Странная улыбка изогнула губы Царя.

— Ну, а что скажет сэр Питер? — спросил он с некоторой ленивой игривостью.

Я внезапно остро представил себе, как я смехотворно выгляжу, точно больная обезьяна с полотенцем на голове. Я сорвал его и швырнул на пол.

Лала тотчас же его подняла. Я воспринял этот жест, как оскорбление. Со мной обращались, как с человеком, который вечно досаждает, создавая беспорядок в чужой студии. Это усугубило мою угрюмость.

— Неважно, что я скажу, — сердито ответил я. — Но поскольку вы спрашиваете, я скажу так: возьмите ее, держите ее и чтобы больше я о ней не слышал. И на том вам спасибо.

Звук моего голоса заставил меня скривиться. Неужели я настолько увлекся, что позволил себе говорить так вульгарно? Необычным образом все, что происходило, делало мою позицию все менее и менее достойной.

Тут вмешалась Лу. Весьма насмешливым тоном она изрекла:

— Ага, Бэзил, он отпускает меня. Я перехожу к вам незапятнанной. Вы можете быть верны своему обещанию, не нарушая вашей веры.

Она поднялась с диванчика и приблизилась к его креслу. Она бросилась к его ногам и уткнулась лицом ему в колени; протянув к нему руки, она пыталась погладить его лицо.

— Да, — Царь ласково потрепал ее волосы. — Мы свободны, и я сдержу свое обещание. Я вас вылечу и заберу с собой. Но вы позволите мне выдвинуть одно условие?

Лу подняла лицо. Несмотря на физическую немощь последних нескольких месяцев, любовь еще способна была перевоплотить ее телесно. Она была лучезарно прекрасна, и только и ожидала, чтобы Лам заключил ее в свои объятия. Она вся дрожала в страстном экстазе.

Я схватился за ручки моего кресла в тщетной ярости. На моих глазах единственная женщина, которую я любил, отказалась от меня, отвергла с презрением, и предлагала себя другому мужчине так же импульсивно и порывисто, как некогда предлагала себя мне. Нет, клянусь всеми силами Ада, это было еще хуже! Ибо я домогался ее восторженно, а он не делал никаких усилий.

— Одно условие? — ее голос звонко и чисто звенел на всю студию. — Я всецело дарю себя тебе, мой Властелин и Любовник; владей и наслаждайся моим телом и душой. Что мне условия?

— Ладно, — кивнул Царь Лестригонов, — это и в самом деле лишь одно маленькое условие; и чтобы доказать, что я сдерживаю обещания, я должен сдерживать их все. Видите ли, я ведь обещал вылечить и сэра Питера, а поэтому мое условие таково — он тоже едет вместе с нами.

Она вскочила на ноги, точно ужаленная коброй. Ее вытянутые руки боролись с податливым воздухом. Ее унижение нельзя было выразить словами. Царь убрал трубку в карман, встал и потянулся, словно огромный, ленивый лев. Он обнял ее и, крепко удерживая, пристально взглянул в ее измученное лицо: ярко-алая ломанная линия ее рта растянулась трагически в квадрат, из которого хотел и не мог вырваться вопль. Лам нежно встряхнул ее за плечи. Напряженные мышцы Лу стали расслабляться.

— Так по рукам, крошка? — спросил он.

Ее рот закрылся, затем изогнулся в прелестной и счастливой улыбке. Мрачное пламя вожделения угасало в ее глазах. В них теплился свет понимания.

Царь обнял ее за талию и подвел ко мне. Крепко взяв меня правой рукой под плечо, он поднял меня со стула, точно Геркулес, дотянувшийся до самых темных бездн Ада, и вытащивший оттуда на свет божий чью-то проклятую душу.

Он соединил наши руки и накрыл их своими.

— Кого соединил вместе Бог, — произнес Лам торжественно, — да не разлучит никто из людей.

Поворот на каблуках, и перед нами снова предстал человек решительного действия.

— Мейзи, — распорядился он, — ключ у вас. Поезжайте, упакуйте их вещи и оставьте их в зале ожидания вокзала Виктория. Лала, позвоните и закажите для этих добрых людей каюту. В Лондоне нам не место, чересчур много филантропов бродит вокруг, высматривая, кого бы сожрать. Позвоните Дюпону, пускай пришлет обед на пятерых к семи часам. Мы успеваем на десятичасовой поезд и будем в Телепиле sabse jeldi.

Мейзи уже не было в студии, а Лала закончила телефонировать, прежде чем он сказал эту речь. Он обратился к нам с той же подчеркнутой спешкой.

— Ну что, молодые люди, — голос его звучал бодро. — Ваши нервы разодраны в клочья, и неудивительно. Белые таблетки для обоих, и немного героина, чтобы придать им сладость. Потом вы же пропустили ланч! А это совсем нехорошо. Что же, мы устроим старомодное, роскошное чаепитие. Насколько мне известно, в ведерке с углем или где-то там имеется кое-какая еда, и Лала нам что-нибудь сварит, покамест я буду намазывать масло на хлеб. А вы посидите и обсудите свои планы относительно медового месяца номер восемь, или какой он там у вас по счету. И не мешайте мне, потому что я буду очень занят. В самом деле, вам повезло, что я привык собираться в трехлетние кругосветные экспедиции за три минуты.

Чай был готов через полчаса. Лу и я сидели на софе, потрясенные и расстроенные всем, что мы пережили. Морально, умственно, физически — оба мы были снедаемы жесточайшей усталостью. И все-таки волны ее напрасно бились в молчаливую и неподвижную скалу нашего возвышенного блаженства. Оно не находило выражения. Слишком утомлены мы были. И, тем не менее, мы ощущали некой глубиннейшей частью нашего сознания, с которой впервые были беспощадно сорваны все ее покровы, что такое блаженство существует. Оно было всегда, «испокон века», и будет всегда. Оно не зависит ни от времени, ни от пространства. Это был невыразимый союз, в бесконечности бытия каждого из нас, и наших индивидуальностей.

Я должен воздержаться от детального описания нашей поездки в Телепил. Если другие доберутся до местных красот, то они очень быстро придут в упадок. Как бы то ни было, не будет особенного вреда, если рассказать про само это место, особенно если уже не менее трех тысячелетий назад оно стало одной из известнейших точек на планете. И одним из основных поводов для этого было то, что уже в те времена его украшали развалины забытых цивилизаций. Сегодня же рука человека начертала эфемерные надписи повсюду на огромных скалах, что нависают над городом.

Приближаясь к Телепилу с запада, мы были поражены, когда могучий утес устремился вдруг на нас, точно поезд из-за поворота. Словно новый Гибралтар, он возвышался на фоне неба на триста пятьдесят метров над уровнем моря. Он занес над городом две свои огромные лапы, будто присевший лев, играющий со своей добычей, перед тем, как ее пожрать — что, собственно говоря и соответствовало действительности.

Крупнейшей тамошней достопримечательностью является величественный собор, построенный в эпоху норманнов. Он стоит на выступе прямо над краем отвесной скалы, а внизу уже под ним, как раскрытый веер, лежит сам городок. Его ничтожность столь же подчеркивается присутствием собора, сколь и вид собора усугубляется скалами; и все же, когда тебе знакомы размеры обычных построек, нельзя не отметить разницу масштабов.

Городок служит мерилом громадных размеров собора; и как только ты их постигнешь, они сами в свою очередь превращаются в мерило величия скал.

Мы прошли пешком от вокзала до резиденции Царя Лестригонов, высоко на горном склоне над прилегающей к скалам морской косой. Тут и там над нами возвышались утесы. Они были рассечены остроконечными глыбами и глубокими оврагами; но поверх самых ужасных обрывов мы могли видеть останки наследовавших друг другу цивилизаций; греческие храмы, стены римских укреплений, водохранилища сарацинов, ворота норманнов и другие постройки всех времен медленно погибали на иссохших и мрачных уступах.

Тяжелая эта была для нас работа — восхождение на холм — при таком никудышном состоянии нашего здоровья. Мы были вынуждены то и дело присаживаться на громадные камни на обочинах троп, извивающихся среди вспаханных полей, утыканных кривыми и серыми оливами.

Воздух этих мест был в высшей степени опьяняющий, однако даже упоение им только усугубляло стыд за наше негодное физическое состояние. Мы два или три раза прибегли к героину, пока шли. Непонятно было, почему мы не взяли повозку хотя бы на часть пути. Но это, несомненно, являлось частью плана Царя Лестригонов, дабы мы терзались осознанием нашего бессилия в столь божественном месте, где голоса природы сливались в хор, подстегивающий нас к физической активности. Наша немощь не казалась такой отвратительной в Лондоне, в отличии от того, каким он стал в этом священном храме прекрасного.

Самого же Лестригона возвращение домой, похоже, взбодрило до необычайности. Он скакал по камням как молодой козел, пока мы, задыхаясь, тащились вверх по склону. А когда мы отдыхали, Лам рассказывал нам историю исторических памятников, усеивавших эти склоны.

— Это место поможет вам подправить ваши понятия, — заявил он, — о вечном, насколько что-либо вообще вечно.

И мы действительно глубоко ощутили тщету человеческих попыток, созерцая наслоения цивилизаций, и взирали на последнюю из них внизу, все еще процветающую, хотя признаки упадка были очень даже налицо. Современный город возводился даже не помышляя о противостоянии столетиям. Он был по сути своей хлипок и готов развалиться на глазах; события последних нескольких часов не раз свидетельствовали не только о социальном беспорядке, в любой момент готовом превратить все его современные устройства в руины, но еще и о недостатке энергии и расхлябанности со стороны каждого из аборигенов, с кем нам довелось пообщаться.

Наша маленькая экскурсия явно предоставляла им неслыханную возможность хорошо подзаработать. Однако, никому из них не хотелось удовлетворить даже наименьшую из человеческих амбиций: добиться расположения попутчиков.

— Не падайте духом, — смеялся Царь. — Ваша беда в том, что вы не там ищите постоянства. Видите этих двоих?

На дороге под нами внизу шли два козопаса. Один гнал свое стадо из города после доения, а другой вел своих коз с той же целью вниз.

Царь процитировал две строки греческой поэзии. Я не помнил язык настолько, чтобы их перевести, но слова звучали необычайно знакомо. Их перевел Царь.

«Город Телепил, где пастух, ведущий стадо в город, приветствует другого, выходящего из города, и тот повторяет его приветствие. Люди в этом краю могут получать двойную плату, если в состоянии обходиться без сна, ибо они трудятся по ночам не меньше, чем в дневное время».

— А написано это три тысячи лет назад, и даже само имя женщины, сочинившей эту поэму, утеряно. Но вот пастухи, приветствующие друг друга сегодня, также как и тогда, остались. «ПАNTA PEI», — сказал Гераклит, «все течет». И все, что пытается избежать этого закона, все, что полагается на собственные силы, становится косным, тщиться скомандовать «Стоп!» — оказывается разбито неумолимыми волнами времени. Считается, что сталь крепче воды; но мы не можем построить корабль, который противился бы ее действию. Сравните тихое веянье ветров с несгибаемой скалой. Мы и сегодня наполняем ими наши легкие — и воздух свеж, как обычно. Но посмотрите, как все эти укрепления и храмы, да что там — сами скалы изрыты томными ласками того самого бодрящего бриза. Это одна из причин, по которой я перебрался сюда жить, хотя едва ли такой шаг нуждается в обосновании — довольно одного взгляда на несравненные красоты этого места. Закат солнца здесь стоит двух часов, проведенных в «гранд-опера». А когда, почти остолбенев, сидишь на террасе виллы и наблюдаешь смену красок при наступлении ночи: А сама эта ночь! Вон там над скалою застыла Полярная Звезда. С течением месяцев плывет по кругу Большая Медведица, и начинаешь мыслить о времени в совершенно ином измерении. Каждое обращение сферы вокруг Полюса становится подобным одному обращению секундной стрелки на часах твоего духа.

Захваченные его словами, мы внимательно слушали. Краса здешних мест, точно волна, ударяла нам в мозг. В нее с трудом верилось. Лондон и Париж, эти злокачественные опухоли, были безжалостно вырезаны из нашего сознания. Из недолговечного городского притворства мы перенеслись в страну вечной действительности. Мы вторично родились в мире, каждое мгновение которого находилось на полностью отличном от нашего прежнего опыта уровне. Нас переполнило чувство собственной невинности. Мы словно пробудились от кошмара; наше ощущение времени и пространства было разрушено, мы осознали, что наши прежние стандарты восприятия реальности были заблуждением. Часы и будильники были просто механическими игрушками. В Телепиле нашим хронометром стала Природа, частью которой были мы сами.

Мы сумели прошагать очередные пять минут; но снова нас одолела усталость. Виды застила от наших глаз настойчивая потребность в героине. Мы утолили нашу злую жажду, но на этот раз для нас было очевидно все безобразие этого акта. Некому за нами было следить; и, тем не менее, нам казалось, что сама Природа была оскорблена присутствием двух уродцев.

— Пойду-ка я вперед, в Аббатство, — сказал Царь. — А вам лучше не спешить. Я скажу там, чтобы вам приготовили освежающее и пошлю кого-нибудь вниз, чтобы он вас проводил.

Он махнул рукой и зашагал вверх по холму устойчивой, размеренной походкой опытного альпиниста.

Ладонь Лу коснулась моей. Мы пребывали наедине с природой. Новое чувство зарождалось в нас. Каким-то образом ощущение обособленности улетучилось. Я нежно привлек ее к себе; и мы обменялись долгим поцелуем, чего давно уже не делали. Нет, мы не целовали друг друга. Мы являлись деталями картины, естественным стремлением которой было поцеловаться.

— Не лучше ли нам продолжить подъем, — предложила Лу немного погодя, высвобождаясь из моих объятий.

Но в этот момент нас атаковала и в самом деле причудливая личность. Это был светловолосый мальчик лет пяти от роду, босоногий, но одетый в короткую рубаху темно-голубого цвета, с широкими рукавами и капюшоном на алого цвета подкладке. Лицо его было очень серьезно, и он обратился к нам с военным приветствием:

— Твори, что ты желаешь да будет то Законом, — сказал малыш степенно и протянул руку. — Я направлен, чтобы отвести вас в Аббатство.

Даже Лу сознавала, что совершенно невозможно взять на руки и поцеловать такую важную маленькую личность. Мы прониклись торжественным духом события и, встав на ноги, с подобающим достоинством обменялись рукопожатиями.

И тут у него из-за спины выбежал мальчик еще меньших размеров.

— Любовь закон, любовь воля, — промолвил он, что было, конечно, выражением вежливости.

— Да они не знают, что сказать, — снисходительным тоном пояснил тот, что постарше. — Меня зовут Гермес, — обратился он к Лу. — А этой мой друг Дионис.

С нами случился приступ неконтролируемого хохота, который Гермес счел как нечто совсем уж неуместное. Однако Дионис без смущения заявил моей спутнице: «Я слю тебе больсой поцеюй».

Она подхватила потрясающего постреленка, и вернула поцелуй с процентами. Когда она поставила его на землю, он взял нас за руки, а Гермес, тем временем, с крайне ответственным видом шел впереди, периодически оглядываясь, дабы удостовериться, что с нами все благополучно.

Дионис видимо решил, что в его задачу входит потешать нас, докладывая о различных объектах вдоль дороги.

— Вон там стоит дом хорошего человека, — говорил он. — Я вас туда отведу на ланч, если обещаете вести себя подобающе. А там живет женщина-баян, — продолжал он, явно успокоенный нашими заверениями в том, что поведение будет подобающим.

Важный вид старшего и бесшабашный характер младшего то и дело вызывали у нас приступы подспудного смеха.

— Кажется, будто мы попали прямо в сказку, — заметила Лу.

— Большой Лев утверждает, что только такие истории и бывают правдивыми, — ответил Гермес, явно готовый к пространному обсуждению данной темы, если это окажется необходимым. Но я без затруднений признал его правоту.

— А вот Аббатство, — сказал он, когда мы обогнули угол. И взору открылось низкое, вытянутое строение.

— Какое же это Аббатство, — возмутился я. — Это вилла.

— Это потому что ты смотришь неправильными глазами, — возразил мне Гермес. — Я и сам так думал, пока меня не просветили.

— А что ты думаешь, мистер Лам сможет просветить и нас? — задал я вопрос, тщетно пытаясь осилить комизм ситуации.

— О, здесь он не мистер Лам, — свысока поправил меня Гермес. — Здесь он Большой Лев и, разумеется, он может научить любого, если тот не слишком глуп или не слишком стар. Я и сам был очень глуп, когда прибыл сюда, — признался он извинительным тоном. — Это стало поворотным пунктом моей карьеры.

Этому ребенку было определенно не больше пяти лет отроду, и его разговор был абсолютно невероятен. Нарастало ощущение, будто мы забрели ненароком в очарованный край. И сам этот край в тоже время очаровывал.

Дионис сгорал от желания доставить нас в Аббатство, и тянул нас за руки.

— Ладно, Ди, — сказал ему Гермес, — разве ты не знаешь, что неправильно дергать людей вот так. Это тоже одно из правил, — объяснил он Лу, — не мешать другим людям. Большой Лев говорит, что у всех будет все получаться, только если каждого оставят в покое.

Похоже он решил, что последнее высказывание требует пояснения.

— На этой неделе Киприда читает нам Гиббона; и она объясняет нам, что все беды произошли от того, что одни суются в дела других.

— Гиббона? — завопил я, хохоча. — Кто же тогда следующий?

— Ну, историю Рима знать нужно, — отвечал Гермес тоном директора школы на собрании учителей.

— А что вы читали на прошлой неделе? — поинтересовалась Лу, несмотря на хохот, одолевавший ее также, как и меня.

— Нам читали Шелли, — поправил мальчик. — Мы сами не читаем.

— Десятый не танцует, — процитировал я.

— Не будь ослом, Петушок, — сказала Лу.

— Но почему, Гермес, вы не читаете сами?

— Большой Лев не хочет, чтобы мы учились, — ответил ребенок. — Нам нужно учиться пользоваться глазами, а чтение их портит.

— Но почему? — удивилась Лу. — Я не понимаю. По-моему, чтение — лучший способ получить знания.

— Довольно Бочему, будь оно проклято, бабака, — топнул ножкой Дионис.

На этот раз дело было не в физической усталости, удивительные дети заставили нас позабыть все физические ощущения. Но когда вы взбираетесь на холм, то у вас нет возможности посмеяться так, как того хочется. Мы уселись на поросшем травой и цветами клочке земли, и начали кататься по нему туда сюда, вырывая пучки травы, и кусая их, чтобы превозмочь наши эмоции.

Дионис явно принял это за баловство и начал скакать рядом; но Гермес, хотя ему явно хотелось поучаствовать, сдержался, благодаря своему чувству ответственности.

По щекам Лу катились слеза.

— Где на земле ты выучил эти необычные речи? — смогла, в конце концов, она спросить.

— Они из Книги Закона. Да не изменишь ты в ней ни буквы, — отвечал он.

Мы вполне серьезно начали сомневаться, не попали ли мы в один из тех фантастических снов наяву, с которыми нас познакомил героин. Но нет, это был сон совсем иного рода. В сплетениях его чудес неотступно присутствовал здоровый реализм.

Наконец мы сели прямо и глубоко вздохнули. Гермес поспешил помочь Лу подняться, и это движение, исходящее от столь диковинного существа, снова повергло нас в хохот.

А тем временем Дионис разглядывал нас большими серьезными глазами.

— Они подойдут, — неожиданно решил он; и принялся отплясывать свою маленькую чечетку.

Но мы могли видеть, что Гермес, при всем его желании не мешать другим людям, выказывает нетерпение, и поспешили подняться. На сей раз его взяла под руку Лу, оставив меня в обозе с Дионисом, который всю дорогу лепетал без умолку. Я даже не прислушивался, все это и без того было для меня чересчур.

Мы вышли на террасу виллы; в распахнутых дверях стоял Царь Лестригонов. Он сменил свой дорожный костюм на рубище из ярко-голубого шелка с алой оторочкой, капюшоном и рукавами, такими же, как у мальчишек. Только у него на груди сияло золотым шитьем Египетское око в равностороннем треугольнике, окруженном солнечными лучами.

За его спиной стояли две женщины в нарядах, опять же сходными с облачениями мальчиков. Одной было не больше двадцати пяти, а другой под сорок. У обоих волосы острижены коротко; у той, что помоложе, огненно-каштановые, а у старшей — серебряно-седые.

— Это Больсой Лев, — сказал Дионис, — с Афиной и Кипридой.

Гермес отступил и сообщил нам конфиденциально: «Сейчас вы должны первые сказать „Твори, что ты желаешь“, чтобы показать, что вы более пробуждены, нежели они».

Мы заговорщицки кивнули, и выполнили программу с успехом.

— Любовь — закон, любовь подчиняется воле, — ответили трое на входе. — Добро пожаловать в Аббатство Телема!

В миг, точно по мановению волшебной палочки, серьезность улетучилась. Нас тепло представили дамам, и мы начали болтать, точно знали друг друга всю жизнь. Бэзиль усадил двух богов к себе на колени и слушал, довольный, рассказ Гермеса о том, как он справился с поручением.

На террасу вынесли стол и мы сели за трапезу. Афина показала нам наши места и объяснила, что в Аббатстве существует обычай есть молча; «как только, — сказала она, — мы скажем Волю».

Что же она подразумевает под словами «скажем Волю»? Перед едой говорят молитву, но мы это последний раз делали очень и очень давно. Как бы то ни было, эта маленькая загадка скоро разъяснилась.

Она постучала по столу рукояткой тунисского кинжала; его стальное лезвие было инкрустировано серебром. Она стукнула три раза, потом пять, потом еще три раза. Этот особый метод явно имел какое-то значение. Затем она произнесла: «Твори, что ты желаешь да будет то Законом».

Дионис проявил признаки сильного возбуждения. Была его очередь отвечать и он жутко опасался забыть слова в присутствии чужаков. Он с мольбою взглянул на Киприду, и та прошептала ему на ушко.

— Сто есть твоя Воля? — вопросил он, готовый лопнуть от уверенности и гордости.

— Поесть и попить, вот что есть моя воля, — скорбно ответила Афина.

— Ради чего? — поинтересовался, сомневаясь, Дионис.

— Дабы через это укрепилось мое тело.

Сорванец озирался с беспокойством, точно ответ изгнал ветер из его парусов. Киприда пожала его ручку и он снова расцвел.

— Ради чего? — повторил он без тени смущения.

— Дабы я смогла завершить Великий Труд, — отвечала Афина.

Дионис, похоже, освоил свою игру. Он парировал без малейшего колебания:

— Любовь — закон, подчиняется воле.

— Любовь — закон, любовь подчиняется воле, — поправила его Киприда, и ребенок еще раз торжественно повторил слова.

— Налетай, — бодро крикнула Афина и села на место.

ГЛАВА V

АББАТСТВО ТЕЛЕМА

Ланч состоял из рыбы, невиданного нами доселе вида; с длинным, тонким туловищем и клювом, наподобие меч-рыбы. Мы были очень голодны; но эта еда и при любых обстоятельствах была бы изысканна на вкус. Трапезу продолжили сыром, медом и мушмулой, а завершили ее, и блистательно, кофе по-турецки; каждый выпил столько чашек, сколько пожелал, и с бенедектином.

Мы запивали пищу грубым, крепким вином здешнего производства; и оно казалось нам лучшим из вин. Ведь оно не подвергалось никакой химической обработке. В нем содержалась некая наследственная живительная сила. Оно было первобытным, как и все устройства в Аббатстве, однако свежесть и неискусственность всего этого более чем поразила даже наш развитый вкус. Ведь мы явно были приглашены к ланчу с избранным обществом олимпийских божеств; и угощения как будто тоже были им под стать!

Кроме того, у нас не было времени на критику; мы всецело были поглощены красотой окрестностей.

Далеко на Западе, череда холмов убегала прямо в море, и до самых дальних вершин было миль пятьдесят; тем не менее, в весенней прозрачности воздуха они выделялись четко. Мы даже смогли разглядеть на передней линии горной цепи ряд небольших темных утесов, выступающих параллельно тем, что в дали, но примерно десятью милями ближе. Оттуда в нашу сторону тянулась береговая линия витиеватым изгибом неописуемой красоты и величия. Телепил был расположен на мысе, поэтому ничто не обрывало мощный отрезок морской стихии между нами и дальним пределом, с его конической формы близнецами, что нависают над главным городом этого края; тем, из которого мы двинулись в путь нынче утром.

В левой части береговой линии громоздились фантастических форм и окраски горы, и они простирались оттуда до самого края холма, где мы сидели. Если смотреть прямо, то там сливался с горизонтом океан. Свет играл на его волнах, подобно некой загадочной мелодии Дебюсси. Он разнился в оттенках от нежнейшего канареечно-желтого и серовато-зеленого через бесконечные переливы, точно павлиний хвост, до сиреневого и темно-лилового. Переливчатые заплаты красок блуждали по воде в калейдоскопической фантазии.

Чуть направо, беспредельный вид на море был отсечен обрывистой, отвесной скалой, увенчанной развалинами церкви, и опять же еще раз направо и вверх цельный утес вздымал к горизонту свой отвесный ужас — зубчатую стрелу диковинно вырезанной башни. За всем этим склон неожиданно сглаживался, и оттуда горная порода делала финальный прыжок к своей высоте, где стояли останки греческих храмов.

С еще большей стремительностью обрыв с правой стороны уходил прямо в море. Но с этого бока вид застилали оливковые рощи, кактусы и дубы. Терраса непосредственно под нами была окаймлена каменистым садиком, где цвела огромная герань, заросли крупных маргариток, высокие стебли фиолетовых ирисов в соседстве с купой тростника, вдвое выше человеческого роста, который раскачивался, словно танцовщики под музыку нежного бриза, что струился с морских просторов.

Прямо под террасой росли тутовые деревья, вишни и яблони в цвету, вместе с некоторым количеством разноцветных деревьев, чье название было мне неизвестно.

В промежутке между домом и холмом, вырастающим за ним на юге, имелся покрытый травой сад. Он утопал в тени гигантского дерева с незнакомыми листьями, а за ним стояли два персидских ореха, точно телеграфные столбы циклопов, поросшие сучками темно-зеленых листьев, напомнивших мне гвардейские киверы.

С появлением кофе, правило безмолвия была нарушено. Но Царь уже вышел из-за стола. Афина объяснила, что согласно принятой в Аббатстве теории, питание — всего лишь достойная сожаления заминка в работе, и приступая к еде, они говорят «Волю», дабы подчеркнуть тот факт, что единственным оправданием этому занятию может служить необходимость поддержания организма в состоянии содействия исполнению Великого Труда, каким бы он ни был при каждом отдельном случае. Когда кто-то поел, он или она поднимались и уходили без церемоний, возобновляя прерванную работу.

Лам вышел из дома во фланелевой рубашке и штанах из оленьей кожи для езды верхом. Он присел и стал пить свой кофе с бенедектином, покуривая тонкую, черную сигару, такую крепкую, что сам ее вид внушал опасения.

— Надеюсь, вы простите мне этот день, — сказал он. — Мне нужно обойти с инспекцией остальные постройки. Этот дом, так сказать, только приемная, где мы принимаем посторонних. В других местах проходят курсы тренировок в согласии с Волями их постояльцев. Вы будете спать здесь, конечно, и обдумаете причину вашего прибытия сюда. Нет, Дионис, сейчас не время говорить «Он провалился в колодец, называемый „Почему“, и там сгинет вместе с собаками Разумного Смысла». А я буду спать здесь внизу, вместо моей одинокой башенки, где я сплю обычно.

Мы заметили, что Киприда и мальчики тихонько улизнули; только Афина оставалась за столом, поглощенная изучением меня и Лу.

— В отсутствие Лалы, — продолжал говорить Царь, — сестра Афина — наш главный психолог. Вы найдете ее познания весьма полезными для вас и вашей работы. Я оставлю ее обсуждать дела с вами на пару следующих часов. Но первым делом, разумеется, вам нужно отдохнуть от дороги.

Он встал и скрылся за углом здания. Мы не чувствовали потребности в отдыхе, слишком сильно заинтересовала нас атмосфера этого места. Наше воображение оживили не просто курьезные обычаи; сама атмосфера и люди, не поддающиеся определению, вот, что смущало нас больше всего. Эта смесь простоты и изящества уже сама по себе была необычна, но еще диковинней было сочетание абсолютной личной свободы с тем, что в некотором роде было весьма суровой дисциплиной. В автоматической регулярности, с какою все здесь проделывалось, был, казалось, намек на почти прусский армейский порядок.

Лу мгновенно отметила эту черту, и со своей обычной откровенностью напрямую обратилась к сестре Афине за объяснением.

— Спасибо, что напомнили мне, — ответила Афина. — Большой Лев считает, что вам лучше отдохнуть. Пожалуй, вы ляжете в студии. Вам не хочется спать, я знаю, но мы можем говорить там также, как и здесь. Поэтому вам лучше устроиться поудобнее, пока я буду разъяснять вам наши забавные порядки.

Приготовления к отдыху здесь были такие же первобытные, как и все остальное. В студии на полу были неширокие матрасы на пружинах, поверх которых были навалены удобные подушки. Мы рухнули на них, хотя и не без колебаний; но очень быстро обнаружили, что лежать на них куда покойнее, чем на чем-нибудь более высоком. От этого комната выглядела более просторной, а ощущение отдыха было более явственным. В столь низком положении было нечто окончательное, и уж точно гораздо удобнее было располагать сигареты и напитки на полу, а не на столе. Мы выяснили, что доселе повсюду передвигались в подсознательном страхе что-нибудь опрокинуть. Я начал понимать, почему пикник на траве дает такое чувство свободы. Из-за отсутствия беспокойства, терзающего нас не меньше оттого, что мы его не сознаем.

Сестра Афина вытянулась в складном кресле, также очень низком. Оно позволяло ей без труда доставать до стакана на полу.

— Насчет того, о чем вы спрашивали, — начала она, — это совершенно верно, дисциплина у нас тут крепка, как ванадиевая сталь; но мы созданы, чтобы выдумывать все для самих себя и правила нас не тревожат, коль скоро нам видна их цель.

В так называемой цивилизованной жизни по меньшей мере две трети нашего времени уходят на ненужные вещи. Это место задумано так, чтобы дать каждому максимум времени для исполнения его собственной Воли. Хотя, конечно, если вы прибыли сюда с твердой решимостью возмущаться всем, что отличается от ваших привычек, вы можете довести себя до постоянного раздражения, которое будет усугубляться полным отсутствием каких-либо помех на пути удовлетворения ваших желаний.