Глава 3

Четвертое преступление

Неизвестный подошел к дому судьи со стороны ворот, ведущих к гаражу и черному ходу. У ворот было темно – ближайший уличный фонарь располагался в ста ярдах, хотя над парадным входом и горело несколько фонарей.

Человек двигался совершенно бесшумно. Одет он был во все черное. Заканчивался март, и луна входила в свою последнюю фазу. Дул сильный ветер, по небу летели облака, они то закрывали звезды, то пропускали их слабый свет, и ветер гнал их дальше. Человек попробовал ручку двери черного хода. Дверь была закрыта, но иного он и не ожидал. Затем, пользуясь ручным фонарем, он осторожно обследовал окна задней части дома. Все защелки оказались закрытыми, и он не стал их взламывать. Он отступил назад и начал осматривать второй этаж – ему показалось, что одно окно слегка приоткрыто.

Слышно было только завывание ветра.

Над дверью черного хода распластался козырек.

Казалось, ухватившись за него, совсем нетрудно подтянуться и забраться наверх. Ноги человека скользили по кирпичной стене, срывались, и когда он влез на козырек, то не мог отдышаться. Но вскоре он пришел в себя, встал на колени и усмехнулся. Дождался, пока дыхание полностью восстановится, выпрямился в полный рост и понял, что без труда может дотянуться до открытого окна. Он немного подался вправо и толкнул оконную раму, она легко скользнула вверх. Было совершенно темно, лишь метались серые тени облаков да деревья стонали на ветру. Человек начал подтягиваться к окну.

В этот миг на дорогу вырулила какая-то машина, ее фары отбрасывали пучки света.

Человек на козырьке замер.

Снопы света качались вверх-вниз, двигатель урчал, и когда автомобиль достиг угла, водитель вначале притормозил, потом дал газ и помчался в сторону пустыря, со скоростью, явно превышавшей допустимую ночью и даже на пустынной дороге – явно более пятидесяти миль в час.

Но еще до того, как машина скрылась из вида, человек уже был внутри дома, в широком коридоре. С одной стороны – стена и окно, с другой – три двери. Он прошел по коридору и очутился на большой лестничной площадке. Свет огромной люстры заливал площадку, коридоры, широкую лестницу и большой, обшитый деревом холл, – здесь по стенам висели выцветшие портреты, в углах стояли семейные реликвии – свидетельства чести и гордости.

Когда-то этот дом был богат, сейчас же в нем жили, мужественно сохраняя традиции и желание во что бы то ни стало сохранить прошлое.

Это был дом миссис Джонатан Эдвард Китт, кавалера ордена Британской империи, мирового судьи. В настоящий момент она находилась в самой маленькой из четырех комнат первого этажа.

Она сидела спиной к двери, за письменным столом, созданным триста лет тому назад, изучала какие-то бумаги и делала пометки. Свет от камина окрашивал ее правую щеку нежно-розовым цветом и отражался в глазах. Свет стоящей слева настольной лампы ярким пятном лежал на ее седых волосах, серебрил лицо, полную шею, крепкие руки. Она была одета в костюм, но в комнате было жарко, поэтому жакет висел на спинке стула. Блузка была слишком яркой для женщины таких габаритов: синяя с розовым и лиловым, из тонкой ткани, со множеством кружев и рюшек. Миссис Китт обожала кружева и яркие вещи – за ними она скрывала свою прямоту и чисто мужскую силу.

Она и внешне была не очень женственна.

Дыхание у нее было тяжелым.

Ничто не отвлекало ее внимания, снаружи не доносилось ни звука, и она даже не слышала, как поворачивается ручка двери. Шелестели лишь бумаги у нее в руках. По улице проехала машина, уже вторая за десять минут, но вряд ли она обратила на нее внимание.

Дверь очень медленно приоткрылась.

И вдруг раздался пронзительный звук, словно сигнал тревоги, – телефонный звонок. Человек испугался, но у него хватило выдержки не захлопнуть дверь. Звонок заставил миссис Китт вздрогнуть, но она не отложила карандаша, не прекратила листать бумаги – просто сняла левой рукой трубку и сказала:

– Миссис Китт слушает. Кто?.. А, советник Уиллерби, я ждала вашего звонка.

Голос ее звучал решительно. Она сейчас же бросила свое занятие и сосредоточилась на разговоре.

– Что?.. Да, конечно, я все изучила, сейчас вплотную занимаюсь деталями, и я не вполне довольна тем, что мы так вольно распоряжаемся деньгами налогоплательщиков... Я отлично знаю, что надушу населения получается совсем не много, я все-таки иногда думаю, не сомневайтесь... И все же налог увеличится в среднем на два пенса и вряд ли вам стоит рассчитывать на мою поддержку... Нет, я пока еще окончательно не решила, я согласна, что в отношении этой автомобильной стоянки надо принять самые решительные меры, преследование автолюбителей у нас в стране принимает чудовищные формы, но это уже к делу не относится. Вы со мной согласны?

Тяжело дыша, она слушала собеседника.

Человек проскользнул в комнату. Не отводя напряженного взгляда от миссис Китт, он прикрыл за собой дверь. Затем извлек из кармана обрезок велосипедной цепи длиной около фута – вполне достаточно, чтобы намотать на затянутую в перчатку правую руку. Его фигура отражалась в зеркале над камином, но человек этого не замечал: он смотрел на затылок миссис Китт, на завитки седых волос, тугой серебристый пучок.

Человек уже был на расстоянии вытянутой руки от миссис Китт.

– Советник Уиллерби, – резко сказала миссис Китт, и в ее голосе зазвучали агрессивные "судейские" нотки, – я великолепно знаю о своих обязательствах перед ближними, но я так же великолепно знаю – и я много раз заявляла об этом со своего судейского кресла, – что, с моей точки зрения, автомобилист – жертва чуть ли не всех несправедливостей нашего цивилизованного мира. Он платит налоги за автомобиль, бензин, шины, масло – за все. Он платит непомерные деньги за любой вид обслуживания, полиция постоянно его унижает, я бы сказала, преследует, у него нет места, где бы он с удобствами мог припарковать свою машину, и так далее. Но все это отнюдь не значит, что я приму сторону любого проекта, способствующему автолюбителям за счет других членов общества, и уж, конечно, не за счет жителей Лайгейта.

Закончив этот монолог, она дышала уже не просто тяжело, а с хрипами.

Но тут она вновь, очень резко вступила в разговор:

– Прекрасно! Если вы не в состоянии придерживаться рамок приличия, нет смысла обсуждать вопрос дальше. Когда я обещала вам поддержать план строительства стоянки, я исходила из того, что этот план учтет практические трудности ситуации. Спокойной...

В трубке послышался резкий щелчок. Советник Уиллерби бросил трубку.

Она осеклась, потом медленно положила трубку на рычаг и прижала ладонь ко лбу. Человек за спиной миссис Китт не видел ее лица и потому не знал, что она закрыла глаза от внезапно обрушившейся усталости. Она медленно наклонила голову – позу удобнее трудно и представить...

– Что со мной происходит? – спросила она себя и комнату, которую считала пустой. – Он вполне милый маленький человек, почему же я...

Она осеклась.

Позади послышался звук, и она попыталась повернуться в кресле, но не успела. Краем глаза она уловила силуэт мужчины, но не разглядела его лица, единственное, что она увидела, – темно-серую саржу пиджака и блестящие черные пуговицы.

Он ударил ее с нечеловеческой силой.

У нее вырвался вопль ужаса и боли.

Он вновь ударил ее, и вновь, и вновь.

Примерно через двадцать минут он вышел. Миссис Китт лежала на полу у кресла – кровь на ковре, руках, ладонях, которыми она пыталась защитить себя. Трудно было определить, дышит она или нет. На самом деле она еще дышала.

Нападавший вышел через парадную дверь и торопливо направился через длинный газон к боковому выходу. Выйдя из ворот, осторожно двинулся вдоль высокой стены, держась к ней вплотную: даже если бы за ним кто-нибудь специально наблюдал, разглядеть его в темноте было бы невозможно.

Так он добрался до угла дома.

С противоположной стороны показался велосипедист, он был как раз между человеком и его припаркованной на перпендикулярно расположенной улице малолитражкой. Человек увидел, что это полицейский. Он отчетливо слышал шелест шин по дороге. Что-то позвякивало, вероятно, звонок на руле.

Полицейский проехал мимо.

Человек в темно-серой одежде не посмотрел ему вслед, он сразу направился к машине, фары которой светили вполнакала, как того требовали правила, и сел. И только тогда огляделся вокруг. Полицейский уже завернул за угол, дорога снова была пуста.

Водитель завел двигатель, машина тронулась.

Глава 4

Роджер Уэст

Наутро после нападения на миссис Китт старший инспектор нового Скотленд-Ярда Роджер Уэст, по прозвищу "Красавчик", вошел в кабинет и с удивлением обнаружил, что четыре других старших инспектора стоят все вместе у окна. Он настолько хорошо знал этих людей, что, как правило, не замечал их присутствия. Эдди Дей, с огромным пузом и торчащими вперед зубами, из-за чего его рот был вечно полуоткрыт. Высокий и крупный Билл Слоун, недавно вернувшийся назад из другого отдела, – благодаря своему свежему виду и ухоженным светлым волосам он больше походил на футболиста, нежели на профессионального детектива. Пухленький, печальный, но очень опытный Калдер. И Джим Ридон, самый маленький по росту, но старший по возрасту.

– Хэлло, Роджер, ты слышал? – спросил Ридон.

– У вас что, народное гуляние или праздник по случаю Дня преступника? – вопросом на вопрос ответил Роджер.

Группа слоняющихся без дела инспекторов – это нечто из ряда вон выходящее. Значит, что-то значительное произошло во внутренней жизни Скотленд-Ярда – либо пронесся слух о новой системе премиальных или о пересмотре графика ночных дежурств, либо сверху пришли какие-то новые инструкции. По мрачной реакции коллег Уэст понял, что ошибся в своих предположениях, и добавил примирительным тоном:

– Да нет же, я только вошел.

У него возникло странное ощущение: похоже, коллеги не знали, как он воспримет новость, которую они собрались выложить. Даже Слоун, проработавший под его, Уэста, началом много лет, казался смущенным. Ридона явно тревожило то, что ему предстояло сказать, его темно-карие глаза слишком уж сверкали.

– Что, Ньюман подал прошение? – требовательно вопросил Роджер.

– Помощник комиссара серьезно болен, – сказал Ридон. – Коронарный тромбоз. Это случилось ночью. Дело очень серьезное.

– О! – только и мог произнести Роджер.

Теперь ему стало понятно их настроение. Он медленно, опустил руку в карман и достал сигареты. Пристально глядя на товарищей, закурил. Он прекрасно понимал, почему их смущала и тяготила обязанность сообщить ему эту новость. Он глубоко затянулся и спросил:

– Где он?

Он задал этот вопрос только для того, чтобы хоть что-то узнать о том, где находится сейчас сэр Гай Четуорт, помощник комиссара уголовного розыска. Важно, что он при смерти.

– В Вестминстерском госпитале, – сказал Ридон.

– Когда в последний раз туда звонили?

– Нам только что сообщил об этом Кортленд, а ему – министр, – ответил Ридон.

– Понятно, – Роджер снова полез за сигаретами.

Теперь он также стал одним из тоскливо топчущихся инспекторов, и все равно между ними пролегала черта. Он смотрел из окна на большой двор внизу, на бесконечные ряды окон противоположного крыла здания, и ему казалось, что в каждом из них он видит Четуорта. Огромный, толстый, он по объему уступал только Эдди Дею, с красными, обветренными щеками, венчиком седых волос вокруг большой лысины, сияющей, словно отполированная. Сэр Четуорт, похожий на крестьянина. Он мог быть вспыльчивым, настоящим людоедом, однако был самым популярным помощником комиссара среди всех, кого когда-либо знал Роджер.

"Друг всех полицейских", – сказал как-то один циник, и он был недалек от истины.

И друг Роджера Уэста.

В департаменте никто не сомневался, что новость эта огорчит Роджера сильнее, чем всех остальных. Четуорт и он "видели" ситуации и проблемы одинаково – и несколько иначе, чем все остальные. Только вчера вечером они разговаривали в этом самом кабинете – Четуорт заглянул сюда, чтобы сообщить Роджеру, что из апелляционного суда по уголовным делам новостей еще не было: они предполагали, что обвиняемый в убийстве подаст апелляцию. Ньюман и был тем молодым человеком, кто обвинялся в убийстве своей тети, – над этим сложным и щекотливым делом Четуорт и Роджер работали несколько недель.

– Министр распорядился распространять среди сотрудников все поступающие бюллетени о состоянии его здоровья, – продолжал Ридон.

Другими словами, Роджер не мог ничем помочь. Это было ясно. Он бросил недокуренную сигарету в большой камин. Огня почти не было, лишь тлели несколько углей. На улице светило солнце, слишком яркое для конца марта.

– Кортленд сказал, что когда ты просмотришь все, что у тебя на столе, он хотел бы с тобой поговорить, – сообщил Ридон.

– Спасибо. А как вообще прошла ночь? – Роджер подошел к своему столу, самому дальнему от двери. На ярко-желтой поверхности стояли корзинки для бумаг с табличками "Входящие", "Выходящие", "В работе" и "Законченные". Вертящийся стул. По стене проходила черная полоса: след от спинки.

– Так себе, – ответил Билли Слоун.

Он уселся за свой стол, напротив Роджера. Все остальные разошлись – ив этом кабинете не привыкли терять время попусту.

– Грязное дело в Лайгейте. Думаю, Кортленд тебя по этому поводу и вызывает.

– Грязное, да? – повторил Роджер, пододвигая к себе бумаги.

Если бы не тот наезд на миссис Брей, дела его были не так уж плохи; Четуорт тоже занимался поисками сбежавшего водителя. Как же тяжело! И ведь еще вчера вечером они все сидели и говорили об апелляционном суде... Ладно, дело есть дело. Пора работать.

Бумаг на столе Роджера было меньше обычного: на прошлой неделе он сумел переложить несколько папок в корзинку "Законченные", и сейчас они отправились в архив.

Он просмотрел бумаги, сделал несколько пометок, отложил пару дел в сторону – надо будет обсудить их с кем-нибудь из суперинтендантов, и наконец добрался до копии отчета из полицейского участка в Лайгейте. Это был отличный отчет, без лишних слов. Прошлым вечером одна пожилая и известная жительница Лайгейтской пустоши подверглась в своем собственном доме жестокому нападению. В настоящее время она еще без сознания. По-видимому, мотивом было ограбление, так как комната, в которой находилась пострадавшая, была перевернута вверх дном. Однако были в деле некоторые странности, что подтверждала приколотая к отчету записка от Кортленда: "Загляните ко мне, ладно?". Обычно Кортленд вызывал П. К., а уже Четуорт посылал за Роджером. Сейчас промежуточное звено исчезло. Дай Бог ему здоровья, промежуточному звену.

Роджер снял трубку:

– Суперинтенданта Кортленда, пожалуйста.

– Да, сэр.

И почти сразу же:

– Соединяю.

– Благодарю... Доброе утро, Фрэнк, это Уэст, – поприветствовал начальство Роджер. – Да, конечно, сейчас приду.

Он аккуратно загасил сигарету и заметил, что это уже третья, – три сигареты менее чем за полчаса! Встал, взял со стола папку с делом по Лайгейту. В комнате оставался только Эдди Дей, зарывшийся в ворох бумаг и что-то рассматривавший через лупу. Эдди был лучшим в Скотленд-Ярде – а может быть, и в мире – специалистом по фальшивкам, и он свято верил во всемогущество увеличительного стекла. В девяти случаев из десяти лупа показывала ему именно то, что он и хотел увидеть.

Роджер вышел из кабинета.

Новость о Чету орте легла камнем на сердце. Он заставил себя думать о лайгейтском деле. Пока он зацепился только за имя – судья миссис Китт. Имя было знакомым, и у "него возникло чувство, что при иных обстоятельствах он уже понял бы, почему. Но сейчас воспоминание ускользало. Судья миссис Китт...

Миссис Китт, мировой судья.

Вот оно что!

Вот как следовало ее величать! Некрасивая миссис Китт, мировой судья, была символом. При любой возможности она вставала на защиту автомобилистов, она относилась к ним совершенно иначе, нежели большинство магистров и судей. Порой в этой своей поддержке их она была даже близка к безрассудству. Ее гневные высказывания часто цитировали вечерние лондонские газеты – иногда фразы были настолько хлесткими, что их перепечатывали и утренние издания:

"Порой у меня возникает впечатление, что у среднестатистического полицейского нет никаких иных дел, кроме как притаиться где-нибудь в темном углу и ждать, когда ничего не подозревающий водитель припаркует свою машину в неположенном месте".

После такой филиппики в газетах появлялся заголовок:

"Судья утверждает, что полиция прячется по темным углам". Или же она заявляла: "Почему почти во всех дорожно-транспортных происшествиях вина падает на водителя? Половина из них лежит на совести безответственных пешеходов и ополоумевших велосипедистов". В свободном переводе газетчиков это звучало так: "Судья считает велосипедистов помешанными".

Она была не единственным судьей с собственным мнением и острым языком, да и скандалов с ней связано не было – во всяком случае, Роджер не мог их припомнить. Значит, она никогда не заходила слишком далеко – по крайней мере, настолько далеко, чтобы вызвать обоснованное неудовольствие местной полиции. Суперинтендантом в Лайгейте был Джем Коннолли, до отставки ему оставалось несколько лет: старый служака, один из лучших. Вероятно, втайне ему нравилась эта женщина.

Роджер постучал в дверь кабинета Кортленда:

– Войдите... О, привет, Красавчик.

Одно время Кортленда не любили, но не так давно он сумел, наконец, выбраться из своей защитной раковины, и к нему стали относиться с большим уважением, хотя симпатий в общем-то не испытывали. Грузный, с бледным лицом, скучный и нудный – у него полностью отсутствовало чувство юмора – Кортленд делил этот кабинет с еще одним суперинтендантом, который сейчас выехал в город по делу.

– Присаживайтесь... жаль, что так случилось с сэром Гаем... вот уж никогда бы не подумал.

– Да, новость не из приятных, – сказал Роджер.

– Кто б мог предположить, что такое произойдет именно с ним!

Для них всех его розовые щеки были всегда свидетельством крепкого здоровья. А его способность работать почти круглосуточно! Хотя надо было бы сообразить, что чрезмерно энергичному человеку, особенно когда ему за шестьдесят, есть чего опасаться.

– Какие-нибудь новости? – спросил Роджер.

– Какие там новости! Лежит в кислородной палате, за ним отличный уход – хотя бы об этом можно не беспокоиться. Но после таких историй человек редко выкарабкивается. Очень редко.

– Да, – с каменным выражением лица произнес Роджер.

– Ну ладно, теперь о Лайгейте, – наконец-то Кортленд перешел к делу. – У вас пока нет никаких соображений?

– Нет.

– Может быть, есть смысл поговорить с Джемом Коннолли? Он звонил полчаса назад. Ему кое-что непонятно, хочет поговорить с кем-нибудь из наших. Насколько я понимаю, старый Джем не горит желанием браться за эту работу. Но вам не придется отрывать кого-нибудь из своих ребят: Джем отдает своего сержанта в полное распоряжение. Во всем остальном – любая помощь, вот только людей я дать не могу.

– Не думаю, что кто-то понадобится, там у них отличные парни.

– И я так считаю. О'кей, значит, я звоню Джему и сообщаю, что вы уже в пути.

– Отлично, – сказал Роджер. – Спасибо.

У него возникло твердое убеждение, что Кортленд сунул ему это дело нарочно, только для того, чтобы у него не было времени отвлекаться на посторонние размышления – текучка и даже нераскрытые преступления оставляют простор для горьких мыслей.

Сейчас в самый раз заняться чем-то сложным.

До отъезда в Лайгейт, где он, вероятно, пробудет весь день, Роджеру надо было кое-что уладить. Одно хорошо: жены дома нет. Вернувшись в кабинет, он сделал несколько телефонных звонков и вспомнил, что на сегодня назначено свидание с Чарлзом Джексоном: стряпчий так тщательно готовил дело по защите молодого Ньюмана, что был весьма близок к успеху.

Эдди Дей все еще торчал в кабинете – он поднял свой близорукий взгляд на Роджера и снова уткнулся в чек, приколотый к белому листу бумаги.

Секретарша записала все распоряжения Роджера и сказала:

– Вас просит мистер Джексон, сэр.

– Спасибо, соедините.

Он встречался с Джексоном чаще, чем с остальными стряпчими, ему нравился этот человек. Четуорт как-то согласился, что, по всей видимости, Джексон действует из высоких идейных соображений. Однако в последние несколько недель Роджер почувствовал, что настроение юриста изменилось. Складывалось впечатление, что Джексон теряет уверенность – видимо, гигантская работа по делу Ньюмана высасывала из него все силы.

– Соединяю вас с мистером Джексоном, сэр.

– Хэлло, мистер Джексон, – сказал Роджер, – инспектор Уэст, Скотленд-Ярд. Доброе утро.

– Доброе утро.

В голосе его не чувствовалось привычной энергии и напористости, он звучал грустно.

– Прошу прощения, но у меня есть дело в Лайгейте, так что вряд ли я сумею вернуться к назначенному времени, – сказал Роджер. – Я позвоню вам, когда буду точно знать, что наверняка свободен.

– Ах, черт возьми! – вдруг произнес Джексон.

– Извините, если я...

– О нет, не принимайте это на свой счет, – голос Джексона звучал уже более энергично. – Просто я очень хотел с вами поговорить о... в общем, личный вопрос. Я думал, мы сможем вместе позавтракать. Послушайте, а вы не сможете уделить мне часок вечером? Или в ближайшие дни? Хотелось бы поскорее...

Было заметно, что он чем-то всерьез обеспокоен.

– Хорошо, давайте встретимся сегодня вечером, – сказал Роджер. – Вы сможете заехать ко мне домой после ужина? Скажем, в восемь тридцать?

– Очень мило с вашей стороны, мистер Уэст, обязательно буду. Вы не возражаете, если я... – Джексон внезапно умолк, словно боясь о чем-то проговориться, потом его голос снова возник в телефонной трубке, – так и договорились. В восемь тридцать, на Белл-стрит.

– Буду ждать вас.

Повесив трубку, Роджер сообразил, что Джексону пришлось приложить массу усилий, чтобы разузнать его адрес. Что ж, не в первый раз юристы хотели поговорить с ним в частном порядке. О причинах сейчас размышлять бесполезно, однако примечательно, что Джексон явно расстроился, когда узнал, что свидание отменяется.

Роджер спустился вниз и вышел во двор, где стоял его зеленый "вулзли". С ним никто не заговаривал, но он понимал, что даже дежурные у входа не сомневаются в том, как сейчас себя чувствует Красавчик Уэст.

Мерзопакостно.

Вероятно, так же чувствовало себя множество других людей, в том числе и родственники миссис Китт, мирового судьи. Интересно, пришла ли она в сознание, выживет ли? Иначе... Иначе – это еще одно убийство.

Вскоре ему предстояло это узнать.

Глава 5

Наблюдательный полицейский

– Вот эта комната, – сказал Джем Коннолли, – я распорядился, чтобы до твоего приезда здесь ничего не трогали: никогда не знаешь, какая блажь придет в голову гениям из Скотленд-Ярда. Мы дрожим и трепещем перед вами.

– Вот это правильно, – серьезно произнес Роджер.

Невозмутимый Коннолли с его грубым юмором и сарказмом заставил Роджера немного прийти в себя. Коннолли совсем не походил на полицейского офицера, особенно не вышел ростом: когда сорок лет назад он поступил на работу, то еле-еле дотягивал до нижнего предела нормы. С годами он совсем усох и сейчас казался просто коротышкой. С высоты своего более чем шестифутового роста Роджер наблюдал за перемещениями Коннолли по холлу.

Солнечный свет падал на короткие волнистые волосы Роджера.

Несколько местных полицейских находились снаружи, еще больше – внутри. Основная работа уже была проделана – обмеры, фотографирование, отпечатки пальцев, поиски следов и вещественных доказательств. Дом был выстроен в позднем викторианском стиле, то есть со стороны выглядел крайне безобразно: стены из красного кирпича, остроконечная башня, покрытая черепицей. Однако внутри холл и комнаты оказались довольно большими, хорошей планировки, хотя на первый взгляд и производили впечатление запущенных.

Коннолли провел его в комнату справа от входа – не очень большую, но все же больше, чем любая из комнат в доме Роджера в Челси. Сейчас здесь царил хаос. На полу валялись обрывки бумаг, в камине лежала внушительная куча сожженных документов – по большей части это были газеты. Вдоль стены стоял большой книжный шкаф красного дерева. Его застекленные дверцы были открыты настежь, похоже, большинство бумаг извлекли с нижних полок шкафа. Две-три книги были разорваны в клочья, неповрежденными остались только их кожаные переплеты.

– Можешь ничего не говорить, – проворчал Коннолли, – я и сам вижу, что он здесь что-то искал.

– Почему "он"?

– Ты что ж, полагаешь, все это могла устроить женщина, Красавчик?

– Просто интересуюсь, – сказал Роджер сухо, – кстати, Джем, фотографии уже готовы?

– Курьер скоро будет.

– Премного благодарен.

Дело заслонило собой Четуорта, заслонило все. Практически идеальное преступление, пособие для студентов полицейской школы: перевернутая вверх дном комната, разорванные книги, сожженные бумаги, открытый шкаф, выдвинутые ящики стола – а на полу, перед бюро, обведенный мелом контур человека. Роджер подошел ближе:

– Похоже, это была крупная женщина.

– Пять футов одиннадцать дюймов, весом чуть больше четырнадцати стоунов.

– Как она?

– Пока без сознания.

– Шансы есть?

– Не говорят. Ее муж постоянно дежурит у постели, – сказал Коннолли.

– А где он был прошлой ночью?

– На деловой встрече. Они занимаются благотворительностью в Лайгейте. Между нами, Красавчик, – Коннолли стал серьезным, – я люблю эту пару, и если придется выбирать между ними, то я предпочту ей старого доктора Китта. Хотя и не намного. Она любит поговорить о том, как полиция преследует бедных водителей, но я тебе скажу: в одном ее мизинце куда больше доброты, чем у некоторых людей в... Впрочем, это неважно. Она много шумит, но в то же время делает чертовски много добрых дел. Участвует почти во всех молодежных движениях, навещает стариков, больных, потому никто особо и не переживает, когда она спускает пар по поводу правил, ограничивающих стоянку автомобилей. – Коннолли хитро подмигнул: – У нее большой "остин" старой модели, и она вечно не может его никуда приткнуть!

Роджер тем временем рассматривал бюро.

Сверху на нем стояло фото довольно молодой женщины с бодрым привлекательным лицом, во взгляде угадывалось веселье – на такие фотографии непременно смотришь дважды.

– Кто это? – спросил он.

– Племянница миссис Китт, ее единственная близкая родственница, – ответил Коннолли, – Джун Эйкерс.

– Странно, что наш приятель не расколотил еще и фотографию, – Роджер не отрывал взгляда от снимка. – А на какой встрече был доктор Китт?

– В местной ратуше: кампания протеста против сноса нескольких старых домов на той стороне пустоши. Антисанитария, грязь, дома просто ужасные, однако владельцы и жильцы подняли крик. Доктор Китт был председателем встречи, она продолжалась с восьми часов вечера до одиннадцати. Потом он с друзьями отправился выпить по чашечке кофе. Жену его нашли примерно в половине одиннадцатого.

– Каким образом?

– Я своих ребятишек учу хорошо...

Роджер усмехнулся. Он снова внимательно оглядел комнату. Книги – некоторые из них лежали открытыми на бюро – не были повреждены, у стены валялась груда старых газет. Выглядело все так, словно налетчик приготовил их, чтобы уничтожить, но почему-то прервал работу. Некоторые газеты были разорваны на клочки, и сейчас Роджер увидел, что обложки больших разорванных книг на самом деле – переплеты, в которых хранились газетные вырезки.

– ...Так вот, один мой паренек-полицейский по имени Пай почувствовал запах гари и решил войти посмотреть, – продолжал говорить Коннолли. – Он было подумал, будто дымоход засорился, но потом на него упало несколько полуобгоревших кусочков бумаги – он как раз ехал на велосипеде к дому. И он решил проверить, в чем дело. Заглянул через щель в занавесках, – Коннолли показал пальцем, – и увидел ее.

– Есть какие-нибудь соображения относительно того, сколько к тому моменту прошло времени после нападения?

– Да. Думаю, это можно определить, – сказал Коннолли, – советник Уиллерби клянется, что говорил с ней по телефону около девяти, – разговор продолжался приблизительно минут десять и закончился в девять ноль пять. Они заспорили по поводу одной проблемы, которая беспокоит советника, так что он пропустил начало новостей. Он большой поклонник этой передачи и каждый вечер слушает, как звонит Биг Бен. А миссис Китт стала возражать против плана строительства стоянки, который предложил Уиллерби, заговорила его, ну и настроение у него было жуткое. Он живет на противоположном конце пустоши, и его жена и пятеро детей могут подтвердить, что он никуда не выходил.

– А о каком плане шла речь?