Это несправедливо. Когда занятия возобновились, и пошли разговоры о планах на лето, Мона небрежно объявила, что собирается в Лондон, на летние курсы Драматической Академии. Вранье, конечно, глупая ложь, рожденная завистью и ужасной потребностью быть особенной. Мона не собиралась обманывать – просто сорвалось с языка. Она даже не писала в Академию узнать, как можно поступить на курсы и сколько это стоит. Если бы девчонки не вытаращили глаза от зависти, она бы быстренько все забыла и послала запрос на летнюю работу в кемпинге на побережье.
      Проблема оказалась в том, что представление было слишком хорошо разыграно. Одноклассницы не только поверили, они сбросились, чтобы купить ей подарок – портативный магнитофон. Разве не обалденно? Мона собирается в Лондон! Учиться в Королевской Академии Драматического Искусства! Скоро она сама начнет верить в это, или в возможность как-нибудь добиться такого чуда. Мифы о знаменитостях изобилуют историями об их очаровательных хитростях. Восходящая звезда, приглашенная на роль в вестерне, всегда врет и говорит, что, конечно, умеет ездить верхом. Дебютантка, которая не смогла пробиться на прием к продюсеру, переодевается официанткой на очередной вечеринке, добивается его внимания, получает роль и выигрывает приз Академии киноискусства.
      На самом деле Мона не планировала попасть в Лондон. К началу занятий в сентябре она придумает какое-нибудь драматическое объяснение отмены поездки. Но тут Господь решил преподать ей урок. Одна из подружек позвонила к ним домой, подошла мать, и та поздравила Рахиль с удачей Моны. В результате – материнский восторг, предсказание колоссального успеха, билеты на самолет и тысяча долларов на расходы от них с бабушкой.
      Вот тогда и надо было признаться. У нее нет причины ехать в Лондон. Страшно подумать, что случится, когда выяснится правда. Ее мать? Бабушка? Девочки, которые сбрасывались на магнитофон и просили передать их восторженные поздравления Ванессе Редгрейв и Джулии Кристи? Она, конечно, попытается поступить в Академию, это понятно, но что они скажут, если ее не примут, и чем ей заниматься два летних месяца? А сейчас, сверх того, возник Ник Элбет. Она чувствовала себя так, словно ее сбил грузовик. Мона никогда не встречала подобного мужчины. Парни, которых она знала, были либо милыми еврейскими мальчиками с соответствующими именами типа Сеймур, Мюрей, Эд, либо американскими парнями со Среднего Запада, обычно, Сонни, Скотти или Бады. Ни один из них не выглядел, не говорил и не произвел на нее такого впечатления, как Ник Элбет.
      С первого взгляда на него ее грудь затрепетала. Простые прикосновения на лестнице или когда он помогал ей сесть в машину, возбудили Мону настолько, что она боялась – все заметят ее горящие щеки. Последний удар по нервной системе произошел несколько минут назад: после пожеланий спокойной ночи и счастливых снов Ник и Джорджина, прихватив поднос, скрылись в спальне хозяйки. Перед уходом Ник протянул руку и прижал пальцы к уголкам ее рта.
      – Крошки, – объяснил он.
      Это походило на электрошок, она почувствовала себя Эльзой Ланчестер, невестой Франкенштейна. Казалось, волосы шевелятся на голове.
      Невозможно расслабиться. Она пытается спланировать стратегию поступления в Академию, но не может мыслить логически. В Челси Мьюз слишком тихо. Она не привыкла к такому спокойствию. Ей нужен шум, музыка, телевидение, вой сирен полиции и скорой помощи, громыхание грузовиков, телефонные разговоры, хлопанье дверей, громкие крики, споры, смех, детский плач. Разбитая физически и морально, она пыталась вспомнить разницу во времени между Лондоном и Нью-Йорком, чтобы хоть немного отрегулировать свои внутренние биологические часы. Шесть часов вперед или наоборот? Сейчас дома полдень или полночь?
      Эми заперлась в своей комнате. Джорджина и Ник тоже были за закрытой дверью спальни всего в нескольких футах от Моны. Она напрягала слух, хотя ей было стыдно, надеясь уловить звуки их любви, которые только усилят чувство одиночества и заброшенности. Она не ждала такого поворота событий. Перед глазами возникло лицо Бобби Кеннеди. Бедный Бобби. Он тоже не ожидал такого поворота.
      Словно ей недостаточно вины за собственное вранье, Мона начала мучиться угрызениями совести еще и за равнодушие к смерти Бобби, за то, что ни одна мысль о нем, ребятах или тете Этель не пришла ей в голову с тех пор, как Ник Элбет вошел в гостиную леди Джорджины. Зависть – вот ее проблема. Она прекрасно знала это. Пыталась бороться, но зависть всегда была рядом. Она не испытывала ненависти к людям, которым завидовала. Но желала им смерти от заразной болезни или пули убийцы. Она просто хотела иметь то же, что они. То же самое, не меньше.
      Логика говорила, что завидовать – саморазрушительно. Но это не помогало ее честолюбию. Она завидовала Файе Данауэй, выбранной Уореном Битти на роль в фильме «Бонни и Клайд», или Оливии Хассей, игравшей Джульетту у Дзефирелли, или племяннице Кэтрин Хэпберн, приглашенной на постановку нового фильма со знаменитой тетушкой.
      Скрип двери спальни Джорджины заставил Мону выключить настольную лампу. Ее дверь была открыта. Пусть думают, что все спят. В темноте она слышала, как любовники проскользнули мимо ее спальни, потом вниз по лестнице. Каждый звук невероятно усиливался среди абсолютной тишины дома. Хлопнула входная дверь. Открылась и закрылась дверца машины Ника. Мотор заурчал, заглох и, наконец-то, завелся. Колеса зашуршали по гравию. Они уехали. Теперь она завидовала Джорджине, леди Джорджине с ее голубой кровью и аристократичным фарфоровым личиком. Почему не она, Мона, в той машине, вместе с Ником? Почему не она мчится в романтическую неизвестность этой прохладной летней ночью?
      – Эми…, – робко позвала Мона. Ей нужно поговорить с кем-нибудь. Эми не ответила. В Нью-Йорке это не остановило бы Мону. В Нью-Йорке она бы колотила в дверь и требовала составить ей компанию. Вместо этого она пробралась в темноте в гостиную. Телефон стоял на столике у камина. Маленькая, испуганная, тоскующая по дому девочка хотела к маме. Телефонистка сказала, что в Нью-Йорке на шесть часов меньше. Отлично. Мама умирает от беспокойства и оживет, услышав дочь. Мона покается в своих грехах и будет молить о мамином прощении. Они обе заплачут, и Мона пообещает вернуться домой ближайшим самолетом.
      – Извините. Номер не отвечает.
      Не отвечает? Где она, черт побери? Что это за мать? Ходит неизвестно где, когда должна сидеть у телефона, в тревоге ожидая звонка единственной дочери из Лондона, Англии! Невиданно, неслыханно! Никого не волнует, что с ней происходит, верно? Никого не интересует, жива она или мертва.
      Мягкая коричневая диванная подушка напомнила о покинутом плюшевом медвежонке. Она обхватила ее руками и понесла в спальню, где, не раздеваясь, упала на кровать и крепко заснула.
      – Просыпайся, Золушка!
      Она уловила запах Ника, еще не открыв глаза, аромат крепкого дорогого одеколона прочистил туман в голове. Яркий солнечный луч заставил сощуриться.
      – Я принес тебе чашку прекрасного чая.
      Ник Элбет стоял у ее кровати с маленьким деревянным подносом, его улыбка увяла от испуга при виде попыток Моны подняться.
      – Эй, с тобой все в порядке?
      – Сколько времени?
      – Двенадцатый час. Мы начали беспокоиться. Эми пробовала разбудить тебя перед уходом. Она тоже волновалась. Сказала, что ты уснула в одежде.
      Мона не могла сдержать зевоту. Ясное дело, она выглядела, как бегемот. Легла не раздеваясь, не вымыла лицо и не почистила зубы. И вот Ник Элбет видит ее в таком отвратительном состоянии. Это кара господня. А Ник уже не был сексуальным обольстителем из вчерашнего вечера. Он стал почти добродушным и очень заботливым.
      – Эми сказала, что ты собираешься сегодня в Академию. Я еду в ту сторону, могу доставить тебя до дверей, если хочешь.
      Она так убедительно врала об Академии, что до вчерашнего приступа паники сама почти верила в успех. Слава Богу, что матери не было, когда она позвонила. Мона не могла бы признаться в этом последнем и наихудшем примере собственной подлости единственному человеку, который безоговорочно любил ее. Сегодня утром она ощутила себя прежней Моной с тех пор, как у нее появился неоспоримый талант хитрить, он используется в положительных целях. Она просто покажет в Академии подготовленные сценки и будет настаивать, чтобы ее приняли на летние курсы. Что плохого ей могут сделать? Отправят в Тауэр, отрубят голову?
      Она скажет, что звонила из Нью-Йорка, и кто-то разрешил ей приехать, что истратила деньги, заработанные тяжелым трудом официантки и сиделки. Это проймет их.
      – Пойдем, – упорствовал Ник.
      – Если ты настаиваешь. Мне бы не хотелось отвлекать тебя от дел.
      Все, что ей было нужно – это хороший сон. Сегодня она справится со всем. С Ником Элбетом, Академией, с чем угодно! Ночные слезы и депрессия были результатом смешения вина и джина. Она не привыкла к вину. Надо воздерживаться от выпивки, раз это приводит к такому безобразию. У нее идиотский порок, это правда, евреи не умеют пить. Подумать только, до чего ее довело вино! Она разболелась, нафантазировала Бог знает чего о Нике Элбете, превратилась в глупую маленькую плаксу.
      Господь наказал ее, простил, а потом дал шанс. Ник не распутник, как она воображала. Нет вопросов, он, конечно, сказочный принц, но, совершенно очевидно – принц Джорджины. Ник просто любезен с ней и Эми ради Джорджины. Он как старший брат, на которого можно положиться.
      – Мне зайти с тобой? – предложил Ник, когда «Даймлер» свернул на Говер-стрит. Он что, читает мысли? Почувствовал поднимающуюся в ней панику и внезапный безумный план войти, притвориться заблудившейся туристкой и быстренько смотаться?
      – Ты кто, мой отец?
      Он поцеловал ее указательный палец и ткнул им в похолодевший нос Моны.
      – Невоспитанный ребенок. Веди себя примерно. А теперь иди, пока я не умыкнул тебя в какой-нибудь дешевый отель и не изнасиловал!
      Здание оказалось совсем не таким, как она ожидала. Без грандиозных колонн и классического подъезда, украшенного барельефами на шекспировские темы. Дверь была узкой. Еле заметная табличка на ней гласила: Королевская Академия Драматических Искусств. Слева и справа от входа – одинаково непримечательные скульптуры мужчины и женщины, которые, казалось, умирают от скуки. «Британская сдержанность», – решила Мона, сжимая свою папку в потных руках и надеясь, что выглядит, как Джулия Кристи.
      В папке лежал текст двух сценок для показа: монолог Молли Блюм и финальная речь Кэт из «Укрощения строптивой». Она вошла, самоуверенно улыбаясь. Маленький холл был пуст, если не считать женщины за высокой конторкой, которая раздраженно закатила глаза при виде Моны и продолжила телефонный разговор на смеси французского и немецкого.
      Разница между вызывающей позой Моны и выражением сомнения в глазах показала ее способность играть. Несколько минут женщина продолжала говорить, не реагируя на посетительницу, возможно, надеясь, что та уйдет. В конце концов, она жеманно вздохнула и сказала.
      – Не вешайте трубку, кажется, здесь кто-то пришел, – она прикрыла ладонью микрофон и взглянула на Мону, как на назойливую муху.
      – Итак?
      Выяснилось, что ситуация намного хуже, чем можно было бы предположить. Не играет роли, во что она одета, как выглядит или что умеет. Будь она хоть Сарой Бернар. Факты таковы: сейчас нет летних курсов, а если бы и были, она, как американка, должна за несколько месяцев прислать запрос, а затем пройти прослушивание и собеседование в Нью-Йорке. Совсем немного американцев допускались даже до просмотра, заверила Мону женщина. Еще меньше принимались на учебу. Она швырнула девушке информационную брошюру и анкету, чтобы тут же отвернуться и продолжить разговор по телефону. Приподнятые плечи демонстрировали явное раздражение из-за прерванного разговора.
      Мона была так взволнована, что уронила папку.
      – Разрешите! – перед ней, словно из-под земли, появился молодой человек. – Не обращайте на нее внимания.
      – Все правильно.
      – Вы американка? Я-то из Австралии.
      – Что же мне теперь, в ладоши хлопать?
      – Не городи чепухи. Нам обоим не помешает выпить. Здесь через дорогу есть паб.
      Я не пью.
      – Тогда коку? Американцы купаются в кока-коле, так ведь?
      Его звали Билл Нел. Его дедушка перед войной переселился из Дублина в Квинсленд. Он рано увлекся театром, участвуя в школьных постановках, заучивая наизусть классиков. Прочитав об успехе в Лондоне другого австралийца, Питера Финча, два года работал на рубке сахарного тростника, чтобы скопить на билет в Лондон.
      – Потребовалось еще два года для поступления в Академию. Но, в конце концов, я добился. Это были два прекрасных года.
      – Я не могу ждать так долго. Я всем рассказала, что еду в Академию Драматического Искусства. Они ждут моего возвращения в сентябре с произношением, как у Гленды Джексон, – она и несколько одноклассников видели Джексон на Бродвее в пьесе «Марат Шаде». – Что мне делать?
      Он задумчиво посмотрел на нее.
      – У меня, возможно, есть решение. Пути Господни неисповедимы. Тебе можно доверять?
      Может, она врунья и халявщица, но, положа руку на сердце, ей можно доверять. Только вопрос в другом. Кто, черт побери, он, и можно ли ему доверять? Беспощадный опыт подсказывал, что любого мужчину, сказавшего «доверься мне», можно автоматически занести в список желающих забраться в твою постель.
      С другой стороны, этот парень не кажется сексуальным маньяком. У него тонкие запястья, она, наверняка, сможет размазать его по стенке, если он станет слишком шустрым. Воинственное настроение улучшило ее состояние.
      – Что ты предлагаешь?
      Оказалось, он во время летних каникул руководит подпольным актерским классом. Это было против академических правил, но он нуждался в деньгах. Сейчас Билл опаздывал на дневное занятие. Если она хочет, может начать сегодня.
      – Назовем это приложением к основному курсу в Академии.
      Мама предостерегала: никогда не садиться в машину с незнакомцем, никто не узнает, где она. А вдруг внезапно исчезнет и не вернется. Он может быть похитителем, поставщиком белых рабынь. Ее накачают наркотиками и переправят в Турцию или Сирию, заставят делать неприличные вещи и продадут в гарем. Какой-нибудь султан или эмир страстно влюбится в ее белое тело, но, узнав, что она еврейка, предаст публичной казни на центральной площади.
      А может, он просто обыкновенный жулик. Отвезет в заброшенный дом, перережет горло, заберет ее кредитную карточку и паспорт. Американские паспорта очень ценятся на черном рынке.
      Садиться в машину не пришлось, поэтому сам собой отпал повод для беспокойства. У Билла Нела был мотороллер. Квартира, используемая в качестве студии находилась на верхнем этаже здания в Баттерси, очевидно, старый дом видел лучшие времена.
      – Высокие потолки, но не та сторона реки, райончик явно подкачал!
      Класс в ожидании беспокойно шумел. Извинения Билла и представление Моны приняли с вялым равнодушием.
      – Американка? – спросил кто-то.
      – Верно.
      Да уж, удивительное открытие.
      – Надеюсь, ты не будешь скакать здесь, крича «хай!». Почему вы все, американцы, говорите «хай!»? Звучит как-то по-японски.
      Прежде, чем Мона успела придумать язвительный ответ, ей был адресован следующий вопрос.
      – А ты, вообще-то, поешь?
      – Ну, пою немного. В смысле, я брала уроки и, по правде говоря, играла в любительских спектаклях. Ничего особенного – театрик в Оклахоме, представление так себе, скорее комедия, чем настоящее пение, ну, вы понимаете, что я имею ввиду…, – она снова принялась за свое, о Боже. Слишком много слов, вранье так и лезет изо рта сплошным потоком. Мона едва удержалась, чтобы не крикнуть в отчаянии: «Я просто девчонка, которая не может сказать «нет!».
      – Ужасно интересно, – коварно произнес ее инквизитор. – Думаю, ты должно быть, родственница Барбары Стрейзанд. Очень похожа на нее, не правда ли, ребята?
      Вся группа мило закивала в ответ, предвкушая полное уничтожение.
      – Такой же нос и все остальное. Уверена, это поможет. Везучая. Разве она не ужасно везучая, Билл?
      Их руководитель в это время был на крошечной кухне и не слышал теплых слов приветствия. Он вернулся с сервировочным чайным столиком и уловил только последнее замечание. Призвав класс к порядку, Билл сказал:
      – Очень везучая, Минерва. А нам ужасно повезло заполучить ее в нашу группу. Она поможет нам сделать правильный американский акцент, когда будем ставить Одетса и Миллера.
      К тому времени, когда закончились занятия, и она возвращалась в Челси Мьюз, Мона решила, что ни одна маленькая английская антисемитская сучка впредь не рассердит ее. Кроме того, это правда. У нее, действительно, большой нос. Большой еврейский нос. Если та белобрысая думала, что может вывести Мону из себя, у нее другое мнение на этот счет. Удивительно, но оскорбление подействовало на нервную систему, как адреналин. Когда Билл Нел попросил почитать для класса, она выпалила монолог Молли Блюм, заставив их онеметь.
      – Неподражаемо! – Билл открыл рот от изумления. Она им показала, правильно? Надо было спросить у мисс Облезлой Блондинки, знает ли она, что Леопольд Блюм – еврей, и у него ужасно большой нос?
      Она нашла Эми и Джорджину в гостиной, доедающими остатки вчерашнего ужина.
      – Присоединяйся! – весело позвала Джорджина, покачивая пустым бокалом. – Ник где-то со своими туристками. Так давайте устроим девичник. Эми, дорогая, будь киской, налей Моне вина.
      Розовый румянец на щеках Эми говорил, что она уже выпила. Сосредоточенно стараясь удержать бутылку, Эми наполнила стакан для Моны и добавила в свой. Она подняла руку и предложила тост.
      – Один за всех, и все за одного! Джорджина, Мона, Эми – три мушкетера!
      Мона чокнулась с подругами.
      – Три мушкетера из Челси Мьюз!
      – За Челси Мьюз! – хором закричали они.
      – Подождите! – Мона вскочила на ноги. – Мы не три мушкетера. Это Челси Мьюз, правильно? Значит, кто мы? Три Мьюзкетера! Один за всех, все за одного, давайте выпьем за трех Мьюзкетеров!
      – Три Мьюзкетера!
      – Леди! – в дверном проеме стоял Ник Элбет. Он взмахнул невидимой шляпой с перьями и сделал изысканный поклон. – Один за всех, и все за одного! Какая восхитительная идея!
      Не надо иметь тонкий аналитический ум мудреца, чтобы предположить, что девичник, задуманный Джорджиной, пришлось отложить. Ее реакция на неожиданное возвращение Ника была столь неприкрыто страстной, сколь и смущающей. Когда Эми и Мона поняли намек и ретировались в свои спальни, она даже из вежливости не попыталась остановить их.
      В любом случае, Мона устала. Всплеск энергии закончился, силы покинули ее, она сникла, как проколотый воздушный шарик. Был длинный, изматывающий день. Хотя брать уроки у Билла Нела – не то, чем ей следует заниматься, кажется, это единственное, что она может делать. Нужно пойти на компромисс. Она извлечет пользу из его репетиций и от работы со студентами из Академии. Если шутки по поводу ее еврейского носа – часть вступительного взноса в их клуб, пусть будет так. Существует утешительная теория, что люди, нападающие на вас, не уверены в себе и до смерти завидуют вашему очевидному превосходству. Бедная Минерва. Мона не попадется на удочку. Она будет обращаться с Минервой, как жалостливый человек, с терпением и снисходительностью, явление Святой Моны.
      Хотя дверь спальни была открыта, Ник Элбет постучал, возвещая о своем присутствии.
      – Сегодня утром ты выглядела особенно очаровательно.
      Сработал предостерегающий сигнал.
      – Спасибо.
      – Как все прошло. Какое ему дело?
      – Прекрасно. Действительно прекрасно.
      – Итак, ты устроилась на свои курсы и тому подобное?
      – Все классно-прекрасно.
      – Классно-прекрасно?
      – Классно-прекрасно, мистер Приставала! Это означает, все нормально!
      – Мне не терпится услышать каждую мелочь. Предостерегающий колокольчик еще громче зазвенел в ее ушах.
      – Не сегодня, Ник. Я совершенно вымоталась. Первый день и все такое.
      – Конечно. Извини меня.
      Она ждала его ухода. Он снова волновал ее. Ник – парень Джорджины, так ведь? Почему же он не перестанет донимать ее и не вернется к Джорджине, своей девушке? То, как он смотрел на Мону, только увеличивало внутренний дискомфорт. Он прислонился к дверному косяку и задумчиво вставил маленькую сигару в черепаховый мундштук. Весьма сексуальное действие, за которым последовало мучительно-медленное движение за зажигалкой. Он закурил, глубоко затянулся и задержал дыхание настолько, что Моне показалось, будто дым растворился в его легких. Но потом облачко дыма окутало голову Ника.
      – Дело в том, что я остановился на Говер-стрит думал забрать тебя домой.
      – Да?
      – Горгона в приемной сказала, что я ошибся. Она заявила, что сейчас нет летних курсов.

ГЛАВА 4
ЭМИ