— Да, — ответила Беатриса.

— И вы знали, что я в армии? — спросил он.

— Да, — отвечала она, — но я не могла прислать вам весточки. Королева мне не дозволяла.

Она обернулась, как бы со страхом.

— Если королева узнает, что вы здесь, то вам будет плохо, — прибавила она, отталкивая его от себя.

— Королева всегда была ко мне добра, — сказал он, не отстраняясь от неё. — Я её не боюсь.

Беатриса не хотела к нему повернуться и молчала. Он также безмолвствовал, но старался привлечь её к себе. Она оттолкнула его руку и покачала головой. Кровь подступила к его щекам, и он вспомнил, что почувствовал нечто подобное в Везелее, когда королева пожала ему руку и поцеловала его.

— Сядем здесь и поговорим, — сказала Беатриса. — Мы не виделись уже два года.

Она направилась к покрытой мхом скамье и села на неё. Он стоял с минуту в нерешительности, но не близко от неё, как бы он сделал в прежние времена.

— Да, — сказал он задумчиво, — прошло два года. Надо их забыть.

— И между нами, какими мы были, и какие мы теперь, есть нечто большее, чем время, — промолвила молодая девушка.

— Да! — произнёс Жильберт.

Он замолчал, и мысли его сосредоточились на матери; он знал, что Беатриса тоже думала о ней и о своём отце. Он не предполагал, что этот брак мог так же ужасно поразить Беатрису, как его, и что она так же много потеряла вследствие этого брака, как и он.

— Скажите мне, отчего вы покинули Англию? — спросил Жильберт молодую девушку.

— А вы… отчего вы оставили свой дом?

При этих словах она обернулась к нему, и на её лице показалась печальная улыбка.

— У меня не было более дома, — ответил он серьёзно.

— А разве у меня был? Как могла я жить с ними? — возразила она. — Нет, как могла я жить с ними, зная, что мне было известно. Я даже ненавидела их прежнюю доброту ко мне.

— Разве они обращались с вами дурно? — спросил Жильберт.

Глубокие глаза его померкли, когда встретились с её взором, и его слова медленно и ясно падали с его губ, как первые капли грозового дождя.

— Не сначала. Они приехали в замок, где оставили меня совсем одну после своей свадьбы, — ответила молодая девушка. — И мой отец сказал мне, что я должна называть леди Году матерью. Она обняла меня так, как будто она любила меня благодаря ему.

Жильберт задрожал и стиснул зубы; в то же время он, соединив руки на коленях, ожидал услышать большее. Беатриса поняла его чувство и заметила, что невольно огорчила его.

— Простите, — сказала она. — Я не должна была говорить об этом.

— Нет, — возразил Жильберт суровым голосом. — Продолжайте. Я ничего не чувствую, уже давно я ничего не чувствую. Сначала скажите, были ли они к вам добры.

— Да, — продолжала она, глядя в сторону, — они были добры, когда они вспоминали об этом, но они часто забывали. Впрочем, трудно было относиться к ним с уважением, когда я узнала, как они добились вашего наследства, и как она вынудила вас покинуть Англию и странствовать по свету. Кроме того, прошедший год я вдруг почувствовала, что я женщина и не могу долее переносить этого положения, видя, как она ненавидит меня. И когда у них родился сын, то мой отец восстал против меня и угрожал запереть меня в монастырь. Тогда я убежала из дома в тот день, как он отправился в Сток, а леди Года спала в своей комнате. Конюх и моя служанка, способствовавшие моему бегству, отправились со мной, так как отец приказал бы их повесить, если бы они остались. Я бежала к императрице Матильде, в Оксфорд. Вскоре после этого в письме к императрице королева Франции говорила, что меня могут прислать ко французскому двору, если я желаю. В этом желании королевы есть что-то, чего я не могу понять.

Она перестала говорить, и в продолжение нескольких секунд Жильберт оставался возле неё безмолвным, не потому что ему нечего было сказать, но наоборот из боязни сказать слишком.

— Так вы были в Везелее, — сказал он наконец. — Однако я искал вас повсюду и не мог увидеть.

— Как вы это узнали? — спросила Беатриса.

— Мне об этом написала королева, — ответил он, — и я приехал из Рима.

— Понимаю, — сказала молодая девушка спокойно.

— Что вы понимаете? — спросил он.

— Я понимаю, почему она помешала мне видеть вас, — ответила Беатриса. — Хотя вы были вблизи меня почти целый год.

Она удержала вздох, затем снова взглянула на воду.

— Я тоже хотел бы понять, — ответил Жильберт с отрывистым смехом.

Беатриса тоже засмеялась, но с другим тоном.

— Как вы наивны! — воскликнула она.

Жильберт быстро взглянул на неё, так как ни один мужчина, старый или молодой, не любит выслушивать от женщины, молодой или старой, что он наивен.

— Поистине, мне кажется, что вы не очень ясно говорите, — сказал он.

Очевидно Беатриса не была убеждена, что он говорит чистосердечно, так как она посмотрела на него продолжительно и серьёзно.

— Мы уже так давно не встречались, — сказала она, — что я не совсем уверена в вас.

Она откинула назад голову и, полузакрыв веки, обвела взглядом лицо Жильберта. На её губах блуждала неопределённая улыбка.

— Впрочем, — прибавила она, наконец поворачиваясь, — не может быть, чтобы вы были так наивны.

— Под словом «наивны» вы подразумеваете «глупы», или хотите сказать «неучены»?

— Ни то, ни другое, — ответила она, не глядя на него. — Я хочу сказать, что вы невинны.

— О!

Жильберт произнёс это восклицание выразительным тоном, обозначавшим скорее изумление, чем удивление. Ни за что на свете он не мог понять её слов. Видя её нежелание их разъяснить и чувствуя себя неловко, совершенно естественно он перенёс атаку на иную почву.

— Вы изменились, — сказал он холодно. — Я полагаю, что вы окончили ваш рост, как это называют.

В продолжение минуты Беатриса ничего не говорила, но её губы тряслись, как будто удерживая улыбку; затем, будучи не в состоянии более сдерживаться, она разразилась смехом.

— Я не могу того же сказать о вас, — возразила она наконец. — Вы наверно ещё не кончили расти.

Это менее понравилось Жильберту, чем то, что она сказала ранее, так как он был настолько ещё молод, что желал казаться старше. На этот смех он ответил презрительным взглядом. Она была слишком женщиной, чтобы не понять наступившего момента, который давал возможность убедиться в истине, захватив Жильберта врасплох.

— С какого времени любит вас королева? — спросила Беатриса внезапно.

И в то время, как молодая девушка делала вид, что на него не смотрит, она наблюдала каждую черту его лица и заметила бы даже движение ресницы, если бы ей не пришлось видеть ничего другого. Но Жильберт действительно был изумлён и воскликнул:

— Королева?.. Королева меня любит, но… Не потеряли ли вы рассудок?..

— Ничуть! — сказала она спокойно. — Об этом идёт слух при дворе. Говорят, король ревнует вас…

Она засмеялась… на этот раз весело, видя, что в действительности нет и мысли о правде. Затем она вдруг сделалась серьёзной, так как ей пришло в голову, что она, быть может, совершила неосторожность, вложив ему в голову эту мысль.

— По крайней мере, — поправилась она, — об этом говорили в прошлом году.

— Вы совсем с ума сошли, — ответил он, не улыбаясь. — Я не могу допустить, что такая абсурдная идея могла вам прийти в голову. Прежде всего королева никогда не захотела бы взглянуть на бедного англичанина, как я…

— Я вызываю на бой все равно, всякую женщину, которая вами ни любовалась бы, — сказала Беатриса.

— Почему? — спросил он с любопытством.

— Вы спрашиваете чистосердечно, или это опять наивность?

— Я полагаю, и то и другое, — ответил Жильберт оскорблённым тоном. — Вы очень умны.

— О, нет! — воскликнула она. — Ум совсем другое.

Затем она переменила тон, и её лицо особенно смягчилось, когда она взяла его за руку.

— Я очень рада, что вы не верите этому, — сказала она, — и в особенности не хотите, чтобы вас находили красивым. Но я думаю, королева действительно вас любит, и если она прислала за мной в Англию, то просто с целью привлечь вас во Францию. Очевидно, она не могла знать…

Она не окончила, и он, естественно, спросил, что она намерена была сказать, и настаивал, желая узнать.

— Королева не могла знать; — сказала она наконец, — что встретясь, каждый из нас покажется так чужд другому.

— Я вам кажусь таким чуждым? — спросил он печальным голосом.

— Нет, — ответила она, — наоборот. Я вижу, что вы ожидали увидеть меня совершенно другой.

— Поистине, нет! — воскликнул Жильберт с оттенком негодования. — По крайней мере, — прибавил он второпях, — если бы я и думал что-нибудь подобное, то я никак не ожидал найти вас хоть наполовину такой хорошенькой, наполовину…

— Если бы вы думали о чем-нибудь подобном… — прервала его смеясь Беатриса.

— Вы хорошо знаете, что я хочу сказать, — произнёс он, раздосадованный своей нетактичностью.

— О да, конечно, знаю… — ответила она. — Вы смущены.

— Если мы будем только ссориться, то я сожалею, что пришёл сюда.

Снова она переменила тон, но на этот раз не дотронулась до его руки. В ожидании он надеялся, что она это сделает, и был странно разочарован.

— Ничто не может меня оскорбить! Вы не знаете, как я старалась увидеть вас в течение прошлого года! — воскликнула молодая девушка.

— Разве вы не могли написать мне одно слово? — спросил он.

— Я — узница, — ответила она серьёзно, — и не следует, чтобы королева застала вас здесь, но нечего опасаться, двор отправился в собор к обедне.

— Почему же вас оставили? — спросил Жильберт.

— Мне всегда говорят, что я не достаточно сильна, в особенности, когда я могу иметь случай увидеть там вас. С тех пор, как меня привезли из Англии, я никогда не имела разрешения быть с другими на придворных собраниях.

— Вот отчего я не видал вас в Везелее, — сказал он, внезапно поняв все.

Для него понять было то же, что действовать. Он мог бы встретить затруднение убедить себя на досуге, что он серьёзно влюблён в Беатрису; но захваченный внезапно, врасплох, он не имел самого лёгкого сомнения относительно того, что он должен делать. Прежде чем она ответила на его последние слова, он встал, схватил её за руку и увлёк за собой.

— Пойдёмте! — воскликнул он. — Я легко могу вас вывести по дороге, которая привела меня сюда. Через несколько минут вы будете так же свободны, как и я!

Но, к его большому удивлению, Беатриса, казалось, скорее была расположена насмехаться над ним.

— Куда мы пойдём? — спросила она, отказываясь покинуть своё место. — Вас поймают прежде, чем мы достигнем городских ворот.

— А кто смеет нас тронуть? — спросил Жильберт с негодованием. — Кто осмелится поднять на вас руку?

— Вы храбры и сильны, — ответила Беатриса, — однако вы не армия, тогда как королева… Но вы не хотите верить, что я говорю.

— Если королева когда-либо имела желание видеть моё лицо, ей только стоило прислать за мной. Уже три недели тому назад я её видел на расстоянии пятисот шагов.

— Она сердита на вас, — ответила молодая девушка, — и думает, что вы захотите её видеть и будете искать какое-нибудь средство видеть её.

— Но, — возразил Жильберт, — если её намерение было воспользоваться вашим именем, чтобы я возвратился из Рима, ей было бы достаточно написать мне об этом без того, чтобы вызывать вас.

— Разве она знала, что мне неизвестно, где вы были? Посланный от меня мог обнаружить её ложь.

— Это правда, — сознался Жильберт. — Но не все ли равно, раз мы встретились?

— Да, все равно!

Жильберт и Беатриса инстинктивно и взаимно задали тот же самый вопрос, не отвечая на него, так как разыскали друг друга. Они могли бы вести своё существование разлучёнными всю свою долгую жизнь, сохраняя один о другом простое воспоминание, но, найдя друг друга в нити их судьбы, они должны победить или умереть.

Этот разговор естественно привёл их к прежним воспоминаниям, а общее прошедшее есть первый из элементов продолжительной любви, хотя бы это прошедшее могло существовать лишь несколько дней. Влюблённые возвращаются к этому прошедшему, как к исходной точке их жизни. Молодой англичанин и юная девушка действительно жили общей жизнью в продолжение целых годов, прежде чем свалилось на них общее несчастье. После долгой разлуки они испытывали в своей встрече редкое наслаждение возобновлённой дружбы и в то же время ещё более редкое очарование — найти новое знакомство в прежних друзьях. Но кроме уз привычки и привлекательности интереса, только что пробуждённого, было что-то могущественное, не имеющее ещё названия, на чем нравственный мир вертится целые века, как земной шар обращается на своих полюсах к солнцу, — все ещё надеяться, несмотря на неудачи, все ещё жить после смерти, все ещё и всегда любить, даже потеряв жизнь.

Оба сидели рядом и разговаривали, потом молчали, затем снова начинали разговор, понимая друг друга и счастливые тем, что могли понимать ещё более. Солнце стояло высоко и падало сквозь колеблющиеся листья капризными лучами света. Издали, с Босфора, нёсся над лёгкой зыбью нежный северный ветерок, переполненный запахом померанцевых цветов с азиатского берега и благоуханием последних роз с отдалённого Терапия. Между деревьями они могли видеть белые паруса маленьких судов, подталкиваемых ветром в узкий канал. Время от времени крашеный парус ладьи рыболова вносил в море странно волнующую ноту колорита. Казалось, что время не существовало, так как вся жизнь была для них, и она была вся перед ними; протёк час, а они не сказали и половины того, что они хотели сообщить друг другу.

Они говорили о крестовом походе и о том, как королева не предоставила выбора дамам, приказав им следовать за ней, как владетель приказывает своим вассалам идти за ним на войну. Триста самых красивых придворных дам Франции, Аквитании, Гасконии, Бургундии и Прованса должны были носить кольчуги и предводительствовать авангардом во время сражения. До сих пор некоторые из них следовали верхом, а многие путешествовали в закрытых носилках, привешенных между мулами или положенных на широкие плечи швейцарцев. Каждая из этих дам имела свою служанку, слуг и мулов, тяжело нагруженных принадлежностями красоты: кружевами, шелками и бархатом, драгоценностями и душистыми водами, косметикой для лица, сильно действующей против холода и жары. Это была маленькая армия, набранная самой королевой, в которой красота давала ранг, а ранг — могущество. И чтобы триста женщин могли путешествовать с королевой Элеонорой в самом чудесном маскараде, какой когда-либо видели, отряд из двух тысяч слуг и носильщиков верхами и пешком пересёк Европу от Рейна до Босфора. Одна мысль об этом была столь нелепа, что Жильберт не раз смеялся про себя, однако, в сущности, в этом было скорее высшее, чем смешное побуждение. Между этой выдумкой и её исполнением время тянулось слишком долго, и пылкая кровь смелого вымысла испытывала уже роковую дрожь близкой неудачи.

Смотря на нежные черты и лёгкие формы сидевшей возле него Беатрисы, Жильберт чувствовал себя огорчённым при мысли, что она могла когда-нибудь подвергнуться утомлению и несчастью. Но она смеялась.

— Меня всегда оставляют позади в важных случаях, — сказала она. — Вам нечего бояться за меня, так как наверно меня никогда не увидят по левую сторону королевы, когда она нападёт на сельджуков. Мне прикажут спокойно ожидать в палатке, пока все окончится. Что я могу поделать?

— Вы можете, по крайней мере, уведомить меня, где вы находитесь, — ответил Жильберт.

— Какое удовлетворение вы извлечёте из этого? Вы не можете меня увидеть; вы не можете прийти ко мне в дамский лагерь.

— Если действительно я это могу, то сделаю, — ответил не колеблясь Жильберт.

— Рискуя не понравиться королеве?

— Рискую всем, — ответил он.

— Как это странно! — воскликнула Беатриса, немного подняв брови и улыбаясь со счастливым видом. — Сегодня утром вы ничем не рискнули бы, с целью найти меня, а теперь, когда случай заставил нас встретиться, вы готовы на все, чтобы меня снова увидеть.

— Есть нечто, — возразил он мечтая, — чего желаешь, почти не зная об этом, пока мечты не станут нам доступны.

— И есть нечто другое, чего желаешь до тех пор, пока не добьёшься, и станешь пренебрегать, как только имеешь.

— Что это за нечто? — спросил Жильберт.

— Муж, если верить королеве Элеоноре, — ответила Беатриса сдержанным тоном. — Но я думаю, что она не всегда права.

В этот осенний полдень, сидя друг возле друга, они забыли обо всем, исключая себя, и вполне не сознавали перемены, какую это свидание должно внести с этих пор в их существование.

Внезапно туча заволокла солнце, и Беатриса почувствовала дрожь, как бы от дуновения близкого несчастья, в то время, как Жильберт сделался вдруг серьёзным и задумчивым.

Беатриса посмотрела вокруг себя скорее из страха, чем из подозрения, как делает ребёнок ночью, когда дрожит, слушая сказки о домовых. Обернувшись она заметила нечто и ещё более подалась назад, затем задрожала, с ужасом вскрикнула и, наполовину приподнявшись, положила свою руку на руку Жильберта.

Обеспокоенный за неё, он выпрямился во весь рост при звуке её голоса и в ту же минуту что-то сам увидел и воскликнул от удивления. Это было не облако, проходившее между ними и солнцем. То была королева, такая, как он шла от обедни, в вышитом вуале, придерживаемом на голове золотыми булавками особенным образом, свойственным только ей. Её светлые глаза были блестящи и суровы, а на прекрасных губах виднелось леденящее выражение.

— Уже довольно давно я вас не видела, — сказала она Жильберту. — И не думала увидеть вас здесь… в особенности… без зова.

— И я также, — ответил Жильберт.

— Разве вы пришли сюда в сонном состоянии? — холодно спросила она.

— Может быть, и так, как вы говорите, ваше величество. Я пришёл сюда по дороге, которую не могу отыскать.

— Мне все равно, найдёте ли вы скоро другую, сударь, но только, чтобы вы могли отсюда уйти.

Жильберт никогда не видел королевы серьёзно недовольной, и до сих пор она выражала к нему только доброту.

Он выпрямился в ответ на её гнев, так как не любил и не боялся её. Взглянув на неё, он увидел в её глазах воспоминание о своей матери, которое часто посещало его и не раз возмущало.

— Прошу извинения у вашего величества за то, что пришёл сюда без приглашения, — сказал он медленно. — Однако я очень рад, что это сделано, потому что нашёл ту, которую так долго держали от меня в отдалении.

— Я представляла себе вашего кумира настолько изменившимся, что вы не могли бы иметь желание его отыскать.

Беатриса с трудом поняла, что хотели выразить эти слова, но чувствовала намерение оскорбить их обоих; она читала на лице Жильберта, что он испытывал.

Зная, насколько он нравился королеве, она не была бы женщиной, если бы не чувствовала в своём сердце волнения победы в то время, как находилась возле самого прекрасного создания в свете. Она, хоть и бледная, хрупкая, с печальными глазами, была предпочтена единственным мужчиной, выбор которого говорил о его любви к ней. Все-таки минуту спустя она забылась и стала бояться за него.

— Государыня, — сказал Жильберт очень медленно и очень внятно. — Я не хотел быть неучтивым относительно вашего величества так же, как и относительно другой женщины высшего или низшего происхождения. Никто, разве только слепой, не пожелает отрицать, что из всех женщин вы самая прекрасная, и вы можете бросить в лицо другим дамам вашего двора своё превосходство. Но с тех пор, как ваше величество пожелали носить мужские доспехи и рыцарский меч, следуя верхом за крестом, рядом с норманнскими, гиеньскими и французскими рыцарями, я скажу вам, не опасаясь быть неучтивым, как мужчина сказал бы это другому мужчине, что ваши слова и действия менее благородны, чем ваша королевская кровь.

Он замолчал и спокойно смотрел ей в лицо, скрестив руки, с холодным лицом и ясными глазами.

Беатриса подалась шаг назад, с трудом переводя дыхание, так как смело встать в оппозицию против государыни, могущество которой равнялось императорскому, было не так просто. Сначала в ушах королевы зазвенела кровь, и её очаровательное лицо побагровело, затем гнев вспыхнул в её глазах с тёмным отблеском близкой мести. Но ни одно движение не взволновало её, и она осталась неподвижна, сжимая себя плащом.

Во время этого ужасного молчания оба смотрели друг другу в лицо, в то время как Беатриса продолжала смотреть на них, дрожащая и полумёртвая.

У обоих не дрогнули даже ресницы, и можно было сказать, что судьба навсегда поставила их неподвижными под сенью листьев, и только одни их волосы развевались свежим ветерком.

Элеонора знала, что ни один мужчина не смотрел ей так прямо в лицо. В продолжение нескольких минут она почувствовала безусловное доверие к себе, в котором никогда ещё не было недостатка, уверенность в своих силах, заставлявшую короля искать заступничество за преградой благочестия и молитвы, заносчивость ума и энергию, против которых святой человек из Клэрво никогда не мог найти оружия. Однако два глаза норманна были холоднее и разъяреннее её, голова его не склонялась, а лицо заледенело, как маска.

В конце концов она почувствовала, что её ресницы дрогнули, а губы затрепетали. Лицо молодого человека странно заволновалось перед её взором. Его холодное упорство оскорбило её, как будто она бесполезно ударялась в скалу; она поняла, что он был сильнее её, и что она его любила.

Борьба окончилась, её лицо смягчилось, а глаза опустились. Беатриса ничего не могла понять, так как рассчитывала, что королева прикажет Жильберту покинуть их, и что вскоре наверно её постигнет месть королевы.

Но вместо этого Элеонору, герцогиню Гиеньскую, королеву Франции, заставил покориться молодой воин без славы, состояния, маленький мальчик, с которым Беатриса столько раз играла в детстве.

Минуту спустя она снова подняла глаза, и на её лице Ьолее не было видно ни следа гнева. Просто и спокойно она приблизилась к Жильберту и положила на его локоть свою руку.

— Вы заставили меня высказать то, о чем я даже не думала.

Если бы она действительно произнесла слова прощения, то не могла бы выразить яснее живого сожаления и не произвела бы более сильного впечатления на обоих молодых людей.

Лицо Жильберта тотчас же смягчилось, а Беатриса успокоилась.

— Я умоляю простить меня, ваше величество, — сказал он. — Если я говорил грубо, то извинением служит мне то обстоятельство, что это было не ради меня самого. Мы были детьми вместе, — прибавил он, смотря на Беатрису, — мы росли вместе, и после долгой разлуки мы встретились случайно. Наши чувства остались те же. Я прошу, как милости, чтобы я мог, не прячась, снова увидеть госпожу Беатрису.

Королева медленно удалилась и остановилась на некоторое время, смотря на море. Затем она обернулась, улыбнулась милостиво Жильберту, но не сказала ни слова и вскоре покинула их, медленно направляясь ко дворцу, поникнув головой.