— У вас есть их фотографии, чтобы я мог раздать их моим людям? — осведомился Абдул. Баллок молча извлек пачку фотографий.
— А этого человека, Сирила Грея, я уже где-то видел, — заметил молодой турок. И тут у него вырвался громкий возглас изумления: он узнал в Лизе ту самую незнакомку, в которую почти влюбился год назад, когда был на концерте известной танцовщицы.
— Передайте S.R.M.D., — воскликнул он, — что за эту женщину я готов отдать жизнь и найду ее хоть на краю света! Но только пусть она станет моей добычей.
— Вы получите ее или нечто равноценное, — пообещал Баллок, — но только когда покончите с мистером Греем.
Не говоря больше ни слова, Абдул-бей исчез; Баллок и паша заняли свой пост в ресторане. В течение вечера и всего следующего дня они дежурили или спали, сменяя друг друга. Около четверти девятого вечером следующего дня телефонный звонок наконец раздался. Дуглас угадал: юная пара только что прибыла на Лионский вокзал. Забыв об усталости, Баллок и его ученик вскочили на ноги, готовые действовать.
Узнать искомую пару было нетрудно — высокий, широкоплечий Сирил под руку с маленькой Лизой. Их трогательная несоразмерность пробудила в перронном контролере полузабытые романтические чувства. Билеты прямо до Рима? И никакого багажа? Конечно, это влюбленная пара, сбежавшая от надзора старших! И, от души посочувствовав им, этот подобревший служака со всей строгостью преградил путь Баллоку, приняв его за разгневанного отца или оскорбленного мужа. Однако англичанин вел себя вполне корректно, к тому же у него был билет до Дижона.
Стараясь выглядеть как можно незаметнее, Баллок добрался до паровоза. Прикинувшись полупарализованным стариком, он вручил машинисту свой подарок — «колесико, чтобы легче ехалось», прося его вести поезд как можно осторожнее. А он, в свою очередь, выпьет за его здоровье. Кстати, как ваше имя, чтобы знать, за чье здоровье пить? Марсель Дюфур — замечательно, ведь это значит; «сын печной трубы», в самый раз для машиниста! И боязливый пассажир закатился довольным смехом, очевидно: уверившись, что уж теперь-то доедет благополучно. Однако в вагон он не сел. Смешавшись с публикой, он покинул перрон и, едва выйдя из вокзала, сел в такси, несказанно радуясь своей удаче: его отчет Дугласу получался прямо таки блестящим.
О турке он даже не вспомнил.
Между тем Акбар-паша действовал. Баллок купил билет — прекрасно, он тоже возьмет один до Дижона. И, в отличие от него, действительно сядет в поезд — чтобы исправить свой вчерашний промах. Встречи с этим мальчишкой, Сирилом Греем, он не боялся, ведь в этот раз с ним не будет Саймона Иффа. И пусть ему придется применить силу, даже драться, но уж теперь-то он раздобудет столь необходимую им каплю крови Лизы Ла Джуффриа. В конце концов, можно подкупить проводника. И тогда как знать? Возможно, ему даже представится шанс убить Сирила Грея.
Он вскочил на подножку, когда поезд уже трогался. Ближайшая остановка — только в Море-ле-Саблон, к тому времени в купе уже разложат постели; времени у него достаточно. Если понадобится, он доедет хоть до самого Рима. Освободившись из-под опеки Саймона Иффа, Сирил Грей вновь превратился в язвительного сфинкса. Сейчас: на нем был дорожный костюм-книккербокер, однако он продолжал разыгрывать из себя чопорного дипломата.
— Какие все-таки ужасные диваны в этих вагонах, — сообщил он Лизе, с отвращением обводя взглядом купе. Резким движением открыв дверь вагона, он подхватил Лизу и поставил ее на перрон; а потом таким же образом погрузил ее в вагон поезда, стоявшего на соседнем пути. Купе, впрочем, и там оказалось не лучше.
— Эта прохладная лунная ночь, — продолжал он свои рассуждения, извлекая из кармана длинную трубку и набивая ее, — вызывает у романтических настроенных влюбленных (вроде нас с тобой) неудержимое желание совершить небольшую прогулку по лесу — скажем, от станции Море-ле-Саблон до Барбизона и обратно, а путешествие в Италию продолжить на следующий день. Увидеть Неаполь и умереть! — весело заключил он. — Трудно придумать что-либо более возвышенное.
Следующее предложение, которое пришлось выслушать Лизе, состояло в парном заплыве через Сену. Мотивировалось же оно лишь тем, что послезавтра пятница. Лиза в принципе не возражала, но все же заметила, что поездом будет все-таки быстрее.
— Дитя мое! — наставительно произнес Сирил. — Еще великий римский поэт Квинт Гораций Флакк заметил к нашему поучению и развлечению: Festina lente. Другой, не менее великий, но уже испанский поэт перевел это изречение так: manana. Великий Дант присовокупил к вечным истинам, столь блестяще изложенным в его Завещании, одно краткое, но чрезвычайно весомое слово: Domani. И, наконец, один арабский философ, которого я лично очень уважаю, говорит — если верить сэру Ричарду Френсису Бартону, он же брат K.S.M.G., а я не вижу оснований ему не верить, таи свое учение, свое имение и маршруты своих путешествий! Так я и поступаю. Причем даже в большей мере, — прибавил он, понизив голос, — чем ты можешь себе представить! Они все еще сидели, дожидаясь, когда же их передвижной мусоросжигатель, который французы высокопарно называют «пассажирским поездом», наконец сдвинется с места, а доктор Баллок, сияя, уже входил в известный нам трактир на улице Кен-кампуа.
Дуглас ждал его и был бодр как никогда. Сообщить последние новости было делом одной минуты.
— Марсель Дюфур! — повторил S.R.M.D. — Что ж, выпьем за его здоровье, ведь ему самому нельзя, он на службе:.
Аккуратно откупорив две бутылки виски, он смешал немного их содержимого в той самой магической чашке; где еще теплились остатки «огненной жертвы», и пригласил Баллока к столу.
Настроение у обоих было превосходнейшее.
— Марсель Дюфур! — со смехом провозгласил Дуглас, — Веди же свой поезд как можно более осторожно!
И они вместе с Баллоком принялись опустошать обе бутылки, подливая себе чуть не каждую минуту, однако спиртное не оказывало на них никакого действия. Человек же, находившийся в кабине локомотива, чувствовал себя не в пример хуже. Не успел скорый отойти от Парижа, как Дюфур вдруг занялся топкой, велев кочегару «подкинуть угля побольше». На подходе к Мелюну поезду полагалось сбавить скорость, однако вместо этого он лишь ускорил ход, Диспетчер станции Фонтенбло чуть не потерял дар речи, убедившись, что римский поезд, хоть он и именовался «с которым», миновал их семафоры на восемь минут раньше расписания, невзирая пи на какие сигналы. Он успел заметить, что кабина локомотива охвачена пламенем, и даже не удивился, когда из нее на полном ходу вдруг напал помощник машиниста, сломавший себе при этом ногу.
— Мой начальник попросту спятил, — рассказывал потом этот помощник. — Он стоял, держа высоко над головой пятифранковую монету, которую подарил ему какой-то старый дурак, и орал, что тот пообещал ему целое состояние, если мы доедем до Дижона за два часа. Ну не курам ли на смех! Это ведь пять часов, да еще по такой сумасшедшей линии!
Почуяв неладное, помощник хотел отреагировать на сигналы и бросился к рычагу, чтобы уменьшить скорость. Тут-то машинист и выкинул его из кабины. Поездная бригада была новая, линию знала плохо, и вмешаться побоялась; хотя ясно, что тормозить надо было начинать уже в Мелюне. Час спустя Сирилу, Лизе и другим гостям пассажирского пришлось сойти на станции Фонтенбло: скорый поезд Париж — Рим потерпел крушение неподалеку от Мореле-Саблон, и движение на линии обещали открыть только к утру.
— Маленькая неувязка, — произнес Сирил таким тоном, как будто речь шла всего лишь о незначительных изменениях в театральной програмке, — которая лишь немного удлинит запланированную нами прогулку, зато романтики, смею сказать, добавит изрядно. Часа "через три они добрались до станции Море-ле-Саблон, где увидели останки скорого, столкнувшегося на стрелке с тяжелым грузовым составом, шедшем в том же направлении. Оба поезда сошли с рельс. Тут Сирил порадовал Лизу еще одним сюрпризом: вынув из кармана клочок чистой бумаги, он с важным видом вручил его полицейскому сержанту, возглавлявшему оцепление, который тот принял, точно младенец Самуил, осчастливленный даром небес. Сержант откозырял и пропустил их. Идти им пришлось недалеко: юный маг скоро нашел то, что искал. В развалинах последнего вагона он обнаружил изуродованный труп Акбар-паши.
— Не знаю, отчего ему так не повезло, — произнес Сирил, — однако на память мне приходит древнее изречение, которое я позволю себе слегка перефразировать: даже в немногом знании таится печаль, и немалая. Наверное, нам с тобой, Лиза, следует прежде всего перекусить в «Белой Лошади», а уж потом пускаться по лесу в путь до Барбизона. Дорога, конечно, длинная, особенно ночью, и нам нужно будет держать как можно западнее, обойдя Фонтенбло, чтобы как следует насладиться всей этой романтикой.
Лизу уже не интересовало, какого цвета должна быть та «Лошадь», которая угостит их ужином. У нее хватило ума сообразить, что избранный ею мужчина отважен, хитер и достаточно предусмотрителен — словом, далеко не просто «спичка», годная лишь на то, чтобы поджечь чей-то пороховой склад.
Он задержался лишь, чтобы еще раз переговорить с сержантом.
— Опознаны как погибшие: мадам и месье Грей, англичане. По указанию министра. Сержант запротоколировал эту ложь; его пиетет перед «указанием министра» казался невероятным. Теперь Лиза поняла смысл слов Сирила о том, что лучше запастись несколькими видами оружия.
— Дугласу, конечно, не понадобится и двух минут, что бы раскрыть этот обман, особенно если это его собака тут зарыта (в чем я почти не сомневаюсь), однако у нас теперь есть немного времени, чтобы просто порадоваться жизни — жизни некоего юного осла, однажды осмелившегося на это; но смелость — это и есть путь к успеху.
Лиза невольно задумалась, не упустила ли она, в своем желании говорить только то, что следует, свой единственный шанс, когда сказать нужно было именно то, чего не следовало? Как она ни старалась, Сирил со своим предвидением всегда оказывался не только впереди, но даже за углом очередного найденного ею — такого прямого! — пути к Истине.
Глава X КАК ГОТОВИЛИ ШЕЛК ДЛЯ САЧКА
Полуночный ритуал поклонения солнечному богу Хефру, крылатому жуку, Сирил Грей проделал на гребне Лонг-Роша, а утренний ритуал поклонения Ра, Соколу-Солнцу — на высоком холме, у подножия которого раскинулась деревушка Барбизон. Затем он, точно сам Шантеклер, разбудил гостиничную прислугу, которая в память о днях, проведенных здесь Стивенсоном, свято хранила оставленные им после себя мелочи, однако в смысле нравов придерживалась скорее правил Долговязого Джона Сильвера. Услышав от Сирила, вместо вполне резонного приказа подавать завтрак, требование немедленно предоставить ему прямой разговор с Парижем, прислуга сочла это попыткой к подрыву общественного порядка, к тому же весьма несвоевременной. Прислуга предположила даже, что возобновилось дело Дрейфуса. Но разговор Сирилу все же был предоставлен, и еще до семи часов утра Саймон Ифф уже знал все. Задолго до Дугласа, отсыпавшегося после вчерашней попойки, которому пришлось ожидать известий о своей «победе» до самой полуночи, Ифф уже сидел в самом быстром из автомобилей Ордена. Подобрав влюбленных в условленном месте, в лесу возле Круа-дю-Гран-Мэтр, он доставил их в Дижон, где усадил в поезд до Марселя. Там они взяли билет на пароход и добрались до Неаполя без всяких приключений. Противник был, если можно так выразиться, разбит по всем пунктам.
Они прибыли рано утром; к трем часам пополудни они уже успели поклониться всем местным святыням (которые признавали за таковые), а именно Музею, могиле Вергилия и Микаэльсену, букинисту и торговцу картинами, изображавшими Невыразимое. В четыре они рука об руку шли по набережной, направляясь к своему новому пристанищу.
Примерно через час они достигли подножия длинной каменной лестницы, грубо отесанной, узкой, поднимавшейся между высокими каменными стенами чуть ли не к самому гребню Позилиппо. Там, наверху, был поселок; между домами виднелась старая церковка. Сирил указал на один из домов, расположенный в нескольких сотнях ярдов к северу от церкви. Это была самая красивая и всех построек на горном склоне.
Сам дом был невелик, но построен точно в стиле тех старинных замков, которые можно встретить почти повсюду в Южной и Средней Европе; сказочный замок, одним словом. При взгляде снизу он казался вырастающим прямо из скал, как Потала в Лхасе; однако лишь оттого, что стены соседних садовых террас сливались с общим фоном.
— Это и есть «Сачок для Бабочки»? — догадалась Лиза, от радости захлопав в ладоши.
— Он самый, — подтвердил Сирил. — Сачок.
Лизе вдруг вновь стало не по себе, точно кто-то пытался обмануть ее. Ее бесила привычка Сирила о самых простых вещах говорить так, будто у них был второй, скрытый от нее смысл. Во время поездки он вел себя непривычно тихо, полностью «закрывшись от Лизы как раз на тех планах, где она больше всего нуждалась в его помощи; наверное, это было необходимым условием эксперимента, однако ее счастье все же было омрачено. Беседы, которые они вели, мало помогали ей — шесть несложных уроков магии, или «Магика без слез», как он называл их, да обычные разговоры влюбленных, во время которых ей казалось, что он ее презирает. Когда он говорил, что ее глаза похожи на звезды, ей слышалось: «Ну что я еще могу сказать этой корове?» Однажды вечером — они стояли на палубе, на носу парохода, — она увидела, что он, склонившись через борт, в глубоком поэтическом трансе наблюдает за пенящимися бурунами. Это продолжалось довольно долго; его грудь вздымалась и опускалась, а губы дрожали от какой-то неведомой страсти. Вдруг он выпрямился и произнес ровным, спокойным тоном:
— Почему бы не использовать образ этих бурунов для рекламы зубной пасты или пены для бритья?
Тогда Лиза была уверена, что он разыграл эту сцену, чтобы сначала уверить ее, будто она присутствует при очередной орденской церемонии, а потом снова полюбоваться ее конфузом. Однако на следующее утро она обнаружила у себя на столике написанный от руки сонет, стихотворение, настолько вые око духовное, сильное и безупречно отделанное, что она поняла, почему те немногие, кому Сирил показывал свои стихи, ставили его наравне с Мильтоном. Метафоры были столь ярки, что сомнений не оставалось: оно сложилось именно во время того транса, конец которому он почему-то положил нарочито-пошлой фразой.
Она спросила его об этом.
— У некоторых людей обыкновенные мозги, — ответил он вполне серьезно, — а у некоторых — двойные. У меня двойные. — И через минуту добавил: — Ах да, совсем забыл! Есть еще вовсе безмозглые люди.
Но Лиза не удовлетворилась этой отговоркой.
— «Двойные мозги» — что это значит?
— Ну, вот как у меня. Всякий раз, когда я берусь за что-то, меня будто кто-то подталкивает искать прямую и последнюю противоположность этого «что-то». Так, если я вижу нечто прекрасное, меня так и подмывает найти в нем смешное, так что я не могу себе даже представить, что одно может существовать без другого, как нельзя себе представить палку об одном конце. Поэтому, когда я налагаю какую-то точку зрения, я делаю это лишь для того, чтобы на самом деле утвердить прямо противоположную — как ребенок раскачивается на качелях. До тех пор, пока я не нашел к какой-то идее ее антипод, я не могу чувствовать себя спокойным. Возьмем, к примеру, идею убийства — простую, даже примитивную, то есть страшную по своей сути. Она меня не удовлетворяет, и я начинаю развивать ее, умножая на тысячи и на миллионы. И вот в один прекрасный момент она вдруг превращается в идею открывающегося Ока Шивы, что, по легенде, должно привести к гибели мира. Тут я возвращаюсь назад и придаю всему комический оборот, прижав к носу Великого Шивы в нужный момент тряпку с хлороформом, и он вместо уничтожения мира женится на богатой американке.
И, пока я не пройду так по всему кругу, никакая идея для меня — не идея. Если бы ты, не обратив внимания на мою фразу о креме для бритья, оставила меня размышлять дальше, то наверняка на следующем моем витке услышала бы что-нибудь возвышенное и романтическое, а я бы все это время ощущал невыразимое единство этих кажущихся противоположностей.
Однако для Лизы это было внове каждый раз, когда она с этим сталкивалась. «Тот самый сачок» — что это? Загадка. Это могло означать тысячу самых разных вещей; для женщины столь положительного и вполне прозаического темперамента, какой была Лиза (несмотря на ее склонность к истерии и романтике), любое сомнение было чистым мучением. Для женщин такого типа любовь вообще вещь мучительная; им хотелось бы видеть своего возлюбленного за семью замками — своими замками. Даже Любовь в их представлении не могла быть ни чем иным как вполне материальным, отпускаемым на вес товаром, который можно запереть в сейфе или в холодильном шкафу.
Сомнение и ревность, эти не в меру ретивые прислужницы Любви, суть в то же время неизбежный плод Воображения. Однако, употребляя это слово, люди чаще всего понимают под ним отрыв мысли от конкретных вещей. А это дальше всего от истины. Воображение придает идеям зримость, облекает их формой. Короче, это и есть та вера, о которой говорит апостол Павел, — или, во всяком случае, нечто очень похожее. Когда истинное Воображение творит истинные картины того, чего не было, мы ощущаем истинную Любовь и присутствие истинных богов; когда же ложное Воображение манит нас ложными картинами, нам являются идолы
— Молох, Ягве, Джаганнатх и иже с ними в сопровождении всех мыслимых низостей, преступлений и нищеты.
Поднимаясь по каменной лестнице, которая, казалось, никогда не кончится, Лиза думала о том, что она, кажется, и вправду пустилась в путь с грузом еще не разрешенных противоречий. Она была готова без всяких колебаний оседлать тигра, то есть Жизнь. Правда, Саймон Ифф предупреждал ее, что она чересчур склонна действовать импульсивно. Однако, как бы там ни было, он всего лишь констатировал факт, составляющий неотъемлемую часть ее натуры. А это не так уж плохо, и она вновь поклялась, что останется верна себе. Мрачное настроение ушло; она оглянулась и увидела море, лежавшее теперь далеко внизу. Солнце над ним казалось выходом из туннеля, дорогой к любви, тающей в тумане Средиземного моря, и Лиза вдруг ощутила полное равновесие духа, свое единство с окружавшей ее Природой, пришедшее на смену вечной борьбе с нею. Сирил же шел, обратив лицо вверх, к горам; она догадалась, что перед его мысленным взором уже проходит тот вечерний ритуал, который он собирается совершить на террасе их нового дома. Поднявшись на самый верх лестницы, они наконец свернули в тесную улочку, скорее даже тропинку, позади церкви. Тропинка совсем заросла травой; сюда не доносилось даже шума той автомобильной дороги, которая шла через перевал возвышавшейся над ними горы. Время веками точно огибало этот район, не трогая его. Лиза ощутила, что это и было обещанное ей прибежище покоя — и тут же отвергла его. Ее яркая натура не могла жить без постоянной смены впечатлений. Она страдала патологическим эмоциональным голодом, недугом, не менее мучительным, чем аналогичный физический.
Влюбленные свернули по тропе налево, и через несколько минут перед ними появился их замок. Он стоял на выступе скалы, отделенном от основного массива довольно внушительной расщелиной. Через расщелину был перекинут старинный арочный мостик, крутая дорожка без видимых опор, будто парившая в воздухе; мостик вел от деревенской улицы на этой стороне прямо к воротам дома на той. В целом все производило впечатление застывшего водопада, истоки которого начинались где-то у самой вершины.
Сирил перевел Лизу через мост, и они наконец вошли в дом. Дом был совсем не такой, какими Лиза привыкла видеть владения Ордена в Париже; здесь не ждали и не готовились принимать гостей, и обитатели дома редко выходили за стены окружавшего его участка, разве только по хозяйственным надобностям, вероятно, поэтому в доме не сразу отреагировали на их прибытие. Дернув за металлическую ленту звонка, Сирил вызвал такой трезвон, что казалось, будто это звонит штормовой колокол маяка. Тем не менее никто не по* явился, лишь в одной из дверей открылось окошечко глазок. Тогда Сирил поднял левую руку, на которой было надето кольцо с орденской печатью. Дверь тотчас же отворилась, и появился, кланяясь, слуга лет пятидесяти, одетый в черное, со шпагой на левом бедре, такой же, как у его собрата в орденском доме в Париже.
— Что Хочешь, То Делай, вот весь Закон. Я остановлюсь в этом доме.
С этими словами Сирил вступил во владение виллой Ордена.
— Отведи меня к сестре Кларе.
Слуга повел их по длинному коридору, заканчивавшемуся каменной террасой; пол ее был выложен порфиром. В середине террасы находился фонтан, представлявший копию Венеры Каллипига, сделанную из черного мрамора. Балкон террасы был украшен статуями сатиров, фавнов и нимф. Женщина, вышедшая приветствовать гостей, казалась близко знакомой с этими древнегреческими персонажами. Лет ей было около сорока, фигура скорее напоминала кубышку, однако прочную и твердую, лицо было покрыто здоровой загорелой кожей, чего и следовало ожидать от человека, десятки лет живущего на свежем воздухе; на лице едва виднелись следы оспин; глаза были черные, взгляд выдавал порядочность и строгость. Весь ее облик свидетельствовал о преданности и любви к порядку. Именно она управляла домом в отсутствие Саймона Иффа.
Обменявшись приветствием, в строгой формальности которого удивительным образом таилась большая душевная теплота, они перешли к делу. Сирил хотел, чтобы сестра Клара продолжала управлять домом, однако попросил ее учесть, что прибыл сюда ради осуществления одного важного магического эксперимента, а потому ему, возможно, иногда придется отступать от заведенных здесь правил. Сестра Клара легким кивком головы выразила свое согласие; затем, повысив голос, пригласила всех остальных к участию в вечерней церемонии поклонения Солнцу. Руководил церемонией Сирил; завершив обряд, он смог наконец приветствовать своих новых сестер и братьев.
У сестры Клары было две помощницы, молодые женщины, обе худощавые, изящные, походившие на девочек; кожа их была покрыта легким пушком, а полные яркие губы выдавали еще вполне юный возраст. Они держались в стороне от мужчин, которых было пятеро. Первым из них по праву считался достойный брат Онофрио, крепкий, как бык, мужчина тридцати пяти лет, все мышцы которого казались прямо таки стальными благодаря постоянному физическому труду. Рядом с ним стояли еще двое, чуть помладше, а за ними — двое юношей, на вид лет шестнадцати. Занимались они — по крайней мере, насколько это было известно внешнему миру, — целительством, то есть лечили больных, главным образом телесными недугами.
Мужчины имели диплом врача или еще учились на такового, женщины были профессиональными медицинскими сестрами; исключением была лишь сестра Клара, не только имевшая врачебный диплом, но и давно известная как блестящий хирург, равных которому во всей Европе можно было найти едва ли десяток.
Больные, согласно правилам дома, в самом доме не жили; им был отведен лазарет, расположенный в трехстах ярдах от орденской виллы.
Лиза поняла с первого взгляда, что оказалась среди людей, главным для которых была дисциплина.
Они даже двигались так, точно к каждому из них с детства был приставлен прусский фельдфебель. Во взгляде читалось сознание возложенной на них ответственности, казалось, не покидавшее никогда даже шестнадцатилетних юношей. Управляли всем, как уже ясно, сестра Клара и брат Онофрио; другие по мере сил учились у них. Однако даже в учениках не ощущалось духа униженных подмастерьев: оба юноши скорее гордились, чем тяготились своим положением.
Воздух на террасе сделался слишком прохладен, и Сирил отвел Лизу в приготовленные для них покои. Видно было, что комнаты приготовлены с заботой, однако Лизу это скорее разочаровало, потому что ее комнаты были обустроены слишком «по-женски». Из всех возможных цветов спектра для убранства комнат было выбрано три: голубой, белый и серебряный. Обои, ковры, даже одеяла беспрекословно подчинялись этой кем-то раз и навсегда заданной гамме.
Картины и статуи изображали одну лишь Артемиду, и все предметы в комнатах по мере возможности имели форму полумесяца. Единственным металлом, из которого было что-либо сделано, было серебро. Там, где полумесяц не подходил как форма для практических целей, его заменяла девятиконечная звезда. На столике возле кровати лежали всего три книги — «Эндимион» Китса, «Атланта в Калидоне» Суинберна и еще что-то; впрочем, книг в спальне была целая полка.
Пролистав их позже, Лиза убедилась, что все они были посвящены Луне или так или иначе навеяны ею. В благовониях, курившихся в небольшой — разумеется, серебряной! — курильнице, явно преобладала камфора. Вообще вес было устроено или подобрано таким образом, чтобы постоянно напоминать Лизе о спутнике Земли. Вскоре она обнаружила, что этот замысел включал и заботу о ее меню: оно состояло исключительно из ингредиентов, которые в разные времена относили к лунным, будь то по присущим им свойствам или просто потому, что их посвящали богине Диане.
После начала эксперимента в ее комнаты не дозволено было входить ни одному мужчине.
С некоторым страхом Лиза внезапно убедилась, что замысел Сирила не предусматривал с ее стороны никаких возражений. В ответ на это Сирил, загадочно улыбнувшись, принялся объяснять, почему он избрал именно Луну в качестве приманки для души-бабочки, предназначенной к поимке в «Сачок.
— Луна — самая сильная планета в твоем гороскопе, — начал он. — Она находится в знаке Рака, то есть ее влияние очень велико. Правда, Солнце и Меркурий составляют к ней квадратуру, а это не очень хорошо: у тебя могут быть трудности… определенного рода. С другой стороны, Нептун составляет секстиль к ней, а Юпитер с Венерой — даже тригон. Таким образом, получается очень хороший гороскоп, а для нашего эксперимента — почти идеальный. Единственную серьезную проблему может представлять соединение Луны с Ураном; во всяком случае, они находятся слишком близко друг к другу, чтобы одна из планет не мешала другой. Мой собственный гороскоп сочетается с твоим довольно хорошо, потому что я по преимуществу солнечный тип, хотя — такова уж воля небес! — Уран на асценденте несколько портит дело; но, во всяком случае, мы с тобой прекрасно дополняем Друг друга. Однако я не стану ни воздействовать на тебя каким бы то ни было образом, ни требовать от тебя чего-то. Ночевать я буду там же, где остальные мужчины, то есть в нижнем этаже квадратной башни, которую отделяет от всего дома магическая преграда. Мы все будем постоянно работать, чтобы усилить влияние Луны и исключить возможные помехи со стороны. Сестра Клара очень хорошо умеет вести такую работу, она училась этому двадцать лет; кроме того, в последние лет десять она даже не разговаривала ни с одним мужчиной, если к этому не было совершенно неизбежной необходимости. Ученицы следуют ее примеру. Не потому, что они дали клятву — любая клятва свидетельствует лишь о слабости и непостоянстве духа; дамы нашего Ордена всегда следуют своей собственной воле, не нуждаясь в контроле извне. Ступай же и исполняй! — закончил он неожиданно серьезным и мрачным тоном, и Лиза почувствовала вдруг, как страшны могли бы быть его гнев или его презрение. Настало следующее утро; проснувшись, Лиза испытала удивительное чувство покоя и защищенности и поняла, что главной его причиной были неукоснительно соблюдавшиеся правила дома. Подъем до рассвета; ритуальное омовение, призванное очистить не только тело, но и душу, чтобы они чувствовали себя как бы заново рожденными; затем — торжественный, исполненный радости ритуал поклонения Солнцу: после этого начинался день. Прожитые годы словно ушли от Лизы; она казалась себе маленькой девочкой, вновь вступающей в жизнь.
Новолуние, избранное началом эксперимента, должно было наступить еще через неделю; однако для Сирила Грея эта неделя была полна хлопот. Вместе с братом Онофрио, с которым они интуитивно очень сдружились, они обследовали все оборонительные устройства замка до сантиметра. Замок и так был хорошо укреплен; террасы были огорожены мощными каменными стенами, углы и закругления которых напоминали о крепостях прошлых войн, лучшим образцом их может служить Форт-Вильям неподалеку от Калькутты.
Однако оборона, которую стремились совместно наладить маги замка, была иного рода. Задача состояла в том, чтобы окружить замок и всю прилегающую территорию чем-то вроде магического круга, через который не могла бы проникнуть никакая непрошеная сущность. Магическая защита у замка, конечно, была, и давно, однако с учетом новых условий требовалось заново укрепить ее. До сих пор было вполне достаточно держать врата территории «закрытыми» для двойников и прочих астральных сущностей, посылавшихся Дугласом и иже с ним; однако теперь очевидно требовалось установить барьер и перед ищущими воплощения душами, то есть существами, имеющими на то данное Природой право. Одно дело — отгонять астральных двойников или элемента-леи, которые хоть и имеют три измерения, однако, по теории, суть всего лишь периферийные ответвления своих истинных сущностей, то есть иллюзии; обратившись к грамматике, их следовало бы называть «прилагательными», а не «существительными». И совсем другое — живая душа, реальная уже сама по себе: Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда. Отговорить душу, твердо вознамерившуюся найти себе обиталище в земной жизни, было делом нелегким, и гарантии не мог дать никто. Сирил уповал на здравый смысл душ-кандидатов, ведь они не могут не видеть, что их приходу не рады, или что условия, в которых они окажутся, не соответствуют их ожиданиям. Во всяком случае, он всегда стремился помешать инкарнации, если видел, что место и окружение, в которых предстояло расти будущему ребенку, для него враждебны, и душе приходилось отступаться от своего замысла, оставляя за собой на физическом плане то аборт, то мертвые роды, а то и, когда лишенному души телу все-таки удавалось выжить, какого-нибудь вампира или идиота, которые где-то в Библии названы «глухими душами», потому что «свято место пусто не бывает», и вакансию рано или поздно всегда занимает одна из тех неприкаянных сущностей, с которыми так часто сталкиваются неосторожные маги.
Сирил Грей, всегда и в особенности теперь стремившийся к человеческому идеалу, надеялся, что созданные им условия «отпугнут» нежелательные души, как присутствие стаи волков отпугивает ягненка; кроме того, он рассчитывал вовлечь в действие космические силы, эманация которых послужила бы «маяком» нужной душе. Он уже хорошо представлял себе, какая это должна быть душа, — подвижная, ощущающая притяжение целого хора сродных душ, которые тоже не могут не заметить приближения родственного существа, — и сосредоточивал свои магические силы на этой идее человеческого братства.
