– Хорошо, – сказала она. – Давай встретимся в понедельник.
Положив трубку, Дейзи почувствовала себя наверху блаженства. Хотелось вскочить из-за стола и засмеяться, закричать, запеть. Как здорово, что Эндрю все-таки позвонил! Какая она молодец, что проявила выдержку и отказалась встретиться с ним на этой неделе! И как приятно думать о том, что произойдет в понедельник и в следующий четверг. Ведь Эндрю пригласил ее на прием в посольство. Ее, именно ее. А стало быть, она все-таки значит для него больше той девицы в цветастом платье, с которой он завтракал в «Ланганз».
Они договорились встретиться в «Уолтон». Этот ресторан был популярен среди представителей лондонской интеллигенции и шоу-бизнеса, так что, идя вслед за метрдотелем к столику Эндрю, Дейзи увидела несколько знакомых лиц.
Эндрю поднял глаза от списка вин, который внимательно изучал перед этим. Лицо его буквально озарилось радостью при виде Дейзи. Дейзи твердо решила поначалу держаться холодно и отчужденно. Но, взглянув на Эндрю, не выдержала и улыбнулась.
Сегодня Дейзи нравилось все. А особенно – вкус мартини безо льда, который, как всегда, заказал для нее Эндрю.
– Ты выглядишь потрясающе, – сказал он.
– Спасибо.
Дейзи было слегка не по себе, потому что точно такой же комплимент сделал ей неделю назад Карл Майер. Но все равно приятно было услышать это от Эндрю.
Молодой человек улыбался, не отрывая глаз от лица Дейзи.
Дейзи опустила глаза. Как бы они ни были рады видеть друг друга, все равно невозможно пренебречь причиной их размолвки. Эндрю должен кое-что ей объяснить. Сама Дейзи сумела убедить себя, что ее поведение с Карлом Майером было наказанием за неверность Эндрю.
– Что ты делала всю прошлую неделю? – спросил Эндрю.
– О, много всего.
– Понимаю.
Он зажег сигарету и вновь стал пристально вглядываться в лицо девушки.
– Нам надо о многом поговорить, Дейзи, – сказал Эндрю.
Девушка быстро взглянула на своего спутника и вновь переключила внимание на мартини. Она стала обгрызать одну из пропитанных джином маслинок. Оба чувствовали, что разговор становится напряженным, но напряжение это было не тяжелым, а радостным – им как бы просто не хватало слов, чтобы выразить свою радость при виде друг друга.
– Ты голодна? – спросил Эндрю.
– Вообще-то не очень.
– Тогда давай закажем что-нибудь легкое. Например, томатный суп и копченой семги на закуску. И по бокалу шампанского. А потом сделаем перерыв и отправимся куда-нибудь, где можно поговорить спокойно – например, на Итон-плейс или к тебе. Невозможно разговаривать о чем-то серьезном среди сборища жующих людей. Попросим не занимать наш столик и вернемся попозже поесть горячего.
Дейзи изо всех сил старалась казаться серьезной и равнодушной, но не выдержала и даже рассмеялась от радости. Какая замечательная идея. Действительно, сегодня слишком жарко, чтобы есть все блюда подряд, друг за другом.
Поднимаясь по мраморной лестнице дома на Итон-плейс, Дейзи снова, как и в первый раз, думала о том, что глаза Эндрю устремлены сейчас на ее бедра. Они с Эндрю решили, что Итон-плейс – более подходящее место для разговора, чем ее квартирка. Молодой человек ни разу не попытался даже прикоснуться к девушке.
В гостиной Эндрю распахнул настежь окна.
– Сегодня – почти самый длинный день в году, – сообщил он. – Если тебе не темно, я не стану пока включать свет.
– Дома мы обычно не включаем свет до самой темноты в такую жару, – сказала Дейзи. – Ведь от электричества становится еще жарче.
– Не возражаешь, если я сниму пиджак и галстук?
Дейзи увидела, что Эндрю расстегивает верхнюю пуговицу рубашки и почувствовала, как что-то сладко заныло глубоко внутри. Она быстро отвела глаза.
– В холодильнике есть шампанское. Хороший аккомпанемент к серьезному разговору.
Они снова сели в кресла по обе стороны камина, как тогда, когда Эндрю рассказывал Дейзи о Дональде.
– Итак, кто начнет? – спросил Эндрю.
– Я думаю, ты.
– С одной стороны, очень плохо, что мы столкнулись тогда в «Ланганз». С другой тсороны, мне интересно было взглянуть на Карла Майера. Ты почти не рассказывала мне о нем. Конечно, ты можешь сказать, что это не мое дело. Я знал от Джайлза, что вы с профессором Майером влюблены друг в друга. И раз он приехал повидать тебя в Лондон, значит, вы любите друг друга и до сих пор.
Дейзи разозлилась. Ее явно пытались заставить оправдываться. Ну уж нет!
– Ты ведь тоже, насколько я понимаю, влюблен не в одну женщину, – сказала она.
– Я бы не стал называть это влюбленностью, – сказал Эндрю. – Возможно, я привык потакать своим прихотям, но не более того.
Эндрю никогда еще не говорил с девушкой настолько откровенно.
– Я ведь никогда не говорил тебе, что не встречаюсь с другими женщинами. Хотя, если честно, в последнее время я делаю это все реже и реже. Но это всего-навсего привычка и больше ничего. И это не имеет никакого отношения к моим чувствам к тебе, Дейзи. Я люблю тебя.
Дейзи внимательно смотрела в глаза Эндрю.
– Ты никогда раньше не говорил мне об этом.
– А теперь говорю.
Оба отвели глаза и сделали по глотку шампанского из бокалов.
– Я, пожалуй, вовсе не хочу ничего знать о твоих отношениях с Карлом Майером, – продолжал Эндрю. – Меня интересует только одно: ты любишь этого человека?
– Нет, – твердо ответила Дейзи.
– А меня ты любишь?
– Да, – голос девушки стал хриплым от волнения. – Пойдем наверх, в спальню?
Немного поколебавшись, Дейзи кивнула головой.
Духота спальни заставила Дейзи вспомнить Новый Орлеан и пьесу «Трамвай «Желание». Из окна противоположного дома доносились звуки блюза и голос Эллы Фитцджеральд. У Дейзи все замирало внутри. Сейчас она как никогда остро чувствовала, что находится не просто в спальне мужчины, которого любит, а в чужой стране, вдали от всего родного и близкого, а звуки музыки навевали воспоминания о доме.
Дейзи смотрела, как Эндрю снимает с постели покрывало. Встав на колени, он расстегнул и снял одну за другой туфли Дейзи. На девушке не было сегодня чулок – слишком жарко. Сняв кружевные трусики, Эндрю выпрямился и посмотрел Дейзи в глаза.
– Почему ты улыбаешься? – спросила Дейзи.
– Потому что мне хорошо.
Дейзи была в шелковой блузке без рукавов, которая завязывалась спереди на тоненьких ленточках. Эндрю сосредоточенно развязывал их одну за другой. Закончив, он бросил шелковый комочек на пол и обнял Дейзи за плечи, чтобы удобнее было расстегнуть лифчик. Он, как и трусики, был цвета шампанского. Руки Эндрю были влажными от жары.
Раздев Дейзи, он отступил на шаг и окинул взглядом фигуру девушки.
– Вот так, – довольно произнес Эндрю.
Затем он уложил Дейзи на спину и стал раздеваться сам. Раздевшись, Эндрю нежно погладил девушку вдоль бедер и встал на колени между ее ног. Он взял руку Дейзи и стал целовать ее белую, мягкую ладонь.
– Думаю, я начну отсюда.
Дейзи чувствовала горячие поцелуи Эндрю на своей руке, его колени между бедер. Все тело ее напряглось, но Эндрю явно не собирался торопиться.
– У нас много, очень много времени, – шептал он.
22
Президент Франции Жискар д'Эстен приехал в Лондон с официальным визитом в конце июня. Президент, его жена и сопровождающие лица приземлились в аэропорту Гатвик и поездом прибыли на вокзал Виктория в половине первого. Все знали, что королева Англии очень ревностно относится к любым расписаниям. Конные экипажи доставили французского президента и его свиту в Букингемский дворец ровно в час. Очень хорошо, а то пришлось бы отложить ланч!
Президент вынужден был признать, что англичане не уступают французам, когда речь идет о пышности приемов. Он восторженно смотрел на выхоленную четверку лошадей экипажа, в котором он бок о бок с английской королевой приветствовал толпу. Стояла невыносимая жара – это лето было одним из самых жарких в истории Великобритании.
Очень скоро стало ясно, что визит главы французского правительства на сей раз не сведется к простому обмену ритуальными любезностями. Еще нигде в распоряжение президента не предоставляли такое количество охраны и обслуги. Д'Эстен даже начал побаиваться, не потребуют ли от него, чтобы он вручил одну из высших наград Франции какому-нибудь очередному лорду или любимой фрейлине королевы.
Однако президент не мог не признать, что вечерний банкет во дворце был поистине шикарным. Оркестр военно-морского флота Великобритании исполнял английские и французские мелодии. Даже здесь, в этой чудовищной стране, которую д'Эстен втайне ненавидел, ему нравилось чувствовать себя богом, восседая во главе роскошного банкетного стола. Особенно под звуки «Марсельезы».
Однако на следующий день дала себя знать английская бестактность. Во время ланча на Даунинг-стрит он, Жискар д'Эстен, президент великой Французской республики, обнаружил, что сидит прямо напротив портрета герцога Веллингтона. Возмутительно. Если бы британскому премьер-министру пришлось завтракать в Елисейском дворце, портрет Наполеона не забыли бы завесить. Прошло полтора столетия со дня битвы при Ватерлоо, а эти чертовы англичане так и не поняли, что такое элементарная вежливость.
Правда, на следующий день президента посадили спиной к злосчастному портрету – приближенные д'Эстена позаботились довести его недовольство до сведения британского премьера.
И вот сегодня президент Франции давал в посольстве банкет в ответ на любезность королевы. Жара была такая, точно они находились не в Лондоне, а где-нибудь на экваторе. Французский посол, черт его знает почему, решил не устанавливать в здании посольства кондиционеры. К тому же во всех комнатах были опущены шторы. В такую духоту! Дело в том, что дизайнер, который обновлял интерьер посольства специально к приезду президента, сказал жене посла, что при опущенных шторах комнаты будут смотреться лучше. Эта душная гостиная была, кажется, самым неприятным местом из всех, где президенту приходилось исполнять свой долг. Женщины могли по крайней мере надеть платья с глубоким декольте. А на мужчин жалко было смотреть – галстуки, фраки, крахмальные манишки – с них градом катился пот.
Большая часть сада была покрыта навесом. Пока почетные гости банкета страдали от жары внутри посольства, здесь толпились остальные приглашенные – политики, журналисты, ведущие телепрограмм, знаменитые актеры бок о бок с политиками и чиновниками, посещающими все подобные мероприятия, потягивали шампанское и вяло поддерживали беседу.
Внутри здания посольства фрейлина Ее Величества, хмурясь, поглядывала на платиновые часики. Эти французы просто невозможны – никакого чувства времени.
Прием был назначен на десять часов, но только в двенадцать минут одиннадцатого распахнулись наконец двери посольства и все собравшиеся под навесом увидели королеву в сияющей короне и державшегося необыкновенно важно президента д'Эстена.
– Ой, посмотри, – сказала Дейзи. – Вон та женщина в розовом платье, которая идет за королевой… Я брала у нее интервью. Помнишь? Как ты думаешь, мы можем подойти поздороваться?
– Увидимся позже, – сказал Эндрю радиорепортеру, с которым как раз разговаривал перед тем, как открылись двери посольства.
– Здравствуйте, я Дейзи Брюстер. Может быть, помните, я брала у вас интервью месяц назад, – сказала Дейзи, подойдя к жене министра иностранных дел.
– Конечно, помню. А это мой муж. – Женщина в розовом платье повернулась к министру иностранных дел. – Это та самая американская журналистка, которая взяла у меня интервью для «Бастиона». Помнишь, тебе оно понравилось? Министр вопросительно посмотрел на Дейзи поверх сигары, которую держал в зубах. Затем он вынул сигару изо рта и произнес:
– Вы зря поверили моей жене, будто я страшный спорщик. Более сговорчивого мужа не найти на всем белом свете. Привет, Эндрю. Увы, дорогая, – продолжал министр, обращаясь к жене, – Эндрю Харвуд – консерватор. Что поделаешь, такое случается иногда даже с хорошими людьми.
Минуты через две министр иностранных дел взглянул на часы.
– Нам пора идти, – сказал он. – До свидания, Эндрю, до свидания, Дейзи.
– А я и не знала, что ты знаком с министром иностранных дел, – сказала Дейзи.
– А мы и незнакомы. Просто все члены парламента знают друг друга в лицо и по имени. За пределами зала для дебатов мы обычно очень вежливы и приветливы друг с другом. Особенно когда рядом жена, дети или… или любимые девушки.
В одиннадцать тридцать королева покинула посольство. К полуночи разошлись и остальные гости.
На тумбочке рядом с кроватью настойчиво звонил телефон. Эндрю включил ночник и посмотрел на часы. Два пятнадцать. Всего час назад он отвез Дейзи домой.
Эндрю поднял трубку.
– Алло?
– Это Нел. У меня неприятности.
Голос брата показался Эндрю немного странным. Нел старался как можно тщательнее выговаривать каждое слово. Сон мгновенно слетел с Эндрю.
– Где ты?
– В старом добром полицейском участке Челси. Решил, что лучше будет позвонить своему адвокату. Хотя ты ведь скорее всего не сможешь приехать?
– Сначала скажи, что случилось?
– Они тут считают, что я плохо вел машину. И еще вбили себе в голову, что я принимал наркотики.
– Они задержали тебя по подозрению?
– Вот именно. Требуют, чтобы я сдал на анализ кровь или слюну. Но я не соглашаюсь.
– Понимаю. – Эндрю не осуждал брата, но и не особенно ему сочувствовал. Кроме того, полицейские вполне могли прослушивать их разговор.
– Насчет таблеток, Эндрю, это все неправда.
– Тогда почему ты отказываешься сдать анализ?
– Но ведь это так унизительно!
Эндрю улыбнулся.
– Я скоро приеду. Только оденусь. Вот уже год, как я в последний раз забирал тебя из участка Челси. Извини, отвык.
Все равно у них есть протокол предыдущего задержания, так что можно смело говорить об этом. И, пожалуй, лучше побриться.
В четыре часа утра Нел Харвуд согласился наконец сдать анализ – он довольно смутно представлял, как подсчитывают проценты, но был абсолютно уверен, что к этому моменту содержание алкоголя в его крови уже не выходит за пределы нормы. В четыре пятнадцать, когда братья вышли из участка и уселись в машину Эндрю, Нел был уже абсолютно трезв.
– Ну так что, – спросил Эндрю. – Анализ все-таки покажет, что ты употреблял наркотики?
– Да нет, если только не считать наркотиком то дьявольское пойло, которым меня вчера угостили. Вообще-то я вполне мог покурить вчера что-нибудь покрепче никотина. Но по чистой случайности не стал этого делать.
– Тогда почему же они решили, что ты накурился?
– Ах, Эндрю. Ты же знаешь этих полицейских! Все, кто ходит в клуб для голубых, говорят, что там полно копов в штатском, которым только нужен повод, чтобы обвинить одного из нас в употреблении наркотиков или хранении оружия.
Слово «голубой» всегда резало Эндрю слух, но что поделаешь – в английском языке не было подходящего эвфемизма.
– Извини, что втянул тебя во все это, Эндрю, – сказал Нел. – Наверное, мне лучше нанять другого адвоката. Надеюсь, нам повезет и никто из репортеров не позвонит сегодня в участок спросить, что там у них интересненького.
Эндрю промолчал.
– Как ты думаешь, – продолжал Нел, – если коп сам звонит в газету и сообщает горячую новость, сколько ему за это отваливают?
– Не знаю. Может, ящик водки. Спроси лучше Джайлза. Он называет это «узаконенная мелкая коррупция».
– Что ж, будем надеяться, что хоть тебя они не узнали.
Эндрю снова ничего не сказал.
– Ну, как тебе нравится последнее приключение сэра Нелсона? – Дейзи чуть не подпрыгнула на стуле. Бен неожиданно вырос за ее спиной. Она обернулась и увидела обычную противную ухмылку главного редактора.
Бен бросил на стол Дейзи свежий номер «Ивнинг стандарт». Вместо фотографий французского президента у трапа самолета, помещенных на первых страницах всех сегодняшних газет, на Дейзи смотрела физиономия Нелсона Харвуда. «Брат члена парламента нарушил закон», – гласил заголовок.
– Но самое интересное, как всегда, между строк, – ухмыльнулся Бен Фронвелл. – Нела задержали, когда он ехал из этого чертова притона для голубых.
– Ты сошлешься на эту информацию в воскресном «Бастионе»?
Бен громко расхохотался.
– Что, волнуешься за братца-политикана? На этот раз не стоит. Обвинения не предъявлены, дело нельзя передать в суд, а значит, нельзя использовать против Эндрю. И честно говоря, Дейзи, я вовсе не собираюсь делать Эндрю Харвуду рекламу, часто упоминая его в своей колонке.
Дейзи молчала, стараясь ничем не выдать, как раздражаю ее наглая ухмылка и тон Бена.
– Но ты можешь кое-что передать ему, Дейзи, когда увидишь в следующий раз. Он носит с собой бомбу замедленного действия. Этот его братец, прежде чем сдохнет где-нибудь в борделе для голубых, выкинет что-нибудь такое, что навсегда перечеркнет карьеру Эндрю. Запомни мои слова.
23
В начале августа мистер и миссис Брюстер приехали в Лондон навестить дочь. Они тоже решили остановиться в отеле «Браун» – видимо, в его интерьерах было что-то импонирующее американцам. Дейзи благодарила Бога за то, что им, по крайней мере, не достался номер двести сорок два.
Девушка ждала встречи с родителями на том же обитом парчой диване, что и шесть недель назад. Она вспомнила, как просила родителей приехать в августе, рассчитывая провести вторую половину июля с Карлом. Дейзи написала Карлу, что ему не стоит возвращаться в июле, хотя постаралась выбрать такие слова, чтобы это не походило на окончательный разрыв. Карл написал в ответ, что по-прежнему надеется, что через полгода Дейзи вернется в Америку и они начнут с того же, на чем остановились год назад. Но Дейзи знала, что этого не произойдет.
– Добрый вечер, дорогая, – раздался над головой Дейзи голос миссис Брюстер.
– Здравствуй, доченька, – сказал отец Дейзи.
Родители Дейзи были элегантной парой. Они всегда держались так, что можно было безошибочно определить – эти двое прекрасно себя чувствуют в обществе друг друга. Дейзи всегда гордилась своими родителями и любила появляться с ними на людях.
Однако сегодня Дейзи волновалась. Дело в том, что этот вечер был особенным – девушка собиралась познакомить родителей с Эндрю Харвудом. Она даже не знала, чего боится больше – того, что Эндрю не понравится мистеру и миссис Брюстер, или того, что родители могут не понравиться Эндрю. В любом случае, после Карла Майера, им не в чем было упрекнуть ее нового избранника.
Таксист высадил их у ворот Святой Софии. Мистер и миссис Брюстер были в палате общин всего один раз – в свой последний приезд они ужинали здесь с министром финансов.
– И где же мы должны встретиться с твоим молодым человеком? – спросила миссис Брюстер.
Мать Дейзи использовала слова «молодой человек», когда речь шла о каком-нибудь особенном поклоннике Дейзи. Всех остальных она называла «юноши». (Кроме Карла, которого миссис Брюстер ухитрялась не называть никак.) И уж ничто на свете не могло заставить ее даже произнести слово «приятель».
Хотя дочь ничего ей не сказала, миссис Брюстер прекрасно видела, что человек, с которым хочет познакомить их Дейзи, очень много для нее значит. Мистер и миссис Брюстер думали об одном и том же: слава Богу, если благодаря этому Эндрю им больше не грозит возможность получить в зятья Карла Майера. Однако обидно, что человек, занявший его место, живет по ту сторону Атлантики.
Они вошли в центральный холл. Дейзи не пришлось звонить Эндрю, чтобы он спустился: молодой человек уже ждал их, беседуя с другим депутатом у подножия огромной статуи Гладстона.
Дейзи представила Эндрю родителям. Все вместе они направились к лестнице, ведущей на террасу. Рассматривая фрески, миссис Брюстер не без удовольствия думала о том, что на одной из них изображены предки ее матери. Они вышли на террасу, сели за столик и заказали выпивку. Миссис и мистер Брюстер внимательно рассматривали Эндрю, который, в свою очередь, пытался понять, что представляют собой родители Дейзи. А Дейзи была чем-то вроде посредника – старалась навести разговор на темы, одинаково интересные ее родителям и Эндрю Харвуду.
Когда пришло время перебираться в парламентскую столовую, все четверо уже нисколько не сомневались, что вечер удался.
Через день после того как родители Дейзи Брюстер улетели в Филадельфию, вполне довольные выбором дочери, но немного волнуясь по поводу того, как сложатся дальше ее отношения с Эндрю, парламент наконец распустили на летние каникулы.
А еще через два дня Рейчел Фишер под чужим именем отправилась в небольшую частную клинику в Суррее. Гинеколог Рейчел не посчитал возможным делать вакуумный аборт на таком большом сроке.
Рейчел выписали карточку на имя миссис Сары Грин. Медсестры были с ней довольно вежливы, но держались отчужденно.
На следующее утро, после того как Рейчел очнулась от наркоза, в палату заглянул врач, проводивший операцию.
– Все прошло хорошо, миссис Грин, – сказал он. – Завтра утром вас выпишут. Постарайтесь дней пять-шесть не волноваться, не принимать ничего близко к сердцу. Сейчас вы, возможно, этого не чувствуете, но такие операции – всегда шок для нервной системы. Вы еще сможете родить ребенка, когда посчитаете свои обстоятельства более благоприятными, чем сейчас.
– Ультразвук показывал, что это была девочка. Это точно? – спросила Рейчел.
– Я не понимаю вас.
– Это действительно была девочка?
– А… Да, да.
Хирург чувствовал себя неловко. Он не любил делать аборты, даже если к этому были медицинские показания. Но зародыш, который доктор удалил вчера, был в полном порядке. Просто мать не захотела иметь ребенка. Врач никогда не определял пол удаленного зародыша.
В общем, он был человеком терпимым и вполне искренне считал, что женщина имеет полное право решать, рожать или не рожать ребенка. И все равно, когда женщина отказывалась от материнства просто из соображений собственного удобства, он всегда испытывал к ней неприязнь. А спрашивать, какого пола было то неродившееся существо, которое ты по собственному желанию выкинула в мусорную корзину, – это уж слишком!
На карточке женщины было написано «Миссис Сара Грин», но хирург прекрасно знал, что это ненастоящее ее имя. Он потребовал у гинеколога, направившего к нему Рейчел, сообщить ее настоящее имя. Так случилось, что, пролистывая «Дейли телеграф», он наткнулся на депутата парламента с таким же именем – «Рейчел Фишер, не замужем». Там была небольшая фотография, на которой врач легко узнал женщину, лежащую в клинике.
Сейчас он внимательно глядел на только что очнувшуюся Рейчел. Мокрые волосы женщины разметались по подушке. После наркоза волосы всегда выглядят ужасно.
– Сообщите, если что-нибудь будет вас беспокоить. Но не думаю. Все прошло абсолютно нормально.
Он вышел из палаты, громко хлопнув дверью.
Рейчел лежала с закрытыми глазами, положив руку на низ живота. Из-под опущенных век катились слезы. Она почему-то была уверена, что чувство потери было бы не таким ужасным, если бы это был мальчик, а девочка – она такая маленькая, беззащитная… Задолго до ультразвука – с самого начала – Рейчел чувствовала, что это была девочка.
Когда через час в палату зашла медсестра, чтобы измерить давление пациентки, Рейчел даже не открыла глаза. Слава Богу, тут не было ни посетителей, ни телефонных звонков. Весь вечер Рейчел молчала, она ни разу не обратилась к медсестрам, входившим в палату.
Рейчел Фишер никогда и ни с кем больше не говорила о маленькой девочке, от которой ей пришлось отказаться. Только однажды, через много лет, она вскользь упомянула о своей потере – как ни странно, в письме Эндрю Харвуду.
Часть вторая
Спустя пятнадцать лет
24
– Черт побери! – У Бена Фронвелла буквально начинали дрожать руки всякий раз, когда в воздухе пахло сенсацией. Сейчас он смотрел, не отрываясь, на сообщение агентства «Пресс ассошиэйшн», способное всколыхнуть общественное мнение Великобритании: «Вечером, в горах Северного Уэльса пастух Элвин Мартин нашел изуродованное тело пилота Джеймсона, привязанное к стропам изодранного парашюта. Мистер Мартин связался с полицией. На место происшествия немедленно был выслан наряд. Сейчас тело Джеймсона находится в морге. Летчик проводил заключительные испытания бомбардировщика «Рейдер», который компания «Стоктон эйр спейс» должна была передать на следующей неделе в собственность министерства обороны. Никаких следов самого самолета не обнаружено».
Бен стоял рядом с деревянным столиком, на котором лежала стопка еще теплых распечаток первой страницы очередного номера «Бастиона».
Огромное помещение в подвале здания, куда спустился главный редактор, чтобы посмотреть, как печатается номер, все называли талерной (the stone), хотя газету давно печатали на электронных типографских машинах и в комнате не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего талеры, которыми пользовались когда-то линотиписты. В талерной было душно – ни одного окна и к тому же едкий запах типографской краски. Спускаясь в подвал, Бен всегда оставлял жилет и галстук наверху, в своем кабинете, расстегивал верхнюю пуговицу рубашки и закатывал рукава.
Бену Фронвеллу недавно исполнилось сорок восемь. Он не особенно тяжело переживал этот факт. За прошедшие пятнадцать лет редактор «Бастиона» практически не изменился, разве что немного поредели его темно-каштановые волосы.
Бен только что дал младшему редактору указания по поводу последних изменений, прежде чем окончательный вариант первой страницы пойдет в печать. Но в этот момент в талерную зашла заместитель редактора отдела новостей Джойс Барлоу и протянула Фронвеллу листок с факсом, в котором сообщалось об ужасной кончине пилота, испытывавшего «Рейдер».
Бен повернулся к младшему редактору.
– Придержите первую страницу.
Затем он быстро подошел к редактору отдела новостей Томми Лоуэллу, который стоял тут же, рядом, у распечатки второй страницы. Бен молча протянул Томми листок с факсом и в сопровождении Джойс Барлоу направился к выходу. Прочитав сообщение, Томми немедленно последовал за шефом.
Когда все трое сели в лифт, Бен произнес:
– Напишешь заметку, Джойс. Должна лежать у меня на столе в десять двадцать пять. Отредактировать к половине одиннадцатого и в талерную к десяти сорока пяти. Потом включим эту же информацию в следующий номер и уж тогда доделаем как следует.
Джойс взглянула на часы, висевшие на стенке лифта: пять минут одиннадцатого.
Бен продолжал, на сей раз обращаясь к Томми:
– Ты позвонишь Эндрю Харвуду. У нас есть все телефонные номера, по которым можно найти этого выскочку. Если не удастся связаться прямо с ним, доберись до кого-нибудь из помощников.
Выйдя из лифта, все трое оказались в огромной комнате для журналистов. Здание, где располагался теперь «Бастион», когда-то было складом судовых верфей, и архитектор постарался использовать при перепланировке все преимущества старого здания, не разделенного никакими перегородками.
В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году некто Руперт Мердок положил начало самому настоящему исходу с Флит-стрит. Он первым перенес редакцию в другое место и таким образом избавился от мертвой хватки профсоюза печатников. Через некоторое время редакторы многих крупных изданий последовали примеру Мердока. При этом лишь немногие решались говорить открыто, как благодарны они Руперту Мердоку, практически покончившему с тиранией профсоюзов. Переезд давал газетам возможность сократить производственные расходы примерно вчетверо и оснастить свои издания самым современным оборудованием. Таким образом, линотиписты уже не имели возможности, пользуясь поддержкой профсоюза, устраивать акты самого настоящего саботажа, как это бывало раньше, когда в десять часов вечера рабочие типографии могли вдруг объявить, что владелец газеты должен расплатиться с ними немедленно и наличными, если он хочет, чтобы утренний номер вышел вовремя. Постепенно все владельцы газет и журналов были вынуждены перенести свои издательства с Флит-стрит, иначе они просто не могли бы конкурировать с Мердоком. Флит-стрит превратилась в улицу призраков.
Журналисты тоже радовались произошедшим переменам, хотя не все говорили об этом вслух. Было гораздо приятнее работать, не завися от капризов печатников, которые могли очередным актом неподчинения администрации перечеркнуть результат работы автора в течение недели. Хотя, конечно, всем им жалко было расставаться с родной Флит-стрит и переселяться в пустые доки и склады, тянущиеся к востоку от Тауэр-бридж. Теперь дорога в Сити занимала полчаса туда и полчаса обратно. Это было очень неудобно, когда требовалось успеть в Уэст-энд на ланч с очередным министром кабинета или другим важным источником информации, а от коротких деловых встреч в середине дня пришлось практически отказаться.
«Бастион» разместился после переезда в огромном четырехэтажном здании, где раньше находился склад. Кирпичные стены были построены в тысяча восемьсот двадцатом году. В восемьдесят восьмом году, перед переездом газеты, здание было заново отделано изнутри. Теперь в интерьере преобладал белый цвет, кругом было люминесцентное освещение. Напротив здания, по ту сторону Темзы, стояли точно такие же склады постройки времен королевы Виктории, которые тоже были перепланированы, и теперь там находились элегантные, отделанные по последнему слову офисы преуспевающих чиновников из Сити. Из окон, выходящих на запад, виднелся за поворотом Темзы Тауэр-бридж и башенки самого Тауэра на фоне низкого неба.
Комната для журналистов занимала практически весь верхний этаж здания. Здесь стояли около ста столов. На каждом красовались теперь мониторы и клавиатуры компьютера, обеспечивавшие немедленный доступ к общему банку данных. В конце зала находилась дверь, за которой сидели в небольшой приемной два личных секретаря главного редактора и дальше, в личном кабинете, сам Бен Фронвелл.
