Человек без ног! - глумилась скрипка, - ты считаешь, что жив? Обманутый ребенок! Меня смерть грызет изнутри, а тебя она связала еще при рождении. Она обрекла тебя на одиночество! И смеется, смеется, смеется...
      Музыкант в черном халате действительно смеялся. Со струн его скрипки срывались невообразимые визжащие ноты, которые, как ни странно, складывались в логически правильную мелодию. И эта ужасная музыка носилась над домом, заглядывая в распахнутые окна и открытые двери. Два кота на козырьке крыши с отчаянными воплями вцепились друг в друга. Надрывно лаяла где-то в сквере собака. На втором этаже испуганно плакал младенец, и молодая мамаша, взвинченная и уставшая, резким голосом бросала стандартные в таких случаях реплики, от чего малыш заливался еще сильнее. Три соседки визгливо ругались во дворе по поводу сушившегося белья. Кашлял и чихал мотор "Победы", водитель сквернословил и, красный от гнева, стучал ладонью по открытому капоту машины. А Музыкант продолжал хохотать над людьми, в чьих душах его музыка посеяла злобу и хаос.
      Павел готов был закрыть ладонями уши и закричать, как вдруг истерия чужой скрипки захлебнулась в величественных аккордах "Первого концерта" Чайковского. Фортепьяно яростно бросило в атаку всю мощь своих звуков. И пусть Борис позабыл со времен музыкальной школы некоторые нюансы техники, зато ЕГО Чайковский безапелляционно утверждал: пока жива Земля, пока над ней бушуют ветры и летают птицы, пока дышат деревья и реки несут свои воды далеким морям, будут жить и дружба, и преданность, и любовь.
      Музыка разливалась и разливалась и не было ей конца. Скрипка Павла вторила фортепьяно, и чувства мальчика, приведенные в смятение коварным Музыкантом, вновь обретали спокойствие и равновесие. Его мимолетное сомнение, посеянное кантатой одиночества, скатилось по щеке единственной слезинкой и растаяло навсегда. Их с братом дуэт никогда не разобьют никакие Музыканты, думал Павел, и широкие торжественные такты великого произведения взывали людей к миру, мудрости и доброте.
      Мальчик мельком взглянул на дверь и увидел мать, на цыпочках входящую в комнату с виолончелью в руках. Она бесшумно опустилась на стул, прикрыв глаза, поймала такт, и грудной теплый голос ее инструмента обнял сыновей.
      Чужая скрипка осеклась и смолкла. А когда последний аккорд концерта застыл в очарованном воздухе, Музыкант в черном халате исчез без следа.
      А потом был прелестный завтрак и улыбающаяся мама, нежно смотревшая на юношей. Она так и не поняла, что заставило Бориса сесть за фортепьяно и почему так отважно звучал в это утро Чайковский. Но мамина виолончель, безусловно, поставила последнюю точку в споре с Музыкантом, и братья радовались их общей бесспорной победе.
      Оставшись одни, Павел и Борис долго сидели молча друг против друга за большим обеденным столом в гостиной: Борис верхом на стуле, Павел в своем кресле-каталке. Мальчик хотел рассказать о тех картинах, которые породила в его сознании чужая скрипка, но по глазам брата понял - не имеет смысла, ибо он видел и чувствовал почти то же самое.
      - Наверное, ты зря не стал поступать в консерваторию, - Павел вслух подвел итог своим мыслям.
      Борис только усмехнулся.
      - Как думаешь, что теперь будет делать Музыкант? - нерешительно спросил мальчик.
      - Трудно сказать. Меня больше интересует, кто он такой? И как этот эгоист вообще мог достичь подобных высот в музыке? Ты подумай только: он творил то, что сотни людей до него просто исполняли. Он пользовался произведениями великих композиторов в своих гнусных целях. Он скомпрометировал Баха, посмеялся над Генделем, надругался над Вивальди. Ему в руки попало нечто, позволяющее творить! Представляешь, он же мог творить реальные чувства!
      - Представляю, - тихо откликнулся Павел. - И он сотворил: погубил "капитана", поранил управдомшу Катеньку, заставил всех перессориться и переругаться.
      Борис согласно кивал.
      - Мне вот интересно, ОТКУДА у Якова Ильича этот дар? Купил он его, что ли?
      - Как Фауст, - не то пошутил, не то предположил брат.
      Молодой человек, оттолкнув стул, решительно встал на ноги.
      - Я иду к бухгалтеру.
      - Нет! - непроизвольно вырвалось у мальчика. - Борь, подожди! А что если Музыкант до сих пор там?
      - Поэтому ты будешь сидеть здесь со скрипкой и прикрывать мои тылы, совершенно серьезно сказал Борис.
      С этими словами он вышел в коридор. Гулко хлопнула входная дверь.
      Павел подкатил кресло ближе к открытому балкону и во все глаза стал следить за окнами бухгалтера. Боковым зрением он заметил брата, забежавшего в пятый подъезд, затем вновь нескончаемой чередой потянулись минуты ожидания. Несколько раз мальчик ловил себя на том, что мысли начинают отрываться от настоящего и уплывать в мир сновидений. Встряхнувшись в очередной раз, он огляделся и... оторопел. На балконе их квартиры стоял Музыкант. Худощавый, высокий, в черном домашнем халате, перехваченным на талии поясом, он стоял и грустно улыбался.
      - Вы кто? - выдохнул Павел, сам не замечая, как напряглись пальцы, зовущие на помощь струны.
      - Ты сам назвал меня Музыкантом, - ответил глухой, похожий на ветер, голос.
      - Зачем вы пришли? - Павел старался выглядеть спокойным, но это ему плохо удавалось.
      - Пришел на зов. Теперь ухожу.
      - Почему?
      - Твой брат тебе расскажет. Рад был познакомиться с тобой, Павел.
      - Вы знаете мое имя?
      - Я знаю очень многое. Может быть когда-нибудь ты тоже позовешь меня, - он задумчиво посмотрел на руки мальчика и скрипку, лежащую на коленях. - А впрочем, вряд ли, - он улыбнулся еще печальнее. - Меня никогда еще не звал счастливый человек. Прощай.
      - Подождите! - Павел подался вперед. - Я хотел сказать... хотел сказать: спасибо.
      Брови таинственного визитера приподнялись.
      - Спасибо за то, что вы научили меня творить! - торопливо, продолжал юный скрипач. - Теперь я знаю, как оживить мечту!
      - Ты достигнешь небывалых вершин, - тихо и торжественно пробормотал Музыкант.
      Павел поднял глаза. Балкон был пуст, движения в окнах бухгалтера не наблюдалось, зато во дворе возле пятого подъезда стояла белая машина с красным крестом. Мальчик не мог сказать, когда она подъехала, и, тревожно глянув на часы, обнаружил, что брат отсутствовал уже более получаса. Холодный пот выступил на спине, когда Павел понял - уснул. Тут же вспомнился разговор с Музыкантом на балконе. Однако вместо вполне логичного в данной ситуации страха, он испытал нечто вроде облегчения. С братом ничего не стряслось, продиктовало подсознание, - и Музыканта больше нет.
      Борис вернулся минут через десять. Бледный и слегка рассеянный, он прошел в гостиную и плюхнулся на диван. Павел ждал.
      - Яков Ильич умер, - объяснил, наконец, молодой человек. - Оказывается, у него был рак, неоперабельный. Врач со "скорой" сказала, что он мог умереть в любую минуту. Я всю коммуналку переполошил, пока пытался достучаться в его комнату. Мужики дверь высадили, а он там... почти мертвый.
      - Он тебе что-нибудь сказал? - сам не зная почему, спросил Павел.
      - Не мне лично. Но сказал. Только одно слово - "ненавижу".
      Борис откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.
      - Несчастный человек, - Павел невольно оглянулся на балкон, - а Музыкант так хотел служить счастливым!
      Юноша приложил скрипку к щеке и заиграл. "Элизиум" Бетховена наполнял скорбью и надеждой. Музыка распахнула занавес, и возник вечный Ахерон - рубеж прошлого и будущего. На его мрачных водах медленно качалась одинокая лодка, несущая в прошлое отчаявшегося человека, так и не отдавшего людям ни крупинки своего существа. Мягкие переливы звуков подталкивали лодку дальше и дальше, пока она совсем не скрылась в таинственном безвременье. Легкая, как пух, печаль соскользнула со струн и растаяла. А на берегу, зовущемся "будущее", зазеленели ростки новой жизни.
      Музыка Творящая вскормила робкую мечту, предоставив ей неиссякаемый родник Веры. В безграничном просторе вспыхнула звезда. И к ней, сквозь туман, ветры и дожди, скрипка понесла волшебные звуки. Произведения великих мастеров, оживающие в добром сердце Творящего, могут отодвинуть боль, вдохнуть любовь, заставить убийцу опустить оружие, распахнуть тьму перед незрячим, взрастить сады в пустыне, рассеять тучи в небе и душе. Юный Музыкант верил: да будет так.
      _______________________
      ЛИЦОМ К ЛИЦУ
      Вспышка.
      Горячий белый свет ринулся в глаза, и вслед за ним в распахнутое сознание ворвалась боль. Я едва не вскрикнул и зажмурился. Под веками расплылись красные круги. Тупая пика, вонзившаяся в затылок, заставила меня поднять голову... Ничего не получилось. Чтобы что-то поднять, тем более часть своего тела, надо по крайней мере чувствовать это тело, а я с ужасом понял, что не чувствую ровным счетом ничего. Только тупая пика в затылке. Из глубин пустого колодца выкарабкалась первая внятная мысль: где я?
      Я медленно приоткрыл глаза. Свет. Уже не столь горячий, как в момент пробуждения. Прямо надо мной раскинулось яркое лазурное небо, где в гордом одиночестве воцарился раскаленный добела шар. Солнце. Светило мерно покачивалось в необъятном небесном океане, из чего я заключил, что каким-то образом передвигаюсь. Скорее всего меня несут. Черт возьми, тогда почему я не ощущаю никакой опоры за спиной. И руки? Где мои руки?
      Я попробовал пошевелить пальцами. Вроде бы руки целы. Повел плечом. Ничего. Странно, может быть мне не хватает сил? Пика в затылке превратилась в тупую круглую палку, и эта палка не слишком приветливо ласкала меня в такт шагу.
      Так. Значит все-таки несут.
      В поле зрения мелькнул балкон и конек крыши. Тот или те, кто меня транспортировали, остановились. Что-то лязгнуло о камень. Похоже, трость. Я порадовался про себя - слышу. Силы как будто бы понемногу возвращались ко мне. Однако пока я не выяснил, что со мной произошло, я не рискнул предпринимать каких-либо действий. Возможно, я ранен. Возможно, в плену или, напротив, меня спасают друзья. Я должен выяснить и... Тут я сделал еще одно неприятное открытие. Вспомнить? Это что же получается: я не помню?!
      Следующая членораздельная мысль выползла из колодца моего сознания: кто я?
      Тут я не выдержал и издал какой-то звук. Точнее, я хотел обратиться к моему или моим "носильщикам" с вопросом, но слов не произвел - один лишь жалкий вздох.
      - Ну-ну, малыш. Скоро будем на месте, - услышал я равнодушный ответ; говоривший на меня не посмотрел. - Джузеппе! - это он явно не ко мне. Джузеппе!
      - Простите, синьор.
      Джузеппе нагнулся надо мной и безо всяких эмоций принялся утирать платком мои губы и подбородок. Я попытался поймать его взгляд. Однако слуга управился с моим лицом так, как управился бы с запылившимся манекеном.
      Движение возобновилось. Мерный ровный шаг. Мерное постукивание трости по мостовой. Крыши домов заслонили половину голубого простора надо мной, и ехидное солнце соскользнуло с черепицы на другую сторону улицы. Тень. Я вздохнул облегченно.
      Мой провожатый опять остановился. На этот раз Джузеппе подскочил ко мне без особых указаний, вновь старательно протер мне лицо и встал рядом с хозяином. Возле моего левого уха мелькнула трость, и человек, который нес меня, уверенно постучал ею в дверь. Я, кажется, одеревенел от изумления. Если его руки свободны - а они были свободны - то каким образом я держусь над землей? Не могу же я плыть в воздухе! Следующая мысль оказалась пострашнее: а где в таком случае мои ноги?
      Найти ответ я не успел. Дверь открылась и хриплый мужской голос произнес:
      - Мы заждались вас, синьор Лоренцо. Проходите. Один, - послышался сдавленный, плохо скрываемый смешок.
      Синьор Лоренцо казался невозмутим.
      - Джузеппе, жди меня здесь.
      Я заметил растерянность и страх, мелькнувший в глазах слуги. Да и у самого у меня почему-то засвербело в груди. Я ожидал, что меня опустят на землю и уж тогда-то я разберусь, где мои руки и ноги, и какой дьявол устроил этот кавардак. Но нет. Я медленно "въехал" в полутемный коридор. Однако же синьора просили пройти одного? Или подразумевалось одного со мной? Конечно, как иначе... Тут я больно стукнулся головой о дверной косяк.
      - Тихо, малыш, - почти беззвучно предупредил синьор Лоренцо и придержал мой затылок.
      Я, собственно, пока не собирался возмущаться.
      Мы вошли в душную комнату. До того душную, что я невольно шумно вздохнул и слегка подался вперед. Вот теперь мне это удалось или почти удалось. Как бы то ни было, я увидел то, что творится у синьора Лоренцо за спиной. А творилось там нечто неладное: два молодца весьма подозрительного молчаливого вида встали на шаг от синьора, загородив своими тушами дверь. Плохо дело. Синьор Лоренцо, без сомнения, явился отнюдь не на дружескую вечеринку.
      - Вот бумаги, о которых шла речь, - без предисловий заявил мой странный проводник и быстрым движением вытащил из-за пазухи пакет.
      Два верзилы у двери насторожились, когда он подносил руку к груди. Один даже потянулся к шпаге. О, кажется, намечается заварушка. Некстати, некстати. Комната слишком мала, вооруженных людей я насчитал по меньшей мере пять, а в моем нынешнем странном состоянии я вряд ли успею помочь синьору Лоренцо.
      Следующая "странность" произвела на меня б(льшее впечатление. Я невзначай перевел взгляд на свой камзол и обнаружил, что две пуговицы расстегнуты. То есть, синьор Лоренцо вынул бумаги у меня? Нет, это пуговицы его камзола... что за черт? Дорожка из посеребренных застежек начиналась у его воротничка и плавно перетекала... Я скосил глаза как мог ниже... О, ужас! Плавно перетекала на мою грудь!
      Я чуть было не закричал. Он почувствовал мой порыв и напрягся. Что-то внутри заставило меня молчать.
      Пока я был занят моим ужасным открытием и тщетными попытками доведения его до осознания, разговор в комнате продолжался своим чередом. Очнулся я, когда вокруг загоготали. Видимо, кто-то удачно сострил. Синьор Лоренцо остался спокоен, только брови его сошлись у переносицы. А я понял, что объектом насмешки был именно он... Или мы?
      - Я с удовольствием встретил бы вас завтра утром возле Восточных Ворот, произнес синьор Лоренцо так, будто говорил о хорошей погоде. - Однако к великому моему сожалению в силу упомянутых вами обстоятельств, не могу сделать это один, как того требуют законы чести.
      Прокатилась новая волна хохота. Искатель ссоры поперхнулся от досады жаль, я не видел его физиономию - а синьор Лоренцо неожиданно закончил разговор:
      - До скорой встречи, господа.
      Он мягко развернулся на каблуках и не спеша направился к двери. Что-то, уже остановившее меня от воспроизведения каких-либо звуков, опять сжало каждую клеточку моего тела, что означало - я никоим образом не должен шевелиться. Так я "выплыл" в коридор, продефилировал в опасной близости от дверного косяка, затем потрясся слегка, пока мой носитель спускался по крутой лестнице, и, наконец, мы вместе оказались на улице.
      Как из-под земли возник Джузеппе.
      - Идем, - бросил ему синьор Лоренцо и зашагал вперед широким шагом.
      Миновав два квартала он ни с того ни с сего остановился и привалился плечом к стене. Своим левым плечом, а заодно и моим правым.
      - Я не чаял выйти оттуда живым, Джузеппе, - глухо пробормотал он.
      Пожилой слуга растерянно тряс головой.
      - Синьор... синьор... Вам нужно было оставить это поручение кому-нибудь другому.
      - Женщинам не отказывают, Джузеппе.
      - Она политик, синьор.
      - Тем более, мой друг. Ставки сделаны. Игра началась.
      Я хотел сказать что-нибудь ободряющее, но передумал. Вернее всего у меня опять получится какой-нибудь гнусавый вздох вместо слов. Синьор Лоренцо вдруг посмотрел на меня.
      - Хорошо вел себя, меньший брат, - произнес он и улыбнулся; потом добавил, обращаясь к слуге: - Кажется, еще несколько лет, и я научусь управлять этим красавцем. Сегодня мне удалось заставить его не дергать руками.
      Ему удалось заставить меня! Как я был оскорблен! От возмущения я забыл, что получается, когда я пытаюсь говорить. Из моего рта вырвался весьма потешный вздох, и на подбородок немедленно потекло что-то вязкое и противное. Джузеппе принялся судорожно искать в кармане платок. К довершению конфуза, я понял как называется масса, которую он старательно стирает с моей бородки. Слюна. Я не мог управлять не то что телом, я не мог справиться даже со своим лицом! Господи, да что я в конце концов!
      Ответ я тут же получил. Но не от господа бога, а от мальчишек, гурьбой пробегавших мимо нас.
      - Ай! Смотрите! Смотрите! У одного синьора другой из брюха вылез!
      Джузеппе выхватил из-за пояса кнут, но применить не успел: мальчишек сдуло будто ветром. А я с неожиданным для такой ситуации спокойствием подумал, что у оборванцев не больно-то глубоки познания в анатомии. Живот синьора Лоренцо находился ниже моих лопаток, следовательно, я вырастал из его груди.
      Наверное, всех этих впечатлений было с избытком для моего несчастного мозга. И мозг потребовал покоя...
      Жара. И солнце, издевательски размазывающее эту жару по моему лицу. Я сразу же пожалел, что очнулся. Закатив глаза, я заметил пыль, поднятую отъехавшей каретой. Причем карета катилась вверх колесами. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы определить причину этого явления. Собственное тугодумие меня почти рассмешило: как же еще я могу видеть предмет, находящийся перед синьором Лоренцо? Разумеется, вверх тормашками! Хорошо еще мы родились "лицом к лицу". В противном случае, я бы всю жизнь созерцал землю, а он - мой затылок. Я мысленно поставил себя на его место и пришел к выводу, что куда приятнее видеть затылок, нежели свой второй лик, да еще и не слишком вразумительный.
      Синьор Лоренцо в раздумье проводил карету взглядом и водрузил на свою голову шляпу. Тень от обширных полей и плюмажа до меня не дотянулась. Черт возьми! Когда ты догадаешься убраться с этой жаровни! Ни дать, ни взять время сиесты. И понесло же тебя в такой час на приключения. Решив, что самое время поговорить по душам, я постарался максимально сосредоточиться, и пристально уставился на "большого брата". Эй, посмотри на меня. Неужели ты не замечаешь, что я чувствую и слышу? Лоренцо, посмотри на меня!
      Он посмотрел так, как смотрят на ушибленную коленку, и медленно пошел вдоль по набережной. А к моему горлу подкатился горький ком. Чего я, собственно, добиваюсь? Не станет же нормальный человек разговаривать с частью своего тела. А я был как раз частью его тела, которая по непонятным причинам вдруг начала размышлять...
      - Лоренцо!
      Он порывисто обернулся. Из-под его плеча я увидал молодого человека в пыльном дорожном плаще.
      - Юлиан? - мой "старший брат" торопливо двинулся навстречу. - Юлиан, какими ветрами!
      Они обменялись крепкими рукопожатиями, а синьор Лоренцо вдобавок обнял прибывшего одной рукой. Внушительный торс и дорожный плащ на секунду заслонили меня от солнца, а в нос пахнул ни с чем не сравнимый аромат смеси лошадиного и человеческого пота.
      - Воистину сказочная удача! Первый, кого я встретил в столице, это ты, мой дорогой кузен!
      Искренний юношеский восторг не мог не вызвать улыбки, и синьор Лоренцо улыбнулся. А он, пожалуй, не дурен собой, решил я. Интересно, как я выгляжу? Рассуждения на тему собственного портрета отвлекли меня от беседы родственников. Когда же я попытался ухватить нить их разговора, то обнаружил, что слова буквально пролетают мимо ушей. Как во сне: слышишь и не понимаешь, желаешь ответить, и остаешься нем.
      Следующим моим испытанием стала четвертьчасовая поездка верхом. Разумеется, в седле сидел "старший брат". Я же болтался где-то между лукой и гривой лошади. Мы ехали по широкой улице, мимо сновали простолюдины, солдаты, торговцы, однако никто не рискнул задержать на синьоре Лоренцо взгляд.
      - Тебя знают здесь? - полувопросительно произнес Юлиан, поглядывавший по сторонам.
      - Многие знают мой клинок, - усмехнулся мой носитель. - А челядь не спешит попробовать кнута. Сколько себя помню, Джузеппе надежно охранял меня ото всякой горластой шушеры.
      - До нас дошли слухи, будто ты убил на дуэли птицу высокого полета.
      - Пустое. Не столь высок был его полет. А я не терплю хамов. Его Величество неделю спустя пожурил меня, и только. Про меня болтают разные сказки. Не верь. Девять из десяти - сущая выдумка. Поговаривали даже, будто я дерусь четырьмя шпагами: по одной в каждой руке.
      Он рассмеялся, отчего я несколько раз приложился затылком к лошадиной гриве. Юлиан вторил ему не совсем уверенно.
      - А вот и мой дом, кузен. В любое время ты здесь желанный гость.
      Джузеппе перехватил поводья лошадей, и пока Юлиан высвобождал ноги из стремян, мой "сильный брат" ловко соскочил на мостовую.
      - Лоренцо, ты волшебник! Уж не продал ли ты душу дьяволу? - кузен театрально разыграл испуг.
      - Дьяволу? О, всего лишь его наместнику. Король хорошо платит фаворитам, мой дорогой.
      Юноша споткнулся на ступеньке.
      - Помилуйте, кузен! Вы угодите в темницу за подобные речи.
      - Речи из уст королевского шута немногие воспринимают всерьез, - синьор Лоренцо продолжал улыбаться, а я подумал почему-то, что он и впрямь не прочь подергать смерть за усы.
      - Шута, - удрученно повторил Юлиан и опустил взгляд. - Единственный сын благородного графа Колладара - шут у трона чужого короля.
      Лоренцо положил руку на плечо кузену.
      - Что дозволено шуту, порой не дозволено самому кардиналу, - сказал он, понизив голос почти до шепота. - Рано или поздно у меня будет официальный статус. А пока я пользуюсь природным званием.
      И он небрежно кивнул на меня.
      - Посмотри, - Юлиан будто бы отшатнулся, - он нахмурился.
      - Кто? - кажется, не понял Лоренцо.
      - Он. Его лицо. Ты видел, как он смотрит на тебя?
      Взгляд ярких карих глаз скользнул в моем направлении. Я действительно был взбешен подобным обращением, однако тот, кому предназначался мой гнев, упорно отказывался меня видеть.
      - Юлиан, это не смотрит, - назидательно начал Лоренцо. - Оно иногда закрывает и открывает глаза. Иногда поворачивает голову. И часто вздыхает. О, как сие нравится дамам!
      Его речь была прервана появлением Джузеппе с подносом, уставленным бутылками. После традиционных тостов и обильной закуски, разговор перекинулся на воспоминания юности, затем вовсе уплыл в неведомые дали. Вернее, в неведомые дали уплыло мое сознание, поскольку по закону сообщающихся сосудов весь алкоголь застревал в моей голове, и лишь после изрядного ее наполнения начинал продвижение в голову "большого брата". Самое обидное, что Лоренцо это прекрасно знал и умел остановиться вовремя. Следовательно, никогда не пьянел, о чем тоже в столице слагались легенды.
      Все это я добыл из бог весь каких закромов памяти. Я рад был бы засунуть проблески мыслей подальше в уже знакомый колодец, но тут родственники вновь уделили внимание моей персоне.
      - Лоренцо, не знаю, право, как сказать тебе, - неуверенно начал Юлиан.
      - Как брату, Юлиан. Как родному брату!
      - Когда лекарь сообщил моей сестре, что она разрешится двумя детьми сразу...
      Я почувствовал, как у Лоренцо холодеет спина.
      - ...она была напугана до безумия. Лекарь понятия не имел, почему наша семья боится близнецов...
      - Кузина? Она жива? Дети?
      - О, да, да! Какой же я болван! Я несся через всю страну и представлял, как первым делом сообщу тебе о нашей радости! И забыл. Вот дьявол! У нее две очаровательные прекрасные девочки. Они увидели свет вместе с первым яблоневым цветами.
      - Слава Господу, - Лоренцо откинулся на спинку кресла, и я оказался в почти вертикальном положении.
      - Мы рассказали лекарю про тебя, - продолжал Юлиан, заметно убавив пыл. Он утверждает, что... это легко удалить. Он готов собственноручно провести операцию. По его словам, никакой угрозы твоей жизни нет. Два, максимум три месяца, и ты станешь...
      - Я ценю твою заботу, мой милый кузен, - оборвал его Лоренцо, - но случилось так, что я чертовски привязался к младшему братишке. Мне бы не хотелось разлучаться с ним.
      - Но ты бы мог...
      - Нет, Юлиан. Я не раз говорил это - нет. Богу угодно было сделать меня таким. Вероятно, в прошлой жизни я прогневал Господа. Проклятие наложено не на всю нашу семью. Проклятие лежит на мне. Я плачу за свои грехи.
      - А он? Он расплачивается за чьи грехи?
      - Он? Юлиан, умей смотреть на реальность трезво. "Он" - это бессловесный отросток моего тела. "Его" нет. Нет души, нет мыслей, нет ничего. Я изо дня в день смотрю на эту тупую рожу, которая как карикатура повторяет мое лицо...
      Возможно, они беседовали еще какое-то время, но я более не слышал. Память прокручивала мне одни и те же реплики: "я чертовки привязался к младшему братишке...", "он - это бессловесный отросток ...", "проклятие лежит на мне"... Проклятие... Проклятие...
      Два человека. Два меча. Два лица. В лицах слишком много общих черт, чтобы усомниться в родстве. Но два меча! И кровь, проступающая сквозь разорванные кожаные латы.
      - Это твой последний день, клянусь!
      - Тв(й последний, братец! Я остаюсь, а ты уйдешь.
      Гнев и ярость столкнули врагов в новой схватке. Смертельной схватке. Безучастное солнце, радостное небо, ветви юных лип. А на траву струится кровь. И гнев мечется в обезумевших глазах. Один упал навзничь, отбил занесенный над головой клинок, и тут что-то ударило под сердце.
      Я чувствовал, как в мое тело впивается кинжал, слышал надрывный хруст плоти, и понимал - конец. Конец шел медленно, и его сопровождал смеющийся оскал ликующей смерти. Это смотрел на меня брат.
      Смейся, тебе не долго осталось смеяться...
      - Вот и все. Я победил! Я! Я победил!
      Холод расплывается по телу. Я улыбаюсь и слышу свой голос:
      - Я победил...
      - Ты уже мертв!
      - Как и ты... я бью наверняка... я всегда был хитрее. Смирись. Я победил...
      Душа медленно отрывается в полет. Медленно течет над землей, а я еще вижу свое мертвое лицо с застывшей усмешкой. И я вижу его лицо, искаженное ужасом. Да, да, братец. Слава и богатство не достанутся теперь ни одному из нас, ибо мой клинок был нечист. Мой клинок убил тебя раньше, чем ты нанес мне смертельный удар...
      - Эй, малыш. Не валяй дурака! А ну открывай глаза!
      И мне отвесили звонкую пощечину. Я дернулся.
      - Так-то, - синьор Лоренцо, привстав на локте, заглядывал мне в лицо.
      - Синьор Лоренцо, вы звали меня? - раздался от порога голос Джузеппе.
      - Нет. Но ты вовремя, тем не менее. Проследи, чтобы приготовили ванну. И самый лучший костюм!
      - Да, синьор.
      - Джузеппе, подойди-ка, - мой "цельный брат" сел на кровати, и я опять оказался "на весу". - Джузеппе, посмотри внимательно на мою вторую голову. Не видишь ли ты каких-либо изменений?
      Слуга нерешительно приблизился к постели и вытянул шею, чтобы полюбоваться моим внешним видом. Я затаил дыхание. Почему Лоренцо задал такой вопрос? Может быть...
      - Нет, синьор, я не вижу изменений, - ответил Джузеппе.
      Лоренцо расхохотался.
      - Я тоже не вижу изменений! Я шутил. Иди.
      Впервые в жизни у меня на глаза чуть не навернулись слезы обиды. Если б я мог, я сейчас же залепил бы ему такую оплеуху, чтобы не "привести в сознание", а по-настоящему "вывести из себя". Я даже попытался приподнять руку, хотя понимал - не сумею, эта рука не моя. Она ничья. Зато мне удалось другое: я сжал кулак. Но Лоренцо этого не заметил.
      Представьте, что вы - младенец с сознанием взрослого человека, о чем не подозревают няньки. Вас моют, пеленают, кладут в люльку, и затыкают рот соской. Вот это я испытал на своей шкуре сполна. Полчаса я болтался в ванне, пахучей и тепленькой, потом меня расчесывали и брили, и в довершение ко всему накрыли салфеткой. Пока "старший брат" завтракал, я всячески изощрялся, чтобы сдуть салфетку с лица, но не тут-то было. Предусмотрительный Джузеппе прицепил слюнявчик к моему воротничку.
      - Синьор Лоренцо, - приглушенный голос слуги прозвучал где-то близко; видимо старый камердинер наклонился к уху господина. - Я усматриваю нечто новое в вашем особенном теле.
      - М-м?
      - Оно кажется более активным со вчерашнего полудня, синьор.
      Лоренцо проглотил то, что жевал, и у нас в желудке распространилось приятное тепло.
      - Возможно, то, что скрываю я, вылезает наружу у него. Кто знает, Джузеппе, что случится сегодня! Вернусь ли я в этот дом...
      Я затаил дыхание. Не сколько от того, что "старший брат" впервые на моей памяти разделил "я" и "он", сколько от чертовски острого чувства тревоги.
      - Синьор Лоренцо...
      - Видишь ли, мой добрый Джузеппе, мне доверили слишком много. Так доверяют смертникам.
      - Синьор, послушайте старика. Уезжайте в свое имение. Подальше, подальше от этого сатанинского логова, - голос слуги дрожал.
      - О, нет, мой друг! Сын графа Колладара останется верен клятве. Я служу не своему королю, но я служу королю. Они поставили не на ту лошадь, Джузеппе!
      Мне необходимо, мне жизненно необходимо было понять, что он замышляет. Я напрягал память, я вытаскивал из бездонного колодца одну мысль за другой. Вытаскивал, и отбрасывал. Все не то! А ведь Господь позволил мне думать неспроста. Он дал мне шанс искупить мой грех. Брат, здесь, в этой жизни я должен спасти тебя! Брат, взгляни в мои глаза!
      Он стоял перед зеркалом, а камердинер старательно расправлял голенища сапог. Я исхитрился повернуть голову. Зеркало. Из рамки чудесного стекла на меня смотрело... Это я? О, нет! Складки на лбу от постоянных гримас, перекошенный рот, периодически вываливающийся язык и пустой идиотский взгляд...
      Все остальное было как в тумане. На меня надели корсет. Этакий изящный корсет, подобный тем, что носят женщины. Мягкие пластины легли под мою шею и зафиксировали голову. Затем на общее наше тело натянули хитро скроенную сорочку с четырьмя рукавами и двумя воротничками, затем жилет, и камзол. Лоренцо позволял прислуге копошиться вокруг, не делая при этом ни одного лишнего движения. Лишь когда дело дошло до перевязи, он сам принял из рук Джузеппе шпагу и аккуратно вдел в петлю.