшится видимость - сразу выходим.
      И тогда я увидел ее глаза, в них было столько боли и тоски и еще презрения, что я не выдержал и решил дать приказ о выходе. Будь что будет, пусть все погибают, но перед ней я буду чист. Мне еще раз не выдержать этого взгляда. А он? Он же замерзнет раньше всех. Нет, это не выход. Надо ждать.
      - Валя, я обещаю, как только чуть утихнет, сразу выходим.
      Сейчас сюда придет Саша.
      И опять никто не проронил ни слова, как будто не было этого разговора. Я вернулся в свою палатку.
      - Ну, как вы думаете, сможем мы пойти или нет?
      - Надо подождать.
      - Ребята замерзнут, а с таким грузом мы за день не пройдем.
      - В общем, решили так: будем ждать, другого выхода нет. Валю и Гайнуллина переведем в нашу палатку. Саша, ты иди к ним, а мы по очереди будем тебе помогать, тогда никто не останется без присмотра.
      7. Костя Серов.
      - Вот, Рита, после этой истории я и решил, что не могу больше быть спасателем, этот груз решений мне не по силам. больше я не смогу распоряжаться судьбами людей. Я еще могу ходить в походы, но только рядовым участником. Но это решение мне тоже далось очень тяжело.
      - А что было потом? Как вы все-таки выбрались? Я понимаю, что тебе тяжело рассказывать, но уже начав, дотяни до конца.
      - Хорошо, постараюсь.
      Потом было самое страшное. Я еще думал о том, чтобы послать на метеостанцию с просьбой о помощи, но тогда мы остались бы вчетвером, а помощь при такой погоде пришла бы не раньше, чем через три дня, а то и позже, оставалось одно: ждать. Прошел еще один день, не принесший ни утешения, ни облегчения: пурга не утихала. А Алексееву становилось все хуже. Валя совсем не спала: сидела у бензиновой печки и смотрела остановившимися глазами на синее пламя. Ничего не говорила и, казалось, постарела за эти дни на несколько лет.
      А я тоже почти не спал, только слушал, как шумит ветер.
      Потом кончился второй день пурги, наступила третья ночь. И тогда ветер устал, почудилось мне какое-то изменение в тональности гудения ветра. Теперь я уже знал, что выберемся отсюда, но я так устал за это время, что уже не мог радоваться. Мне было все равно, выберемся отсюда или нет. Я отупел от вынужденного безделия.
      С трудом удалось заставить себя действовать, быть опять энергичным и решительным. Утром после завтрака уложили рюкзаки, свернули палатку. Небо было почти безоблачным, розовым на востоке. Розовели и вершины гор на западе, а на востоке они еще черными зубья
      ми врезались в розовое небо.
      Когда все было готово к выходу, появился новый звук, не ветер нет, другое, наконец, поняли: вертолет. Вот но появился из-за гор и приближается к нам. Я бросился к рюкзаку, достал ракетницу, зарядил и выстрелил. В небе зажглась большая зеленая звезда. Я разрядил ракетницу и выстрелил еще раз.
      На вертолете заметили наши сигналы, он приближался, спускаясь все ниже и, наконец, повис над нами, потом медленно опустился еще ниже, пока шасси его прочно не встали на снежный наст. Это был тот самый вертолет, на котором мы летели из Полярноуральска. И экипаж был тот же.
      Из кабины выскочил пилот и сразу очутился у меня в объятиях.
      - Ну, слава всевышнему. Как вы тут, живые?
      - Пока живые. Как ты нас нашел?
      - Вашу радиостанцию армейцы запеленговали и передали нам координаты, а мы, как только распогодилось, вылетели. Как у них дела?
      - Плохи, особенно у руководителя.
      - Я всех не могу забрать, сам понимаешь - высота. Вы - то доберетесь сами?
      - Доберемся. Возьми их и Доктора.
      - Возьму.
      Мы осторожно внесли в кабину Алексеева, потом остальных троих.
      Гайнуллин и Валя вошли в вертолет сами. Саша со всеми нами обнялся.
      - Мне как-то тоскливо оставлять вас.
      - Ничего, доктор, через два дня увидимся. Только бы Алексеев выкарабкался из этой истории. У меня неспокойно на душе.
      - Ну самое страшное позади, все обойдется. Счастливого пути, ребята!
      - Счастливо, Саша.
      Загрохотал двигатель, поднялся снег, и мы остались впятером.
      - Поехали!
      - Поехали!
      Опять горы, подъемы и спуски, спуски и подъемы, потом последнее на нашем пути озеро, на противоположном берегу которого стоят домики метеостанции.
      Нас там уже ждали: с борта вертолета передали, что мы идем, что к вечеру рассчитываем быть на станции. Поэтому нас ни о чем не расспрашивали, а отвели в баню, да чаем со спиртом напоили. Я сразу уснул, как только залез в спальный мешок.
      Утром ВАЗ-47 привез нас в Полярноуральск. Экспедиция закончилась.
      В город мы прибыли, когда уже стемнело, уютно светились окна домов, светилась ртуть фонарей и даже не верилось, что совсем рядом существует совсем не похожий на этот мир - мир белого безмолвия.
      - Ребята, завтра к девяти соберемся на КСП.
      - Хорошо, Костя. Будет сделано. Как там Алексеев?
      - Завтра узнаем, а может и сегодня.
      Разошлись все, а я почти бегом шел в гостиницу, хотелось увидеть Сашку, узнать, как дела.
      Перед своей дверью я остановился, взялся за ручку и подметил: я услышал Сашкин голос - Сашка пел что-то непонятное. Рывком распахнул дверь и увидел: Сашка стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, и пел. Он был здорово пьян. На столе стояла полупустая бутылка спирта, какая-то еда. Он даже почти не прореагировал на мое появление, только оборвал пение и сказал почти трезво:
      - А, Костя, заходи, выпей вот.
      - Что с Алексеевым?
      - Умер он, понимаешь, умер, сердце не выдержало. Зря все это было, зря старались.
      - Замолчи, Сашка!
      Это все. Я во всем виноват, если бы мы сразу вышли, мы бы сэкономили ровно сутки, еще была надежда.
      Она была права, она все понимала. Я убил человека. Как же теперь жить, как людям смотреть в глаза? Я ничего не хочу больше, я не могу работать. Бросить, бросить все, это не для меня! Я налил себе полстакана спирта и, не разбавляя, выпил. А в ушах звучат ее слова:
      - А кто поможет ему, если будет поздно? А кто поможет ему, если
      будет поздно? А кто поможет...
      Эта фраза звучала в голове, как звучит испорченная пластинка, когда игла не может выйти из одной борозды в другую. А потом начал действовать спирт, боль стала тупой, и чтобы ослабить ее еще больше, я опять налил себе и выпил.
      На следующий день в горисполкоме разбирали происшествие, народу было много. Кроме участников экспедиции были спасатели, оставшиеся в резерве, летчики, врачи из больницы, двое из милиции, еще какие-то люди.
      Я сидел безучастный, как будто и не имел никакого отношения к
      происходящему, и не руководил спасательной работой.
      "А кто поможет ему, если будет поздно?" Действия Серова, то-есть мои, признали правильными, даже назвали наше поведение мужественным.
      - Иногда требуется гораздо больше мужества, чтобы переждать пургу и тем самым сохранить людям жизнь. Серов это понял. А ломиться в лоб опасности мы сейчас увидели к чему это приводит.
      Алексеев тяжело поплатился за свое легкомыслие, и это должно послужить впредь предостережением для тех, кто не понял до конца,
      что такое опасность.
      Зачем они об этом говорят, это не поможет Алексееву и не утешит Валю, а мы могли сэкономить сутки. "Кто поможет ему, если будет поздно?"
      А там продолжали говорить.
      - Если бы не мужество, проявленное группой Серова, мы бы сейчас говорили не об одном, а о шести погибших. Правильно поступили товарищи из Харькова. Когда они увидели, что им не пройти маршрут, они повернули назад. Ну что ж, поход сорвался, потеряли год
      подготовки, но у них впереди еще вся жизнь и тот, кто настойчив, тот всегда добьется своего. Я резюмирую: учитывая внешнее состояние погоды и те прогнозы, которыми мы располагаем, необходимо на месяц закрыть маршруты в северной части Полярного Урала. Может быть Серов хочет что-нибудь сказать?
      - Нет, все и так ясно.
      После разбора вышли на улицу. Ветер гнал по дороге снег, опять была пурга.
      - Я не могу здесь оставаться, хочу скрыться где-нибудь. Я не имею права больше быть спасателем. Но где скрыться от себя?
      - Эх, шеф, ты совсем распустился, возьми себя в руки, неужели ты думаешь, что было бы легче, если бы погибший был не один, а несколько человек? А после этого бы кончилась пурга?
      - Было бы тяжелее, но сейчас тоже тяжело, поэтому хочется все бросить к черту. Я хочу перестать думать об этом. Только сейчас надо найти Валю и поговорить с ней, это трудно, но надо.
      - Не надо, она вчера уехала.
      - Ну что ж, тогда уеду и я, возьму отпуск и поеду к тетке, в деревню в Псковщине, молоко пить. Можешь считать меня трусом.
      - Думаешь, хорошо будет? Затоскуешь там. И никто не считает тебя трусом, северные маршруты закрыли, а на южных ребята сами справятся. Если хочешь, я поеду с тобой.
      - Не нужно, Саша, да я и сам, наверное, никуда не уеду. Просто тяжело все, а лямку надо тянуть до конца сезона.
      Но до конца сезона я не дотянул: на следующий день я не мог подняться с постели, не было сил. Саша назвал это каким-то мудреным названием, а по-русскии, это попросту называется "сдали
      нервишки".
      Через неделю я был в Минске. Саша вернулся через месяц после меня...
      Вот и вся история. Теперь ты понимаешь, что мне уже не быть прежним. Не смогу я быть спасателем.
      Рита помолчала, а потом заговорила.
      - Костя, милый, мне страшно подумать, что ты можешь вот так же лежать где-то в горах, беспомощный, на грани жизни и смерти и никто тебе не придет на помощь, или придет, но поздно... Я не хочу оказаться на месте той Вали или пережить то, что пережил ты, когда Таня не вернулась.
      - Не надо об этом... Со мной ничего не может случиться, а со спасательной работой покончено, я же сказал.
      - А с походами?
      - Нет.
      - Почему? Ведь это еще опаснее. Я не хочу, чтобы горы отбирали тебя у меня, а тем более - насовсем.
      - Я мастер туризма, а это, в первую очередь, обязанности, я лишил себя права быть спасателем, но в походы ходить я могу, и водить группы тоже могу. И я должен это делать.
      - К чему ты это все говоришь, я же сама все хорошо понимаю вообще, но когда это касается лично меня - не могу смириться. Это ты должен учитывать и найти какой-то компромисс.
      - Хорошо, я подумаю, еще есть время. Пойдем станцуем, а то мы вообще всю ночь проведем за разговорами, а это все-таки новогодняя ночь.
      - Пойдем.
      8. Рита Панич.
      Идет к концу третья неделя нового года, это совсем-совсем Новый год, есть Костя, и все вещи обрели другой смысл и наполнились новым значением. Я люблю его и хочу всегда быть с ним. Когда-нибудь это так и будет, но пока это тяжело, жить ожиданием. Ожиданием писем, ожиданием встреч. Каждый день бегу после работы домой и смотрю: нет ли письма, а Костя пишет не так часто, как хотелось бы, но сегодня вечером он должен прилететь. Двое суток мы будем вместе. Это так много! Но двое суток так быстро проходят, двое суток - это так мало.
      Я пока не понимаю Костиной любви к аэропортам: я никогда не обращала на них внимания, просто место, откуда улетают, и место куда прилетают.
      А я сейчас попытаюсь смотреть на аэропорт Костиными глазами:
      много людей, все чем-то озабочены, и никто не знает, что скоро здесь будет Костя, никому до этого нет дела. Нет, я не люблю аэропорт, пока нет рядом Кости.
      Скорей бы уж!
      * * *
      Мы стоим обнявшись долго - долго, уже кажется, все прилетевшие вместе с ним растеклись по городу, а мне страшно отпустить его.
      - Я очень тосковала по тебе.
      - Я тоже. Но теперь мы до понедельника будем вместе.
      - Так мало.
      - Да. Идем.
      - Теперь ты мой гость.
      - Скоро мы оба будем хозяевами.
      - Скорее бы.
      - Теперь уже скоро. Ну, как ты живешь, расскажи мне.
      - Плохо. Мне все время нужно, что бы ты был рядом, а тебя все нет. Я все время говорю с тобой, а ты молчишь.
      - Ты знаешь, со мной происходит то же самое. Я все время ловлю себя на том, что что-то рассказываю тебе, а вот сейчас мне и рассказать ничего не хочется, просто хочется смотреть на тебя и слушать тебя.
      - Костя, вот такси свободное, подбежим.
      - Бежим.
      Ночь. Тихо. Стучат часы, стучит сердце Кости. Вот он, рядом со мной, он дышит во сне так тихо, почти не слышно. Самый дорогой на земле человек, еще совсем недавно бывший для меня бесплотной тенью, персонажем Юркиных рассказов, а теперь - мой.
      Только совсем ли мой? Как я не хочу, чтобы он уходил на Север, я боюсь его потерять. Мне снится этот Север - большое белое чудовище с большими белыми лапами, которые он протягивает к Косте, и тогда я просыпаюсь от ужаса. Тихо. Нет ни Севера, ни Кости. Очень тоскливо.
      А сейчас Костя рядом, а где-то есть Север, но пока Костя рядом. Я повернулась к нему и тихонько поцеловала, а он, не открывая глаз, обнял меня и прижал к себе.
      - Ты не спишь?
      - Сплю, а ты мне снишься.
      - И ты мне снишься.
      В субботу вечером у меня дома собрались мои друзья, немного, всего шесть человек, да еще Костя, да я. Весь день прошел в легкой приятной суете: ходили с Костей в магазин, потом вместе готовили еду, которая сейчас на столе, звонили друзьям. Наконец, все собрались, а Юрка сразу вцепился в Костю и начал донимать его северными разговорами.
      - Юра, может разговоры на потом отложите?
      - Да, та права. Предлагаю первый тост за хозяйку дома, за то, что мы все у нее собрались и видим Костю сегодня.
      А Костя сидел рядом со мной, и я чувствовала тепло его плеча и уходили прочь все ночные тревоги.
      Но тут черт дернул мою подругу Инку сказать:
      - Костя, я слышала, что вы каждую зиму бываете на Заполярье, как интересно!
      - А как сделать, чтобы с вами пойти?
      Костя ничего не сказал, за него ответил Юра.
      - Ты и здесь, Инна, хорошо вписываешься в пейзаж, чего ж тебе на Север ходить? Там же холодно. Пойдем лучше потанцуем.
      А настроение было уже испорчено, поэтому, когда после танца Юра вернулся за стол и спросил меня потихоньку, когда у нас свадьба, а вдруг сорвалось:
      - Когда он бросит свои походы.
      - Понятно, значит лет через пятнадцать. Состаришься, ожидая.
      - Нет, почему вы, черт возьми, уцепились за туризм? У нас на глазах чуть ли не каждый день гибнут люди, гибнут бессмысленно полные сил и надежд. Во имя чего они гибнут, что их смерть дает людям? Ничего! А вы из этого не извлекаете никаких уроков, претесь опять в горы, рискуете собой, делаете несчастными любящих вас людей. Зачем это? Может ты Юра, вразумительно ответишь мне?
      - Попробую. Да, опасность в походах существует, это реальность. Наша задача - преодолеть эти опасности, выйти победителями, но не бежать от них. Туризм - это поединок с трудностями, где выигрыш вроде бы не велик, а проигрыш - смертелен. Но в борьбе с опасностями, в преодолении себя человек делается лучше, добрее, умнее, а человек - это маленькая частица человечества. И если становиться лучше одному - выигрывают все. И в этом смысле, казалось бы, бессмысленность подвигов...
      - Меня не устраивает ваша философия. Неужели ты думаешь, что если Кости не станет, меня будет утешать мысль, что он водил в походы людей, которые благодаря этому стали, как ты говоришь, лучше, добрее и прочее.
      - Наверное не утешит, но ты смотришь слишком мрачно на вещи, не так уж и велика степень риска: на улицах городов гибнет людей, чем в походах.
      - Вы слишком упрямы, чтобы переубеждать вас, но я не хочу, что-бы ты уходил, слышишь, Костя?
      - Слышу.
      - Ну и что же?
      - Давай отложим этот разговор, такие вещи походя не решаются.
      Я сейчас хочу станцевать с тобой.
      - Хорошо, пойдем.
      Я немного успокоилась, так хорошо было танцевать и все, что было за стенами казалось нереально, как будто бы мир ограничился освещенным прямоугольником моей комнаты. И я решила что больше не буду терзать ни себя, ни Костю. Это просто нервы, тревога о будущем. От этого решения опять стало спокойно и хорошо.
      - Костя, я виновата перед тобой, но больше я не буду, правда.
      - Не говори ничего, все хорошо, скоро мы будем вместе. Я люблю тебя.
      А потом был опять аэропорт, и Костя рассказывал о каких-то совершенно незначительных вещах: о типах самолетов, об их особенностях.
      У меня в голове смешались все эти ИЛы, АНы, ТУ и другие, а я уже не помню какие. Мне стало совсем грустно и вдруг я расплакалась.
      - Что с тобой, Рита?
      - Не знаю, просто мне грустно стало. Какое мне дело до этих самолетов? Я знаю только два типа: на одних ты прилетаешь, на других - улетаешь.
      - Мы же через неделю увидимся.
      - Да, я прилечу к тебе, но этого надо ждать целых пять дней.
      - Но скоро мы будем совсем вместе.
      - Навсегда?
      - Навсегда.
      9. Костя Серов.
      Неужели они ничего там, в Москве, не поняли? Я же твердо сказал: со спасательной работой покончено, зачем они меня вызывают, я не поеду.
      Через три недели у нас с Ритой свадьба, она на совсем переезжает ко мне, это уже решено окончательно. Зачем они душу бередят?
      На работе я весь день сидел как побитый, тупо смотрел в схему, ничего не понимал.
      - Костя, у тебя что - похмелье?
      - Нет.
      - Ну, значит, заболел, вид у тебя помятый. Случилось что-нибудь?
      - Да нет, просто раздумья всякие.
      - Как у вас с Ритой?
      - Все нормально.
      - Приглашение на свадьбу не отменяется?
      - Нет.
      Вечером я встретился с Доктором. Он был возбужден, в мыслях он был уже на Полярном Урале.
      - Что же делать. Доктор?
      - Собирать рюкзак и звонить Рите.
      - О чем?
      - О том, что свадьба откладывается на апрель, что ты нужен на Севере.
      - Я никуда не поеду.
      - Звони Рите и собирай рюкзак.
      - Пойми, Сашка, я почти год думал об этом, я не могу быть спасателем, даже рядовым. Мне не вытянуть еще раз этого груза. А кроме того, уехать сейчас, когда осталось три недели до свадьбы... Рита этого не простит.
      - Если она умная женщина - простит.
      - Но я сам не хочу.
      - Эх, Костя, я думал, что ты мужчина, который просто устал. Каждый имеет право на усталость, но ты уже достаточно отдохнул. Ты был моим учителем, ты сделал из меня человека, неужели ты не понимаешь, как все это нужно нам всем! Ты должен поехать, ты еще жив, мой командир.
      - Я не поеду.
      - У нас в запасе три дня. Если тебя так волнует свадьба, прилетишь сюда на день-другой, денег на билет добудем.
      - Дело не в этом.
      - Костя, я все равно поеду, даже без тебя, но это будет концом всему тому, что почти десять лет нас связывало. Ты дал мне почти все, но это в прошлом. Ты хочешь стать ничем?
      - Уходи, Саша.
      - Прощай.
      Вот такой веселый разговор у нас состоялся с Доктором. А потом я позвонил Рите. Нас соединили через полчаса, которые мне показались вечностью.
      - Что случилось, милый?
      - Меня опять вызывают на Полярный Урал.
      - Нет, Костя, нет! Не уезжай, ты не должен, не смеешь ехать. Я не вынесу этого. Пусть я глупая баба, но мне страшно, я боюсь за тебя. Я даже не говорю о том, что скоро наша свадьба, дело не в этом, но ты же сам говорил, что с Севером покончено.
      - Не надо, Рита, меня уговаривать, я и так никуда не еду. Я остаюсь в Минске не с легким сердцем остаюсь, но я подвел черту под прошлым, подо всем, чему отдал последние годы. Сжег корабли. В таких случаях полагается напиться, но сейчас, кажется, я и этого не хочу. Ничего не хочу. Не волнуйся, девочка, теперь нам ничего не помешает быть вместе. В пятницу я к тебе прилечу. А друга я потерял. В прочем, не одного.
      - Костя, не надо так убиваться, все станет на свои места. Мы же любим друг друга, разве этого мало?
      - Нет, не мало, все хорошо будет. до свидания. Целую тебя.
      Вот и все. Все ясно. Только на душе паршиво, как будто потерял что-то очень нужное и теперь не могу найти.
      Я сам не заметил как очутился во втором троллейбусе, идущим в аэропорт. Спохватился только когда уже троллейбус ехал по улице Чкалова и до конца маршрута оставалось чуть больше остановки. Ну что ж, аэропорт, так аэропорт.
      Только на этот раз аэропорт не принес мне утешение, еще больше разбередил душу. Видимо, почти все аэропорты были открыты, и самолеты улетали во все концы страны один за другим, и один за другим прилетали новые самолеты: Ленинград, Новосибирск, Москва, Гродно, Ташкент...
      Смотрел я, смотрел, и ушел в ресторан просто напиться, больше ничего не оставалось делать. Только я выпил первую рюмку, как кто-то хлопнул меня по плечу:
      - Здорово! Вот это встреча!
      - Женя! Здравствуй, садись, как ты сюда попал?
      Женя мой старый знакомый, пилот из Полярноуральска, летел на своем ИЛе-14, в любые места, где было хотя бы какое-нибудь жалкое подобие посадочной площадки.
      Сегодня он был в штатском, таким же гостем в аэропорту, как и я.
      - А я, брат, уже не работаю там, я теперь испытатель.
      - Поздравляю, выпьем за это.
      - Спасибо, давай, я здесь в гостях у товарищей, а ты скоро в те края?
      - Нет, не поеду.
      - Почему?
      - После прошлогодней истории не могу возвращаться.
      - Понятно. Отстранен от полетов по собственному желанию. С кем не бывает? У меня тоже было. Я ж и раньше работал испытателем, а потом случилось авария, слегка заломался, потом год не летал, потом два года летал на Севере, а теперь вот опять вернулся на испытательскую работу.
      - Не тушуйся Костя, это просто бзик, пройдет. Как просто Север не бросают, как не бросают просто так самолеты.
      - Не знаю, Женя.
      - Точно говорю. Ну, давай, за самолеты! За Север!
      - Будь здоров!
      - А где твой друг, Доктор?
      - Он уезжает на днях.
      - Туда?
      - Ага.
      - Ну, ты тоже не усидишь.
      - Я женюсь скоро.
      - Это не помеха, то есть я хотел сказать "поздравляю".
      А потом разговор стал уже не очень связный, как это обычно бывает, когда есть что вспомнить и есть что выпить.
      - Костя, давай сейчас махнем куда-нибудь, например, в Москву или Ташкент?
      - Не могу, завтра на работу.
      - А жаль, слушай, а ты отпросишься на день - другой.
      - Ну, ладно, а что мы делать будем?
      - Действительно, об этом я не подумал. Ну, махнем на Север, там товарищи.
      - Давай, лучше выпьем.
      - Это тоже мысль. Выпьем.
      А когда прощались, он вдруг сказал:
      - Ты там в авиаотряде, ребятам передай привет от меня.
      10. Саша Галкин.
      Тундра начинается в семи километрах от Москвы. С начала туман,
      в пяти метрах ничего не видно, потом становиться светлее, и наконец откуда-то, сбоку появляется розовое солнце, внизу появляется снежные равнины и розовеющие горы - это почти настоящая тундра, какой ты видел ее много раз, когда выдавались такие погоды по утрам, только до совсем настоящей тундры еще добрых две тысячи верст, просто АН-10 пробил облака и четыре его турбины тянут на северо - восток восемь тонн труб, да нас - четырех случайных пассажиров. Это называется спецрейс номер 34 или 35Л, просто не запомнил, это не так важно, гораздо важнее то, что мы летим на северо-восток и рядом со мной на рюкзаке сидит мой старший друг Костя Серов, с которым я готов идти куда угодно, хоть пешком от Минска до Северного полюса.
      Костя все таки перешагнул границу которая разделяет на две части мир. Она коварная, это граница, она проходит через все, через наши дома, квартиры, через нас самих, ее нужно увидеть и решить: по какую сторону ты? Зачем живешь? Что делаешь в этом мире? Для себя или для людей ты? Иногда этот вопрос не разу встает, они либо там, либо - здесь.
      Костя колебался, но он не из тех людей которые остаются по ту сторону границы, ему там нечего делать, и он шагнул в тундру. А тундра начинается в семи километрах от нас. Это очень близко.
      Все остается по старому: люди знают, что куда бы они не пошли зимой - в горы, в тундру - везде где то есть надежные ребята, которые следят за ними, и если где-нибудь есть беда, эти ребята придут на помощь и это всегда будет так...
      Из письма Кости Серова.
      Родная моя!
      Прости, так получилось. Сегодня я улетаю в Москву. За эти два дня я о многом успел подумать, много пережить. Мне нельзя оставаться, я нужен там, это мое дело, как бы я его не делал, делать нужно. Я не смогу быть счастливым, зная, что меня звали на помощь, а я не пришел, хотя и мог.
      Я говорил, что не имею права быть спасателем, но еще в большей степени я не имею права не быть им. Одним махом не возможно перечеркнуть все прошлое.
      Я уезжаю. Самолет в Москву улетает рано утром.
      Я очень виновен перед тобой все наши планы меняются, но только во временном смысле. Я люблю тебя, очень люблю, я все время хочу быть вместе с тобой, но еще есть дела, от которых тоже не уйти. Мы скоро увидимся, обязательно увидимся и тогда будем вместе.
      А то, что иногда, придется расставаться так это не страшно.
      Не волнуйся за меня, родная, я твердо знаю: со мной ничего не случиться. Я много раз говорил это и сейчас опять это повторяю: со мной ничего не случиться. Мы еще будем счастливы, обязательно будем.