Примарно beneuolentiae dignitur exspecto, уповая на кало-кордию предстоятеля моего, ниже сообщаю, акцептации василевтической донации ради, эвенты-верифика-ты, от Алъфы и до Омеги, иже детерминируют omnia claudia puncta Ерореае вое, алъфийно калапрактико, омегий-иожекакодемопикозело. Фортуною пре. дестиновапо бяху, о'то аихейб erat партено- родо-дактиличеп, соф же тартаро-эребо-инфернален быстъ'.

      (Смысл этой мешанины латинских, еврейских и греческих слов примерно таков: «Сперва прошу соизволения милостиво выслушать меня надеясь на добросердечие начальника моего, ради снискания того что я заслужил перед высочайшим взором, и сообщаю фактические события как они произошли от начала и до конца, чем и определяются все ключевые пункты моего повествования, в начале столь благоприятного а в конце столь удручающего. Судьба распорядилась так, что начало было девственно розовоперстым, конец же чёртово-дьяволо-адским)
      Этими волнующими словами начинался отчет главного эмиссара Дугласа своему начальнику. Цитировать все четыреста восемьдесят восемь страниц мы, конечно, не будем. Дуглас и сам не читал его; план задуманной Весквитом операции был ему известен, а несколько практических вопросов, заданных Абдул-бею, довершили картину. Закончив аудиенцию, Дуглас отпустил Артуэйта с Абдул-беем, велев им находиться в постоянной боевой готовности, ожидая дальнейших распоряжений. То, что он узнал, повергло его в крайнее раздражение; провал операции лишь усилил его ненависть к Сирилу Грею. Мало того, было ясно, что тот нашел себе достойных помощников. Видно, ему придется самому ввязаться в битву. А этого Дугласу как раз очень не хотелось. До сих пор он пытался лишь натравить на Сирила пару-другую продажных лондонских журналистов, однако Грей, судя по всему, не обратил на их клеветнические выпады никакого внимания. Впрочем, сдаваться Дуглас не собирался. Внимательное изучение записей Весквита не дало ему почти ничего. Он не знал, можно и нужно ли было доверять предсказаниям, полученным от «оракула» через Абдул-бея; не знал он и того, как погиб Весквит. В труде Артуэйта об этом ничего не говорилось. Запрошенные им дел подтвердили, что избранный Весквитом метод был верен, однако и они не могли объяснить, как же все возможно проникнуть в крепость противника изнутри.
      Поразмыслив, Дуглас понял суть тактики Грея и убедился, что самым слабым звеном в цепи обороны замка; действительно была Лиза; однако никакой возможности! подобраться к ней он пока не видел. В подобных малоутешительных размышлениях он и провел время почти до утра, когда вернулась его жена со своей «ночной прогулки». Войдя в комнату, она выложила на стол два франка.
      — И это все?! — вскричал Дуглас. — Весна на дворе, так что давно пора опять приносить по пять франков! То что ты не так смазлива, как раньше, тебя не оправдывает.
      По обыкновению, он не мог не подбавить в свое и без того мало радушное «приветствие» ядовитой горечи унижения. Держась большим барином, он вообще редко щадил чувства собеседников, кто бы они ни были; же он намеренно унижал жену, чтобы лишний раз подчеркнуть всю глубину ее падения. Деньги, зарабатываемые ею, ему были не нужны, на виски ему и так хват и тем не менее он выгонял ее на панель с упорством, которое сделало бы честь и профессиональному сутенеру В своей утонченной жестокости он никогда не бил ее, же пальцем не трогал, чтобы она не подумала, будто ее любит. Для него она была лишь игрушкой, средством удовлетворения своей страсти к мучительству; для нее же он был тем единственным человеком, которого она любила.
      Она провела под дождем всю ночь, проделав путь от Бульваров до кафе, служившего им приютом; жалкая, несчастная, насквозь промокшая, она сумела найти лишь одно оправдание своей непривлекательности — оправдание, которое заставило бы застрелиться любого мужа, в душе которого осталась хоть капля порядочности и чести, хоть одно воспоминание о собственной матери. Дуглас же вместо этого, помолчав, вдруг объявил ей, что очень скоро все будет иначе — вот только вернется в Париж доктор Баллок.
      Несмотря на все унижения, которым он подвергал ее годами, стараясь погубить и покрыть несмываемым позором, она еще находила в себе силы сопротивляться. Однако в этот раз она не успела и рта раскрыть в свою защиту, как Дуглас вскочил на ноги с блеском очередного адского замысла в глазах:
      — Да, именно так! Ладно, ступай ложись на свою солому, грязная потаскуха. И благодари свою звезду, что от тебя еще есть какой-то прок — даже без смазливой рожи. Спать Дуглас отправился, лишь когда уже окончательно рассвело, потому что осенившая его идея дала обильную пищу воображению, и он с удовольствием обдумывал детали. Перед тем как удалиться к себе, он разыскал служанку, уже переодевавшуюся для выполнения своих дневных обязанностей, и послал ее за виски, чтобы хорошенько выпить напоследок.
      Проснулся он далеко за полдень; вызвав к себе мадам Кремерс, которая стала для него чем-то вроде мальчика на побегушках, он велел ей пойти на телеграф и немедленно вызвать в Париж Баллока, и пусть тот прихватит с собой своего друга Батчера.
      До сих пор Дуглас отказывался иметь дело с этим Батчером. Это был шарлатан из Чикаго, возглавлявший там фальшивый орден розенкрейцеров. Он давно пытался заручиться поддержкой Дугласа и его Ложи в надежде поправить свои финансовые дела, но тот, не усмотрев для себя в дружбе с ним никакой выгоды, уклонился от встречи. В свой орден Дуглас предпочитал принимать людей приличных; преступники требовались ему лишь для высших должностей. Однако в этот раз Дугласу вспомнилась одна деталь биографии Батчера, как нельзя лучше соответствовавшая его новому замыслу; вот почему он вызвал его в Париж.
      Личная встреча с Дугласом была большой (хотя и сомнительной) честью. Он редко принимал у себя кого-либо — за исключением тех, чьи акции в данный момент высоко котировались в его глазах. Да и сама обстановка его «гнезда» мало подходила для того, чтобы приглашать туда эзотерически настроенных герцогинь. Для приема посетителей подобного рода у него были в Париже две другие квартиры. Ибо, тщательно оберегая свое инкогнито от членов Черной Ложи, он всегда был к услугам людей влиятельных и богатых. Свою рыбку Дуглас предпочитал ловить сам, зная, какими липкими умеют быть пальцы его подчиненных.
      Одна из этих квартир находилась в самом фешенебельном квартале Парижа. Это были скромные апартаменты шотландского аристократа самых чистых кровей. Обставлены они были неброско, но дорого. Даже с портретами предков Дугласу удалось не переборщить. На почетном месте в гостиной лежал меч, якобы принадлежавший Роб Рою. Одна из легенд, которыми хозяин квартиры потчевал своих гостей, заключалась в том, что этот славный горец был его предком, поскольку полюбившая' его фея произвела на свет на редкость здоровое потомство. Другая легенда гласила, что он сам был не кем иным, как королем Иаковом IV Шотландским, пережившим Флодденскую битву вступившим в некий тайный орден и таким образом обретшим бессмертие. Несмотря на то, что сопоставление этих легенд должно было бы вызвать; по меньшей мере массу вопросов даже у самого непредвзятого человека (не говоря уже о полной невероятности самих легенд), они, тем не менее, заглатывались его теософически настроенными гостями с величайшей охотой, как самая лучшая наживка.
      В этой квартире Дуглас принимал людей легковерных, для которых громкий титул заслонял все на свете; и роль эта удавалась старому пропойце и обманщику как нельзя лучше.
      Вторая квартира была призвана изображать келью отшельника; это был частный домик с хорошо ухоженным садом, какие иногда еще встречаются в Париже в самых неожиданных местах.
      Домик принадлежал одной пожилой даме, которая души не чаяла в своем интеллигентном и благовоспитанном постояльце. Тут Дуглас играл роль старого мудреца, святого, анахорета, давно отошедшего от мирской суеты, питающегося лишь сырыми овощами или иной вегетарианской пищей, и пьющего только напиток, услаждавший уста праотца Адама, то есть простую воду. Периоды своего долгого отсутствия сей святой муж объяснял необходимостью путешествовать по иным мирам, требовавшей участия его не только астрального, но и физического тела. На самом же деле он, конечно, навещал эту квартиру, лишь когда ему требовалось встретиться с «рыбкой», для которой титулы не имели значения, ибо их у нее и у самой было достаточно, зато имелось навязчивое желание познать мистическую истину, носителем которой и не мог быть никто иной, кроме святого отшельника.
      Для приема чикагского «розенкрейцера» Батчера Дуглас избрал первую из вышеописанных квартир. Сам он был одет в строгий твидовый костюм, на лацкане которого красовалась розетка ордена Почетного легиона.
      Подобный антураж мог смутить любого, даже самого наглого чикагского гангстера; однако Дуглас умел подбадривать нужных ему людей.
      — Я чрезвычайно рад познакомиться с вами, мистер Батчер! — произнес он радушно.
      — Позвольте мне предложить вам сесть. Надеюсь, что вот это кресло не покажется вам недостойным принять вас в свои объятия. — И, скромно улыбнувшись, добавил: — Когда-то оно имело честь принимать легкую ношу тела Его Величества Фридриха Великого.
      Вошел слуга, одетый, как подобает, в традиционное шотландское платье, и предложил гостям виски и сигары.
      — Черт подери! — воскликнул американец. — Вот это, я понимаю, виски, граф! Такой виски я пробовал только один раз, в детстве, когда упал с дилижанса, и мне влили его в глотку, чтобы оживить; примите мою чувствительнейшую благодарность!
      — Этот виски — из запасов герцога Аргайля, — заметил Дуглас самым любезным тоном. — Кстати, мистер Батчер! В свое время я знавал одного графа Батчера; вы не его родственник?
      Батчер, не знавший даже, как авали его деда с бабкой, воспринял этот пассаж скорее аллергически. Его мать была проституткой и наркоманкой, «сломавшейся» на допросе в участке, и это он помнил слишком хорошо. Откусив и выплюнув кончик сигары, он выпалил прямо в лицо Дугласу:
      — Это что, допрос? Тьфу! В нашем ордене — розенкрейцеров, я имею в виду, — принято интересоваться лишь тайными науками и философским камнем. Что же до моих предков, то я знаю, что они жили в Иллинойсе, а до остального мне дела нет.
      — О, я интересуюсь лишь подробностями, которые могли бы сыграть роль в задуманной нами магической операции, — ничуть не смутился Дуглас. — Генеалогия, знаете ли, это великое дело. Так, мне было бы чрезвычайно приятно убедиться, что вы один из дорсетширских Батчеров — или пусть даже из их шропширской ветви. В обеих ветвях способность иметь вторые мозги развита необычайно ярко.
      — Прошу прощения, сэр, — прервал их беседу осторожно вошедший слуга, — его светлость герцог Хантский просит принять его по неотложному делу, касающемуся фамильной чести. Он ждет внизу.
      — К сожалению, я занят, — высокомерно ответил Дуглас. — Пусть оставит мне записку.
      Лакей удалился с торжественным поклоном.
      — Извините, ради Бога, — небрежно обронил Дуглас. — Некоторые клиенты бывают так назойливы! Но что поделать, такова наша печальная обязанность. Впрочем, за чем я вам все это рассказываю? Вы, разумеется, и сами не раз могли в этом убедиться.
      Батчера так и подмывало соврать в ответ, что сам Джон Пирпойнт Морган частенько приходит занять у него денег, но так откровенно обманывать хозяина он все-таки не решился. Правда, в столь сногсшибательные успехи самого Дугласа на почве обирания богатых идиотов Батчеру тоже верилось с трудом.
      — Что ж, перейдем к делу, — меж тем промолвил Дуглас, вперяя в гостя подчеркнуто серьезный взгляд и мысленно потирая руки, оттого что его новый план уже начинает приносить плоды.
      — Итак, зачем же я вам понадобился? — продолжил Дуглас. — Скажу откровенно: вы мне нравитесь, тем более, что я уже давно слежу за вашими действиями и восхищаюсь их результатами. Так что вы смело можете рассчитывать на любую помощь, которую я в силах вам оказать.
      — Олл райт, граф, — обрадовался Батчер, энергично сплевывая на пол. — Считайте, что шар уже в лузе. Но, чтобы я мог как следует раскопать эту жилу, нужно, что бы меня приняли в долю.
      — Еще раз прошу извинить меня, — Дуглас элегантно поклонился, — однако боюсь, что длительное пребывание в Париже заставило меня изрядно подзабыть родной английский. Не будете ли вы так любезны выразиться не много понятнее?
      — Да я все о том же, граф. Вес эти штучки вашей Ложи — ну, там, дипломы, значки и прочая требуха — работают, как хороший паровоз, знай прицепляй вагоны. За это платят! Вот почему я готов сейчас же купить у вас проездной билет.
      Дуглас изобразил недоумение.
      — Да знаете ли вы, о чем просите? — спросил он, возвышая голос. — Понимаете ли вы, что мы не можем отдавать священные арканы наших знаний в неосторожные руки? Так вот, я скажу вам, что уже очень многие, чьих имен лучше не называть, до сих пор цепляются остатками ногтей за скалы, окружающие Бездну, надеясь не свалиться в нее, ибо профанам не дано проникнуть в тайный смысл Каабы Невыразимого! Если бы вы знали, сколько таких любителей Непознанного, а на самом деле всего лишь искателей приключений на свою голову, осаждают нас ежедневно! Спаси, Господи, их души, и наши тоже…
      Тут Дуглас перешел на речитатив, слова которого невозможно было разобрать: возможно, это был один из мертвых ритуальных языков. На Батчера это, во всяком случае, подействовало, так что он даже снял ноги со стола.
      — Нет, правда! — воскликнул он. — Я же по честному! Бизнес хороший, так почему бы вам в нем не поучаствовать?
      — Я уже убедился, что ваши слова заслуживают самого, пристального внимания, — сменил Дуглас гнев на милость. — Однако для того, чтобы пройти через врата, охраняемые демонами, которые больше всего на свете любят пожирать профанов, требуется немалое мужество.
      Готовы ли вы переступить порог этой лестницы, ведущей в Бездну?
      — О, со стариком Цербером я давно уже в хороших отношениях. Схвачено. Дайте мне диплом, который позволит придавить конкурентов в Чикаго, Сент-Луисе» прочих Чертовых Выселках, и я отплачу вам сторицей Теперь вы понимаете мой английский?
      — Теперь я понимаю, что вы не собираетесь отказываться от своего первоначального намерения.
      — Это-то само собой. Если надо, за меня поручится сам Эндрю П. Сатана.
      — Что ж, в таком случае я буду рад включить ваше имя в список, составляемый для нашего стража врат.
      — И во что мне это встанет?
      — Простите, не понял.
      ?Сколько я должен буду вам заплатить? Назовите свою цену! Неужели только это до сих пор мешало вам принять меня? Вовсе ни к чему было держать меня в очередниках столько времени.
      — Цена для всех одна. Инициация стоит тысячу франков.
      — Что ж, думаю, на такую сумму я вполне могу раскошелиться, не пустив по миру своих малых детушек.
      — Деньги можете перевести на счет моего личного казначея, вот адрес. И еще вам придется заполнить формуляр кандидата.
      Они перешли к бюро (украшавшему в свое время, по словам Дугласа, библиотеку Людовика XIV), на котором лежало, судя по роскошной виньетке и адресу, личное письмо от германского кайзера и послание от президента Пуанкаре с приглашением к ужину — «совершенно попросту, дорогой друг, безо всяких чинов», — чтобы Батчеру было па что полюбоваться. «Формуляр кандидата» оказался весьма впечатляющим документом, легко сошедшим бы за торжественный договор о вечном мире между двумя государствами средней руки. Правда, требовать росписи кровью Дуглас не стал: он был выше этих средневековых условностей. Батчер расписался самой обыкновенной авторучкой.
      — А теперь, мистер Батчер, — произнес Дуглас, — я надеюсь, что и вы не откажете мне в одной маленькой услуге.
      — Выкладывайте, граф! — с готовностью отозвался Батчер. — Я согласен даже купить у вас собрание сочинений О. Генри в девятнадцати томах, с иллюстрациями и золотым обрезом.
      Дуглас не знал, что книготорговцев американцы боятся больше, чем гремучих змей, однако понял, что гость не прочь заключить с ним сделку — само собой, на разумных условиях.
      — Я слышал, что вы были священником римско-католической церкви.
      — А у меня второе имя, между прочим, Питер: родители дали мне его в честь Святого Петра.
      — И все же, отвлекаясь от святцев, если позволите: этот сан по-прежнему на вас?
      — А как же! — не стал возражать Батчер. — Утверждено канцелярией Большого Даго Бенедикта. Просто у меня тогда так фишка легла. Я ведь родом из Миссури, а там обманывают, кто как может. Четыре «пирамиды» подряд! Нет, сработано было чисто; для меня это было все равно что сыграть в рулетку. Они меня прямо-таки на руках носили. Так что тут все в порядке.
      — Однако вас лишили права произносить проповеди — из-за какого-то скандала, если я не ошибаюсь?
      — В то время я держал еще спортивный клуб; в нашем штате, знаете ли, популярен бег с препятствиями.
      — Слухи о ваших махинациях дошли до епископа, и он счел это несовместимым с вашей миссией священнослужителя.
      — Ага, это был вылитый Келли.
      — М-м… Вы имеете в виду епископа Келли? Я тоже нахожу безвкусным его дисциплинарное рвение. Но сана вас тем не менее не лишили? И ваши требы до сих пор имеют силу? Если вы, скажем, совершите таинство помолвки или брака, оно будет считаться действительным?
      — На все сто. Аллилуйя и отпущение грехов гарантируются. Фирма «Святой Павел», товарищество с неограниченной ответственностью, обращаться в контору храма Святого Иакова.
      — Что ж, тогда я попрошу вас, сэр, оказать мне любезность и послезавтра, в девять вечера, совершить над двумя людьми таинство святого крещения. После этого, если вас не затруднит, нужно будет еще сочетать их законным браком.
      — Аминь.
      — Значит, я могу на вас рассчитывать?
      — Ноги в руки, и я у вас.
      — Церемония должна быть самой обычной; постарайтесь только не опаздывать, мистер Батчер. Необходимое облачение у вас имеется?
      — Достанем.
      Обменявшись с хозяином еще несколькими любезностями, новый «ученик чародея» отправился восвояси.
      В тот же вечер состоялась еще одна, не менее замечательная беседа.
      Лорд Энтони Боулинг был приглашен на ужин к Саймону Иффу, и разговор, как всегда, скоро перешел к излюбленной теме старого мистика — к Пути Дао.
      ? В связи с тем, что ты говорил о необходимости общаться с газетчиками на их уровне, — заметил Саймон Ифф, — я вспомнил об одном из парадоксов Магики. Если ты помнишь, в Библии есть место, где говорится, что на вопросы глупца нужно отвечать сообразно мере его глупости, а чуть дальше, почти в следующем стихе, что этого как раз делать не следует. Это, так сказать, документальное подтверждение той же истины, которую мы выражаем другими словами. С любой антитезой можно поступить двояко: сравнять с землей на ее собственном уровне или отступить на уровень более высокий. Огонь ведь тоже можно остановить огнем, а можно водой. Это — грамотная магия. Один способ тут неотделим от другого: либо ты изменяешь объект, либо уходишь на более высокие этажи. Черный же маг или, лучше сказать, колдун, чтобы не профанировать слово «маг», всегда отступает на низший уровень. В качестве аналогии можно взять, скажем, банковского клерка. Предположим, что однажды этот джентльмен обнаруживает несоответствие между своими тратами и размерами своего жалованья. В этом случае он может, например, переменить образ жизни, чтобы уменьшить траты, или начать работать с удвоенным усердием, чтобы увеличить свой заработок. Но есть и третья возможность, которой не преминет воспользоваться человек с характером колдуна. Колдун попытается раздобыть денег низкими средствами. Он может начать играть; проигравшись, он спустится еще ниже, станет воровать и в конце концов дойдет до того, что убьет родную мать, чтобы получить страховку.
      Здесь следует отметить, что, теряя таким образом почву под ногами, он испытывает все больший страх. Сначала он всего лишь недоволен начальством, которое мало ему платит; потом он боится, что в игре его обманут партнеры; далее он начинает бояться полиции, и этот страх уже прочно вселяется в его душу; и, наконец, приходит самый жуткий страх — страх перед палачом, к которому этот путь приведет его рано или поздно.