РЭНКЕН

Теперь-то я на все сто уверен, что моя парочка на этом сбежавшем поезде сидит. Тем лучше. Поезд по рельсам едет, свернуть некуда, осталась мелочь — узнать, где беглец сейчас находи гея. Как только Бэротоу с Элкинсом договорит, так мы и спросим…

— Первый западный отправьте на Маккессбург. Следующий — окружным путем пустите на Бель-Порт…

Я, конечно, в этих кнопочках, огонечках, экранчиках ни черта не понимаю, но время уходит. Я подошел к Бэрстоу сзади и положил руку ему на плечо, однако Фрэнк, не оборачиваясь, скинул ее и продолжал давать распоряжения:

— И чтоб аварийные команды были наготове! Весь завод немедленно эвакуировать! Скажите, чтоб все убирались от завода как можно дальше. У вас на это есть десять минут… И молитесь, чтоб вам повезло…

Коротышка Бэрстоу отключил микрофон, повернулся и ткнулся своей мудрой черепушкой мне в отвороты куртки. Задрав голову, он в ярости забрызгал слюной:

— Убери руки от моей задницы! Я тебе не баба, чтоб меня лапать…

Я еле сдержался, подумав: «Дело превыше всего», — и проникновенно начал:

— Мистер Бэрстоу, два очень опасных преступника сбежали у меня из тюрьмы, и если… Но этот недоносок опять завопил:

— Да наклал я на всю вашу идиотскую тюрьму! Даже если все заключенные хором оттуда сбегут… У меня на шее поезд-убийца висит, а у него на борту три кретина дерьмовых! И нет ни одного свободного пути, чтоб я мог хоть как-то маневрировать!

Я сделал последнюю попытку:

— Знаешь, Фрэнк…

И он, видит Бог, перешел черту:

— Послушай, ублюдок, мать твою во все дыры, — исчезни! Иначе мне придется выкинуть тебя отсюда пинком под зад! Кругом!!!

Бэрстоу тут же забыл о моем существовании и повернулся к своему жирному шефу и чернозадому помощнику:

— Не спускайте глаз с беглеца! А я пойду отолью… Это была его роковая ошибка. Собственно, я и в диспетчерской сбил бы с него всю спесь, но нигде мужчина не бывает так беспомощен, как перед унитазом: с расстегнутыми штанами и голыми яйцами даже Рэмбо передо мной бессилен. Не знаю, успел Бэрстоу сделать то, что собирался, или не успел, по, когда я вошел в туалет и ногой выбил дверь кабинки, Фрэнк обеими руками за свое хозяйство держался и не отпускал в течение всей нашей беседы. А я для начала засунул его по самые плечи в унитаз и нажал на спуск воды. Бэрстоу побарахтался, пофыркал, поплевался, и я… нажал спуск воды еще раз. Все повторилось, после чего я вытащил Бэрстоу из кабинки и прижал спиной к стене туалета. Жалкое зрелище!

— Я надеюсь, что тебе это не понравилось, Фрэнк… Да я и не собирался делать ничего подобного. Но я не думал, что ты будешь разговаривать со мной на повышенных тонах…

Ноги его подгибались, так что мне приходилось силой удерживать Фрэнка в вертикальном положении. Я испугался («Не переборщить бы!»), оторвал полосу туалетной бумаги и сунул ее в руки Фрэнка:

— Держи! Утри морду, пока дерьмо не засохло! Но предупреждаю: я больше не хочу слушать всякую чушь. Если мне не удастся вернуть своих беглецов — тюрьма выйдет из-под контроля! А тебе известно, как выглядит бунт в тюрьме строгого режима, в такой, как моя тюрьма? Да у тебя мозгов не хватит, чтоб вообразить картину этого бунта. Итак… где поезд?

Бэрстоу задвигал челюстью и с нескольких попыток произнес:

— На первом пути…

— Я твои зубы забью тебе же в глотку, если вздумаешь играть со мной, понял? Ты мне точное его положение покажешь, понял? И расскажешь, как мне этот поезд с вертолета отыскать.

Бэрстоу, как тряпичная кукла, замотал головой.

— Хорошо, хорошо… Покажу. Я вам все покажу. Через несколько минут, снабженный под завязку всевозможными инструкциями, планами и устными советами, я шагал к своему вертолету. Я очень торопился. Я должен был попасть к Мэнхейму раньше остальных полицейских, которые тоже получили примерные координаты поезда. Я так торопился, что Конлэн еле поспевал за мной. Мэнхейм, я иду к тебе, слышишь? Я лечу на встречу с тобой, ублюдок!

МЭННИ

Логан повернулся ко мне и к девчонке, отдышался, хотел выругаться и бросить кувалду (отчаяние светилось в его глазах), но, поймав мою ухмылку, пробормотал:

— Да будь я проклят, если, проделав такой путь, я уступлю этой чертовой двери!

Бак сплюнул: «Дерьмо!..» — и опять взялся за кувалду. Девчонка радостно закивала:

— Правильно, Бак. Не сдавайся! Мы и через это прорвемся…

Не оборачиваясь, Логан проорал:

— Интересно, как? И она потухла:

— Я не знаю…

— Ну, вот… С этого бы и начинала… Она снова наклонилась к парню:

— Зато я знаю… Я уверена, что нас не оставят в беде. Сейчас все пути очищают перед нашим составом. Про нас помнят…

Я подумал: «Да уж… И будут помнить всегда. И память о нас навсегда останется в сердцах…»

Бак в это время перестал стучать и разогнулся:

— С чего ты это взяла?

— Я просто чувствую. Сердцем! Бывают же чудеса… «Ну, это слишком», — решил я и вмешался:

— Дура ты! Ты сама-то понимаешь, какую чушь несешь?! Чудеса… Да пошли они в задницу, твои чудеса! Человек должен полагаться только на самого себя. И ни на кого больше! Или вы оба считаете, что я здесь только и жду, когда чудо случится? Да я не жду никакого чуда. Я знаю, что прорвусь. Все равно прорвусь. Я туда пойду! — и ткнул пальцем в первый локомотив. А потом добавил:

— Вот куда я пойду…

Я рванул дверь изо всех сил, и (Бак сделал свое дело) она, наконец, поддалась. Девчонка закричала мне в спину:

— У тебя ничего не выйдет. Я уже говорила: там даже не за что зацепиться. Переходника на этом локомотиве нет. Я говорю: ничего из твоей затеи не выйдет.

Эх ты, салага! Я повернулся и, глядя ей прямо в глаза, твердо сказал:

— А я сделаю. И даже если я для этого должен буду взлететь на пять футов, как птичка… — для пущей убедительности я помахал руками, как крылышками, — то я научусь летать. Но я сделаю это, поняла?

Последний глоток из бутылочки… Бак остановил меня:

— Мэнни, у тебя не получится. С твоей рукой у тебя ничего не выйдет. А у меня все будет о'кей. Уж я сумею укротить этого скакуна. Только дай мне глотнуть, и я пойду…

Разгорячился, малыш! Сейчас остынешь… Я протянул ему бутылку.

— Эй, чего присосался… Еле отодрал ото рта.

— С тебя достаточно!

Девчонка подошла к Логану и заботливо поправила ему шарф, которым парень обмотался:

— Ты такой смелый! Он закивал:

— Да чего уж… Я и сам знаю…

Я протянул Баку свои очки от ветра:

— Эй…

— Очки? Отлично, Мэнни! Очки… Ну, я пошел… — И Бак шагнул к двери. Открыл ее. Повернулся к нам. — Ну, я уже иду… — Вдруг закрыл дверь и опять повернулся:

— Мэнни… Мы — партнеры.

— Конечно…

Бак расплылся в улыбке от уха до уха:

— Ну и отлично! Вот и отлично!

Натянув очки, он открыл дверь и шагнул наружу. Было видно, как ветер нанес ему первый удар, но парень удержался и сделал несколько маленьких шажков по выступу шириной в пару дюймов, цепляясь руками почти за воздух. Дверь мы прикрыли, и, конечно, там нас не было слышно, но я все равно орал, как сумасшедший:

— Ты сделаешь. Бак. Ты сделаешь. У тебя крепкие кулаки, малыш. Ты сделаешь! Крепкие кулаки….

И тут я понял, что ничего-то он не сделает. Сорвется вниз или не сорвется — не знаю. Но вперед не пройдет — это точно. Я посмотрел на девчонку и тихо произнес:

— Кулаки-то крепкие. Мозгов не хватает. Она подняла голову:

— Что ты сказал?

— Мозгов не хватает у него. Мозгов.

— Это жестоко, Мэнни…

— Зато правда, девочка моя.

Сантиметр за сантиметром Бак продвигался по корпусу локомотива. Еще несколько шагов — и он сможет уцепиться за поручень лобового стекла, а держась за него, можно попробовать перепрыгнуть на первый локомотив. Но выступ под ногами Логана кончился, и одному Богу ведомо, как сделать эти несколько шагов до поручня. Я видел это и вновь заорал:

— Ну, давай же. Бак! Вперед! Двигай вперед, молокосос!

Бак сорвался и чудом уцепился за какую-то шероховатость. Подтянулся и снова встал на выступе. Начал пятиться обратно.

— Давай, Бак! Вперед! Попробуй еще раз! Вперед! Сделай это, Бак!

За моей спиной раздался визг:

— Вернись!

— Вперед, Бак! Сосунок, давай же… И опять:

— Вернись! Я не могу больше смотреть на это…

Она вцепилась мне в руку, и я отшвырнул ее на пол, как нашкодившего котенка стряхивают с колен:

— Тогда сиди и не смотри. Если не можешь… Бак прижался к двери и сквозь замерзшее стекло было видно, как он просит впустить его, но я был неумолим:

— Не упрашивай меня, сосунок! Все равно не впущу. Вперед! Вперед! Вперед! Тебе говорю: пошел вперед! Не впущу! И не проси, придурок! Иди и сделай это!..

Сзади опять налетела эта идиотка.

— У него не получается. Ты же видишь… Неужели тебе не жалко его? Или его жизнь для тебя ничего не значит?

Бабьи слюни, сопли, слезы! Я снова отшвырнул ее:

— Отвали от меня!

А этот ублюдок кривляется там, за окном…

— Пошел отсюда, слюнтяй! Ты же хотел быть крутым парнем, да? Ты же хотел быть избранником судьбы? Ну так вернись и сделай то, что должен сделать!

С диким воплем «Прекрати это!» девица прыгнула мне на спину и повалила на пол. Дверь открылась, и в кабину ввалился Бак:

— Что ты делаешь, Мэнни?

Я вскочил и показал ему на открытую дверь:

— Убирайся отсюда к чертовой бабушке! Понял, молокосос? Пошел вон отсюда! И покажи мне, что у тебя в крови не одно лишь дерьмо плавает…

Логан не мог прийти в себя:

— Дай передохнуть, Мэнни…

И я дал ему! Я пнул его ногой под ребра так, чтобы он пожалел, и что на свет родился, и что из тюряги сбежал, и что со мной на этот поезд сел…

— Поднимайся! И прекрати всю эту херню нести! «Передохнуть»… Не мели чушь! Я вообще не знаю, кто ты такой… Но ты хочешь быть крутым, правда? Тогда уматывай отсюда!

И я бил его, бил не переставая, не давая подняться, бил руками и ногами…

— Поднимайся!

Девица вцепилась мне в руку:

— Нет! Хватит!

Бак поднялся, шатаясь, и я еще раз дал ему в печень. Он рухнул на колени и прохрипел:

— Ты хочешь убить меня? Чего ты хочешь, скажи, Мэнни?

Я наклонился к нему:

— Да если бы я хотел тебя пришить, ты бы давно уже на том свете прыгал… Просто ты — фрайер. И ты никогда не сделаешь то, что я приказываю тебе сделать.

Логан, скрючившись, зашептал:

— Да, Мэнни… Я не могу сделать это. Я не могу…

— Ты — трус. Откуда ты знаешь, что ты можешь сделать, а что — не можешь? Ты — трус. Зачем я только связался с кучей куриного помета?! Поднимайся!

Бак встал с колен, и я дал ему еще раз в печень. Он мешком свалился на пол. Девчонка попыталась оттащить меня:

— Оставь его в покое… Как она мне надоела!

— Не умничай тут, поняла? — прикрикнул я на нее. Повернулся к Логану и снова стал толкать его:

— Поднимайся, черт бы тебя побрал! Слышишь? Поднимайся! Придурок, поднимайся и убирайся отсюда!..

Бак замотал головой:

— Ладно…

Из угла опять бабий вопль «Нет!».

— Ладно, — сказал Бак. Я пойду…

— Нет! Нельзя! Он просто использует тебя. — Это она про меня, конечно. — Он просто использует тебя. Не ходи! Но я стоял на своем:

— Ты пойдешь, сосунок. Ты пойдешь и сделаешь то, что я скажу тебе, не правда ли? Вот и хорошо. Ты пойдешь и сделаешь…

Девица встала между мной и Логаном:

— Иди и сделай сам, если ты такой смелый. Я усмехнулся:

— Сделал бы, будь у меня обе руки в порядке. Она вскипела:

— Ублюдок! Ты считаешь, что имеешь право принести в жертву жизнь другого человека вместо своей собственной. Да ты просто животное…

И тогда я заорал ей в лицо:

— Нет!!! Я хуже… Я человек… Человек! Поняла? Посмотрев на Логана, я добавил:

— Убирайся отсюда к чертовой матери!

Но тот вдруг ответил:

— Нет!

— Пошел! Убирайся к дьяволу, я сказал! Вон отсюда! Вон!

Девчонка подскочила к двери, захлопнула и прислонилась к ней спиной:

— Я не пущу!

Приподняв девчонку за плечи, я легонько толкнул ее — и она вмазалась в дверь с другой стороны кабины. Оклемавшийся Бак, почуяв моральную защиту, завопил:

— Не прикасайся к ней! — и двинул меня в челюсть.

Чемпион тюрьмы, мать его… Я достал из ботинка ножичек, а Логан тут же схватил разводной ключ:

— Я убью тебя, Мэнни.

— Ты подохнешь, молокосос. Подохнешь.

— Я убью тебя, старик. Не вынуждай меня прикончить тебя, Мэнни. Я убью тебя. Убью! Приятель, не заставляй меня… Я пришью тебя! Ну давай же, начинай, старина, и я убью тебя… И вдруг девица рванулась вперед, схватила меня за руку и вцепилась зубами в еще не ожившую рану. По другой руке Бак двинул меня ключом, и нож со звоном вывалился, отлетев в сторону. Я швырнул девчонку на пол, подхватил нож, но Бак с угрожающим видом шагнул мне навстречу, помахивая разводным ключом.

— Партнеры… Не вынуждай меня прикончить тебя, приятель. Я же забью тебя до смерти. Давай, Мэнни, попробуй, только сунься и ты получишь…

Девчонка завизжала:

— Убей его. Бак! Убей его! Убей его! Убей его! Мы молча смотрели друг на друга, она смотрела на нас, и я подумал: «Я бы, конечно, справился с тобой, и не таких кидали! — но не для того я сбежал из Стоунхэвна, чтоб с тобой сводить счеты. У меня другая цель…» — рука моя разжалась, нож выскользнул и упал рядом с девчонкой. Она тут же подхватила его и выкинула в окно, а потом без сил сползла по стенке на пол. Бак так же медленно сел и отбросил ключ:

— А я-то думал, что ты мой друг, Мэнни. Я-то думал, что мы партнеры. Черт возьми… Знаешь?.. Тебе не удастся остановить Рэнкена, когда для этого придет время. Потому что он уже где-то рядом со всей своей дерьмовой сворой. А ты был героем… Ты был героем — для всех нас… Возвращайся-ка ты в эту вонючую дыру… Черт бы тебя побрал, Мэнни!

ФРЭНК БЭРСТОУ

Может, плюнуть на все? Какое мне дело до этого беглеца? Я должен сделать то, что должен. А отвечать будет Мак. Да еще этот вонючий лягавый…

— Между прочим, это твой промах, Фрэнк, — раздался голос Макдональда. — ! Раньше надо было меня послушаться и пустить его под откос.

Мой шеф до сих пор не заметил, какие я операции с пультом проделываю; и мне пришлось объяснить ему:

— Ну, а мы чем занимаемся? Мы сейчас за… — я осекся, поймав взгляд Мака, и поправился. — Я сейчас заткну их на боковую ветку, и через каких-то пятнадцать минут они сойдут с рельсов… И у нас будет куча металлолома, — тихо, почти про себя добавил я.

Шеф в это время уже нажимал кнопку вызова:

— Станция Элкинс… Станция Элкинс… Станция… Динамик наконец откликнулся:

— Слушай, Элкинс… Валяй, чего у тебя? Макдональд встал в позу командира:

— Джилкрайст! Говорит Макдональд, — и передал микрофон мне.

Нота развязности в голосе дежурного по станции Элкинс исчезла:

— Да, Макдональд…

И почти в ту же секунду я произнес:

— Бэрстоу у микрофона! Макдональд махнул рукой:

— Давай, давай, распоряжайся… Видит бог, он заставил меня сделать это! Вместе с ублюдком-лягавым, который чуть не утопил меня…

— Джилкрайст, слушай меня внимательно, а потом без промедления выполняй приказ. У вас есть около минуты для того чтобы перевести поезд-беглец на заброшенную линию, на ту самую, которой мы уже дано не пользуемся.

В динамике раздалось короткое:

— Понял!

И я, не выдержав, закричал в микрофон:

— Тогда беги!

Мак, довольный, потирал руки:

— Хорошо! Очень хорошо! Молодцы, ребята! — повернулся он к нам. — Теперь мы спасем химический завод! Вот так!

Что можно было ответить этому жизнерадостному кретину?! Я буркнул:

— Зато угробим тех троих…

Лок птицей летел среди снегов Аляски. Ему не мешал мороз. Ему не мешали рельсы. Наоборот, они помогали Локу стрелой вонзаться в чрево гор и, вынырнув из одного тоннеля, он через несколько сотен метров нырял в следующий. Лок был свободен! Его никто не сумел остановить, и никому не удалось укротить его. Он парил от счастья. Пьянящий воздух свободы сводил Лока с ума от счастья, но не помешал ему увидеть в небесах винтокрылую машину, которая стремительно и неотвратимо настигала беглеца.

САРА

Господи, когда же это все кончится? Помоги нам, Господи! Спаси нас, пока мы не убили друг друга!! Направь души блудных твоих сыновей на путь истинный. Господи! Не дай нам погибнуть…

Как страшно, оказывается, когда ты стоишь на самом краю бездны. Три года назад мне не было так страшно. Сопливая девчонка, я тогда еще ни черта не понимала в жизни. Наглотавшись всяких таблеток, какие только смогла нарыть у матери в домашней аптечке, я думала, что и жить ни к чему, если Билли Армстронг, по которому сохли все девчонки в школе, отвернулся от меня только лишь из-за того, что я ему после очередной вечеринки (ха-ха! — очередной! — отец отпустил меня из дома во второй раз) отказала. Между прочим, я не дала Билли вовсе не потому, что он мне не нравился. Сказал бы пару ласковых слов, уложил где-нибудь на лесной полянке, и я бы растаяла как миленькая. Но Билли, мой любимый мальчик Билли, мой добрый Билли, зачем же ты был так груб со мной? И зачем ты стал уламывать меня трахнуться прямо на заднем сиденье автомобиля? Это же так пошло… Да и потом. Билли, зачем ты так подло со мной обошелся? Зачем всей школе растрепал, будто я уговаривала тебя переспать, а ты, такой благородный, сказал, что со шлюхами дела не имеешь? Это я-то — шлюха? Я до тебя. Билли, ни с кем по серьезному даже и не целовалась. Только перед девчонками хвасталась, как за мной повсюду, куда я за отцом переезжала, мальчишки увивалась. А на самом деле с папашиным-то нравом не очень разгуляешься. Пока он с матерью не развелся, я, можно сказать, совсем свободы не знала: в школу сам меня отвозил, после уроков встречал, в спортивную секцию (я тогда гимнастикой увлекалась) — то же самое, с подружками потрепаться — только у нас дома, в моей комнате, да и то заглядывал сюда через каждые пять минут, чтобы проверить, не слишком ли вольно мы себя ведем. Что мне оставалось? Только книжки читать. Правда, еще шить научилась классно. С маминой помощью да по самоучителю. Ну а из книжек я, конечно, нахваталась всякого. В том смысле, что весь мир для меня разделился на черное и белое. Плохих людей, я с детства считала, должно быть за милю видно, и их надо обходить стороной. Хорошим же можно доверять все свои мысли и чувства. Главное, не перепутать. И не забывать, что плохие часто притворяются, маскируются под хороших. Поскольку мне общаться особенно было не с кем, я как-то завела дневник. Все девчонки в классе вели дневники: сплетничали, кто в кого влюбился, кто с кем целовался, стихи сочиняли или переписывали друг у друга, портреты актеров наклеивали. Про мой дневник не знал, кажется, никто: я одна никому ничего не показывала и не болтала об этом. Спрятала дома среди пособий по кройке и шитью и доставала, чтобы поделиться своими размышлениями и тайными переживаниями, только в те редкие минуты, когда никого дома не было. Однажды по чистой случайности на первых страницах дневника я обнаружила странного происхождения крошечные пятна и очень им удивилась: меня родители аккуратисткой воспитывали с самых малых лет, сколько себя помню. Тогда я подумала, а не читает ли кто-нибудь из домашних мой личный дневник? И в первый раз я решилась солгать своему тайному исповеднику: написала, что в перерыве между уроками выходила на школьный двор и в укромном местечке целовалась с одноклассником Майком Лэнстоуном. На следующий же день отец вызвал меня из моей комнаты в гостиную, где уже сидели мать и бабушка с дедушкой (родители матери были не такие уж и дряхлые, и во всяком случае у них хватало сил командовать большим загородным домом). На другом, дальнем от меня, конце длиннющего обеденного стола лежал мой дневник. Этот день я не забуду никогда. Сначала бабка с дедом устроили мне словесную выволочку, распинаясь по поводу строгих нравов, коими всегда отличался старинный род О'Мэлли, то бишь наша семья по материнской линии. Потом своими россказнями они распалили мать до того, что она схватила дневник, подлетела ко мне на всех парусах и начала лупить меня по голове что есть силы этой тетрадью приличной толщины в твердом кожаном переплете.

Я не удивлялась, что отец ее еще и подзадоривал. Через несколько минуть мать рассадила мне лоб и понемногу начала успокаиваться. Конечно, я проревела потом всю ночь. Конечно, больше я никогда не открывала свою заветную тетрадь, исписанную едва ли на четверть. Но я простила бы родителям это унижение, если бы оно оставалось в кругу семьи. Однако в конце той же недели к нам заявились Лэнстоуны вместе с Майком, который, разумеется, сразу и с порога назвал меня вруньей, что не повлияло на дальнейший ход событий. Словесная экзекуция повторилась. Меня не утешило даже то, что обошлось без битья. К обвинению в том, что я не по годам развратная девица, прибавилось и слово «обманщица». В моем доме независимо от того, в каком городе мы потом жили, чаще всего я слышала в своей адрес «шлюха» и «лгунья». Переезжали мы часто потому, что с того момента, как отец потерял работу после банкротства его фирмы в Джорджтауне, штат Техас, ему никак не удавалось найти себе приличное постоянное место в какой-нибудь престижной компании. Экономистов его квалификации было по всей стране хоть пруд пруди. Теперь отец, конечно же, обвинял мать, что из-за нее он когда-то не пошел учиться дальше и застрял на среднем уровне. Но, по правде говоря, он и характером-то был лодырь, вот мы и крутились только по южным штатам. Папаша постоянно твердил, что ему не по душе, во-первых, янки, во-вторых, большие города. И к тому и к другому он питал искреннее отвращение. Мне больше всего понравилось жить в Пасадине, однако, когда срок временного отцовского контракта подошел к концу, нам пришлось и оттуда уехать. Так в итоге, изрядно помотавшись, мы и оказались вновь в Джорджтауне, в окрестностях которого жили родители матери. Им принадлежит немалая заслуга в том, что мать развелась с отцом. Справедливости ради нельзя не сказать, что бабка с дедом оплатили мое обучение в Музыкальном колледже в Хьюстоне. Но не все рождаются гениями. Продолжить образование по творческой специальности мне не удалось. Да и дед скончался скоропостижно, оставив бабулю, как выяснилось, с кучей неоплаченных кредитов и немаленьких долгов. Чтобы расплатиться, пришлось продать и дом, и землю, а бабушке — переехать к дочери. То есть в наш с матерью дом. Тогда у меня и окрепло желание уехать куда угодно, лишь бы подальше. И лишь бы подольше не видеть никого из родных и ненавистных лиц. Тут-то отец (он поселился в городке с романтическим названием Эльдорадо, штат Луизиана, и неожиданно для меня резко пошел в гору — по крайней мене, если судить по тем суммам, что он переводил на мой счет) написал, что через годик он сумел бы, накопив деньжат, профинансировать мое обучение в Остинском или даже Хьюстонском университете, но пока, раз уж у меня есть острое желание уехать к черту на кулички, он предлагает мне этот годик провести у своего отца. На Аляске. Это все равно, как если бы он сказал мне:

«Поживи пока на Луне!» Как ни странно, предложение, которое раньше показалось бы мне чудовищно оскорбительным, в новой сложившейся ситуации мне понравилось. И я согласилась, связалась с дедом, которого прежде не видела ни разу просто по той причине, что он ни разу не изъявил желание знакомиться с женой своего сына и ее родителями, а также по какому бы то ни было поводу покидать ледяные пустыни и горы. Уиллоу, где жил дед, оказался симпатичным городком. Я, к собственному удивлению, довольно быстро привыкла и к местным людям, и к местным обычаям. Единственное, что мне далось труднее всего, — это холод. Но когда я свыклась с морозами, то поняла, что теперь мне еще труднее будет расставаться с этими местами. Я написала отцу, что поступление в университет откладываю еще на годик. И вот сейчас, когда полтора года на Аляске за плечами, когда закаленные ветераны-железнодорожники перестали подтрунивать надо мной на работе, когда я, кажется, уже умею постоять за себя в трудной ситуации, — влипнуть, как комар в смолу, в безвыходное положение и погибнуть… Господи! Не дай нам погибнуть…

Я прикоснулась случайно к Мэнни. Рука его была холодна как лед. Я испугалась и посмотрела ему в глаза, боясь увидеть в них смерть. Но увидела пламя. Огонь пожирал его душу. И я придвинулась к нему, прижалась, пытаясь согреться и успокоиться. Тут же к нам присоединился Бак. Тело его еще сотрясала дрожь быстро закончившейся схватки. Всего каких-то пару минут назад его раздирал страх смерти и страх оказаться перед необходимостью убить другого человека. В том, что Бак готов был убить Мэнни, у меня не оставалось никаких сомнений. А сейчас… Мы сидели, обнявшись, втроем пытаясь почувствовать, что ждет нас впереди. Гнетущая тишина, прерываемая свистом ветра и стуком колес локомотива, заливала наши уши. И неожиданно в нее ворвался какой-то посторонний звук. Я открыла глаза и увидела высоко в небе вертолет. — Смотрите!

РЭНКЕН

Найти беглеца оказалось не таким ух сложным делом. Конечно, здорово мешают туннели. Приходится следить за поездом, уворачиваться от встречных потоков воздуха и горных склонов, да еще выискивать выход из туннеля, где должны вновь показаться локомотивы. Пилоту моего вертолета не позавидуешь. Но у меня не было времени ждать, когда сцепка выскочит на равнину. Туда сейчас мчатся полицейские со всей округи, а Мэнхейм — это моя добыча.

Я приказал Конлэну спуститься на веревочной лестнице к поезду, прыгнуть на первый локомотив и остановить сцепку. А там уж мы сойдемся с этим ублюдком один на один…

Конлэн завис над беглецом, приготовился… Прыжок! Он попал точно на крышу первого локомотива, но, видимо, на самый ее край. Не учел обледенелость, наверное… Словом, зашатался, упал — и бешеная скорость беглеца бросила Конлэна прямо на лобовое стекло второго локомотива, которое он разнес вдребезги своим телом. Секунду он лежал лицом к лицу с Мэнхеймом (наверное, он уже был мертв в ту секунду), а потом тело Конлэна соскользнуло под колеса локомотива. И я увидел, как по колее потянулась красная полоса между рельсов…

— Вонючее дерьмо!

Это Мэнхейм. Он высунулся сквозь остатки лобового стекла и начал кривляться, как марионетка в кукольном театре.

— Ты видел, Рэнкен?! Ты это видел? Ну, давай же, Рэнкен!

Я улыбнулся и натянул очки против ветра и снега. Теперь я готов! Мне повезет больше, чем бедолаге Конлэну. И я шагнул из вертолета на лестницу:

— Давай, Рэнкен! Спускайся! Поезд вновь исчез в туннеле, но мне показалось, что я слышу этот, будто доносящийся из преисподней, голос:

— Тебе никогда не удастся вернуть меня, Рэнкен… Только попробуй! Попробуй! Ты живым меня не возьмешь, молокосос!

Я спускался по лестнице под вопли Мэнхейма, предвкушая удовольствие от предстоящей расправы.

— Что случилось, Рэнкен? Тебе дьявольски не повезло. Ты проиграл! Тебе не повезло! Ты слышишь меня? Ну, давай же… Останови этот поезд, Рэнкен! Ты слышишь меня? Тебе никогда не удастся остановить его! Слышишь, подонок?! Это я говорю тебе! Слышишь меня, Рэнкен?! Я же говорил тебе, что вырвусь на свободу! И я сделал это! Вот он я — на свободе! Как я ненавижу твою рожу, ублюдок! Иди же ко мне, спускайся! Все равно я выиграл! Выиграл!!!

Он орал и дергался, будто управляемый невидимыми мне ниточками, размахивал кулаками. На одно мгновение за его спиной промелькнули еще два лица. Видимо, Бак Логан и та девчонка-железнодорожница. Представляю, что эта парочка с ней вытворяла…

— Я хочу, чтоб ты спустился ко мне, Рэнкен! Спускайся! Прыгай сюда! Вот он я! Я живой, а у тебя кишка тонка! Спускайся, Рэнкен! Рэнкен, ты слышишь меня? Тебе никогда не остановить этот поезд. Никогда! Потому что он мой, понял?! Он — это я, ты понимаешь меня, Рэнкен? Я выиграл, Рэнкен! Выиграл!

И опять беглец исчез в туннеле, черт бы побрал эти кротовые норы!

ФРЭНК БЭРСТОУ

Я ничего не понимал. Кто-то что-то рассказывал, кто-то о чем-то спрашивал… Я сидел, тупо уставившись в экран телевизора, и ни о чем не думал. Просто вертел какой-то клочок бумаги. Вдруг до моего сознания дошли несколько слов. Диктор комментировал какие-то события из области чего-то космического:

— ..Количество чрезвычайно сложных экспериментов как минимум удвоится к моменту запуска в следующем месяце англо-французского метеоспутника. По словам руководителя проекта мистера Хогана, можно дать высокую оценку уровню подготовки к запуску группы Джонстона…

Я повернулся к шефу:

— И все-таки я не понимаю, как все это случилось! Почему мы не смогли остановить его? Со всем нашим хламом и мусором! Я имею в виду, со всей нашей высококлассной техникой…

Макдональд неуверенно развел руками:

— Знаешь, Фрэнк, не все можно объяснить в этом мире…