Глава 7

Пэкстон пребывал не в самом лучшем расположении духа.

Давали о себе знать две последние ночи. Беспокойство за безопасность Грэхама и двух других рыцарей, сопровождавших сейчас его приятеля, а также мучительные раздумья о том, придется или не придется наказывать Алану, что уже само по себе способно будет вызвать восстание уэльсцев в замке, — все это лишило его нормального сна.

А, кроме того, Пэкстона донимали видения, когда ему удавалось немного вздремнуть.

Боже правый! Он никогда прежде не предполагал, что сны могут быть столь реальными, живыми. Он мог бы поклясться, что жил в этих снах столь же полноценно, как и в реальности.

И во всех его снах была Алана.

Она лежала обнаженная на мягком ложе из лесных цветов, на поляне в дремучем лесу, — и рукой манила его к себе. Сбросив в себя одежду, он ложился рядом с Аланой. И очень скоро их тела сливались, ноги сплетались — и Алана охотно принимала в себя каждый его выпад. Но прежде, чем ему удавалось достичь оргазма, Пэкстон неизменно просыпался.

Сердце стучало как кузнечный молот, дыхание было громким и учащенным. Соломенный тюфяк был влажным от пота, а напряженный член сводило болезненной судорогой.

После пяти таких возбуждений в течение двух ночей Пэкстон чувствовал себя уставшим и порядком измотанным. Если видения и дальше будут его преследовать по ночам, он не сможет уже поручиться за свое психическое здоровье.

Он протяжно застонал и одновременно отодвинул от себя доску, где лежали хлеб, сыр и нарезанные куски мяса. Пэкстон и другие рыцари собрались сейчас за столом, в то время как все уэльсцы были заняты работой. У него не было желания есть. По крайней мере, не было аппетита. Окинув взглядом залу, он обнаружил Алану. Вот кого он сейчас больше всего хотел.

Она выглядела так, как и в его снах. Едва Пэкстон подумал об этом, как член начал подниматься.

О, черт побери…

Резко встав с лавки, он поспешил на свежий воздух. Ему сейчас не хватало воздуха. Воздуха и спокойствия.

Помни.

Это слово не давало покоя Алане. Она наблюдала со своего места за тем, как вставший из-за стола Пзкстон направился к двери.

Да и как же она могла забыть?

Всякий раз, когда она хоть мельком видела этого человека, она тотчас же вспоминала его поцелуй. Конечно же, она и прежде считала Пэкстона очень красивым мужчиной, а его лицо казалось ей и вовсе шедевром природы. И до той ночи его голубые глаза действовали на Алану неотразимо. Теперь же ока знала его губы. Нежные и умелые. Это воспоминание не давало ей покоя.

Воспоминание о поцелуе заставило Алану тихо застонать. Так не может продолжаться!

Был лишь один способ избавиться от фантазий, прочно засевших в голове. Алана должна пойти и прямо заявить ему, что не намерена претендовать на его внимание и никогда не предложит ему заняться с нею любовью.

Конечно же, это был выход из положения, думала Алана. Поставив пустой поднос на стол, она направилась в сторону двери, намереваясь раз и навсегда разделаться с этим.

Но когда она вышла во двор, Пэкстона нигде не было видно. Она посмотрела в направлении гарнизона, затем обследовала дозорные вышки, чтобы выяснить, нет ли Пэкстона там. Так и не увидев его, Алана опустила плечи, — от ее решимости не осталось и следа.

Но тут она услышала голос Пэкстона, который приказывал открыть боковую калитку. Подобрав юбки, она двинулась ему навстречу.

Пэкстон стоял, привалившись плечом к толстому стволу старого дуба. Он ленивым движением бросил несколько желудей спустившейся на землю белке. Маленькое животное принялось ловко перебегать от одного золотистого желудя к другому: от этого куснет, тот возьмет про запас.

Вот за спиной у белки хрустнула ветка. Она поспешила укрыться в листве, тогда как Пэкстон обернулся, чтобы увидеть, кто идет.

Алана.

Пэкстон отшвырнул остальные желуди и сделал шаг в сторону женщины.

— А, миледи, — приветствовал он ее, хотя был бы рад вместо нее увидеть кого-нибудь другого. — И что это вы тут делаете?

— Я хочу поговорить с вами… можно?

— Вам вовсе незачем спрашивать, можете ли вы поговорить со мной, Алана. — Он обратил внимание, что она нервно покусывала своими маленькими зубками нижнюю губу. — Полагаю, вы хотели бы обсудить то, что произошло прошлой ночью, так или нет?

— Да.

Она стояла от Пэкстона на значительном расстоянии. Пэкстон понял, что Алана вовсе не намерена провоцировать его на что-либо подобное.

— И что же, вы хотели бы услышать от меня извинение?

— Какой смысл в извинениях. Ответ удивил Пэкстона.

— Значит, нет?

— Нет.

Пэкстон приготовился слушать, так как ему показалось, что столь кратким высказыванием она не ограничится. Однако Алана более не произнесла ни звука. Что ж, так — значит, так. Правда, Пэкстон вовсе не был настроен играть в молчанку.

— Вы, кажется, несколько оробели?

—Я?

— Да. Вы ведь пришли сюда для того, чтобы выговориться. А теперь стоите и молчите, боитесь слово вымолвить. Так что одно из двух: или вы будете говорить, или вам следует уйти. Так что же вы выбираете?

Она расправила плечи, глаза ее сверкнули.

— Должна вам сказать, вы чудовищно грубы. Впрочем, вы нормандец, и потому грубость вполне в вашем духе. Но давайте обойдемся без грубости. Случившееся прошлой ночью было моей виной. Однако если вы по-прежнему грезите о том, что в один прекрасный день я приду и попрошу вашей милости, то вы ошибаетесь, потому что ничего подобного не случится. Так что если у вас и имеются такие фантазии насчет нас, их лучше просто выбросить из головы. — Она презрительно окинула его взглядом. — Вот. Именно это я и хотела сказать.

Поза Аланы была до такой степени исполнена добродетели, голос так звенел раздражением, что Пэкстон не удивился бы, если для большего эффекта она еще и ногой притопнула бы.

Он откашлялся и прищурил глаза. Да кого, черт возьми, она тут намерена одурачить?!

Пэкстон изобразил на лице улыбку.

— Что ж, миледи, у вас получилась превосходная речь, — сказал он. — Она была бы и вовсе правдоподобной, если бы не одна небольшая подробность.

Алана даже дышать перестала. — Мой поцелуй. Помните его? Алана открыла было рот, чтобы возразить, но он жестом приказал ей помолчать.

— И не пытайтесь ничего отрицать. Уже то, что вы пришли сюда, красноречиво свидетельствует о том, что вы этот поцелуй очень хорошо помните.

Впрочем, если уж на то пошло, не мог позабыть поцелуй и сам Пэкстон. Добавив в голос стали, он продолжал:

— То, что произошло между нами, было явной ошибкой. Это я признаю. Однако считаю необходимым заметить, что этого бы не произошло, если бы вы не перебили меня на полуслове. Но вместо того чтобы дать мне закончить мысль, вы перебили меня, и моя фраза приобрела совершенно иной смысл.

— Я перебила вас?! — явно недоумевая, переспросила она. — Зачем вы пытаетесь запутать меня?!

Было вполне очевидно, что Алана не догадывается, куда он клонит.

— Знать вас — помните, я полагаю, эти слова? — Пэкстон, не дав ей и рта раскрыть, энергично продолжил: — Вы говорите, что я груб, вы связываете это с тем, что я нормандец. В ответ могу лишь сказать, что вы грубы больше, чем я. А то, что произошло, миледи, никак не связано с тем, что вы уэльсская женщина. Тогда, во время нашего разговора, если бы у вас достало учтивости выслушать меня до конца, вы бы поняли, что я беспокоился также и за вас, потому что мне были очевидны ваши переживания. Так нет же! Вы втемяшили себе в голову эту странную мысль, что я, дескать, интересуюсь вами лишь постольку, поскольку рассчитываю затащить вас в постель.

— Да вы и сами это признали, — торопливо перебила его Алана.

— Не отрицаю. С той, однако, оговоркой, что вызываемое вами страстное желание ничуть не больше того, что я испытывал прежде к сотням других женщин, которые теперь сделались для меня лишь воспоминаниями.

«Все это ложь, конечно», — подумал Пэкстон, но эта ложь помогала ему несколько загасить адово пламя; скорее Северное море вышло бы из берегов, чем он вслух решился бы сказать правду.

— И только лишь в вашем крошечном воспаленном мозгу могла родиться такая вздорная мысль, что я, дескать, хочу познать вас в интимном смысле этого слова, — рявкнул Пэкстон. — И вообще, я специально все так сказал, чтобы вы подумали, будто ваши догадки верны.

«И опять ложь», — молча признал Пэкстон. Он и сам не мог бы сейчас объяснить, почему все происходит именно так, однако его тяга к Алане значительно превосходила желание, которое Пэкстон когда-либо испытывал по отношению к другим женщинам. И это сердило его. Особенно при мысли о том, что эта женщина вполне могла быть убийцей его друга.

— Так вот, миледи, если кого-то и винить в том, что случилось прошлой ночью, — так исключительно вас. Но можете быть совершенно уверены, что подо бное никогда не повторится, если вы словом или жестом не дадите понять, что хотели бы повторения. А поэтому я советую вам вернуться в залу, так как если вы еще какое-то время пробудете здесь, то я расценю это как приглашение облегчить мою плотскую страсть.

Подобрав юбки, Алана повернулась и побежала прочь. Пэкстон окликнул ее. Она резко повернулась.

— И я хочу, чтоб вы знали, если вас, конечно, это волнует. Я не желаю вас наказывать и на вашем примере демонстрировать, что произойдет с нарушителем моих распоряжений. Так что молитесь, Алана, чтобы Олдвин вовремя успел переправиться через реку и предупредить ваших родственников, дабы не началась новая бойня. Потому что если Грэхам и его напарники не возвратятся сюда целы и невредимы, у меня не будет выбора и мне придется выполнить свое обещание. А теперь ступайте. — Пэкстон стоял и смотрел, как Алана, повернувшись, поспешила вверх по склону и вошла в калитку.

Как только калитка закрылась, Пэкстон опять оперся о ствол дуба. Он стоял и смотрел вдаль, на реку. В голове его, вытеснив все прочие мысли, вертелась мысль о наказании Аланы.

А ведь Пэкстон заметил, как расширились от удивления ее темные глаза, стоило ему упомянуть Олдвина и прочих ее родственников. Наверное, Алана держала его за круглого дурака, если полагала, будто Пэкстон не в состоянии разгадать тот нехитрый план, что придумали она и Олдвин.

Да уж, хорошая игра — выпекать «блинчики».

Он ведь чуть было не поверил, и только неожиданное исчезновение Олдвина открыло Пэкстону глаза. Он посчитал лишним бежать следом за парнем, и причиной послужило то, что сообщение, передаваемое Аланой через Олдвина Рису, должно было способствовать благополучному возвращению Грэхама и двух других рыцарей от вала Оффы. Впрочем, эта информация призвана была защитить и саму Алану.

И Пэкстон не мог сказать наверняка, что именно для него было важнее: безопасность рыцарей или Аланы. Будучи неравнодушным к ней, как и не желая зла ее родственникам, Пэкстон молил Бога, чтобы этот самый Рис воздержался от пролития нормандской крови и предпочел бы подумать о безопасности и благополучии Аланы.

Пэкстон тяжело вздохнул, думы его сейчас были более мрачными, чем когда-либо.

Шел третий день с отъезда экспедиции, как раз тот день, когда Пэкстон приказал Грэхаму и его людям возвратиться в замок. Можно было ожидать появления всадников у ворот незадолго до наступления темноты.

Но поскольку Пэкстон не исключал и наименее благоприятный исход, то решил подождать до вечера четвертого дня. Ведь в пути чего только не бывает: и конь может захромать, и всадник упасть из седла и получить увечье, да и вообще отряд мог сбиться с пути и заблудиться. Если к тому времени Грзхам и его напарники не возвратятся, у Пэкстопа не останется выбора, ему нужно будет что-то предпринимать в отношении Аланы.

Как ни жаль, Алану придется выпороть. И как ни больно было думать об этом, Пэкстон знал, что именно ему придется поработать плетью собственноручно.

Поздно ночью светился одинокий огонь свечи.

Крошечное пламя металось и временами едва не гасло, но затем вновь распрямлялось, удерживаемое фитилем. Создавалось впечатление, будто огонь доживает последние мгновения, но Алана не обращала внимания на колеблющееся пламя.

Заперевшись в спальне, она смотрела через распахнутое окно на мерцающие на небе россыпи драгоценностей, и это было очень красиво не темно-синем фоне полуночного неба. Алане хотелось подняться ввысь и быть среди этих звезд.

Но раз уж не получается среди звезд, ей хотелось бы оказаться сейчас где-нибудь далеко-далеко отсюда, где бы она чувствовала себя в безопасности, где не приходилось бы так переживать. Этот замок она променяла бы на любое другое место, — так ей сейчас казалось.

Наскоро она помолилась, прося, чтобы эта ночь никогда не кончилась. Потому как то, что может произойти завтра, вызывало у Аланы чувство ужаса. Однако она понимала, что все напрасно, что ночь скоро кончится. И как случалось вот уже многие столетия подряд, в свои черед наступит рассвет, и тогда солнце как ни в чем не бывало взойдет над горизонтом. Разница лишь в том, что на сей раз рассвет будет означать время выполнения обещания Пэкстона и ее собственное унижение.

Закончился четвертый день. И хотя все ее надежды рассыпались в пух и прах, Алана все же верила, что отряд всадников непременно вернется. Но с лучами утреннего солнца стало очевидно, что нечто ужасное случилось с сэром Грэхамом и двумя его компаньонами, с Мэдоком, с двумя дюжинами уэльсцев, которые должны были сопровождать рыцарей до вала Оффы. Не только Алане, но и Пэкстону все стало ясно.

Вскоре после наступления сумерек Пэкстон подошел к Алане. Чувствовалось, что он внутренне напряжен. Ухмылка у него получилась деланной, морщины вокруг рта обозначились отчетливее. Все тело Пэкстона походило на натянутую струну. Алана была уверена, что увидит в его взгляде злость, однако увидела лишь жалость и сожаление. С собой у Пэкстона было платье из дерюги.

— Завтра, как только встанете, вы наденете вот это и ничего больше, — сказал он, давая Алане грубое платье. — Вскоре после того, как взойдет солнце, вас выведут во двор замка, где и состоится наказание.

— И что же это будет за наказание? — спросила она.

— Вас высекут. Десять ударов плеткой, ни больше, ни меньше.

И сейчас еще Алана помнила, как при словах о плетке ее сердце сжалось и похолодело. Кроме того, кровь отхлынула от лица. Словом, ей не удалось скрыть своего испуга.

И Пэкстон, разумеется, заметил ее испуг. Он сделал шаг в ее сторону.

— Я постараюсь, чтобы вам не было очень больно. Но все равно вы будете страдать, я знаю это. Объявив о своем решении, я обязан теперь выполнить его, иного выхода у меня нет. Вы, надеюсь, и сами понимаете это?

— Да, — Алана распрямила плечи. — Полагаю, что исполнение наказания вы возьмете на себя?

— Именно.

— Ну что ж, будь что будет.

С этими словами Алана пошла прочь, унося с собой платье.

Жалкое создание портного лежало возле свечи, на столе, за спиной Аланы. Пламя ярко полыхнуло и потухло, комната погрузилась в темноту.

Глядя сейчас на звездные россыпи, которые казались ей более яркими, чем обычно, Алана призналась себе, что очень испугана. Однако сильнее страха за себя было волнение об уэльсцах из отряда сопровождения, о сэре Грэхаме и его товарищах, о Мэдоке. Что с ним, с ее самым преданным другом?

Нарочно ли Рис проигнорировал ее послание? Или же ее известие пришло слишком поздно? Если Рис убил рыцарей и отряд сопровождения, почему тогда он даже не попытался дать ей об этом знать? Ведь наверняка Дилан мог бы прийти и сообщить ей. Впрочем, она же сама распорядилась, чтобы он оставался на том берегу реки. Ну, а если все-таки Рис не нападал на отряд, может, рыцари и сопровождение погибли от рук кого-нибудь другого, скажем — уэльского принца Овэйна Гвинедда?

Множество вопросов крутилось у нее в голове, однако один из них был самым важным: где же они?..

Под окном, во дворе замка, Пэкстон терзался теми же самыми вопросами, что и Алана.

Почему отряд не возвратился вовремя? Где они сейчас? О, проклятье! Неужели их уже нет в живых?!

Спрятавшись в тени, Пэкстон наблюдал за Аланой, примостившейся у окна. Он видел, как потухла свеча.

Теперь темнота скрывала женщину. Усевшись на скамье, которую Пэкстон вытащил из помещения гарнизона, он взял в руки плеть с двенадцатью кожаными, каждый в ярд длиной, хвостами, на концах которых были завязаны специальные узлы. Затем Пэкстон протянул руку и взял лежавшую тут же флягу. В свете факелов он несколько мгновений разглядывал единственную вещь, оставшуюся на память от отца.

Пальцы Пэкстона погладили золотую гладкую поверхность фляги, инкрустированной драгоценными камнями. Во фляге хранилось драгоценное ароматное масло, которое, равно как и сама фляга, по слухам, были доставлены из самой Персии. Мейхью де Бомон завладел этой драгоценной флягой на своему пути в Иерусалим. Когда одному из его ближайших друзей пришлось прервать поход и возвратиться из-за рецидива лихорадки в Нормандию, отец Пэкстона передал ему эту флягу и еще несколько драгоценных предметов, с тем чтобы их доставили в дом Бомонов.

Со времени, когда Пэкстон получил эту реликвию из рук своей матери — а случилось это вскоре после смерти отца, — он никогда не расставался с флягой. Сегодня ему предстоит воспользоваться ароматическим маслом впервые.

Налив себе на ладонь немного жидкости, он принялся втирать состав в концы плетки, чтобы смягчить кожу. Пэкстон надеялся, что после этого плетка не будет разрывать кожу, сделавшись более мягкой и, стало быть, менее кусачей. Хотя втайне он подозревал, что все эти ухищрения едва ли дадут значительные результаты. Скорее всего, на теле Аланы останутся шрамы.

Эта мысль разозлила Пэкстона. Он вспомнил дядю Аланы. Если этот человек виновен в гибели отряда, если он решился на убийство, прекрасно зная, что страдать придется Алане, то Пэкстон обязан был отомстить этому скоту. Вне зависимости, было ли у Риса три сотни, четыре или пять сотен человек — да пусть даже хоть целая тысяча! — он должен получить свое сполна. И Пэкстон поклялся отомстить.

Продолжая втирать масло в плеть, он посматривал в сторону темного окошка спальни, гадая, сидит ли Алана все еще возле окна или нет.

В схватке, случалось, он направо и налево крушил самых сильных врагов, однако Пэкстону не доводилось ни разу поднимать руку на женщину.

Сможет ли он? Он думал об этом постоянно, но в эту ночь вопрос возникал вновь и вновь.

Как бы сейчас Пэкстон ни пытался облегчить Алане наказание, одно было ясно наверняка. После того, что должно произойти, даже в том случае, если позднее окажется, что смерть Гилберта наступила в результате несчастного случая, — когда бы Пэкстон ни предложил Алане руку и сердце, она неминуемо ответила решительным отказом. И никто, даже сам Генрих, не сможет ее к этому принудить. Алана его так возненавидит, что тут уж ничего не поделаешь. Да и соплеменники ее также будут ненавидеть Пэкстона.

И тогда получится, что щедрое предложение короля окажется для Пэкстона упущенной возможностью. Но как бы все ни случилось в будущем, он обязан быть верным данному слову. Алана будет подвергнута наказанию.

У него нет выбора.

Но хватит ли у него силы воли?

На все эти вопросы — и Пэкстон отлично знал это — ответы будут получены не позднее чем утром после восхода солнца.

Одеяние священника мешало ему поспевать за Аланой.

— Уверена ли ты, дочь моя, что не хочешь исповедаться до того, как тебя приведут к месту наказания и привяжут? Благословение Божие способно уменьшить твои страдания в этот горестный для тебя час испытания.

Священник принялся разглагольствовать о ее бессмертной душе, продолжая тему, с которой он начал беседу с Аланой еще в спальне. Алана почувствовала, как в ней закипает раздражение. Священник представляет дело так, словно в результате этого наказания Алана собирается отдать Богу душу. Впрочем, если произойдет сильное нагноение ран, она и вправду может умереть.

И вновь, в который уже раз с момента пробуждения, у нее в душе поднялась волна страха. Подавляя ее, Алана попыталась дать волю гневу. Негодование, возмущение, гнев были теперь для Аланы главной поддержкой. Только так она сможет пережить все это.

Она встретилась глазами с сухощавым мужчиной, лицо которого было настолько бледным, что он был похож на саму смерть.

— Мне решительно не в чем исповедоваться, — солгала она. — Что же касается Божьего благословения, просите его лучше для ваших нормандцев. Им оно ох как пригодится, как только сегодняшняя процедура будет завершена.

Отец Джевон предпочел проигнорировать ее последние слова. Он сотворил крестное знамение и произнес по-латыни молитву.

Алана сейчас едва могла расслышать его слова. Все свое внимание она сосредоточила на толпе, собравшейся здесь.

Ее соплеменники стояли по всему периметру двора замка. На каменных лицах людей сверкали слезы. Все уэльсцы, такие сдержанные сейчас, испытывали сильнейшее чувство гнева. Среди толпы находился также и Олдвин, его лицо было таким же мертвенно-бледным, как и лицо священника. Вытащив боевые мечи, люди Пэкстона расположились таким образом, чтобы служить барьером между Аланой и ее соплеменниками. Воины были исполнены решимости убить всякого, будь то мужчина, женщина, ребенок, кто сейчас попытался бы прорваться к Алане.

Алана перевела взгляд на Пэкстона, который стоял возле того места, где должна была состояться экзекуция. В центре двора совсем недавно было сооружено для этого специальное возвышение. В руках Пэкстона уже находилось главное оружие наказания. На лице рыцаря нельзя было прочитать ничего определенного.

Неужели же он не понимает, до какой степени уэльсцы ненавидят его? Неужели не догадывается, во что выльется их злоба, едва только будет сделан первый удар плетью?!

Алана понимала это, что лишь усиливало ее страх.

«Ведь достанется и нормандцам, и ее соплеменникам», — подумала она. Пэкстона толпа растерзает первым; скорее всего, именно к нему сначала ринутся взбешенные люди. Если кому-то из уэльсцев доведется остаться в живых, их позднее настигнет гнев Генриха, а гнев короля — это страшная сила.

Алана не могла допустить, чтобы ее соплеменников резали как баранов. Однако она не могла вынести и мысли о том, что Пэкстона могут разорвать на куски.

И чтобы не допустить ничего подобного, она обязана была сделать вид, будто предстоящее наказание вовсе ее не пугает, а кроме того, ей надлежало выдержать всю экзекуцию, ни разу не дернувшись и не издав ни единого звука. Алана знала, что задача эта была чрезвычайно непростой. Однако если она не выдержит и покажет, что страдает, — тогда не миновать бойни.

И, понимая, что не обладает достаточным мужеством, Алана вынуждена была принять благословение от отца Джевона, после чего произнесла молитву. Очень скоро она оказалась перед специальным возвышением. Пэкстон стоял и смотрел ей прямо в глаза.

— Вы готовы? — грубо спросил он.

— Насколько это возможно — да, готова, — ответила Алана. — Ну, а вы сами — готовы?

Пэкстон не ответил. Он дал команду мужчинам, которые конвоировали Алану. Взяв женщину за руки, они повернули ее лицом к возвышению и привязали кожаными ремешками каждое запястье к концам крестовины. После чего оба человека отошли в сторону.

Посмотрев через плечо, Алана увидела, как к ней приблизился Пэкстон. Затем она почувствовала, как его ладони легли ей на плечи. Она непроизвольно сглотнула слюну, едва только он рывком разодрал ее мешковатое платье от ворота до пояса. Обнаженной спиной Алана почувствовала холодок утреннего воздуха. Она передернула плечами, когда Пэкстон, разведя руки в стороны, обнажил спину.

Сердце Аланы стучало как сумасшедшее. Она спешно произнесла еще одну молитву, ожидая, что вот сейчас Пэкстон отойдет чуть в сторону. Однако он никуда отходить не собирался. Пэкстон вытащил зажатую под мышкой плетку и приготовился.

И он, и Алана напряженно молчали, — на большее ни у кого из них не хватало сейчас сил. Алана вновь нервно поежилась: Пэкстон стоял сейчас настолько близко, что она чувствовала обнаженной спиной его сильное дыхание, теплой волной касавшееся кожи.

О, проклятье, и зачем только он намерен продолжать, почему не остановится?!

Тем временем отец Джевон продолжал вслух читать молитву. Вдохнув полной грудью, Алана постаралась несколько приободриться.

— Ну, давайте же, — не выдержала она. — Приступайте. Или что, у нашего нового начальника кишка тонка?

Никто, кроме Пэкстона, не мог слышать ее слов.

Она намеренно избрала грубый тон, и Пэкстон понимал, что Алана хочет лишь подначить его, подтолкнуть к выполнению обещаний отхлестать ее. Он сейчас ощутил в полной мере, до какой степени ему не хочется наказывать Алану. Тем более что толку от наказания, как плеть может изменить судьбы Грэхама и остальных рыцарей?

Да никак не может.

Пэкстон вспомнил о том, что когда Алана шла от дверей залы к возвышению, ему в голову пришла странная мысль: «А что, если послание Аланы вовсе не предостерегало дядю против нападения на отряд, а, наоборот, содержало аргументы в пользу такого нападения?»