Солнце садилось, заливая багряными лучами громадную равнину, обрамленную с одной стороны темной стеной лесов, а с другой – цепью гор, также одетых лесом. Трава, густая и высокая, покрывала равнину, на которой разбросаны были кое-где кучки дерев с громадными стволами и могучей листвой, образовавшей почти непроницаемый купол.
      Огромных размеров и причудливого вида животные либо резвились, либо лениво растянувшись на траве, грелись на солнце. Длинные, гибкие тела их оканчивались хвостом, как у дракона; две пары коротких и толстых ног служили им для передвижения по земле, а огромные крылья, наподобие орлиных, давали возможность подниматься в воздух; узкая, с большими умными глазами голова походила на конскую. Животные эти были или совершенно черные, как вороново крыло, или серебристо-белые, как снег или золотисто-гнедые с зеленоватым отливом.
      Неподалеку от этого особенного стада, под густой зеленью дерев собралась многочисленная группа мужчин исполинского роста. Звериные шкуры, прикрывавшие бедра медно-красных тел, служили единственным их одеянием. Жесткие черные и лохматые волосы спускались до плеч, а грубые лица с выдающимися скулами были без бород. Вооружены они были сучковатыми толстыми дубинами и короткими каменными топорами, заткнутыми за пояс; на руке каждого была намотана длинная веревка, снабженная на конце камнем. Расположившись на пнях и траве, они разговаривали, и их гортанные голоса разносились далеко. То были, по-видимому, пастухи.
      Внезапно один из мужчин встал с места и указал рукой на кучку женщин, которых можно было распознать по длинным волосам и выступавшим округлостям груди; те вышли из ближайшего леса и проворно приближались к пастухам. Как и у мужчин, единственным одеянием им служил передник из плетеного тростника. В корзинах самого первобытного вида и на циновках женщины несли пастухам обед. Тут были плоды, различные коренья и сырая рыба, а в берестяных чашках какая-то желтоватая и очень пахучая жидкость.
      Поставив еду у ног мужчин, женщины пали перед ними ниц, а затем тотчас же поднялись и стали что-то оживленно рассказывать, чем возбудили волнение среди пастухов.
      – Пещерный человек созывает нас! Для чего? – с удивлением спросил один из мужчин.
      – Одних нас созывает он или и прочих пастухов? – полюбопытствовал другой.
      – Посланный сказал, что гонцы отправились в долины и леса. Собраться же на равнине священного камня должны лишь старейшины и те, кого он особо указал, – ответила одна из женщин.
      Наскоро поев, все пустились в путь.
      После довольно длинного пути толпа вышла на обширную лужайку, окруженную исполинскими деревьями; громадные стволы этих великанов были пусты и служили жильем для первобытных людей.
      Своеобразные и круглые логовища эти устланы были звериными шкурами; тут же виднелась домашняя, выделанная из коры утварь и съестные запасы. Женщины хлопотали по хозяйству, а совершенно нагие дети весело резвились на воздухе. Таких жилых деревьев была по крайней мере сотня.
      Среди жителей также заметно было волнение; сойдясь в кучки, они шумно обсуждали что-то, и вновь прибывшие тотчас приняли участие в разговоре.
      Затем из толпы отделились человек пятьдесят мужчин и женщин и направились по тропинке, которая вела в чащу леса.
      Шли они довольно долго и вышли на обширную долину, обрамленную с одной стороны лесом, а с другой – остроконечными скалами, изборожденными бесчисленными расщелинами.
      Посреди площадки, на пригорке, стоял огромный кубический камень, а на нем возвышался другой, конической формы, напоминавший маленький обелиск. Этот черный базальтовый конус был полирован и блестел, а вокруг него навалена была зелень и смолистые ветви.
      Местность была полна народа. Мужчины и женщины сплошной толпой теснились у подножия пригорка, и красный дымный свет факелов багровым заревом озарял это странное сборище.
      Вдруг толпа заволновалась, стала тесниться, образовав проход, и раздался шепот:
      – Пещерный человек!… Пещерный человек!…
      Через образовавшийся в толпе проход медленно шел человек довольно странного вида. Он был исполинского роста и худ, как скелет. Продолговатое костлявое лицо с толстыми губами, плоским носом и низким лбом было бледно и отливало синевой, словно кровь под кожей текла не красная, а синяя. Глаза его глубоко сидели в орбитах и были удивительно широко расставлены; но более всего поражало существование у него третьего глаза, находившегося на затылке, почти совершенно безволосом. На нем была короткая туника, сшитая из звериной шкуры необычайной величины руки и ноги были голы.
      При виде его собравшиеся пали на колени, бия лбом о землю. Отвечая на приветствие легким наклоном головы, человек этот направился к пригорку, взошел наверх, семь раз обошел камень вокруг с глубокими поклонами и повергаясь ниц, в то же время гортанным голосом творил своего рода заклинания.
      После этого он полил заготовленную зелень густой, как деготь, жидкостью, достал из висевшего за поясом мешочка два плоских камня и стал тереть их один о другой, пока не брызнули искры, которые зажгли смолистые ветви вокруг конического камня.
      Раздался треск, а затем поднялся густой дым. Тогда трехглазый человек принялся рычать и кружиться с необычайной быстротой; толпа подражала ему. Мужчины и женщины, взявшись за руки, составили цепь вокруг памятника и вертелись в безумной пляске, сопровождая ее криками и диким воем, что должно было, вероятно, изображать пение, так как голоса звучали то громче, то тише, но без всякого ритма или какой-либо определенной мелодии.
      Клубы дыма между тем сгущались, расплывались и поднимались шатром в неподвижном, безветренном воздухе.
      Вдруг среди облаков дыма сверкнуло пламя, огненным столбом взвилось вверх, затем окрасилось всеми цветами радуги и приняло форму исполинского сфинкса.
      Пещерный человек и вся толпа остановились как вкопанные, а затем, упав на колени, все с благоговением взирали на видение, и вдруг загадочное существо заговорило. Доносившийся словно издалека могучий голос достигал последних рядов и звучал, как рупор.
      – Знайте, жители равнин, гор и лесов, что пришло время, когда к вам снизойдут боги, и тьма рассеется, ибо они смешаются с людьми, научат неведомым тайнам, покажут вам сокровища в недрах земных и раскроют красоты Неба. Они преобразят вас, и в потомстве вашем сохранится предание о том, что вам выпало счастье видеть, как благодатные сошли с неба и поселились среди вас. Боги приближаются! Готовьтесь же, люди равнин, гор и лесов, к великому событию: в течение двух дней не ешьте и не пейте, а на третий соберитесь в долинах и у подножия гор, и вы увидите, как спустятся с неба наши владыки и наставники. Времена настали!
      Голос умолк, видение поблекло и как бы растаяло в воздухе.
      Несколько минут толпа продолжала стоять неподвижно, подавленная услышанным, а потом всколыхнулась и зашумела, как бурное море. Окружив пещерного человека, люди засыпали его вопросами, и он объявил, что виденное ими таинственное существо послано богами, чтобы возвестить их сошествие. Затем он научил их, как надо поститься и очищаться омовением в реках, а в заключение повелел облечься в чистое и новое одеяние. Окончив наставления, он подробнее указал, в каких именно местах нужно им собраться, чтобы лучше видеть неслыханное и невиданное зрелище – явление с неба богов, таинственных существ, сходящих, чтобы преобразить мир.
      Толпа торопливо расходилась, чтобы передать чудесную весть тем, кто не слышал ее.
      Два следовавших за этой памятной ночью дня прошли в лихорадочном возбуждении.
      В назначенный день, к вечеру, все были на ногах, волнение росло с часа на час, и не только люди, а вся природа словно была в ожидании чего-то необычайного.
      Нетерпение дикой толпы все росло, а несколько молодых людей, более смелых и развитых умственно, уже ранее приручивших и объездивших крылатых животных, сели теперь на них верхом и поднялись на воздух, чтобы поскорее увидеть ожидаемых богов.
      Наконец по небу разлился густой розовый свет, переливавший в золотисто-желтый, и на этом лучезарном фоне появилась таинственная флотилия, стремительно опускавшаяся с небесных высот.
      Из каждого судна струились потоки ослепительного света, придававшего им подобие солнца, и в то же время раздалась неслыханная доселе музыка. Гармоничные, но вместе с тем и невыразимо могучие звуки даже у грубых первобытных людей потрясали каждый нерв, и они безмолвно, в смущении и с трепетом, смотрели на это необыкновенное зрелище.
      Помимо всего, эта музыка сфер вызвала еще одно совершенно неожиданное явление: из глубин рек и болот, из скал и лесов вышли различные животные и разнообразные чудовища, огромные и малые, все внушавшие страх людям, обыкновенно в испуге бежавшим от них. Однако страшное зверье вовсе не собиралось, по-видимому, вредить людям и, как очарованное, слушало смирявшие их волшебные звуки, будто внедрявшиеся в людей и зверей.
      Тем временем воздушная флотилия спускалась все ниже к земле; исходившие от нее лучи приобрели разноцветную окраску, так что долины и горы попеременно одевались то сапфирно-голубым, то изумрудно-зеленым или рубиново-красным светом, а воздух насытился порывами чудных ароматов.
      Теперь уже ясно можно было разглядеть, что на конце каждого судна была открыта дверь, и там, словно на балконе, стояли человеческие существа, высокие и стройные, в белых одеяниях или закутанные покрывалами, похожими на серебристую дымку. Лица их были необычайно красивы и действительно казались простым первобытным людям божественными.
      Серьезно и вдумчиво смотрели адепты на эту новую землю – поприще их будущей деятельности – и на человеческую массу, которую они призваны были преобразить, даровав ей свет духовный, теплоту сердца, представление о величии Творца и законы, которые приучили бы ее к порядку и направили по пути совершенствования.
      Тихо, словно убаюкиваемая волнами гармонии, пронеслась воздушная флотилия над равниной и лесами, а затем поднялась выше и скрылась за хребтом высоких гор.
      Первобытные были точно в бреду. Народилось новое чувство – восторг и восхищение перед совершенной красотой, а вместе с тем и сравнение ее с их собственным безобразием. Однако чувство это было чуждо зависти, потому что существа эти, облеченные неземной красотой, ведь были боги.
      В таком восторженном, неведомом до сих пор состоянии смотрели зачарованные дикари на горную цепь, за которой должны были теперь пребывать боги. Затем их охватил суеверный трепет, когда вдруг над вершинами высочайших гор появились огненные треугольники, а вслед за тем показался исполинский образ крылатого существа, вооруженного огненным мечом. Все поняли, что места эти стали заповедными, и что никто из обитателей долин, лесов и гор не смеет приближаться к жилищу богов.
      В одной из гор, окружавших площадку, где спустилась флотилия адептов, была обширная пещера, созданная отчасти самой природой, отчасти человеческими руками; там собралось человек двадцать. Стены подземной залы были местами украшены скульптурой, и блестящий шар, приделанный к одной из перегородок, озарял ее нежно-голубым светом. В большом углублении находился огромный красный камень, высеченный в виде треугольника, и к нему вело несколько ступеней, а сверху возвышался большой и массивный крест чистого золота, окруженный фосфорическим сиянием; над крестом свешивались с потолка семь золотых лампад изумительной работы, и в каждой горел особый огонь, соответственно цветам радуги. Разноцветный свет причудливо играл на золоте и хрустале большой чаши, помещающейся у подножия креста, а по обе стороны чаши лежало несколько больших книг в металлических переплетах.
      В небольшой смежной пещере, также освещенной приделанным к стене шаром, стоял стол и каменные скамьи.
      Несколько человек горячо молились, стоя перед нишей на коленях. Поклонясь три раза до земли, они хором пропели удивительно мелодичный гимн, а затем прошли в соседнюю маленькую пещеру, где одни сели у стола, другие ходили взад и вперед. Все они казались взволнованными и погруженными в серьезные думы.
      Это были красивые люди разных типов, во цвете лет, но худые и бледные, имевшие вид аскетов. Все они одинаково сияли каким-то внутренним светом, который проникал точно сквозь кожу, озаряя отчасти худые и энергичные их лица и блестя во взгляде, полном ума и сильной воли, но в то же время словно подернутом глубокой грустью.
      Все они были в одинаковых длинных одеяниях из темной кожи, опоясаны веревками и в соломенных сандалиях.
      Наконец один, по виду старший, прервал молчание.
      – Братья, труд наш окончен, как и наш искус, надеюсь, – сказал он. – Приближается час явиться перед нашими прежними учителями и судьями, чтобы дать отчет в исполинском возложенном на нас деле. Поэтому, мне кажется, будет своевременно собрать документы как итог наших работ, который мы и должны представить учителям.
      – Колокол еще не прозвонил; но ты прав, приготовим все, – ответил один из мужчин, вставая.
      Они принесли и положили на стол ряд объемистых свитков. На одних были начерчены астрономические эволюции, положения созвездий и движения планет, начиная с незапамятных времен; другие заключали в себе историю последовательного развития планеты и живущих на ней рас до наступившего времени; в третьих, наконец, заключался подробный дневник личной работы каждого и полученных результатов.
      Только что окончили они разбирать и связывать в пакеты эти драгоценные документы, как раздались три ясных и звучных удара колокола. Они вздрогнули и встали, а некоторые густо покраснели от волнения.
      – Приступим к последнему омовению и вознесем очистительную молитву, прежде чем явиться пред нашими судьями, – сказал говоривший первым.
      Молча, друг за другом, подходили они к источнику, тонкой струйкой вытекавшему из стены пещеры в каменный водоем, омыли в чистой воде лицо и руки, а потом вернулись в большую пещеру, где прочли молитву и пропели гимн, но совершенно другого напева. Звонкие, могучие звуки, исполненные великой радости и горячей веры, воспевали хвалу силам добра и блаженству очищения, а пока раздавалось это величавое пение, ниша озарилась чудесным розовым светом, чаша покрылась снопом ослепительного света и наполовину наполнилась золотистой влагой.
      Ликуя и словно преобразившись, любовались собравшиеся волшебным зрелищем. Потом один из них взошел на ступени, взял чашу и отпил из нее, а затем передал другим, которые также пили ее таинственное содержимое. После этого тот, кто казался старше других, взял чашу, другой поднял золотой крест, а остальные поделили между собою книги и свертки; затем, держа
      в одной руке ношу, а в другой красную зажженную восковую свечу, все направились к лестнице, высеченной в скале и скрытой за выступом ее.
      Очутились они на обширной площадке, обрамленной скалами и высокими горами; тут посреди пышной растительности стояло большое здание неведомой своеобразной архитектуры. Широкая лестница вела в галерею с колоннами, в виде древесных стволов; а там в больших каменных чашах горели ароматные травы. Здесь и встали прибывшие из пещеры в своих простых темных рабочих одеяниях.
      С этой высоты перед ними развернулась чудная картина. Недалеко от лестницы отлого сбегала покрытая цветущими кустарниками дорога, которая вела к обширной поляне, где высаживались прибывшие с погибшей планеты. Одно за другим причаливали воздушные суда и спускали путников, собиравшихся группами. Одна состояла из людей, совершенно скрытых длинными покрывалами, и сквозь эту серебристую ткань скользил яркий свет, точно от раскаленного докрасна металла, а вокруг их голов сияли широкие круги золотистого света. Далее стояли маги в своих белоснежных одеяниях с соответствующими их сану лучами на челе и сверкающими нагрудными знаками; а затем, словно лучезарные видения, – магини, рыцари Грааля, напоминавшие серебристый улей, адепты низших разрядов и, наконец, масса землян, удостоившихся переселения на другую планету. Последние точно остолбенели, дрожали и сплотились под охраной надзирателей.
      Великие служители света во главе с иерофантами, несшими увенчанные крестами чаши, двинулись ко дворцу, где их ожидали пионеры юной планеты, которые сперва пали перед ними ниц, а затем присоединились к шествию. В огромную залу вошли только высшие маги, магини, рыцари Грааля и стали полукругом в глубине; посредине же, перед закрытыми покрывалами верховными магами, встала небольшая кучка работников нового мира и сложила к их ногам принесенные документы; потом они передали подошедшим к ним адептам крест, чашу и книги в металлических переплетах.
      После этого в глубокой тишине залы раздался звучный голос одного из тех, чьи лица были скрыты покрывалами.
      – Слава вам, дети мои. Вы доблестно трудились и искупили грехи свои. Да спадут цепи, приковывавшие вас, узников, к прошлому! Бывшие изгнанники да вернутся очищенными в семью служителей света и отпразднуют свое духовное воскрешение.
      Молниеносный свет сверкнул из группы высших магов, огненной пеленой накрыл кучку работников и точно спалил их. А когда этот красный туман рассеялся, обнаружилось чудесное превращение. Вместо прежних кожаных одеяний на тружениках новой планеты оказались белоснежные, и восторженная радость преобразила их лица, блиставшие поразительной красотой, а на головах их появились первые лучи венца магов.
      Прибывшие с земли окружили их, обнимали и поздравляли; между ними нашлись прежние друзья, и велика была радость свидания.
      Однако обновленные не забывали обязанностей хозяев, так сказать, на новой планете, чтобы устроить прибывших гостей. Прежде всего они отвели верховных магов в назначенное тем помещение, а прочих путников пригласили в большую залу, где был накрыт стол и приготовлено скромное угощение из молока, меда, плодов и хлеба.
      Эбрамар тоже нашел приятеля между изгнанниками и поместил его за столом рядом с собою.
      – Как я счастлив, что твое испытание окончено, Удеа. Мы очень благодарны тебе с товарищами за приготовленный нам прелестный дворец, который с самого прибытия дает нам удобный приют, – высказал Эбрамар.
      Удеа, красивый молодой человек с серьезным лицом и большими черными, задумчивыми глазами, вздохнул.
      – Времени у нас было достаточно для его постройки. Да и то он еще слишком мал для всех вас; но мы приспособили еще много пещер, где вы можете разместить низших. Что касается удобств, то они более чем скромны, как и наше угощение. У нас нет кулинарной роскоши, но мы радовались, что можем приготовить и предложить вам хотя бы это. Каждый камень этого здания служил для нас символом надежды, что тьма нашей жизни когда-нибудь рассеется, и вы поселитесь здесь, а мы будем среди равных себе, которые принесут сюда сокровища прошлого, – живое воспоминание о погибшей Земле, бывшей нашей колыбелью.
      – О, Эбрамар! Тяжелым кошмаром кажется мне жизнь, проведенная здесь с той минуты, как я очнулся на этой планете, дикой и необработанной, населенной низшими существами, неспособными понять меня. Правда, у меня были товарищи по несчастью, но все окружавшее оказалось ужасным. Сознание того, что мы сами были виновниками нашей тяжелой доли, сожаление и укоры совести угнетали душу. Ведь мы лишены были всего и предоставлены только своему знанию, а развлечением нам служила исполинская работа. Трудно было… Иногда я думал, что паду под этой ношей, так было тяжело. Но, к сожалению… я был бессмертен!…
      Пережитое страдание звучало в голосе Удеа, и Эбрамар крепко стиснул его руку.
      – Отгони тяжелые воспоминания. Тем более что им не место теперь, когда величие исполненного долга и блеск заслуженной награды должны загладить всю горечь прошлого. Золотой луч на твоем челе, как знак завоеванного вновь бессмертного венца магов, уничтожил все заблуждения и мучения. Он озаряет тебе светлое будущее, и далее мы пойдем уже вместе.
      Глаза Удеа вспыхнули любовью и горячей признательностью.
      – Ты прав, Эбрамар. Под твоим попечением и руководством я надеюсь уже без помех пройти путь к совершенству. Позволь поблагодарить тебя, верный друг, за все, что ты для меня делал. Ты никогда не оставлял меня и в наиболее тяжелые часы испытаний доходило до меня с далекой Земли горячее веяние твоей любви, чтобы утешить, поддержать и смягчить страдания изгнанника!
      Эбрамар улыбнулся и покачал головою:
      – Ты ставишь мне в заслугу то, что было моей радостью. А теперь, повторяю, гони прочь эти воспоминания. После мы вдоволь наговоримся обо всем. Однако трапеза окончена. Пойдем, я хочу познакомить тебя с моими друзьями.
      Они прошли к небольшой группе, стоявшей у окна, где Эбрамар и представил Удеа Наре и своим ученикам.
      – Вот два доблестных труженика науки, Супрамати и Дахир. Для меня было удовольствием вести их по пути прогресса. А это – Нарайяна, мой «блудный сын», вернувшийся наконец в дом отчий. Он причинил мне, правда, немало огорчений, но доставил и много радостей. В лице его я представляю тебе самого веселого и человечного из магов; но я полагаю, что мы увидим его в будущем на этой новой планете как завоевателя и основателя какого-нибудь великого царства, легендарное имя которого сохранится в народной памяти до самых отдаленных времен.
      Все рассмеялись и после дружеской беседы разошлись, чтобы заняться работой по своему водворению.
      Чтобы дать понятие о переданных выше фактах и объяснить присутствие на новой планете членов братства бессмертных, необходимо некоторое пояснение.
      Несмотря на строгую дисциплину и тяжелый труд, требующиеся от членов сокровенного братства, адепты все же остаются людьми, и не один из них, при всей массе приобретенных им знаний, только поверхностно укрощает таящиеся в глубине его существа слабости. Такие люди поддаются иногда необузданным еще страстям и под влиянием их совершают поступки, настолько недостойные их в качестве адептов, что исключение виновных из общины становится неизбежным.
      Тем не менее просто исключить из своей среды таких людей представляется опасным ввиду того, что они обладают великим могуществом, злоупотребление коим может причинить много зла; кроме того, будучи посвящены в великие тайны науки, они могут нарушить даже естественный ход событий, если бы вздумали преждевременно распространить свои знания среди толпы, достаточно умственно развитой, чтобы их использовать, но еще слишком невежественной, чтобы не употребить их во зло. Но как освободиться от этих опасных субъектов? Умертвить тех, кто насыщен первобытной материей, нелегко. Поэтому виновным предлагается на выбор: или добровольная и чрезвычайно мучительная смерть путем разложения заживо, или же – отправка в качестве просветителей на иную планету, предназначенную для пребывания будущих законодателей, но находящуюся еще на низкой ступени развития. Там они могут трудиться до назначенного им учителями срока, или до прибытия их туда.
      Искупление было тяжелое, но оно очищало великого изгнанника, смывало с него прежние ошибки и одновременно служило его возвышению.
      Верховный совет погружал тех из осужденных, которые избирали испытание путем тяжелого труда в ином мире, в состояние летаргии, а высшие посвященные отвозили их на отдаленную планету – поприще будущей работы великих иерофантов угасшего мира.
      Изгнанники снабжались самым необходимым: магическими инструментами, могущими потребоваться снадобьями и библиотекой, обдуманно составленной не только из научных сочинений, но и таких, которые способствовали бы отдохновению ума. По просьбе друзей, изгнанникам прибавлялись кое-какие предметы роскоши и в заключение им давалось все необходимое для богослужения, дабы они могли привлекать чистые течения, потребные для уравновешивания атмосферических токов и управления силами хаотическими.

      C самого дня приезда прибывших с Земли в поселении закипела лихорадочная деятельность. Одни из учеников великих магов спешили устроить около своих наставников нужные лаборатории, приспособить научные инструменты и т.д., а другие наблюдали за распаковкой и приведением в порядок драгоценных рукописей, содержавших историю и научные выводы о погибшей планете. Все привезенные сокровища прошлого складывались в подземельях, приготовленных для этой цели адептами-изгнанниками.
      Глубоко несчастны были земляне. Оторванные от своей родины, привычек и благ земных, они походили на ошеломленное чем-то стадо, испуганно жались друг к другу, и видом своим возбуждали жалость. Но покровители их видели душевный разлад слабых душ и тотчас приняли энергичные меры, чтобы вывести их из оцепенения и отчаяния. Понимая, что лучшим лекарством в таких случаях бывает работа, маги прежде всего разделили их на группы, предоставив заняться собственным устройством в отведенных им пещерах или же помогать адептам в менее сложных работах. Более разумные и деятельные из землян быстро освоились и поняли, что дело обстоит вовсе не так худо. Местность была настоящим земным раем, по восхитительной красоте расположения, неописуемому богатству пышной растительности и приятному климату. Итак, энергичная часть пришельцев сумела оживить и увлечь других, более ограниченных умственно и безвольных; а затем вскоре вся маленькая армия землян горячо принялась за постройку временных жилищ и размещение огромного инвентаря, доставленного воздушной флотилией.
      Едва прошло недели три, как первые работы уже были окончены. Лаборатории высших магов правильно действовали, и ученики их работали, передавая повеления учителей магам следующих, низших степеней. Затем на собрании ученых обсуждены и определены были планы тех таинственных особых работ, которые должны были послужить основанием будущей судьбы и воспитания грядущих рас.
      – Братья! Первый наш долг состоит в том, чтобы заняться привезенными с собой людьми, которым предназначено стать ядром новых рас и цивилизаций, – сказал один из верховных иерофантов, председательствовавший на собрании. – Пока они вооружены только верой, благодаря которой и были спасены, но этого недостаточно для восприятия ими и усвоения возлагаемого на них долга. Нелегкое дело – сойтись с дикими народами в качестве просветителей, чтобы внедрить тем первые понятия ремесел и искусств, развить их грубый ум и установить законы для обуздания жестоких, зверских нравов первобытных людей. Да и сами они, в качестве пережитков цивилизации, достигшей своего апогея, но заглушившей праведные строгие законы своих праотцов, должны быть доведены еще до истинного познания справедливости и добра.
      Для воспитания из них наставников низших рас нам нужны школы и время, но его у нас, к счастью, достаточно. Значит, надо начать с построения города, который и вместит школы посвящения; а для этого мы воспользуемся, конечно, скрытыми, находящимися в нашем распоряжении силами, которые помогут нам окончить довольно быстро это первое дело.
      Обсудив и окончательно избрав место для божественного города, распределив работы между членами, сообразно специальности каждого, собрание разошлось, а небольшая кучка наших давних друзей сошлась на террасе, прилегавшей к занимаемой Нарайяной зале, куда тот пригласил их вместе с Удеа, с которым искренне сдружился. Во время путешествия на новую планету Нарайяна был очень мрачен. Вероятно, ему тяжело было расстаться с Землею; но в этот день к жизнерадостному магу вернулось его хорошее расположение духа.
      На террасе стоял накрытый стол со вкусными превосходно приготовленными кушаньями из фруктов и овощей. Гости отдали должную дань угощению, и Эбрамар, улыбаясь, спросил, не сам ли Нарайяна так вкусно, по-поварски, изготовил обед.
      – Избави меня Бог пачкать руки такой работой, – самодовольно ответил тот. – Я привез с собой повара с лакеем и, как видите, обслуживаюсь довольно сносно.
      Заметив изумление Супрамати и других гостей, за исключением посмеивавшегося в бороду Эбрамара, добродушно указавшего, что Нарайяна не утратил своих административных способностей, тот весело сказал:
      – Слушайте, друзья, как это произошло. Случилось это в последний день, когда наша старушка Земля трещала по всем швам, и я собирался сесть в свой аэро, чтобы ехать на сборное место нашей флотилии. Признаюсь, на душе у меня было так же темно, как и все кругом. Вдруг два обезумевших от ужаса человека бросились мне в ноги, уцепились за платье и умоляли спасти их, клянясь мне вечной благодарностью. Я хотел оттолкнуть надоедливых просителей; но, к великому моему изумлению, узнал в них слуг богача Соломона, который был прозван мною новым Лукуллом. Один из них был мне известен как превосходный повар. В миг сообразил я, что там, куда мы отправлялись, мне непременно понадобится прислуга. Одна мысль есть какое-нибудь рагу из кореньев, смастеренное, может быть, обезьяной или каким-нибудь чудовищем, привела меня в дрожь, а самому стряпать мне также не улыбалось. С другой стороны, иметь лакеем одноглазого или трехглазого субъекта, брр… Такой слуга видел бы или слишком много, или чересчур мало, и мне это тоже претило. Случай пришел мне на помощь, а эти бедняги в смысле груза не имели большого значения.
      – Верите ли вы в Бога? – строго спросил я.
      – Как не верить в наказание Божие, когда видишь ужасные последствия Его гнева, – с плачем ответили они.
      – А в Господа нашего Иисуса Христа веруете? – продолжал я допрос.
      Они перекрестились и, продолжая цепляться за меня, как пиявки, клялись крестом, что единственная их надежда на милосердие Спасителя.
      Тогда я живо достал флакон с готовой уже для употребления первобытной эссенцией и дал каждому по глотку, предварительно поместив их в свой аэро.
      Но так как эти молодцы очень смышленые, то они уже тут огляделись, а повар представил список съедобных продуктов, которые вы сейчас испробовали. Что касается лакея, то это само усердие, а набожен он при этом, как только можно пожелать. Я рад, дорогие друзья, что мог предложить вам сносный обед! А теперь, милый Удеа, благодарю тебя и твоих товарищей за приготовленное вами славное убежище для несчастных воздухоплавателей.
      И он в несколько приемов расцеловал сидевшего около него Удеа, к великому удовольствию присутствовавших, не исключая обласканного приятеля, который давно так не смеялся. Да и другие маги, серьезные и сосредоточенные, будучи далеко не веселы после пережитых событий, несколько развеселились и от души посмеялись.
      Так как вставали из-за стола, то Эбрамар, положив руку на плечо Нарайяны, ласково сказал ему:
      – Блудный сын мой, ты действительно самый «земной» из магов. Несмотря на время и опыт пережитых веков, несмотря на твои познания и совершенствование, ты сохранил юношескую жизнерадостность. Храни этот дар небесный и сообщи его всему тебя окружающему, потому что веселость служит поддержкой в работе и облегчит всякий труд.
      В черных глазах Нарайяны блеснули удовлетворение и признательность.
      – Благодарю, дорогой учитель, и постараюсь быть всегда веселым, даже когда заслужу семь лучей, что наступит еще не скоро, однако. А пока мне предстоит приятное занятие, которое займет меня: постройка дворца. Я хочу, чтобы он был одним из лучших в городе.
      – Ты можешь вполне удовлетворить твой вкус и соорудить действительно волшебный замок, – заметил Удеа. – Все металлы здесь находятся еще в полужидком состоянии, или во всяком случае мягки. У нас тут находятся кристаллы необыкновенных оттенков и вообще материалы, могущие удовлетворить все требования, а твое артистическое чутье подскажет тебе, на чем остановиться.
      – Благодарю, Удеа. Ты укажешь мне источник для изысканий. А ты, Эбрамар, также начнешь с постройки дома? Это самое спешное и самое приятное дело.
      – Не отрицаю, что очень приятно устроить собственный очаг, но полагаю, что другие постройки еще нужнее, – ответил маг, покачав головою. – Не забывай, что мы здесь не только для нашего удовольствия, а прежде всего ради великого назначения – преуспевания планеты. Из толпы посредственных привезенных нами сюда людей мы должны воспитать царей, священнослужителей, слуг будущих правительств, художников, ремесленников и просто работников. Нелегко разобраться в этой людской массе и обучить ее так, чтобы каждый добросовестно выполнил свои просветительские обязанности относительно окружающих нас диких, варварских племен. С этой точки зрения, я считаю наиболее важным постройку школ и храмов посвящения, и только после этого мы приступим к образованию государств. Нарайяна почесал за ухом.
      – Ты всегда олицетворенное бескорыстие, Эбрамар; но так как сегодня было решено начать с возведения нашего города, то надо же там жить.
      – Успокойся, нетерпеливая душа, всегда забывающая, что поспешность служит показателем несовершенства. Всё будет и сделается очень скоро, потому что мы располагаем возможностью упростить работу до минимума. Или забыл ты, что у нас есть сила и инструменты, режущие гранит, как мягкий воск, обращающие в пепел всякое препятствие и поднимающие тяжести, равные весу пирамиды, как копну соломы? Сила эта поможет нам перенести громады, из которых воздвигнутся стены наших дворцов и школ; она же вырубит в горах подземные храмы, украсит их исполинской скульптурой, выроет пещеры и галереи. И в далекие затем века люди-пигмеи будут с жутким удивлением осматривать эти подземные города и «циклопические» постройки, в полном недоумении спрашивая, какие же человеческие руки, какие поколения великанов смогли в незапамятные времена прорыть, выточить, высечь в скалистом массиве такие чудеса искусства сверхчеловеческих размеров.
      Наша бедная умершая Земля также обладала подобными архаическими памятниками, и ученые, в своем забавном неведении, не знали, к какой эпохе отнести происхождение их; а созданы они были действительно исполинами, но исполинами знания первых времен цивилизации.
      – Дорогой учитель, ты, как всегда, прав, – восторженно ответил Нарайяна. – Итак, величайшим, прекраснейшим и богатейшим из основанных нами царств должно быть то, где воцаришься ты.
      Эбрамар улыбнулся и ласково взглянул на него.
      – Благодарю за твой восторженный порыв, но царствовать я не намереваюсь, а буду служить нашему общему делу в качестве
      священника, учителя и посвятителя в великом храме нашего будущего города – «Города богов», как назовут его в сказаниях, – куда спустились небожители и откуда пошли божественные поколения, которые правили народами «золотого века». Там, – скажут сохранившиеся у людей смутные предания, – был земной рай, где росло древо познания добра и зла.
      В последующие дни началась непрерывная работа. Одна часть адептов занялась разделом привезенных землян, образуя из них, сообразно способностям и познаниям, отряды работников для постройки города магов. Тем временем высшие адепты составили планы верхнего города и подземного, где намечались храмы для сокровенных таинств и хранилища документов или архаических сокровищ, как памятников умершей Земли. Магини, со своей стороны, распределяли женщин и указывали подготовительные работы как для окончательного обзаведения колонии, так и для будущих школ.
      Пока все это происходило в горной области, куда спустились беглецы с погибшей планеты, среди населения лесов и долин продолжалось большое волнение. Всюду разнеслась весть о прибытии богов, и те, кто не присутствовал при этом необычайном событии, спешили к счастливым его очевидцам.
      На горы, за которыми скрылась воздушная флотилия, взирали с любопытством, но приближаться к ним не позволял суеверный страх. Иногда любопытные видели над горными вершинами странные знаки и снопы огня; а не то по временам появлялся крылатый дракон со всадником невиданного облика и быстро скрывался вдали. Тогда по этому поводу рассказывалось, что один из богов совершал прогулку.
      У диких, равнодушных народов пробуждался новый интерес к жизни; их тяжелое и тупое мышление не было в состоянии постичь назначение пришельцев. Кто они и откуда взялись?
      Не находя ответа на свои запросы, более развитые умственно обращались к трехглазым людям, но те также знали немного и ограничивались повторением, что боги явились передать новые познания и облагодетельствовать народы, населяющие долины и леса.
      Трехглазые люди были представителями почти совершенно угасшей первобытной породы великанов. В течение медленной эволюции человеческой расы физический вид их изменился, исполинский рост уменьшился, третий глаз сначала все слабел и, наконец, совсем исчез, оставив единственным следом своего существования мозговую железу (gl. pinealis), в которой наука предполагает и допускает исчезнувший глаз.
      Однако природа уничтожает то, что породила, весьма медленно и постепенно. Отдельные индивидуумы видов великанов с тремя глазами существовали еще среди перерождавшихся народов; зато самая редкость таких людей окружила их мистическим ореолом, и на них смотрели как на существа высшие.
      В это же время совершенно неожиданное и доселе не испытанное событие потрясло население, отодвинув на задний план все другие интересы. В одном из племен, живших в дуплах дерев, заболел горлом ребенок и через день скончался в мучениях; мать и несколько членов семьи вскоре умерли от той же болезни, а затем зараза разразилась с ужасавшей быстротой, захватывая одно племя за другим и унося множество жертв.
      Безумный, панический ужас охватил этих простых, невежественных людей, не знавших никакого средства прекратить эпидемию, и самым невежеством своим еще увеличивавших опасность заразы. В отчаянии они только и могли придумать – пойти к трехглазым людям, или «пещерным», как они их прозвали, за советом и помощью. И вот одному из тех пришла такая мысль:
      – Сделаем как в тот раз, когда нам объявили прибытие богов. Они ведь явились помогать нам? Так призовем их, а они должны прогнать смерть, удушающую вас.
      В следующую ночь огромная толпа собралась у кубического камня с базальтовым конусом наверху. Как и в первый раз, зажгли смолистые ветви, плясали и становились на колени; но так как тогдашнее видение не повторилось, то Ипакса (человек с тремя глазами) приказал кричать как можно громче, чтобы боги услышали их призыв. Нечеловеческие рычания и вопли пронеслись по долине, подобно дикому урагану, и вдруг – о великая радость – над горами, окутанными ночной тьмой, блеснул, как молния, свет. Значит, боги услышали их. Страх и надежда волновали рассеявшуюся затем толпу, но не взошло и солнце, как в описанный выше поселок, если можно назвать так логовища в дуплах дерев, спустился крылатый дракон, и на нем женщина в белом одеянии.
      Серебристая вуаль окутывала ее словно облаком, два золотистых огня украшали золотой обруч, поддерживавший пышные волосы. В руках она держала невиданной формы и красоты ларец. Голубоватый ореол окружал ее голову, из рук и одежды при каждом движении струился фосфорический свет. Как лучезарное видение, являлась она в жилища, пораженные болезнью; а люди, страшась ее, сторонились, прятались и даже убегали, но успокаивались после того как видели, что светлая дева с нежностью и кротостью склонялась над больными, вынимала из ларца блестящие, разноцветные флаконы и кому смазывала горло, кому грудь, а умиравшим вливала несколько капель чудодейственной жидкости в рот или возлагала руки на голову.
      Таким образом с полным сочувствием обошла она все жилища и всюду польза врачевания проявлялась почти чудесно; хрипение прекращалось и дыхание становилось свободным, а силы восстанавливались. Когда же она вышла из последнего жилища, и крылатый дракон унес неведомую благодетельницу, туземцы распростерлись на земле, и тут впервые, может быть, в их девственных душах шевельнулось чувство благодарности и обожания. С этого дня эпидемия быстро пошла на убыль и потом совершенно прекратилась, а несколько сильных гроз с проливным дождем очистили воздух.
      Мало-помалу стали доходить вести, что благодетельная богиня побывала во всех пораженных заразой местах, и ни один из тех, к кому она прикасалась, не умер. В населении пошли все более и более причудливые толки. Излеченные богинею уверяли, что крошечные, как у ребенка, руки ее напоминали на ощупь душистые цветочные лепестки, что из пальцев ее истекало живительное тепло, что ходила она, не касаясь земли, а во флаконах был огонь.
      Среди землян, которые быстро освоились и всячески старались быть полезными, находился молодой ученый астроном Андрей Калитин, обращенный Дахиром во время пребывания его в России и взятый им на новую планету.
      Привыкнув к серьезной умственной работе и энергичный по природе, он настоящим образом оценил невероятную удачу, которая сберегла его от ужасной катастрофы, уничтожившей мир земной, а потому и признательность его своему спасителю не имела границ. Подобно прочим, очнулся он только по прибытию на место, и вначале его подавляло сознание, что он действительно находится в другом мире; но как только первое впечатление прошло, он со слезами благодарил Дахира и смиренно умолял остаться его покровителем, руководителем и принять в свои ученики, если путем усиленного труда он окажется достойным того.
      – Я понял свое полное невежество, я стер все, что изучал прежде. Но у меня горячее стремление работать по вашим указаниям, и я буду покорным, усердным учеником, – прибавил он.
      – Значит, решено, мой юный друг, – и, ласково улыбаясь, Дахир пожал его руку. – С этого дня ты – мой ученик. Но я не считаю твои прежние познания столь ничтожными, и мы только переделаем то, что ложно или плохо понято.
      С этого дня Дахир поместил нового ученика поблизости от себя и находил всегда возможность заниматься с ним, несмотря на обилие возложенной на него самого работы; а ему поручено было изучить и привести в порядок документы, собранные изгнанниками. Каждый день посвящал он Калитину часок и тогда исправлял его заблуждения или указывал верную точку зрения по научным вопросам; равным образом он брал его с собою в свои деловые поездки и давал ему возможность знакомиться с его новым местопребыванием.
      Постройку первого храма возложили на Нарайяну, а Супрамати, в душе которого пробудился прежний скульптор, охотно взял на себя работу по орнаментовке. Ввиду желания верховных магов окончить как можно скорее это первое святилище, работа велась при помощи загадочной силы, пользоваться которой умели лишь высшие адепты.
      Однажды, желая переговорить с Супрамати, Дахир отправился в будущий городок и пригласил Калитина.
      Искусно скрытые галереи вели в подземное святилище, и мягкий голубоватый свет озарял их, как и огромную головокружительной высоты залу, где работали оба мага.
      В короткой полотняной блузе Нарайяна работал в конце храма, а Супрамати неподалеку от входа. Оба они были так заняты, что не заметили прихода Дахира с его учеником, а те стояли молча. Дахир не хотел мешать друзьям и ждал, пока они их заметят, а сам между тем рассматривал место, куда попал в первый раз.
      Калитин же со все возрастающим волнением смотрел на обоих адептов, не понимая их работы. В поднятой руке Супрамати держал металлическую, блестевшую, как полированная сталь, палочку и двигал ею, то опуская, то поднимая, то вытягивая ее, то сокращая, смотря по надобности; а с конца палочки сыпались искорки, которые снопами поднимались вверх, исчезая затем в воздухе, и каждое движение палочки сопровождалось легкой звуковой вибрацией с удивительными переливами. Но Калитина всего более смущало необычайное явление: без малейшего прикосновения к каменной стене на ней быстро высекалась человеческая фигура исполинских размеров. Казалось, будто художник лишь издали подправлял свое произведение, усиливая его рельеф и оттеняя выражение лица или тщательно дорабатывая подробности одежды и волос.
      А работа Нарайяны представлялась еще поразительнее. В руке его ничего не было видно, и лишь по временам между пальцев сверкал металлический свет, и сыпался поток искр. В это же время под действием какой-то невидимой силы от задней стены пещеры откалывались большие глыбы гранита; но вместо того, чтобы с грохотом падать на землю, они бесследно рассеивались в воздухе.
      Калитин не понимал того, что видел, и даже глухо вскрикнул от волнения. Тогда оба адепта прервали работу и заметили гостей.
      – Извините, что мой ученик помешал вам, но он был буквально ошеломлен, – объяснил Дахир, обнимая друзей.
      – Да и действительно, для непосвященного наша работа довольно темна и способна вызвать возглас удивления, – смеясь, заметил Нарайяна.
      Увидев, с каким жадным любопытством Калитин смотрел на его руку, он протянул ее ему и показал лежавший на ладони какой-то странный предмет. Это было совершенно круглое, висящее на крючке кольцо с вибрировавшими стрелками на поверхности; а посредине первого кольца было еще другое, но волнение
      мешало Калитину внимательно разглядеть любопытный прибор. Мысли вихрем кружились в его голове, и он был так озадачен, что не слышал, о чем говорилось возле него; к действительности его вернули звонкий смех Нарайяны и прикосновение Дахира. Он сконфузился и извинился, но не мог удержаться от просьбы объяснить ему их изумительный способ работы.
      – Вечером за беседой я объясню тебе то, что ты тут видел, а до тех пор потерпи, так как терпение- одна из необходимых добродетелей для ищущего знания, – ответил Дахир, прощаясь с друзьями и выходя из пещеры.
      Никогда еще Калитин не дожидался наступления вечера с таким нетерпением. Он был достаточно умен, чтобы понять, что адепты пользуются изумительно могучей силой природы, но какова эта сила, он никак не мог сообразить и тщетно старался приравнять ее к одной из известных ему.
      Войдя в рабочую комнату Дахира, он с удовольствием увидал на столе ученого точно такие два инструмента, как у Нарайяны и Супрамати.
      Прежде всего Дахир объяснил ученику строение атмосферы и прибавил:
      – Странная сила, которая привела тебя в такое недоумение, – не что иное, как вибрационная сила эфира, а умение владеть ею таит в себе скрытый смысл всех физических сил. Я уже раньше говорил тебе, что звук представляет одну из самых страшных оккультных сил. Звук и собирает, и рассеивает; звук, равно как и запах, является в действительности категорией необычайно тонкой и проистекающей из тела, будучи извлечен при помощи толчка или удара. Звуки, вызванные в известном объеме и сочетании так, чтобы они могли дать эфирные аккорды, путем распространения своих тонических соединений проникают во все, что им доступно. Тем же самым законом объясняется могущество музыки, которая раздражает или приводит в восторженное состояние, или успокаивает, одним словом, влияет на душевное состояние, равно как придает соответственную силу магическим формулам. Формулы, как и мелодия, образуют особые вибрации сообразно с преследуемой ими целью.
      Чтобы дать понятие о тонкости эфирного тока, скажу только, что плотность атмосферы, сравнительно с ним, подобна платине по отношению к водороду, или самого тяжелого вещества – к легчайшему газу.
      Все тела, животные, растения или минералы образованы были, в основном, из этого разжиженного эфира; значит, разнообразные виды, в которых проявляются силы материи, все имеют одинаковое происхождение, находятся во взаимной зависимости и способны, так сказать, претворяться одни в другие. Кто желает пользоваться этой эфирной вибрацией, тот может самым фантастическим образом действовать на всякую материю.
      – Прости мне один вопрос, учитель, – нерешительно заметил Калитин. – Из сказанного тобою я понял, что вибрационная сила, которую используют наши друзья, обладает свойством разлагать или соединять атомы материи; но я видел нечто большее. Казалось, не ток какой-то невидимой силы, а рука художника высекала статую, рождавшуюся на моих глазах; а этого-то я не могу понять.
      – Между тем это очень просто, как и действие всякой силы природы. Скала, как и всякая другая материя, состоит из отдельных частиц, находящихся в непрерывном движении и подчиненных действующим силам, среди которых наиболее видимое и быстрое влияние оказывает теплота; но эфирный ток, управляемый сознательной волей, еще более могуч и тонок. Внутреннее движение каменной или металлической массы делает ее доступной для мысли обрабатывающего ее разумного деятеля; когда же эта мысль сопровождается столь жегибкой, сколько и могучей силой эфирного тока, то материя подчиняется так же легко, как бы ею управляла видимая материальная сила. Материя оживляется временно проникающей в неё душой и покорно склоняется перед ее волей.
      – Благодарю, я начинаю понимать, но не могу только дать себе отчета, куда деваются куски камня, отделяющиеся от стены. Я ясно видел глыбу больших размеров, которая, отделившись от скалы, тотчас же исчезла совершенно бесследно.
      – Сила эфирного тока, оторвав от скалы нужную работнику глыбу, растворяет атомы, которые и рассеивает, разложив предварительно молекулы.
      – Но скажи, ради Бога, во что же превращает их эта чудесная сила? – воскликнул Калитин, бледный от волнения и дрожа от любопытства.
      – В эфир, который представляет общую для всего «протоплазму», – улыбаясь, ответил Дахир. – Добавлю, что способы пользования эфирной вибрационной силой бесконечно разнообразны. Она и убивает, как молния, но и излечивает различные болезни, способствует физическому организму в восстановлении истощенных сил с такой быстротой, что может даже вернуть человека к жизни, если только астральное тело его еще не отделилось окончательно; потому что звук собирает элементы, вроде озона, производство которого не во власти простой химии, зато обладающего необыкновенно живительными свойствами. Теперь я покажу тебе инструменты, которыми в настоящую минуту работают мои приятели; конечно, есть множество и других, но о тех мы поговорим после. Возьми сначала палочку; можешь без опасения прикасаться к ней, снаряды не заряжены.
      Чуть не с суеверным почтением взял Калитин металлическую трубку и осмотрел ее. Она оказалась полой внутри, имела рукоятку со многими вставками, ключами или пружинами, и снабжена была механизмом для укорачивания или удлинения.
      Дахир пояснил, что посредством ключей можно определить напряжение или направление силы, и, сообразно способу пользования, она могла и убивать и излечивать. Затем они приступили к осмотру второго аппарата. Как говорилось раньше, это было круглое полое кольцо, висевшее на крючке; внутри его было восемнадцать резонаторов, а на поверхности кольца виднелись иглы или вибрирующие стержни, расположенные кругообразно и в нисходящем порядке на трех наружных резонаторах, соединенных между собою металлическими нитями.
      Посредине находилось другое полое кольцо, так сказать, барабан с видимыми для глаза двумя рядами кругообразных трубок, расположенных, как трубы в органе. В самом центре второго кольца помещался вращающийся диск, а к нижней части прибора был приделан небольшой пустотелый шар, откуда шли проводники силы.
      – Когда аппарат находится в действии, диск вращается с невообразимой быстротой; и сила этого двигателя почти бесконечна. Сейчас я заряжу снаряд, а для этого достаточно только раз ногтем нажать одну из стрелок – вот так, – прибавил Дахир. – Теперь я покажу тебе некоторые действия мотора. Там, на стуле
      около двери, лежит труп маленького животного; подвинь ближе, и мы разложим его на неощутимые и невидимые элементы.
      Калитин еще рассматривал издали положенное им посреди комнаты животное, как вдруг огненный сноп сверкнул из аппарата и упал на труп, который взлетел в воздух, а затем исчез бесследно, не оставив после себя ни пылинки.
      После этого Дахир положил три нитки на стекло микроскопа, и когда озадаченный Калитин увидал поразительное увеличение положенного под стекло предмета, маг прибавил:
      – Помнишь тот аппарат, при помощи которого я показывал тебе разложение атмосферы нашей бедной умершей Земли? Так он был также заряжен вибрационной эфирной силой.
      Обмотай я теперь заряженной нитью какой-нибудь предмет, весящий хоть тысячи килограммов, его без малейшего затруднения можно было бы поднять и перенести на другой конец сада. Наконец скажу тебе, что перенесшие нас сюда воздушные корабли были снабжены такими же машинами, которые, будучи поляризованы сообразно с надобностью, несли громадные тяжести, очень легко поднимались на воздух и, под действием эфирного тока, с неимоверной быстротой шли в любом направлении.
      – Боже мой, как все, что ты говоришь, интересно! Но я предчувствую, что вы не откроете мне самую тайну получения и управления этой силой, – недовольным тоном произнес Калитин.
      – Ты не ошибся, друг мой. Прежде чем получить в свое распоряжение эту грозную и опасную силу, ты должен будешь не только много поработать и поучиться, но кроме того дисциплинировать свою душу и дать доказательства умения владеть собой.
      – Ох! доживу ли я до этого? – вздохнул Калитин. Лукавая, но веселая усмешка мелькнула на впечатлительномлице Дахира.
      – На этот счет не бойся. Времени у тебя хватит, и я полагаю, что настал момент открыть тебе то, о чем ты и не подозревал. При первой нашей встрече я дал тебе выпить жидкость, которую ты считал ядом, и ты выпил ее, ожидая смерти, а между тем остался жить. Жидкость эта была первичной эссенцией, эликсиром жизни, который одарял на нашей бедной земле того, кто его пил, долготой планетной жизни. В нашем новом местопребывании мы снова стали смертными; но все-таки несколько тысячелетий
      мы еще проживем, как и те, кого мы привезли с собою. А это потому, что для трудного дела, которое нам предстоит выполнить здесь, короткое существование было бы бесполезно. Адепты, которых мы воспитываем тут, останутся после нас хранителями наших тайн и будут нашими преемниками. Итак, ты видишь, что у тебя в распоряжении достаточно времени: ни один из врагов обычных смертных – ни старость, ни упадок сил – не грозят нам, и ничто не помешает совершить много великого и доброго.
      Смертельно бледный, дрожа как в лихорадке, слушал Калитин. Его ум отказывался понять эту новую и невероятную тайну, и только после продолжительной беседы с покровителем к нему вернулось спокойствие.
      Однако несколько дней он был грустен и удручен. Развернувшаяся перед ним столь длинная жизнь страшила его, но мало-помалу сильный дух его преодолел слабость, и он твердо решил сделаться достойным необычайной судьбы, уготовленной ему Отцом Небесным. По приказанию Дахира, он не сказал ничего другим землянам из того, что ему стало известно.
      Обретя душевное равновесие, Калитин снова задумался об эфирной силе, ошеломившей его своими проявлениями. Однажды вечером, во время обычной беседы, он навел разговор на тот же предмет.
      – Скажи, учитель, вероятно, эта чудодейственная сила всегда составляла тайну магов? На Земле никто не подозревал о ее существовании, иначе ею пользовались бы, потому что невозможно забыть ее проявления; а между тем, я никогда не слышал о силе, которая дала бы такой толчок промышленности, науке и искусству.
      – Ты ошибаешься. Идея ее была известна, по крайней мере, отчасти. Знал ли ты достаточно прошлое нашей древней родины – Земли и слышал ли, что целый континент, называвшийся Атлантидой, был поглощен океаном?
      – Конечно, слышал, и даже изучал этот вопрос.
      – Так вот. Атланты знали эфирную силу и пользовались ею. Здесь у нас есть один из них, по имени Тлават, он принадлежал к школе египетских иерофантов; я познакомлю тебя с ним, и вы поговорите. Но вернемся к нашему предмету. Атланты называли эфирную силу Машма, и эта страшная астральная сила сыграла значительную роль в уничтожении континента.
      В тайных индийских книгах также говорится о вибрационной силе; так, в наставлениях, заключающихся в Аштар-Видья, сказано, что заряженная такой силой машина, будучи помещена на «летающий корабль» и направлена на армию, превращала людей и слонов в груду пепла так же легко, как копну соломы.
      В другой древней индусской книге Вишну-Пурана та же эфирная сила упомянута в аллегорической и непонятной для профана форме – «взгляда Капилы». – мудреца, который взором обратил в прах шестьдесят тысяч сынов царя Сагара.
      – Я понимаю, что наука атлантов погибла вместе с их континентом; но, однако, были же люди, пережившие катастрофу. Ведь египтяне представляли поселение атлантов. Как же могла окончательно затеряться столь важная тайна?
      Дахир покачал головой:
      – Опыт указал, что обладание этой тайной могло вызвать неслыханные бедствия, и люди стали осторожнее. Пользование этой опасной силой, окутанное тройным покровом тайны, было скрыто под непроницаемыми символами и доверялось лишь высшим посвященным. Однако, как это ни странно, но во второй половине XIX века один человек открыл эфирную силу и нашел способ посредством остроумных приборов пользоваться некоторыми ее свойствами, но… это ни к чему не привело.
      – А ты знаешь имя этого человека и причины его неудачи, осудившие на забвение такое чудесное открытие? – взволнованно спросил Калитин. – Ведь XIX век был эпохой высокой культуры и великих научных открытий, подготовивших то, что человечество развило впоследствии, – недоумевал Калитин.
      – Ты задал сразу много вопросов, но я постараюсь на них ответить, по возможности. Имя этого человека Джон Уоррель Кэли; а жизнь его, борьба и неудачи представляют одну из самых трагических сторон гения. Все, что зависть, пошлейшая злоба, клевета, пренебрежение и насмешка могли только придумать, – все это было нагромождено на пути Кэли. И разве не характерна черта современного ему общества, что в «ученом» мире не нашлось никого, способного понять его исполинское произведение; а в рядах общества, среди промышленников, литераторов, духовных лиц ни один не оказался достаточно просвещенным и чуждым эгоизма, чтобы материально помочь бедному изобретателю, напавшему на одну из величайших тайн природы. Его травили, издевались над ним, называли обманщиком и шарлатаном; а торгаши, желавшие поживиться за счет его открытия и не преуспевшие в этом, грозили даже тюрьмой. Наконец, доведенный до крайности, он уничтожил большую часть своих аппаратов, и открытие егокануло в вечность.
      – Но ведь это ужасно и возмутительно! – в негодовании воскликнул Калитин.
      Загадочное выражение мелькнуло на лице мага.
      – Всё не так просто, как ты полагаешь. Еще весьма сомнительно, принесло бы открытие Кэли счастье человечеству, став достоянием масс. Скверное это было время – девятнадцатый век, который ты называешь «высококультурным». Действительно, наука сделала тогда замечательные успехи, было много великих открытий, считая в том числе и Кэли; а тем не менее, в то время расцветали наихудшие страсти человеческие, зверский эгоизм, лютая, беспощадная борьба за наслаждения жизнью и отрицание Божества, погрузившее мир уже в грубый материализм, последствием чего явилось омертвение всех возвышенных чувств. В девятнадцатом веке именно и народился парадокс, вреднейший из всех, какие только знало человечество: лжегуманитарные воззрения, оправдавшие самые возмутительные преступления, прикрывая их щитом безумия, нервной болезни, вырождения и т.д., – параллельно с действительным насаждением жестокости путем вивисекций, политических убийств, гнусных орудий войны, как то: разрывные пули и т. д. С девятнадцатого века усилилось процветание атеизма, падение нравов, безграничный цинизм, что повлекло за собой разложение общества, породило эпидемии безумия, самоубийств, нелепых убийств и вызвало из хаоса темные силы, которые и привели к преждевременному разрушению планеты. Вообрази себе теперь открытие Кэли в распоряжении подобных «артистов», – анархистов, буйных сумасшедших и т. п. «каинов» рода человеческого. Получив возможность пользоваться эфирной силой по своей кровожадной фантазии, они уничтожали бы людей миллионами, разложили бы континенты на атомы и вообще наделали бы бедствий без числа. Это не могло быть допущено. Служители Божества, наблюдавшие за судьбами мира, не могли позволить лукавому, извращенному человечеству распоряжаться силой, которая в его грязных руках стала бы действительно дьявольской. Открытие Кэли явилось на много тысяч лет ранее, чем следовало, и потому было обречено на забвение, вследствие прежде всего его незнания, что в самом человеке лежит начало, могущее направлять и распоряжаться вибрационной эфирной силой. Кэли не подозревал даже, что в качестве одной из редких личностей он обладал особыми, ему только присущими психическими способностями, а поэтому не властен был передать другим то, что составляло неотъемлемую принадлежность его собственной природы. Подтверждением моих слов служит то, что инструменты Кэли не работали, если кто-либо другой пробовал пользоваться ими; это одно являлось препятствием для распространения его открытия. Посвященные знают, что за видимыми явлениями природы стоят разумные сущности, которых люди зовут «силами» и «законами», а те действуют этими силами и законами, будучи, в свою очередь, подчинены еще более высоким разумам,представляющим для первых силу и закон.
      Этот разговор еще более, нежели предшествовавшие беседы, произвел на Калитина глубокое впечатление. В уме его вставало новое представление о Вселенной, о ее законах, о Божественном и Непостижимом Существе, от Которого все исходило. Каждый раз, когда перед его восхищенным умом открывался неведомый ему кругозор, вера его разгоралась, и он смиренно и благоговейно молился, благодаря Верховное Существо, милосердного Отца всего сущего за милости, которыми Он осыпал его.
      Благодаря особым, находившимся в распоряжении средствам и приемам для производства работ, подземный храм был сооружен очень скоро, и маги готовились освятить его первым богослужением. К этой торжественной церемонии собрались в храме посвященные всех степеней, а в смежной зале собрали землян, которые не могли бы вынести насыщенную сильными ароматами атмосферу святилища.
      Бледный и мягкий голубоватый свет заливал обширный храм, а светившиеся очертания каббалистических и иероглифических знаков затянули стены словно огненной фосфорической сетью.
      В глубине храм заканчивался полукругом, и семь ступеней вели на площадку, пока еще пустую, но, видимо, приготовленную для престола.
      На темном фоне скалы горел разноцветными огнями огромный круг, а в центре его ослепительно сверкал диск метра в два диаметром. Вокруг этого как бы солнца огненными иероглифами было начертано таинственное и страшное имя Неизреченного, Неисповедимого Существа, вокруг Которого зиждется и вращается Вселенная.
      Сосредоточенные, степенные, встали посвященные полукругом перед нишей: с одной стороны маги, с другой магини, все в белоснежных полотняных одеяниях. Прежде всего все преклонили колени и углубились в горячую безмолвную молитву; затем раздалось величавое пение, становившееся все громче и громче.
      Удивительные то резкие, то нежные мелодии нарастали, переходя в море звуков, которые силой своей потрясали, казалось, всю гору до основания. Бурный ветер носился по храму, потом раздался глухой рев, словно удар грома прокатился по залам и подземным галереям, а огненные молнии зигзагами прорезали воздух.
      Вдруг с грохотом и свистом огненная масса ринулась со сводов и пала на возвышенную площадку в глубине храма.
      Когда огонь угас и рассеялся дым, взорам представилась каменная глыба, та самая, которая служила престолом возле последнего источника первородного вещества на Земле. Перенесенный магами драгоценнейший пережиток, священное воспоминание рухнувшего мира, должен был вновь служить престолом первого святилища, основанного земными беглецами в новом мире.
      Три иерофанта, самые старые и увенчанные сверкавшими венцами магов, поставили на этом мистическом престоле громадную хрустальную чашу с крестом вверху, в которой пылало и кипело первичное вещество, почерпнутое в одном из девяти источников нового света.
      Из камня же, перед чашей, сверкнуло отливавшее всеми цветами радуги пламя, которое не должно было никогда угасать.
      После совершения первого богослужения посвященные принесли присягу – верно исполнить возложенную на них задачу, отдать все силы и любовь новой земле, которая послужит им и могилою.
      По окончанию церемонии был пропет благодарственный гимн, толпа медленно разошлась, и фосфорические знаки потухли, за исключением круга с именем Неизреченного.

      Постройка города магов продвигалась быстро. И адепты, и земляне – все работали усердно.
      Все эти строители были первоклассными художниками, а к тому же в их распоряжении находились изумительные средства, так как многие металлы и другие материалы были еще в мягком состоянии, что значительно облегчало пользование ими для скульптурных работ. И сказочный город, центр легендарного «земного рая», стал действительно чудом гармоничной красоты и утонченного художества.
      Среди обширных садов, пестревших цветами и оживленных бившими фонтанами, высились многоцветные дворцы магов, являя собою подлинные сокровища красоты как снаружи, так и внутри.
      Давние друзья наши поселились поблизости друг от друга, и дворцы их представляли нечто весьма своеобразное.
      Будущее жилище Эбрамара стояло посредине, а вокруг него, соединяясь между собой длинными крытыми колоннадами, правильным четырехугольником расположились дворцы Супрамати, Дахира, Нарайяны и Удеа; все они были разных цветов.
      Дворец Эбрамара и галереи, прилегавшие к нему словно четыре луча, были белы, как снег; дворец Супрамати казался золотым, Дахира – рубиново-красным, Нарайяны – голубоватым, как сапфир, и Удеа – изумрудно-зеленым.
      Но эти обширные сооружения не предназначались исключительно для удовлетворения скромных потребностей магов, а должны были давать приют множеству учеников, которых каждый из великих адептов брал на свое попечение, а равно и их близких, так как после открытия города должно было следовать образование семей, а потом открытие занятий как в школах посвящения, так и в низших, где будущие наставники народов обучались бы ремеслам, обработке земли и умению руководить дикими, невежественными ордами, для воспитания коих они и предназначались.
      Земляне ожидали увидать великие торжества при открытии города, но большинство с горячим нетерпением ждало обещанных свадеб. Вынужденное целомудрие в течение годов строительства не всем было по вкусу, но господствовавшая железная дисциплина исключала возможность малейшего грехопадения. Прекрасный пол, будучи отделен от мужчин, находился под особым надзором посвященных женщин и проходил обучение, готовившее их к роли супруг и хозяек, притом в условиях, совершенно отличных от тех, с какими они свыклись на Земле.
      Вообще подготовительное воспитание разнородной массы землян было трудно и сложно, прежде всего уже потому, что входившие в число их люди принадлежали к различным категориям, как по национальностям, характеру, общественному положению, так и по умственному развитию. Все они были верующими и достаточно благонамеренными для того, чтобы их стоило брать с собою; но, помимо этих достоинств, все же это были люди своей эпохи, пропитанные ложными идеями и испорченные культурой, слишком утонченной и извращенной. Независимо от этого, принятая первичная эссенция произвела странное и чудесное излечение в их организмах: увядшие, истощенные, болезненно-нервные тела их стали крепкими, и в них сила жизни била ключом; словом, они стали такими, как и следовало быть деятельным работникам будущих цивилизаций и предкам более культурных рас.
      Однажды в чудное послеобеденное время наши старые друзья собрались на обширной террасе помещения Эбрамара, во дворце, приготовленном изгнанниками для беглецов с Земли. Говорили о различных катастрофах и готовившихся бедствиях, которые надлежало использовать, чтобы теснее сблизиться с населением, оказывая ему помощь, и тем положить первую основу богопознания и религиозного культа в самой примитивной форме.
      Постепенно тема беседы изменилась, и разговор сосредоточился на предстоящих торжествах, и прежде всего женитьбе магов (лишь посвященные высших степеней оставались холостыми), а бракосочетание должно было происходить в подземном храме, где находился таинственный кубический камень, после чего адепты с женами поселялись в своих новых жилищах. Благословение браков адептов низших степеней и землян назначено было на следующие дни.
      Удеа не принимал никакого участия в последней части разговора. С грустным, задумчивым видом облокотился он на перила, а по выражению его красивого бледного лица и мечтательных глаз видно было, что мысли его далеко.
      Наблюдавший за ним Нарайяна хлопнул вдруг его так сильно по плечу, что тот, вздрогнув, выпрямился и казался настолько ошеломленным, что все присутствовавшие рассмеялись.
      – О чем мечтаешь ты, неисправимый отшельник? Не угодно ли! Речь идет о самом интересном, что есть на свете, – о хорошеньких женщинах, вопрос одинаково важный как для мага, так и для простого смертного, – а он ворон считает и даже не слушает. Очнись, друг мой и смотри здраво на жизнь. Чего тебе недостает? Испытания кончились, прошлое вычеркнуто, перед нами развертывается безоблачное будущее, и на челе твоем горит первый луч венца мага. Разумеется, это прекрасно, но благоустроенный очаг, хорошенькая хозяйка, которая любит, балует и заботится о вкусном обеде, – все это также весьма ценно и гораздо легче достижимо, не забудь этого!
      Прочувствованная речь неисправимого Нарайяны вызвала новый взрыв смеха, которому вторил сам Удеа, заметивший при этом, что имея такого друга, как Нарайяна, он никогда не рискует забыть о реальной стороне жизни.
      Когда веселье поутихло, Эбрамар дружески сказал:
      – Несмотря на своеобразность сделанного тебе внушения, признаюсь, друг мой, что Нарайяна прав, и ты поступишь благоразумно, если выберешь себе подругу жизни. Ты слишком много думаешь о прошлом, о времени, проведенном в ссылке на этой земле, где так много страдал и работал. Тебе необходимо встряхнуться, а смягчающее чувство любви чистого и прекрасного существа – лучший бальзам для больной души.
      – Если прикажешь, я готов, – со вздохом ответил Удеа.
      – Ну как я могу приказывать тебе что-либо в подобном деле?
      – Отчего же? Ты – мой лучший друг, неустанный покровитель, сыскавший дорогу на эту далекую землю, чтобы поддерживать, облегчать, утешать отверженного в трудные минуты его изгнания. Кто же лучше тебя мог бы посоветовать мне! Поэтому я и повторяю, что если ты находишь это нужным, то выбери мне среди магинь такую, которая пожелала бы меня в мужья.
      – Это совсем нетрудно! Держу пари, что многие втайне вздыхают по такому красавцу, как Удеа. Труден только выбор, – подсказал Нарайяна.
      – Если ты так хорошо знаешь тайные думы наших молодых девушек, так пособи ему в этом деликатном деле, – чуть насмешливо заметил Эбрамар. – С твоего позволения, Удеа, я лишь укажу тебе ту, которую считаю наиболее достойною; но, понятно, что ты сам выберешь подругу, способную залечить раны прошлого.
      – Знаешь, учитель, а ведь хорошо, что у тебя нет дочери; иначе можно было бы заподозрить тебя в желании выгодно пристроить ее за нашего таинственного и молчаливого собрата, – сказал Нарайяна, смеясь и лукаво глядя в глаза Эбрамара.
      – А мне глубоко жаль, что у Эбрамара нет дочери, а то я непременно выбрал бы ее, будучи уверен, что все исходящее от нашего бесподобного друга, приносит счастье, – ответил Удеа.
      – И ты прав. Потому я и полюбил тебя с первого же взгляда, что заметил, как ты ценишь Эбрамара, – восторженно воскликнул Нарайяна, и в его больших черных глазах засветилось присущее ему увлечение. – Взгляни! Все мы, собравшиеся здесь, егодуховные дети, так сказать, создания нашего не имеющего равного себе учителя. Его привязанность, ученость, неутомимое терпение сделали нас тем, чем мы теперь стали; как одна семья, должны мы сплотиться около него, объединенные любовью и признательностью.
      Со слезами на глазах схватил он руку Эбрамара и поцеловал. Тот быстро отдернул руку.
      – Не дурачься, повеса, и перестань распевать мне незаслуженные похвалы. Какая заслуга со стороны отца, делающего все возможное для своих детей? Такая окрашенная своего рода эгоизмом и гордостью любовь, которая страдает, если не может помочь, вовсе не заслуживает восхваления. Но я думаю, любопытный, что затаенный смысл твоей речи заключается в желании узнать историю Удеа: какие обстоятельства наложили на него тяжкое, блестяще перенесенное им испытание.
      – Ты читаешь в моем сердце, как в открытой книге, – о, лучший и проницательнейший из отцов, – засмеялся Нарайяна. – Только любопытство мое не пустое, а является последствием моей к нему любви и убеждения, что между братьями и друзьями он может быть откровенен. Тем не менее, клянусь, друг мой, что при всем моем любопытстве я отказываюсь что-либо слышать, если только это может причинить тебе страдание, так как знаю, что тяжелые воспоминания мучительны даже для совершенного сердца мага, – прибавил он, крепко пожимая руку Удеа.
      Тот поднялся и темные глаза его с нежностью взглянули на открытое и веселое лицо Нарайяны.
      – Ты прав, брат, я не имею причин скрывать свое прошлое. Преступность моя достаточно доказана моим изгнанием и тяжким наказанием, а кому, как не вам, могу я охотно поверить историю моего падения и искупления.
      Слава Неизреченному, мудрость и милосердие Коего преступника обратили в человека полезного, дав возможность развить и использовать все сокровища, вложенные Отцом Небесным в душу его создания. Правда, борьба и страдания – ужасны, но они одни в состоянии добыть богатства духовные, таящиеся в глубине человеческого существа, развить его слабый и невежественный разум, окрылить его сознательной волей и вооружить властью над стихиями. Добавлю к тому же, что именно в горниле испытаний, при постоянной смене борьбы и победы, образуется новое существо, начинающее понимать своего Творца, поклоняться Его неизмеримой мудрости и стремиться всеми силами души стать разумным исполнителем Его воли. Но прежде чем изложить вам, друзья, превратности моей жизни, замечу, что величайшим бедствием человечества, самым тяжким для людей испытанием, которое будит в них наиболее дурные инстинкты, толкает в пропасть и надолго задерживает их на пути к совершенствованию, это – несправедливость.
      Ты прав. Но, увы, первая рождающаяся в человеке идея о справедливости имеет в виду не ту справедливость, которая обязывала бы его самого, а ту, которую он считает себя вправе требовать от других относительно себя, – с легким вздохом возразил Эбрамар.
      – Это является следствием его слабости и несовершенства. Но каждое созданное Богом существо носит в душе ясное понимание божественного, непреклонного закона справедливости, и если нарушается этот закон, то жертва несправедливости возмущается, а в сердце ее закипает желчь вражды, жестокости, желание отмщения или возмездия. Из темной пучины существа всплывают все дурные страсти и превращают человека в демона. Я допускаю, что существа, уже развившиеся умственно в высших сферах, сознают, что закон Кармы обрушивается на них же в таком случае, и потому терпят молча, но на низших ступенях восхождения дело обстоит иначе. Простой первобытный человек питает непоколебимую веру в свои человеческие права, о чем говорит ему неподкупный голос инстинкта, и нравственная порча начинается с убеждения, что закон справедливости нимало не ограждает слабого от притеснений его сильным. В несправедливости таится корень всех переворотов и смут, с нее начинается упадок народов, неизбежно вызываемый законами, тождественными с теми, которые управляют Вселенною вообще.
      Попробуйте нарушить химические или космические законы, и тотчас наступает разложение, потому что является беспорядок; а восстановить правильное соотношение составных частей, т.е. порядок, можно лишь упорной борьбой. Элементы действуют в полном согласии, и равновесие сохраняется лишь при том условии, когда каждый атом исполняет свое назначение и содержится в определенных дозах. Несправедливость же – начало враждебное; она нарушает гармонию, губит целые нации и населяет мир существами демоническими.
      Извините, братья, за это неожиданное отступление, но я увлекся тяжелыми воспоминаниями. Дело в том, что несправедливость послужила основанием моих преступлений и страданий, – закончил Удеа, едва сдерживая волнение.
      Родился я сыном могущественного царя по имени Пуластиа, был наследником трона, богато одарен природой, но вспыльчив, горд до крайности, строптив и чрезмерно честолюбив. Я обожал свою мать, женщину кроткую и прекрасную; ей я обязан всеми зародышами добра, заложенными в моей душе. Моя мать не была счастлива в супружестве. Раздражительный, развратный и грубый до жестокости, царь не ценил дарованное ему сокровище, ибо мать была безупречной нравственности, обаятельно хороша собою и обладала развитым умом. Я был ее единственным ребенком и нечего говорить, что она любила меня всеми силами души.
      С отцом, наоборот, я был в плохих отношениях. Он не любил меня и давал это чувствовать; за малейшую детскую шалость он меня жестоко наказывал, и зачастую я бывал просто козлом отпущения в минуты его скверного настроения. Такая несправедливость, а позже и многое другое, о чем скажу дальше, посеяли в моем сердце злое, почти враждебное чувство.
      У отца был еще побочный сын, моложе меня, от служанки из свиты моей матери, и его он слепо любил. Какими чарами Суами – так его звали – покорил сердце отца, я не мог понять, потому что был он безобразен, угрюм, скрытен и зол. Меня он ненавидел, завидуя положению наследника престола, и ухитрялся вытворять разные гадости, искусно навлекая на меня подозрения отца, что влекло за собой тяжкие наказания. Помимо этого, если Суами завидовал мне как царевичу-наследнику, то отец завидовал моей популярности среди народа, благодаря доброте моей к наиболее бедным из моих будущих подданных, оказываемой им помощи и старанию загладить зло, причиняемое многочисленными несправедливостями и беззакониями царя, для которого не существовало иного закона, как его воля или прихоть. Сам я всеми силами старался быть справедливым, потому что мать внушала мне с раннего детства, что справедливость- первая добродетель государя.
      Тяжелое положение при дворе, созданное глухой враждой отца и затаенной злобой Суами, все более обостряло мою вспыльчивость, и чтобы быть дальше от всяких неприятностей, я стал страстным охотником, посвящая вместе с тем много времени изучению оккультных наук, преподававшихся в нашем главном храме. Впоследствии я понял, что это были едва лишь азы великой науки; но эти клочки знания возбуждали во мне огромный интерес, и я жадно стремился к таинственной власти сокровенной науки, могущество которой я смутно предчувствовал. Когда мне минул уже двадцатый год, советники царя стали настаивать на моей женитьбе, и скрепя сердце отец завел переговоры с соседним владетельным домом.
      В то время я путешествовал по одной из наших отдаленных областей и развлекался охотой в горах. Будучи ловок и смел, я не знал страха и любил пускаться один в самые опасные предприятия. В тот день мне не везло; хотя я и ранил зверя, за которым гнался, но он, прежде чем околеть, собрался с силами, бросился на меня и укусил в плечо, а когтями разодрал мне руку. Я потерял много крови, лишился сознания, ослабел и заблудился, так как наступила ночь. Было положительным чудом, что хищные животные не растерзали меня; явная опасность и придала мне силы. Начинало уже светать, когда я увидел в уединенной, окруженной горами долине большое, видимо, обитаемое здание, к которому я и поплелся, напрягая последние силы.
      Оказалось, что в этом убежище, затерянном в горах, проживала небольшая женская община, посвятившая себя богине, культ которой напоминал культ Весты. Все они дали обет непорочного девства, поддерживая священный огонь, а остальное время посвящали молитве и оккультным наукам. В соседней пещере жил ученый старец, руководивший их занятиями. Здесь меня радушно приютили и ухаживали за мной, не спросив даже, кто я; а старый ученый оказался прекрасным врачом, и раны мои быстро залечились. Женщины общины большею частью были стары, но попадались молодые и хорошенькие, а одна из них, Вайкхари, была ослепительной красавицей. Я безумно влюбился в нее и, несмотря на ее сдержанность, решил жениться на ней. Поспешно вернулся я домой и объявил отцу, что женюсь только на Вайкхари и ни на ком другом.
      Сначала он рассмеялся мне в лицо; но, слушая мое восторженное описание красоты молодой девушки, задумался, а потом объявил, что отправится вместе со мною в общину просить Вайкхари мне в супружество. Я был совсем счастлив, и мы выступили в поход в сопровождении многочисленной свиты и большого отряда войск.
      Мы расположились станом неподалеку от общины, и отец отправил одного из советников с предложением. Старый жрец-врач сам явился сказать царю, что юная жрица дала обет служения божеству и должна оставаться при храме, но отец был не таков, чтобы подчиняться чужим доводам, и потребовал личного ответа от Вайкхари. Она пришла, расстроенная и встревоженная, умолять царя не вынуждать нарушать клятву, данную богине, но тот решительно ответил, что если она откажется быть моей женой, он уничтожит храм со всеми его постройками, а жителей всех обезглавит.
      Тогда перепуганная Вайкхари побежала в храм молить богиню освободить ее и спасти сестер. Говорили впоследствии, будто в то время, как жрица приносила жертву на престоле богини и совершала воскурения, вознося мольбы к божеству, из пламени появилась белая голубка, на минуту присела на плечо молодой девы и затем упорхнула; вместе с тем железный браслет, носимый жрицею на руке в знак посвящения, отстегнулся и упал на землю в доказательство того, что богиня ее освободила.
      Затем Вайкхари последовала за нами в город, и я был наверху блаженства, но, увы, не знал, что моя и матери гибель была решена уже в жестоком сердце отца, который страстно влюбился в мою невесту.
      Добрая мать приняла Вайкхари как дочь, шли спешные приготовления к торжественному празднованию моей свадьбы, как вдруг накануне дня бракосочетания меня поразил страшный удар: мать нашли мертвой в постели. Ее ужалила змея, притаившаяся, как полагали, в цветах, принесенных для украшения комнаты. Я был в отчаянии, и свадьбу отложили до окончания траура, т.е. месяца на три. Тяжелое это было для меня время, но я еще сильнее привязывался к Вайкхари, которая разделяла мое горе, утешала и, по-видимому, проникалась ко мне любовью. Отец был мрачен, задумчив, мало говорил со мной и развлекался уединенными охотами, приказывая иногда и мне сопровождать его. Суами же, наоборот, положительно не отставал от меня и невесты; я сознавал, что он нас выслеживал, и его ни перед чем не останавливавшееся упорство бесило меня.
      Приближался конец траура, и мне пришлось однажды опять сопровождать отца на охоту; он был мрачнее и молчаливее обычного, явно выбирал наиболее уединенные дороги и самые крутые, опасные тропинки.
      Я молча следовал за ним, как вдруг заметил стоявшую на обрыве дикую козу. Я указал на нее отцу, а сам, подойдя к краю тропинки, натянул лук, но в ту же минуту получил сильный удар в спину, зашатался, потерял равновесие и полетел вниз, затем уже ничего не помнил…
      Очнувшись, я увидел, что лежу в расщелине, окруженной скалами; земля вокруг была покрыта густым мхом, что, вероятно, и ослабило силу удара при падении. Тем не менее, я разорвал одежду о камни, тело было покрыто синяками и царапинами, а в спине ощущалась страшная боль.
      Трудно описать мое душевное состояние при сознании, что родной отец хотел убить меня! В ту минуту я подумал, что он хлопотал о короне для Суами, и в душе зародилась ненависть к обоим. Однако я не умер, и чувство самосохранения вынудило меня искать спасения. Прежде всего я убедился, что кинжал остался в ране, и не хотел вынимать его, чтобы не истощить свои силы еще большей потерей крови. Ползая вокруг небольшой площадки, на которой лежал, я открыл тропинку, зигзагами поднимавшуюся на вершину. Не пытаюсь и описать, с какими усилиями и мучениями взбирался я по ней; минутами я ослабевал, потом карабкался снова. Наконец я добрался до другой, более просторной площадки и с великой радостью увидел журчавший родник, вытекавший из скалы. Меня мучила жажда, и я с наслаждением напился хрустальной, холодной воды, но силы мои истощались, и я потерял сознание.
      Открыв глаза, я увидел, что нахожусь в обширной пещере, слабо освещенной приделанным к стене факелом. Лежал я на постели из мха и листьев, прикрытых шерстяной тканью; какой-то старец, стоя около меня на коленях, растирал мои виски и лоб живительной ароматической эссенцией. Я чувствовал себя относительно лучше. Рана моя была перевязана, и я не так страдал; но все тело горело, а голова словно готова была расколоться. Только впоследствии узнал я, что жизнь моя несколько недель висела на волоске. Когда опасность наконец миновала, слабость была так велика и силы настолько истощены, что я не мог шевельнуть пальцем, и выздоровление шло очень медленно.
      Добрый старик, по имени Павака, продолжал ухаживать за мною, как нежный и любящий отец. Часто и подолгу рассматривал я его, дивясь, что несмотря на белоснежную голову и бороду, на его бронзовом лице не было морщин, а глаза горели, как у юноши.
      Разумеется, меня более всего заботила моя собственная судьба. Я представил себе, какой переполох вызовет мое появление, так как меня считали, конечно, погибшим. Намерением моим было отправиться в ближайший от столицы город, собрать жителей и рассказать всю правду. Я был уверен, что народ восстанет на мой призыв свергнуть отца и осудить его. Но, помимо жажды мщения, меня пожирало и желание увидать Вайкхари. Однако силы и здоровье не возвращались, и я кашлял кровью, испытывая вместе с тем мучительную острую боль в спине и груди.
      Однажды, совершив при помощи Паваки небольшую прогулку и вернувшись в пещеру совершенно обессиленный, я спросил своего спасителя, когда же, наконец, я выздоровею, так как сгораю от нетерпения поскорее уехать.
      Павака покачал головой, дал мне выпить чего-то прохладительного и сказал:
      – Друг мой, ты – мужчина, и я полагаю, что настало время тебе открыть истину. Ты не выздоровеешь никогда, потому что повреждены внутренние органы и по естественному ходу недуга твоего осталось тебе жить месяца два-три, не более.
      Увидав мой ужас и кровь, выступившую от потрясения у меня на губах, он прибавил, пожимая мою руку:
      – Не отчаивайся. Существует средство излечить тебя, вернуть прежнее здоровье и дать очень долгую жизнь, но средство это можно получить только путем жертв.
      – Каких жертв? Я принесу все, самые великие, только бы выздороветь.
      – Прежде всего, ты должен отказаться от всего, что осталось в мире.
      – Этого я не могу, почтенный Павака. Я – наследник большого царства и жених страстно любимой женщины, которая так же любит меня и, наверное, оплакивает, как умершего. Отказаться от нее мне тяжелее, чем от самой жизни.
      Павака с грустью и сожалением посмотрел на меня.
      – В этом отношении у тебя нет более надежды. Вот уже несколько недель, как Вайкхари – супруга Пуластиа и…
      Я не дослушал до конца его речь. Мне казалось, будто меня ударили молотом по голове и в то же время огненный меч пронзил грудь; я словно полетел в мрачную бездну и лишился чувств.
      Только недели через две открыл я глаза, слабый и разбитый, но в полном сознании и ясно помня обо всем произошедшем. В душе моей бушевал ураган; но Павака не позволял мне подолгу задумываться, а давал успокоительные средства, повергавшие меня в почти непрерывный сон, и от этого силы мои укреплялись.
      Однажды, чувствуя себя крепче обыкновенного, я взял руку старца и сказал:
      – У меня большая просьба к тебе, Павака. Ты – великий ученый, так дай лекарство, которое вернуло бы мне силы хотя бы на несколько недель, потому что жить я не стремлюсь, а хочу только отомстить чудовищу, разбившему мою жизнь, лишившему всего, что было мне дорого; он убил мою мать, в чем я убежден, и похитил невесту.
      Я собрался рассказать мою историю, но оказалось, что Павака уже знал все, а на мои слова неодобрительно покачал головою.
      – Чудовище это – твой отец, а мщение людское – пустое ребячество, поверь. То, о чем ты просишь, я не в силах исполнить, а могу или вернуть здоровье и дать очень долгую жизнь, или оставить тебя здесь умирать. Но обдумай все хорошенько, прежде чем выбрать то или другое. Предположим, что я согласился бы на твою просьбу, и ты добрался до столицы, а затем свергнул с трона и убил отца – что ты выиграешь? Кратковременное, в течение нескольких месяцев царствование, отравленное при том угрызениями совести и горем да еще на глазах женщины, которой ты не можешь больше обладать. Если же, наоборот, ты добровольно преодолеешь пустое тщеславие, откажешься от мимолетной власти и от женщины, отделенной от тебя бездной, – то закрепишь за собой взамен того жизнь на сотни лет, неувядаемую молодость и красоту, а сверх того перед тобою распахнутся двери храма науки. По твоей ауре я вижу, что у тебя могучий и энергичный ум; значит, ты можешь достичь таких познаний, которые вооружили бы тебя чуть не безграничным могуществом. Вместо властвования над глупой и неблагодарной толпой ты будешь повелевать стихиями и распоряжаться самой природой, станешь царствовать над полчищами существ, которые будут твоими верными слугами, исполнителями всех твоих повелений.
      Павака ушел, сказав, что предоставляет на свободе взвесить и обсудить мое решение; но энергичная натура помогла быстро победить мою нерешительность. Впервые после ранения хладнокровно обдумал я свое положение. Физическое состояние мое указывало, что земная плоть начинает разлагаться, а смерть, признаюсь, меня страшила; между тем предлагаемое таинственное будущее было заманчиво. О чем же мне было сожалеть в мире, если Вайкхари безвозвратно потеряна? Когда вернулся Павака, я объявил ему о намерении отказаться от земного величия, чтобы сделаться адептом и всецело отдаться науке.
      Я не понял тогда загадочной усмешки, скользнувшей по лицу старца; ответил же он, что желание мое исполнится, и как только я принесу клятвенное обещание, мне дано будет лекарство, которое меня излечит.
      Он помог мне встать, отворил бывшую в глубине пещеры дверь, закрытую камнем и державшуюся на невидимых петлях, а затем ввел меня в обширную пещеру, о существовании которой я даже не подозревал. Нежный голубоватый свет озарял ее, а в глубине, на высоте нескольких высеченных в скале ступеней, стоял стол, покрытый сотканной из золотых нитей скатертью.
      На этом своего рода престоле стояли два семисвечника с красными свечами, а между ними большая, увенчанная золотым крестом чаша и металлический ящичек, сверкавший драгоценными камнями. На стоявших по обе стороны треножниках курились благовония. У входа был водоем, куда впадал ключ, бивший из скалы.
      Павака приказал мне раздеться и окунуться в воду, что я с трудом мог исполнить; а потом он натер меня ароматной эссенцией и облачил в длинную белую тунику.
      Я почувствовал, что удивительно окреп, хотя был еще очень слаб; но Павака поддержал меня и подвел к престолу, на первой ступени которого я и опустился на колени. Затем, открыв металлический ларец, он достал из него флакон, хрустальную чашу, наполовину наполненную водой, и золотую ложечку. Из флакона он налил несколько капель в чашу, причем жидкость словно вскипела и поднялся красный, испещренный огненными лучами пар. Тогда Павака заставил меня принести клятву, которую я повторял с трудом, потому что был слаб, как перед смертью; после этого он приказал мне выпить чашу.
      Кружась в волнах огня, я потерял сознание, и этот сон, или летаргия, тянулся, должно быть, очень долго – сужу об этом по тому, что я за это время совершил, как оказалось потом, очень длинное путешествие, и, очнувшись, оказался в одном из далеких гималайских уединенных дворцов, где адепты проходят свое первое посвящение.
      Павака сказал правду. От смертельной моей болезни не осталось и следа; я был здоров и силен как никогда и тотчас начал свое послушание. Работал я с неутомимым рвением, и учителя изумлялись моим успехам. Мужественно выдерживал я испытания, которые должны были расширить мои познания, дисциплинировать мою волю и побороть слабости. Я пристрастился к тайнам, которые постигал, и упивался приобретаемой оккультной властью. А время между тем незаметно текло мимо меня.
      После блестяще выдержанного тяжелого научного искуса меня наградили первым лучом венца мага, а затем, после некоторого отдохновения, наставники объявили, что настало время приступить к испытанию, соответствовавшему моему званию, и отправиться пророком в далекую страну, чтобы проповедовать начала добра и поднять нравственность народов, погрязших в пороках.
      Старейший из магов задал мне обычные вопросы: чувствую ли я в себе достаточно сил претерпеть бедствия и унижения, воздавая добром за зло и платя прощением и любовью за обиды и неблагодарность, а в надлежащем случае запечатлеть своей кровью истину проповедуемого учения, никоим образом не выдавая, кто я и что мог бы совершить. Не задумываясь, я ответил, что принимаю испытание и надеюсь достойно выполнить его.
      Увы! Я не отдавал себе тогда отчета в тщеславности моего ответа; я был слеп относительно своих слабостей, воображая себя неуязвимым и стоящим на высоте моего назначения…
      Удеа с минуту молчал и провел рукою по бледному лбу; на устах его застыла презрительная, горькая усмешка.
      – Безумен был я, – продолжал он, оправившись. – Несмотря на свою ученость, я не понимал, что человеческое стадо – самая мятежная и неукротимая из стихий, и что властвовать над людьми силой добра – это самое тяжкое и сложное из магических деяний. В спокойной, гармоничной атмосфере ученья я забыл, какую, силу сопротивления, злобы и порочности заключает в себе человеческое сердце, что легче укротить стадо диких зверей, нежели толпу двуногих, испорченных, жаждущих наслаждений, жестоких и гордящихся тем, что они «люди» и сделали будто бы огромный шаг, отделяющий их от животного; а между тем они сохранили все звериные инстинкты и только сбросили узду, которую природа налагает на низших существ. Своим чванством, двуличностью, неблагодарностью, алчностью и холодной жестокостью человек превосходит всех животных. Ослепленный самомнением, я не представлял тогда грозившей мне опасности; по своему тщеславию я считал себя способным укротить других и себя.
      Наставники были, казалось, огорчены, и Эбрамар с грустью посмотрел на меня и шепнул:
      – Брат, попроси себе отсрочку, укрепись горячей молитвой в уединении и безмолвии, готовясь к своей высокой задаче. Не пренебрегай грозящей тебе опасностью! Посвященному эта необходимость соприкасаться с толпой и дышать ее заразным дыханием грозит страшной борьбой. Повремени вступать в сношения с людьми, пока не будешь вполне уверен в победе.
      Ох! Если бы я послушался мудрого совета! Но, нет! Считая, что он вызван излишней осторожностью, я не хотел дольше ждать, стремился скорее подняться по иерархической лестнице и отправился…
      Как-то ночью один из высших магов доставил меня в далекую страну, где мне предстояло работать, поместил в пещеру и сказал:
      – Местопребывание твое пустынно, но в нескольких часах ходьбы расположен большой город, где в настоящее время множество больных и одержимых, которых ты излечишь, чтобы привлечь к себе внимание и воспользоваться случаем начать проповедовать.
      На заре я тронулся в путь. В окружавшей картине что-то показалось мне знакомым; но занятый своими мыслями, я не обратил на это внимания и достиг долины, где, утопая в садах, раскинулся громадный город. Но едва прошел я несколько улиц, как остолбенел.
      Передо мной возвышался большой и прекрасно знакомый мне храм, – главная святыня моей родины. Сколько раз всходил я по этим ступеням, присутствуя с отцом на каком-нибудь религиозном торжестве. Тут предстояло мне царствовать и, значит, меня послали поучать мой собственный народ. От волнения и умиления на глазах выступили слезы; все во мне трепетало, и нахлынули тысячи воспоминаний.
      Но долго раздумывать мне не пришлось. Из ближайшего дома выбежали и принялись скакать мужчина и женщина; едва прикрытые лохмотьями, растрепанные, с пеной у рта, с искаженными судорогой лицами, они дико вопили и вообще были отвратительны и страшны. За ними следом бежали люди, пытавшиеся остановить их. Эта картина мгновенно напомнила возложенную на меня задачу и повеление наставников.
      Забыв только что пережитое волнение, я поднял руку, и оба одержимые как вкопанные застыли на месте. Тогда я подошел к ним, сделал пассы, произнес заклятия, изгонявшие вселившихся в несчастных бесов, и мне удалось освободить их.
      Вокруг нас собралась толпа, и, увидав, что к больным вернулся рассудок, несколько человек приблизились ко мне и почтительно, хотя и с примесью суеверного страха, рассказали, что в городе свирепствует убийственное, буйное помешательство. Страшная болезнь поражает и старых и молодых; в припадке исступления они душат всех, кто попадется, на улицах проделывают всякие безобразия, а через некоторое время умирают в ужасных мучениях. Но хуже всего было то, что болезнь оказывалась заразной, и часто те, кто хотел удержать больных, сами становились жертвами такого же безумия. Поэтому царь повелел хватать каждого, у кого обнаружатся признаки такого недуга, и водворять в особого рода становище за городом, оцепленное так, чтобы никто из посторонних не мог туда попасть.
      Я приказал отвести меня туда и, признаюсь, было очень трудно изгнать полчища ларвов и других нечистых духов; но спустя несколько часов мне это удалось.
      После этой победы над тьмой я произнес проповедь, в которой пояснил, что причиной болезни служили преступления, безобразия и развращенность народа. В заключение я сказал, что меня можно найти в пустынной долине, в пещере, где находится источник, и надо туда приводить больных.
      Я вернулся к себе в тяжелом душевном состоянии. Лавиной нахлынули воспоминания, прошлое оживало, словно все это было только вчера, и всецело захватило меня; но все-таки я боролся, стараясь исполнять свой долг. Я излечивал самых безнадежных больных и поучал все возраставшую, осаждавшую мое убежище толпу; но в город не ходил, боясь производимого им на меня впечатления.
      Так дни проходили в изнурительной работе, а ночи были сплошной пыткой, ибо прошлое все более овладевало мной. Я знал теперь, что около трех веков минуло со времени моего исчезновения, но царствовал еще наш род. Узнал я также, что Вайкхари умерла, произведя на свет дочь, вышедшую впоследствии замуж за соседнего царя, а Пуластиа скончался в глубокой старости и оставил трон Суами; относительно меня предполагали, что я погиб, упав в пропасть.
      Теперешний молодой царь назывался также Пуластиа, как и мой отец, да и характера был, как говорили, жестокого и горячего; в данное время он предполагал жениться на замечательно красивой, по словам рассказчиков, принцессе, родственнице.
      Узнав, что готовился торжественный въезд в столицу невесты, я захотел непременно видеть обоих нареченных, занимавших место, когда-то по праву принадлежащее мне.
      Весь город был настроен по-праздничному. Несмотря на завоеванную уже мною популярность, в этот день внимание толпы было поглощено другим, и единственное оказанное мне отличие состояло в том, что мне отвели место в первом ряду у царского дворца.
      Вскоре показалось шествие. Лицо царя было мне как будто знакомо, но вид сидевшей в открытой колеснице невесты, осыпанной драгоценностями, произвел на меня потрясающее действие, и я глухо вскрикнул. Это был живой портрет Вайкхари.
      Восклицание мое услышал царь, с удивлением повернувший голову в мою сторону и надменно взглянувший на меня. Взгляды наши встретились, и в этот миг я узнал его глаза! Для просвещенного взора мага тайна прошлого раскрылась: передо мной был мой прежний и ныне перевоплощенный отец…
      Минуту спустя шествие исчезло внутри дворца, а я поспешил смешаться с толпой и отправился к себе в пещеру.
      Наступившая ночь была для меня ужасна. В какие-нибудь несколько часов рухнула спокойная гармония мага, а из неизведанных недр моего существа порывисто всплывали веяния страстей, которые я считал побежденными и забытыми. С головокружительной быстротой оживал во мне прежний человек, поглощая собою и потопляя адепта, а в сердце забилось тщеславное, жгучее желание занять трон отцов, царствовать над уже любившим меня народом; воскресла и моя страсть к Вайкхари. Минувшие века словно исчезли; я жил воскресшим во мне прошедшим, а в душе бушевал настоящий ураган при мысли, что убивший меня и похитивший невесту будет снова упиваться страстью, обладая живым воплощением Вайкхари. Точно я не мог быть любимым? Я был красивее и могущественнее моего соперника, все преимущества которого заключались только в его титуле и богатстве. Мною обуяло непреодолимое желание сменить грубую власяницу целителя на пурпуровое одеяние и царские драгоценности, чтобы завладеть сердцем красавицы невесты.
      Одурманенный бушевавшими во мне нечистыми чувствами, я не видел кишевших вокруг меня служителей Сармиэля, но тем не менее внимал их лукавым речам, внушавшим мне:
      – Осуществление твоих желаний – неотъемлемое твое право! Встреча с убийцей, забывшим все отеческие обязанности, представляет закон Кармы, которая поразит преступника рукой его жертвы! И кто помешает тебе, став затем царем, творить и проповедовать еще больше добра, сеять веру в Божество, исцелять и исправлять свой народ? А насколько сильнее будет твое обаяние, если ты будешь царем, а не каким-то нищим, который бродит лишь среди черни?…
      В моем воображении вставали соблазнительные картины величия, славы и любви.
      Обливаясь потом, с трепетавшим сердцем, с бушевавшими во мне чувствами, я еще слабо боролся с искушением, но не воззвал к учителям своим и покровителям, боясь, чтобы они не воспретили пользование моей властью. И ничто не прервало моего безумия, я оставался полным хозяином своих поступков и оккультного могущества. Последние сомнения быстро рассеялись, и когда первые лучи солнца озарили небо, план мой уже созрел, а невидимая сила, которая должна была выполнить мои намерения, уже была пущена в действие. Грустное предвидение Эбрамара оправдалось. Я был не в силах бороться с отравленным веянием пробудившихся в душе страстей; я был грозным чародеем, большим ученым, но мне недоставало духовной сути настоящего пророка, который жертвует жизнью за провозглашаемую им истину.
      Наутро Пуластиа занемог. Все тело его болело и в несколько часов покрылось нарывами и ранами, а так как обыкновенные лекарства не помогали, то к больному пригласили меня. Толки обо мне уже дошли до двора и возбудили любопытство царевны, кроме того, младшая сестра ее с детства страдала падучей, а поэтому и та хотела повидать меня.
      Для посещения дворца я облачился в длинную белую тунику, подпоясанную простым серебряным кушаком, а на голову надел кисейную чалму. Я знал, что был красив, и по глазам принцессы увидал, что покорил ее сердце.
      Я вылечил сестру царевны и Пуластиа, но сурово напомнил царю многие его злодеяния и несправедливости, никому не известные; вместе с тем я объявил, что эти поступки и являются причиной его болезни, а потому для излечения он должен искупить свою вину покаянием и удалиться дней на тридцать в храм за городом. Взбешенный и напуганный, Пуластиа подчинился, а я со злобной радостью смотрел, когда он покидал дворец, куда ему не суждено уже было вернуться. Путь к трону теперь был свободен, и я не колеблясь принялся за покорение страны, которую пришел нравственно спасать и обратить к Богу, а для начала разверз всякого рода бедствия.
      Появилась повальная болезнь, которую я излечил, потом я усмирил ураган, причем показывался обезумевшей от ужаса толпе окруженный огнем и молниями; наконец, я вызвал ужасное наводнение, так что воды залили столицу с окрестностями, и тогда Пуластиа утонул. Во время этого последнего бедствия я появился на бушевавших волнах, окруженный пламенным ореолом, полчищами стихийных духов, и заклинал воды, которые вошли в берега, покорные моей воле.
      Народ считал меня богом и предложил корону, а в супруги – невесту покойного царя. Я согласился, и свадьба с коронацией совершилась с неслыханной пышностью. Жена обожала меня, народ почитал, а я, опьяненный любовью и властью, был горд и счастлив.
      Благодаря магической науке, баснословное плодородие обогащало страну, возбуждая зависть и вражду соседей. Но вместо того чтобы с помощью моего знания успокоить дурные чувства, а облагодетельствовать и другие народы, я решил наказать их за дерзость и зависть, которые они осмелились мне выказать. О! Я уже далеко ушел по пути зла.
      Завязалась опустошительная война. Один из враждебных мне царей был пленен и казнен по моему повелению, а страна его присоединена к моей; но со вторым противником удача мне изменила, и моя армия понесла такие потери, что полное поражение становилось неминуемым. Я принял личное участие в боях и сражался ожесточенно. Опьяненный кровью и бешенством, я решил призвать на помощь все свое магическое могущество и принялся оживлять солдат, излечивая раненых, а в мертвых воплощая ларвов и демонических духов, которые усердно помогали мне в этом преступном деле. И эти своеобразные полки добыли мне победу. Как разрушительный ураган прошел я с войском по всей покоренной стране, объявил ее присоединенной и, нагруженный огромной добычей, вернулся в столицу, захватив с собою пленного царя-врага.
      После этой победы, одержанной при помощи сил зла, я пристрастился к черной магии, тем более что в душе появились опасения возмездия наставников за уклонение от предначертанного ими для меня пути. Стороживший мое падение Сармиэль ловко использовал безумное увлечение, помогая мне в изучении зла через слуг своих. Наконец, у меня с ним произошло свидание, причем был заключен договор, в силу которого князь тьмы обязывался помогать мне во всех начинаниях и отдавал в мое распоряжение мрачные полчища своих служителей, а я, со своей стороны, брал на себя обязательство не мешать «глупыми» предписаниями магов захвату душ для пополнения армии зла.
      Напрасно жена умоляла меня помиловать пленного врага и отказаться от новой задуманной мною войны, я не хотел ничего слушать. Я обнаглел, чувствуя свою безнаказанность, и был упоен своим оккультным могуществом, воздаваемыми мне почестями, гордым сознанием, что утроил территорию своего царства и, наконец, благодарностью народа, провозглашавшего меня гением за то, что я совершил столь великие подвиги почти без потери людей.
      У меня родился второй сын, и я решил отпраздновать это счастливое событие, а вместе с тем и блестящее окончание последней войны большим торжеством во дворце и всенародными увеселениями. В день этого праздника ко мне собрались все знатные особы: придворные, городские и военные; а на площадях и в дворцовых дворах угощали народ и раздавали подарки.
      Во время пира небо вдруг покрылось черными тучами, засверкали молнии и гром заглушал пение и музыку. Гости уже порядочно выпили, да и я также отдал дань, более чем следовало, крепкому, рекой лившемуся вину. Гроза, нарушавшая наше веселье, взбесила меня; я встал с намерением заклясть бурю и вместе с тем еще раз перед всеми явить свою власть над стихией. В этот миг молния пожаром озарила залу. Я ощутил в груди острую боль, а поток пламени объял меня, и бурный ветер подхватил, завертел, как сухой лист. Наконец на мою голову словно обрушился удар молота, и я лишился сознания…

      Придя в себя, я увидел, что очутился в полутемном месте и от слабости не мог ни шевельнуться, ни думать. Понемногу, однако, мысль начала работать, глаза привыкли к сумраку, и я понял, что лежу в большом подземелье на постели из мха и укрыт шерстяным одеялом. Ни окна, ни двери не было, и только с потолка струился слабый зеленоватый свет. С одной стороны был каменный водоем, куда вливался тонкой струйкой бивший из стены ключ; по другую сторону виднелись скамья и каменный стол, на котором стояли глиняная кружка и чашка; рядом лежал хлеб.
      Я был в темнице, но где? По какому случаю? Но беспорядочные мысли не давали ответа, и я в изнеможении уснул.
      Пробуждение было тяжелое. Память вернулась, и я понял, что учителя, будучи не в состоянии более терпеть мои преступления и злоупотребления, поразили меня и заточили. Каким бы негодяем я ни оказался, я все же пребывал членом братства и подлежал суду. Холодный пот выступил у меня на лбу.
      Не знаю, сколько времени продолжалось это безумное отчаяние, но вредоносные, исходившие из моей души миазмы сгустились и наполнили темницу мою зловонным запахом, а тело мое покрылось язвами и ранами. Телесные страдания были так ужасны, что порой пересиливали душевные.
      Наконец когда однажды я катался таким образом в своем логовище в жестоких мучениях, в первый раз пришел на помощь мне Эбрамар, и дружеский голос его шепнул мне на ухо: «Молись, Удеа, кайся, очисти себя смирением; иначе ты не сможешь явиться перед своими судьями. Неужели всякое искупление не лучше этой бездеятельности, которая создает беспорядочные мысли и возбуждает страсти?».
      Поток света, которым меня обдало, невыразимо облегчил меня, а сознание, что остался еще один не покинувший меня друг, привязанность которого отыскала меня и в темнице, вызвало переворот в измученной душе.
      С горевшим взором и трепетом сердечным увидал я, как поток света сгустился в сияющий крест, который осенил каменный водоем. Таинственный символ вечности и искупления озарял мою темницу мягким голубоватым светом, а лучи его испускали благоухание и живительное тепло. У меня еще сохранилось представление о непобедимом могуществе этого знака, который посвященный называет печатью Всевышнего, и вдруг во мне проснулось непреодолимое желание укрыться под сенью креста, чтобы вновь обрести мою прежнюю чистоту, и я потащился к водоему. Я дрожал от волнения, как в лихорадке; наконец слезы брызнули из глаз и я, совершая поклоны, зашептал молитву.
      С этого часа я уже непрерывно молился. Каждый день я омывался в водоеме, и всегда при этом из тела моего исходило липкое и зловонное вещество. Мало-помалу боли прошли, как и тяжесть тела, а я становился все легче, и мне было свободнее сосредоточиться на молитве. Вместе с тем меня все более терзали укоры совести в том, что я допустил такое пагубное ослепление страстями.
      Однажды, когда я плакал и молился, прося милосердного Творца простить меня, послышался отдаленный колокольный звон, и сердце мое замерло. Мгновенно появилось во мне убеждение, что колокола эти призывают меня на суд, а минуту спустя я почувствовал, что отделяюсь от земли и медленно всплываю под своды. Там, где раньше я видел зеленоватый свет, оказалось отверстие достаточно широкое, чтобы пропустить меня. Лишь только миновал я его, как очутился в длинном сводчатом коридоре, и в конце его виднелась дверь, к которой я и направился, влекомый неведомой силой, а отверстие закрылось.
      Дверь сама бесшумно распахнулась, и передо мною оказалась знакомая галерея одного из наших храмов посвящения; а колокола продолжали между тем уныло звонить, точно на погребении. В галереях находились два знакомые мне адепта; взволнованные, грустные, со слезами на глазах, сняли они с меня мое истрепанное одеяние и облачили в черную тунику, подпоясанную белым кушаком, дали в руку горевшую красную свечу и по темному узкому коридору повели к двери, завесу которой приподняли, а сами поспешно удалились.
      С тяжелым сердцем и тоской в душе остановился я в нескольких шагах от входа. Очутился я в той именно зале храма, которая называлась судилищем. В глубине полукругом восседали мои бывшие наставники, великие маги и иерофанты. В качестве мага, удостоенного уже первого луча, я мог быть судим лишь
      магами высших степеней, а потому остальная часть залы была пуста. Глаза всех смотрели с грустью, но строго; а меня охватил вдруг такой стыд и отчаяние, что колени невольно подогнулись, свеча вывалилась, и я обеими руками закрыл лицо, по которому лились горькие слезы.
      Никогда так ярко, как в эту минуту, не сознавал я свою вину и глубину моего падения.
      – Встань, несчастный. Сердца наши обливаются кровью, видя склоненную во прахе голову, уже украшенную лучом светлого знания, – сказал мне один из высших магов. – Но самое ужасное для тебя, Удеа, как и для нас, это то, что мы не можем оставить тебя в своей среде. Преступления твои как мага ужасны, а ты располагаешь слишком могучим знанием, чтобы можно было разрешить тебе смешаться с толпой, и твое злоупотребление властью, к сожалению, доказало это.
      – У меня нет больше знаний. Я более невежествен и слеп, чем любой из смертных, – с горечью прошептал я.
      – Пришлось лишить тебя возможности вредить до тех пор, пока не решится твоя участь. Теперь минута эта настала, но мы не желаем, чтобы твой громадный труд пропал бесследно. Несмотря на заблуждения твои и падение, тыдорог нам, и мы хотели бы, чтобы ты шел по пути раскаяния и очищения, добровольно подчиняясь нашему решению. Заурядные люди видят в приговоре судьи как бы отмщение за попранные законы, а на самом деле это только способ исправления.
      – Я подчиняюсь вашему решению! – ответил я.
      – Так выслушай, что мы постановили. Ты отправишься в иной мир, где мы и встретимся затем после крушения этой планеты. На той земле найдется много работы, а живущее там человечество еще близко к животному состоянию. Знание, облекающее тебя силой, послужит там только на добро, потому что ты не сможешь соблазнить низшее человечество, которое не поймет тебя. Но на тебя возлагается обязанность стать его просветителем; исполнением этого долга и трудом своим ты искупишь прошлое и восстановишь себя.
      Не скроем от тебя, что испытание твое будет тяжким и работа исполинская, поэтому на твое усмотрение мы предлагаем и другой остающийся тебе выход.
      Ты безвозвратно потерял право и возможность оставаться здесь как бессмертный и обладатель твоего страшного знания. Итак, если изгнание кажется тебе слишком жестоким и тяжелым, ты можешь умереть, но медленной и мучительной смертью. В таком случае ты примешь некоторое вещество, которое будет разлагать твое тело, клетка за клеткой, поглотит постепенно первичную материю и вполне обнажит астральное тело. По окончанию этого разрушительного процесса ты перейдешь в пространство с тем, чтобы вновь родиться, но уже простым смертным, и затем, понемногу, путем ряда перевоплощений, отвоевать частицу своего нынешнего знания. Теперь выбирай!
      Меня страшила мысль покинуть землю ради далекого неведомого мира; притом я не понимал во всей его полноте смысл приговора, ссылавшего меня на каторжные работы, да еще самые тяжкие. Другой же выход, грозивший потерей всего приобретенного мною знания и вечным изгнанием из братства, правом принадлежать к коему я справедливо гордился, показался мне столь ужасным, что все было лучше его. Поэтому я предпочел без малейшего колебания искупить вину и восстановить к себе доверие путем тяжкого труда.
      Маги приветствовали мое решение и были ко мне ласковы из жалости, которую внушает приговоренный на смерть. Мне дали некоторое время для отдыха и восстановления сил; вместе с тем я воспользовался обществом Эбрамара, который своим дружеским участием и влиянием поднял мой дух, утешил и придал мне мужества.
      Наконец настал день моего отправления, и меня торжественно посвятили на будущий труд. Когда я преклонил колени перед Верховным магом, он благословил меня, помазав голову маслом, и окропил водой; в тот же миг из глаза великого иерофанта сверкнул молниеносный луч света и поразил мой лоб.
      Неописуемое чувство охватило меня. Словно что-то тяжелое и холодное спало с моего мозга: я вдруг осознал, что снова обрел все мое утраченное знание, и оно показалось мне даже яснее, могущественней прежнего. Я был так счастлив в ту минуту, что даже предстоявшее мне тяжелое искупление утратило свою горечь; с восторженной верой дал я клятву неустанно работать и быть послушным орудием воли Создателя.
      Затем я простился с братьями-магами и адептами, а великий иерофант подал мне чашу с теплой жидкостью, которую я выпил. Эбрамар помог мне лечь на ложе, и я уснул, убаюкиваемый могучими звуками. Мне казалось, что музыкальные волны качают меня в воздухе, а потом я совершенно потерял сознание…
      Очнувшись, я оказался в небольшой пещере, залитой бледно-голубоватым светом, сквозившим сквозь легкий пар. Голова была тяжела, руки и ноги словно застыли, и я не мог дать себе отчета, где нахожусь. Привстав, я осмотрелся, и тогда ко мне вернулась память, а сердце забилось сильнее. С любопытством, но и с горечью разглядывал я свое новое жилье и находившиеся там вещи, жалкие остатки блестящего прошлого.
      В глубине пещеры находился престол с семисвечником, на нем хрустальная, увенчанная золотым крестом чаша, золотой магический крест, который великий иерофант имел при себе во время моего посвящения, и книга в металлическом переплете. На одной из стен были полки с лежащими на них свитками, рукописями и книгами, одним словом – библиотека, дававшая мне возможность, как я позднее убедился, продолжать занятия.
      Посредине был большой каменный стол и такой же табурет, а на столе стояла лампа известного мне устройства; тут же стояли две большие шкатулки с кое-какой хозяйственной утварью, некоторыми инструментами и необходимыми туалетными принадлежностями, а также и с различными мелкими предметами роскоши, которыми по доброте своей снабдил меня уже Эбрамар. В сундуке, у стены, находилось все, что могло мне понадобиться для магических действий, как то: треножники, инструменты, травы, ароматы и различные снадобья.
      В смежной пещере устроен был глубокий водоем, куда вливался струившийся из скалы источник, а рядом находилась каменная скамья и мховая постель, покрытая толстым одеялом. В двух больших сундуках хранилось платье: для работы – кожаное и из темной шерсти, а для религиозных церемоний было полотняное; был тут и теплый плащ с капюшоном, а также сандалии, кожаные и плетёные из соломы. На каменном столе около постели стояла моя хрустальная арфа и лежал большой, с печатью Великого иерофанта свиток, который я развернул и прочел следующее:
      «Там, где ты находишься, сын мой, все – дико и необратимо, но преисполнено естественными богатствами, и все доступно тебе по силе твоей и знанию. Используй их, и ты создашь вокруг себя желанное изобилие. Наука делает тебя повелителем стихий, а в библиотеке, данной в твое распоряжение, ты найдешь все нужное, чтобы увеличить свои силы и расширить познания.
      Учись, но не спеши, потому что торопливость указывает лишь на несовершенство. Если будешь работать, то не заметишь времени и не познаешь скуки, которая служит ужасным бичом для лентяев и корнем всяких преступлений. Кто работает, тот пожирает время. Ты знаешь, что для мысли не существует расстояния; значит, твой призыв всегда дойдет до нас, а потому ни в совете, ни в поддержке у тебя не будет недостатка». Далее следовали наставления относительно дневника, который я обязан был вести, чтобы отмечать в нем ход моих работ и постепенного развития планеты.
      Несмотря, однако, на успокоение Великого иерофанта, мне было невыразимо грустно, и я чувствовал себя разбитым. Совершив омовение, я вышел взглянуть на окружавшую меня местность.
      Но едва я сделал несколько шагов от пещеры, как замер в ужасе. Убежище мое оказалось вырытым искусственно или самой природой в глыбе черных голых скал, одиноко возвышавшихся посреди обширной отовсюду окружавшей их равнины.
      Вдаль, насколько хватало глаз, тянулись огромные болота, откуда поднимались облака пара, а местами били фонтаны горячей, по-видимому, воды, выбрасывавшей камни на значительную высоту.
      Воздух был тяжел и густ, насыщен серными испарениями, серый туман заволакивал небо, пропуская лишь бледный дневной свет и скрывая горизонт лиловатой дымкой.
      Я уже прошел научное испытание оплодотворения пустынной и бесплодной местности; но в сравнении с тем, что я видел перед собой, все это было детской забавой. И сердце мое мучительно сжалось…
      Среди болотистых пустынь, где не виднелось даже ни клочка мха, я был одинок; мне одному предстояло бороться с этой отвратительной природой, в раздражавшем нервы сумраке и душившей меня до потери сознания атмосфере.
      Чуть не бегом вернулся я в пещеру и опустился на землю.
      Голова кружилась, сердце учащенно билось так, что едва можно было дышать, и я подумал уже, что умираю, да вспомнил о своем бессмертии и пришел в полное отчаяние. Возложенная на меня задача казалась выше моих сил, а жизнь здесь представлялась бесконечной агонией, потому что умереть я не мог.
      Словом, было очень тяжело. Я переживал один из самых мучительных часов моей жизни, как вдруг, целительным бальзамом в ушах раздался шепот дружески ободряющего и ласкового голоса:
      – Опомнись, Удеа! Молись, и найдешь силы все выполнить.
      Я вздрогнул и приподнялся. Значит, я не один; было существо, которое думало об отверженном и поддерживало его. А верный друг был прав: прежде чем приняться за исполинскую работу, следовало очистить себя и подкрепиться молитвой.
      Я стряхнул с себя оцепенение, облекся в белое одеяние, а затем начал молиться и петь магические гимны под звуки хрустальной арфы. Скоро меня объял молитвенный восторг, звуки инструмента становились все могучее, атмосфера дрожала и волновалась, пещера моя наполнилась светом, а в чаше появилась пурпурная эссенция, от которой валил пар. Я выпил, и таинственная влага огненным потоком разлилась по всему моему существу, придав мне чудодейственную силу. Никогда не чувствовал я себя таким крепким, никогда так легко не работал мой мозг и никогда столь отчетливо не представлялось мне мое знание.
      Снова вышел я из пещеры; но на этот раз окружавшая меня грустная картина природы уже не внушала ни страха, ни отвращения: я видел в ней лишь поле для труда.
      Не теряя времени, принялся я за работу. Прежде всего вызвал я флюидических исполинов стихий – разумные силы огня и воздуха, воды и земли, – и эти покоренные моей волей и знанием труженики, тесно примкнув ко мне, как четыре светлых луча, стали моими помощниками и служителями.
      Часто гремел вокруг меня хаос разъяренных стихий; но при виде того, как полчища астральных работников покорно подчинялись моим приказаниям, исчезал всякий страх, энергия моя усиливалась, а возбуждение доходило до того, что я не чувствовал ни малейшей усталости. В тот день, когда труды мои увенчались первым успехом, когда вредоносные испарения рассеялись и показался кусочек голубого неба, а царственное светило озарило все своими живительными лучами, я упал на колени, и из сердца моего полилась горячая благодарственная молитва к Неизреченному Существу, Творцу всех этих чудес.
      Как естественно и понятно стремление первобытных народов обожествлять солнце; они инстинктивно чувствуют, что из него бьет источник жизни.
      С помощью этого могучего пособника я и продолжал работу. Под влиянием его огненных лучей из земли поднялось мощное дыхание, болота исчезли, быстро материализовались отпечатки земной ауры, хранящие в себе вещества, из которых образуются видимые формы, и почва покрылась пышной растительностью.
      Любуясь восхитительными картинами, вызванными моим трудом и знаниями, я испытывал удовлетворение человека, исполнившего свой долг. Но я был один, всегда один… Порою душу угнетала тоска по родине, мучила почти болезненная жажда услышать человеческий голос вместе с душевной усталостью и невыразимой словами потребностью отдыха. В такие-то тяжелые минуты меня никогда не покидала дружба Эбрамара, и благодатное забытье смежало мои усталые глаза. Тогда я видел своего друга, его горячая, светлая рука опускалась на мое чело, его глаза с любовью смотрели на меня, и я чувствовал, как все существо мое проникалось живительной теплотой, совсем иной, чем обычно действующая сил природы. Я чувствовал потоком изливавшуюся на меня любовь. Недаром любовь дает счастье, ибо представляет она совершенно особенную субстанцию такой силы, что влияет даже на посвященного.
      Однажды, когда у меня было подобное же видение, Эбрамар сказал мне:
      – Накинь плащ, Удеа, возьми дорожный посох и арфу, иди прямо и найдешь нечто приятное для тебя.
      Он улыбнулся, крепко пожал мою руку и… я открыл глаза.
      Горячо помолясь, забрал я указанные предметы, прихватил немного пищи и вышел из пещеры, где так много страдал и работал. Дорога казалась мне бесконечной; я прошел сначала земли, бывшие моим духовным достоянием, а потом началась невиданная страна с восхитительной растительностью и исполинскими животными необыкновенных и странных видов; но животные бежали от меня, чувствуя особый, странный, присущий нам аромат.
      Наконец я добрался до широкой реки. С моей стороны спуск был пологий; другой же берег представлялся каменистым и слегка поднимался террасами, а наверху окаймлен был темной полосой леса.
      Крик птицы и шумное хлопанье крыльев привлекли мое внимание. Я увидел большого белого феникса; в длинном хвосте и крыльях белые перья перемешаны были с бирюзово-голубыми, а умную голову украшал золотистый хохолок.
      Я вздрогнул и обрадовался, узнав мифическую птицу – крылатого посланца магов. Увидав, что красивое пернатое побежало вдоль берега, я последовал за ним и вскоре заметил огромное дерево, лежавшее поперек реки и образовавшее мост, по которому я тотчас перешел на другую сторону.
      Крылатый проводник мой ждал меня и побежал к лесу, оборачиваясь иногда, словно удостоверяясь, следую ли я за ним. Вступив в лесную чащу, я с удовольствием увидел, что мы идем по тропинке, вившейся между стволами столетних великанов; огромные ветви их переплелись и образовали купол, чрез который едва сквозил зеленоватый полусвет.
      Пройдя более часа, мы вышли на обширную прогалину, и тут я вскрикнул от удивления. Передо мною стоял хорошо знакомый огромный сфинкс; только вместо красноватой окраски, как было на Земле, он был, как снег. На клафте, покрывавшем его голову, сверкал ослепительный изумрудного цвета свет, а в ногах была высокая каменная, с каббалистическими знаками и инкрустацией плита, закрывавшая вход, в ту же минуту сдвинутая в сторону. Изнутри струился яркий свет. Тут мой пернатый красавец издал веселый клёкот, взмахнул крыльями и улетел, а я продолжал стоять в нерешительности.
      Вдруг на пороге входа показался человек высокого роста в длинном белом одеянии, с золотым, блестящим нагрудным знаком; голову его украшал клафт. Не могу выразить то чувство счастья, которое я испытал при виде его. Я не был в состоянии выговорить ни слова, потому что судорога сдавила мне горло; я бросился к незнакомцу и упал на колени. Но меня тотчас же подняла твердая рука, и глубокий гармоничный голос произнес:
      – Удеа, сын мой, разве ты не узнаешь меня?
      Все еще дрожа, взглянул я на него и теперь узнал в нем одного из великих иерофантов, Нараду, которого я глубоко уважал за огромную ученость и доброту.
      – Учитель! – воскликнул я, целуя его руку. – Каким образом ты здесь?
      – Иди, и мы побеседуем, – ответил он, ведя меня по коридору, освещенному фосфорическими шарами.
      Дальше мы вошли в маленькую комнату, обставленную с такими удобствами, которых я давно не знал. Он усадил меня и дружески сказал:
      – Ты спрашиваешь, почему я здесь? Разве ты забыл, что многие из наших, постигших уже высшую науку братьев, добровольно удалялись в это изгнание, чтобы направлять и поддерживать других, сосланных сюда для искупления вины, и помогать им среди лишений здешней жизни? Некоторым из них понадобилось по различным причинам вернуться на землю, а в числе изъявивших желание их заменить тут оказался и я.
      Радость встретить наконец человеческое существо, а тем более учителя, с которым я мог поговорить, так взволновала меня, что из глаз брызнули слезы, а Нарада положил руку мне на голову и сочувственно сказал:
      – Успокойся, сын мой. Я вижу, что самая трудная часть твоего искупления прошла; теперь ты отдохнешь здесь, около меня, и я покажу тебе много интересного, что украшает уже наше новое местопребывание.
      Я поднял голову, а взор мага подкрепил меня и успокоил: такое понимание человеческих слабостей читалось в его глубоких непроницаемых глазах вместе со снисходительностью и бесконечной любовью.
      – Учитель, могу я узнать, много ли здесь таких же, как я, братьев-изганников? – спросил я, успокоившись.
      – Да с сотню. Они расселены по разным местам огромного материка, и позже я познакомлю тебя с некоторыми из них для совместной работы; а пока отдохни. Пойдем, я покажу тебе мое и твое временное помещение.
      Нарада занимал три комнаты. Одна была библиотекой, вторая прекрасно оборудованной лабораторией с различными инструментами, а третья – спальней, служившей вместе с тем и для работы. Комната рядом предназначалась мне, и я скоро заснул крепким, здоровым сном на удобной постели.
      Следовавшие затем дни были невыразимо приятны, я отдыхал физически, а разговоры с учителем были отдохновением для души.
      О Земле мы не раз говорили, и тогда учитель доставил мне радость повидать Эбрамара и обменяться с ним несколькими словами. Мы беседовали как-то в его лаборатории; рассматривая незнакомые мне инструменты, и расспрашивая об их устройстве, я вдруг вспомнил, что слышал раньше, будто наставники сообщаются с другими планетами, и спросил, не поддерживает ли он сношений с нашей Землей. На это Нарада, улыбаясь, ответил:
      – Вижу, что ты все еще не можешь привыкнуть любить и считать родной страной место своего изгнания; но ты не прав, потому что этот мир, как и тот – драгоценный перл в венце Создателя, излившего и на него Свои благодеяния. На твой вопрос я отвечу, что сношусь с братьями, и для твоего удовольствия покажу прибор, которым обыкновенно пользуюсь, но для этого придется подождать ночи.
      С наступлением темноты Нарада повел меня в одно из ближайших зданий. Это была очень высокая кирпичная башня, по внутренней винтовой лестнице мы поднялись наверх.
      Там, на площадке, стоял инструмент вроде большого телескопа, изобретенного позже на Земле; на конце длинной трубы был большой подвижной круг, покрытый изнутри студенистым веществом, испещренным тонкими фосфоресцировавшими линиями.
      – Благодаря этому аппарату мы увидим, что происходит на нашей старой родине. Но великие посвященные всех миров нашей системы для сообщения между собою пользуются еще более совершенными приборами.
      – А которая же из этих планет нашей системы самая интересная, наиболее совершенная? Земля ведь еще на очень низком уровне, а мир, где мы теперь находимся, населен дикарями! – заметил я.
      – Ну, ну! За что такое пренебрежение к бедному миру! Ты должен знать по опыту, что и там, откуда ты пришел, далеко не везде процветают добродетель и гармония, а населяющая публика довольно беспорядочная. Самая совершенная планета нашей системы – Солнце; туда вовсе не допускаются низшие расы, и там не существует смерти.
      Сказанное мною дает понять, что населяющие Солнце существа достигли той степени очищения, которая дает им возможность переходить в высшие системы без телесной смерти. Солнце всегда составляет последнюю степень каждой системы и, как ни странно это покажется человеку несведущему, а Солнце обитаемо, хотя никакой созданный человеческой рукой инструмент не может показать, что происходит за огненной оградой царственного светила.
      Но вернемся к сношению с Эбрамаром. Сядь на этот табурет и приложи глаз к отверстию трубки.
      Я сел и видел, как Нарада пальцем нажал пружину, и круг завертелся с изумительной быстротой; но сначала я не мог разглядеть ничего, кроме огненных черт. Через некоторое время вращение стало замедляться, и как будто приближалась огромная темная масса, потом появились очертания большого континента: предметы обозначались все яснее, и я мог различить уже во всех подробностях горы, долины и прочее. Это производило впечатление, точно я сижу у окна, и перед ним проходят виды населенных местностей. Но вдруг сердце мое усиленно забилось, потому что местность стала знакомой, и наконец показался дворец Эбрамара, окруженный садами, а на аллее, ведущей к террасе, он сам со свитком в руке. Казалось, что он смотрит на меня, приветствует рукою и улыбается. При виде друга и мест, где я провел с ним столько счастливых дней, меня охватило такое волнение, что закружилась голова. Я выпрямился и аппарат остановился.
      Нарада положил руку на мою голову, и минуту спустя я успокоился.
      – Ты приближаешь предметы при помощи вибрационного эфира? – спросил я.
      – Да. Ты знаешь, насколько это вещество тонкое; а изучив законы пользования им, можно достигнуть самых невероятных результатов. Ведь мысль – не что иное как более усовершенствованный вид той же чудодейственной и чувствительной субстанции. Где предел могущества мысли? Куда не могла бы она проникнуть? Какое расстояние, какое пространство не пролетает она быстрее света, не зная никаких преград? А если она хорошо обработана, то может даже оставить отпечаток своего посещения. Сейчас сделаем маленький опыт в таком роде. Спустимся в лабораторию.
      В лаборатории Нарада взял пластинку, поверхность которой была покрыта слоем серого, студенистого вещества, с края к ней приделана была маленькая, тонкая, как волос, спираль, оканчивающаяся крошечной иглой, которая раскалилась добела, как только учитель наложил руку на нижнюю часть спирали.
      – Теперь хорошенько сосредоточься, чтобы видеть мою мысль, которая полетит гонцом, так сказать, к Эбрамару, просить его начертать несколько слов вот на этой пластинке.
      Он сосредоточился, и во лбу его засиял светлый шар, отражавший образ Нарады, а из шара сверкнул огненный луч, который исчез в пространстве, оставив после себя фосфорический след. Секунду спустя появилась вторая светлая струя, и перед ней, словно тень, витала голова Эбрамара; полоса света коснулась пластинки, поверхность которой дрожала и волновалась, а игла начертала фосфорическими буквами: «По твоему желанию, шлю сердечный привет тебе и Удеа!».
      Наклонясь над пластинкой, я ясно слышал голос Эбрамара, шептавший эти самые слова, и на меня пахнул аромат его любимых духов.
      Однажды утром Нарада сказал мне: «Теперь ты отдохнул, душа и тело освежились, а потому настало время снова приняться за работу. Завтра мы отправимся вместе, и тебя ждет особая миссия среди новых братьев».
      На следующий день, как было условлено, друзья собрались у Эбрамара, а Удеа продолжал прерванный накануне рассказ.
      – Еще до рассвета Нарада пришел за мною и сказал, что надо не медля отправиться в путешествие, о котором говорил накануне. Местность, по которой мы шли, становилась все гористее; затем мы вошли в скальную расщелину, которая через несколько шагов расширилась, и, к моему удивлению, в конце этого как бы коридора оказалась круглая узкая лестница, которая привела к широкому подземному каналу, озаренному мягким, но сильным голубым светом. У берега была привязана лодка; мы вошли в нее, я взял весла, Нарада сел за руль, и мы поплыли.
      – Теперь я должен сказать тебе несколько слов о колонии, куда ты едешь, – сказал Нарада. – Население ее немногочисленно, но уже достаточно развито для восприятия первых начал просвещения и способно понять наставников, которых привезут великие посвященные погибшей планеты. Я поставлю тебя во главе этих первобытных людей, и ты должен будешь проявить твою способность распоряжаться, а также применять им на пользу все научные и медицинские познания, чтобы заставить их полюбить тебя, уважать и бояться.
      Впоследствии мы обсудим твою работу и достигнутый прогресс, но я твердо надеюсь, что потомки твои сделают честь своему родителю. По их физической красоте и совершенству мозга ты будешь иметь возможность наблюдать за получаемыми успехами, потому что они смертны, а для тебя времени не существует. Значит, тебе не для чего спешить.
      Признаюсь, что от слов Нарады меня бросило в дрожь. Слиться физически с этими полуживотными ради улучшения их породы казалось мне верхом изобретательности в отношении моего и так уж весьма тяжкого наказания. Нарада прочел мои тревожные мысли и неодобрительно, строго сказал:
      – Удеа, берегись! В тебе еще кипит закваска гордыни, мятежа и эгоизма. Преодолей эти скверные остатки прошлого. У работавших до тебя задача была еще ужаснее. Они также были люди развитые, посвященные, привыкшие уже к утонченной красоте, а между тем сошлись с настоящими дикарями, чтобы заложить основу совершенствования породы и приблизить ее к нашему типу. Поселения, подобные тому, куда идешь ты, разбросаны по всему здешнему очень обширному материку.
      Я ничего не ответил и усилием воли поборол внутреннее раздражение; а затем вскоре мы и причалили. В скале была пробита лестница, которая привела нас к ряду пещер, соединенных как бы в одно помещение, всюду освещенное шарами сгущенного электричества. В первой, наиболее просторной пещере из стены бил ключ, вливавшийся в большой водоем, и виднелось несколько каменных скамеек. Смежная пещера представляла святилище и рабочую комнату; в ней находилось все необходимое для богослужения, занятий и магических действий. Третья пещера, наконец, оказалась спальней и была обставлена с такими удобствами, от которых я давно отвык. Там стояла постель, стул с подушкой и на столе кубок, принадлежавший мне во дни моего былого мимолетного величия. У стены помещались два шкафа и несколько больших металлических сундуков. В одном из шкафов я нашел для себя одеяние, в другом – съестные запасы: вино, мед, питательный порошок и т.д., но содержимое сундуков сначала удивило меня. Один из них был буквально набит украшениями, но такими шутовскими на вид и грубыми по материалу, что я с презрением захлопнул крышку; в другом было множество пестрых тканей, а в третьем – различные вещи, которые я уже не стал даже подробно осматривать.
      – Каждое утро, – сказал мне Нарада, – тебя будет ждать в первой пещере корзина с более питательными запасами, и ты должен есть как можно больше, потому что соприкосновение с низшими существами будет поглощать твою астральную силу. Не мори себя голодом, и ешь сколько захочешь. Потом тебе в помощь прибудет товарищ; но в случае нужды ты можешь дать мне знать известным тебе способом. Вот прибор, сообщающийся с тем, который находится у меня в лаборатории. Теперь пойдем, я покажу тебе твоих колонистов.
      Мы вернулись в первую пещеру, и там он показал мне щель в скале, оказавшуюся настоящим окном, узким, правда, но из которого все-таки можно было превосходно видеть большую равнину, окаймленную с одной стороны лесистой возвышенностью, а с другой – озером. Картина эта расстилалась у моих ног, а на равнине видна была толпа мужчин, женщин и детей посреди большого стада различных животных. Сидели они кучками в тени деревьев, и, по-видимому, ничего не делали; все они были наги и с жадностью пожирали что-то, чего я не мог различить. С удивлением заметил я, однако, что они не были безобразны, хотя очень высоки ростом и коренасты; лица их не имели в себе ничего животного, а некоторые казались даже смышлеными. На выраженное по этому поводу удивление Нарада объяснил:
      – Это является следствием миллионов лет и труда бесчисленного множества бывших до тебя просветителей. Материк, на котором ты теперь находишься, по счету уже четвертый на этой планете, да и люди эти также являются четвертой, уже усовершенствованной расой; но на планете существуют еще, понятно, остатки предыдущих пород, предназначенных для вымирания с течением времени. Каждая из чередовавшихся рас имела своих особых наставников сообразно степени ее развития. Начиная с полуфлюидических великанов, – первого вида астрального отвердевшего клише, – которых блюли и видоизменяли духи, просветители, прошли затем вид немого, ползавшего бескостного человечества, размножавшегося подобно растениям почкованием, став затем, двуполой, уже более совершенной в физическом и умственном отношении расой. Род людской, как видишь, совершил весьма длинный путь. Теперешнее население уже готово воспринять цивилизацию, которую принесут им великие учителя, и получить первых царей божественной династии. Тебе и другим, кому поручена та же миссия, предстоит уготовить им путь, заложив первооснову для дальнейшего развития в будущем искусств, наук и законов, божеских и человеческих.
      Дав различные советы и наставления, Нарада удалился, пообещав прислать мне помощника, как только он мне понадобится. Опять остался я один; но мне уже не надо было привыкать к уединению, и я занялся прежде всего изучением окружавшей местности, а затем и вверенного мне населения.
      При изучении первого вопроса обнаружилось, что назревает локальный тектонический катаклизм, и расположившееся в долине население неизбежно погибнет от разлива озера. Изыскания в окрестностях указали мне на другой стороне горного кряжа более возвышенные и потому безопасные долины; к ним можно было довольно легко добраться по тропинкам, которые я принялся немедленно самыми энергичными мерами расчищать, чтобы сделать удобопроходимыми.
      Наблюдения же над населением указали, что люди жили в полной дикости, не делились на определенные семьи и даже не умели добывать огонь, пользуясь только тем, который иногда получался от удара молнии; а его они хотя и боялись, но старательно поддерживали.
      Окончив приготовления и посоветовавшись с Нарадою, я счел своевременным показаться своим будущим ученикам, бедный первобытный язык которых уже освоил.
      Однажды ночью я спустился в становище, где вразброс, под открытым небом, спала часть племени. Чтобы придать больше очарования моей особе, я вызвал несколько ударов грома и окутался ослепительным светом. Некоторые, наиболее чувствительные, проснулись и остолбенели от ужаса, увидав человека в белом, окруженного сиянием. Тогда я сказал прочувствованную речь и объявил, что послан богами, отцами их предков.
      – Я снова явлюсь вам и спасу, сначала от большой угрожающей вам опасности, а потом научу, как умилостивить гнев богов. Но бойтесь ослушаться меня! – сказал я и исчез.
      На другой день все поселение только и говорило о появлении посла богов, их праотцов; а ко мне прибыл молодой адепт, ученик Нарады, в помощь по делу спасения.
      Было бы длинно передавать шаг за шагом предварительные работы моей миссии; скажу только, что подземные толчки, частичное наводнение и несколько страшных гроз вызвали тревогу и подтвердили мое предсказание.
      Поэтому, когда я появился со своим товарищем, видевшие меня раньше признали и покорно подчинились моим повелениям. Едва только последние обитатели покинули с остатками стад обреченную на гибель долину, как разразилось землетрясение, причинившее много бед; почва опустилась, обрушилась часть скал, окружавших долину, и она превратилась в огромное озеро.
      Авторитет мой упрочился, и я мог начать свое просветительское дело.
      Прежде всего я разместил их по пещерам; затем, собрав старейшин, объяснил, что для успокоения гнева богов-праотцев, которые властвуют над бурями, жизнью и здоровьем как людей, так и животных, надо взывать к ним и молиться, а затем работать. Боги, сами неустанно работающие, не терпят праздности, особенно среди своих потомков; значит, надо воздвигнуть прежде всего престол в честь божеств-покровителей и благодарить их за спасение.
      Я приказал нанести камней, и под моим наблюдением вырос высокий престол, на который положили смолистые ветви и цветы, зажгли их, а народ пал ниц и дикими беспорядочными криками изливал свою благодарность невидимому могуществу, правящему судьбами людей.
      С этого дня с помощью Ними – моего сотрудника – приступили мы к обучению тому, как добывать огонь, доить скот, извлекать медь и приготовлять хлеб из зерен, растертых между двух
      камней. Женщин мы научили плести из травы и тростника циновки, корзины и передники, которые надевались на бедра. Когда эти первые работы были поняты и усвоены всем населением, я пошел дальше.
      В одной из обширных пещер я воздвиг престол и поставил в ней статую, сказав, что это изображение бога, который является смертным днем в виде солнца, распространяя жизнь и тепло на земле, а ночью бодрствует над теми, кто, умирая, нисходит в царство тьмы.
      Я полагал, что настало уже время учредить церемонии, которые могли бы глубоко потрясти ум и сохраниться в их девственной душе, по своей нетронутости более доступной всяким впечатлениям. Для этого я выбрал кое-кого из молодежи, надел им матерчатые передники и объяснил, что по повелению великого божества они назначены для особого служения. На розданных им трубах они должны были играть при восходе и заходе солнца, чтобы сзывать других и вместе петь. Во время этих собраний я лично совершал служение, куря перед статуей ароматические травы с подобающими случаю молитвами.
      Народ сбегался толпой, падал ниц, пел, приносил цветы и плоды, а больше всего восхищался статуей, шею которой я украсил ожерельем с драгоценными камнями, а на голову возложил металлический венец. А шесть юношей, наблюдавших за этим первым святилищем, считали себя почетно выделенными из толпы и усердно исполняли свои обязанности. За это время я еще имел случай укрепить свое влияние и вместе с тем веру моих поселян.
      Наводнение изгнало из логовищ множество диких зверей, огромных чудовищ – пережитков почти угасших пород, ютившихся еще в горах, пропастях и болотах. Все это бежало от катастрофы и, подобно людям, укрылось на высотах. Звери эти производили огромные опустошения в стадах, пожирая нередко и попадавшихся им людей, а защищаться против такой массы хищников население вовсе не умело. Люди прибежали ко мне с жалобами и просьбою помочь. Я повелел прежде всего всенародное моление, чтобы испросить помощь у Великого Бога и богов-предков против этого вторжения.
      В сопровождении смельчаков из поселян, отправился я в долину, где ютилось больше всего этих зверей, и с помощью эфирной вибрационной силы обратил их в прах.
      Суеверный ужас объял народ, а значение мое, как высшего существа и посла богов, облекло меня поистине неограниченной властью; это было вдвойне полезно, ввиду того, что среди населения, хотя и дикого, но уже достаточно развившегося умственно, стали попадаться мятежники, которым не нравились мои преобразования и необходимость работать. Но страх обуздал недовольных.
      После того как было проведено первое богослужение, следовало отметить торжествами три великих события жизни человека: рождение, брак и смерть; а обряды эти, чтобы сделаться затем священными, должны были быть привлекательны и всегда возбуждать к себе глубокое, неослабное влечение. Поэтому надо было обставить их весельем и разными торжествами, которые образовали бы вокруг религиозного обряда нечто вроде магического кольца. Если бы даже ослабла вера, то пленяющая воображение пышность обстановки побудит каждого сберечь эти крайне важные и даже необходимые с оккультной точки зрения обряды, могучие вследствие магической силы ритма, числа и т.д. Необходимо было внедрить настолько прочно эти обычаи и приводящие в действие сокровенные силы добра ритуалы, чтобы они из поколения в поколение передавались от отца к сыну и приковывали к себе людей хотя бы внешними формами, если те не в силах будут постичь их сокровенный смысл.
      Прежде чем установить брачный обряд, следовало дать имена моим «подданным», не имевшим их вовсе, а затем развить их язык и приготовить к образованию семей. Этим я усердно занялся.
      Однажды я собрал население долины и объявил, что через меня Великий Бог повелел, чтобы впредь каждый из их племени выбрал себе жену, с которой и будет соединен в пещере обрядами, в присутствии божества, державшего в своей власти жизнь и смерть, здоровье людей и животных, бурю и наводнение. Я присовокупил к этому, что только сочетавшиеся таким образом и дети их вступят после смерти в обитель богов, где будут вечно наслаждаться всеми благами, покоем и радостью.
      Объявление это вызвало громадное волнение, однако никто не посмел возражать, и под моим и Ними наблюдением усердно приступили к необходимым приготовлениям для основания семьи.
      Каждая чета, по божественному повелению, обязана была занять отдельное помещение, а для этого приспособили пещеры и построили шалаши; мы же с товарищем раздавали самые необходимые принадлежности хозяйства: деревянную и глиняную посуду, куски материи и т.д.
      Приготовления эти давали также случай преподать начала ремесел, так как впредь им предстояло уже самим изготовлять все те вещи, какими одарили их боги; вместе с тем, крайне бедный язык их обогатился множеством новых слов. Наконец, из слишком юных для женитьбы мальчиков и девочек мы составили хоры, которые должны были петь и жечь благовония, потому что я хотел обставить это первое в их жизни таинство наибольшей пышностью.
      Наконец наступил великий день. Женихи и невесты в пестрых передниках, ожерельях и обручах на голове, длинной вереницей отправились в пещеру; весь народ был во всем новом и украшен грубыми безделушками и побрякушками, розданными нами.
      Перед статуей на треножнике курились ароматы, и я сам совершал богослужение в белом одеянии. Каждому дал я из золотой чаши пряного вина, какого они никогда не пробовали, и над каждой четой прочел заклинание, грозившее небесным гневом всякому мужу или жене, если кто вступит в союз с кем-либо другим, помимо данных им перед лицом Бога, владыки небесного.
      Впечатление этого обряда на моих диких подданных было подавляющее; под влиянием мистического веяния, могущество которого они бессознательно чувствовали, их могучие, крепкие тела трепетали от суеверного страха.
      Потом я учредил религиозные церемонии для рождения и погребения.
      Через несколько времени я и мой сотрудник покинули нашу пещеру, куда никто из поселян не смел входить, и перешли в долину, где построили себе домики, которые, при всей их бедности и грубости, казались дворцами этим первобытным людям. Я выбрал в жены молоденькую, хорошенькую и смышленую девушку. Любви она мне не внушала, конечно, и ограниченность ее мешала ей быть для меня истинной подругой жизни; но она была кротка, боязлива и послушна, поэтому наша жизнь была сносной. Ними также женился, и у нас было много детей, которых мы впоследствии переженили. Наше потомство уже значительно выделялось среди прочего населения по красоте, гибкости тела и умственному развитию.
      В течение долгих лет занимался я духовным и умственным развитием моих колонистов: учил их обработке земли и посадке винограда, развивал богопочитание, а для служения при храме и хранения священного огня учредил общину молодых девушек, которые подчинялись особому режиму, одухотворявшему организм. Наиболее развитые умственно из моих и Ними сыновей образовали духовенство и целителей; первых я научил, религиозным обрядам и некоторым магическим формулам, а вторым передал рецепты приготовления разных лекарств и объяснил как распознавать самые общие болезни, такие как лихорадка, чахотка, язвы, зубные боли; дал знания о лечении ран, симпатические формулы против кровотечения и т.д. Вся эта «наука» должна была оставаться тайной и передаваться не иначе, как под клятвою молчания наиболее достойным из последующих поколений. И, как ни бедна и первобытна была эта наука, она давала представителю божества известное влияние.
      Я позаботился также о защите от диких животных и беспокойных соседей. По моим указаниям сделано было первое оружие, и я научил владеть им; было образовано несколько отрядов воинов.
      Я стал уже прадедом, когда получил извещение, что учителя прибудут осматривать мои труды, и ожидал их без страха, потому что мне не пришлось бы краснеть за свою работу.
      Поселение совершенно изменило свой физический и умственный облик; всюду виден был порядок и кипела деятельность, а красота и изящество форм сближали эту человеческую горсточку, несмотря на высокий рост, с той породой, которую привезут с собой высшие посвященные с угаснувшей планеты, и давали возможность им слиться. Учителя остались довольны и разрешили мне покинуть поселение, чему я очень обрадовался, потому что невыразимо утомился.
      Итак, я собрал народ и объявил, что боги отзывают меня, и настало время, когда я должен умереть, но так, чтобы никто не знал и не искал, где покоятся мои останки. Своим заместителем я назначил одного из моих внуков, человека образованного, энергичного и очень разумного. С народа я взял клятву в верности новому владыке, а тот, умирая, должен был избрать себе наследника.
      В торжественной церемонии передал я ему шлем, щит и меч, которые должны были всегда принадлежать главе народа, обязанного ему во всем повиноваться. Преподав моему преемнику последнее наставление и простясь с населением, очень огорченным, между прочим, моим уходом, так как меня полюбили, я удалился в горы и исчез, а через некоторое время за мною последовал Ними.
      Вы понимаете мое волнение, когда я, словно освободясь от огромной тяжести, направился по дороге к Сфинксу. Много, много лет минуло с того дня, как мне пришлось впервые плыть подземным каналом; но за просветительской работой время текло незаметно. Вы ведь знаете: кто трудится, тот времени не видит. Нарада встретил меня приветливо, поздравил с выдержанным испытанием и спросил, чем меня наградить, не было ли у меня желания, которое он мог бы исполнить?
      Этот вопрос пробудил во мне сознание усталости и истощения, которые были следствием борьбы и почти нечеловеческого труда в течение долгих веков.
      – Увы! Мне не дано умереть, – ответил я. – Но, взамен этого, если возможно, даруй мне полный покой, сон без сновидений, чтобы отдохнула душа, не мысля и ничем не волнуясь. Я так жажду покоя, и так устал, что подобное состояние полного забвения послужит для меня величайшей милостью.
      – Понимаю тебя, сын мой, и твое желание отдохновения душевного и телесного совершенно законно. Иди в свою келью, а я принесу тебе желаемую награду, – ответил Нарада.
      Молодой ученик мага пришел ко мне и предложил выкупаться, а затем переодел меня в длинную тонкую полотняную тунику и провел в незнакомую мне залу, где воздух был пропитан восхитительным ароматом. В углублении стены было приготовлено удобное мягкое ложе, на которое я и возлег, а ученик прикрыл меня одеялом.
      В эту минуту вошел Нарада с чашей теплой жидкости, которую я с наслаждением выпил; затем он положил руку мне на лоб, и в тот же миг услышал я невыразимо дивную музыку. Тихая мелодия нежно убаюкивала, и у меня появилось ощущение, будто я витаю в воздухе, качаясь на туманных облаках, в голубоватой атмосфере, насыщенной одурявшими ароматами. Наконец, я потерял сознание…
      Сколько времени я спал – не знаю наверное, но полагаю, что очень долго. Проснувшись, я почувствовал, что действительно обновился душою и телом.
      Тогда-то Нарада и познакомил меня с некоторыми подобными мне изгнанниками и среди прочих занятий мы принялись за постройку вот этого именно дворца.
      Самое тяжелое было пережито, я и мои сотоварищи уже не чувствовали себя одинокими, да и работы были менее тяжелы. Но я не буду об этом распространяться, потому что ничего особенного не произошло; наконец прибытие ваше развеяло последнюю тень прошлого и вернуло все утраченное нами.
      Удеа умолк, задумчиво глядя вдаль, а прочие были также погружены в свои мысли. Прервал молчание Эбрамар, который встал, пожал руку друга и сочувственно сказал:
      – Рассказ облегчил твою душу, а братья разделяли мысленно твой труд и радовались твоему торжеству. Теперь подними голову, Удеа, поставь крест на прошлом и смело смотри в будущее: оно готовит тебе много чистых радостей, но и много облагораживающей работы, необходимой в нашей странной жизни.
      – Ты прав, верный друг! Так будь же моим руководителем в этой новой фазе моего существования. Обещаю тебе послушание и добрую волю по мере моих сил, – весело ответил Удеа.
      После оживленной, радушной беседы друзья расстались.

      На высокой скале, господствовавшей над горами и долинами вокруг города магов, сидел человек и мрачным, задумчивым взором смотрел на чудную, величавую картину, которую лучи восходившего солнца заливали золотом и пурпуром.
      Это был молодой человек высокого роста, худощавый и хорошо сложенный; на редкость красивое и выразительное лицо его дышало умом и решимостью. Густые иссиня-черные волосы прихотливыми кудрями обрамляли широкий лоб мыслителя, но в больших, темных, бархатистых глазах горело в ту минуту выражение, указывавшее на бурные страсти, таившиеся в его душе.
      Взгляд его впивался в далекие долины и леса, а руки гневно сжимались. Его влекло бешеное желание пробраться в эту неведомую пустыню, новый для него мир, полный, без сомнения, пленительных тайн, невиданных красот, а между тем доступ туда был строго воспрещен.
      Одинокий мечтатель глубоко вздохнул, встал и с минуту смотрел на город магов, на огромном пространстве обнесенный высокими стенами.
      Пышная зелень окутывала разноцветные дворцы, высокие астрономические башни, исполинские сооружения храмов и школ. Но взгляд молодого человека равнодушно скользнул по этой волшебной картине и остановился на временном жилище магов, которое приготовили им изгнанники.
      Отсюда обширное здание видно было, как с высоты птичьего полета, а зоркий глаз наблюдателя искал и нашел окрашенное в голубое с серебром крыло дворца, где жил Дахир; но в одной из аллей сада он различил две крошечные женские фигуры в белом, направившиеся к дому. Лицо его вспыхнуло при этом, и лишь только белые фигуры скрылись в тени дерев, он отвернулся и стал спускаться по крутой тропинке. Лицо его снова нахмурилось, брови сдвинулись, и грудь порывисто вздымалась, видимо, от сильного волнения.
      Молодой человек этот был Абрасак и находился под покровительством Нарайяны, будучи его любимым учеником. Скажем несколько слов о его прошлом и том случае, который доставил ему дружбу причудливой, но гениальной личности, сохранившей в себе столько «человеческого», несмотря на бремя веков и превратности его необыкновенного существования.
      Приблизительно в ту эпоху, когда на умершей Земле разразились бедствия, названные нами «Гневом Божьим», во время одного из своих странствий Нарайяна очутился случайно в некоей стране, объятой революцией.
      Там с давних пор установилась республиканская форма правления, с подобающей тому времени полной свободой нравов и общественной жизни. Однако за несколько лет перед тем государственный строй был неожиданно ниспровергнут одним молодым человеком, потомком прежде царствовавшей династии, который очень искусно и энергично сумел собрать себе сторонников, покорил слабое и распущенное правительство, восстановил королевство и занял трон.
      Благодаря проницательному уму, ловкости и железной воле, молодой король в течение нескольких лет сумел продержаться у власти; но враги его тем временем также спохватились, а так как они составляли большинство, то наконец и восторжествовали. Со всей утонченной злобой, присущей низким и пошлым душам, победители приговорили свергнутого монарха, в довершение жестокого над ним глумления, к повешению во всех королевских регалиях.
      Над местом казни пролетал в эту минуту воздушный экипаж Нарайяны, и странное шествие привлекло его внимание, а гордая осанка осужденного и его бесстрашное мужество перед лицом позорной и мучительной смерти внушили горячее сочувствие.
      Быстро ознакомился Нарайяна с обстоятельствами дела и возмутился жестокостью и издевательством презренной толпы. Вмиг созрела в нем решимость спасти несчастного, и не успела процессия дойти до большой площади, где возвышалась виселица, как план спасения уже начал выполняться.
      Погода тогда стояла пасмурная и туманная, а небо было покрыто тучами; вдруг стало совсем темно, засверкала молния и хлынул дождь с градом. Такой грозы никто не помнил.
      Храбро начал судья читать приговор, но тут же свалился, получив сильный удар в голову упавшей огромной градиной, и народ объяла паника. Пользуясь возникшей сумятицей, Нарайяна пробрался сквозь толпу к осужденному, по-прежнему стоявшему спокойно, и шепнул ему на ухо, крепко сжимая его руку:
      – Скорее долой это смешное тряпье, и – за мною. Я вас спасу. С восхитившим Нарайяну мужеством и присутствием духа сбросил молодой король мантию и украшения, а затем ловко, точно змея, проскользнул сквозь толпу за спасителем, и они проворно добежали до самолета.
      Нарайяна отвез спасенного им в гималайский дворец. Пылкая благодарность молодого человека, послушание его и усердие еще более расположили к нему чудака-покровителя. И чем более беседовал он с Абрасаком, тем более восхищался его редкими способностями, умением все понять, энергией его и силой воли, для которой не существовало, казалось, никакой трудности, никакого препятствия. Поэтому, когда Абрасак умолял принять его в ученики, тот согласился без малейшего колебания. Он был до того восхищен своим учеником, что рассердился даже на Супрамати, когда тот однажды заметил:
      – Если ты хорошо изучил личность Абрасака, то должен был бы заметить, что он не из тех, кто заслуживает быть адептом высшего знания. Послушай моего совета и бережливо открывай ему сокровенные тайны науки.
      – Не знаю, почему вы питаете антипатию к этому гениальному юноше? Ты, Дахир и даже Эбрамар не доверяете ему как будто, а между тем вам нечего опасаться с его стороны: перед вами, исполинами знания, какое значение может иметь то немногое, чему я его научу? – недовольным тоном возразил он.
      По природе Нарайяна был такой пылкий и представлял такую смесь отваги, слабостей и великодушных порывов, что высоко ценил и восхищался подобными качествами и в других.
      – Того, что ты ему преподаешь, совершенно достаточно, чтобы он злоупотреблял своими познаниями, и когда-нибудь ты раскаешься в избытке доверия. Но, конечно, поступай, как хочешь, – с обычным спокойствием заметил Супрамати.
      Но Нарайяна был упрям, и Абрасак сумел втереться в его доверие. Восприимчивый ум ученика, сила воли, чрезвычайная быстрота понимания наиболее трудных задач восхищали учителя, и со свойственной ему неосмотрительностью Нарайяна посвятил Абрасака во многие опасные тайны.
      Раз Нарайяна не удержался, чтобы не похвастаться перед Эбрамаром успехами ученика и великими уже приобретенными познаниями, которыми тот никогда не злоупотребляет.
      Маг загадочным взором взглянул на него.
      – Правда, ум его возвышается, зато сердце – в застое. Он легко постигает механику великой творческой машины, но не усваивает божественной мудрости. Берегись, Нарайяна, ты создаешь искусственного мага, одержимого гордостью и тщеславием. Он способен, подобно Прометею, похитить священный огонь и воспламенить мир; он не смирен духом, как подобает быть истинному магу, и никогда не обращается к силам небесным. Он, правда, подчинился всему ради достижения своей цели, но я сомневаюсь, чтобы преследуемая им цель была восхождением к свету.
      При наступлении конечной катастрофы Дахир советовал Нарайяне оставить Абрасака на Земле, но тот возмутился против такой жестокости.
      – Я уверен, что вам там очень пригодится его ум, а такой ученый и деятельный человек будет полезнее того стада болванов, что вы берете с собой, – с негодованием заметил он.
      Увидя потом отчаяние Абрасака, когда солнце не показывалось более и он понял, что наступает конец, Нарайяна не смог удержаться от искушения и дал ему эликсир жизни. Абрасак был вполне счастлив и гордился сознанием, что перестал быть смертным и даже в новом мире ему обеспечены века долгой жизни.
      Вначале, по прибытию на новую планету, его заняли разные научные работы и хлопоты по устройству жилья; но мало-помалу влечение к науке ослабело, а его мятежную душу заполонили иные помыслы.
      Первыми пробудились любопытство и тщеславие, внушая ему, что он знал все, повелевал стихиями, а между тем не имел еще случая применить это завоеванное знание и могущество власти. И вдруг божественный город, с его спокойной гармонией и суровой дисциплиной, ему опротивел, запрещение выходить из этого места казалось несносным произволом, а работа без борьбы и практической цели – нелепой и скучной.
      Еще одно обстоятельство разожгло его нездоровые думы. Лишь на новой земле увидел он в первый раз Уржани, дочь Дахира, и пылкая, упорная любовь охватила его страстное сердце. Как обольстительный призрак, днем и ночью витал в его воображении образ пленившей его сердце молодой девушки. Прозрачная и белая, она казалась вытканной из воздуха и света, а в голубых глазах ее отражалась небесная чистота…
      В бурную душу Абрасака запало безумное желание обладать Уржани, хотя он и понимал всю безнадежность своей любви. Дочь мага о трех лучах предназначена была, наверно, какому-нибудь посвященному высшей степени, может быть, даже Удеа, или одному из сыновей Супрамати; а холодность Дахира к нему являлась сама по себе довольно ясным доказательством несбыточности его желаний. Овладеть же молодой девушкой силой, вырвать ее из подобной среды было бы явным безумием. Но Абрасак был не из тех, кто останавливается перед затруднениями, наоборот, препятствия еще больше усиливали его упорство.
      Во время их редких встреч, когда ему случалось иногда перекинуться с нею несколькими словами, Уржани выказывала полнейшее равнодушие, едва замечала его, но это обстоятельство только еще больше разжигало его упорную страсть.
      Все более крепло в нем решение, захватить Уржани во что бы то ни стало; но раньше чем покуситься на это похищение, необходимо было приготовить убежище для своей добычи и войско на защиту. Чтобы устроить все это, надо покинуть город магов, и он решил бежать.
      Пока пылкие и мятежные планы роились в голове Абрасака, он не замечал, что вокруг него скапливались особые призрачные существа – отражения его беспорядочных желаний, которые бурлили, словно раскаленная лава. Это были верные сотоварищи, но опасные сообщники, сопутствовавшие его смелым намерениям и созданные им же самим в минуты крайнего возбуждения, когда разнузданная мысль порождает таких зачинщиков мятежа.
      Недаром великие учителя мудрости, божественные послы всегда внушали и предписывали дисциплину и наблюдение за мыслями; мозг – это таинственная динамическая машина, которая порождает не одни лишь пошлые и безобидные мысли, а создает порой и живые формы, снабженные крайне опасной силой.
      Может показаться странным, и не без основания, что преступные мысли, которые по самой силе своей представляли весьма жизненные астральные образы, могли быть неизвестны великим магам. Несомненно, это было бы невозможно, и великие посвященные были вполне осведомлены о планах Абрасака, а по поводу задуманного им бегства и смелых намерений состоялось даже совещание иерофантов при участии Супрамати и Дахира.
      Последний, первым открывший замыслы и следивший за мятежником, изложил его планы и главную побудительную причину его поступков – страсть к Уржани, а после этого спросил старейшину иерофантов: будет ли воля верховного совета на то, чтобы помешать похищению его дочери, или событиям предоставлено идти своим путем?
      – Братья мои и я уже обсуждали готовящиеся события и решили не препятствовать бегству человека, которому судьба предназначила быть рычагом, чтобы подвинуть народы на следующую, высшую степень развития. Ты знаешь, что удар вызывает огонь, а борьба, которую вызовет этот человек, неизбежна и необходима для народов, коснеющих в бездействии.
      – Мне очень жаль, дорогой сын мой, что твое чистое и лучезарное дитя возбудило нечистую страсть в этом человеке, но ты возвышенно смотришь на жизнь, а потому понимаешь все величие и предопределение ее испытания. Что же касается Нарайяны, своим упрямством и непредусмотрительностью привлекшего в нашу среду этого опасного человека, вооружив его на борьбу, которую сам же должен будет вести с ним, пусть он получит этот полезный урок осторожности. Уж мы позаботимся, чтобы он до известного времени не подозревал о неблагодарности своего любимца.
      И действительно, поглощенный совсем другими мыслями, Нарайяна ничего не замечал и очень мало занимался Абрасаком. С лихорадочным жаром работал он над украшением и обстановкой своего нового дворца, представлявшего действительно чудо художественной красоты и утонченной роскоши. Ничто не было ему достаточно прекрасным для той, которую он хотел поселить в этом жилище, так как глубокая и горячая любовь завладела непостоянным сердцем Нарайяны.
      Любимую девушку он знал чуть ли не со дня рождения: на его глазах вырос и развивался восхитительный цветок, именуемый Уржани, и он не заметил даже, когда и как дружба превратилась в любовь. А дружба их была давнишняя. Никто не умел так развлекать девочку, восхищать своеобразными подарками и забавлять рассказами, как дядя Нарайяна. Дахир и Эдита давно подметили произошедшую перемену в чувствах обоих друзей и не препятствовали их сближению. Эдита еще высказывала некоторые опасения, но муж успокоил ее. Дахир полюбил его, а с тех пор, как тот получил первый луч мага, в душе Нарайяны произошла большая перемена к лучшему. Он уже должен был обуздать свои земные слабости и возвышаться, а добрые качества его природы более определились.
      Разговор о браках, предложенных магами, разъяснил Нарайяне сущность его чувств к Уржани; тем не менее, мысль жениться на ней вызвала в нем внутреннюю борьбу. Первый раз в жизни почувствовал он себя стариком по отношению к этому ребенку, а воспоминание о мятежном прошлом внушало опасение, что Дахир совершенно основательно отнесется, может быть, к нему с недоверием и не захочет иметь своим зятем. Все же и под лучом мага таилась еще весьма бурная натура прежнего человека, чтобы подчиниться каким бы то ни было, даже самым разумным доводам рассудка. И вот, совершенно неожиданно, произошло между ним и Уржани решительное объяснение.
      Во время прогулки по божественному городу, когда он показывал ей свой дворец, и они болтали в саду, а Уржани восхищалась красотою виденного, Нарайяна сказал:
      – Да, это не дурно на время, а настоящий волшебный дворец, я построю в моей будущей столице. Ты же знаешь, в будущих государствах, где будут царить первые божественные династии, одно из царств предназначено мне. Я построю, конечно, столицу и, как обещал тебе когда-то, назову ее «Уржана». Дворец же, где я буду жить с женою, будет просто чудом. У меня готов и план его.
      Уржани вдруг покраснела и опустила глаза, а потом совершенно неожиданно для себя спросила:
      – А кто будет твоей царицей, дядя Нарайяна?…
      Темные глаза Нарайяны заблестели, он нагнулся и взял ее руку.
      – Хочешь быть царицей в городе твоего имени? – спросил он полушутя, полусерьезно, заглядывая в ее смущенные глазки. – Только я уж не пожелаю называться «дядя Нарайяна».
      – Да, хочу, если отец и мать позволят быть твоей царицей. Но ты должен обещать не любить никакую другую женщину, потому что, говорят, ты был очень ветреный, – решительно ответила Уржани.
      Нарайяна рассмеялся:
      – По всему видно, что г-жа Ева переехала сюда с покойной Земли, и что во всех мирах женщины похожи одна на другую. Что же касается распущенной обо мне дурной славы, будто я был повесой, так это – старые и необоснованные сплетни. Я только любовался всеми видами женской красоты, потому что я художник по природе; но так как вместе с тем я никогда еще не любил и не восхищался чем-либо столь же прекрасным, как моя маленькая Уржани, то могу добросовестно поклясться быть ей безусловно верным. Завтра утром отправлюсь просить твоей руки у твоих родителей.
      На другой день утром Дахир и Эдита были на террасе, прилегавшей к их помещению. Пышная листва окружавших деревьев заслоняла ее от солнца, а душистые кустарники в больших кадках, в изобилии расставленных, повсюду образовали тенистые уголки, и в одном из них, около стола, сидела и работала Эдита.
      На столе перед нею стояли две большие плоские хрустальные вазы; одна была с золотом, другая с серебром, но металлическая масса была мягка и гибка, как воск. Эдита брала то из одного, то из другого сосуда, и тонкие пальцы ее лепили корзинку для плодов, изумительную по художественной работе. Она усердно занималась изготовлением посуды для украшения и обихода в новом дворце божественного города, куда им предстояло скоро переселиться.
      Но в тот день Эдита была рассеяна, и минутами ее ручки покоились в бездействии на коленях, а задумчивый взор застывал на расстилавшейся перед нею роскошной картине природы.
      Прислонясь к перилам террасы, стоял Дахир в длинной белой тунике магов. В эту минуту прекрасное лицо его подернуто было также грустью, и задумчивый взор смотрел вдаль. Глубоко вздохнув, он провел рукою по лбу, словно отгоняя докучные мысли, а потом подошел к столу.
      – Нарайяна придет сейчас просить у нас Уржани в жены. Ты знаешь, вчера вечером между ними произошел решительный разговор, – заметил он.
      – Да, она любит его, и это понятно, поскольку он человек обаятельный и искусный в покорении женских сердец, – ответила Эдита.
      – Да, в этом он мастер. Но я пришел к убеждению, что он питает глубокую любовь к нашей Уржани, и, конечно, это чувство – самое прочное из всех, какие когда-либо бывали в его сердце. Он очень изменился к лучшему во время последнего посвящения, – сказал Дахир и лицо его озарилось легкой усмешкой.
      – А между тем он привез с собой этого ужасного Абрасака, из-за которого счастье Уржани будет очень кратко, да и окажется ли бедняжка на высоте в предстоящем ей жестоком испытании? Ты знаешь, Дахир, как опасны даже для чистой и уравновешенной души окружающая обстановка, общество лукавых существ с низменными инстинктами и влияние разнузданных страстей. А ведь она будет жить именно в таком аду, – заметила Эдита, подняв на мужа глаза, полные слез. – По-видимому, душа ее предчувствует грозу,- грустно продолжала она, – потому что Уржани много раз жаловалась на дурные предчувствия и на ощущение, будто на нее опускаются тяжелые, как свинец, черные флюиды.
      – Правда, тяжелая борьба ожидает Уржани; но ведь она – дочь магов и не изменит своему назначению. Неудивительна и незначительна заслуга быть добрым, чистым и великодушным там, где нет ничего, что бы соблазняло и шло наперекор привычкам, где ничто не возбуждает дурные задатки, таящиеся в неизведанной бездне души человеческой. Только в борьбе познаются силы, а готовящиеся события начертаны в книге судеб. Подвижники во все времена уходили от мира, ища в лесах или пустынях тишину и уединение, что помогает сосредоточению. Уржани должна сохранить лучезарную чистоту своей души посреди бурь, и я твердо надеюсь, что она вернется к нам победительницей, – уверенно ответил Дахир, крепко пожимая руку жены. – Но вот едет Нарайяна.
      На озере показалась небольшая лодка с одним гребцом, и в ней стоял Нарайяна в облачении рыцарей Грааля. Солнечные лучи играли на металлическом шлеме и серебряной тунике, а его высокий и стройный стан мужественно выделялся на фоне воды.
      – Какой красавец! Он действительно создан женщинам на погибель, – проговорила, смеясь, Эдита.
      Нарайяна легко выскочил из лодки на ступени пристани и быстро пошел к ним. Дойдя до Дахира с Эдитой, он остановился и сказал с улыбкой не то натянутой, не то лукавой:
      – Находясь перед родителями, не принадлежащими к числу обыкновенных смертных, не требуется как будто высказывать мою просьбу. Вам она известна уже, и я знаю, что отказа мне не будет; тем не менее, мне хочется услышать из ваших уст, что я – не совсем-таки нежеланный зять.
      Дахир крепко пожал протянутую ему руку и сказал приветливо:
      – Добро пожаловать, Нарайяна. Мы ничего не имеем против избранника сердца Уржани, твердо уверенные, что ты будешь верно любить нашу дочь, и что с тобой она будет счастлива.
      – И что прежний Нарайяна-ветреник превратился в степенного Нарайяну, – дополнила Эдита слова мужа.
      – Ты угадала, дорогая теща, и добродетели мои изумят мир. Но где же покорительница моего сердца, ради которой я даже готов остепениться? – весело отвечал Нарайяна, целуя руку хозяйки.
      – Ты найдешь ее подле птичьей беседки, а пока вы будете болтать, я приготовлю здесь угощенье и приглашу наших друзей выпить за здоровье жениха и невесты. Мой план, надеюсь, тебе нравится? – лукаво спросила Эдита.
      – Еще бы! Благодарю за добрую мысль. Это будет как будто мы все еще на нашей бедной умершей Земле. Ах! И надо же было ей погибнуть, именно когда я собираюсь жениться. Это ужасно! Что бы ни было, а она все близка моему сердцу, – со вздохом ответил Нарайяна. – А пока, до свиданья. Я иду к моей красавице невесте.
      Сложив на стул шлем и меч, он сошел с террасы и быстро исчез в одной из тенистых аллей сада.
      Вышел он на лужайку, посреди которой в большом водоеме бил фонтан, а сбоку пряталась в чаще зелени беседка, затянутая ползучими растениями. На скамье у беседки сидела Уржани; рядом с ней стояла корзина, а в руках она держала чашку с зернами, которые бросала горстями. Вокруг нее, на коленях, плечах и земле порхали и клевали корм стаи всевозможных яркоперых птиц. Она гладила рукой красивую бирюзово-голубую птицу с серебристым хохолком, сидевшую на краю чашки. Уржани была
      обаятельна в широкой белой тунике, стянутой серебряным поясом. Увидав Нарайяну, она покраснела, поставила чашку на скамью и встала.
      – Надо ли заставлять тебя догадываться о причине моего прихода? – сказал Нарайяна с чарующим взглядом и улыбкой, завоевывавшими сердца женщин.
      Уржани подняла на него чистые и глубокие глаза.
      – Была ли бы я истинной дочерью Дахира, если бы не слышала голос твоего сердца, несмотря на то, что уста молчат? Да и ты знаешь, чувствуешь и видишь давно, что я полюбила «блудного сына» магов. Я люблю тебя и не краснею от моего признания. Я готова делить твою жизнь, труды, успехи и неудачи и идти за тобой к свету совершенному, когда выполнен будет начертанный нашими учителями план, – просто сказала она.
      – Я постараюсь быть всегда достойным твоей любви, – серьезно ответил тронутый ее словом Нарайяна, привлекая ее в объятия.
      В этот миг послышалась гармоничная вибрация; это были могучие и нежные аккорды, потрясавшие всякий нерв.
      – Это музыка сфер выражает согласие верховных магов на наш союз и их благословение, – обрадовался Нарайяна, – а вот и подарок Эбрамара, – прибавил он, указывая рукой на большую белую птицу с золотистым хохлом, которая быстро спускалась, держа в клюве венок из белых фосфоресцировавших цветов, и возложила его на голову Уржани.
      Жених с невестой знали, что это одна из магических птиц, которыми пользовались великие посвященные, а потому оба погладили и поцеловали шелковую головку крылатого посла. Издав радостный крик, птица взмахнула крыльями и улетела.
      Пока беседовали жених с невестой, Эдита позвала нескольких молодых учеников Дахира, набранных из среды землян, чтобы помочь ей в приготовлениях к пиру, а также созвать друзей.
      Приготовления уже шли к концу, когда начали прибывать гости. Эбрамар пришел после других, а одновременно с ним в противоположную дверь вошли Нарайяна и Уржани.
      Счастливым, веселым взглядом окинул Нарайяна круг друзей. Собралась вся его духовная семья: Эбрамар и Нара, Супрамати и Ольга с детьми, Дахир и Эдита, Удеа, Нивара и некоторые
      другие. Эбрамар первый обнял и благословил жениха с невестой; но когда Нарайяна подошел к Наре и встретил насмешливый, лукавый взгляд бывшей жены, он расцеловал ее в обе щеки и шепнул на ухо:
      – Я постараюсь быть для нее более честным мужем.
      – Будем надеяться. Мы все так много потрудились для твоего совершенствования, что ты должен оправдать наши старания, – добродушно ответила Нара.
      Когда перешли в столовую, Эбрамар заметил:
      – Прежде чем сесть за стол, друзья, нам следует пропеть благодарственную молитву неизреченному Существу, осыпавшему нас столь неоцененными благами.
      Все сначала безмолвно и благоговейно сосредоточились, а потом раздалось пение, которого не слыхало, конечно, ухо ни одного простого смертного, так оно было чудесно по совершенству исполнения, и в каждом звуке его слышались вера, любовь и благодарение.
      По окончанию молитвы начался обед, оживленный веселой беседой. Один Нарайяна был задумчив; когда же Нивара выразил восхищение разнообразием и богатством произведений планеты и прибавил, что среди этого обилия можно забыть, что находишься в другом мире, Нарайяна неожиданно сказал:
      – Ты прав, Нивара, наша новая отчизна осыпает нас столькими благами, что было бы неблагодарно с нашей стороны не полюбить ее и не чувствовать себя счастливыми здесь. Тем не менее, выпьем в память погибшей Земли, где мы совершили самый тяжелый в нашей жизни переход. Наша бедная мать-кормилица не виновата в том, что неблагодарное человечество разграбило ее, использовало, разорило, высосало ее жизненные соки и обрушило на нее хаотические силы, которые повлекли за собой ее преждевременную кончину. Я полагаю, что в сердце каждого из нас она сохранит всегда свое место, так как с нею бесспорно связаны воспоминания о наших несовершенствах, о счастливых и недобрых минутах, о пережитых бедах, о любви и ненависти, о победах и неудачах – словом, о всей той борьбе, которую претерпевает неуравновешенная душа. – Он взял чашу и встал:
      – За тебя, Земля, бывшая нашей колыбелью, вознесем, друзья, молитву и прольем слезу.
      По его примеру все встали, и на глазах многих действительно показались слезы. Слова Нарайяны пробудили тысячи далеких воспоминаний; много дорогих теней восстало из пучины прошлого, и всколыхнулись сердца людей, волею судьбы выброшенных из среды заурядного человечества.
      – Признательность – это благороднейшее из качеств и необходимый долг человека. Пропоем же вечную память нашей родной колыбели и пусть дойдут до нее наполняющие сердца наши чувства любви и благодарности; пусть согреют они и утешат там тех, кто искупает на мертвой Земле свое безумное возмущение против Создателя и Его незыблемых законов, – произнес Эбрамар.
      На этот раз пение магов вылилось в бурю глубоких захвативших душу звуков. Из всех их исходили потоки огня и ослепительного света, уплотнившиеся в виде раскаленного шара, который, подобно комете, треща и выбрасывая снопы искр, устремился в пространство по направлению к далекой, окутанной темными тучами, лишенной света и тепла Земле, страшной темнице отверженных.
      Известие о помолвке Нарайяны с Уржани быстро разнеслось между обитателями божественного города и среди землян; но для Абрасака оно явилось громовым ударом и в первую минуту совершенно подавило его. Судьба отдавала обожаемую им женщину его спасителю, благодетелю и посвятителю, у которого ему предстояло ее похитить. Сначала он устыдился и почувствовал угрызения совести за такую неблагодарность; но доброе побуждение растаяло, как воск на солнце, когда он увидел жениха с невестой, которых должен был поздравить вместе с другими учениками.
      При взгляде на Уржани в душе его закипела буря, и Нарайяна ничего не заметил только вследствие своего ослепления и рассеянности. Что же касается невесты, то она даже не взглянула на Абрасака, затерявшегося в толпе других учеников и быстро скрывшегося. Зато, вернувшись к себе, он дал волю полному отчаянию и бешенству; закипели все гнездившиеся в его душе недобрые побуждения, заглушая угрызения совести, благодарность и стыд. Когда же по прошествии нескольких часов он встал смертельно бледный, но спокойный, то в глазах его, сверкавших злым огнем, и в жестокой складке стиснутых губ читалась непреклонная решимость.
      Он решил бежать как можно скорее и с лихорадочной поспешностью стал готовиться к отъезду. Еще на Земле он был превосходным наездником, а в новом мире приручил одного из крылатых драконов – великолепное, совершенно черное животное, которое, как собака, слушалось его, понимая каждый его жест и слово. На нем он очень любил совершать воздушные поездки в пределах разрешенной местности; но этого было мало, и ему хотелось быть вооруженным для предстоящей борьбы с магами. Поэтому он заблаговременно и понемножку похищал у Нарайяны те из магических предметов, которые могли бы ему понадобиться и не стесняли бы своими размерами.
      Для бегства своего Абрасак хотел воспользоваться тем оживлением, которое вызвали последние приготовления к освящению города и брачным торжествам.
      Однажды ночью он уложил в большой продолговатый ящик свои тайно добытые сокровища, а на дно положил флакон с первичной материей погибшей планеты, ввиду того, что не имел возможности приобрести таковую же в новом мире. Разумеется, эссенция эта не имела уже силы для планетной жизни, но являлась тем не менее могущественным средством против всяких болезней и обеспечивала очень продолжительное существование. Потом он поместил в ящик несколько свитков древних текстов и книгу с магическими формулами, а в точеной коробочке спрятал амулеты и большой силы магические перстни, которые тоже похитил из замечательного собрания Нарайяны. В нескольких металлических шарах величиною с орех хранились необычайно тонкие трико, легкие, как пух, пропитанные таинственными эссенциями и обладавшие не менее удивительными свойствами; так, например, одно делало носившего его невидимым для глаз простого смертного, другое – неуязвимым для действия стихий и уменьшало тяжесть его в воздухе, а третье, наконец, в полной тьме, хотя бы даже в недрах земли, излучало свет, подобный лунному, и испускал аромат, уничтожавший самые ядовитые миазмы. Вместе с прочим спрятан был и черный шар величиною с гусиное яйцо, при нагревании становившийся прозрачным; он показывал будущее.
      Наконец он положил в ящик семь флейт, разнообразных по величине и материалу. Звуки одной укрощали диких зверей, другая усмиряла грозу, была и такая, звуки которой во время сражения возбуждали воюющих до полного неистовства. Подобные инструменты были известны еще в глубокой древности и находились в обладании некоторых фараонов; но впоследствии тайна их затерялась.
      Все эти магические инструменты и другие такого же рода предметы при умелом пользовании ими развивали великую силу, и Абрасак со свойственными ему лукавством и хитростью предусмотрительно выбрал то, что могло бы окружить его ореолом таинственности или покорить ему дикие племена посредством страха перед его могуществом и вселяя в них убеждение, что он – сошедший с неба бог.
      – С этими средствами я смогу покорить мир, наносить поражения магам и доказать тебе, Уржани, что я стою выше твоего Нарайяны! – самодовольно проворчал Абрасак, закрывая ящик.
      Затем он повесил на шею лиру, поднял ящик и поспешил на высокий утес, где ожидал его крылатый друг и лежало несколько ранее снесенных туда узлов. Крепко привязав к спине животного свою драгоценную поклажу, он сел верхом и направил полет свой к далеким лесам и равнинам, манившим его своей непроницаемой тайной и тянувшимся по ту сторону запретного рубежа. Летел он побеждать неведомый мир, одинокий и вооруженный лишь своим волшебным знанием, неустрашимой отвагой и безумной страстью.
      На вершине одной из высоких астрономических башен божественного города стояли Эбрамар с Дахиром; оптический инструмент направлен был на одинокую скалу, где сидел темный дракон Абрасака.
      – Вот он привязывает к спине дракона ящик с тем, что украл у Нарайяны, – презрительно сказал Дахир.
      – Пусть себе следует по пути событий, предначертанных в астральном клише. Наступил момент, ты знаешь, когда должно разразиться великое движение, которое пробудит страсти, настроит умы и создаст изобретателей. Пусть слепое орудие судьбы идет своей дорогой. Его задорное тщеславие, столкнувшееся с упорной самозащитой Нарайяны, вызовет напряженную борьбу всех духовных сил этих двух могучих натур и произведет великое потрясение, столь необходимое для дальнейшего движения вперед.
      – Во всяком случае, я буду следить за ним и вооружу Уржани на предстоящую борьбу, – произнес Дахир, уходя вместе с Эбрамаром с башни.
      Бегство Абрасака произвело большой переполох и очень изумило всю колонию землян. Начались бесконечные пересуды, и все ожидали, что маги будут преследовать и примерно накажут ослушника их воли: но так как ничего подобного не случилось, и адепты относились к происшествию с полным пренебрежением, то земляне решили, что наказание это только отложено, но тем не менее будет в свое время суровым, а волнения по случаю готовившихся празднеств отвлекли их внимание от беглеца, которого притом недолюбливали за гордость и необщительность.
      Нарайяна был больно уязвлен неблагодарностью и лукавством своего питомца; увидав же, сколько драгоценных магических предметов у него было похищено, он весьма смутился и пожалел, что не слушал советов друзей, предупреждавших его не доверять Абрасаку. А он не подозревал еще, какие дерзкие замыслы таились в голове опасного беглеца.
      Негодование и оскорбленное самолюбие не позволили ему говорить по этому поводу с Дахиром и Супрамати, те также молчали; но Эбрамару он рассказал, как его ограбили, и жаловался на подлую неблагодарность облагодетельствованного им человека.
      Великий маг молча выслушал его и серьезно ответил:
      – Что делать, сын мой! Неосмотрительность всегда ведет за собою прискорбные последствия.
      Вскоре с большой торжественностью совершено было освящение города; когда же адепты поселились в своих новых жилищах, то не менее пышно отпраздновали свадьбы.
      Браки магов совершены были в подземном храме, а адептов низших степеней венчали в большом городском храме, и затем уже следовали бракосочетания привезенных землян. Последние были обставлены особенно блестяще, чтобы окружить наиболее глубоким почитанием этот великий, может быть, даже величайший акт человеческой жизни, – обоснование семьи – общественной ячейки, призванной быть школой для воспитания благороднейших чувств: взаимной преданности, терпения, снисхождения к слабостям друг друга, любви и самоотречения ради детей, верности и взаимной поддержки в жизненных испытаниях.
      По окончанию всех этих торжеств обычная жизнь вошла в свое русло, и маги приступили к необходимым делам по устройству в новом отечестве.
      Первой заботой был вопрос об охране источников первородной материи. Их было семь, но некоторые еще были покрыты водами океана и не представляли опасности; поэтому внимание пока обращено было на те, которые находились на твердой земле.
      Несмотря на миллионы лет, посвященных упорному изучению бесчисленных свойств великой силы – жизненной эссенции Вселенной, – удивительное могущество ее все еще не было достаточно известно, и на новой земле иерофанты уже наталкивались на некоторые, отличавшиеся от прежних, химические сочетания. Таким образом, являлась необходимость в дальнейших научных исследованиях, и значительное число как магов, так и магинь, украшенных уже двумя лучами высшего знания, охотно приняли на себя обязанность продолжительного и уединенного пребывания в подземных пещерах, как только те будут оборудованы для жилья, чтобы отдаться там науке и созерцанию.
      С не меньшим усердием приступили к открытию разнообразных школ посвящения. После соответствующего выбора среди землян немногие из них оказались способными к высшему посвящению; остальные были размещены по низшим школам, где подготовлялись административные служащие, ремесленники, земледельцы и артисты. Маги, сообразно своим вкусам и умению, взялись заведовать школами и преподавать в них, а женские школы поручены были магиням.
      Занятый трудной и сложной работой по разборке и приведению в порядок документов, собранных изгнанниками, Дахир был освобожден от преподавания в школах, как и Супрамати, который взял на себя устройство книгохранилищ из древнейших сокровищ науки и литературы, привезенных с умершей планеты. Но если они и не обучали в больших школах, то каждый из них все-таки имел несколько любимых учеников, которых они наставляли в деле науки и духовного совершенствования.
      Калитин постепенно сделался любимым учеником Дахира, расположенного к молодому ученому ввиду его усердия, настойчивости и скромности, с которой тот отрекся от своей прежней «науки» ради истинного знания. Дахир часто брал его на свои экскурсии и каждый вечер уделял ему час-другой для беседы, что было для ученика счастливейшим временем за день.
      Еще на Земле Калитин пристрастился к ботанике, и теперь он составлял гербарий из неведомых ему растений нового мира и подбирал их по сортам. По просьбе Дахира, изучивший флору планеты Удеа помогал ему и руководил его работами.
      Однажды, по возвращению из ботанической экскурсии, Калитин зашел вечером к Удеа и показал ему найденное им странное растение. Это был пучок красновато-бурых тонких и гибких веточек с крошечными листиками и огромным корнем более светлого, почти оранжевого цвета. Корень удивительно был похож на человеческое тело. Псевдоноги и руки оканчивались множеством отростков, длинных и тонких, а прекрасно сформированная голова имела как будто настоящее лицо, снабженное носом, ртом, лбом и тремя углублениями, представлявшими словно три глаза, размещенные подобно тому, как и глаза у пещерного человека.
      – Я случайно нашел это необыкновенное растение, – рассказывал Калитин, – в горной долине, которую ты указал мне для исследования. Росло оно в тени скалы, а так как я еще не видел подобного растения, то захотел его сорвать, но в ту же минуту почувствовал ожог на руке и колотье, как от разряда электричества. Это уже заинтересовало меня, и я во что бы то ни стало хотел добыть его. Тогда я разрыхлил вокруг землю и с большим усилием вытянул вот этот корень. Но, вообрази, пока я тащил из земли корень, он точно вздрагивал и издавал треск, похожий на глухие стоны. С понятным изумлением рассматривал я его и вдруг вспомнил, что на Земле также существовало растение, походившее на человеческое тело, только с более малым корнем. Его называли мандрагорой. В мое время его уже не было или оно не попадалось, но в старых ботанических книгах я читал описание и видел его на рисунке. Растение это называли таинственным, приписывали ему необыкновенные врачебные свойства и рассказывали о нем всякие легенды.
      – Легенды никогда не бывают совершенно вздорными и неизменно хранят в себе зерно истины, а время и воображение приукрашают его и тем искажают, – ответил Удеа с улыбкой. -
      Это растение и многие другие того же рода действительно облечены таинственностью для непосвященного, и чтобы объяснить тебе это, придется вернуться к весьма далекому прошлому.
      То, что ты видишь теперь на этой земле, ее флора, фауна и человечество, все это – усовершенствованные плоды работы в течение миллионов лет природы и разумов, которые управляют беспорядочными стихиями. Воля их вызвала из ауры Земли исполинские неуклюжие образы, которые солнечная теплота оплотнила и одарила громадной физической силой. Существа эти – воплощение первобытных сил – будучи грубыми и невежественными работниками, становятся могучими сотрудниками, если ими руководит дисциплинированный ум; тогда они деятельно работают каждое в той стихии, откуда вышли, чтобы слить ее с землею и произвести необходимый взаимообмен. В течение долгих веков такой работы эти эфирные существа настолько пропитываются тяжелыми истечениями земной оболочки, что не могут уже подняться в воздух и, пригвожденные своим весом к земле, кончают тем, что пускают в неё корни, сохранив отчасти некоторое приобретенное ими подобие человека. Известное время эти существа-амфибии составляют особую фауну; но большая часть их погибает во время геологических катаклизмов, а другая, под влиянием солнечной теплоты и стихий, изменяет внешний вид, становясь все более и более плотной. Некоторые из таких существ окончательно углубляются в землю; другие же, наоборот, отделяются от нее, делаясь ползучими, а не то вьющимися, словом, избирают иной путь восхождения.
      Но блиставшее над челом эфирных существ пламя, которое вообще служит зрительным органом для существ во флюидическом состоянии, также сгущается и принимает вид одного, двух или трех глаз. Было бы слишком долго и сложно описывать все разновидности этих странных существ. Ты говорил сейчас о мандрагоре? Так вот, на нашей умершей Земле было и другое, еще более ужасное мясоедное растение, пожиравшее человека или животное, захватив его своими растительными когтями.
      – Как все это любопытно и интересно! Какой неожиданный свет разливается на тайны мироздания и эволюции существ! – задумчиво и серьезно проговорил Калитин.
      – Да, вся природа – это раскрытая книга, на страницах которой начертаны все периоды развития великой земной машины вместе со всем на ней живущим, и надо только иметь ключ к этой азбуке. Невежда запутывается и теряется среди законов, кажущихся ему крайне сложными; на самом же деле они очень просты и действуют по единообразному плану. Например, разве лапы и ноги некоторых животных, или даже наши конечности не похожи на корни? Это – явный след эволюции, но никто на это не обращает внимания, – добродушно закончил Удеа.
      Подобные разговоры производили на Калитина глубокое впечатление; поэтому он страстно желал скорее изучить и глубже исследовать чарующие тайны творения. Однажды, во время обычной беседы с Дахиром, он высказал ему свое нетерпеливое желание скорее приобрести знания и достичь посвящения. И маг с любовью посмотрел на него.
      – Твое желание, сын мой, законно и достойно уважения, но всему свое время. Не забывай, что поспешность – признак несовершенства, и продолжай усердно работать. Как только ты будешь достаточно подготовлен, я наложу на тебя испытание одиночеством; а если ты с честью его пройдешь, то это будет большой шаг вперед.
      – Прости, учитель, но я не понимаю пользу одиночества. Несомненно, оно способствует сосредоточению на молитве; но подвинет ли меня к науке и знаниям одна молитва, и чему могу я научиться один, без наставника, который просвещал бы меня? – с тревогой и смущением спросил Калитин.
      – Ты ошибаешься. Уединение само по себе является могучим и мудрым руководителем. Наедине с самим собою, имея товарищами одни лишь стихии, ум проходит через удивительное посвящение, наставниками его становятся силы природы, отвечающие на вопросы, которые задает мозг ищущего. Одиночество и безмолвие – это два великих двигателя для выделения астральных сил. Свет нуждается в воздухе для распространения, и свеча тухнет в слишком спертом пространстве; так и внутренний свет подчинен тому же закону. В тяжелых, густых и материальных излучениях толпы мысль становится тяжелою, внутренний свет туманится и даже гаснет; а в глубоком безмолвии одиночества, вдали от тяжких и смущающих веяний людского стада, человеку легче собрать воедино всю могучую силу своих мыслей и направить их к желанной цели.
      Калитин слушал с блестевшим взором и вдруг восторженно воскликнул:
      – Ты говорил, что мне предстоит жить в течение нескольких тысячелетий? Порою эта мысль ужасает меня, и я боюсь сойти с ума; а временами, как, например, в эту минуту, я чувствую себя несказанно счастливым при сознании, что в моем распоряжении столь громадное время для изучения великих тайн. Но мне так хотелось бы понять, что это за таинственное вещество, которое придает хрупкому человеческому телу такую живую силу жизни, что оно в состоянии противостоять закону разрушения почти до бесконечности. Прости, учитель, если я задаю такие вопросы, на которые ты не можешь ответить мне.
      – Нет, твое желание знать истину так законно, что я охотно дам тебе краткое объяснение. Что же касается того, чтобы постичь все свойства и способы употребления этого таинственного вещества, наполняющего Вселенную и составляющего ядро, на котором производится формовка всех планет и которое является питательным соком миров и существ, этого никто еще не постиг.
      Вещество это, называемое нами первородной материей, представляет как бы самое дыхание неизреченного Существа, Которого никто не знает и не может постичь, а Оно непрерывно работает за священной, окруженной пламенем оградой. Дыхание это, заключающее в себе все, – звук, цвет, свет, аромат, – появляется в виде легкого пара, обладает умопомрачительной вибрацией и превращается в жидкий огонь, а потом разливается исполинскими каплями, которые кружатся в пространстве до тех пор, пока не накопится студенистая субстанция, утяжеляющая и замедляющая неописуемую быстроту вибрации. Студенистая масса, – я говорю «студенистая» по сравнению только, ибо тонкость этого вещества не поддается описанию, – приходит во вращательное движение, мало-помалу сгущается и наполняет астральную форму, моментально начертанную одним из созидателей планетной системы.
      Великий работник и исчислитель пространства своим могучим разумом начертывает геометрические фигуры пути, по которому должны следовать большие и малые планеты формирующейся системы. Первыми образуются и занимают свои места исполинские агломераты, которые мы называем солнцами, и их огненные лучи поддерживают в работе первородное вещество, а под их действием оно испаряется и распыляется, пропитывая собою и оживляя все атомы материи. Там, где солнечная теплота не касается первородного вещества, оно остается в бездействии, как в огромных пространствах между островками планетных систем.
      Солнечная теплота иссушает студенистое вещество, которое заключает в себе астральную форму всего – камней, растений, животных, – и пробуждает жизненную деятельность первородной материи. Возьмем, например, яйцо. Форма птицы невидимо заключена уже в самом его веществе. Теплота сушит белок, и невидимая форма становится видимой; атом первородной материи, будучи внедрен огнем оплодотворения и приведен в действие теплотой, притягивает из пространства потребные ему вещества для образования тела, клише которого было готово, и… работа окончена; из яйца, служившего как бы колыбелью, выходит определенное существо, способное развиваться и размножаться.
      В обыкновенных организмах жизненная сущность находится в известном количестве, и существует определенное время, по истечении коего собранная на астральном клише материя разрушается и наступает то, что мы называем смертью. Введенный же в какой-либо организм – растительный, животный или человеческий – в другой пропорции, жизненный эликсир сообщает ему способность непрестанно обновлять составляющие его клеточки, поддерживать в них юношескую силу и мощь; а так как первородная эссенция содержит в себе все стихии, то она и делает всякого, ею насыщенного, неуязвимым для их действия.
      Это и применимо к нам, бессмертным. Мы никогда не стареем, можем жить планетной жизнью и исключительно способны к умственной работе.
      Но вернемся к заурядному человеку. У него, как и у нас, мозг – это машина, больше всего поглощающая первородную силу, которая разлита по всему организму, особенно если он занимается деятельной умственной работой. У человека ограниченного и ленивого первородная материя остается в костях и мясе, увеличивая его размеры и часто физическую силу.
      Впрочем, человек может привлечь на себя излишек первородной материи подвижничеством, созерцанием, самоуглублением и особенно вибрацией молитвы и экстазом. Тогда человеческая машина притягивает и поглощает сильное течение благодатной силы, которая изливается на него как бы огненным дождем, нервная система его содрогается, а иногда у человека делается даже головокружение, когда в его тело, ауру и мозг внедряются живительные капли, дающие ему огромную силу и озаряющие его астральным светом.
      Так бывает с людьми посвященными, но смертными, и святыми, которые во время восторженной молитвы проникаются этой действительно божественной силой, потому что она исходит от Всемогущего; они приобретают возможность совершать чудесные исцеления и даже, обновляя жизненную сущность, воскрешать тех мертвых, астрал коих еще не совершенно отделился от тела. Недаром говорят, что молитва помогает и врачует душу и тело. Но необходимо, чтобы молитва творилась с верой и силой, ибо тогда только образуется химический состав, привлекающий благодать, которая является целительным бальзамом как для молящегося, так и для того, за кого молятся.
      Посвященные действуют также при помощи формул, составляемых ими так, чтобы получился желаемый химический состав. Чем выше их познания, тем шире и сложнее способы применения ими первородного вещества, – тем могущественнее борьба, которую они могут выдерживать со страшной силой, непрерывно борющейся с первородной материей. Я хочу сказать о разрушительной силе, которая разъединяет и разлагает все, что первая соединяет и собирает.
      Две силы оспаривают друг у друга Вселенную и никогда ни та, ни другая не может победить. Материя, объединяющая клеточки, дающая им жизнь и заставляющая работать, восходит золотой и сверкающей спиралью кверху; ток, разрушительный, разъединяющий и разлагающий, нисходит также спирально, но темный и тяжелый, пытаясь уничтожить животворный ток.
      Великие правящие Вселенной законы – ясны и просты, как божественная мудрость; только невежество людское окутывает мраком причину вещей. На незыблемом основании этих законов зиждется все мироздание, и работают великие служители Предвечного, исполнители Его воли.
      А простейшая и самая доступная часть законов этих известна непосвященному человечеству, но вместо того чтобы пользоваться, оно злоупотребляет ими, а злоупотребление неизбежно влечет за собой страдания и смерть, – закончил Дахир, отпуская ученика, который вышел взволнованный и озабоченный тем, что услышал.

      Не оглянувшись даже на городмагов – приют мира, согласия и научного труда, – пустился Абрасак в пространство. Над головой сверкало звездами далекое небо, а под ногами стлались обширные равнины и темные леса заповедных областей. Там коснели еще в невежестве дикие народы, и в дупле их дремали пока все страсти, которые ему суждено было пробудить; как гений зла и вражды, ради удовлетворения своего тщеславия,нарушит он покой мирных орд, вызовет кровавые столкновения и натравит друг на друга тучи этих муравьев.
      Крылатый дракон быстро рассекал воздух, и давно уже заповедный рубеж остался позади, но Абрасак все продолжал свой полет, увлекаемый бессознательным желанием быть как можно дальше от магов, которых он изменнически покинул.
      Наконец дракон его стал уставать, и Абрасак решил спуститься.
      Солнце всходило, и он увидел, что очутился в долине, окруженной высокими лесистыми горами. Мрак, как он назвал своего дракона, сел на небольшой площадке, заросшей густой травой. Абрасак сошел на землю и, заметив вблизи вход в пещеру, наполовину затянутый ползучими растениями, тотчас же вошел в нее. Пещера оказалась просторной. В ней было много воздуха, почву устилал густой, мягкий мох, а из стены бил источник, тонкой струйкой протекавший по пещере и сквозь каменистую расщелину падавший в долину.
      Неподалеку от входа росло несколько плодовых деревьев; Абрасак нарвал плодов и нашел их превосходными, а потом достал из пакета хлеб и сыр.
      Окончив скудный завтрак и будучи утомлен, он улегся на мху, подложив под голову плащ, и скоро уснул.
      Было уже довольно поздно, когда он проснулся. Убедившись, что Мрак спокойно пасется на лужайке и радостно захлопал крыльями, увидав его,Абрасак вернулся в пещеру, опять лег на траву и задумался.
      Он – свободен, путь к приключениям и удовлетворению тщеславия был открыт, и до сих пор ничто не указывало на погоню магов; но это могло еще все-таки случиться, и в глубине души его затаилась тревога.
      Несмотря на огромные познания и приобретенную магическую силу, он сознавал, что наряду с великими Посвященными он – пигмей, а те располагали силами, могущими всюду поразить его, и он видел изумительное действие этих сил, хотя ему и не были известны тайны управления ими. Но все равно, убить его они не могут потому, что он бессмертный. Так как время шло и ничего угрожающего, по-видимому, не проявлялось, то у него появилась мысль, что маги, гордясь своим могуществом, просто пренебрегли преследованием и наказанием его. И он злобно усмехнулся: дорого же заплатят они за это надменное отношение к нему.
      Он был ослеплен безумной страстью, и в душе его не проснулись ни любовь, ни признательность к тем, кто егоспас, научил и вооружил знанием, которым он хотел воспользоваться им во вред; а при воспоминании о Нарайяне с Уржани кровь бросилась ему в голову, и лицо густо покраснело.
      Усилием воли преодолел Абрасак внутреннюю бурю. Ему следовало действовать, а не мечтать, и для скорейшего достижения цели нельзя было терять драгоценное время.
      Когда заходившее солнце залило пурпуром и золотом вершины гор, план его уже был готов, но надо было дождаться ночи, чтобы привести его в исполнение.
      Он был одинок, а для успешного осуществления намеченного нужны помощники вполне разумные, могущие понимать и выполнять его приказания. Но где их взять? Между привезенными землянами это было бы возможно, но те для него недосягаемы… Тем не менее, по зрелому размышлению, хитрый и смелый ум опасного волшебника нашел разрешение задачи.
      Подкрепясь скромной едой, он решил посвятить остаток угасавшего дня осмотру местности и, следуя по течению ручья, спустился в долину, где увидел большое озеро, скрытое раньше окружавшими его скалами. Неподалеку от берега он обнаружил вторую пещеру, менее просторную, чем занятая им, но которая показалась ему удобнее для намеченного дела. Не теряя времени, начал он свои приготовления и для этого сходил за всеми необходимыми ему вещами.
      Прежде всего он достал красную скатерть с вышитыми на ней каббалистическими знаками и накрыл ею кучу собранных ранее камней, а вокруг установил в виде треугольника три красные свечи; затем на маленькую жаровню он положил ароматические травы и, наконец, в хрустальную чашу налил вина. У входа в пещеру он повесил металлический колокол, отливавший всеми цветами, и к его языку привязал веревку. Сделав это, он стал выжидать нужное время по маленьким, висевшим на золотой цепочке часам, подаренным ему Нарайяной.
      С приближением полуночи он достал из принесенной коробочки флакон с первородной эссенцией и влил несколько капель ее в чашу, вино в которой вспыхнуло; а потом, когда он закрыл чашу, содержимое ее приняло вид жидкого огня. После этого Абрасак разделся, надел на шею красную эмалированную звезду и талисман в виде нагрудного знака, а на камень подле себя положил открытую книгу заклинаний.
      Подняв над головой семиузловый жезл, он начал кружиться до тех пор, пока на конце жезла не появилось красное пламя, которое и зажгло свечи. Тогда Абрасак поклонился на четыре стороны и мерно затянул песнь, сопровождая пение в определенные промежутки звоном колокола. Вскоре небо покрылось темными тучами и разразилась сильная гроза; гром гремел, яркая молния прорезала мрачное небо, вода в озере словно кипела, и на косматых волнах его, с грохотом разбивавшихся о скалы, плясали блуждающие огни. Но властный и звучный голос Абрасака покрывал шум бушевавших стихий; он продолжал звонить, произнося заклинания, и на темном небе молнии вырисовывали теперь геометрические и иероглифические знаки.
      Вдруг появился зеленоватый свет, и на его белесоватом фоне обрисовались четыре странные фигуры. Одна была красная, как из раскаленного металла, с большими огненными крыльями; вторая сероватая, туманная, с волнующимися крыльями, неопределенными очертаниями и светлой, голубоватой звездой; третья зеленоватая, с темным отливом, волновалась словно море, и на голове ее был венец, напоминавший гребень волн; наконец, четвертая, приземистая, черноватая, как бы испещренная багровыми жилами, носила на голове повязку, украшенную рубинами, изумрудами и аметистами, а посредине повязки как будто горел
      яркий огонь. На призыв могучего чародея явились четыре гения стихий.
      – Что тебе надо от нас, сын Земли? Страшные произнесенные тобою заклинания свидетельствуют о твоем могуществе, – произнес гортанный, точно издалека донесшийся голос.
      – Ты просишь, чтобы полчища стихийных духов были соединены с тобой, повиновались и служили тебе? Да будет по твоему желанию, так как велика твоя сила, – ответил другой голос на просьбу Абрасака.
      Руки четырех гениев соединились в руке Абрасака, а затем появились туманные толпы стихийных духов и на магическом жезле дали клятву верности и послушания своему новому господину.
      С глухим грохотом исчезли гении, а туманные тучи стихийных духов окружили Абрасака, ожидая его приказаний.
      – Удалитесь, духи земли, огня и воды; а вы, духи воздуха, останьтесь и выслушайте мои повеления.
      Он прочел длинный перечень имен и затем прибавил:
      – Идите, разыщите названных мною духов и приведите их сюда.
      Словно сметенные ветром, исчезли духи воздуха, а Абрасак сел в ожидании на камень и отер струившийся по лицу пот. Смутная тоска сдавила его сердце. Те, кого он вызвал, были его друзья, помощники, товарищи по оружию и интригам в давних приключениях, которые доставили ему трон, но и закончили бы виселицей, не спаси его вовремя Нарайяна. Это были все-таки деятельные и энергичные, хитрые и смелые сотрудники, именно такие, какие ему нужны были в настоящую минуту при основании затеянного им царства и вообще для пособничества в его опасном предприятии. Но явятся ли они? Наука вполне доказала ему, что часть их была уже развоплощена, но вызвать их не удалось, однако, по неизвестной ему причине. Приступив снова к заклинаниям, он смотрел на озеро, и вдруг послышался смутный шум, который усиливался, превращаясь в глухой грохот.
      Вода словно вскипела, а по волнам прыгали быстро приближавшиеся разноцветные огоньки. Абрасак выпрямился и, содрогаясь, поднял руки, начертав в воздухе каббалистические знаки, загоревшиеся фосфорическим светом. Порхавшие теперь вокруг него огоньки затуманились, а затем приняли человеческий образ, и блестевшие глаза их уставились на него.
      – Давние друзья и товарищи! Я призвал вас, чтобы сделать вам предложение. Желаете ли вы воплотиться в человеческое, вещественное тело и наслаждаться радостями жизни, вместо того чтобы блуждать в пространстве? Согласны ли вы взамен этого помочь мне покорить и поработить дикие, населяющие эту землю орды, а если понадобится, то и воевать вместе со мною?
      – Дай нам жизнь с ее благами, и мы поможем тебе сделаться самым могущественным царем этой планеты, – ответили звучавшие страстным желанием голоса.
      – Благодарю, друзья, желание ваше исполнится. Но почему не привели вы всех, названных мною? – сурово спросил он призрачных, кружившихся около новых его слуг.
      – Владыка! Одних не оказалось среди приведенных сюда душ, потому, что они остались жить на умершей Земле, а другие находятся среди землян, привезенных сюда магами; но нам воспрещено проникать в их область, – послышались странные слабые и несвязные голоса.
      Бешеная злоба мелькнула по лицу Абрасака, но он сдержал себя. Подойдя к жаровне, он положил на нее угли, которые мгновенно раскалились добела, и плеснул на них из чаши. Тотчас же поднялся густой дым кроваво-красного цвета, и повеяло одурявшим ароматом.
      Как насекомых притягивает огонь, так и кучка теней бросилась на дым и на мгновение скрылась в нем. Когда же дым рассеялся, вокруг угасшего треножника оказалось человек двадцать. Их плотные тела совершенно походили на обыкновенные живые, и они торопливо подошли к Абрасаку.
      – Теперь возьмите эту чашу, – сказал он, – и каждый пусть отхлебнет из нее глоток. Этот божественный напиток одарит вас полной жизненной силой и продолжительным существованием.
      Все с жадностью отпили и свалились на землю, словно от головокружения. Но слабость эта была лишь минутной; а когда они встали на ноги, то это были уже вполне живые люди, полные сил, энергии и мужества. Они протянули руки Абрасаку и благодарили его за бесценный дар.
      Тот дружески их приветствовал, а одного даже горячо поцеловал.
      – Снова мы вместе, друзья, чтобы трудиться и победить судьбу. Но можно ли было думать, Жан д'Игомер, в то время, когда бунтовщики тебя убили около меня, что мы встретимся в ином мире?!
      – В котором ты, царь мой и брат, сделался богом, дарующим жизнь, нисколько не изменясь притом. Ты остался таким, как и был в то время, а я перенес с тех пор много жизней, – весело ответил носивший имя Жана д'Игомера.
      – Если я не изменился внешне, то переменил имя. Я зовусь теперь Абрасаком и представляю собою беглого мятежника, вырвавшегося из города-тюрьмы, населенного шайкою тиранов. Впрочем, прежде чем предпринять что-либо, друзья из пространства, я расскажу вам о любопытных приключениях, приведших меня сюда.
      – Благодарю за доверие, но если ты хочешь завершить свои благодеяния, то дай нам поесть. Я умираю с голоду, да, полагаю, и все друзья испытывают то же самое, – заметил один из оплотненных – высокий и толстый, с красным лицом и обладавший, по-видимому, геркулесовой силой.
      Слова эти покрыл общий хохот, а потом Абрасак воскликнул:
      – Рандольф не изменил своим вкусам, но в настоящее время я могу предложить пока лишь очень скромный ужин. Чем богат – тем и рад. Пойдемте пока в мое временное жилище и унесем туда все находящиеся здесь предметы; там, наверху, я прикажу подать все, что найдется самого сытного.
      Дойдя до пещеры, Абрасак остановил друзей у входа, а сам вошел и сделал заклинания, приказав своим невидимым слугам принести как можно более сытный ужин.
      Через некоторое время послышался треск, похожий на шум сухих листьев под ногами, и в воздухе закружились огненные и дымные шары; затем появилась сероватая масса, окруженная неясными облачными существами, и все вдруг стремительно рассеялось. Тогда на земле оказались расставленные на широких, представлявших скатерть листьях горшки, коробки и чашки из дерева, соломы и коры, но все это было грубо по виду и работе. В них были разные плоды, несколько сырых рыб, сотовый мед, молоко, слегка бродивший фруктовый сок и, наконец, самое существенное представляла собою большая живая коза, крепко связанная, чтобы не могла шевелиться.
      – Готово, друзья. Надо пока удовлетвориться этим скромным кушаньем, потому что на этой земле не существует еще кухонь, где мои духи могли бы раздобыть съестное; а в городе тиранов хотя всего в изобилии – и посуды, и всяких вкусных вещей,
      – нельзя ничем поживиться – заметил Абрасак с гримасой, прикрепляя к стене сделанный им до своего ухода блестящий шар, озаривший пещеру голубоватым ярким светом.
      Теперь можно было разглядеть, что сотоварищи Абрасака, вызванные из пространства силою первородной эссенции, были красивые люди в расцвете сил, с умными лицами и смелым взором. Абрасак сделал удачный выбор и с такими помощниками многое мог предпринять.
      Называвшийся Рандольфом, осмотрев провизию, нашел ее сносной, но прибавил, что рыба и животное назначались, конечно, на съедение, есть же их сырыми и живыми ему противно, а потому предложил приготовить редкое угощение, если их повелитель даст огня.
      Абрасак зажег несколько смолистых ветвей и разрешил другу делать все, что желает, после чего Рандольф кое с кем из товарищей вышли из пещеры. Спустя час друзья уселись вокруг дымившегося жаркого, от которого отказались только Абрасак и Жан д'Игомер.
      По окончанию ужина Абрасак объявил, что предлагает товарищам воспользоваться тем, чего они давно были лишены – сном
      – небесным даром, без которого земной человек не в состоянии был бы вынести ни горе, ни радости жизни. Совет был одобрен, и вскоре громкий храп возвестил, что выходцы из астрального мира наслаждались первым благом их нового существования.
      На следующий день перед уединенной, затерянной в горах пещерой, заседал необыкновенный совет. Обступив Абрасака, сотоварищи его внимательно слушали излагавшиеся им планы действия, конечной целью которых была война против магов и осада божественного города.
      На огромном континенте достаточно простора для множества государств, но для того, чтобы удачно провести столь огромное и опасное предприятие, нужны многочисленная армия, оружие, порабощенные народы, наконец, города, селения и многое, на что требовалось и время, и труд.
      – Знаешь ли ты, где живут дикие племена, которые мы должны покорить? Здесь все кажется пустым и необитаемым. Затем нам нужно каждому по такому же крылатому коню как твой Мрак, чтобы мы могли следовать за тобою; а то пешком это невозможно по такой девственной земле, – заметил один из присутствовавших.
      – Ты совершенно прав, и я надеюсь вечером получить коней. Я приказал Мраку привести нам собратьев, и он, как видите, уже отправился.
      – Каким образом отдаешь ты приказания Мраку? Неужели он так смышлен, что понимает человеческую речь? – спросил Жан д'Игомер.
      – Как раз наоборот. Это я понимаю его и говорю с ним на его языке, – смеясь, ответил Абрасак и прибавил, заметив удивление товарищей:
      – Видите, в оккультной науке существует коренной язык и указан музыкальный ритм, приспособленный к звуковому обмену разных пород животных, начиная с насекомого до животного наиболее близкого к человеку по умственному и физическому развитию. Знать это необходимо, и ни один адепт не может достигнуть высшей степени посвящения, пока не овладеет вполне искусством быть понятным животному, чтобы покорить его и привести к послушанию, но и со своей стороны разумеет его. Весь секрет основан на звуковой ритмичности. Кое-какие остатки столь чудесной и полезной науки сохранились на умершей Земле, среди деревенских колдунов, цыган и т.д., которые ухитрялись говорить с лошадьми, уводить за собой кошек, крыс, волков; индусы умели говорить со змеями. Вы, наверное, слышали о подобных явлениях в прежнее время; но случаи эти были, конечно, редки и единичны.
      Я изучал это искусство систематически. Добрейший Нарайяна обстоятельно наставлял меня, восторгаясь моими успехами и усердием. О! Знай он, к чему приведут впоследствии его уроки, то был бы, конечно, в меньшем восхищении!… – и Абрасак громко рассмеялся, поддерживаемый остальными.
      Мне известно, что здесь существует народ, если его можно так назвать, очень многочисленный и еще близкий к животному состоянию, и я рассчитываю воспользоваться им не только как рабочей силой, но и как воинами.
      – А знаешь ли ты, где найти их? Ведь континент очень обширен, по твоим словам? – опять спросил Жан д'Игомер.
      – Конечно, но у меня есть карта планеты… Что вы глаза вытаращили? Неужели думаете, что маги со своими птенцами приехали в совершенно неведомый им мир? О, нет! Приготовления к переселению сюда шли уже многие тысячелетия. Посланные в новый мир изучили для того все три царства, чтобы будущие переселенцы скоро нашли все им необходимое. Всем адептам и ученикам вменено было в обязанность тщательно изготовить подробные карты континента, а также рисунки и образцы фауны, флоры, минералов, одним словом, ознакомиться со всеми богатствами планеты.
      По мере возможности я воспользовался этими указаниями и даже срисовал наиболее необходимые карты. Таким образом, я могу отчасти осмотреться; но, к сожалению, в моих познаниях, увы! существуют пробелы, потому что другие маги недоверчиво отнеслись ко мне, не любили меня, как мне известно, и чинили мне разные препятствия.
      – Может быть, они предвидели, что ты окажешься для них опасным, и, конечно, были неправы, давая тебе возможность приобретать столь огромные познания, – сказал Жан д'Игомер.
      – На мое счастье, Нарайяна не разделял их подозрительности, а его беспечность помогла мне добыть наиболее необходимые магические предметы, – насмешливо прибавил Абрасак.
      Обсудив подробности первых намеченных работ, Абрасак поднял свою чашу из коры и торжественно провозгласил:
      – За успех нашего предприятия! Подобно архаическим завоевателям на нашей умершей матери Земле, стремимся мы покорить новый мир и основать великие царства. Кровью добудем мы победу и владычество; значит, знамя наше будет красно, как кровь, и огонь отметит пройденный нами путь.
      – Клянемся в верности багряному знамени и тебе, Абрасак, нашему благодетелю, главе и предводителю! – торжественно и серьезно произнесли они.
      С этого дня началась деятельная подготовительная работа. Главный штаб Абрасака усердно изучал язык крылатых драконов, дабы быть полными хозяевами перевозочных орудий, воспоминанию о которых было суждено сохраниться в преданиях и сказках, имеющих всегда правдивое основание.
      Мрак привел стаю великолепных животных, но диких и недоверчивых; однако Абрасак бесстрашно подошел к одному из них, приласкал его, и животное успокоилось после того как он поговорил с ним. Это успокоение повлияло на других, и все стадо осталось мирно пастись в долине.
      Когда искатели приключений окончательно освоились со своими крылатыми конями и приручили их, то решили пуститься в путь, сохраняя пещеру как главную квартиру, где оставалась часть вещей, привезенных из города магов.
      Покинув гористую местность, воздушные всадники направились к громадным равнинам, где на тысячи и тысячи верст расстилались девственные, непроходимые леса.
      Там жило население, которое Абрасак намеревался подчинить и использовать для своих планов. Эта порода великанов, едва вышедших из животного состояния, мало развитых умственно, с дикими, жестокими и грубыми инстинктами, жила уже семьями и образовала нечто вроде отдельных племен, имея в каждом особого главу и одного высшего, общего для всех царя.
      Прилетев к лесам, воздушные всадники сошли на землю, и Абрасак приказал товарищам остаться ожидать его, а сам спокойно и решительно ушел в вековую чащу.
      Пройдя известное расстояние, он остановился на небольшой прогалине и, поднеся к губам маленькую волшебную флейту, начал играть. Мелодия была странная; звуки лились то звонкие, пронзительные и живые, словно призывавшие кого-то, то медленные и заунывные, как сдержанные рыдания.
      По прошествии довольно продолжительного времени лес как будто ожил; донесся сначала отдаленный, но быстро приближавшийся шум ломавшихся с треском деревьев, тяжелый топот толпы, под ногами которой дрожала земля, и гортанный гул голосов, похожий на звериный рев. Потом из зеленой гущи стали появляться какие-то отвратительные и безобразные существа.
      Это были большеголовые великаны со скотскими чертами лица; толстые, коренастые тела их поросли красновато-бурой шерстью, а длинные, мускулистые и огромные руки снабжены были страшными крючковатыми когтями. Одни опирались на огромные узловатые дубины, другие несли их на плечах. Они остановились как вкопанные, уставившись на Абрасака хитрыми и жадными взглядами маленьких, глубоко впалых глаз. Он же перестал играть и стал издавать какие-то странные и беспорядочные звуки, которые как будто были понятны вновь прибывшим, потому что они понемногу стали приближаться, испуская звуки подобно Абрасаку, с видимым любопытством разглядывая стройный стан невиданного доселе незнакомца в белом одеянии. Мало-помалу они столковались и стали понимать друг друга. После этого некоторые из великанов побежали в гущу леса, а оставшиеся продолжали внимательно слушать Абрасака и отвечали ему по временам гортанными звуками. Потом ушедшие вернулись снова, неся на плечах существо одинаковой с ними породы, но гораздо больше ростом, да и лицо его, столь же безобразное, казалось несколько более разумным. Он тотчас же вступил в разговор с Абрасаком, и слова того доставляли ему как будто удовольствие, судя по тому, что он по временам слегка вскрикивал, показывал огромные острые зубы и размахивал палицей, которая могла бы убить слона.
      В конце разговора Абрасак достал из висевшего на поясе мешочка цепь из больших, блестевших как золото, металлических колец; посредине было что-то вроде медальона с подвесками, звеневшими при малейшем движении, и поднес главе племени, своему будущему союзнику.
      Тот, обезумев от радости, громко закричал, сорвал бывшее на нем ожерелье и надел на шею полученный подарок; потом, прищелкивая языком, он принялся скакать по лужайке, под рычание своих подданных, которое, по-видимому, должно было выражать их восторг.
      Когда взрыв веселья утих, возобновились начатые переговоры. Страшный повелитель народа великанов передавал, вероятно, своим подданным приказания, которые они встречали криками, рычаньем и свистом на разные лады.
      Все остались, видимо, довольны, судя по тому, что некоторые из великанов сопровождали гостя, когда он выходил из леса, но не тронули ни его, ни его спутников, смотревших на них со страхом и отвращением в душе, но дружески приветствовавших страшных чудовищ по приказу Абрасака.
      Тотчас же вскочили они на крылатых коней и поднялись в воздух, возбудив суеверный ужас среди дикарей.
      Вернувшись в пещеру, Абрасак сообщил друзьям, что заключил договор с туземцами, разрешившими ему выбрать в их владениях любое подходящее ему место, обещая со своей стороны помочь в работе по постройке города и жилищ для великанов, которых Абрасак называл презрительно «обезьянами».
      На следующий день Абрасак с товарищами отправился в сопровождении нескольких великанов в лес, который осмотрел и выбрал место для будущего города. Часть обширных лесистых земель оказалась гористой и там, на высоком плоскогорье, решил Абрасак построить город.
      По приказанию главы племени великаны принялись за работу, исполинскими руками выворачивая с корнями вековые деревья девственного леса, и понемногу площадь была расчищена, а потом и выровнена.
      Абрасак поселился теперь в лесу с приятелями, а те научились уже объясняться с великанами, и под их руководством, из выкорчеванных деревьев дикари сложили грубые по виду и работе дома, которые им казались великолепными.
      Затем предназначенную для города местность обнесли циклопической оградой из громадных каменных глыб, устроили колодцы и сараи для съестных припасов.
      Согласие с рабочими было полное благодаря тому, что Абрасак, пользуясь обилием плодов, делал из сока их крепкое питье, которым после трудового дня и угощал работников, находивших его превкусным. Другие племена стали искусно подражать первым и основывали поселения в различных местах обширных лесов. Таким образом, огромное население «обезьян», как назвал их Абрасак, стало понемногу жить оседло; влияние Абрасака росло с каждым днем, и он еще усиливал его, применяя свои магические познания.
      Так, например, он внезапно появлялся среди рабочих, отдавал им приказания и так же неожиданно исчезал; иногда дом его видели в огне, который нельзя было потушить, а между тем пламя не сжигало постройки из смолистого дерева. Кроме того, он с изумительной быстротой излечивал язвы, раны и различные болезни; но самое сильное впечатление произвел на дикарей следующий случай. Во время сооружения городской стены один из работников выказал лень и даже строптивость; а когда Абрасак строго его выбранил, угрожая бывшей в его руке тростью, чудовище пришло в бешенство и, размахивая крепкими, как молот, кулаками, бросилось на Абрасака. Хотя сравнительно с дикарем-великаном тот казался ребенком, но не смутился, а бесстрашным, пламенным взором впился в налитые кровью глаза чудовища и поднял бывший в руке магический жезл. Словно пораженный ударом молнии, дикарь мгновенно замер в той же позе, с поднятыми руками, и лишь судорожное подергивание лица указывало, что он жив и чувствует силу, пригвоздившую его к земле.
      Вся кучка рабочих была объята ужасом, и Абрасак увел их, оставив в одиночестве виновного, лишенного возможности двигаться.
      Только на следующие сутки освободил он великана, полностью укрощенного, и тот ползком приблизился к нему и лизал его ноги.
      Абрасак помиловал его, но строго объявил, что если кто-либо осмелится впредь бунтовать и поднимет руку на него или одного из товарищей, то будет наказан таким же образом и останется недвижим до тех пор, пока не подохнет с голоду.
      Весть об этом происшествии быстро разнеслась по всем племенам, внушая страх и почтение к необыкновенным существам, которые могли располагать жизнью и смертью, а по желанию взлетать в небо и исчезать.
      У подножия плоскогорья, на котором возвышался город, протекала между скалистых берегов широкая и глубокая река. Там из огромного древесного ствола выдолблена была первая лодка, а из связанных бревен построен первый плот. Нельзя описать радость великанов, когда их обучили пользоваться ими и они без устали плавали по реке, а на плоту привозили плоды, орехи и дичь, которые доставляли в городские склады.
      Дикари все более и более привыкали к работе, и Абрасак убедился, что даже у первобытных людей потребность в труде была врожденной, удовлетворявшей их и развивавшей их способности.
      Ни на минуту не терявший из вида главную свою цель, Абрасак начал формировать войско для осады города магов, а в товарищах своих имел преданных и деятельных помощников.
      Медленно, но непрерывно велось обучение грозных дикарей, с возраставшей ловкостью вырезавших стрелы, вязавших луки, выделывавших кистени, грубые кремневые топоры и прочее оружие. Образовывались многочисленные отряды, и если вооружение и боевое обучение солдат-исполинов еще не достигли совершенства, то дух был превосходен, а участившиеся кровавые стычки доказывали, что воинственный пыл был вполне пробужден.
      Подобно тому, как брошенный в воду камень образует круги, идущие все дальше от места падения; так и просветительное, вызванное Абрасаком движение захватывало все шире отдаленные племена необозримых лесов. Всюду выкорчевывались деревья, расчищалась земля и строились первобытные, нравившиеся дикарям дома с плоской крышей.
      Итак, все шло как будто очень хорошо, а между тем Абрасак не был доволен, и часто лицо его омрачалось, а кулаки бешено сжимались. Его мучило воспоминание об Уржани, и грызла ревность. Намерение похитить ее и сделать своей женой оставалось непоколебимым, тревожа его днем и мучительно преследуя по ночам; но бывало, что его охватывала ярость и спесивая голова печально склонялась, когда он окидывал взглядом то, что его окружало. Где поместит он дочь мага, привыкшую к изысканной роскоши и красотам искусства во всех его видах? В настоящую минуту она должна жить в сказочном дворце Нарайяны, высеченном словно из исполинского сапфира. Там все – искусство, красота, гармония, начиная с великолепных садов, полных редких птиц, цветов, веселья, фонтанов и до мельчайших украшавших комнаты безделушек.
      С врожденной железной волей стряхивал он с себя минутную слабость и отчаяние, решив, что Уржани должна будет довольствоваться тем, что он сможет временно предоставить ей; а затем, когда будет завоеван город магов, он сложит все свои сокровища к ногам обожаемой женщины.
      Несмотря на такое решение, он всеми способами старался приготовить для будущей пленницы самое красивое и удобное жилье. Путем изысканий ему удалось открыть копи различных минералов и его мощным слугам пришлось добывать огромное количество этого богатого материала; но когда он начертил план постройки дворца, и пришлось приступить к решению задачи, как применить все эти богатства, то пришел в бешенство.
      – Мне кажется иногда, что я сойду с ума. Все отдал бы я на свете, чтобы растерзать кого-нибудь из этих проклятых магов или взорвать дрянную планету, на которой ничего нет, кроме чудовищ, пустого астрала и гнезда эгоистов-тиранов! – в ярости воскликнул он.
      – Я не понимаю тебя, – заметил удивленный Жан д'Игомер, бросая кусок глины, из которой пробовал слепить вазу. – Помимо твоих уродливых подданных, есть же здесь порядочная колония землян, да и мы положим, наконец, основу прекрасной породы воинов, царей и священнослужителей, как только возьмем прелестных магинь, которых ты нам обещал. И как может быть пустым астрал этого мира? Я из него вышел и уверяю, что он очень населен и наполнен…
      – Ах, ничего ты не понимаешь! – с неудовольствием возразил Абрасак. – Я говорю, что астрал пуст, потому что в нем нет ни одного клише, которым я мог бы воспользоваться, так как мне известен магический способ, как вызывать и уплотнять астральные клише. Чему ты удивляешься? Что такое галлюцинация, марево и т.п.? Это – вызывание и бессознательная материализация астрального клише; вызывание частичное и случайное, правда, делаемое невеждою, но суть явления не меняется, когда оно вызвано магической сознательной силой ученого. Находись мы теперь еще на нашей старой Земле, я мог бы свободно выбрать астральное клише любого дворца, – хотя бы дворца Семирамиды, – вызвать его, уплотнить и придать ему действительность настоящего здания на определенное время и даже навсегда. Я мог бы это проделать, и здание было бы готово, и таким же точно способом можно было бы его обставить. Но в этом проклятом новорожденном мире еще нет художественной архитектуры, а клише шалашей или дуплистых деревьев, населенных «обезьянами» вроде наших, мне не нужны. Нет здесь даже скрытых сокровищ, из которых слуги мои могли бы добыть для меня разные хорошие и драгоценные вещи. Что же касается прекрасных магинь, то их еще надо добыть!… Но мы достанем их, клянусь! – прибавил он вдруг, оживляясь и потрясая сжатым кулаком. – А так как все они первоклассные искусницы, то и сделают нам все необходимое – как нарядное одеяние, так и художественную утварь.
      Жан д'Игомер рассмеялся, очень довольный.
      – Будем надеяться, что это счастливое время скоро наступит, и судьба пошлет мне в супруги белокурую красавицу с белоснежным лицом и сапфировыми глазами. Таков мой идеал женской красоты.
      Абрасак вдруг звонко, насмешливо захохотал.
      – Воображаю, какой шум они поднимут, когда я сочетаю их с кавалерами вроде вас – амфибиями двух миров – и вовсе не похожими на приторных господ божественного города, напичканных добродетелями и идеалами… Но все это – дело будущего, а пока надо приняться за работу и приготовить нашим дамам возможные удобства.
      И действительно принялись за работу. Сооружаемый Абрасаком дворец, хотя и был из драгоценного материала, выходил тяжелым, не изящным, с четырехгранными колоннами и неуклюжей плоской крышей. Выделывали также и посуду из золота или серебра, но все эти предметы первой необходимости отнюдь не могли притязать на художественную красоту.

      В то время как Абрасак готовился таким образом к смелому нашествию и украшал по возможности будущее жилище обожаемой женщины, в городе магов праздновалось бракосочетание Нарайяны и Уржани.
      Уржани была в простой широкой белой тунике, опоясанной таким же кушаком; голову ее покрывала длинная серебристая фата, прикрепленная венком цветов, в чашечках которых мерцали голубоватые огоньки, а с шеи спускался на грудь на тонкой цепочке золотой нагрудный знак, которым отличалась дочь мага высших степеней. В сопровождении своих родителей, молодых подруг и товарок, тоже посвященных, невеста отправилась в подземный храм, где уже находились Нарайяна, Супрамати, Удеа, Нара, Ольга и еще кое-кто из близких друзей.
      Совершал богослужение Эбрамар, стоя у мистического камня, над которым сверкало имя Неисповедимого. Перед большой чашей с пылавшей и кипевшей в ней первородной материей нового мира стояла чаша меньших размеров, наполненная также веществом, похожим на жидкий огонь.
      Жених и невеста преклонили колени на ступеньке престола, и Эбрамар благословил их под звуки невидимого хора, певшего звучный и нежный гимн. Затем, зачерпнув из малой чаши хрустальной ложечкой жидкого огня, он налил его себе на ладонь и, произнося размеренным тоном формулы, скатал сначала шарик, а потом сделал два кольца, которые и надел на пальцы жениху с невестой. Удивительные кольца эти походили теперь на полупрозрачное золото с разноцветным отливом.
      Далее Эбрамар скатал из того же вещества и положил на головы сочетавшихся два шарика, которые растаяли и вошли, казалось, в них. После всего он дал им выпить из чаши и, возложив руки им на головы, произнес благоговейно:
      – Соединяю вас на общую жизнь и работу. Возноситесь вместе к свету совершенному, к Отцу всего сущего, и всегда свято чтите непреложные, установленные Им законы. Будьте достойны производить от союза вашего не плотию только и сладострастием, а давать существ высших, отважных и сильных борцов на пути добра против «зверя» в человеке, которого предстоит одолеть на этой новой Земле, где возложен на нас столь великий долг.
      По окончании церемонии Эбрамар поцеловал новобрачных, и все отправились в дом Дахира, весь разукрашенный цветами. Там принесли им поздравления рыцари Грааля, принявшие затем участие в пиршестве, которое прошло весьма весело и оживленно.
      Когда наступила ночь, прирученные и походившие на лебедей птицы отвезли новобрачных в ладье во дворец Нарайяны, где у входа их встретили ученики мага, приветствовавшие их и поднесшие им цветы. Так как слуг вовсе не было, то молодые одни прошли затем по безмолвным покоям в опочивальню. Вся комната была белая, и стены, и занавеси, а обстановка поражала изысканной простотой. В украшенной растениями нише, на возвышении, стояла чаша рыцарей Грааля, увенчанная крестом.
      С того момента как Нарайяна вступил в свой дворец, с ним произошла явная перемена. От весельчака и повесы ничего как будто не осталось; красивое лицо его стало серьезно и сосредоточено, а во взгляде на молодую жену читалось глубокое волнение.
      – Уржани! Счастье назвать тебя своей – совершенно незаслуженно, – сказал он, прижимая к губам ее руку. – Несмотря на украшающий меня луч мага, в душе моей таится еще много человеческих слабостей, но я хочу победить их, и ты поможешь мне в этом, потому что в тебе воплощена гармония, исходящая от твоих родителей. Благословенно будь вступление твое под мой кров, добрый мой ангел, и будь снисходительна к своему несовершенному супругу.
      – Я люблю тебя таким, какой ты есть, и вера моя в тебя равносильна моей любви. А теперь пойдем и помолимся. Испросим у Отца всего сущего благословления на наш труд по пути восхождения, – просто ответила Уржани, увлекая его в нишу.
      С окончанием всех торжеств жизнь в городе магов пошла своим обычным режимом. Просветительские школы открылись, и во всех отраслях знания, на всех ступенях его, привезенные с умершей Земли колонисты работали с большим рвением.
      Нарайяна, «самый светский» из магов, как прозвал его Эбрамар, открыл также особую школу развития художественного духа.
      Из среды землян он выбрал незначительное число богато одаренных людей и обучал их музыке, пению, декламации, скульптуре, живописи и архитектуре на основании сокровенных законов магической науки. А для его богатой широкой и гениальной натуры открывалось здесь обширное поприще полезного труда.
      – Ты будешь хорошим администратором, – одобрительно улыбаясь, сказал однажды Эбрамар, после того как посетил школу, предназначенную дать первых художников для царств и храмов нового мира.
      У Дахира также было небольшое число учеников, но он не преподавал в училище вследствие возложенной на него важной работы, о которой уже упоминалось раньше.
      Мало-помалу Калитин сделался его любимым учеником, а его скромность, усердие и интерес к научной работе облегчали преподавание. По установившейся привычке, каждый вечер Дахир уделял час на беседу с ним, и час этот проходил всегда весело и поучительно.
      Как-то раз Дахир заметил, что ученик его чем-то озабочен и несколько рассеян, против обыкновения. С минуту маг пристально смотрел на него, а потом шутливо улыбнулся.
      – Ты рассеян, Андрей, и я вижу, что у тебя в запасе куча вопросов. Почему же ты стесняешься обратиться ко мне с ними? Ты ведь знаешь, что я охотно отвечаю на все интересующее тебя.
      Ничего не заметивший Калитин мгновенно покраснел.
      – Учитель, ты прочел мои мысли, а потому тебе известно, стало быть, что и у меня есть ученик…
      – Так что же! Нет причины стыдиться этого. Наоборот, вполне одобряю, что ты делишься с братом по человечеству приобретенными тобою знаниями. А теперь говори, что хочешь ты узнать?
      – Видишь ли, вчера я говорил с моим приятелем о происхождении человечества, и Николай предполагает, что весь населяющий этот шар род людской образован из духов, пришедших с умершей Земли. Но я иного мнения, основываясь на некоторых уже полученных от тебя знаниях. Вот мне и хотелось бы дать ему последовательное и правильное объяснение по этому интересному вопросу, а к тому же и самому хорошенько его понять, Может быть, Николай и прав, принимая во внимание то, что мы,
      земляне, находимся тут, а раньше нас пионерами здесь были посланные с Земли; наконец, я знаю, что полчища развоплощенных духов также приведены сюда с целью рождения, вероятно.
      Итак, учитель, если это только дозволено и ты будешь добр просветить меня, скажи, откуда происходят населяющие этот мир духи?
      – Твоя догадка верна. Населяющие этот мир туземцы являются детьми этой самой земли и достигли человечности, пройдя через три царства природы. Космические духи следили за восхождением этих духовных масс в периоды низших воплощений, а пионеры-земляне пришли потом. Ввиду того, что нам предназначалось цивилизовать этот мир, то и необходимо было подготовить похожее на нас население, с которым мы могли бы сблизиться.
      – Благодарю. А не можешь ли ты дать мне понятие о прохождении духа чрез три низшие царства?
      – Для этого я нарисую тебе краткую, но обстоятельную картину прохождения духа по пути его восхождения. Многое из того, что я скажу, тебе уже знакомо, конечно, но в общем это поможет просвещению твоего ученика, совершенно несведущего в этой области.
      Начнем с первого момента, когда дух создан невежественным, но одаренным всеми инстинктами добра и зла. Он находится как бы в бессознательном состоянии, как и при телесном рождении, которого дух никогда не сознает.
      Лишь только неразрушимая искра образовала индивидуальность, она прилепляется – если можно так выразиться – к атому материи, своему астральному телу, которое совместно с нею затем преобразуется и совершенствуется. После этого искра и ее астрал соединяются с наиболее простой и грубой материей предназначенной ей планеты.
      Так было, между прочим, с психическими искрами, которые в настоящее время одушевляют туземцев этого шара. Что в основе всякого организма лежит клеточная система, ты и сам знаешь. Скала также образована из множества клеток, и хотя с внешней стороны представляется плотной, тем не менее в сущности она пориста и допускает проникновение воздуха.
      Центром всякой клеточки служит подобная не проявленная еще индивидуальность, назначение которой ограничивается пока тем, что она представляет собою жизненный ток, т.е. проявляет отталкивание или притяжение различных флюидов, вредных или необходимых для поддержания и питания этого мирка. За время пребывания в сфере неорганической природы духовно-астральная сущность представлена наличием инстинкта, хотя бы тем зачатком инстинктивности, например, в химических телах, которую ваша наука называет "химическим родством", заставляющим тела соединяться более или менее быстро или вовсе не соединяться при отсутствии такого родства.
      Хотя такое бессознательное существование длится неимоверно долго с человеческой точки зрения, тем не менее оно весьма непрочно, и для того, чтобы оторвать такую зачаточную индивидуальность от центра, немного надо, раз только она достаточно освобождена предназначенными на то духами от связи с материей. Так, сильные атмосферические толчки, землетрясения и т.д. служат поводом к смене таких невидимых жителей. Миллиарды готовых к отправке интеллектов освобождаются и уносятся образующимися тогда вихрями, а их место занимается другими, стоящими еще на первой ступени существования.
      Перейдем ко второму царству. В жизненном странствовании, переходя через каменные, минеральные и т.п. породы, неразрушимая искра понемногу отделяется от наиболее тяжелых флюидов и приобретает, между прочим, первое чувство – восприимчивость к влияниям извне, к прикосновению. Ртуть, например, чувствует малейшие колебания температуры. Теперь искра готова уже к переходу на следующую ступень, чтобы испытать себя в царстве растительном.
      На основании непреложного и равносильного всюду закона, всякая приобретенная способность должна быть применима с целью совершенствования, и каждое свойство отвечает известной потребности. Приобретенная восприимчивость применяется растением уже для того, чтобы ощупывать окружающее его и удовлетворять свои потребности, ибо все растительное, даже самое низшее, должно расти и стремиться питать себя. Существо пробует свои первые шаги в удовлетворении этих двух потребностей, так как тут уже проявляет работу инстинктивное соображение в умении находить питательные частицы, выбирать полезное, отбрасывать вредное, применяться к обстоятельствам, отыскивать тепло, свет, влажность, избегать препятствия к произрастанию и много других доказательств зачаточной мыслительной деятельности.
      Но при всем этом индивидуальность еще не пробуждена, а душа находится как бы в дремотном состоянии и действует, не отдавая себе отчета в своей личности, т.е. вследствие инстинктивных эмоций. Однако растения с разветвленным уже корнем, ветвями и листьями обладают большею в этом отношении ясностью и образуют особый мир вследствие того, что их клеточная ткань кишит уже невидимыми жизнями.
      В растительном царстве развиваются также враждебные стороны, т.е. два растения могут обладать противоположными флюидами, и в таком случае они не выносят друга друга.
      В растении, таким образом, явно обозначается основа будущего человека: растение пьет, питается, переваривает пищу, спит и имеет нервную систему, восприимчивую к флюидам, теплу, холоду, свету. Следовательно, оно уже готово перейти в животное царство.
      Животная жизнь начинается, конечно, с пород наименее развитых, которые понемногу приобретают свободу передвижения. В этой стадии инстинкт представляет переходную ступень к сознанию и рассудочной деятельности. Чтобы совершенствоваться, работать и развивать свои способности, в животном пробуждаются две великие силы природы, а именно труд и борьба за существование. Оно вынуждено искать себе пищу и защищаться от врагов, а значит, думать, соображать и даже лукавить. Затем наступает потребность защищать самку и потомство; причем пробуждается третий могучий двигатель души – любовь, закон притяжения.
      В этом периоде приходят в действие все зачатки добра и зла; животное любит, ненавидит, становится хищным, ревнивым, благодарным, мстительным, хитрым, сладострастным, алчным, но… не имеет еще свободной воли. Пороки его и добродетели ограничены природой, которая воздерживает его от того, что могло бы слишком вредить ему; но, готовясь обратиться в душу человеческую и приобретя указанные могучие двигатели умственной жизни, в животном просыпается сознание ответственности -
      совесть. В характере животного его личность уже весьма ярко выражена, и в сфере своего понимания оно отлично знает, поступает ли дурно или хорошо. Кроме того, в нем уже процветают упрямство, леность, непокорность, и оно испытывает страх наказания. В животном совесть представляет уже внутренний и неподкупный голос, ведущий его к исполнению долга, и служит инстинктивным основанием совести человеческой, но в иной степени развития, понятно.
      – Прости, учитель, еще за один вопрос: есть ли у животного также духовный язык, т.е., может ли оно, подобно человеку, обмениваться мыслями? – осведомился Калитин.
      – Несомненно, у животного есть свой духовный язык, но с ограничениями, соответствующими той степени развития, на которой оно находится. Пойми, что в животном одинаково таится божественная психическая искра, одаренная всеми теми зародышами развития, какими обладает человек, или даже дух совершенный, в которого ему предназначено обратиться. Значит, существуют и корни языка мысли, на котором ему придется говорить; а так как ему подобные стоят на одинаковой с ним степени развития, то они прекрасно понимают друг друга.
      – А имеет ли животное представление о смерти?
      – У нормального животного, даже довольно низкой породы, существует представление о телесной смерти, которой оно боится, и оно старается избегать могущих вызвать ее случайностей. У высшего животного есть даже сознание Божества, т.е. могущества, от которого все зависит. Сознание это, конечно, смутное, темное, но все-таки настолько глубокое, что в опасности или беде оно взывает к Нему.
      Говоря о сознании смерти у животного, забыл прибавить, что ощущения его во время великого перехода в потусторонний мир – похожи с ощущениями человека, стоящего на низкой степени развития. Животное испытывает тот же страх, смущение и сильный, вырывающий астральное тело электрический толчок, а затем наступает полное беспамятство. Наоборот, пробуждение его в том мире и возврат сознания совершается быстрее и легче, нежели обремененного преступлениями человека. А теперь мы подошли к великому моменту, когда начинается человеческая жизнь души.
      – И вместе к тому моменту, когда душа, по странной случайности, пятится как будто назад, так как большинство людей, в особенности в диком состоянии, бывают более грубы, враждебны, свирепы, мстительны и жестоки, нежели животное, – со вздохом заметил Калитин.
      – Это верно. Дух животного, сделавшись человеком, становится на вид хуже, потому что его не сдерживают более мудрые законы природы, бывшие ему до этой поры неприступной преградой. Но это не означает, собственно, что он идет назад, ибо в глубине его души таятся все приобретенные им добрые качества, а его увлекают до помрачения рассудка грубые, разнузданные страсти вследствие полной свободы их проявления. Только со временем, в жизненных испытаниях, он успокоится, научится преодолевать себя, начнет смотреть на все правильно и обуздает свои инстинкты.
      Представь себе, например, диких обитателей этого мира, если бы им внезапно открылись тайны нашей науки и они явились бы обладателями того могущества, которым располагаем мы. Подумай, как бы они их применили? Ослепленные, не зная, что делать с сокровищами, которыми они не умеют пользоваться, не сдерживаемые более обязательным послушанием, они стали бы наглыми, расточительными злоумышленниками, опасными как для себя, так и для других, пока не достигли бы должного равновесия.
      – Понимаю, учитель, но об одном также очень любопытном предмете ты ничего не сказал мне. Мы, люди, пользуемся великим благом иметь духов-покровителей, невидимых наставников, которые вдохновляют, поддерживают и также оберегают нас от невидимых нашим грубым глазом врагов. Как же обстоит дело относительно животных? Мне кажется, раз им предназначено стать людьми, им следовало бы также иметь какое-нибудь оккультное покровительство.
      – Ты совершенно прав. На всем пути восхождения неразрушимая психическая искра имеет покровителей, соответствующих степени его развития. Чем ниже дух на лестнице совершенства, чем менее очерчена его индивидуальность, тем менее обращают внимания на него лично; но по мере того как сознание индивидуальности отделяет его от массы, наблюдение за ним становится более необходимым. Ты согласишься, конечно, что понимать и направлять дух инфузории легче, чем твой, а потому твой руководитель должен быть совершенно иного склада, нежели у инфузории.
      В этом, как и во многих других вопросах мирового хозяйства, все, конечно, должно быть в соответствии. Так, чтобы направлять первые шаги мира животного, назначаются также духи животных, но стоящие много выше их по развитию. Такая работа не только развивает их способности, но служит им полезным занятием; в то же время они расплачиваются за то, чем сами некогда пользовались.
      В виде такого непреложного взаимоотношения великая эволюция идет подобно бесконечной цепи, движимая единым законом, поднимаясь медленно, но твердо, начиная с души, не осознающей себя, еще бесчувственной, но связанной с атомом материи, один другому помогая, друг друга поддерживая и постепенно доходя до духа совершенного. Но и здесь еще далеко не конец. Громадная идущая вверх спираль поворачивает, так сказать, и те, кто достиг известной высоты, спускаются вновь, чтобы работать, блюсти, руководить, поддерживать тех, кто еще поднимается; кольцо замкнуто, и это perpetuum mobile никогда не останавливается.
      Дахир задумчиво умолк, Калитин также погрузился в свои думы и только через минуту заметил:
      – Благодарю, учитель. Чем более посвящаешь ты меня в тайны творения, тем ничтожнее и невежественнее себя я чувствую. Слепцами проходим мы к таинственной лестнице совершенства, которая развертывается внутри и вокруг нас. Когда окинешь взором общую картину пройденного и остающегося впереди пути, тогда только начинаешь понимать непостижимую мудрость, создавшую это исполинское движение, управляемое столь простым законом, которого тем не менее вполне достаточно, чтобы содержать в совершенном порядке такие разнообразные и многочисленные его следствия.
      – Да, друг мой, Мудрость неисповедимого Существа непостижима для нас, атомов, а между тем бесконечная благость Создателя одарила нас силой подняться до Него, понемногу изучая величие Его творений, и соединиться с Ним порывом души. Те же, кто в невежестве своем отрицают существование верховного Существа, надутые своим мелким людским тщеславием и опутанные нелепыми рассуждениями, всегда казались мне невыразимо смешными.
      – Ты вполне прав, учитель. Одно лишь невежество способно породить неверие и небытие; тот же, кто понимает, насколько мудры и чудесны законы, правящие развитием души, не может быть атеистом.
      Он умолк, а после минутного размышления добавил:
      – Скажи, учитель, как может человечество после целого ряда веков прогресса и умственного труда, погрузиться в такой общественный, религиозный хаос, подобный тому, который я имел несчастие пережить на умершей Земле?
      Не могу себе представить, как могли дойти до такого падения ученики ваши, те избранные, которым выпало на долю счастье знать вас, пользоваться вашими уроками и понимать непреложные, правящие нами законы. Даже для наших учеников, существ низших, но просвещенных вами, такое страшное падение составляет загадку.
      – Мы и вы все, бессмертные, привезенные сюда нами, составляем особые существа, вырванные судьбою из среды заурядного человечества, и я надеюсь, что ни один из вас не очутится в среде отсталых.
      – Отсталых? Кого же подразумевать под этим именем? И что совершили они, чтобы заслужить такое название? – с любопытством и тревогой спросил Калитин.
      Дахир грустно улыбнулся.
      – Для того чтобы выяснить этот вопрос, нужно обрисовать в общих чертах ход развития человечества по циклам. Кроме того, в течение циклов, следующих один за другим на той или другой планете, духовное население ее меняется, и те же роли разыгрываются новыми актерами, поднимающимися снизу по общественной лестнице Вселенной. Стало быть, вакханалия, свидетелем коей ты был, явилась просто повторением, только весьма дополненным и шире поставленным подобных же фактов.
      Картина, которую я хочу нарисовать тебе, относится к далекому прошлому нашей старой родины, но повторится и в далеком будущем того мира, где мы теперь находимся. В те времена, когда память о нас, погребенная под пеплом веков, сохранится лишь в сказках и легендах, наставления наши станут не чем иным, как отдаленными, туманными и непонятными преданиями.
      Таким образом, в ту эпоху, когда известный цикл заканчивается какой-нибудь великой катастрофой, актеры мировой сцены разделяются: одни поднимаются на высшую планету, другие спускаются на низшие земли, в качестве насадителей прогресса и, наконец, третьи, весьма развитые умственно, но нравственность которых находится далеко не на одинаковой высоте, остаются на земле и представляют собою «падших ангелов». Таинственное сказание, повторяющееся во всех мирах, как нашей, так и соответствующих ей, систем. Перенесись мысленно ко времени подобного конца цикла. Разбор совершился; одни поднялись, другие спустились, а полчища третьего рода получили от высших судей и руководителей повеление остаться на той же земле, чтобы научить людей, прибывших с низшей планеты, всему, что разум их исследовал, изучил и усвоил относительно веры, общественности, науки и нравственности. «Вы станете во главе этих слабых разумов и обучите их тому, что видели, узнали и чему сами были научены» – таков приговор. Теперь возвращаюсь к «отсталым». Им не особенно льстит возложенная на них, хотя и высокая миссия, и они чувствуют себя очень несчастными. Они разлучены со старыми приятелями, друзьями и недругами, словом, со всей той духовной семьей, на которой в течение многих веков сосредоточивались и привязанности их, и вражда. А тебе ведь известно, что это последнее чувство дает более всего забот среди скуки вечной жизни.
      И оба рассмеялись при этом замечании, а потом Дахир продолжал:
      – Итак, наши «отсталые», рассерженные и полные презрения ко вновь прибывшим духам, все-таки вынуждены так или иначе воплощаться среди них.
      Духи, которых волны периодических переселений разумных масс подняли в новый мир, стоят во всех отношениях ниже прежних его обитателей; они чувствуют себя не на своем месте, словно заблудились, не умея применять и пользоваться всеми предоставленными им сокровищами.
      Однако если плотский покров и забвение многое скрывают от этих «отсталых», то все-таки они не лишены высокого разума, приобретенного знания и интуиции, оживляющей воспоминания. Вскоре «отсталые», рассеянные среди масс, начиная узнавать друг друга – не как отдельных лиц, а как равных, сплачиваются, берутся за обломки уцелевших от крушения преданий, образуют прочную между собою цепь и… становятся повелителями невежественной толпы, которую призваны были вести и поучать.
      Зная, что власть над человеческой совестью самая прочная, хитрые и жаждущие господства «отсталые» снова восстанавливают священство и из глубины храмов, окруженных таинственностью, властвуют над невежественными народами, поклоняющимися им и вместе с тем их страшащимися, ввиду того, что те ходатайствуют за них перед Божеством, без Коего нельзя существовать. Эти законодатели нового цикла говорят – и небезосновательно, между прочим, – что они представители Бога на земле. Но, увы, плохие представители. Тем не менее, они действительно поставлены были высшей волей руководить младшими братьями, установить богопочитание, законы, наметить путь восхождения к Божеству и оживить науки и искусства, хранителями коих они остались.
      Но вместо терпимости и любви, которые должны бы проявлять достойные этого имени наставники, «отсталые» дают полную волю своему тщеславию и эгоизму, пользуясь своими знаниями и применяя силы природы исключительно с целью внушать страх, чтобы упрочить свою власть.
      Из храма вышли все те, кто был необходим для руководства народов: царь, священнослужитель, ученый, врач; но все они ревниво скрывали свою науку, делясь только поневоле обрывками знания, и в какую бы сторону ни обращался пробужденный разум меньшого брата, всюду наталкивался он на непроницаемую тайну.
      – Я не совсем тебя понимаю, учитель, – сказал Калитин, пользуясь минутной передышкой, – мне кажется, что перечисленные тобою сановники должны всегда исходить из центра посвящения, и… ты обвиняешь как будто «отсталых» в сокрытии их знаний под завесою тайны, а между прочим…
      Он вдруг остановился в смущении.
      – Ты хочешь сказать, что мы поступаем так же и нам не следовало бы осуждать своих подражателей? – спросил Дахир, с шутливой улыбкой, бросившей в краску его ученика. – Не оправдывайся. Со своей точки зрения ты прав; но только, знаешь, ведь в песне-то важен тон. Мы соразмеряем истину с разумением и облекаем покровом тайны опасные силы, которые в руках невежд привели бы лишь ко злу и причинили бы неисчислимые несчастия. Но мы с радостью разливаем свет и стараемся научить каждого, способного к восприятию учения. Словом, мы ищем добровольных учеников, а не отстраняем из опасения соперничества с их стороны; мы желаем возвысить души, а не держать их в невежестве, чтобы лишить их возможности препятствовать удовлетворению жажды властолюбия и тщеславия. Что касается царя, священнослужителя или врача, то несомненно, те должны были бы всегда стоять выше толпы по своим знаниям, как душевной, так и телесной природы, и получить особое образование для того чтобы достойно выполнить свое священное назначение.
      Вернемся, однако, к нашему предмету. К чести «отсталых», должен сказать, что среди них встречаются всегда более развитые духи, понимающие свое назначение. Такие-то начинают учить младших и берут учеников, а в помощь им приходят миссионеры. Те, будучи одушевлены истинной любовью к ближнему, выступают из мрака храмов, возвещают великие истины и проповедуют непреложные законы единения и любви. Между этими миссионерами находятся послы божественные, которые пробивают брешь во тьме и дают толчок к прогрессу на несколько веков.
      Время также делает свое. Доходящие до народов крупицы знания и общественный строй, введенный властителями для собственного удобства, приучают к порядку и развивают умы. И вот наиболее деятельные, упорные и разумные возвышаются настолько, что в свою очередь становятся посвященными.
      Конечно, эти новички слишком горды и себялюбивы, чтобы делиться своими знаниями и просвещать низших братьев; они прикрываются клятвой молчания и властвуют еще суровее, нежели их предшественники. Но брешь пробита, и армия учителей все более и более пополняется адептами из низших, подчиненных народов.
      Да и среди самих учителей происходят также большие перемены: значительное число их, исполнив свое назначение, покидают планету, а другие принимают на себя особое назначение и под именем «великих открытий» раскрывают перед современниками какую-нибудь затерянную или позабытую научную тайну.
      Таким образом движется развитие человечества, просвещаемого и подталкиваемого вперед божественными миссионерами, которые вновь возжигают свет истины каждый раз, как тьма слишком сгущается и вера начинает меркнуть. Здесь я должен сделать одно замечание.
      Первые адепты всякого откровения, или, если хочешь, вероучения, всегда бывают воодушевлены великой ревностью и поистине возвышенным пылом, потому что они стоят уже на границе слепоты и полной грудью вдыхают дух истины, которая сулит как будто обновление всему миру. Но по исчезновению высокого проповедника и его первых учеников люди привыкают к свету, а дальнейшие последователи не помнят окутывавшего человечество страшного покрова мрака, и без всякого уже восторга пользуются добытыми для них преимуществами.
      Затем пробуждается столь могучее в человеке зло, и с трудом приобретенный свет становится сперва достоянием немногих, потом затемняется и, наконец, угасает в полном равнодушии, неверии и отрицании…
      Чтобы ты лучше понял меня, приведу тебе примеры из истории нашей умершей родины-Земли и напомню, как состарился, померк и умер Озирис, уступив свое место Юпитеру, которого в свою очередь заменило божественное учение Христа.
      Заметь также, что во все переходные эпохи люди яростно уничтожают то, что прежде обожали и чтили; нет ничего святого для варварских рук фанатиков. Но неистовство это быстро улетучивается, и в недрах новых верований, только в ином виде, развиваются подражатели прошлого.
      Искуснейшие руки, разумнейшие головы захватывают власть, а невежественные и еще отсталые массы оковываются прочной цепью, и вот те, кто более всего гремел против изуверства и деспотизма храмов, создают сами религиозную нетерпимость во всех видах и веками держат человечество под самым жестоким духовным игом.
      Между тем в этой кровавой школе способности развились, даже наименее восприимчивые к знанию догнали своих братьев и, дыша ненавистью и возмущением, взбираются на последние ступени, отделяющие их от «отсталых».
      Они больше всех страдали за время своего долгого и тяжелого восхождения; их более тяжелый и менее гибкий ум проникся громадным тщеславием и узкой односторонностью. Истиной они признают только свое знание, добытое ценой изнурительной борьбы, а право на существование они признают только за тем, что могут осязать и удостоверить посредством своих несовершенных инструментов.
      А так как никакой скальпель не может сыскать душу в рассекаемой ими материи, никакой микроскоп не показал еще им астрального тела, а сами они не в состоянии осязать невидимое, то и постановляют, что существует одна лишь видимая ими материя, а духовное начало дерзко вычеркивается из мироздания.
      Основываясь на законах природы, – тех, которые им известны, конечно, – они проповедуют материализм, небытие заменяет Бога, научная нетерпимость, преемница нетерпимости религиозной, царит полновластно и… вот мы и дошли до последних времен цикла.
      Точная наука, жестокая, непреклонная и материалистическая, растет и процветает; но в ее разветвлениях удушаются и чахнут вера, совесть и законы нравственные.
      Разражается полная вакханалия. Открытия быстро сменяются одно другим и страшные силы природы порабощаются на черную работу; не зная законов, управляющих исполинами пространства, из них делают каторжников, не допуская и мысли, что может случиться происшествие, как было с учеником волшебника, который не сумел обуздать им же вызванные силы.
      Тайные знания, к которым некогда обращались лишь в важных случаях, отдавая их притом только в надежные руки, делаются достоянием толпы, а злоупотребление этими опасными силами, в связи с изобилием дурных, ничем более не сдерживаемых инстинктов, приводит человечество к упадку, свидетелем чего ты и был. А далее наступает момент, когда новая всемирная катастрофа положит конец преступному роду людскому, его науке, преступлениям и злоупотреблениям…
      В этом шествии человечества в течение веков заключается нравственная, политическая и социальная история народов, которые за время известного цикла сменяют друг друга на земле.
      Таков, сын мой, тернистый путь низших народностей, восходящих по незримой лестнице совершенствования. Таков он был, таковым и будет; меняются действующие лица, а роли, добродетели и слабости остаются все те же.
      А теперь нам пора расстаться. Беседа наша затянулась намного дольше обыкновенного, и если ты хочешь получить еще какие-нибудь разъяснения, пусть это останется на завтра.

      Жизнь в божественном городке протекала мирно, посвященная труду. Школы действовали правильно, а в большом храме совершалась особая, высокой важности работа. Иерофанты считали, что настало время устроить в лесах и долинах священные места, куда население могло бы приходить со своими мольбами к божеству, испрашивать у него помощи в скорбях, исцеления в болезнях; одним словом, установить путем веры и молитвы прочную и неразрывную связь между страждущим человечеством и силами добра.
      Для этой цели изготовлялись священные статуи, которые должны были быть установлены поблизости от целебных источников, в областях произрастания лекарственных трав и других благодатных для здоровья местах.
      А изготовление статуй было делом очень сложным, подчиненным сокровенному ритуалу, участие в котором могли принимать лишь высшие иерофанты и получившие уже высокую степень посвящения девственницы.
      В одной из пещер при храме помещалась таинственная, озаренная бледным голубоватым светом мастерская, где находились материалы для работы, притом не иначе как драгоценные.
      Итак, однажды в подземной мастерской находился Супрамати и семь молодых девушек, одетых по ритуалу в белые, стянутые серебряными поясами одеяния с вполне открытыми руками. Супрамати, также в белом облачении и с блестящим нагрудным знаком, был занят около одного из огромных чанов, стоявших вдоль стены.
      В находившуюся в чане массу – нечто вроде теста голубовато-белого цвета – он влил из флакона с золотой пробкой бесцветную жидкость, произнося при этом нараспев формулы.
      Затем содержимое чана перенесли на каменный стол, и Супрамати начал лепить человеческую, еще грубую поначалу фигуру, у которой обозначились пока лишь голова и торс. Во время этой работы семь молодых девушек, взявшись за руки, образовали цепь вокруг работавшего мага и мерно, тихо запели.
      Когда этот скульптурный эскиз был окончен, Супрамати взял кусок теста, положил его отдельно, вылил на него несколько капель первородной эссенции с умершей планеты и размесил его. Потом он подозвал знаком одну из молодых девушек, и та разделила тесто надвое, причем из одной части слепила сердце, а из другой мозг. Супрамати одно поместил в голову, другое в грудь, на место, занимаемое сердцем человека.
      Через несколько дней статуя была готова. Изображала она небесной красоты женщину в длинном одеянии и с такой же вуалью на голове. По законченности работы и удивительному выражению это было высокохудожественное произведение. Затем, в полночь, Супрамати смочил первородной эссенцией, обладавшей все еще исполинской силой, хотя она и была привезена из разрушенного мира, глаза, концы пальцев и ладони рук статуи.
      После этого молодые девушки перенесли статую в смежную пещеру, где поставили ее на престол, воздвигнутый на высоте нескольких ступеней, а вокруг него расположили треножники со смолистыми ветвями, обильно смоченными красным густым, как деготь, веществом, также содержавшим первородное вещество.
      Когда зажгли треножники, все вышли из пещеры, и ее заперли, с тем чтобы в продолжение трех суток никто туда не входил.
      По истечении этого срока пещеру открыли в полночь, и вокруг престола собралось довольно значительное число женщин, большею частью – магинь, но были также и ученицы женской школы. Перед престолом, впереди всех, стали семь дев, присутствовавших при изготовлении статуи, и во главе их была Нара. Из венка, украшавшего ее белокурую голову, сверкали золотые лучи. Женщины держали хрустальные арфы и, положив руки на струны, ожидали от великой наставницы знака, чтобы начать пение и зажечь треножники.
      Нара опустилась на колени и молилась, глядя на статую, принявшую теперь необыкновенный вид. Тело ее словно дрожало под прозрачным покровом, она как будто дышала, а глаза были точно живые.
      Минуту спустя Нара поднялась с колен и обернулась к собравшимся.
      Нара будто преобразилась. Из всего тела ее струился фосфорический пар, дыхание казалось жгучим и окрасилось пурпуром, из тонких пальцев лились потоки света, а голову осенял огненный венец.
      Молилась она со страстным жаром и в этом могучем своем призыве требовала от Божества ниспослать отражение Свое, которое запечатлелось бы на земле для покровительства, помощи и исцеления бедных человеческих существ, слепых и убогих душевно и телесно.
      Вдруг раздался страшный грохот, а свод словно раскололся и исчез; сверху хлынули потоки серебристого света, и на этих облаках, блестевших как снег на ярком солнце, спускалось на престол золотистое изображение женщины неземной красоты. Прозрачный лик дышал глубокой грустью, в больших, неизмеримо глубоких очах светились безграничная благость и милосердие, вся жалость к скорби и тоске сердца человеческого, которое она шла облегчать, и к тем слезам, какие будут литься у ее подножия.
      По мере своего приближения тень становилась как будто плотнее и затем как бы вошла в статую, лоб и грудь которой там, где помещались мозг и сердце, словно воспламенились на мгновенье, окружив всю фигуру широким золотым сиянием. В тот же миг руки статуи поднялись и остались распростертыми, точно она призывала к себе тех, кто к ней приближался, а в глазах бегло мелькнул яркий луч жизни.
      Пропев еще благодарственный гимн, женщины покинули пещеру.
      Через несколько дней после этого длинная вереница жриц покидала городок богов и направлялась в долины. Каждая имела при себе что-то завернутое в белое полотно; а некоторые поочередно несли носилки с каким-то длинным и объемистым предметом, накрытым серебристой завесой.
      Было это на заре, сулившей погожий день, и свежий утренний ветер колыхал длинные прозрачные вуали и легкие белоснежные одеяния.
      Спустившись с нагорной равнины, где возвышался город магов, шествие направилось по тропинке в густой лес и смело вступило в чащу.
      По-видимому, дорога им была известна, и после довольно долгого пути они вышли на чрезвычайно живописную долину.
      Зеленый холм отлого спускался к озеру, противоположный берег которого обрамлен был высокими скалами. Тропинка огибала озеро и привела жриц ко входу в пещеру, скрытую диким виноградом.
      Пещера была обширная и, очевидно, приготовлена уже заранее, судя по тому, что в глубине, на высоте трех каменных ступеней, стоял белый мраморный престол, а над ним виднелась высокая и узкая ниша. Носилки остановились перед престолом, и когда сняли покрывало, то под ним оказалась упоминавшаяся ранее статуя, которую жрицы поместили в нишу. Вверху над углублением была, надо полагать, щель или трещина, через которую проникал свет, и тут же неожиданно заблестел солнечный луч, озаривший статую и пещеру удивительным голубым светом.
      Из стены пещеры бил ключ, хрустальная вода которого вливалась в небольшой природный водоем, а оттуда тонким ручейком вытекала в озеро.
      Нара подошла к источнику и влила в него несколько капель первородного вещества, а потом обильно окропила им же стены пещеры и даже землю. Жидкость почти мгновенно всосалась в камень и землю, а через несколько минут вода словно закипела и окрасилась в голубой цвет. И – странное дело – впадая затем в озеро, вода источника отнюдь уже не смешивалась с озерной, а голубой лентой разрезала волны по направлению к противоположному берегу.
      Нара продолжила свою работу и снаружи при помощи прочих жриц, приносивших флаконы с разнообразно разведенной первородной эссенцией и поливавших ею землю вокруг озера. В этом священном месте все должно было выделять благотворные излияния, иметь силу врачевания различных болезней.
      Основание таких первых святилищ с их чудодейственными источниками преследовало еще и другую, очень важную цель. Младенческие народы, будучи еще грубыми от природы, с их тупым и неразвитым умом, не обладали ни малейшей магнетической, медиумической или интуитивной силой, а между тем из этой толпы предстояло образовать существа восприимчивые – ясновидящих и целителей; словом, надлежало разработать гибкость Духовную, дабы они были способны к совершенствованию.
      Могущественная, заключающаяся в первородном веществе астральная сила, смешанная с водой источников, должна была влиять на астральное тело, освобождая его от наиболее грубых выделений; а почва, пропитанная этой удивительной и нежной субстанцией, должна была породить травы и вообще растительность, или даже влиять на минералы, чтобы придать всему сильные лечебные свойства.
      На первобытное население новой планеты употребление таких растений, купание в чудодейственных водах производили потрясающее действие, которое делало их более восприимчивыми к флюидическим излучениям, обостряло грубые чувства и давало магам возможность влиять на их астральный организм, а затем и пользоваться ими уже как чувствительным и гибким орудием.
      В святилищах, подобных только что устроенному, должны были поочередно жить молодые девушки или женщины, ученицы низшего разряда, чтобы привлекать в пещеру обитателей долин и лесов, приучать их к купанию и питью целебной воды, собиранию и употреблению в дело лечебных трав.
      Благословив молодую девушку, которая оставалась в пещере, Нара с подругами вернулась в город.
      Церемонии, подобные описанным, часто повторялись; на пространстве всего континента, по указанию магов, устраивались такие природные здравницы, где страждущее человечество могло найти облегчение своим недугам. И много таких чудодейственных, весьма сложного химического состава источников, где получают исцеление тысячи больных, обязаны благодеяниям древних первобытных учителей…
      Среди магинь, трудившихся над благоустройством целебных источников, находилась также Уржани, которая неоднократно уже руководила подобными экспедициями. И вот снова начались приготовления к такому походу, а затянуться он должен был на более продолжительное время вследствие отдаленности пещеры, которую собирались открыть. Для этого путешествия Уржани решила воспользоваться отсутствием Нарайяны, отправлявшегося с учениками ведомой им художественной школы за различными нужными материалами.
      К удивлению Уржани, Дахир дал ей список сопутствовавших ей молодых девушек, совсем не тех, что она сама выбрала, а через несколько часов по отъезду Нарайяны отец позвал ее к себе.
      Дахир был в своей комнате, но не работал, а сидел, глубоко задумавшись с озабоченным видом у широко открытого окна.
      Поцеловав отца, "Уржани села против него, а так как мысли ее еще были заняты полученным утром приказанием, то она тотчас же спросила:
      – Скажи, почему я должна взять с собою не тех женщин, которых сама выбрала? За исключением моей подруги Авани все остальные ниже нас и по познаниям, и по посвящению. Значит, воля их менее могущественна и будет много труднее вызвать божественный отпечаток. Кроме того, нас будет меньше обыкновенного числа?
      – Замечания твои справедливы, но отданное тебе приказание объясняется несомненно важными соображениями, и тебе следовало бы знать это, дитя мое, – строгим тоном возразил Дахир.
      Уржани с тревогой взглянула на отца.
      – Ты прав. Прости мой неуместный вопрос. Но по твоему серьезному виду можно подумать, что тебя словно угнетает нечто. Не рассердился ли ты на меня за мою оплошность, или я вызвала твое неудовольствие чем-нибудь иным, может быть, по неведению, сделала какую ошибку? Иначе, что может тревожить тебя, раз мы – вне каких бы то ни было человеческих слабостей и волнений. Нам нечего опасаться ни болезней, ни смерти, в скором времени, по крайней мере; мы недосягаемы ни для бедствий, ни для недоброжелательства, ни для злобы людской.
      Беглая усмешка скользнула по красивому и спокойному лицу Дахира при этих ее словах. Он ласково погладил Уржани по шелковистой головке и ответил дружески:
      – Нет, милая, ты не сделала ничего дурного, и у меня нет оснований быть тобой недовольным. Правда, нам нечего бояться мелких, перечисленных тобою неприятностей, но остаются еще испытания, которые обрушиваются на мага, как и на простого смертного; чем выше поднимаешься, тем сложнее испытания на узкой тропе восхождения.
      Ты забываешь, что мы избежали простой, обыкновенной смерти для того, чтобы сделаться законодателями и просветителями нового мира. Высшая воля поставила нас на этой земле не для того только, чтобы жить во дворцах, наслаждаясь окружающими нас роскошью и красотой, которые мы можем создать благодаря
      нашим знаниям и магической силе. Нет, мы здесь для того, чтобы войти в соприкосновение с грубыми и дикими народами, способными уже, однако, воспринять цивилизацию. Человечество это, ведущее до сих пор почти растительную жизнь, созрело настолько, чтобы разделиться на народности, образовать царства и, сообразно степени своего умственного развития, приступить к великой духовной работе восхождения.
      Дремлющая в растительном периоде своей жизни планета должна пробудиться для горячей умственной деятельности, а с нею вместе закипит также лютая борьба страстей: гордости, тщеславия, вражды и т.п. низменных побуждений. Тем не менее столкновение это послужит толчком к прогрессу и выкует сильные души, которые будут руководить народами.
      В настоящую минуту мы еще стоим в самом низу лестницы, но в первом ударе, который всколыхнет человеческие массы, ты призвана сыграть роль и выдержать тяжелое, но достойное тебя назначение. Подчинишься ли ты ему безропотно и без отвращения?
      Уржани подняла на него чистый и любящий взор.
      – Я твоя дочь и охотно подчинюсь всякому наложенному тобою испытанию; ты ведь никогда не пожелаешь ничего, что превысило бы мои силы.
      – Благодарю, дорогое мое дитя, за такое доверие, и не сомневаюсь, что ты окажешься на высоте своей задачи, хотя она будет тяжка! Ты лишишься благосостояния, которым пользуешься в божественном городе, будешь в разлуке с нами на некоторое время и в дикой обстановке должна будешь сохранить мужество, служить другим поддержкой и руководительницей, благоразумно применять свои познания, оставаться всегда кроткою и терпеливо ожидать часа своего освобождения. А теперь скажи, помнишь ли ты Абрасака?
      – Противного ученика Нарайяны, который бежал, обокрав его? Да, помню. Он всегда внушал мне отвращение и особенно со дня моей помолвки. Абрасак явился с другими учениками поздравить нас, и тогда я случайно уловила жгучий взгляд его, пылавший нечистой страстью и бросивший меня в дрожь. Но Нарайяна был слеп относительно него и постоянно восхищался его умом, – с огорчением закончила Уржани.
      Дахир улыбнулся:
      – С этой стороны Нарайяна прав. Абрасак – человек исключительного ума и исполинской силы воли. На несчастье, нравственность его много ниже ума; тем не менее он совершит великие дела, и его легендарное имя переживет много веков. Хотя теперь он – только преступник, конечно, ослепленный гордостью и безумной, внушенной тобой страстью. Чтобы добыть тебя, он готов взять приступом небо и начнет с твоего похищения.
      Густая краска залила лицо Уржани и тотчас сменилась страшной бледностью.
      – И вы допустите этот омерзительный захват? Знаю, что права не имею роптать на решение верховных магов, но могут ли они желать моего позора? Неужели меня, беззащитную, отдадут во власть животной страсти этого грязного человека?
      – Нет, конечно. Ты будешь ограждена от его насилия, и я сейчас вручу тебе оружие защиты. Принеси мне точеный ящик с моего рабочего стола.
      Поставив ящик на окно, Дахир открыл его и достал тоненькую золотую цепочку с привешенным к ней медальоном в виде звезды, в центре которой дрожала и отливала разными цветами капелька какого-то неизвестного вещества.
      – Надень на шею. Это громадной магической силы талисман; он устроен так, что придет в действие, как только аура Абрасака столкнется с твоей, и оттолкнет его; если же ты захочешь допустить его на близкое расстояние для разговора, например, или пожатия руки, то переверни звезду.
      – Однако если он заметит, что я ношу талисман и прикасаюсь к нему, это животное сорвет его с меня; ведь он достаточно учен для того, чтобы понять магическую силу вещи, носимой дочерью мага о трех лучах.
      – Не бойся. Он никогда и ничего об этом не узнает. Для его глаза звезда невидима. Что же касается способа призвать меня, говорить со мной и Нарайяной, или, наконец, чтобы видеть на расстоянии, что делается у нас, то мне указывать его тебе не для чего: ты получила достаточное для этого посвящение и сумеешь поддержать связь с нами, скрасив этим тоску изгнания.
      – Но все-таки я должна расстаться с тобою, мамой, Нарайяной на неопределенное время и терпеть присутствие и дерзость этого отвратительного человека, – прошептала Уржани, и несколько горьких слезинок сверкнули на ее щеках. – Если бы я хоть знала, по крайней мере, как долго продлится моя ссылка? – с волнением добавила она.
      – Продлится столько времени, сколько потребует борьба Абрасака с Нарайяной; первый будет добиваться удержать тебя, а второй – вернуть к себе обратно. Это будет первая сознательная война на планете, первое вооруженное столкновение, которое пробудит храбрость, соперничество, соревнование и самолюбие, словом – побуждение, разжигающее страсти и способности души человеческой.
      – Но откуда возьмутся войска? Абрасак один, да и Нарайяна также. Где наберут они воинов? Потому что ведь маги не пойдут, конечно, драться, ибо их умственные способности, слава Богу, достаточно «пробуждены».
      Дахир не мог удержаться от смеха.
      – Не будь такой злой, Уржани, к нам, бедным магам. Что же касается войск, то они найдутся, будь покойна. Абрасак не один, в чем ты убедишься, когда водворишься в его дворце; а войска его будут состоять из самых грубых и диких существ, но уже стоящих на пороге прогресса. Нарайяна же, со своей стороны, будет во главе племен, взращенных миссионерами.
      – Бедный мой Нарайяна, какой страшный удар нанесет ему эта утрата! А если мне предстоит уехать завтра, как было назначено, значит, я не могу даже проститься с ним. Или предполагаемое похищение еще не скоро состоится?
      – Можешь ли ты серьезно думать, что Нарайяна отпустил бы тебя, подозревай он о том, что готовится? Нет, он еще слишком «человек» и натворил бы много глупостей. А работа с целью освободить тебя послужит ему искуплением; он еще упрям, своеволен и самоуверен настолько, что не допускает советов и не признает чужой предусмотрительности. Жестокий урок со стороны Абрасака будет ему полезен и сделает его впредь более осторожным.
      Уржани тяжело вздохнула.
      – Благодарю, отец, за предупреждение. Теперь я знаю, по крайней мере, что меня ждет, и постараюсь быть на высоте налагаемой на меня миссии.
      Дахир с любовью взглянул на нее. Воспитание и строгая дисциплина в школе магинь принесла свои плоды, взрастив в этой избранной душе покорность высшей воле, а спокойная решимость принять всякое, хотя бы даже самое тяжкое испытание – это уже было шагом вперед.
      – Мы ученики сознательной работы в лаборатории Предвечного, а потому приобретенное знание, дитя мое, не должно быть себялюбиво и служить только нам одним; на нас лежит долг нести свет во тьму и хаос, где пребывают низшие братья. Пока мы были слабы, невежественны и неспособны себя защищать или направлять, мы были жертвами стихий, уничтожавших нас, а теперь мы распоряжаемся ими, так и ты научишься управлять низшими существами. Итак, смелее! Я твердо убежден, что ты с честью выдержишь налагаемое на тебя испытание.
      Нежно простившись с родителями, Уржани ушла к себе. Она чувствовала потребность остаться одной и молиться; искус она принимала бодро, но сердце ее сжималось при мысли о разлуке со всем, что она любила.
      Вернемся теперь к Абрасаку, с лихорадочной деятельностью продолжавшему свои приготовления. Дворец его уже был готов, за исключением внутреннего устройства, что представляло, однако, большие затруднения.
      Теперь сооружали дома для его приятелей. Днем занимались постройкой, а вечером без передышки работали в одной из зал, освещенной сгущенным электричеством, над изготовлением мебели и посуды, из драгоценного материала, но неуклюжих и грубых с виду и по исполнению.
      Величайшее затруднение представляла выделка материй. Их не умели изготовлять, да не было и станков; между тем одежда Абрасака с товарищами давно износилась и была в лохмотьях.
      Терпеливо принялся он искать некое растение, про существование коего на планете знал, прочитав описание его в рукописи Нарайяны о флоре нового мира, и кончил тем, что отыскал его. Росло оно в болотистых местах, в тени, под скалами, защищавшими его от солнца. Толстые темно-красные стебли стлались по поверхности; очень крупные цветы походили на белые водяные лилии и испещрены были яркими полосами; плоды же были величиною с тыкву, зеленовато-серые, приятного кисловатого и прохладительного вкуса. Но всего любопытнее и удивительнее были корни. Толщиною в человеческую руку и шероховатые, как чешуйчатый щит черепахи, они глубоко впивались в болотистую землю и оканчивались шарами, еще крупнее плодов. Когда же их осторожно вскрывали, то находили обвитую вокруг стебля какую-то странную материю, похожую на прозрачную ткань, которую можно было размотать. В каждой такой луковице заключалось около шестидесяти метров этого удивительного вещества, сырого и похожего на газ.
      Будучи разостлана на земле, материя эта быстро высыхала, утолщалась и тогда на вид и на ощупь ее можно было принять за мягкий шелк, а при накладывании одного слоя ткани на другой еще в сыром виде слоистость исчезала и получалась толстая атласная материя, вполне прочно сливавшаяся. Эта удивительная материя была необыкновенно прочна и разного цвета, в зависимости от окраски цветочных листьев: розовая, лиловатая, золотисто-желтая и бирюзовая.
      Обладая таким чудесным материалом, Абрасак почувствовал себя хозяином положения, и полученное удовлетворение не имело предела. Растений сделан был огромный запас и заготовлено материи различной плотности для всяких потребностей.
      Наконец все было готово в доме Абрасака, а его сотоварищи усердно заканчивали последние доступные украшения. Некоторых женщин-туземок научили делать гвозди, которые мастерили довольно ловко, хотя и медленно; тем не менее при помощи таких не совсем искусных гвоздей могли прибивать доски и материи.
      С удовольствием, хотя и не без горечи, осматривал Абрасак неуклюжие и бедные жилища, где намеревался поместить Уржани и ее спутниц. Несмотря на обилие драгоценных металлов, использованных на украшения, общий вид получался беспорядочный, даже смешной: одним словом, выходило все-таки жилище дикаря.
      И когда Абрасак представлял себе, с каким пренебрежением и насмешкой отнесется Уржани к его убогому «дворцу», он ярко краснел от негодования; однако ничто не могло поколебать его решимости похитить обожаемую женщину. Пока она должна была довольствоваться одной его любовью; зато как только божественный город будет завоеван, он щедро вознаградит ее за пережитые лишения.
      Со свойственной ему энергией и решимостью начал он обдумывать, где можно было бы найти и похитить Уржани. В божественном городе это было невозможно, но он знал о предположении устроить в долинах и лесах святилища и поставить там статуи, тайно изготовленные высшими магами.
      Несомненно, за многие годы после его бегства уже много священных мест было открыто; а может быть, на его счастье, и Уржани бывает там или навещает больных.
      Отправляясь в такие тайные разведки, он надевал трико, делавшее его невидимым, и приближался к окрестностям города магов верхом на Мраке, вид коего не мог возбудить подозрения.
      Он убедился, что было уже устроено много святилищ в отдаленных от запретной зоны местах. Потом Абрасак открыл, что в скалистой долине, не особенно далеко от леса, где он воцарился, земляне готовили пещеру для нового святилища под руководством мага и нескольких посвященных.
      Спрятавшись в ближайшей расщелине, он услышал разговор двух молодых посвященных и узнал, что недели через две состоится церемония, обслуживать которую была очередь Уржани. Называли также нескольких магинь, назначенных сопровождать ее, и Абрасак всех их знал в лицо; они были прекрасны, как видения.
      Вернулся он, не помня себя от радости: очевидно, невидимые силы явно покровительствовали ему и друзьям.
      Переговорив с друзьями и обстоятельно обсудив план похищения, Абрасак решил, что было бы неосторожно им самим идти на похищение молодых жриц; такое насилие только возбудило бы в тех гнев и отвращение, а потому он считал благоразумнее остаться в стороне и выступить впоследствии уже в роли освободителей.
      С этой целью решили поручить захват дикарям, один омерзительный вид которых должен привести женщин в ужас. Итак, они выбрали несколько наиболее смышленых между ними, и хотя стоило много труда втолковать предназначенную им роль, тем не менее с помощью подарков, лакомств и обещаний их удалось задобрить, а боязнь ослушаться сделала остальное, так как Абрасак внушал им страх, смешанный с восхищением, и дикари привыкли слепо повиноваться ему с товарищами.
      С болью в сердце, печальная и расстроенная, готовилась Уржани к путешествию, которое, – она заранее знала – должно было так плачевно окончиться. Горячо помолясь, она обошла свой сказочный дворец, где жила так счастливо и покойно.
      Вследствие отдаленности места их назначения, они поместились со статуей в воздушный корабль, управляемый Уржани и подругой ее Авани, уже прошедшей, как и она, первое посвящение.
      Их не сопровождал ни один мужчина, так как поездка не представляла никакой опасности, ввиду того что дикие племена окрестных стран были мирно и безобидно настроены, а к тому же относились с чувством почтения, страха и любви к высшим существам, появлявшимся среди них как вестники здоровья и всякого рода благ. Диких же животных вовсе нечего было опасаться, потому что их приводил в бегство особый аромат, исходивший от тех, кто вкусил первородного вещества.
      Без помех прибыли жрицы к месту назначения. Статуя была установлена с той же церемонией, как описывалось раньше, но ввиду того, что было много дела в окрестностях, пришлось пробыть два-три лишних дня.
      С наступлением сумерек жрицы удалились в пещеру, чтобы отдохнуть и уснуть, а на заре встали и собирались пойти к соседнему ручью.
      Вдруг с ужасом заметили они приближавшуюся к ним толпу никогда еще не виданных существ. Волосатые великаны с обезьяньими мордами, вооруженные дубинами и кистенями, заткнутыми за пояс, неслись к ним.
      Перепуганные женщины не успели убежать, а дикари бросились на них с криками, каждый схватил по жрице, и, подняв их на исполинских руках, они побежали обратно. Громадными прыжками достигли они ближайшего леса, где и скрылись со своей добычей.
      Тщетно пытались молодые женщины сопротивляться; но в крепких руках похитителей они оказались слабее малых ребят и, онемев от ужаса, впали в оцепенение.
      Путешествие было длинное и страшное. Ветви трещали под тяжелыми ногами великанов, а мешавшие деревья вырывались с корнями, точно пучки соломы. Наконец они сошли в долину, в конце которой виднелось озеро. Спуск шел по острым нагроможденным скалам, но великаны с обезьяньей ловкостью прыгали с одной глыбы на другую, время от времени испуская гортанные крики.
      Очутившись в долине, толпа дикарей приостановилась как бы в нерешительности; но вскоре из небольшой боковой рощицы вышел Абрасак с товарищами. Они, казалось, были изумлены, а затем, размахивая топорами, набросились на исполинов. Те мгновенно бросили на землю свою ношу и с громкими криками убежали.
      Абрасак с друзьями принялись поднимать жриц. Все они разрядились в лучшие одежды, и Абрасак был даже в серебристой, захваченной при бегстве тунике рыцаря Грааля. Вид у них был вполне приличный, и они пожирали глазами красивых молодых девушек, тревожно жавшихся к Уржани и Авани.
      Дрожа от затаенного счастья, что добыл наконец обожаемую женщину, Абрасак низко ей поклонился.
      – Позволь, благородная Уржани, выразить тебе мое почтение и радость, что удалось освободить тебя из рук диких жителей лесов.
      – Ах, это ты, Абрасак! Благодарю тебя и признаюсь, что мерзкие похитившие нас существа внушили мне ужас и страх. Но кто же эти люди, принадлежащие к расе, жившей на умершей планете? Они не из тех, что мы привезли с собой?
      – Нет, это мои друзья и товарищи. Потом я расскажу тебе их историю, а теперь ты и твои спутницы устали и взволнованы, вам нужен отдых. Дозволь поэтому провести вас в мой дом, бедное жилище беглеца-изгнанника, но все-таки вы найдете там приют.
      – Благодарю и охотно принимаю твое приглашение, – холодно и сдержанно ответила Уржани.
      Пожирающий взгляд Абрасака и веяние его бурной страсти, упав на очищенный и чувствительный организм посвященной, причиняли ей невыразимое недомогание.
      – Вам будет трудно идти по этой местности; так позволь нам донести вас до крылатых коней, – прибавил Абрасак, приподнимая нимало не сопротивлявшуюся Уржани.
      Каждый из его спутников взял себе по жрице, и тогда только они увидели, что для одной из них недоставало кавалера, а именно Авани. С минуту Абрасак недоумевал, а потом сказал:
      – Надо привести животных сюда, и я повезу обеих дам.
      Он громко свистнул, товарищи последовали его примеру, и через несколько минут появились крылатые драконы, покорно опустившиеся на землю.
      Абрасак сел на Мрака, поместил перед собою Уржани, а Авани пригласил сесть сзади и крепко держаться за него. И через несколько минут отряд поднялся в воздух.
      Уржани была спокойна и мужественна. То, что с ней произошло, не было для нее неожиданностью, а сознание своей силы, уверенность в покровительстве отца с Нарайяной вернули ей равновесие. Испытание началось, и надлежало его выдержать с честью.
      Внимательно стала она рассматривать незнакомую страну, над которой летел крылатый конь. Вскоре они достигли девственных лесов, казавшихся бесконечными, и Уржани с удивлением заметила, что местами виднелись расчищенные просеки, усеянные грубыми хижинами с плоской крышей, обитаемые такими же волосатыми великанами, как и те, что их похитили.
      Вскоре крылатые кони спустились, и Уржани очутилась перед входом в большой дом с плоской крышей; несколько белокаменных ступеней вели в галерею с четырехгранными столбами; растения, посаженные в кадках, несколько оживляли картину.
      Абрасак провел гостей прямо в залу, где посредине стоял стол, очевидно, заранее накрытый для пира. В грубой посуде приготовлены были фрукты, мед, ломти хлеба и вареные овощи, а в своеобразных кувшинах, притязавших на красоту и разукрашенных цветными камнями, налито было молоко и крепкое питье, приготовленное самим хозяином.
      При виде такого торжественного угощения на лице Уржани мелькнуло насмешливое выражение, но она молча дала подвести себя к стулу, стоявшему несколько выше других, и поместилась на этом подобии трона. Абрасак сел рядом с нею, а по другую ее сторону посадил Авани; остальные разместились так, что каждая дама имела около себя кавалера.
      Бледные, взволнованные молодые девушки то тревожно поглядывали на незнакомых соседей, то на Уржани; но хотя она также была бледна, однако спокойно приняла чашу молока и фрукты.
      Озабоченный, видимо, Абрасак беспокойно оглядывал собрание, обдумывая, как приступить к решительному объяснению, забывая в минуту такого волнения, что молодая магиня может читать его мысли.
      Однако размышления его прервала Уржани неожиданным вопросом:
      – Все здесь, мне кажется, приготовлено было к какому-то пиршеству. Мне говорили, что ты довольно силен в искусстве угадывания, так не предвидел ли ты постигшую нас неприятность и наше появление в твоем доме?
      Загорелое на солнце лицо Абрасака густо покраснело, и мрачный огонь вспыхнул в его черных глазах.
      – Ты не ошиблась, благородная Уржани. Я предвидел ваше появление и ныне приветствую вас, как добрых гениев, которые положат конец нашему одиночеству, а своим искусством и красотою украсят нашу тоскливую, отшельническую жизнь.
      Вынужденные волей судьбы просвещать низшие народы, еще не совсем вышедшие из животного состояния, мы не могли найти между ними подходящих себе жен. Ваше появление разрешило этот вопрос. Подруги твои, как высшие существа, прекрасные, как видения, станут верными супругами моих друзей; а они, молодые, красивые и энергичные, не могут считаться недостойными их. От их союза родятся новые божественные поколения, которые будут царствовать на этих еще диких землях и цивилизуют их.
      Ты, Уржани, будешь моей царицей, и если то, что я могу теперь предложить тебе, крайне бедно и жалко, то в будущем к твоим ногам я сложу весь мир; а покамест – он поднял чашу – пью за здоровье наших божественных супруг и за этот день нашей свадьбы.
      Уржани слушала его, не прерывая, но среди ее молодых подруг поднялись вопли и негодующие крики.
      – Предатель! Неблагодарный! Ты похитил нас при помощи своих мерзких слуг, а теперь с твоими подлыми сообщниками хотите насиловать нас?! Или ты забыл, что я супруга Нарайяны, твоего благодетеля, вооружившего тебя силою, которой ты злоупотребляешь, – строго проговорила Уржани, смерив его презрительным взглядом. – Верни нам свободу, а не то бесчестный поступок твой может дорого обойтись тебе.
      Абрасак скрестил руки и дерзко, вызывающе смотрел в глаза Уржани.
      – Бойся я последствий своих поступков, то не бежал бы из города магов, и… до сегодня я не вижу причины раскаиваться в своем решении. Надеюсь, что и впредь будет так же. Не раздражай себя, Уржани. Ты и твои подруги безвозвратно принадлежите нам, и тысячи моих безобразных, но грозных слуг будут охранять как мой дворец, так и дома моих друзей, умерщвляя каждого, кто бы ни осмелился приблизиться к одной из вас.
      Ты и все прочие, вы будете нашими женами, а потому откажитесь от бесцельного и тщетного сопротивления. Друзья! Ведите же каждый свою избранницу в жилище, приготовленное вами настолько красиво и уютно, насколько позволили обстоятельства. Очень скоро ручки волшебниц украсят все самыми разнообразными художественными произведениями.
      Сообщники Абрасака, с лихорадочным нетерпением ожидавшие этой минуты, тотчас захватили каждый по жрице и унесли их, несмотря на слезы и отчаянное сопротивление молодых дев, бившихся в их крепких объятиях. Скоро в зале остались только Уржани, Абрасак и Авани.
      Наступило тягостное молчание. Уржани встала, оттолкнула свой стул и, прислонясь к нему, спокойно и презрительно ожидала, что будет; лишь учащенное дыхание и выражение негодования во взоре выдавали волнение, вызванное только что случившимся.
      – Ну, что же, Уржани? Желаешь ли ты добровольно подчиниться или принудишь меня также применить насилие? Моею ты должна быть! – глухим голосом спросил Абрасак.
      – Я не могу быть твоей женой потому, что я уже замужем за Нарайяной, а сделаться добровольно твоей любовницей было бы слишком много требовать от честной женщины и притом посвященной, – спокойно ответила Уржани.
      Лицо Абрасака густо покраснело, и, видимо взбешенный, он сделал шаг к ней; но в этот момент Авани бросилась между ними и заставила его отступить.
      – Остановись, безумный, и не усугубляй свою вину непоправимым преступлением, нападая на жену своего благодетеля. Я понимаю, что ты желаешь иметь подругу жизни, так возьми меня вместо Уржани, а ее отпусти к мужу и родным. Несмотря на насилие, к которому ты прибег, чтобы завладеть нами, я останусь твоей женой и постараюсь смягчить твое жестокое сердце, умерить твои смелые замыслы. Откажись, Абрасак, от неравной борьбы с людьми, перед которыми ты просто – пигмей. Установи свою власть над этими низшими народами, просвети их, внуши им понятие о Божестве и, может быть, тебе простится твой великий грех, твое ослушание. Только не начинай свое царствование таким подлым и неблагодарным поступком.
      Абрасак отступил, с восторженным удивлением глядя на молодую жрицу, обаятельно прекрасную в этом порыве великодушия.
      Лилейно-белое лицо ее подернулось нежным розовым румянцем и в больших, темных, как ночь, глазах читалось все благородство ее чистой души. Да, она была прекрасна, как и Уржани, но он не любил ее; а та, которая его ненавидела и презирала, навсегда поработила его душу.
      Он вздохнул и ответил после минутного колебания:
      – Благодарю, Авани, за твои разумные речи и царственный дар, так великодушно предлагаемый тобой, но я не могу принять его. Я люблю Уржани с той минуты, как впервые увидел ее, и любовь эта стала роковой в моей жизни. Она была силой, руководившей всеми моими действиями; я пошел на все ради того, чтобы ее завоевать, и готов защищать свое достояние всеми имеющимися в моем распоряжении средствами. До сих пор судьба мне покровительствовала, и я твердо верю, что она будет благоприятна и впредь, облегчив выполнение всего мною задуманного.
      Так как твоя участь избавляет от необходимости стать женою смертного, то тебя, Авани, я назначу богиней сооруженного мной храма, для которого не было жрицы. Ты, которой суждено навсегда оставаться молодой и прекрасной, будешь царить в храме, и народ обоготворит тебя, станет приносить тебе жертвы и поклоняться в твоем лице никогда невиданной божественной красоте.
      А пока довольно на сегодня! Я великодушен и понимаю, что тебе и Уржани надо привыкнуть к новым условиям вашей жизни и отдохнуть от многочисленных волнений сегодняшнего дня. Я провожу вас в вашу комнату.
      Он достал из-за пояса небольшой рожок и звонко свистнул. Почти тотчас же два волосатых исполина отдернули нечто вроде завесы, скрывавшей дверь, которая вела на галерею, где во всю длину ее выстроились в ряд мерзкие великаны, вооруженные суковатыми дубинами. Затем Абрасак рукой указал обеим магиням следовать за собой, и те молча повиновались. Поникнув головами, прошли они галерею и вступили в обширную комнату с одним входом и широким окном.
      – У вашей двери, как и под окном, будут караулить мои верные слуги, поэтому не пытайтесь бежать! – сказал Абрасак со звучавшей в голосе угрозой.
      Затем, низко поклонившись, он ушел. Авани упала молча на деревянную скамью у стены и закрыла лицо руками, а Уржани принялась осматривать окружавшую их обстановку.
      Очевидно, убранство комнаты стоило хозяину много труда. Деревянная с резьбой обшивка украшала стены, вдоль которых стояло несколько стульев, этажерка и сундучок из золота и серебра, но все это было весьма топорной работы. В глубине комнаты виднелась широкая низкая кровать с балдахином и занавесками из удивительной растительной материи, выделывавшейся Абрасаком; из нее же были одеяла и наволочки. Посреди комнаты стоял стол, а на нем приготовлены корзины с фруктами, кувшин молока, мед и ваза с прелестными цветами.
      Окончив осмотр, Уржани села около подруги и ласково сказала:
      – Не плачь, Авани. Чтобы достойно выдержать испытание, нам необходимо мужество и хладнокровие, а не бесполезные слезы. Дай мне также тебя поцеловать и поблагодарить за великодушное самопожертвование ради меня.
      – Увы! Мое доброе желание было напрасно. Упрямый негодяй не отпустит тебя и в довершение своей наглости хочет принудить меня к кощунственной комедии – изображать божество. Но я никогда, никогда не соглашусь!!! А как подумаю о тебе, не могу удержаться от слез!
      Уржани на минуту задумалась, а потом признательно сказала:
      – За меня не переживай. Я сумею себя защитить от этого сумасброда и грубого с его стороны насилия. А что касается странной прихоти этого деспота сделать из тебя богиню, я полагаю, что лучше всего будет посоветоваться с моим отцом. Я немедля вступлю с ним в общение, надо только обождать, пока совсем стемнеет.
      Продолжая разговаривать и утешать друг друга, они дождались наступления полной тьмы; но, к их огорчению, в одном углу неожиданно вспыхнул электрический шарик, озаривший комнату серебристым светом.
      Несмотря на это, Уржани все-таки приступила к вызыванию. Едва окончила она произносить формулы и чертить маленьким магическим жезлом необходимые каббалистические знаки, как раздался глухой раскат грома, послышался легкий треск, и по комнате пронесся порыв бурного ветра. Немного спустя ворвался окруженный пламенем раскаленный шар, который покружился с минуту и потом окутался беловатым облаком, сгустился, приняв форму человека, и в нескольких шагах от подруг появилась высокая фигура Дахира.
      Уржани хотела броситься к нему, но он быстро поднял руку и сказал:
      – Не прикасайся ко мне, я слишком насыщен электричеством. Хотя ты и не вызывала еще прямо меня, но я пришел ободрить вас, дорогие дети, и доказать, что вы не одиноки и не покинуты.
      – Я знаю, отец, что должна оставаться здесь и выполнить назначение, о котором ты мне говорил; но Авани слишком потрясена той ролью, какую хочет навязать ей этот наглец.
      Смущенная и взволнованная Авани передала все сказанное Абрасаком, и Дахир выслушал внимательно, а затем серьезно ответил:
      – Роль эта была бы недостойной и кощунственной, если бы душа твоя преисполнилась гордыней и пошлой спесью, и ты действительно сочла бы себя божеством, перед которым будут преклоняться простодушные, жалкие дикари. Если же ты с верою и смирением будешь за них молиться, а затем исцелять, утешать, просвещать их и вообще пользоваться своим обаянием единственно для добра, то роль твоя сведется к выполнению известной миссии. Другое твое назначение, не менее полезное, ты выполнишь бессознательно и даже помимо своего желания. Для первобытных, грубого вида людей ты явишься олицетворением чистой, высшей и доселе еще невиданной ими красоты. Молясь тебе и с обожанием на тебя взирая, они запечатлеют образ твой в своем воображении, и таким путем создадутся первые астральные отпечатки красоты, которые, в свою очередь, отразятся на их потомстве. Сами они безобразны, потому что являются порождением грубых, первобытных сил природы. Значит, ты можешь покорно и с душевным спокойствием выполнить роль, придуманную для тебя этим преступным, но гениальным человеком, у которого недостаток знания восполняется духовным наитием.
      Тебе, Уржани, найдется также здесь довольно дела. Теперь ты уже поняла, вероятно, какими соображениями руководились при выборе твоих подруг, вынужденных стать супругами товарищей Абрасака. Будь им утешительницей и руководительницей; внуши им, что на них лежит обязанность облагородить этих людей, воспитать их в добре, а не ненавидеть и не думать о мщении за учиненное насилие.
      Окружающий вас первобытный народ представляет также обширное поприще для деятельности. Если тебе удастся использовать власть свою над Абрасаком, а именно страсть его к тебе, и ты сумеешь направить на добро огромные дарования этого человека, то сделаешь этим великое дело. Времени у вас впереди достаточно, потому что не так-то еще скоро загремит великая битва, которая отметит собой новую эру. Но ведь для нас, бессмертных, время очень мало значит. Вот маленький подарок вам от меня: он поможет закрепить ваше господство, – прибавил Дахир, поставив на стол два хрустальных флакона с золотыми пробками. – Одной капли этой жидкости на ведро воды достаточно для получения почти всесильного средства против болезней, ран и так далее. А пока до свидания и будьте мужественны!
      Он благословил дочь с подругой и через мгновение исчез.
      Уржани и Авани вполне были приучены своим воспитанием к строгой дисциплине и полному повиновению приказаниям высших магов и не помышляли даже о протесте. Грустные, но покорные и исполненные доброй воли, они еще некоторое время поговорили, а потом улеглись в постель и заснули.

      Несколько дней прошло в полном одиночестве для обеих пленниц. Ни Абрасак и ни одна из их подруг не показывались. Только каждое утро приходил один из товарищей хозяина и молча ставил на стол дневное пропитание, а в галерее и под окном продолжали караулить омерзительные слуги их повелителя.
      Наконец однажды утром явился Абрасак, видимо, очень довольный, объявил, что храм готов и он сейчас же отведет Авани в ее новое помещение.
      Не обменявшись ни словом, Уржани поцеловала подругу, и та ушла за Абрасаком.
      Выйдя за город, они направились к пустынному, загроможденному скалами месту и там вошли в узкую расщелину, едва доступную худощавому, среднего роста человеку. Расщелина шла во всю толщину каменной громады, за которой было пустое место, а посредине его широкое отверстие в земле, где виднелись узкие и грубые ступени лестницы. После продолжительного спуска они дошли по узкому извилистому проходу до отверстия шириною в дверь и закрытого завесою. Когда Абрасак откинул ее, Авани остановилась, пораженная и очарованная.
      Перед нею, теряясь вдали, раскинулась пещера, и несколько природных колонн поддерживали высокий свод, словно в каком-нибудь соборе. По странной игре природы, проникавший сквозь невидимые щели, свет казался голубым и придавал лазурную окраску всей внутренности пещеры; сапфировой казалась и прозрачная вода обильного источника, бурливо вытекавшего из стены и вливавшегося в большой природный водоем посредине пещеры. Куда стекал излишек воды, не было видно.
      Скрытый завесой вход находился на некоторой высоте над землей, а около него, в высокой и глубокой нише, стояло золотое седалище в виде трона.
      Прямо перед нишей, на высоте двух каменных ступеней от пола, помещался престол, продолговатый и четырехугольный, из массивного золота, с двумя весьма забавного вида треножниками по бокам: на престоле лежали различные предметы для жертвоприношений.
      – Вот я случайно открыл эту пещеру и тотчас решил обратить ее в храм, – самодовольно проговорил Абрасак. – Я хотел поставить здесь статую, не имея в виду, что счастливый случай пошлет мне живое божество. За эти дни мы с товарищами, насколько оказалось возможным, устроили самое необходимое. На троне воссядешь ты и станешь изливать по известным тебе законам науки свои духовные дары на народ, который обоготворит тебя. Мне остается показать, где ты будешь жить.
      Он провел ее в небольшую смежную пещеру, такую же голубую, как и первая, и обставленную теми удобствами, какие только возможны были в данных обстоятельствах.
      – В этом ящике ты найдешь порошки, травы, то есть всё, что тебе понадобится и чем мне только можно было снабдить тебя,- прибавил Абрасак, указывая ей на большой деревянный ящик у стены. – Служение твое будет продолжаться только от восхода солнца до трех часов пополудни; после этого часа доступ в пещеру воспрещается, и ты будешь иметь возможность отдыхать или делать что пожелаешь. Уржани будет навещать тебя, а вечером ты можешь приходить к нам, но, конечно, под покровом. Ты начнешь служение с завтрашнего утра.
      Сделав прощальный жест рукою, он скрылся.
      Вскоре дикари толпами стали собираться на обширной равнине, тянувшейся перед входом в пещеру, загроможденной, как и на вершине горы, грудами диких скал.
      Тут были жители городка и многих окружных селений, а более отдаленные прислали представителей на это собрание, созванное по приказанию Абрасака.
      Скопище волосатых великанов волновалось, как бурное море, с тревогою ожидая, что будет и зачем царь созвал их.
      Внезапно с высоты спустился Абрасак верхом на драконе. Посреди равнины он сошел на землю и громогласно возвестил народу на его языке, что великий Бог, о Котором он говорил им, правящий Вселенной и Своими руками создавший все видимое, не исключая и их самих, говорил ему.
      Бог этот, обитающий превыше облаков, во дворце невообразимой красоты, изрек, что народ Гайя (так называли себя обезьяноподобные великаны) достоин ныне воспринять видимое божество, и единородная дочь великого Бога сойдет из дворца отчего и поселится в подземном чертоге, дорогу куда он им покажет. И к этому-то очеловечившемуся и живому божеству они могут обращаться со всеми своими просьбами. Завтра, при восходе солнца, он приведет их к подножию божества, а до тех пор всем им надлежит пребывать здесь в долине. Во время его речи темные тучи покрыли небо, а затем разразилась страшная гроза; сверкавшие молнии рассекали небо по всем направлениям, и раскаты грома потрясали землю.
      Объятая ужасом толпа непременно разбежалась бы, не будь царского повеления, приковавшего их к месту.
      Наконец на рассвете буря утихла, и вновь появился Абрасак. Нагнав ужас на свой народ, он успокоил его, объяснив, что грозу вызвало сошествие с неба дочери Бога и что теперь он отведет их к божеству, которое будет внимать их мольбам и поможет во всех их нуждах.
      После этой речи он повел толпу в пещеру, которая, несмотря на свои огромные размеры, не могла вместить всех собравшихся, и большая часть народа осталась снаружи в ожидании своей очереди. Абрасак зажег треножники, возложил цветы на престол, а потом взошел на ступени и откинул завесу из золотых нитей, скрывавшую нишу, где восседала на троне Авани.
      Спокойная и сосредоточенная, молодая жрица вдумчиво смотрела на безобразную толпу великанов, павшую ниц, прославляя ее беспорядочными возгласами. Белая, прозрачная, в белоснежном одеянии, Авани действительно казалась жалким тупым дикарям существом небесным.
      После того как вся толпа перебывала в пещере и собралась затем на равнине, Абрасак, не смущаясь нимало, взяв на себя роль истолкователя воли божества, передал им, что каждое утро, от восхода солнца, которое служило жилищем великому Богу, Владыке вселенной, и до самого захода его божественная дочь будет видима, и все жители обязаны ежедневно по разу приносить в жертву на престол цветы или плоды и могут излагать перед божеством свои нужды, а больные должны купаться в водоеме.
      Вернувшись к себе, он решился пойти к Уржани. Устроив и удалив Авани, он мог свободно «открыть» себе путь к счастью.
      Уржани сидела у окна, видимо, погруженная в грустные думы. При появлении Абрасака она встала и смерила его строгим и холодным взором, а он быстро подошел к ней, страстно глядя на нее. Какая-то невидимая сила словно удержала его в нескольких шагах от нее но он был так поглощен своими бурными чувствами, что не заметил этого и, вздрогнув, покраснел, когда Уржани прервала молчание и холодно спросила:
      – Что тебе надо от меня?
      – Я хочу воспользоваться неоспоримыми правами, которые дает мне твое похищение. Ты будешь моей женой, как и твои подруги, уже ставшие женами моих товарищей. Но я великодушен и хочу понемногу приучить тебя к себе. Пока я желаю только поцеловать твои розовые губки, сапфировые глазки, милые кудри и доказать, что мои ласки стоят поцелуев Нарайяны. Страсть же моя к тебе совершенно другого свойства, нежели тепленькое и пресное чувство ваших полулюдей, полупризраков.
      С этими словами он собирался уже броситься и сжать ее в объятиях, но один взгляд Уржани, суровый и острый, как нож, сразу пресек этот порыв.
      – Не пытайся никогда простирать свою руку к достоянию твоего учителя. Ты забываешь, что я – супруга мага Нарайяны и дочь Дахира, мага о трех лучах, а они уж сумеют защитить меня и взять обратно к себе. Страсть же твоя – не что иное, как выделение обуревающих тебя нечистых чувств, она не внушает мне ничего, кроме отвращения.
      В голосе Уржани звучала и в глазах ее горела такая смесь презрения и брезгливости, что Абрасак попятился, словно его ударили по лицу; горло его сжало и он задыхался. Но он мгновенно оправился и, в свою очередь, смерил ее гневным и надменным взором.
      – Избыток гордости лишает тебя благоразумия, прекрасная Уржани. Не забывай также, что тебя пока еще не освободили и ты находишься вполне в моей власти. Ты отказываешься от миролюбивого соглашения? Хорошо, я обойдусь без него! Но моею ты будешь, волей или неволей. Твоим прихотям я так же не подчинюсь, как и власти магов.
      Он отвернулся и вышел в полном бешенстве. Уржани с облегчением вздохнула, но была, однако, недовольна собою. Зачем не воздержалась она от угроз и явно выказала пренебрежение и отвращение к этому опасному человеку? Вероятно, его беспорядочные веяния воздействовали и на нее.
      Уржани опустилась на колени и стала горячо молиться. Успокоенная и подкрепленная молитвой, она встала и решила быть на будущее время миролюбивее и осторожнее.
      В своей комнате Абрасак застал Жана д'Игомера, который в задумчивости сидел у стола, угнетенный, по-видимому, грустными мыслями… Когда вошел Абрасак, он поднял голову и при виде расстроенного лица приятеля и явно кипевшего в нем гнева загадочная усмешка мелькнула на его лице. Однако никакого замечания он не сделал и стал говорить о деле, которое привело его.
      Абрасак сделал несколько кратких распоряжений, а потом опустился на стул и провел рукою по лбу, точно отгоняя назойливые думы.
      – Ты как будто озабочен, брат, но чем? Или медовый месяц твой подернулся тучами? Все вы вообще, помалкиваете о своем супружеском счастье, и вот уже несколько дней, как я вижу только нахмуренные лица.
      – Ты провидишь истину, и супружеское небо друзей твоих очень пасмурно. – И Жан д'Игомер вздохнул: – В одном ты сдержал свое слово, Абрасак; жены наши восхитительно хороши, но характер их оставляет желать лучшего. Вместо того чтобы заниматься хозяйством и начать, как было обещано, украшать наши дома художественными произведениями, большинство из них сидят угрюмые и выказывают такое отчаяние, что оно становится обидным даже для самого скромного самолюбия; а вместе с тем они так мало скрывают страстное желание бежать, что мы вынуждены держать их под замком и приказали зорко стеречь нашим «обезьянам».
      О, у Уржани имеется хоть серьезная отговорка в том, что она – замужняя, а ведь моя жена Сита, была свободна, а… Черт возьми, я же не хуже других! Она очаровательна, и я без ума от нее, а она ручьем разливается и обвиняет меня в том, что я будто бы обесчестил ее; лишь только я захочу подойти к ней, она вызывает между нами, не знаю каким образом, голубой каббалистический знак, который препятствует мне и отталкивает. Просто с ума можно сойти! А например раздражительный и вспыльчивый Рандольф совсем взбесился, увидев, что его красавица преобразилась в фонтан слез; он даже побил ее. С тех пор та молчит и рта не открывает, а как только его завидит, то старается куда может спрятаться.
      Абрасак громко расхохотался.
      – Ну, это уже было глупо! К такому обращению они, конечно, не привыкли. Но, как сказано, завтра я помогу вам, а тебя научу одной формуле, которая уничтожит создаваемое Ситою между вами препятствие.
      Когда спустилась ночь, Абрасак забрал разные магические талисманы и стал неслышно подкрадываться к комнате Уржани. Осторожно заглянув вовнутрь, он увидел, что та спит. Как тень скользнул он к постели и в нескольких шагах от нее остановился, словно очарованный, не отводя глаз от Уржани. Никогда еще не видел он ее такой прекрасной и соблазнительной, как в эту минуту.
      Небольшой электрический шарик на потолке озарял ее мягким серебристым светом, и Уржани походила на прекрасную статую уснувшей Психеи. Легкое одеяние обрисовывало ее дивные формы, прелестное личико дышало глубоким покоем, а длинные и пушистые черные ресницы отбрасывали тень на нежно-розовые щечки.
      Порыв страсти ударил в сердце и голову Абрасака. Проворно поднял он руку, начертал в воздухе каббалистический знак и прошептал заклинание, которое должно было держать Уржани в глубоком сне, а затем бросился к ней. Наконец-то мог он свободно обнять обожаемую женщину и покрыть поцелуями пленительное личико.
      Но в этот миг внезапно произошло нечто неожиданное. Не более двух метров отделяло его от добычи, как вдруг из груди Уржани сверкнул бледный голубоватый свет, поразил Абрасака в самую грудь и с такой силой отбросил его, что он зашатался и, словно сметенный порывом ветра, упал на другом конце комнаты. Дрожа от бешенства, поднялся изумленный Абрасак и снова перешел в наступление. А Уржани не слышала, казалось, шума от его падения и продолжала спокойно спать.
      Теперь Абрасак подступал уже осторожнее. Светлый луч не появлялся более, но между ним и Уржани стала точно какая-то преграда. Она была так близко, что, протянув руку, он мог бы ее достать, а между тем он тщетно толкался в прозрачную стену, защищавшую постель Уржани.
      Однако Абрасак был слишком упорен, чтобы сдаться без боя. На этот раз он усилием воли подавил свое бешенство и призвал на помощь свое знание и магическую силу. Но тщетно произносил он самые страшные заклятия, взывал к духам стихий и демоническим силам; все старания его оставались напрасными. От сильного напряжения воли жилы на лбу и на шее вздувались, как веревки, пот градом катился по телу, орошая искаженное, смертельно бледное лицо, а грудь тяжело вздымалась. Позабыв уже всякую осторожность, он выкрикивал хриплым и прерывистым голосом такие формулы, которые, по его мнению, имели почти безграничное могущество.
      Но ничто не помогло. Невидимая стена выдерживала самые яростные нападения и так хорошо, по-видимому, ограждала спящую, что ее не могло разбудить всё происходившее вокруг нее.
      Наконец, Абрасаку пришлось признать себя побежденным; он дошел до полного истощения сил. Шатаясь, словно пьяный, поплелся он в свою комнату и упал на ближайший стул. Невозможно описать то, что испытывал он в эту минуту, и будь Абрасак простым смертным, он наверно умер бы от разрыва сердца.
      Впервые после своего бегства наткнулся он на более сильную сравнительно с ним власть: он понял, что знание, составлявшее его гордость, очень немного стоило, и что сравнительно с вызванными им на бой великанами он просто бессильный пигмей. Под напором подавлявшего сознания собственного ничтожества ему казалось, что череп его сжат. С хриплым стоном схватился Абрасак за голову и безжизненной массой свалился на пол.
      Уржани между тем вовсе не спала. Предчувствуя, что Абрасак произведет ночное нападение и воспользуется ее сном, она хоть и легла, но твердо решила не спать и быть настороже. Предохранительный талисман она спрятала под одеждой, как научил ее отец, и стала ждать.
      Тонкий слух ее уловил неслышные почти шаги Абрасака, она видела, как он вошел, и сквозь полузакрытые веки, трепеща сердцем и притворяясь спящей, следила за страшной борьбой, происходившей в двух шагах от ее постели. Но она-то видела раскаленную, покрывавшую ее сетку, на которую, как на каменную
      стену, наталкивались стихийные демонические силы, вызванные Абрасаком.
      Когда наконец похититель ее вышел, шатаясь, из комнаты, Уржани встала, опустилась на колени и принялась горячо молиться. Но не за свое только спасение благодарила она Бога, а просила и за ослепленного нечистой любовью человека, страдания и поражение которого она только что видела.
      Очнувшись, Абрасак чувствовал себя слабым и разбитым, точно после тяжкой болезни; возвратный удар был так силен, что даже его бессмертный организм был потрясен. Он улегся на постель и глубоко задумался; сон не приходил, но голова работала уже как всегда. И эти горькие, отчаянные, бешеные думы, бушевавшие как волны в непогоду, причиняли ему почти физическую боль.
      Пришедший к нему Жан д'Игомер с первого же взгляда на бледное и изменившееся лицо друга понял, что любовные дела его плохи. Однако он ничем не выдал себя и, поговорив о постороннем, попросил научить его обещанному магическому ритуалу, который мог бы помешать Сите ставить между ними флюидическую преграду. На эту просьбу Абрасак разразился глумливым звонким смехом.
      – Я бессилен тебе помочь, мой милый. Как другу и кузену признаюсь, что с этой ночи не верю более в свою науку, по некоторым по крайней мере вопросам, и… живу теперь лишь для мести. Все свое знание и энергию я употреблю единственно на то, чтобы ускорить наш поход на «божественный»… ха, ха, ха!… город, и до самого основания уничтожу это гнездо тирании и проклятой науки.
      Приятель неодобрительно покачал головой.
      – Не увлекайся, Абрасак, и не развенчивай понапрасну свое огромное знание. По твоим словам и душевному состоянию я заключаю, что ты потерпел неудачу, натолкнувшись на знания, превосходящие твои, и урок этот пусть научит тебя осторожности. Хорошенько все обдумай, прежде чем затевать борьбу с такими могущественными и бессмертными по твоим словам, людьми.
      – Увидим. Будущее и решительный бой только укажут, кто останется победителем. Правда, они – бессмертны, и я не могу убить их; но мучить их могу и буду делать это, пока они не откроют мне свои тайны.
      И он сжал кулаки.
      – В настоящее время я отправляюсь искать союзников. Мне известно, что недалеко отсюда, на берегу и некоторых скалистых островах живут великаны, перед которыми наши «обезьяны» – младенцы; ими труднее управлять, потому что они глупее наших, но я все-таки изучил их первобытный язык и, кажется, нашел способ, как обуздать и подчинить себе. Их невероятная физическая сила окажет нам огромную помощь, когда пойдем мы на приступ.
      Я уезжаю вечером и возьму с собой Рандольфа и Клодомира, а ты будешь распоряжаться здесь в мое отсутствие. Нечего говорить, что тебе поручается беречь Уржани как зеницу ока. Кроме того, наблюдай, чтобы не прерывались воинские упражнения наших «обезьян» и заготовка оружия.
      Ночью Абрасак действительно уехал с двумя товарищами, не сказав, когда возвратится; а Жан д'Игомер добросовестно исполнял возложенное на него дело.
      Это был человек умный и энергичный. Будучи одарен многими не вполне развитыми еще достоинствами, он хотя и не был столь гениален, как Абрасак, но оказался более него сговорчивым, хладнокровным и не таким самонадеянным. Он сообразил, что женщина, сумевшая отстоять себя от его пылкого кузена, должна обладать великими знаниями и, может быть, пособит смягчить его жену и восстановит мир в домах его товарищей.
      С этим решением в душе, принеся однажды Уржани ее ежедневное продовольствие, д'Игомер почтительно попросил разрешения изложить ей горести свои и попросить совета. Уржани немедля согласилась, любезно предложила ему сесть и обещала помочь по мере возможности.
      Тогда д'Игомер рассказал все скорби, причиненные ему и его приятелям их строптивыми женами.
      – К чему все это приведет, – с грустью прибавил он, – раз дело совершилось? Сита – моя жена, и я всей душой люблю ее, а она обвиняет меня в том, что я ее обесчестил. Да я ведь ничего иного и не желаю, как узаконить наш союз и выполнить все установленные магами обряды, если бы я только знал их. И друзья мои в таком же точно положении. Только не все так терпеливы, как я, а один из нас, очень вспыльчивый, даже побил свою жену.
      – Фи! Такой прием, наверно, не покорит ему сердце его подруги, – возразила Уржани. – Но вы правы, что сделано – того не переделаешь, и я употреблю все усилия, чтобы убедить подруг подчиниться назначенной им от Бога участи и честно исполнить свой долг.
      Сегодня же я схожу к Сите, а не то приведите ее сюда. Я желала бы также посетить и других, если только мне можно свободно ходить по городу, не опасаясь великанов. Не бойтесь, я не убегу, даже если бы имела на то возможность. Даю вам свое честное слово, – присовокупила она, улыбаясь.
      Д'Игомер заверил ее, что ей нечего страшиться, и сказал, что лично будет сопровождать ее, чтобы показать ей город, дома его товарищей и дорогу в храм, где находилась Авани.
      Он рассказал ей также, что храм каждый день бывает переполнен в богослужебные часы, и что «обезьяны» не могут налюбоваться богинею и надышаться ароматами, наполняющими пещеру.
      Так как Уржани пожелала прежде всего навестить Авани, то Д'Игомер повел ее в только что опустевшую пещеру.
      Приятельница сообщила Уржани, что дикари держат себя благоговейно и спокойно; а так как между приходящими бывает много больных, то ей очень нужны несколько помощниц для наблюдения за лечением. Сама же она, в качестве «божества» обречена на внешнюю бездеятельность.
      – Я буду приходить помогать тебе. Мне ведь нечего делать, и обожатель мой в отсутствии. Но я надеюсь достать тебе еще помощниц, – объявила, подумав, Уржани.
      Затем начался обход подруг, так неожиданно сделавшихся жертвами женитьбенных затей Абрасака.
      Раньше других посетила она Ситу и с присущей ей убедительностью пристыдила ту, напомнив ей основы магической школы, где она получила свое воспитание.
      – К чему послужили все наставления и примеры, словом, уяснение законов, ведущих нас по пути восхождения, если в первом же испытании в тебе рушится все доброе, и из недр души твоей восстают дурные и низменные чувства, которые я считала уже побежденными, и которые разрушают в тебе гармонию и ослепляют тебя на единственном пути, достойном женщины, достигшей порога высшего посвящения.
      Хотя Уржани и признала, что постигшая Ситу участь тяжела, но испытание это было наложено на нее, очевидно, высшей волей, и от нее самой зависело обратить его в миссию.
      Воспитать, облагородить, просветить человека, с которым ты связана, заставить его подняться на твой уровень, а не самой опускаться до его недостатков – вот достойное поприще для благодарного труда женщины. А великие маги одобрят, несомненно, и благословят подобное назначение, добросовестно выполненное, и затем в свое время благословят священным обрядом союз, заключенный хотя и в исключительных условиях, но озаренный и очищенный совместной работой совершенствования.
      Подобные речи, несколько изменявшиеся сообразно с обстоятельствами, не преминули оказать свое воздействие: накипь душевная, вызванная отчаянием, стыдом и ропотом, понемногу таяла, и Уржани с радостью замечала, что в измученных сердцах пробуждалась покорность судьбе и добрые намерения. Кроме того, молодые женщины согласились поочередно помогать Авани в храме.
      На следующий день сиявший от радости Д'Игомер, пришел благодарить Уржани. Он объяснился с Ситой; та была спокойна, сговорчива, и он надеялся на скорое установление между ними полного согласия.
      С этой поры Уржани приступила к многосторонней деятельности и, помимо роли миротворца в домах подруг, помогала Авани. Познакомившись в храме со многими великанами и быстро изучив их язык, она начала посещать их как в городе, так и в ближайших селениях; дикари оказывали ей почтение, и хотя боялись, но безропотно повиновались ей, принимая Уржани как сестру «богини».
      Более всего Уржани занялась женщинами и детьми. Она показала им, как плести корзины, передники, веревки и обучила другим несложным ремеслам. Наибольшим же успехом пользовалось искусство делать разные украшения для головы, шеи и рук из перьев убитых птиц и разноцветных камней. Несмотря на отвратительное безобразие дикарей, стремление нравиться зародилось в их девственных душах, и мужчины наряжались не менее охотно, чем женщины.
      Послеобеденное время Уржани и Авани проводили вместе, стараясь в долгих беседах коротать грустное время изгнания и заглушать тоску по божественному городу. Различные случайные события доказывали им, что они – не забыты. Так, например, они нашли однажды в своей комнате запас платья, несколько магических приборов и краткое наставление, каким путем вести свои работы.
      Между тем Абрасак еще отсутствовал, но Уржани часто говорила о нем с Авани, и обе сожалели о том, что исполинская энергия этого человека и его мощный ум направлены в плохую сторону, а дурные наклонности подогреваются нечистой и бесцельной страстью.
      Наконец он вернулся с обоими своими спутниками, видимо, очень довольный результатами поездки.
      Он рассказал д'Игомеру, что виденные им великаны гораздо противнее и страшнее здешних их «обезьян»; это были в полном смысле слова чудовища. Снабжены они длинными хвостами, короткими и толстыми конечностями наподобие лап с когтями; а у мужчин есть даже рога. Ходят они зачастую на четвереньках и, встав на ноги, оказываются невероятного роста, а опираются на вырванные с корнем деревья. Питаются они сырым мясом животных, которых убивают камнями или душат.
      – Такого низкого уровня умственных способностей я еще никогда не встречал; наши «обезьяны» перед ними ученые. Притом они почти бессловесны, так как нельзя назвать наречием несколько произносимых ими гортанных звуков, – добавил Абрасак.
      – Боже мой! Для чего провел ты несколько месяцев среди этих скотов, и на что они нам нужны? Удивляюсь, что они не убили вас троих, – изумился д'Игомер.
      Абрасак захохотал.
      – Они намеревались, было, это проделать, да я парализовал их электрическими ударами, и это они, наконец поняли. А пользу от них ты сам увидишь, будь уверен. Они снесут стены божественного города, как картонные.
      Д'Игомер покачал головой.
      – Но как заставишь ты их понять, что они должны следовать за тобой, идти на приступ, разрушить стену и многое другое, если они до такой степени тупы?
      – Существует сила, которая укрощает их и привлекает, как огонь насекомых; сила эта – музыка. Хоть на край света пойдут они за моей арфой. Короче говоря, они будут делать все, что я прикажу, как змеи повинуются своему укротителю и безобидны в его руках.
      Последовавший затем доклад д'Игомера о положении города весьма взволновал Абрасака. Сердце его сжалось от бешенства и горечи при мысли, что Уржани водворила мир и единение между подругами и их похитителями, а к его любви не нашлось ни жалости, ни извинения.
      Происшедшее затем свидание с Уржани было очень бурным. Он укорял ее не только в суровости к нему, но и в том, что она способствовала счастью его друзей, чтобы только выставить еще более унизительным пренебрежение к нему.
      – Счастье? О! До счастья далеко, – с грустью произнесла Уржани. – Подруги мои – жертвы произвола и жестокого, гнусного предательства. В божественном городе они не оставили по себе неразрывной связи, а потому я постаралась внушить им покорность тяжкой доле и доброе желание облагораживающе воздействовать на людей, с которыми пришлось сблизиться. Задача эта благородная, но трудная, конечно, видеть же в ней счастье… странно, чтобы не сказать смешно.
      – Почему же ты не желаешь взять на себя не менее почетную миссию облагородить меня? Могу уверить, что в этом случае тебе легче будет со мной, нежели, например, хотя бы с Рандольфом.
      – Я замужем и люблю Нарайяну, а твоя наглость – завладеть именно женой своего благодетеля – делает тебя вдвойне отвратительным. Кроме того, слишком велико разделяющее нас расстояние очищения и посвящения, – кротко ответила Уржани.
      Абрасак мрачным взглядом пристально посмотрел на нее.
      – Значит, мне остаётся одно – принудить магов выдать все злобно скрытые от меня тайны, которые поставили бы меня на один уровень с тобой. Я хочу властвовать над миром, куда они привели меня: быть богом и повелителем для низших народов, которые просвещу, и как единственную награду за войну и мои старания хочу твою любовь. До сегодня всегда было так: я получал то, чего желал.
      Уржани не ответила ничего, и Абрасак вышел мрачный, как грозовая туча.
      Он все еще не считал себя окончательно побежденным, хотя все дальнейшие его попытки овладеть молодой женщиной хитростью или насилием оставались по-прежнему тщетными. Уржани была окружена словно какой-то невидимой стеной, и ему пришлось, затаив злобу в душе, отказаться от бесплодных нападений.
      Кипя враждой, он снова деятельно взялся за приготовление к войне; но в особенно мрачные минуты он стал посещать Авани, и ее спокойный взгляд, неизменно дружеский прием, гармоничный и глубокий голос благотворно и успокоительно действовали на него.
      Однажды он предложил Авани прийти с арфой и играть в то время, когда она восседала на троне как благодатное божество.
      – Это послужило бы нам огромной помощью, и я была бы тебе глубоко благодарна. Но захочешь ли ты играть и петь мелодии по моему указанию, имеющие особо врачующую силу?
      – Уж если я хочу помогать тебе, то ясно, что подчинюсь твоим указаниям, – добродушно ответил Абрасак. – Позволь, однако, заметить, что я не совсем невежда в науке гармонических вибраций и разных их воздействий.
      – Отлично, тем большую пользу принесешь ты в этом благом деле.
      Таким образом, между Абрасаком и прекрасной пленницей понемногу установились дружеские отношения. Однажды, когда он казался особенно мрачным, нервным и раздражительным, терзаемый по-видимому затаенной злобой, молча следившая за ним Авани неожиданно спросила его:
      – Что с тобой? Не случилось ли чего неожиданного?
      – Ничего неожиданного нет, но я виделся с Уржани и говорил с нею. Меня опьяняет ее небесная красота; но бешеная злоба из-за того, что она ненавидит меня и презирает, а мерзкие тираны города магов воздвигли между нами преграду, которую мне не преодолеть, наполняет душу мою каким-то странным чувством, причиняющим мне, однако, почти физическое страдание.
      Авани покачала головою:
      – Ты ошибаешься. В Уржани нет ни ненависти, ни презрения к тебе, а одно лишь сожаление; но она бессильна помочь тебе. Посуди сам, достойно ли твоего знания и пройденного уже посвящения, первое условие коего состоит в том, чтобы победить в себе зверя, питать лишь животное чувство к чужой жене?
      Перед тобою обширное поле деятельности: двигать вперед низшее человечество, дать просвещение и мудрые законы этой девственной земле. Разве такая миссия не может удовлетворить самое высокое честолюбие?
      И маги могли бы помочь тебе в деле руководства первобытными массами, которые ты хочешь поднять против них. Неужели ты не понимаешь всего безумия объявить войну людям божественного города, этим исполинам знания, могущество коих равносильно могуществу стихий? Берегись, чтобы маги не обратились против тебя! Тогда они сломят тебя, как соломинку, и обратят в прах. Поднявший меч – от меча погибнет. Покорись, верни свободу Уржани и, может быть, тогда они простят тебя.
      С минуту Абрасак молчал, а потом вызывающе покачал головой:
      – Благодарю за слова, подсказанные тебе дружеским ко мне чувством. Может быть, ты права; временами и я сам спрашиваю себя, не безумие ли все мое предприятие? Но отступить не могу, я сжег корабли! Их обидное по отношению ко мне пренебрежение разожгло мою гордость и непреодолимое желание померяться с ними силами.
      Я хочу отомстить за презрение и подниму против них миллионы великанов, приступом возьму их город, одолею и вырву у них скрываемые от меня тайны. О, дорого заплатят они за преграду, воздвигнутую между мной и любимой женщиной.
      Он потряс сжатым кулаком, и в глазах его сверкнула дикая ненависть.
      – Никогда не освобожу Уржани. Правда, я не могу обладать ею; но, несмотря на это, меня радует возможность хоть любоваться ее лучезарной красотой и слышать голос, который слаще для меня пения сфер. Сознавая, что она здесь, под жалкой кровлей, которую только и могу ей предоставить, я не мучаюсь по крайней мере ревностью от присутствия околонее Нарайяны.
      И, вскочив, он вышел из пещеры.

      Похищение Уржани и сопровождавших ее молодых жриц произвело в городе магов большой переполох. Известие это привезла остававшаяся в воздушном судне молодая девушка, которая видела, как произошло нападение, и поспешно вернулась, чтобы поднять тревогу. Наибольшее волнение проявили, однако, земляне, не понимавшие проявленного магами мнимого равнодушия перед столь возмутительным злодеянием. Что же касается Нарайяны, то исчезновение жены вызвало у него такое потрясение, что была минута, когда казалось – вот-вот рухнет мудрость и послушное воле мышление мага, и их заместит безумный гнев простого смертного. Однако этот бешеный порыв быстро утих под глубоким и строгим взглядом Эбрамара, укоризненно заметившего:
      – Не стыдно ли тебе поддаваться чувствам, которые, я надеялся, ты окончательно победил в себе!
      – Ты прав, учитель. Моя неосмотрительность и глупое упрямство понесли справедливое наказание; я не сумел понять, что упорно покровительствовал просто негодяю, и он дал мне теперь блестящее доказательство моего ослепления. Но неужели вина эта так велика, что мне надо расплатиться за него бесчестием Уржани?… Неужели Дахир допустит, чтобы дочь его пала жертвой животной страсти этого неблагодарного злодея?
      – Нет, честь дочери Дахир сумеет оградить; но все прочие события пойдут в порядке, указанном судьбою, слепым орудием которой стал сам Абрасак.
      – Так, может быть, это также – веление судьбы, закрепленное нашими высшими наставниками, чтобы я спокойно торчал здесь, сажая овощи в ожидании, пока «судьба» или «орудие ее» вернут мне Уржани, – заметил Нарайяна, и судорожное дрожание губ выдало его волнение.
      Эбрамар положил руку на его плечо и ласково сказал:
      – Блудный сын мой, когда же проникнешься ты сознанием, что поспешность есть показатель несовершенства. Никто не требует от тебя бездеятельности, и ты будешь работать для освобождения Уржани, но не так быстро, как бы ты желал, пользуясь для этого всем имеющимся в нашем распоряжении могуществом. Я читаю в твоих глазах вопрос: «Почему»?
      Потому, сын мой, что назначение наше на этой планете дает нам совершенно особенную роль. Мы – законодатели, призванные заложить основы высшей цивилизации; значит, блюсти и направлять движения, которые ускоряют развитие умственной деятельности. Таким ускорением, хотя печальным и достойным сожаления, если хочешь, но неизбежным, служит война. Все великие духовные и политические кризисы в низших еще мирах, как тот, где мы теперь находимся, или тот, откуда пришли, сопровождаются смертоносным столкновением человеческих масс. У народов же достаточно развитых война является реакцией, кровавым пробуждением от сонного ленивого покоя и пошлых интересов. Война встряхивает и облагораживает народы, призванные играть роль в дальнейшей истории человечества; она же косит и толкает к распаду народы, находящиеся в состоянии упадка нравственного и физического.
      Здесь в значительных массах прозябают существа низшей породы, великаны, первообразное порождение хаотических сил природы. По самой природе и строению своему существа эти тупоумны и неспособны к широкому умственному развитию; но их многочисленность и физическая исполинская сила представляют большую опасность для более слабых соседей, которым, однако, суждено дальнейшее совершенствование.
      Эти первенцы человечества жили в атмосфере, насыщенной выдыханиями грубых сил, смертельных для более слабых существ. Они выполнили уже свое необходимое предназначение – исполинских организмов первых времен, обреченных на переваривание всего выбрасываемого беспорядочными силами природы – и должны исчезнуть. Такая очистка планеты от животных рас, вредных и обременительных, необходима, и Абрасак облегчит нам задачу; вместо того, чтобы нам разыскивать чудовища в их логовищах, он приведет их сюда, а мы уничтожим.
      – Как осмеливается этот негодяй вступать в сношения с такими страшными существами, из которых каждое в отдельности может раздавить его как червяка? Каким образом он еще ухитряется подчинить их себе? – с негодованием заметил Нарайяна.
      – Понятно, что не физической же силой покоряет он их; а это доказывает, что он располагает могучей волей и замечательным умом. Значит, он будет достойным для тебя противником,
      – улыбаясь ответил Эбрамар. – А теперь, мой милый, я хочу, чтобы ты успокоился. Разумеется, ты понял все значение надвигающихся событий и согласишься, что личные интересы стушевываются перед нашей миссией как законодателей.
      Нарайяна сначала поник головой, но через минуту уже выпрямился, и в черных глазах его сверкнула присущая ему восторженная энергия.
      – Да, учитель, понял, и с завтрашнего же дня примусь за набор армии, которая победит неблагодарного. Пусть долгая разлука с дорогой Уржани послужит мне заслуженным наказанием за мое упрямое ослепление, и тем слаще будет час, когда я опять найду ее.
      – Вот каким я тебя люблю! – ласково сказал Эбрамар. – А теперь сходи к Дахиру. Мы с ним приготовили тебе список лиц, которых советуем взять в помощники. Он успокоит тебя относительно Уржани и даст полезные указания.
      Дня через два Нарайяна с друзьями и деятельными помощниками отправился в те области, где хотел собрать и обучить первую сознательную армию на новой отчизне.
      Спустя несколько недель вернулся Удеа, который возил Нарайяну к племенам, им самим обученным. На следующий после этого день мы находим на террасе дворца Эбрамара самого хозяина, Дахира, Супрамати и Удеа, дававшего отчет о своем путешествии. С радостью убедился он, что колония процветала под мудрым управлением своих царей, его потомков, и что народ сделал большие успехи. Именно там Нарайяна решил образовать ядро своей будущей армии.
      Похищение Уржани и молодых учениц школы посвящения продолжало волновать землян.
      Их бросало в дрожь от рассказов возвратившейся молодой жрицы о мохнатых, похожих на обезьян великанах, и они вполне основательно предполагали участие во всей этой истории дерзкого мятежника и беглеца Абрасака; с другой стороны, для них оставалось неразрешимой загадкой, почему иерофанты допускают его пользоваться полной безнаказанностью.
      Шли нескончаемые разговоры на эту тему, и это тревожное любопытство подметил наконец и Калитин, решивший задать об этом вопрос Дахиру во время одной из их ежедневных бесед.
      Несмотря, однако, на такое решение, он смутился в присутствии мага, а само любопытство и беспокойство показались ему вздорными. Если его могущественный покровитель и отец Уржани оставался спокойным, продолжая обычные занятия, значит, можно было быть уверенным, что верховные маги чувствуют себя хозяевами положения.
      Наблюдавший за ним и перелистывавший рукопись Дахир, улыбаясь, сказал:
      – Заключение твое – правильно, друг Андрей. Мы покойны, потому что располагаем достаточной мощью для самозащиты от нападения низших существ.
      Правда, Абрасак готовится к войне с нами, намереваясь взять приступом наш город при помощи бесчисленных орд великанов и чудовищ, которых он выдрессировал для войны. Но ввиду того, что массы эти неспособны с пользой работать в начинающуюся эпоху, а их многочисленность даже опасна, то их надо истребить или во всяком случае настолько разредить, чтобы они оказались в меньшинстве, обреченном на окончательное вымирание. Космические силы, которыми мы умеем распоряжаться, сделают свое дело, и я надеюсь, ты будешь свидетелем уничтожения этой лавины чудовищ.
      – Благодарю, учитель! Но какое величавое и страшное зрелище представит собой уничтожение космическими силами легионов этих великанов, словно куч муравьев, – вздрагивая, ответил Калитин.
      – Уничтожены будут одни только тела, которые стали опасными и вредными, а потому и должны погибнуть. Прибавлю еще, что тот же основной закон действует во всех низших мирах; только не всегда пускаются в дело космические силы, как в настоящем случае, а истребительницей является война. Тут мы имеем дело с первобытными расами, исполинским порождением грубых сил преизобилующей природы. Но случается в течение веков, что и культурные нации впадают нередко в состояние атавизма и становятся поэтому опасными для всех прочих окружающих их народов; тогда и к ним применяется только что описанный мною закон.
      Народы, обреченные на уничтожение, начинают с того, что утрачивают всякое религиозное чувство, а засим падает их нравственность, потому что душа не руководится уже божественными
      законами. Понемногу происходит перерождение мозга. Все способности народа сосредоточиваются в одном определенном направлении, а именно – в сторону материальных интересов. Ум его работает только в сфере промышленной производительности, достигает изумительных успехов в механике, химии, торговле, создает удобства жизни и прочее, зато божественное восприятие понемногу сглаживается, иссякают излучения, вызываемые восторженной верой, а все искусства приобретают псевдореальное, упадочное направление. Под личиной мнимой «художественной правды» музыка становится шумной, беспорядочной и раздражающей, живопись и скульптура преподносят культ безобразия, литература искажается, идеализируя пороки и растление нравов. И долгое время никто не замечает, что под цветущей и «высококультурной» внешностью понемногу совершается нравственное и физическое вырождение.
      Общество предается животным страстям, неслыханное высокомерие захватывает умы масс, а ее звериная жестокость становится такой же потребностью, как голод и жажда, и ждет только случая, чтобы проявить себя в виде опасного безумия.
      Подобная нация, превращенная в первобытные орды, представляет опасность для всего окружающего; опасность тем большую, что нация эта страшна своим богатством, грубой дисциплиной, превосходством техники и свирепостью умственного состояния.
      В такие моменты непреложная судьба выдвигает на свет дух истребления. Обстоятельства неизбежно приводят к великой войне, которая бывает особенно кровавой, а жертвы – бесчисленны, преимущественно среди опасных возмутителей общего мира. Они гибнут тысячами и всегда бывают побеждены.
      Калитин живо интересовался обсуждавшимся предметом, поэтому разговор на эту тему затянулся. Со времени прибытия в новый мир молодой астроном сделал большие успехи, а Дахир был доволен его усердием и развивавшейся в нем наблюдательностью.
      Наступило минутное молчание. Дахир рассматривал содержимое стоявшей перед ним шкатулки и достал из нее инструмент, употребление которого хотел объяснить ученику.
      Вдруг Калитин, внимательно следивший за каждым его движением, порывисто нагнулся над лежавшей на столе рукой мага и не совсем уверенно спросил:
      – Учитель, позволь мне осмотреть твою руку. Мне давно хочется это сделать, потому что она весьма удивительна и интересна!
      – Сделай одолжение, смотри сколько угодно. Да что ты нашел такого любопытного в моей руке? На ней, как и у тебя, пять пальцев, и только разве более тонкой их формой она отличается от твоей руки, – добродушно сказал Дахир, предоставляя ему свою руку, белую, тонкую и холеную, как у женщины.
      – О нет! Разница очень большая, и не в руке только, а и в наших телах вообще. Кожа твоя кажется иной, менее плотной, и я даже подмечал, что она порой слегка фосфоресцирует; но и на вес рука твоя легче. Смотри, она много легче моей, и сравнительно с нею моя рука напоминает грубую, рабочую мужицкую лапу рядом с породистой рукой аристократа.
      Дахир рассмеялся и слегка ударил по свежей, крепкой руке своего ученика.
      – Ты прав, конечно. Мне приятно, что ты нашел разницу, которая почти незаметна для невнимательного наблюдателя. Да, мое тело иного состава. За долгие века моего существования оно очень изменилось, но не смертью, как у обыкновенных смертных, а вследствие астральной работы всего моего существа; как желатин распускается в теплой воде, так постепенно таяла и моя грубая плоть. Совершенно незаметно для меня самого плотные и тяжелые частицы земного покрова разлетелись, как сметенные ветром хлопья, и на их месте появилась тонкая эфирная оболочка, которую, в свою очередь, заменило еще более тонкое и чистое тело.
      Это превращение материи, достигнутое мною, как я только что сказал, путем астральной работы, сжигавшей грубые частицы плоти, получалось на нашей старой Земле у не посвященных в наши тайны людей путем перевоплощений или отшельнической жизни при неустанной горячей молитве.
      Доказательством сказанного служит тот факт, что хищные звери ложились у ног святых и мучеников в цирке, а не терзали их. Язычники приписывали это «колдовству» христиан, а между тем причина самая простая: очищенные молитвой, подвижничеством мученики утрачивали животный запах, возбуждающий кровожадность диких зверей.
      По этому поводу я считаю полезным сделать небольшое отступление, которое пригодится тебе при наставлении твоих собственных учеников; я хочу поговорить о влиянии пищи и о чистоте.
      – Ах, как я благодарен тебе, учитель, и как это кстати. Всего несколько дней тому назад я едва не поссорился с двумя приятелями, которых поучаю. Они сердятся за мое запрещение есть мясо и за то, что я требую от них троекратного в день купания, как ты мне указал.
      – Растолкуй им, что кровяное мясо пропитывает не только физическое, но и астральное тело прегадким запахом. Умирая, человек оставляет на земле одни физические останки; психическая же часть, его духовное тело, насыщенное и обременяемое этим зловонием, уносит в иной мир этот тяжелый пар с омерзительным запахом, который и приковывает его к низшим частям астрального плана. По этой-то причине мы и требуем от наших учеников строго растительного питания, которое поддерживает в астральном теле внутреннюю чистоту и легкость, необходимые для его скорейшей эволюции.
      Только безусловная чистота, поддерживаемая частыми купаниями или обливаниями, облегчает обмен веществ и очищает ауру целительными токами. Пока люди жили на свежем воздухе и исполняли закон омовения, хотя бы в виде предписания религии, род людской гораздо менее подвергался различным заболеваниям. Пот всегда следует удалять, потому что он закрывает поры, способен к брожению и порождает яды или зловредные бациллы.
      Поневоле приходится брать примеры из жизни нашей старой родины, ибо в новом мире все только еще в зачатке. Итак, ты должен помнить, что в древние времена люди ели всего помногу, пили очень крепкие вина, а тем не менее обладали вообще прекрасным здоровьем, и среди них редко встречались болезни, пожиравшие человечество впоследствии.
      Причиной того были жизнь на чистом воздухе и частые омовения. Тебе известно, что в последние века вырождавшееся и тщедушное человечество законопачивалось в запертых помещениях и усиленно куталось в теплые одежды. И в такой-то тройной скорлупе из стен и платья проживали люди, не подозревая даже, в какой клоаке находятся, усердно производя все те миазмы, которые создаются нечистыми помыслами, разнузданными страстями, гневом, завистью, враждой, ревностью и бранью, а в особенности столь излюбленными людьми «посыланиями к черту» и вообще проклятиями. Ведь человек редко обращается к Богу при какой-либо неудаче; наоборот, в минуту раздражения он призывает лишь дьявола.
      Человек ужаснулся бы, имей он возможность видеть те тысячи чертенят, которые притягиваются ругательствами и проклятиями в и без того густую накипь от его гневных выделений. Но люди ничего не видят и преспокойно дышат зараженным, кишащим бациллами воздухом, а потом еще жалуются на внезапные боли в теле, головокружения и бессонницу.
      Только молитва, освященная вода и чистый воздух могут очистить подобный «аквариум», где все – и стены, и вещи – переполнено астральным сбродом, который здесь выращивается и размножается, питаясь испарениями обитателей и зараженного воздуха; при этом такое флюидическое население может превратиться в существ вампирических, вредных и опасных до такой степени, что иногда для их выдворения требуется огонь.
      Таким образом, вера в святую воду отнюдь не суеверие. Вода – это такое вещество, которое легче всего усваивает свет астральный, лучезарными потоками изливающийся из молитвы; потому что молитва представляет собою силу, которая сначала собирает, а затем направляет и расходует благодатные истечения.
      Дахир умолк на некоторое время, видимо, погруженный в раздумья, а потом провел рукою по лбу и обратился к безмолвно и скромно ожидавшему его слова Калитину.
      – Мы совершенно отдалились от своего предмета – прогрессивного перерождения физического тела путем астральной работы или молитвы и аскетической жизни.
      – Да, учитель, и ты сказал мне, что твое тело уже претерпело несколько перерождений.
      – Три, друг мой. А по мере того как преображалось самое вещество моего бессмертного тела, изменялись также и его органы. Так, сердце перестало играть первенствующую роль. Ему нечего уже было бояться ни за себя, ни за тех, кого оно любило, а строгая дисциплина души укротила «зверя» в человеке и обуздала страсти; теперь сердце испытывает только чистую и возвышенную любовь, а его спокойное и слабое биение регулирует лишь обращение фосфорического вещества, в которое обратилась кровь, текущая в наших жилах и орошающая мозг, ставший главным органом нашего тела. И чем совершеннее это вещество, тем более дает оно нам силу сосредоточиваться и выделять исполинскую мощь, повелевающую стихиями.
      Желудок также почти упразднен, так как пища наша служит только для насыщения тканей; позвоночный хребет – это электрическая сеть, мускулатура также сеть фосфорической материи.
      Даже плотские отношения в союзах магов высшего разряда изменяются. Как некогда факир посредством исходившей из него лучистой силы заставлял растение созревать, цвести и приносить плоды, – подобно этому и лучистая, соединяющая супругов сила оплодотворяет, производит на свет особо избранные существа – миссионеров, предназначенных совершенствовать человечество.
      Конечно, сказанное мною применимо в настоящее время только к высшим магам; но среди человечества, достигшего высокой степени совершенства, как на Юпитере и других равных ему по высоте планетах, размножение людское совершается только таким способом.
      Преуспевание – это закон Вселенной. Чем больше человек трудится на астральном плане, чем больше сбрасывает он с себя животные страсти для работы в духовных областях, чем больше втягивает он в свою ауру и организм фосфорические вещества, тем больше преображается его тело, изменяется кровь и возрастает могущество.
      Головы святых всегда окружены лучезарным сиянием, и прикосновение их совершает исцеление. Эти высшие существа, преисполненные веянием божественным, обладают силой возобновлять действие омертвелых вследствие болезней органов: глухие начинают слышать, параличные ходить, а внутренние болезни излечиваются.
      Молитва, видишь ли, это первая магическая формула, данная человеку для борьбы с плотью, которая душит его и поглощает. Ты уже знаешь, что в звуках заключено флюидическое вещество, разнообразно комбинируемое и получаемое путем вибрации, как динамическая машина производит электричество. Молитва по самому существу своего химического состава вызывает вибрационные, фосфорические и радиоактивные токи, заимствованные от четырех стихий. Эти четыре течения мгновенно принимают фор-
      мулу быстро вращающегося Креста. Чем чище молитва и порыв ее сильнее, тем стремительнее совершается такое вращение; треща и меча снопы искр, вертится флюидическая масса, внедряя в тело животную теплоту и заключенные в ней полезные, целебные частицы. Чистое же излучение души молящегося восходит спирально в виде голубоватых волн и соединяется с веянием божественным. Это служит соединительной нитью, или, если хочешь, телефоном, посредством коего создание взывает к Творцу и Святым своим покровителям.
      Вследствие этого после горячей молитвы человек чувствует себя успокоенным и подкрепленным новой силой; иногда у него появляется даже испарина, и эта осеняющая его теплота помогает ему избавиться от флюидов и других отложений, причиняющих болезнь.
      Крестное знамение – это магический, преимущественный перед всеми другими знак, на котором сосредоточиваются космические токи четырех стихий, содержащиеся в формуле молитвы. По наитию человек всегда окружал этот сокровенный символ венцом из лучей, а сила креста соответствует знанию, силе и вере того, кто его употребляет. Это – то же, что простой деревянный крест по сравнению с золотым произведением какого-нибудь ювелира-художника; значение же обоих совершенно одинаково и всегда оказывает равную мощную помощь. Человеку невежественному, употребляющему крестное знамение, не зная о его мистической силе, он служит так же, как и магу; он соединяет с Божеством, охраняет от сатанинских существ, от нечистых и хаотических сил, вызывает духов четырех стихий, которые скапливаются вокруг начертанного человеком креста, как вокруг центра, и оказывают ему помощь. Только в руках того, кто глубже постиг его значение и с большим разумением и верою изображает его, крест представляет действительно необоримое оружие.
      Знамение это, мне кажется, можно назвать печатью Предвечного. Оно служит основанием всякого создания, символом вечности, знаком, выражающим и содержащим четыре стихии, на котором происходят все изменения в составе материи, источником духовной и физической жизни.
      – Так, значит, изучение креста – это особая наука?
      – И огромная! Некогда эта наука преподавалась отчасти в тайниках храмов высшим посвященным; во всех вероучениях древности этот таинственный символ, талисман для нападения и защиты против всего нечистого играл особую роль.
      Да, Андрей, для того чтобы постичь эту науку, надо работать, начиная с неофита и до степени мага; я много трудился, а все еще далек от полного понимания этой дивной науки.

      Жизнь в городе магов протекала спокойно. В школах шло обучение, а иерофанты незаметно готовились к обороне города против орд Абрасака, всеми силами спешившего со своими приготовлениями. Дахир и Калитин по-прежнему продолжали свои ежедневные беседы по самым разнообразным вопросам.
      – Ты сказал мне, учитель, что охватившее Землю полное неверие значительно способствовало разрыву связи ее с божественной благодатью. Правда, в мое время на веру в Творца, святых покровителей и молитву смотрели как на архаические остатки смешных предрассудков.
      Благодаря Богу, я вполне отрешился от этих заблуждений и в полном смысле слова поклоняюсь тому, что презирал, но одного все-таки не понимаю. Вы, учителя наши, обладаете и верой, и благочестием, и знаниями, а между тем не называетесь святыми.
      – Да просто потому, что мы не святые, – рассмеялся Дахир в ответ.
      – Но почему же? Вы так же добры и много ученее большинства святых, жития которых я читал, – настаивал Калитин.
      – С удовольствием вижу, сын мой, что ты во всем любишь доходить до точки, как говорится. В данном случае ты желал бы разобраться в том, какая разница в путях восхождения между святостью и научным трудом? Изволь.
      Это, видишь ли, два пути, ведущие к одной и той же цели – совершенству.
      Святость ведет к идеальной нравственности воспитанием чувств и инстинктов; она развивает сердце, сосредоточение в молитве, самоотречение и самопожертвование на благо ближнего. Вместе с тем это также изучение всевозможных изгибов души, страдающей физически и нравственно, в связи с полным забвением самого себя. Короче говоря, это – воспитание души и в то же время познавание величия Божия в самом высоком создании Творца – в Его неразрушимой искре.
      Путь адепта, путь научный, это, главным образом, воспитание разума, изучение начал и законов природы, управляющих космическими силами. Словом, это – знание эволюции Вселенной и человека, познание величия Творца в Его лаборатории.
      Подводя итог, повторю, что наука говорит разуму человека, а религия, т.е. область святости, говорит сердцу. У всех у нас имеются ум и сердце, хотя первый бывает зачастую затемнен; но, разумеется, добросердечных людей несравненно больше, чем светлых умов. Большинство можно вести только при посредстве чувства и очень мало доступных теоретическим понятиям. Отсюда следует, что религия – необходима как интеллигентным людям, не могущим вполне отделить себя от тела, так и массе, для которой всегда недоступны высоты отвлеченного мышления; тогда магическая наука – ввиду того, что изучение ее опасно и склонно смущать слабые натуры, – должна быть недоступна толпе и может служить лишь достоянием людей крепких умом и духом. Но так как для достижения совершенства дух человеческий должен обладать обеими ветвями знания в одинаковой пропорции, то праведник переходит впоследствии к изучению науки, а ученый к неизбежному познанию самопожертвования и любви к Богу и людям.
      Считаю необходимым добавить, что тот, кто стал адептом, не будучи праведным, гораздо больше рискует споткнуться на своем пути и злоупотребить своим знанием, потому что в недрах души его таятся еще земные страсти. Святой, наоборот, скорее освобождается от слабостей человеческих, и самоотречение возносит его выше в светлых сферах, нежели наука адепта, по крайней мере на первых, низших ступенях знания, потому что он должен жертвовать собой, если хочет подняться по крутому пути совершенства.
      Доволен ли ты теперь и хорошо ли меня понял?
      – Превосходно, учитель, и благодарю за твою доброту.
      – Скажи, однако, что именно тебя угнетает, и я постараюсь дать объяснения, которые рассеют смущение, вызванное разными возникшими у тебя вопросами.
      – Ты читаешь в моей душе, дорогой учитель. Нивара сказал о ленте астральных клише, скрепленной с нашей старой матерью-Землей.
      Он утверждал, что та лента, которою наградили теперь Землю, происходит из другого, подобного же мира, окончательно разрушенного и разлагающегося на свои первобытные вещества.
      – Что же тут такого тревожного? В великом хозяйстве Вселенной каждая частица занимает свое место и работает для сохранения всемирного равновесия. Огненная лента с астральными клише не может быть уничтожена потому, что заключает в себе первородное вещество, т.е. стихийные силы. Лента разворачивается вместе с вращением опоясываемой ею планеты, а заключающиеся в ней астральные клише материализуются по мере появления их на месте действия. Это своего рода программа огромной школы для всех существ.
      – Да, это ясно. Однако как согласовать это не только с идеей справедливости, как я ее понимаю, но и с принципом свободной воли, или ответственностью за наши действия, когда души вынуждены – если возможно такое сравнение – разыгрывать роли актеров, будучи обязаны жить и действовать на основании клише, начертанного кем-то другим, и роковым образом терпеть последствия совершенных этим «другим» деяний, притом совершенно независимо от своего желания становясь, согласно начертанному клише, – злодеем или святым?
      – Ну, ну, вот ты куда зашел! Ведь если бы все совершалось именно так, рабски, как ты это сказал, и кого-либо принуждали выполнять только роль по трафарету, начертанному на клише, то это было бы действительно несправедливо. Но прежде всего судьба изображена лишь в общих чертах, а затем ты должен понять, что столь чувствительная материя, способная запечатлевать все колебания мысли, должна быть одновременно и достаточно мягка, чтобы уступить свежему влиянию без ущерба для первого впечатления. Оба они отнюдь не смешиваются между собой вследствие того, что химический состав каждой индивидуальности несколько различен.
      Только общие картины-клише, начертанные высшей волей, остаются некоторым образом незыблемыми, т.е. в конце концов всегда проявляются в более или менее близкий или отдаленный срок, в зависимости от выполнения своих ролей новыми артистами драмы.
      По этой причине всегда бывали предсказания, которые удивительно правдиво и точно открывали иногда события отдаленного будущего, ошибаясь зачастую только относительно времени совершения действия.
      Так, пророки или ясновидцы имели и будут обладать способностью видеть астральные клише, не понимая часто различных подробностей картины вследствие того, что видимые ими предметы не были еще в их эпоху изобретены, или, вернее, снова найдены, и они описывали их метафорами.
      За примерами мне всегда приходится обращаться к нашей старой родине Земле. Так, великий ясновидец, автор Апокалипсиса, медным конем, дышащим огнем, указал на локомотивы, движимые паром – изобретение будущих веков.
      Другой ясновидец, более скромный, по имени аббат Суффран, старался известными признаками определить время наблюдавшегося им видения, говоря: «Когда люди будут, как птицы, летать по воздуху с быстротою ласточки, и повозки будут двигаться без лошадей, произойдет то-то». Это доказывает, что он не мог назвать и не имел понятия об автомобилях и аэропланах, которые, однако, видел в действии.
      Теперь взглянем на вопрос с другой точки зрения и решим, действительно ли будет насилием и несправедливостью то обстоятельство, что живущие духи становятся актерами, исполняющими роли, написанные в астральном клише, а не создаваемые на основании законов магнетизма и притяжения для перевоплощения, как общей проверки добытых сил и способностей, или, наконец, на основании закона Кармы и особенностей предыдущих существований, в качестве микроорганизмов в высших и низших существах.
      Всякая душа привлекается во флюидическую сферу, полную влечений прошлого, где господствует преобладающее притягательное влияние одной из стихий. Огонь и воздух – это стихии высшие, а вода и земля – низшие, и ни один дух с возвышенными наклонностями и стремлениями не будет притянут в низший план и не поддастся влиянию, не имеющему уже над ним власти.
      Согласно совершенному порядку притяжений флюидических, кармических и других, на основе единения народов, сплочения групп и образования семей, каждый дух притягивается именно в ту среду, которая подходит к его способностям и нравственным силам и в то же время соответствует избранным искупительным или испытательным существованиям.
      В первые периоды существования жизни душ бывают всегда менее сложны; но в великой лаборатории, громадной мастерской планетной жизни найдутся свободные места для каждого соответственно его способностям, степени развития и необходимости труда по пути восхождения.
      Ты напрасно думаешь, что духи насильно вталкиваются в течение какого-либо клише. Нет, дух притягивается на поле битвы, где должен испытать свои силы сообразно с его вкусами и наклонностями. И как тенор не может петь басом, а трагик играть роль шута, или носильщик быть принцем, как злодей не может вести жизнь святого, так и всякий берет на себя роль, которую он может, или воображает, что может исполнить.
      Пьеса – та же самая, роль намечена, но артист может оттенять и в нужной мере изменять ее соответственно своей индивидуальности. Если он сыграет хорошо – тем лучше для него, а если плохо и слишком возомнил о своем таланте, то должен начать снова; вот и все.
      Народы, подобно отдельным личностям, подчинены тем же законам: у них собственное клише, свои кармические условия и свой особый национальный темперамент, происхождение коего я объяснил тебе, когда говорил о прохождении духа через три царства природы.
      В склонностях и отличительных чертах характера народов особое значение играет также преобладание той или другой стихии в составе их астрального тела.
      Наиболее одаренными бывают те, у кого преобладает влияние огня, и мы называем их солнечными народами. Они – набожны, верующи, полны великодушных порывов, одарены способностями во всех отраслях знания, прирожденные художники и отменно храбры; а вместе с тем, они – спокойны и упорны, подобно огню, не выпускающему своей добычи. Будучи мистиками, мечтателями, глубокомысленными по природе, солнечные народы дают наибольшее количество святых, людей выдающихся, добродушных, хотя зачастую и слабых.
      Народы, вышедшие из воздушных корпораций, тяготеют к области света. Они также полны дарований, обладают умом живым и веселым, но легким; поэтому они часто непостоянны, а порывы их хотя и страстны, но кратковременны. Из них выходят новаторы, фанатические адепты религиозного направления или беспечные вольнодумцы.
      Те, у кого преобладает стихия воды, наружно спокойны, как океан в тихую погоду; но в сущности они – коварны, хищны, искусны. У них врожденное влечение к воде, как к родной им стихии, из их среды выходит больше всего отважных мореплавателей, купцов и ученых в области практических знаний.
      Стихия земли притягивает грубые натуры, и народы, в астрале коих она преобладает, бывают грузны телом, прожорливы, алчны, кровожадны, корыстолюбивы и жестоки; ум у них тяжелый, негибкий, надменный и злобный, с презрением относящийся ко всему, что не они. Такие народы малорелигиозны, более всех дают атеистов и отрицателей и легче других доступны силам тьмы; между ними кишат колдуны, слуги Люцифера.
      Будущее нации образуется по минувшим событиям их прежних существований, сообразно с кармическим законом.
      Астральное же клише того или другого народа исполняется не вследствие того, что он рабски следует картинам своего клише, а потому, что сами картины эти отвечают наклонностям, характеру и темпераменту данной нации; наоборот, переживаемые таким народом картины жизни настолько приложимы к начертанным на клише событиям, что оказываются почти тождественными с ними. Что же касается отдельных личностей, то ясно, что каждая постарается устроиться в сфере своих вкусов и идей, подыскав и взяв, как платье по росту, такое именно жизненное клише, в котором она надеется проявить себя с достоинством или искупить тяготеющее над ней прошлое.
      Среди миллиардов духов, витающих в орбите нашей старой родины-Земли, и среди духов стихий, работающих над ее преобразованием, руководители выберут грядущие народы планеты на основании их прошлого. Это и будет население, подготовляющееся к новой эволюции, т.е. действующие лица того клише, которое связано с воскрешенным миром.
      – Ты сказал раньше, что прикрепленное к Земле клише происходит из другого разрушенного мира. Сколько же раз может служить такое клише и прямо ли оно всегда переходит из одного мира в другой?
      – Им пользуются столько раз, сколько это потребуется, и, отслужив, оно занимает свое прежнее место в архивах Вселенной, откуда, если понадобится, можно опять взять его. Прибавлю к этому, что лента астрального клише неразрушима и, после уничтожения планетной системы, окончательно возвращается в архивы, где и хранится как документ прошлого. При новых творениях – условия иные, и картины прежних клише уже не отвечают потребностям человечеств другого образования, которые хотя и проходят тот же курс учения, но в других видах.
      – Боже мой, как все это интересно, сложно и, однако, просто и величественно. Счастлив тот, кто сможет понять хоть частицу тайны творения.
      – Всякий обладающий доброй волей может познать истину путем труда и настойчивости, – заметил Дахир.
      – Увы! Есть люди, которые лишены понимания смысла чего-либо самого простого, заурядного, но выходящего за пределы рутины, – воскликнул Калитин. – Помню одного приятеля на Земле. Человек он был достойнейший, но глух и слеп ко всякому отвлеченному или оккультному вопросу. А я всегда любил заглядывать в старые книги, так как прошлое возбуждало во мне влечение к себе, совершенно для меня тогда необъяснимое.
      Случайно попала мне в руки очень древняя книга по оккультизму; в ней говорилось о многом совершенно мне непонятном, и между прочим о перевоплощении, о прохождении души через три царства, о циклах и т.д. Эти последние вопросы чрезвычайно занимали меня, и я заговорил с приятелем, служившим в одном со мною астрономическом учреждении. Боже, в какое бешенство тот пришел! Одна мысль, что он мог быть камнем, луком или совой, – перечень составлен, кстати, им же, – возмущала его; также не допускал он и циклы. Не будь я миролюбивого нрава, научный спор наш, наверное, кончился бы потасовкой; тем не менее он причинил мне всякого рода неприятности с моими коллегами. Но затем произошла страшная катастрофа, и он, верно, погиб, не успев изменить своего взгляда, так как мне неизвестно, чтобы он принял первородное вещество.
      Андрей умолк и печально задумался.
      – Да, упорная слепота некоторых – это кармическое следствие; бесполезно разубеждать их ввиду того, что прошлое затемняет им рассудок. Всякий свободно мыслящий ум не может отрицать явления, которые сама природа показывает нам с неоспоримой ясностью.
      Возьмем, например, в доказательство перехода человека через три царства таинственный процесс его образования. Бесконечно малое ядро будущего человека состоит из тех же элементов, что и Земля, на которой человеку суждено жить. Сперматозоид имеет сходство с растением, причем одна его конечность, головка, – сфероидальной формы, заканчивается он хвостом. Рассекая его, видим, что остальная его часть похожа на луковицу и состоит из ряда тонких оболочек, содержащих в себе жидкое вещество.
      Затем зародышевое существо начинает выпускать свои члены изнутри наружу и получает очертание. Далее эмбрион развивается в плод (foetus), принимает облик лягушкообразного животного, по виду головастика, и как земноводное, живет и развивается в так называемых «водах». Раз от раза зародыш приобретает особенности человеческого существа, его охватывает первое содрогание бессмертного дыхания, он шевелится и… божественная сущность водворяется в тело ребенка, в котором и пребывает до момента физической смерти, когда человек снова становится духом.
      Подобно тому, как плод развивается в водянистой среде утробы матери, так и земли зреют среди всемирного эфира, или астрального флюида, в недрах Вселенной.
      Эти космические младенцы, как и пигмеи – их обитатели – сначала представляют просто ядро, а потом зародыши. Впоследствии они постепенно зреют, развивают виды минералов, растений, животных и человека; они родятся, растут, стареют и умирают по окончании своего существования. И таким образом циклы претворяются в циклах, объемлемые – в объемлющих, до бесконечности.
      Эмбрион развивается в своей дородовой сфере, индивидуум в своей семье, семья – в государстве, государство – среди человечества, Земля – в нашей Солнечной системе, эта система – в своей Центральной Вселенной, Вселенная – в Космосе, а Космос в единой первопричине, непроницаемой, беспредельной и бесконечной.
      – О! Как величаво это познавание жизни миров и существ, какая простота основных законов и разнообразие производных. И если это многообразие смущает уже при том крошечном кругозоре, который дан нам для исследования, то какие же неведомые и не подозреваемые чудеса должны заключать в себе прочие миры и другие системы, плавающие в бесконечном пространстве, словно светлые архипелаги. Ах! Как хотелось бы мне побывать там когда-нибудь…
      Дахир грустно улыбнулся.
      – Когда ты окажешься готовым сделаться воздушным туристом, то, наверно, пропутешествуешь по всем доступным тебе системам и увидишь много такого, что ослепит тебя.
      И чем выше ты поднимешься, тем больше будешь познавать механизм законов, которые делают необходимыми веру, молитву и применение добра, словом, чувства, создающие чистые и горячие излияния, которые будучи противовесом зла представляют собою закон равновесия, на коем зиждется существование мира.
      Такие течения служат стеной, предохраняющей доступ течениям хаотическим, беспорядочным силам и веществам, которые работают в пределах атмосферных, еще непослушных масс.
      Там ревет и грохочет изначальная материя в диком состоянии, населенная духовными чудовищами, сам вид коих трудно было бы описать; там, во всей первобытной мощи, обращаются стихии, но не могут выступить из берегов, ограждающих планетные пределы. Но где только задерживается или прерывается притягательное влияние божественного течения, силы послушно уравновешенной и могучей, там образуется брешь, в которую врываются беспорядочные силы хаоса, с их разнузданными стихиями, проносятся ураганом и уничтожают все на своем пути.
      – Этим самым законом объясняются так называемые «чудеса», необыкновенные исцеления и прочее? Если я хорошо понял, физические и нравственные болезни также знаменуют собою беспорядок, распад основных стихий нашего маленького человеческого космоса; но чистый молитвенный восторг привлекает ток Божественной благодати и тем излечивает болезни, т. е. восстанавливает порядок и равновесие.
      – Замечание твое совершенно верно. Не только могущественная молитва высших существ, называемых святыми, но даже и простых смертных, объятых горем или отчаянием, страстный порыв верующей души приводит в такое духовное состояние, когда астральное тело выделяется из грубой плоти; в подобные моменты дух человека погружается в нисходящий на него божественный ток или в ауру святого, к которому он взывает, и там находит все химические субстанции, нужные ему самому, или тому, за кого он молится.
      На основании всего сказанного ты поймешь, как велика ответственность наша в качестве первых законодателей, и насколько необходимо прочно укоренить божественные законы для обеспечения благосостояния и жизни планеты. Правильное действие чистых астральных течений должно быть закреплено верой народов, совокупными молитвами толпы, врожденным и непоколебимым убеждением, что помощь надо искать у сил добра и что эту помощь свыше прежде необходимо заслужить.
      Где гаснет вера, разнуздываются низменные страсти, творятся оргии, кощунства и разгуливают животные вожделения – там под влиянием разлагающего дыхания зла и расстройства гармонии создается особая атмосфера, населенная хаотическими духами, не могущими существовать вне беспорядочных течений. Тогда начинаются бури, наводнения, засухи, расстройства температуры, повальные болезни; и говорят: «Вот страна, пораженная гневом Божьим».
      Посланный Эбрамара, приглашавший Дахира на совещание магов, прервал беседу. Только что прибыл Нарайяна, чтобы испросить совет у друзей и старших и дать отчет относительно различных происшедших событий.
      В основанном Абрасаком городе жизнь продолжала идти в томительном однообразии, особенно для пленниц, которые мало интересовались приготовлениями к войне, шедшими, однако, с лихорадочной поспешностью.
      Для молодых женщин, предательски захваченных Абрасаком и насильственно ставших женами товарищей дерзкого мятежника, жизнь была чрезвычайно тяжела, особенно в первый год их водворения. На них обрушился ураган чувств и токов тяжелых, материальных, пропитанных грубыми страстями, словно удар грома поразил и изменил все внутри и вокруг.
      Для Уржани испытание было также очень тяжко. Ее угнетала разлука с Нарайяной и родителями; но она не ослабевала, а успокоение и терпение находила в постоянной деятельности. Если иногда, в минуту слабости, разлука со всем любимым и казалась слишком долгой, то она мужественно повторяла завет отца, когда речь заходила о тоске их вековой жизни:
      – Будем работать и работать, друзья! Кто трудится, тот пожирает время!
      Отношения с Абрасаком были довольно странные. Он не пытался уже более овладеть ею насилием, окончательно убедившись в бесплодности подобных попыток, а между тем, ни за что не согласился бы освободить ее и с мрачной подозрительностью следил за нею, хотя та никогда не пыталась бежать. Редко приходил он говорить с нею, а между тем Уржани всегда приветливо принимала его, охотно беседовала и старалась облагораживающим образом на него воздействовать. Но эта дружеская нежность именно и раздражала гордого, пылкого Абрасака; он предпочел бы даже ее гнев такой равнодушной кротости.
      – Все могла бы ты сделать из меня, если бы любила, а такого великодушия, приправленного презрением, мне не нужно, – в бешенстве крикнул он однажды, стремительно уходя от нее.
      После подобных сцен он зачастую скрывался у Авани, глубокий и ясный взор которой обладал удивительным свойством успокаивать его.
      – Как ты добра и терпелива, Авани, а между тем я вовсе не заслужил этого, – сказал он однажды.
      – Ты обратил меня в божество, и, стало быть, мне приходится исполнять эту роль, а первая добродетель божества – это терпение, – ответила Авани с серьезной и задумчивой улыбкой.
      Так текли месяц за месяцем. Теперь у него уже было порядочно обученное войско, способное кое-как маневрировать и снабженное оружием, правда грубым, но которое, однако, при чудовищной физической силе великанов представляло великую мощь.
      Неожиданный случай вывел Абрасака из его относительно спокойного состояния. Отряд его войска под предводительством одного из товарищей, подвергся неожиданному нападению какого-то неизвестного отряда, воины которого оказались более искусными, лучше вооруженными и снаряженными; враги, будучи много ниже ростом великанов Абрасака, все же разбили их наголову и обратили в бегство с большим уроном.
      По словам друга Абрасака, командовавший неприятельским отрядом начальник был высокого роста, с медно-красным лицом, в остроконечном шлеме и с драгоценным ожерельем на шее; воины же его, как и их глава, краснокожие, казались очень смышлеными, вооружены были луками и стрелами, а действовали с удивительной ловкостью и подвижностью.
      Абрасака все это повергло в недоумение. Неужели маги солгали и скрыли, что на новой планете были уже относительно культурные народы, и теперь выпустили на него эти воинственные орды?
      Это надлежало исследовать как можно скорее. Но магическое зеркало показало ему только многочисленные сборища краснокожих людей, как описал их Клодомир; относительно же происхождения, была ли то случайность или ими руководила воля магов, он ничего не мог узнать. Но так как в течение нескольких недель вооруженные столкновения повторились, оканчиваясь почти всегда в пользу краснокожих, а одна из деревень великанов, на границе лесов, была взята и сожжена, то Абрасак встревожился.
      Он решил спешить походом на город магов и, не теряя времени, приступил к последним приготовлениям.
      Вся обученная уже армия должна была быть направлена на сборное место, чтобы ожидать подхода чудовищ под предводительством самого Абрасака. Для охраны города, Уржани и других женщин оставили резерв, вполне снабженный боевыми припасами и под командой одного из товарищей.
      Наконец однажды утром эта удивительная армия выступила из города; Абрасак же с Клодомиром отправились на скалистые острова за рогатыми чудовищами, которые назначались для разрушения города магов.
      Пока происходили все приготовления Абрасака, Нарайяна также не терял времени. Удеа свез его к им же цивилизованным некогда народам, многочисленное население которых, занимаясь скотоводством и хлебопашеством, жило отдельными племенами.
      Со свойственным ему организаторским талантом Нарайяна сумел быстро обучить эти массы, развив их воинский дух и храбрость. Довольно скоро выделил он наиболее одаренных и поставил их начальниками; именно эти отряды солдат Нарайяны и нападали с успехом на дикие орды Абрасака.
      Войска его были готовы выступить в поход, и Нарайяна намеревался выступить с ним против «обезьян», как вдруг получил от высших магов приказ вести свои вооруженные силы к божественному городу и расположиться на указанных ему высотах.
      И вот однажды в божественном городе разнесся слух, что грозит большая опасность. Вернувшись с работ в отдаленной местности, перепуганные рабочие рассказывали, что из-за видневшихся вдали лесов появились массы волосатых великанов, похожих на тех, что похитили Уржани со спутницами, а сверх того и никогда еще не виданные ими чудовища, ростом с деревья, рогатые, страшные. По всей вероятности, орды этих омерзительных чудищ идут на божественный город.
      Дня два спустя довольно ясно уже слышался глухой шум двигавшихся масс и отдаленный гул бессвязных голосов; а затем словно черные тучи появились на горизонте и как бурные волны разливались по равнине, окружавшей скалистую возвышенность, где раскинулся божественный город.
      Куда только хватало глаз, всюду наступали плотные массы врагов. Катясь, как неудержимая лавина, дикие орды вырывали с корнями преграждавшие им путь деревья, земля дрожала от их грозного топота, а бессвязные крики, сливаясь, напоминали рев волн, с грохотом разбивавшихся о прибрежные скалы; распространявшееся тошнотворное зловоние отравляло воздух даже на таком далеком расстоянии.
      Впереди темных масс обезьяноподобных великанов шли сказочные и чудовищные существа – грубые и омерзительные порождения первобытной природы.
      Будучи неимоверного роста, одни из них были покрыты длинной шерстью, у других голая кожа была пятниста, как у пресмыкающихся; большинство снабжено было изогнутыми рогами и все – длинными, волочившимися по земле хвостами.
      Руками, похожими более на лапы с кривыми ногтями или когтями, они поднимали и раскидывали, как игрушки, огромные каменные глыбы и стволы вырванных с корнем деревьев. Живой поток этот катился непрерывно, охватывая постепенно город кольцом.
      В воздухе на крылатых драконах летали товарищи Абрасака и распоряжались массами, а выше всех парил сам отважный мятежник.
      В белом одеянии и видимый отовсюду, Абрасак был верхом на Мраке, так превосходно выезженном, что он повиновался малейшему посылу шенкелей. Главнокомандующий держал в руках хрустальную лиру, блестевшую на солнце сотнями бриллиантов, и с шеи его спускался на золотой цепочке магический инструмент в виде охотничьего рога, звуки которого доводили до ярости воинственный пыл бойцов.
      Следивший за наступлением осаждавших, Дахир приказал своим помощникам отворить дверку в перилах, окружавших площадку башни. Снаружи качалась средних размеров воздушная ладья, снабженная на обоих концах приборами, из которых свешивались в виде букетов тонкие металлические нити.
      Все четверо сели в ладью, и та поднялась на воздух. Дахир и адепт поместились около приборов, а Калинин и другой ученик получили приказание управлять ладьей согласно с точными указаниями мага.
      Почти в ту же минуту из других башен также вылетели воздушные суда, такого же вида и рассеялись в разных направлениях.
      Только что начали рогатые чудовища взбираться на крутые скаты возвышенности, где расположен был божественный город, как над первыми рядами неприятеля появилась ладья Дахира, и тогда представилось действительно ошеломляющее и непонятное зрелище. Металлические нити прибора словно вспыхнули на мгновенье, а потом из каждой брызнули снопы искр, которые с легким, но каким-то странным звоном посыпались на сомкнутые ряды врагов.
      Почти мгновенно в массе осаждавших образовались пустоты; чудовища исчезли, но куда они девались, никто не мог бы сказать, потому что от них не осталось и следа.
      И по мере того как скользила воздушная ладья, а оба прибора разбрасывали смертоносные искры, исчезали или таяли в воздухе чудовищные враги. И всюду повторялось то же самое; где только проносились эти истребительные снаряды, ревевшие массы чудовищ исчезали вместе с каменными глыбами или деревьями, которые несли с собой. Зато земля постепенно устилалась тонким слоем белого и легкого пепла.
      Наконец панический ужас охватил оставшихся в живых. С криком и ревом бросились они назад, опрокинувшись на массы наступавших за ними обезьяноподобных великанов, и внесли расстройство в их ряды.
      Тут произошло нечто неописуемое. Обезумевшие существа в общей свалке толкали и топтали друг друга, а затем исчезали под тучами сыпавшихся на них искр.
      Спутники Абрасака были ошеломлены и, немые от страха, смотрели на уничтожение своей армии; а крылатые кони их стали проявлять между тем опасную тревогу, кидаясь из стороны в сторону и отказываясь повиноваться, пока, наконец, они не повернули назад и стремглав помчались к лесам.
      В этот момент начали спускаться с гор одушевленные воинственным пылом войска Нарайяны. Лишь только появились эти новые бойцы, как воздушные суда прекратили свою истребительную работу, к тому же почти уже законченную. Завязалась кровавая сеча. Полчища «обезьян», совершенно расстроенные, помышляли больше о бегстве, чем о бое; тем не менее инстинкт самозащиты побуждал их отразить нападение, и побоище это стоило бы много крови, если бы неожиданное обстоятельство не положило конец битве. Черные тучи быстро заволокли небо, и разразилась гроза, а темень настала такая, что ничего нельзя было различить; в этом урагане разъяренных стихий сражение прекратилось само собою.
      Когда наконец гром утих, а рев бури смолк, и бледный полусвет озарил поле битвы, жалкие остатки армии Абрасака спаслись бегством; рыча от ужаса и страха, они громадными скачками неслись к своим лесам. Сама земля внушала им непобедимый ужас, и едва только очутились они под густыми ветвями вековых исполинов, как вскарабкались на деревья и, прыгая с одного на другое, направились к своим селениям.
      Абрасак держался, как только мог долго. Он-то догадался сразу, какую страшную силу пустили в ход маги, чтобы победить его; о грозной силе этой он знал лишь понаслышке, а управление ею осталось для него тайной.
      Безумное отчаяние овладело им. В эту минуту он проклинал тот час, когда выпил первородное вещество, а бессмертие, которого он так страстно желал, показалось ему проклятием, оно отдавало его связанным по рукам и ногам во власть неумолимых судей, насмеявшихся над его мятежом. И вдруг на одной ладье-
      истребительнице заметил он Дахира. Бешеная ненависть потрясла все его существо, и в то же время в возбужденном мозгу мелькнула мысль, показавшаяся ему якорем спасения. Для всякого рода обычной смерти он был недоступен, но эта неизвестная ему сила, превращавшая в невидимые атомы даже первобытных великанов или каменные глыбы, может быть, могла и его уничтожить, распылить, дать ему ту желаемую смерть, которая избавила бы от приближавшегося наказания. Уступая этому побуждению, он хотел заставить Мрака спуститься в этот вихрь таинственных искр; но в первый раз тот воспротивился его посылу – завязалась борьба между человеком и животным, и оно победило.
      Фыркая и хлеща воздух могучим хвостом, взвился дракон ввысь и уже не летел, как прежде, а кинулся к лесам, ежеминутно грозя сбросить своего всадника.
      Как добрался до города, – он не сумел бы сказать; голова его кружилась, и только слепой инстинкт самосохранения внушал ему цепляться за обезумевшее животное.
      Когда он кое-как очнулся, то увидел себя лежащим на земле неподалеку от входа в храм. Спустилась тьма, но в городе страх вызвал, по-видимому, общую тревогу; отовсюду доносились крики, болезненный рев, а мохнатые фигуры бегали и прыгали взад и вперед.
      Почти бессознательно поднялся Абрасак и поплелся к храму. Одежда его была в грязи и лохмотьях, все тело ныло от боли, дыхание было отрывистое; но он ничего не замечал и лишь одна мысль молотом стучала в его трещавшей голове:
      – Я побежден и обессилен; но должен, принужден жить и понести дьявольскую кару, которую они придумают для меня.
      Храм был пуст, на престоле горели травы, цветы и ворох смолистых ветвей; несколько лампад, прикрепленных к скалам, разливали вокруг слабый голубоватый свет.
      Авани поправила огонь на престоле, помолилась и ушла в свою нишу.
      Недавно покинувшая ее Уржани рассказала, что сражение было, вероятно, проиграно, потому что приятели Абрасака вернулись словно обезумевшие и заперлись по своим домам. Среди «обезьян» господствовала, по ее словам, паника, и никто из вернувшихся не знает, по-видимому, что сталось с Абрасаком.
      – Для нас было ясно, что несчастный безумец побежден. Он затеял войну против тех, могущество и знания которых были ему не вполне известны, и мне жаль его от всего сердца, – закончила свой рассказ Уржани.
      – Подобно Икару, мечтал он на крыльях из воска достичь неба… А между тем в нем живет сильная, мужественная душа, и было бы жаль позволить такой силе бесполезно угаснуть, – заметила Авани.
      – Ты права, Нарайяна не стал бы так настойчиво покровительствовать ему, если бы не угадал в нем избранного духа, которого ослепили потом несчастные обстоятельства. Однако я ухожу. Мне надо быть дома, и предчувствие говорит, что скоро нас освободят.
      Она покинула грот, дружески простившись с подругой, а та поднялась в нишу, намереваясь вернуться в свою комнату и молиться, как вдруг в храм вошел Абрасак.
      Шатаясь как пьяный, смертельно бледный, подошел он к жертвеннику, но вдруг свалился на первой ступени. По-видимому, он был разбит душой и телом.
      Авани поспешно сбежала вниз и, убедившись, что Абрасак был без памяти, намочила в воде бассейна полотенце, которым отерла его запыленное лицо; достав затем из-за пояса флакон, она вылила несколько капель в горевший на жертвеннике огонь, и сильный, живительный аромат разлился в пещере. Взяв чашу, наполненную до половины красной жидкостью, Авани вернулась к Абрасаку, а тот открыл уже глаза и с усилием приподнялся.
      – Хочу пить! – прошептал он.
      Авани поднесла чашу к его губам, и он с жадностью напился. Вдруг схватился он руками за голову и, задыхаясь, отрывисто выкрикнул:
      – Они победили, и я просто беглец, очутившийся в их власти.
      – Человеку свойственно спотыкаться на пути жизни. Гордость твоя и нечистое чувство побудили тебя употребить во зло свое знание; но раскайся же теперь, сознай свою слабость, и ты встретишь снисходительных судей.
      – Снисходительных? – и он сухо рассмеялся. – Снисходительность их выразится, конечно, в каком-нибудь дьявольском наказании.
      – Стыдись и не забывай, что победители твои – существа высшие, не способные на мелочное и жестокое чувство. Наказание, которое на тебя наложат, послужит лишь твоему возвышению; а чем искреннее проявишь ты раскаяние, тем снисходительнее будет их приговор. Строго наказываются лишь возмущение и упорство! Знаю, ты боишься справедливого гнева Нарайяны, но я уверена, что никакая пошлая мстительность не может руководить столь благородным противником и, если он увидит твое искреннее раскаяние, то простит, как отец прощает заблудшего сына.
      – Ты не знаешь, как тяжко унижаться и сознавать себя беспомощной игрушкой, которую рука хозяина может разбить и уничтожить! – мрачно прошептал Абрасак.
      Авани вздрогнула и отодвинулась:
      – Неужели ты не видишь, Абрасак, что тебя наущают духи тьмы? Они цепляются за тебя и нашептывают гордыню и возмущение! Гони прочь этих темных советчиков, порожденных страстями твоими, нечистыми вожделениями, чрезмерным самомнением и властолюбием. Оттолкни этих негодных слуг! Пусть они сгинут от голода, когда ты перестанешь питать их веянием страстей своих.
      Сломи свою гордость, очистись и молись! Ты воздвиг храм и низшие существа научил поклоняться Божеству, а собственной душой пренебрег.
      Или ты забыл, что молиться – значит черпать свет, теплоту и силу из самого очага Всемогущего. Почему не хочешь ты прибегнуть к этой высшей милости, ниспосылаемой всякой душе, отчего не воспользуешься талисманом, даруемым всем слабым и обездоленным, который отняли у тебя гордость твою и непомерное тщеславие? Высшие маги, верховные иерофанты смиренно повергаются ниц перед Божеством, дабы черпать силу и мудрость из источника света высшего. И чем выше стоят они на лестнице совершенства, тем становятся смиреннее, потому что истинное величие заключает в себе сознание неизмеримости предстоящего пути к совершенству. Поверь, я желаю тебе добра, – смирись и молись, а силы добра защитят тебя, вдохновят и поведут к свету!
      Абрасак молчал, а его страшное возбуждение сменилось полным упадком духа. В это время Авани опустилась на колени перед престолом и принялась горячо молиться.
      В божественном городе разбушевавшиеся стихии быстро успокоились и взошедшее солнце осветило поле сражения, где погибло столько тысяч живых существ, не оставив после себя никаких следов, кроме небольшого слоя пепла.
      Маги собрались на совет для обсуждения дальнейших мероприятий. Находился тут и Нарайяна, но был, по-видимому, не в духе.
      – К чему вызвали вы бурю и тьму, чем помешали моим войскам принять решительное участие в бою? К чему я столько трудился для образования армии, если все могла сделать эфирная сила?
      – Скажи лучше, когда ты перестанешь быть легкомысленным? – ответил Эбрамар. – Между тем тебе следовало бы понять, что никто не мешал твоим воинам, где только было возможно, померяться силами с противником и испытать свои доблести. Вне этого истреблено было все, что должно было погибнуть как бесполезное уже и опасное. Бесцельная бойня была излишня, и «обезьян», как величает Абрасак своих подданных, достаточно разредили; что же касается твоих солдат, стоящих уже много выше в умственном и физическом отношении, то они пригодятся при основании будущих царств.
      Оставшихся на поле сражения раненых подберут и вылечат, а трупы будут уничтожены во избежание заразы. Поэтому успокойся и прикажи войскам мирно разойтись по домам, а затем возьми два воздушных судна и отправляйся за Уржани. Привези ее и наших учениц с их семьями.
      Захвати также и своего прежнего ученика. Придется заняться его перевоспитанием, раз уж ты наградил его бессмертием.
      Спустя несколько часов два воздушных судна спускались на большой площади перед дворцом Абрасака, и велика была радость свидания Уржани и Нарайяны после столь продолжительной разлуки. Когда улеглось первое волнение, и они разговорились, Нарайяна справился о других похищенных и объявил, что если те пожелают, то маги вернут им свободу и избавят от навязанных им мужей. Уржани улыбнулась.
      – Сомневаюсь, чтобы они пожелали этого. Подруги мои уже много потрудились, чтобы облагородить и развить своих мужей; кроме того, у них дети, да и привычка также много значит. Но мне известно их пламенное желание, чтобы маги освятили священным обрядом их насильственные союзы и допустили детей в школы.
      – Так пусть маги и решат с ними их участь, а мне приказано доставить их с семьями в божественный город, и я пошлю за ними.
      Мрачные, безмолвные, с поникшими головами, явились приятели Абрасака вместе с женами, также бледными и встревоженными. Знавший их с детства Нарайяна обнял женщин и детей, а потом сообщил, что по приказу магов они возвращаются в божественный город, где учителя решат их будущую судьбу.
      – Ну, а теперь пора сыскать вашего достойного главу, – прибавил Нарайяна, и лицо его омрачилось.
      Ему тяжело было увидеть ученика, предательством своим лишившего его радости видеть его успехи и оказавшегося недостойным его покровительства. Уржани угадала его мысль и ласково пожала ему руку.
      – Правда, Абрасак пал, ослепленный приобретенным знанием, и поступил дурно под влиянием нечистого чувства, которое так властно над человеком несовершенным. Тем не менее, я полагаю, что не напрасно был он твоим учеником. Это сильная душа, могучий и деятельный ум. Он отряхнет ослепившую его пыль, раскается и выйдет из борьбы победителем, достойным завоевать вновь твое доверие; а если ему поручат какую-нибудь миссию, он достойно выполнит ее.
      – Будем надеяться, что слова твои исполнятся. Я буду ходатайствовать за него перед учителями, но они сами, конечно, решат все.
      Когда Нарайяна, Уржани и сопровождавшие его адепты вошли в пещерный храм, то нашли Авани на коленях перед престолом, над которым парил теперь светлый крест.
      Она погружена была в восторженную молитву, и серебристые, исходившие из креста лучи словно окутывали ее голубоватой дымкой. У ступеней замертво лежал Абрасак; испытанное за минувший день страшное возбуждение и внутренняя борьба привели его в состояние каталепсии.
      Нарайяна приказал унести его на воздушное судно, и после дружеской беседы с Авани все направились в город богов.

      Когда Абрасак очнулся от своего продолжительного обморока, тело его обрело прежнюю силу, но устала, казалось, душа, и в голове чувствовалась тяжесть; испытываемая им тоска и упадок духа напоминали пережитое им страшное нравственное и физическое потрясение. Он лежал на постели в совершенно незнакомом ему месте, и на нем было темное одеяние кающегося.
      Поспешно привстал он, чтобы осмотреться, где находился. То была обширная пещера, высеченная в скалистом массиве и освещенная стоявшей в углублении лампой. Строгой простоты обстановка не была, однако, лишена комфорта; помимо кровати, был еще окруженный стульями большой стол с книгами, рукописями, старинными папирусами и всеми необходимыми письменными принадлежностями. Рядом с этой пещерой находилась другая, меньших размеров, и там из стены изливался источник хрустальной воды в большой бассейн, предназначенный для купанья; у другой стены стоял шкаф и большой из ароматного дерева сундук, наполненный белыми полотняными и темными шерстяными одеяниями.
      В глубине первой пещеры, на высоте одной ступени, был устроен престол, задрапированный белым, с двумя золотыми подсвечниками по бокам, с красными восковыми свечами, и тут же стояла еще золотая чаша прекрасной работы, украшенная драгоценными камнями; а над престолом, у стены, помещалась большая, чудесной работы рама, и внутри ее видна была белая поверхность из напоминавшего перламутр вещества, волновавшегося словно от дуновения ветра и отливавшего всеми цветами радуги.
      Единственный выход из этого помещения через дугообразную арку вел на широкий балкон с каменными перилами.
      Выйдя на этот балкон, Абрасак увидел, что жилище его находится на высоком остроконечном утесе над глубокой пропастью; на противоположной стороне и вокруг возвышались причудливой формы скалы, а в пропасть, казавшуюся бездонной, с грохотом низвергался поток.
      Он прислонился к перилам и мрачным взором оглядывал зловещую картину; лишь рев водопада да слышавшийся по временам крик ночной птицы, гнездившейся, вероятно, в скалах нарушали глубокую тишину.
      – Сначала тюрьма, а потом виселица, – с сухим смехом вырвалось у Абрасака.
      Он вернулся в пещеру, опустился на стул и охватил голову руками, но через минуту выпрямился, вспомнив о столе, заваленном книгами. Должно быть, его снабдили ими с какой-нибудь определенной целью? Но какого же рода эта литература?
      Подсев к столу, он начал рассматривать рукописи и, будучи достаточно посвящен, сразу понял, что от него требовалась умственная или очистительная работа до появления его перед судьями.
      Вдруг из-под приподнятого им свитка выпал большой лист, с написанным на нем крупными буквами заголовком: «Очищение преступного адепта».
      «Величайшим преступлением относительно посвящения является злоупотребление властью, даваемой священной наукой, ради удовлетворения грубых и нечистых страстей. Адепт, оказавшийся виновным в таком проступке и запасшийся знанием, но загрязнивший душу и расхитивший ее чистые силы, должен подвергнуть себя работе очищения, которое восстановит в нем утраченную светлую мощь.
      Прежде всего он должен предаться размышлению и довести себя до высшей чувствительности, чтобы воспринять лучезарную силу, требуемую для мысленного воспроизведения указанных ниже молитв.
      Приобретя достаточную мощь, чтобы воссоздать над престолом светозарный крест и вступить в общение с духами, окружающими святейший символ стихий, ему придется работать с их помощью и со всей доступной ему настойчивостью над тем, чтобы открыть себе путь к Божественному духу Христа.
      Если под тройным побуждением глубокого раскаяния, горячей веры и страстного молитвенного восторга ему удастся вызвать в душе своей образ Спасителя и потом запечатлеть его на веществе рамы, – тогда чаша наполнится божественной эссенцией, адепт вкусит ее, а скопившиеся на нем наплывы дурных деяний будут сожжены небесным огнем. Тогда он снова обретет телесную душевную чистоту вместе с прежними достоинствами и способностями высшей власти».
      Абрасак не двигался и, тяжело дыша, не сводил глаз с прочитанных строк, представлявших программу испытания, налагаемого на него судьями.
      Минуту спустя он встал. Голова его горела, в душе кипело горькое отчаяние, и весь он дрожал, как в лихорадке. Ведь то, что от него требовали, превышало его силы, и никогда ему не достигнуть этого… Подобная невыполнимая программа – не что иное, как злейшая насмешка над его бессилием… И эта лицемерная форма таит в себе приговор к вечному заточению.
      Ему тяжело было дышать, и он думал, что задохнется. Почти инстинктивно бросился Абрасак на балкон и оперся на перила.
      Свежий и чистый ночной воздух облегчил его, но в душе продолжала кипеть буря, и он мрачным взором смотрел на суровую картину, освещенную теперь бледным светом двух лун. Остроконечные, со всех сторон торчавшие скалы отбрасывали причудливые тени, и смутный грохот потока один нарушал глубокую тишину.
      В эту минуту он был действительно побежден. Покров гордыни, самомнения и мятежа, прикрывавший его ошибки во всем их объеме теперь был сорван, а слезы стыда и сожаления заблестели на его щеках.
      – Прости, Всемилосердный Судия, великое множество прегрешений против священных законов Твоих, – благоговейно произнес он, с упованием взирая на крест.
      Этот порыв веры и раскаяния словно окончательно истощил силы Абрасака: он упал на ступеньку престола, и его слабость перепала в крепкий, успокоительный сон…
      Было уже довольно поздно, когда он проснулся, встал, потянулся и хотел пройтись по пещере, но в эту минуту внимание его привлек каменный стол, не замеченный накануне. Он подошел и увидел лист, на котором было написано: «Ешь, сколько потребует твое тело. Ты привык к тяжелой и обильной пище, а тебе потребуются силы на будущее время».
      На столе стояли две корзины, одна с хлебом, а другая с яйцами, и два больших кувшина с вином и молоком, фрукты, масло и кусок меда.
      Грустным, но насмешливым взглядом окинул он это обильное угощение, а затем прошел в смежную пещеру и выкупался.
      Переодевшись в полотняную тунику, Абрасак опустился на колени перед престолом и стал молиться.
      Помолясь, он съел кусок хлеба и выпил чашу молока, а потом вернулся к столу с книгами и перечитал программу очищения преступного адепта. Пробежав ее два раза, он облокотился и закрыл лицо руками.
      Теперь уже не бешенство и не возмущение наполнили его душу, а глубокое уныние, сознание слабости и бессилия.
      Слиться с божественным духом Христа, вызвать образ Его с такой силой, чтобы он запечатлелся на волновавшемся веществе, наполнявшем раму – какая же чистота и сила нужны для выполнения чего-либо подобного! Нет, никогда, никогда ему этого не достичь!…
      – Попытайся! Всякое начало трудно, но воля и терпение преодолевают всякие трудности, – шепнул звучный, но как бы издалека доносившийся голос.
      Абрасак приподнялся, и глаза его заблестели. Значит, он не один в этом испытании; кто-то еще принимает участие в его судьбе и поддерживает в минуту слабости… А кто этот друг? Он как-будто узнал голос Авани… Но кто бы то ни бил, он оказал ему огромную услугу, вернув мужество и желание успеха.
      С этой минуты Абрасак принялся за работу. Он читал и изучал книги и рукописи, дававшие ему драгоценные указания; а если налетали приступы слабости или усталости, дружеский голос ободрял его.
      Наконец наступила ночь, навсегда памятная каявшемуся адепту. Все существо его дрожало в молитвенном восторге, и он в искреннем порыве смирения и покаяния навсегда отказался от всякого мелочного тщеславия моля лишь о милости – неуклонно следовать по крутой стезе восхождения к божественному свету и высшему знанию. В это время произошло удивительное явление.
      Волны эфира начали кружиться вокруг него с головокружительной быстротой и яркие молнии реяли в воздухе, стремясь к раме. Вдруг удар грома потряс стены пещеры, внутренность рамы наполнилась ослепительным светом, и на этом лучезарном фоне встала фигура Искупителя, во всей Его сверхчеловеческой красоте.
      С божественной кротостью и бесконечной любовью взирали большие, неизмеримо глубокие очи на распростертого адепта, и одна светлая рука была поднята, благословляя раскаявшегося грешника, а другая держала чашу…
      Затем видение поблекло и исчезло, а ослепительный свет потух, но на волновавшемся фоне перламутрового вещества рамы был как живой образ Сына Божия.
      С трепетом душевным смотрел Абрасак на дивное изображение, милосердно улыбавшееся ему. Значит, он удостоился воспринять всеми фибрами своего существа пресветлый образ и запечатлеть его. Полностью выдержал он назначенное ему испытание, потому что золотая чаша на престоле была наполнена пурпурной влагой, и Абрасак выпил это таинственное вещество, которое потоком разлилось по всему телу, сообщая ему никогда не испытываемое раньше ощущение силы, легкости и благосостояния, но вместе с тем и головокружения. Невольно оперся он на ближайший стул. Земля словно уходила из-под ног, стены качались и как будто отодвигались, а потом в одной из них, всегда гладкой и простой, отворилась дугообразная дверь, обнаружив лестницу, по которой всходило несколько мальчиков из школы адептов. Они несли какие-то вещи, которые Абрасак вследствие волнения не разглядел; это оказались белые одежды, подобные тем, что носили маги. Юноши сняли с Абрасака бывшее на нем одеяние и облачили в новое, которое принесли с собой.
      Ошеломленный Абрасак молча предоставил себя в их распоряжение. Только ему надели художественной работы серебряный пояс, как на пороге появился весело улыбавшийся Нарайяна. Увидав его, Абрасак упал на колени и поник головой. От стыда и раскаяния ему трудно было дышать, и он едва прошептал:
      – Учитель! Простишь ли ты мне подлую неблагодарность? Нарайяна поспешно поднял его и поцеловал.
      – Мне нечего более прощать. Час этот искупил все и дал мне счастье оправдать перед моими учителями покровительство и доверие мое к тебе. А теперь предстань перед судьями.
      Абрасак не знал, что был заключен в отдаленном крыле дворца магов.
      Они спустились по лестнице, прошли длинный коридор и вступили в обширную галерею со сводами. Здесь слышалась музыка и удивительное пение, веселое и победное, а девочки из школ магинь бросали им под ноги цветы.
      Судилищем законодателей была обширная, высокая и сводчатая зала, похожая на храм. Потолок, колонны, стены – все было резное, точно кружево; а в резьбе виднелись надписи из драгоценных камней – изречения высшей мудрости.
      Кончалась зала большим полукругом, где в виде амфитеатра были устроены места. Тут заседали судьи, а в верхнем ряду помещались иерофанты, лица коих покрыты были голубоватой дымкой; ниже сидели другие маги, а в самом низу – Эбрамар, который должен был произнести приговор.
      Бледный и дрожавший Абрасак остановился перед судилищем и ожидал, скрестив на груди руки.
      Эбрамар был окутан как бы легким и прозрачным голубоватым паром, а шесть лучей над его челом образовали огненный венец. Глубокий взгляд его испытующе смотрел в смущенные глаза Абрасака, а потом он ласково сказал:
      – Добро пожаловать, блудный сын, к нам. Ты сбросил оковы тьмы, вернувшись к свету и достойной работе в обители Господа. Возложенное на тебя испытание было тяжело: освободиться от накипи стольких нечистых страстей – великий духовный труд. Но ты исполнил его, надлежащим образом очистившись и облагородив свою душу, чтобы воспринять в себе образ Сына Божия; вера же твоя и любовь были достаточно велики, чтобы неизгладимо запечатлеть божественный образ на лучезарной материи рамы. Прими же видимое знамение, которое поставит тебя наряду со служителями Истины.
      Абрасак опустился на колени, а Эбрамар коснулся его лба магическим мечом с огненным лезвием. Тотчас же над челом Абрасака сверкнула блестящая звезда, окруженная каббалистическим знаком, словно начертанным огнем.
      – Объятый тьмой гордыни и тщеславия, ты жаждал стать царем, и теперь, когда ты покорно отказался от него, царство это даруется тебе в виде награды и вместе с тем испытания твоих сил. На нашей новой планете существует уже много народов, которые созрели, чтобы жить под правильным управлением, получить законы, воспринять богопознание и прочие основы просвещенного развития. Один из таких народов вверяется тебе, и, надеюсь, ты будешь царствовать над ним с мудрой справедливостью, как священнослужитель, царь и законодатель; там ты создашь первую божественную династию, какие существовали на заре человечества, как рассказывают о том предания всех стран. Более подробные указания будут даны тебе во время подготовки к твоей новой миссии.
      Теперь подойди обнять меня, а затем мы скромно отпразднуем возвращение к нам брата, вновь приобревшего наше доверие.
      Высшие иерофанты, благословив Абрасака, удалились, как и большинство заседавших в ареопаге магов; но довольно большое число учеников и друзей Эбрамара и нескольких прежних товарищей Абрасака по учению отправились во дворец мага.
      Вместе с Нарой, Эдитой, Ольгой и некоторыми другими была и Уржани. Нарайяна взял за руку бывшего воспитанника, подвел его к жене, и, лукаво усмехаясь, спросил:
      – Забыл ли ты настолько об одной из величайших твоих глупостей, чтобы равнодушно раскланяться с моей женой?
      – Протестую и вовсе не хочу, чтобы Абрасак питал ко мне равнодушие, а не добрую и прочную дружбу, – добродушно возразила Уржани и протянула руку свою «похитителю».
      Краска залила бледное и похудевшее лицо Абрасака.
      – Выдержанное мною испытание излечило меня от всех моих безумств. Если же благородная Уржани подарит мне свою бесценную дружбу, согласившись принять мою преданность, будет одной радостью больше в счастливый для меня день, и это послужит доказательством, что ее благородное сердце простило мой гнусный поступок относительно нее. – ответил он тихим голосом, почтительно целуя руку Уржани.
      Обед прошел весело, а после него Эбрамар в сопровождении Нарайяны и Супрамати увел Абрасака в свою рабочую залу и объявил ему, что со следующего дня начнется необходимая для него подготовка к новому положению под руководством Супрамати и Нарайяны.
      – Но раньше нам следует позаботиться об участи товарищей, которых ты вызвал из пространства и материализовал первородным веществом, а также устроить судьбу обезьяноподобного народа, который ты сумел подчинить своей власти.
      По тому, как ты сумел господствовать над дикими, страшными и опасными племенами и бросить в эти первородные орды первые семена цивилизации, можно судить о твоих способностях правителя, и жаль было бы не воспользоваться этим трудом.
      – Разве осталось что-нибудь от них, и не все они погибли? – волнуясь, спросил Абрасак.
      – Нет, их только разделили вследствие того, что множественность их была опасна и излишня. Уцелевшие же будут поделены надвое и выселены на другую часть континента ввиду того, что перемена температуры влияет на рост расы, а холодный и суровый назначенный им климат еще ускорит их вырождение. Затем скрещиванием племен мы значительно улучшим породу.
      Пока обезьяноподобный народ этот управляется по нашему распоряжению Жаном д'Игомером, но мы предполагаем, что ты пожелаешь взять его с собой, что, впрочем, справедливо и естественно. А так как твои товарищи работали под твоим руководством, знакомы с твоей системой и потому способны продолжать начатое тобой дело, то тебе следует выбрать шестерых, чтобы каждая часть первобытного народа имела по два из них как наставников; два же оставшихся будут уже править новым народом, который водворится в основанном тобою городе и в рассыпанных по лесам селениях.
      Остальных своих приятелей ты можешь взять с собой, а жены, которых ты сумел так остроумно им добыть, будут хорошими помощницами в деле развития женской половины первобытных народов.
      Забыл упомянуть, что заключенные путем насилия союзы узаконены и освящены божественными обрядами, с согласия супругов. По этому поводу скажу, кстати, что и тебе надо выбрать подругу, царицу для будущего царства, мать для божественной династии. Предоставляю тебе возможность сделать свой выбор среди наших молодых девушек и получить согласие твоей избранницы.
      – Мой выбор уже сделан, если только ты одобришь его, и она удостоит принять меня в мужья. Я желал бы иметь женой своей Авани. Она была моим добрым гением и поддерживала меня советами; кроме того, мне известно, что ее молитвы помогли мне очистить мою душу, просветить разум, одолеть в себе «зверя»,
      короче говоря, сделаться тем, кем я стал. Я полюбил и от всей души благодарен ей, и если вы разрешите, постараюсь получить ее согласие. Не знаю, удастся ли мне это, но во всяком случае я попытаюсь.
      – От всего сердца разрешаю тебе и надеюсь, что вы соединитесь. Потому что любовь и признательность – наилучшие пособницы в жизненном странствовании, – с добрым взглядом ответил Эбрамар.
      Обсудив еще некоторые подробности, относившиеся к решенным уже вопросам, они расстались, и Нарайяна повел Абрасака к себе.
      – Я думаю, что Авани сегодня у жены, и в таком случае сейчас же устрою тебе свидание с нею, чтобы прояснить твое дело. Но будь спокоен, я убежден в ее согласии. Когда женщина так интересуется судьбой человека и заботится о его исправлении, это означает, что он ей нравится; а благодарность – прекрасное основание для упрочения авторитета над мужем.
      Не забывай, Абрасак, что и магиня остается все же «дочерью Евы», при всей своей духовной высоте, и потому берегись изменить жене, а в правоте моих слов ты скоро убедишься.
      Абрасак не мог удержаться от смеха.
      – Увы! Я получил такой урок, который, наверное, навсегда исцелил меня от всякого легкомыслия; Авани же стоит настолько выше меня, что мне не трудно подчиниться ее авторитету. Дай Бог только, чтобы она согласилась! – вздохнул он.
      Оставив его в одной из зал первого этажа, Нарайяна прошел в комнату жены, а через четверть часа вернулся и сказал весело:
      – Ступай на террасу и там найдешь Авани; она согласна переговорить с тобой.
      Взволнованная и смущенная, Авани сидела у перил, а около нее лежала небрежно брошенная работа, которой она, вероятно, была занята. Это был большой кусок белой материи, по которой она вышивала шелковыми и металлическими нитями широкую гирлянду из цветов и бабочек с мертвой планеты.
      Абрасак поспешно подошел, придвинул стул и взял ее за руку.
      – Я просил разрешения переговорить с тобою, чтобы задать один вопрос, от которого зависит наше будущее. Я люблю тебя и считал бы бесконечным счастьем назвать подругой своей жизни.
      Не осуждай меня за то, что я осмеливаюсь так говорить после того, как ты была свидетельницей моей безумной страсти к Уржани. Клянусь, что это нечистое и преступное чувство побеждено и забыто; ты же, которую я дерзнул сделать божеством, покорила меня. Я научился ценить твое терпение, твою доброту, снисходительность, твой глубокий и возвышенный ум, а твой кроткий нрав исцелял мои душевные раны в самые тяжелые минуты.
      Он замолчал и поднял на нее печальный и тревожный взгляд. Авани покраснела.
      – Не напоминай мне о таком пустяке, как мое бессмысленное заступничество за Уржани, внушенное моей к ней любовью. Если бы я обдумала свои слова, как сделала бы всякая благоразумная женщина, то не предложила бы влюбленному и неуравновешенному человеку себя вместо нее. Такой обмен, конечно, не мог соблазнить его.
      А также признаю, что ты выпутался из крайне затруднительного положения замечательно ловко: отказаться от обыкновенной супруги и вместо этого сделать из нее «божество» – это гениальная выдумка.
      И Авани так от души расхохоталась, что и Абрасак не удержался от смеха.
      – Так как гордость моя была рыцарски пощажена, – серьезно прибавила она, – то мне не за что сердиться на тебя.
      Взволнованный и обрадованный Абрасак привлек ее к себе и поцелуем скрепил их соглашение.
      На другой день он отправился, как было условленно, к Супрамати, чтобы начать подготовку к предстоящей деятельности. Он был полон глубокого рвения к работе и радовался возлагаемой на него миссии, открывавшей ему обширное поле для благородного труда.
      Маг принял его чрезвычайно дружески и усадил рядом с собою за стол, заваленный рукописями и удивительными, незнакомыми ему приборами.
      Сделав несколько предварительных замечаний, Супрамати разложил перед ним карту и сказал с улыбкой:
      – Изучи этот план будущего поприща твоей деятельности. Страна эта, как видишь, пересекается большой рекой; земля плодородна, богата и удобна для заселения, а живет там народ дикий и первобытный, но готовый уже воспринять первые зачатки просвещения. В помощь себе, кроме твоих товарищей, ты возьмешь часть наших землян, распределишь их, применяясь к обстоятельствам, и укажешь путь, по которому они должны следовать. Все распоряжения вполне зависят от тебя, и земляне обязаны неуклонно повиноваться тебе.
      Мы дадим тебе книгу общих законов, которые послужат основанием твоего будущего законодательства, и от тебя будет зависеть, как применять их сообразно с особенностями характера младенческого народа, начинающего еще только жить, но получившего уже вполне своеобразные черты, благодаря прежним своим существованиям в трех царствах природы, а также и влиянием планетным, кармическим, астрального клише и т. д. Как священнослужитель, царь и законодатель ты обязан исследовать и изучить эти подробности, чтобы применять в сфере религии, науки и искусства то, что наиболее соответствует населению. Нет надобности говорить тебе, что дело это потребует много энергии, упорного терпения. Добавлю только, что в основе законодательства должно быть заложено почитание божества, сознание жизни по ту сторону смерти и ответственности за совершенные деяния. Что – добро и что – зло, надо указать вполне ясно, дабы человек был убежден, что, нарушая законы, он вызовет гнев Божий. Будучи даны для обуздания животных страстей, влекущих за собою космические беспорядки, подобно тому, как брошенные в колодец нечистоты делают воду зловонной и насыщенной зловредными миазмами, – законы эти должны почитаться божественными, как повеления Божества.
      Богослужение по особо установленному ритуалу должно быть сопровождаемо высокого значения обрядами, которые производили бы очищающие действия. Ты уже знаешь, какое значение имеют в таком случае пение, ароматы и молитвенные формулы, составленные так, что они создают совокупность звуков, привлекающих из пространства благотворные токи на людей, животных и растительность.
      – Я полагаю, учитель, что известные моменты человеческой жизни должны также быть отмечены торжественными обрядностями, особенно смерть как конец земной безнаказанности, – заметил Абрасак.
      – Ты совершенно прав, сын мой. Все важные моменты в жизни человека следует отмечать особыми обрядами, которые представляют собою отнюдь не ребяческую выдумку людскую, а имеют глубокий и сокровенный смысл.
      Таково на первом месте рождение – соединение духа с новым его телом, которое нуждается так же в благословении, как новое жилище, которое хотят сделать доступным к восприятию благодатных веяний сил добра; вторая фаза – это смерть – как разлучение земного тела с астралом, который выделяется и начинает жить уже в новых условиях, подготовленных для себя человеком его земными делами.
      Что касается искусства, необходимого для того, чтобы облагородить народы, нужные указания тебе преподаст Нарайяна, а также вручит и книгу по архитектурной соразмерности.
      С этого дня Абрасак работал с большим жаром. Он хотел вполне усвоить во всех подробностях намеченную ему программу, желая оправдать доверие учителей.
      Однажды, изучая снова карту своего будущего царства, Абрасак неожиданно сказал Нарайяне:
      – Не заметил ли ты, что область эта удивительно походит на одну из стран нашего старого мира, а именно на Египет, который был потоплен во время катастрофы вскоре после того, как ты спас меня?
      Нарайяна рассмеялся.
      Разумеется, существует некоторое сходство. Поэтому желательно, чтобы ты насадил там такую же блестящую цивилизацию, такую же исполинскую науку и особенно на столь же продолжительное время; ибо ни одна религия, ни одно государственное устройство на нашей бедной старой Земле не достигало такой живучести, как в Египте. Даже по неполным и запутанным данным египетских и греческих историков, Египет в течение двадцати трех тысяч лет имел национальных государей, фараонов; а самое любопытное, что в тайных архивах храмов сохранились довольно точные данные даже относительно божественных династий и выходящих из ряда вон тысячелетних царствований первых царей.

      Настал наконец день отъезда, который должен был быть ознаменован посвящением Абрасака и его свадьбой.
      В большом храме города магов собралось все население, и два иерофанта ввели Абрасака. После богослужения, состоявшего из песнопений и молитв, исполненных присутствовавшими, иерофанты увели Абрасака в Святая Святых, где над ним был совершен магический и сокровенный обряд посвящения, возлагавшего на него тяжелый и ответственный сан царя.
      Вышел оттуда Абрасак сосредоточенным и, видимо, взволнованным. Он был в новом белом одеянии, отороченном пурпуром; на голове его красовался широкий, усыпанный драгоценными каменьями царский венок, на шее надето было в несколько рядов ожерелье, а на груди – золотой нагрудный знак.
      В это время два молодых адепта поставили на возвышении посреди храма переносной престол, на котором, в хрустальной и увенчанной крестом вазе, пылал яркий огонь.
      Пока новый царь находился в святилище, Нара и Уржани привели Авани. В скромной широкой белоснежной тунике, опоясанной золотым кушаком и, словно облаком, окутанная длинной серебристой вуалью молодая девушка была обаятельно прекрасна, но серьезна, задумчива и, не переставая, горячо молилась.
      Абрасак взял ее за руку, и они вместе взошли на возвышение, где находился престол. Там их ожидал один из великих иерофантов, который соединил над пламенем руки жениха и невесты, а затем прочел формулы, сочетавшие их флюидическими нерасторжимыми узами.
      При этом огонь погас, а сосуд оказался наполненным пурпурной влагой, от которой шел пар. Напоив ею новобрачных, иерофант надел им кольца.
      Затем он снова соединил их руки и обвел трижды вокруг престола, произнося торжественно:
      – Подобно тому, как Вселенная вращается вокруг сокровенного центра, где пребывает Неизреченный, так и вы, частицы Божества, следуете по орбите судьбы своей. Да будет же жизненный путь, который вы в эту минуту совместно начинаете, всегда залит чистым светом добра, и да возведет он вас на следующую ступень лестницы совершенства.
      По окончанию высокого обряда Авани сошла с возвышения, Абрасак же остался перед престолом, на котором один из адептов заменил сосуд книгой законов – тяжелой и объемистой, в массивном золотом переплете.
      Положив руку на книгу, Абрасак громким, доносившимся до последних рядов присутствовавших голосом произнес клятву исполнять по мере своих сил предначертания учителей, блюсти точнейшее выполнение божественных повелений как в частной, так и в общественной жизни, и строго наказывать тех, кто преступит законы или употребит во зло свои знания или власть.
      Празднество закончилось пиром, и все отъезжавшие собрались на братскую трапезу за огромными столами, расставленными на больших дворцовых дворах.
      Абрасак, спутники его и их жены сидели с магами, а по окончанию обеда Абрасак преклонил колени перед учителями и горячо благодарил за все их к нему милости.
      Затем началось прощание, и все присутствовавшие по-братски обняли Абрасака с Авани, не исключая и Уржани, что исполнило радостью и благодарностью молодого царя.
      Путешественники разместились в нескольких больших судах, и воздушная флотилия поднялась в воздух, направляя полет свой к будущему полю их деятельности.
      Однажды вечером в рабочей комнате Эбрамара собрались несколько его друзей и учеников в ожидании Нарайяны и Удеа, возвратившихся утром из важной поездки.
      Вскоре они пришли. Нарайяна был весел и оживлен, а Удеа, как всегда, был серьезен и задумчив.
      – Мы исполнили порученную нам тобою работу, учитель, – с довольным видом заговорил Нарайяна. – Мы двое и наши землемеры разделили огромное указанное пространство на два царства, одно для Удеа, другое для меня.
      Когда маги осмотрели планы царства Нарайяны, тот указал место, помеченное красным карандашом, и сказал:
      – Взгляни, Эбрамар, здесь я заложу фундамент столицы. Уголок восхитительный, и местоположение превосходное. От берега моря отлого поднимается лесистая возвышенность, достигающая
      высоты не менее пятисот метров; далее тянется горная цепь и расположено громадное озеро, которое снабдит водой весь город, а в горах можно построить храмы и подземные хранилища для архивов. Сверху вид – великолепный, и там, на высотах, я построю себе дворец. О! Надеюсь, что когда вы пожалуете осматривать мое царство, то Уржана, моя столица, понравится вам, и вы одобрите меня.
      – Во всяком случае, я предвижу, что устроишься ты хорошо, – с легкой насмешкой ответил Эбрамар.
      – Не смейся, дорогой учитель. У меня врожденная любовь к искусству и красоте, и в этом моем влечении ты никогда раньше не укорял меня. Но по этому поводу у меня есть просьба к тебе и учителям.
      Вы обещали осмотреть наши царства, когда все будет готово, чтобы судить о наших трудах и благословить наши владения. А я хочу просить вас приехать освятить закладку моей столицы и первого храма, который мы посвятим силам природы как видимому проявлению творчества Неисповедимого. Что скажешь на это, Эбрамар?
      – Передам твою просьбу на усмотрение верховных иерофантов и сообщу тебе их ответ. А ты, Удеа, разделяешь ли желания Нарайяны?
      – У меня нет особых пожеланий. Я вполне полагаюсь на волю наставников и буду счастлив, конечно, увидеть их, когда они признают возможным оказать мне такую милость, – ответил Удеа.
      Облокотясь на стол, Удеа задумался, а Эбрамар, молча наблюдал за его бледным и озабоченным лицом.
      – Ты думаешь о своем отъезде, Удеа? Действительно, нельзя слишком мешкать и тебе пора приступить к роли царя и законодательной работе, – заметил Эбрамар.
      – Приготовления мои почти уже окончены. Остается только выбрать из среды землян нескольких помощников, и по этому поводу я хотел спросить твоего совета.
      И он назвал несколько имен.
      – Выбор твой превосходен, и лучшего я сам не мог бы тебе посоветовать. Но ты не упомянул о первой своей помощнице, о главной наставнице женских школ, о руководительнице женскими работами, о матери божественных царей – твоих будущих преемников, – короче говоря, о своей царице. Выбрал ли ты уже ее? Ты ведь знаешь, что без подруги жизни и помощницы в труде ты не можешь начать царствовать, – строго заметил Эбрамар. Удеа вздохнул.
      – Нет, я ни на ком ни остановился, и это самый трудный для меня выбор; но я знаю, что он необходим. Умоляю тебя, Эбрамар, помочь мне и пособить в этом щекотливом вопросе. Я боюсь, видишь ли, что время моего долгого и тяжкого испытания наложило особый отпечаток на мою душу; я нелюдим, малообщителен, молчалив… скучен. Одним словом, я буду, наверно, несносным мужем. Какая женщина пожелает меня, особенно на жизнь в течение многих веков, когда взаимные снисходительность и привязанность наиболее необходимы?
      – Перечисленные тобою недостатки указывают лишь, что магу необходимо избавиться от них, – улыбаясь, сказал Эбрамар. – Но вернемся к главному. Мне казалось, что ты интересуешься Арианою, дочерью Сунасефы; по крайней мере, ты беседовал с нею больше, нежели с другими молодыми девушками.
      – Правда, Ариана очаровательна и обладает великим талантом бывать и серьезной, и веселой, смотря по обстоятельствам; но мне казалось, что вы назначили ее Сандире, сыну Супрамати.
      – Не отрицаю, что существовал такой план, но его отвергли. У меня есть основания думать, что молодая девушка интересуется другим.
      – А! Значит, относительно меня выходит то же самое, – ответил Удеа с каким-то неопределенным выражением.
      – Без сомнения, но, вообрази, какой странный вкус у Арианы! Тот, кто ей нравится – нелюдим, малообщителен неразговорчив, даже скучен и, вероятно, будет несносным мужем; но, несмотря на все это, я знаю, что она с радостью примет предложение молчаливого поклонника и что будущее не внушает ей ни малейшего страха, – ответил Эбрамар, глядя с лукавой улыбкой на вспыхнувшее лицо Удеа.
      – Благодарю, Эбрамар, за то, что ты сказал, а коли Ариана настолько храбра, то я рискну просить ее руки. Если она примет неречистого жениха, то царица моя найдена, и после бракосочетания я могу уехать… – с волнением сказал Удеа.
      Дня через два во дворце Сунасефы отпраздновали обручение Удеа с Арианой, а через месяц состоялась свадьба, и затем воздушные суда унесли третью колонию законодателей на новое поприще их деятельности.

      Был чудный теплый и тихий вечер. Лучи заходившего солнца золотыми блестками играли на многоцветных дворцах города магов, а воздух благоухал нежными ароматами цветов, наполнявших огромные сады. На большой террасе Эбрамара собрались довольно многочисленное общество. Кроме хозяина, там были Супрамати и Дахир с несколькими учениками и друзьями великого мага, некоторые члены коллегии египетских иерофантов и женщины, принадлежавшие к школе высшего посвящения, а среди них находились Нара, Эдита и Ольга.
      Легкий и скромный ужин был окончен, и шла общая беседа о подробностях предпринимавшегося путешествия.
      – Мы начнем наш осмотр с посещения царства Удеа, – сказал Эбрамар. – Сегодня утром я получил от него извещение, что он ожидает нас в горах, неподалеку от истоков большой реки, орошающей большую часть его владений. А затем мы отправимся к Нарайяне, который пишет, что еще не управился с приготовлениями к нашему приему.
      Солнце всходило, заливая светом зеленевшую подгорную равнину, пересекаемую довольно широкой и уже судоходной рекой; у берега виднелись стоявшие на причале большие суда. Все они были выкрашены в белый цвет, с высоким, изогнутым носом и снабжены матерчатыми балдахинами для защиты путешественников от палящего солнца.
      На берегу собралась кучка мужчин в простых темных одеяниях, опоясанных кожаными кушаками с застежками тонкой работы.
      На пригорке, несколько впереди прочих, стоял Удеа в белой тунике с золотой бахромой и золотым же поясом. Красивое лицо его очень изменилось. Он остался по-прежнему молодым человеком в расцвете сил, но былое выражение усталости и глубокой грусти сменилось спокойной энергией; взгляд его был строгий, а между тем в глубине больших, ясных глаз виднелось светлое спокойствие, которое дается только счастьем.
      – Вот и они! – весело сказал он, указав на воздушное судно, которое быстро приближалось, начало опускаться и вскоре остановилось на земле, неподалеку от вышеописанной группы.
      В носовой части судна, на балконе, стояли Эбрамар с несколькими другими магами и иерофантами. Удеа поспешил к ним и помог выйти.
      – Милости просим, друг, и все вы, уважаемые наставники, доставившие мне радость, пожаловав для осмотра моих работ, – произнес он, преклоняя колени для принятия благословения наставников.
      Затем Эбрамар поднял его и поцеловал, как и все прибывшие, а Удеа представил им своих товарищей, павших ниц при виде иерофантов.
      И в самом деле, от них всех, а в особенности от Эбрамара, исходил ослепительный свет, и одеяния казались осыпанными алмазной пылью.
      По окончании этих церемоний Эбрамар весело спросил:
      – Ну, друг Удеа, каким образом намерен ты везти нас? Я вижу лодки; но для нас ли они приготовлены, или ты предпочтешь воспользоваться нашим аэро?
      – Если ты и наставники найдете удобным, то я желал бы перевезти вас до столицы водою. Таким образом вы увидите часть страны и городов, а затем мы могли бы съездить в разные окрестные места, где вы яснее увидели бы мою систему управления и ее результаты.
      – Программа прекрасная, и я надеюсь, что братья мои ее одобрят, – ответил Эбрамар.
      Итак, они разместились на судах, и сильные гребцы быстро помчали их по спокойной глади мало-помалу расширявшейся реки.
      Вдоль одного из берегов виднелась цепь невысоких гор, а с противоположной стороны на необозримое пространство расстилались обширные равнины. Все земли были превосходно обработаны, и сеть оросительных каналов пересекала поля. Временами появлялись большие селения с однообразно построенными маленькими домиками, отстоявшими на некотором расстоянии друг от друга и окруженными садиками.
      Посреди каждого селения виднелось обычно небольшое каменное, окрашенное в белый цвет здание, перед ним – невысокий обелиск с надписью, а рядом – дом, вдвое больше других.
      На нагорном берегу работавшие каменоломни тянулись вперемешку с огромными виноградниками; на пастбищах виднелись стада.
      Началась уже уборка хлебов и сбор винограда, всюду кипела работа; одни жали и вязали снопы, а другие собирали виноград. Лишь изредка можно было заметить кучки людей, с любопытством смотревших на флотилию, радостными возгласами приветствовавших своего царя и падавших ниц перед сопровождавшими его неведомыми «богами».
      – С удовольствием вижу, что подданные твои не бездельники и не ротозеи, охочие до всяких зрелищ и бросающие работу для того, чтобы поглазеть на нас, – заметил Эбрамар.
      – Я отдал приказание продолжать обычные работы и желал показать тебе, учитель, население, занятое работой. Любопытные – это женщины, старики и дети, – присовокупил он, указывая на одну кучку многочисленнее других.
      Стоявшие на берегу представители расы красотой не блистали. Мужчины были высокие, сильные, коренастые, с широкими безбородыми лицами, маленькими, но смышлеными глазками и с темным, чуть красноватым цветом кожи. Такого же некрасивого типа женщины были в пестрых юбках, а мужчины в холщовых рубахах.
      – Во всяком случае ты умеешь заставить себя слушать, и это уже – прекрасный результат, который доказывает, что ты много потрудился, – сказал Супрамати.
      – Да, я работал со всем усердием, на какое только способен, и, благодаря Богу, в работе недостатка не было, да и теперь нет; кроме того, судьба благоприятствовала мне, даровав таких помощников, которые честно выполняли свой долг. Тем не менее я все же опасаюсь, не упущено ли что? Может быть, я не совсем понял наставления учителей, но буду бесконечно счастлив, если вы останетесь довольны мною.
      – Все виденное нами доказывает, что ты сумел установить порядок, повиновение, развить их деятельность и привести страну к изобилию; значит, ты положил прочное основание дальнейшему процветанию, – одобрительно заметил один из иерофантов.
      Между тем суда все продвигались, река становилась шире, многие меньшие речки впадали в нее, и теперь многоводное течение, гонимое свежим утренним ветерком, катилось с заметным шумом.
      Возвышенности нагорного берега придвинулись к реке, и холмы превратились в гранитные скалы с причудливыми очертаниями.
      – Мы приближаемся к главному святилищу нашей страны; там поклоняются четырем стихиям – видимой мысли Вечно-сущего, – сказал Удеа. – Каждый год народ совершает туда паломничество, чтобы получить исцеление и другие милости от богов, или космических духов, которым он молится. Угодно вам посетить это место теперь же, или пожелаете отправиться туда в другой раз, если вообще почтите его своим присутствием?
      – Несомненно, теперь же вези нас туда, – почти в один голос ответили маги.
      Суда причалили к берегу, и маги вышли, с глубочайшим почтением принятые присутствовавшими, а женщины приветствовали их торжественным мелодичным гимном.
      Под предводительством Удеа, в сопровождении жрецов и жриц святилища, вступили маги во внутренность скалы через узкий вход, закрытый с внутренней стороны тяжелой металлической завесой. Далее они прошли узкий и извилистый естественный коридор, кончавшийся обширной пещерой очень странного вида. Громадной высоты свод терялся в темноте, но сквозь четыре щели, крестообразно размещенные соответственно четырем сторонам света, проникало освещение различных цветов: красного, голубого, белого и оранжево-желтого, переходившего в зеленый. Эти четыре потока света посредине пещеры объединялись вокруг белого мраморного столба, поддерживавшего большой шар, который дрожал и блестел, словно жидкий, похожий на ртуть металл, а его волновавшаяся поверхность отливала разными цветами.
      В конце пещеры, на высоте нескольких ступеней, устроено былочто-то вроде престола с возвышавшимися над ним статуями, убранными цветами и закрытыми завесами. На ступенях и вокруг престола разместились жрецы и жрицы и хором пели гимн богам, владыкам стихий, слугам Великого и Неведомого Бога, исполнителям Его воли, воплощению Его животворящего дыхания.
      После этого Удеа зажег на престоле смолистые ветви, вылил на огонь ароматы с ладаном и принес жертву из плодов, меда и молока.
      С полным благоговением присутствовали маги при этом первобытном священнослужении; когда же сошел Удеа, подошли Эбрамар с одним из иерофантов.
      После безмолвной молитвы Эбрамар первый поднял руку, произнося мистические слова, и в нише, над престолом, в воздухе появился светившийся белоснежный крест. Затем иерофант воздел кверху руки, пропел размеренным тоном священную молитву, и тогда вокруг креста появилась широкая семицветная полоса.
      Взволнованный Удеа поблагодарил наставников за дарованную ему милость, а маги, благословив объятых ужасом и павших ниц присутствовавших, опять взошли на суда.
      Через несколько часов прибыли они в столицу – огромный город, расположенный на обоих берегах реки. Господствуя над городом, возвышались царский дворец и обширные здания школ посвящения простой, но прочной постройки. Дома горожан были также простые, кирпичные, но просторные и удобные, с внутренними дворами, и окружены были садами, по-видимому, обязательными, судя по тому, что ими снабжены были даже самые крошечные домики. Впрочем, весь город походил на большой сад, так много было всюду зелени и цветов.
      Все городское население было на ногах и толпилось по пути шествия, направлявшегося к царскому дворцу. Там магов встретила Ариана с двумя сыновьями и дочерью, из коих старший сын был женат, а дочь – замужем, и оба имели детей.
      После предложенного хозяйкой угощения большая часть прибывших разошлась по отведенным им покоям для отдохновения, а в рабочей комнате Удеа собрались Эбрамар, Супрамати, Дахир, Суназеф с прочими ближайшими друзьями царя, и между ними завязалась дружеская беседа.
      – По лицу твоему вижу, как ты счастлив и доволен, что победил тени прошлого, – с доброй улыбкой заметил Эбрамар.
      – Ты прав, учитель мой и друг, я счастлив так, как только может быть счастлив смертный, и даже бессмертный, – прибавил он, смеясь. – В Ариане я нашел не только лучшую из супруг, доброго гения моего очага, но также разумную и предусмотрительную сотрудницу и советчицу в моей работе. А затем отрадою мне является полная деятельности жизнь в этой стране, изобилующей богатствами, которые ожидают только работников для их использования.
      Притом образование младенческого народа имеет особую прелесть. Какой это рай в сравнении с тем временем, когда я прибыл сюда! Как ужасно было это одиночество среди болот и тумана при нечеловеческой борьбе со стихиями. Теперь же все в моем распоряжении, а с помощью привезенных с собой друзей и товарищей я уже много сделал. Мне кажется, хотя все-таки остается еще столько работы, что порою мне совестно даже бывает отдыхать, – с горящим взором ответил Удеа.
      – Все виденное нами сегодня говорит о твоей деятельности, и за минувшее время ты далеко ушел вперед, – дружеским тоном сказал Супрамати. – С наружной стороны произведение твое – прекрасно, но мы еще ничего пока не знаем о внутреннем устройстве, о тех законах, которые поддерживают порядок в самом здании, – добродушно прибавил он.
      – Понимаю. Ты интересуешься нравственной стороной моей работы, и завтра же я вручу наставникам мои законодательные уставы, а во время поездки по стране вы увидите машину в ходу. Но если Эбрамар и вы, друзья мои, позволите, я желал бы изложить вам свод всего сделанного мною и попросить кое-каких советов.
      – Конечно, говори. Твой общий обзор поможет нам скорее разобраться в подробностях, – тотчас же ответил Эбрамар.
      – Благодарю. Итак, приступаю к самому началу моей истории. По прибытии моем сюда с помощниками мы нашли бесплодную, невозделанную страну и многочисленное, но дикое население; одним словом, существ на самой низкой ступени развития. Они ходили нагие, по всякому поводу убивали друг друга и даже были людоедами. В общем, положение оказалось хуже, нежели я ожидал.
      Среди моих диких подданных водились еще остатки населения потонувших континентов – существа еще более низкие, отвратительные по виду и почти звериной дикости. Первой моей заботой было произвести чистку, и я истребил это никуда более не годное население, даже по физической организации неспособное воспринять высшую культуру. Это была самая тяжелая сторона моей задачи, и с целью поскорее с ней покончить я побудил войну.
      Знаю, что одной из основных наших аксиом является запрещение убийства; но это не может применяться во всей своей широте в низших мирах, где война оказывается необходимой. Потребность драться, хищное стремление уничтожать друг друга ведет свое начало с очень давних времен, и корни их теряются в бесконечном прошлом. В капле крови борются между собою белые и красные шарики и поглощают один другого. Так же неизбежна и война между людьми.
      Моя война дала желаемый результат, и первобытные чудовища исчезли, а мои добрые подданные угостились побежденными, ранеными, да и убитыми. Я же решил воспользоваться этим каннибальским «пиром», чтобы попытаться сделать первый шаг к трудному и великому преобразованию. Средство было жестокое, но над этим нечего было раздумывать, чтобы достичь главного.
      Поэтому при моем участии началась заразительная и омерзительная болезнь; тела покрывались язвами, причинявшими ужасные страдания. Я нашел удобный момент установить прочную власть. Вся страна была разделена на временные области, где водворились мои помощники, которые, окружив себя почитанием и организовав явления, способные поразить воображение дикарей, приступили к оказанию помощи. А держались они неизменно одной и той же системы: пожиравшие трупы умирали, а прочие выздоравливали, но оставались расслабленными и болезненными. Внушалось же им, что этот грустный исход являлся следствием употребления в пищу человеческого мяса, и что трупы особенно ядовиты. Тупые мозги поняли это, потому что боль – лучший учитель. И следующее поколение уже брезговало человеческим мясом и возненавидело его.
      Разделив население на племена, мы сосредоточили все усилия на развитии земледелия, потому что я планомерно преследовал свою цель – воспитать своих подданных на растительном питании для того, чтобы сделать их народом мирным, деятельным и трудолюбивым и создать здоровую, чистую атмосферу, оградив по возможности от зловредного влияния демонических существ астрального мира. Животная же пища, крайне вредная для телесного здоровья, не менее пагубна и с точки зрения оккультной, так как кровь убитых животных дает возможность духам тьмы придавать плотность их флюидическим телам, а в людях возбуждает грубую жестокость к этим низшим братьям. Это обстоятельство особенно опасно относительно высших, уже весьма умственно развитых пород, которых людское зверство обращает в сатанинские существа, кипящие ненавистью и жаждой мести.
      Народ мой – вегетарианец. Доведенное до высокой степени совершенства земледелие в изобилии дает ему самые разнообразные продукты; не менее совершенно разведение садов, виноградников, цветов и выделка молочных продуктов; потому что виденные вами на пастбище многочисленные стада доставляют только молоко, шерсть идет на производство тканей, а кожа павших животных служит лишь для выделки обуви, поясов и других предметов.
      Благодаря такой системе преступность – очень редкое явление, да и строгие законодательные меры не дают ей развиваться. Законы мои суровы, может быть, даже жестоки в отношении злоупотреблений и ослушания; но, по моему мнению, сентиментальная снисходительность принесла бы лишь вред людям, стоящим на низкой ступени развития и не свободным еще от кровожадных животных инстинктов. Поэтому первая мера, применяемая к совершившему проступок или злоупотребление, состоит в удалении его из племени, ибо преступность – заразительна, дыхание преступника выделяет токи, исполненные нечистых желаний, злобы, возмущения против законов и недоброжелательства к ближним. Подобные существа распространяют заразу злодеяний, а так как нарушения космических законов являются рассадником наследственных болезней, то необходимо пресечь распространение такого поветрия. Поэтому в каждой области имеется особое место для заключения виновных, где на них воздействуют, чтобы довести до раскаяния; но получают они прощение и возвращаются к своему племени лишь после того, как победят свои дурные страсти и исправят ошибки.
      В особенности позаботился я о религии, благочестии и вере в божественные силы. Я указывал вам в каждом селении на окрашенное в белый цвет здание, это – маленький местный храм. В хорошем доме рядом помещается должностное лицо, представляющее собою жреца, врача и наставника одновременно, а двое или трое других, смотря по надобности, заведуют и наблюдают за земледельческими работами, скотоводством, землекопными и каменоломными работами, ремеслами и другим.
      Каждое утро на заре, перед началом работ, все жители собираются в храме и вместе со жрецом поют молитву, а затем отец, или старейшина, как называют жреца, читает присутствующим двадцать одно высеченное на обелиске божественное повеление, в которых перечислены все обязанности человека по отношению к своим ближним и Божеству, дабы заповеди эти были всегда свежи в памяти народа. В качестве врача жрец следит за здоровьем своих прихожан, а как учитель он преподает знание о целебных растениях, а способным к учению – начальные правила письма.
      Самых развитых посылают в высшие школы, откуда впоследствии выходят низшие служащие.
      Вся страна разделена на двадцать одну область, и во главе каждой имеется правитель с необходимым числом помощников; на нем лежит обязанность объезжать каждый месяц свою область для осмотра работ, разбирательства споров, а если понадобится, то и для наказания по закону.
      Вы сами будете судить о существующем, благодаря Богу, порядке и о деятельности, налагающей на каждого работу сообразно с его способностями и не терпящей бездельников.
      – Ты не сказал ничего о том значении, какое придано в твоем законодательстве искусствам, музыке и могучим силам красок, ароматов, – спросил Дахир, заметив, что Удеа задумался и замолчал.
      – Должен признаться, что искусства играют пока довольно незначительную роль ввиду того, что раса мало развита для этого. Живопись стоит совершенно низко, а скульптура и архитектура обещают широкое развитие, и я забочусь, чтобы тщательно разработать эти два дарования.
      Музыку, представляющую собою обоюдоострое оружие, я заключил в очень узкие рамки. Во время богослужения, в торжественные дни, для танцев по окончанию работ поют и играют на арфах; но мелодии очень немудреные, а ритм тщательно соразмерен со способностями народа, дабы не возбуждать преждевременно слишком много разнообразных восприятий.
      Роль ароматов в нашем большом хозяйстве играют цветы. Выращивание их обязательно, и они всюду растут в изобилии; однако выбор сортов сделан с таким расчетом, чтобы запахи их производили лишь благотворное действие. Но в большом храме и здесь, во дворце, возделывают магические растения, пригодные для высшего посвящения. Так, недавно мне удалось вырастить любопытный и могучий кустарник, цветы которого поют, т.е. производят мелодичные вибрации и излучают свет; запах их
      похож на дыхание и проникает в капельки росы. Однако окраску цветов я нахожу не вполне совершенной, а у капель сгущенного аромата недостает прозрачности. В этом отношении я, вероятно, что-нибудь упустил из виду и прошу вас, наставники и друзья, научить меня и просветить.
      – Охотно дам тебе все указания для продолжения столь полезной и интересной работы, которую я весьма одобряю, – сказал Эбрамар.
      – Благодарю. Работа эта доставляет мне наслаждение, и часто я искренне жалею невежд, для которых природа нема и мертва. Какой чудесной картиной наслаждается тот, кто постиг науку и развил свои пять чувств, кто способен воспринимать и видеть окружающее. Для него вся природа живет, каждая травинка дышит, излучает аромат, свет, и чем более изучаешь, тем более делаешь открытий и поражаешься неизменной мудрости Всемогущего.
      Следующий день начался с посещения главного столичного храма, величественного и громадного сооружения, с квадратными колоннами у входа и внутри. Внутренность была украшена драгоценными предметами, а в Святая Святых находилось изображение Божества, скрытое от народа.
      На улицах и в храме собирались густые толпы людей, падавших ниц на пути следования иерофантов, которых принимали за богов.
      Посредине храма находился бассейн с водой, считавшейся освященной богами. Сюда приносили и окунали новорожденных, после чего нарекали их именами; эту же воду брали для лечения больных или окропления жилищ. Вообще в храме находили удовлетворение все духовные потребности народа.
      Приятные и нежные ароматы наполняли святое место. При вступлении процессии Эбрамар поднял руку, и мгновенно загорелся огонь на всех треножниках.
      Богослужение состояло из приношения цветов, плодов и других произведений земли, возлияния молока, вина и масла и гимнов во славу богов. Песнопения жрецов и жриц отличались величественной и серьезной мелодией и действовали успокоительно на присутствующих.
      По окончанию религиозного обряда Удеа повел магов в школы посвящения, а царица его показывала тем временем магиням высшие женские школы, где она была верховной наставницей и где преподавались искусство пения и игры на арфе, нужные работы первоначальных ремесел и начальные сведения по оккультной науке.
      – А теперь скажите, достопочтимые наставники мои, хорошо ли я усвоил ваши указания и не сделал ли больших упущений в столь мудром, начертанном вами для меня плане?
      – От имени всех нас скажу тебе, сын мой, что ты мудро разрешил задачу воспитания молодого людского организма, – ответил Эбрамар. – И во многих отношениях сделал даже больше, нежели мы надеялись. Так, не выходя за пределы бережливости и скромности, подданные твои достигли изумительного совершенства в прядильном деле: ткани их превосходны по прочности и красоте. Также мы можем только похвалить прикладные искусства, глиняные изделия, крашение и т. д. Что же касается посадки фруктовых деревьев, то результаты ее превосходны. Например виденное нами в садах дерево с бессемянными плодами доказывает, с каким знанием и терпением выращивалось оно в течение долгого времени. Мне кажется, что ты имел в виду как образец банановое дерево нашей угасшей планеты; как и то, оно не может быть разводимо черенками, так же не имеет ни зерен, ни луковицы, а корень у него древовидный.
      Одним словом, мы можем только похвалить твою работу. Твой набожный, скромный и деятельный народ, притом до боязни чистоплотный, просуществует долго, переживет любой другой, хотя и стоящий выше его относительно всякого рода комфорта и богатства.
      Поэтому получи награду за свои вековые труды. С соизволения верховных иерофантов, возжигаю на твоем челе второй луч мага.
      Глубоко растроганный, Удеа преклонил колени, и когда над челом его вспыхнул второй золотой луч, великий иерофант сказал дружески:
      – Прими мое поздравление, первый божественный государь этого царства золотого века, воспоминание о коем будет жить в преданиях далеких времен, а сказания будут повествовать о том, что было время, когда народы благоденствовали и были безусловно счастливы, когда боги нисходили с неба, чтобы беседовать с людьми, поучать их и управлять ими.

      На высоте, сверкая на солнце, словно исполинский сапфир в золоте, красовался царский дворец, и стоял храм с красными, точно рубиновыми колоннами, видневшимися сквозь пышную зелень садов. Три укрепленные ограды опоясывали город, разделяя его на три концентрические части, и у подножья каждой стены были широкие рвы, питавшиеся водой из потока, который начинался на высоте царской резиденции, а затем спускался водопадом и вливался в каналы.
      За пределами нижней городской стены разбросаны были многоцветные виллы богатых и сановных лиц и, словно яркие цветы, пестрели лесистые выделявшиеся на горизонте высоты.
      День этот был праздничным в Уржане. Все, даже самые бедные домики в долине, разукрасились зеленью, а богатые дома убраны были разноцветными флагами и гирляндами цветов, покрывавших двери, стены и крыши.
      Все население было на ногах, и нарядные толпы собирались на морском берегу, где широкая, высеченная в скале лестница вела к гавани, которую теперь бороздило множество лодок.
      Другая часть народа теснилась вдоль широкой дороги и лестниц, которые из долины поднимались до самой волшебно разукрашенной царской резиденции. На высокой астрономической башне дворца развевалось голубое знамя с вышитой на нем золотой, увенчанной крестом чашей и озаренное в эту минуту, словно сиянием, лучами восходящего солнца.
      Вскоре на горизонте показалось парусное судно, быстро приближавшееся прямо к гавани.
      Это было судно своеобразной красоты – резное, вызолоченное, разукрашенное, точно драгоценная вещица, и снабженное красными парусами.
      На мостике впереди стояли маги, магини, Удеа с женой и прочие путешественники, с любопытством смотревшие на вырисовывавшийся берег.
      – Что за великолепная картина. Как прекрасен этот город, поднимающийся террасами, среди садов и водопадов, да еще увенчанный волшебным дворцом. А у нас сравнительно с этим все просто и не живописно, – заметила Ариана. Удеа улыбнулся:
      – Ты права. Но ничего уже не поделаешь, раз ты выбрала такого прозаического мужа, который пользу предпочитает красоте, и тебе остается довольствоваться тем, что дает его царство. Нарайяна, как я уже сказал однажды, баловень судьбы, художник, ищущий красоту, как пчела – мед в цветах. Вот он – действительно герой будущих сказаний, память о коем будет витать в представлении народов, окруженная туманным покровом волшебной сказки.
      – А вот и сам герой направляется нам навстречу, – заметил Эбрамар и, обращаясь к Ариане, прибавил: – Ты не права относительно своего царства. У вас также есть места, очень живописные по своей дикой красоте.
      Он умолк, потому что лодка Нарайяны пристала в эту минуту.
      В два прыжка очутился он на мостике и, почтительно поприветствовав магов, поцеловал Эбрамара, Дахира, Удеа и Супрамати. Нарайяна сиял, и в больших чёрных глазах его отражалось счастье, а шедшее ему одеяние рыцаря Грааля еще более оттеняло его классическую красоту. Впрочем, он сделал некоторые изменения в обычном наряде братства; так, на груди серебристой туники была вышита птица, походившая на орла или коршуна с распущенными крыльями, а поверх шлема красовалась остроконечная корона.
      – Если в твоем царстве все так же изящно, богато и уютно, как присланное за нами судно или видимая отсюда твоя столица, то значит, ты беглым шагом вел свою цивилизацию, – с оттенком насмешки заметил Эбрамар.
      Но в радостном волнении своего торжества Нарайяна ничего не заметил.
      – Да, учитель, я сделал все возможное, чтобы народ мой быстрее двигался вперед. Какая это прекрасная раса, она напоминает моих прежних соотечественников, греков; народ этот – богато одаренный, но страстный, воинственный и даже увлекающийся, и ему предстоит блестящая будущность. Что же касается богатства и удобств, то мне легко было достичь их: почва в изобилии родит, а металлы, мрамор и прочие драгоценные материалы в большинстве случаев находятся еще в мягком состоянии, и потому ими очень легко пользоваться. Но вот мы и прибыли, – прервал он свою речь, подходя к борту и поднимая руку.
      Тотчас многочисленный хор на берегу грянул приветственный гимн, очень сложный по мелодии, но исполненный с редким совершенством. На пристани выстроены были богато одетые воины в легких доспехах, словно из рыбьей чешуи, в золотых шлемах и вооруженные копьями, широкими и короткими мечами, луками и колчанами стрел.
      Дети усыпали цветами путь прибывших гостей, которые разместились потом в переносные двухместные троны, с восемью носильщиками, и шествие двинулось в путь, охраняемое стражей и сопровождаемое огромной толпой.
      В каждой из городских частей, разделенных оградами, процессии жрецов и жриц встречали магов пением под звуки арф, а народ падал перед ними ниц.
      Наконец они достигли вершины и сначала направились в храм – великолепное здание, построенное все из прозрачного материала рубинового цвета.
      При входе встретила их Уржани с двумя детьми. В богатом наряде, сияя счастьем при виде родителей и друзей, она была прекраснее, чем когда-либо.
      По окончанию богослужения все отправились во дворец, пройдя чудесно ухоженными садами с фонтанами.
      На другой день наставники начали обстоятельно осматривать весь город. Многое отражало воспоминание о погибшей планете, все еще жившее в душе Нарайяны. Так, например, в черте верхней ограды, ниже царского дворца, он устроил скаковое поле, огромные общественные сады, и там же находилось одно заведение – старая идея, которая получила иную постановку.
      Заведение это было гостиницей, или убежищем для путешествовавших иностранцев либо приезжих из отдаленных областей царства, где им оказывалось широкое гостеприимство и они считались гостями правительства. Здание представляло огромный дворец со всякого рода удобствами, и приспособлено было для помещения около тысячи гостей, имеющих право оставаться там, сообразно с делами, от недели до месяца.
      В пределах же вышгорода жило множество служащих, и находилась часть училищ, предназначенных для искусств и наук.
      В следующей ограде сосредоточивалась промышленная жизнь города, уже весьма притом развитая. Там находились ремесленные школы и центры производства одежд, материй, домашней утвари и прочего; там же расположены были казармы, так как у Нарайяны имелось большое войско. Впрочем, в городе стояла только царская гвардия, богато снаряженная и вооруженная; часть этой гвардии имела даже казармы поблизости дворца, и отряды ее поочередно несли там караульную службу. Остальные войска были распределены в областях и по границам.
      Наконец, в нижней ограде, как и в долине или по берегу моря, жила беднейшая часть населения, занимавшаяся рыболовством и судоходством. Дома их, теснее расположенные друг к другу, нежели в верхних оградах, были проще и лишены роскоши, но все-таки домики были необыкновенно чистенькие и при каждом имелся хорошенький садик.
      Для снабжения водой обширного города с населением в несколько сот тысяч человек инженеры Нарайяны изобрели очень остроумную систему орошения.
      Из горного озера был устроен водопровод в приемник особого для этой цели здания, у самого подножья холма, на котором расположен был город.
      Из этого главного водоема отвесно высеченный в скале еще больший водопровод, высотою в пятьсот футов, поднимал воду до площади, где находился царский дворец, откуда она разливалась по всему городу. По другим проводам питьевая вода поступала в различные части города и снабжала общественные фонтаны, а система шлюзов распределяла воду по кварталам.
      Храмы, все одинаково великолепные, обслуживались многочисленной кастой жрецов; а поклонялся народ солнечному диску, как символу высшего и неведомого Бога. Диск этот из массивного золота был расположен так, чтобы первый же луч солнца падал на него в день весеннего равноденствия.
      Вечером на террасе беседовали о том, что видели днем, и маги спрашивали Нарайяну о различных подробностях государственного устройства, в том числе, о богослужении и вероучении.
      – Для касты жрецов, т.е. для низших посвященных, я ввел поклонение огню и солнцу ввиду того, что свет и тепло служат символами, наиболее способными дать уму младенческого народа относительное понятие о великой первопричине. Тем не менее жреческая каста, хотя и удостоенная лишь низшей ступени посвящения, обладает более значительными, глубокими и точными символами. Так, не открывая самой сущности тайны троичности в единстве, они символизируют Верховное Существо в его космическом могуществе, как Творца, Хранителя и Разрушителя. Полагаю, что я не преступил границы вашего полномочия, открыв им это?
      – Совсем нет, и нам интересно было бы ознакомиться с программой этого низшего посвящения.
      – Я составил ее так, чтобы более развитые, сравнительно с прочей толпой, более деятельные и желающие восхождения могли приобрести и более возвышенные познания. Также уничтожил я кровавые жертвы. Приношения божеству состоят лишь из цветов и плодов, молока и ароматов; но я не мог, подобно Удеа, воспретить населению употребление мяса. Море и реки, изобилующие самой разнообразной рыбой, соблазнительны для моих рыболовов; равным образом богатые дичью леса привлекают охотников, доставляя народу обильную, здоровую и дешевую пищу.
      Я не разделяю мнение Удеа, что мясо вредно, и полагаю, что в более или менее отдаленном будущем и его народ непременно вернется к мясу.
      – Возможно, но пока они обходятся без такой пищи, которая во всяком случае возбуждает животные инстинкты и кровожадность; надеюсь, что эти века вегетарианства создадут серьезное и миролюбивое поколение. А со временем ведь вся наша работа заглохнет, и жизнь народов примет иное направление, – ответил Удеа.
      – Во всяком случае я старался уменьшить употребление мяса, установив известные периоды обязательного поста; причем способ питания строго регламентируется. Я не хотел предписывать пост вроде того, какой был на нашей бедной умершей планете, где при воздержании от мяса придумывало обжорство всякими утонченными яствами, и люди набивали себе желудки вкусными вещами, воображая, что таким образом соблюдают воздержание. Помимо этого, во все время прохождения посвящения растительное питание уже обязательно.
      Все имеющееся в стране принадлежит мне, словом, составляет собственность царя: жатва, пастбища, стада и прочее. Государство разделено на тридцать две области, и каждая имеет мною назначенного правителя, который является ответственным за свое управление и благосостояние подчиненного ему населения.
      При каждом правителе учрежден совет из земледельцев или разного рода техников, исходя из потребностей местности и, кроме того, коллегия посвященных, состоящая из астронома и нескольких знатоков сокровенной науки, которые могли бы вызывать по желанию дождь или предупреждать разного рода бедствия природы, словом, управлять оккультными влияниями, воздействующими на жизнь растительную и животную.
      Понятно, большая часть даров земли каждой области потребляются на месте, но где необходимо, там производится обмен товаров.
      Прежде всего часть производства предоставляется в распоряжение царя и центрального правительства; затем урожай области распределяется между ее жителями, и каждый, от правителя до последнего земледельца, получает известную часть сообразно его положению, что обеспечивает ему полное благосостояние. Всякое возрастание производительной способности земли или минеральных богатств также распределяется соответственно между всеми; таким образом, все заинтересованы в деле и работают старательно.
      До сих пор система эта действует превосходно, и следствием ее является отсутствие в моем царстве бедности, а тем более нищеты или пролетариата в том виде, как это было на умершей Земле.
      – Дай Бог, чтобы установленная тобой государственная система существовала как можно дольше, и будем надеяться, что правящие классы еще в течение веков будут считать своим священным долгом отдавать государству силы и труд и не сбросят по небрежности на низших великие возложенные на них тобою обязанности, а сами вместо этого предадутся хищениям и станут думать лишь о личном благополучии и услаждении.
      С этого дня, как и в царстве Удеа, маги совершали поездки в разные области, убеждаясь, что всюду царит порядок и обилие; но они отметили, тем не менее, что население было много развитее и беспокойнее, чем мирные земледельцы и пастухи Удеа.
      В этом случае музыка сыграла очень большую роль. В каждой округе находилась школа, где преподавалось пение, игра на разных инструментах и танцы. Окончание работ обычно сопровождалось весельем, а дни народных праздников – хоровым пением и священными хороводами, поразившими магов изяществом ритма и красотой пластики.
      Накануне последней поездки Эбрамар и Нарайяна находились вечером одни в помещении мага. Облокотясь на окно, Эбрамар задумался, и Нарайяна следил за ним, видимо, озабоченный.
      – Дорогой учитель, – спросил он наконец после продолжительного, томительного молчания, – что значит тень грусти, которая заволокла твои глаза, бывшие мне всегда путеводной звездой в жизни? Может быть, ты недоволен мною? Между тем я старался изо всех сил, работал неустанно над развитием моего народа и, по мере понимания моего, прилагал свое знание, чтобы явиться пред тобой достойным возложенной на меня задачи.
      Эбрамар повернулся и с бесконечной любовью посмотрел на своего «блудного сына», которого с такими усилиями вел он через бездну искушений и человеческих слабостей, а затем учил и радовался, когда на челе его духовного детища засверкал луч мага.
      – Нет, мой милый, мне не в чем упрекнуть тебя, и я могу только похвалить твою огромную работу. Одно лишь замечание можно сделать тебе – за недостаток осторожности…
      – В чем, учитель? Прости, в таком случае, мою невольную оплошность! – смущенный и расстроенный воскликнул Нарайяна.
      Эбрамар положил руку ему на плечо и дружески сказал:
      – Глупый! Еще раз говорю, что у меня нет упреков, потому что я не могу обвинять тебя в том, что твоя огненная душа, увлекающаяся красотой и искусством, парит над толпой, которой ты призван управлять. Я сам – художник и понимаю могущество красоты и то очарование, которым она объемлет душу; так мне ли осуждать тебя за то, что ты не выдержал, окружив себя сокровищами красоты, отпечатки которой носишь в себе самом. Только это понятное и… простительное увлечение заставило тебя несколько забыть правила осторожности. Подумай, сколько чувств ты преждевременно разбудил в душе твоего народа.
      – Понимаю! Ты хочешь сказать о музыке, или вибрации, об ароматах и влиянии света? И ты находишь, что я слишком широко пользовался этими тремя великими силами в отношении еще первобытной природы моего народа? Но уверяю тебя, учитель, эта раса чрезвычайно богато одарена и требует лишь незначительного толчка для быстрого преуспевания. А я думал, что поступаю хорошо, пустив в ход имевшиеся в моем распоряжении средства, чтобы пробудить разум, привести в движение их чувства, возбудить в них новые желания, которые должны, в свою очередь, иметь соответствующие следствия.
      Например, женщины очень красивы, но они показались мне лишь хорошенькими живыми статуэтками; не было в них ни заботы о своей наружности, ни желания нравиться, ни понятия о грации и женской прелести. Поэтому я и не считал вредным пустить в ход музыкальные вибрации, которые проникли бы сквозь грубую все же оболочку и, всколыхнув душу, пробудили бы в ней новые представления, а ароматы содействовали уже вибрации.
      Эбрамар лукаво улыбнулся.
      – Вижу, что корешки прошлого еще живут в тебе, и ты прежде всего занялся развитием прекрасного пола; хотя, конечно, душа женщины должна быть воплощением идеала во всех видах, но теперь речь идет не об этом. Суть в том, что ты слишком рано разбудил этот народ от его младенческого сна, посеял в нем все утонченные желания и представления свыше его нормального уровня. Отсюда возникнут страсти и губительная борьба, которые повлекут за собой космическую катастрофу.
      Забыл ты, что исполинские, приведенные тобою в действие силы представляют собою обоюдоострое оружие? А ведь ты знаешь, что музыку – звуки ее и ритм – надо тщательно соизмерять соответственно плотности астрального тела, дабы она была благотворна, а не вредна; для народных же масс этот основной закон следует применять еще осторожнее, иначе он доведет до крайнего возбуждения, что может вызвать расстройство и всякого рода вредные последствия, которые долго было бы перечислять в настоящую минуту.
      Вибрация музыкального звука по производимому ею на астральное тело действию может быть могучей целительной силой или же скрытой отравой, до такой степени опасной, что в конце концов она способна вызвать накожные болезни, безумие и даже смерть.
      Такими же благодетельными, но вместе с тем и предательскими бывают ароматы; недаром производство и употребление ароматов исключительной силы составляли на нашей старой планете тайну храмов.
      О свете уж и говорить не стоит. Даже всякий самый обыкновенный смертный знает, что без него жизнь вянет, и что он способен в то же время ослепить и убить. Наука мага учит его пользоваться этими страшными двигателями и обращаться с ними осторожно.
      – Ты прав! Благодарю тебя и на будущее время постараюсь не увлекаться, а действовать не иначе как в согласии с законами благоразумия и осторожности.
      На другой день, во время последнего объезда, Нарайяна повез учителей на остров, настолько отдаленный, что во все стороны видны были только небо да океан. Там он устроил весьма своеобразную исправительную колонию. Туда отправляли только тяжких преступников, самых закоренелых, и подвергали нравственному воздействию, основанному исключительно на сочетаниях музыкальных вибраций, ароматов и красок в приспособленных для этих целей пещерах и кельях.
      Тщательно проверенные результаты такой системы получились, однако, весьма разнообразными. Были бесспорно истинные нравственные возрождения: большое число исправленных свирепых разбойников становились спокойными, многие дурные инстинкты, пороки и разного рода развращенность совершенно искоренялись или ослаблялись; но бывали также случаи сумасшествия, идиотизма, странных болезней и внезапной смерти.
      Маги только улыбнулись и покачали головами, но не высказались относительно впечатления, произведенного на них таким удивительным исправительным заведением.
      Вечером Супрамати зашел к Эбрамару и застал его задумчивым и озабоченным. Заговорили они о бывшем днем осмотре и, прежде всего, о придуманном Нарайяной способе нравственного воздействия на преступников.
      – Он увлекается, опережает время и проводит весьма опасные опыты. И сколько еще глупостей натворит он, когда меня не будет с вами! Несомненно, все, что он делает, – гениально и своеобразно, как и сам Нарайяна, но он увлекается, повторяю, и потому ему необходим друг, который обуздал бы его и руководил этой бесспорно великой силой, вдохновленной наилучшими намерениями.
      – Я разделяю твое мнение и, с твоего одобрения, охотно останусь с ним в качестве первосвященника и иерофанта. Он признался мне, что сочтет за счастье иметь во главе своего училища посвящения и касты священнослужителей мага высшей, сравнительно с ним, степени.
      Эбрамар протянул руку, с признательностью и любовью глядя на него.
      – Конечно, я одобряю твое предложение и дорого ценю жертву, приносимую тобою из любви ко мне. Я знаю, что ты приготовил для назначенного тебе царства столь же мудрое и ученое законодательство, и с твоей стороны – большая жертва отказаться от такого обширного и интересного поприща деятельности.
      – Не жертва с моей стороны, а большое счастье доставить тебе, дорогой мой наставник и благодетель, хоть минутную радость и отстранить от тебя всякую заботу к тому времени, когда ты нас покинешь.
      Кроме того, я только плачу Нарайяне свой долг признательности. Не ему ли обязан я тем, чем стал, не ему ли должен быть благодарен за счастье иметь тебя руководителем? Что же касается просветительской деятельности в предназначенной мне стране, ее выполнит другой маг. Благодаря Богу у нас нет недостатка в людях, достойных и способных к подобной миссии.
      Эбрамар встал и обнял его.
      – Благодарю, Супрамати! Ты доставил мне действительно минуту великой радости, доказав, что окончательно поборол всякую мелочную человеческую слабость. Сегодня же переговорю я с наставниками, и не сомневайся в том, что они одобрят мой выбор. Твоим заместителем будет твой старший сын Сандира, которого я воспитывал и поучал с самого рождения его; ему ты и передашь все планы, приготовленные тобою для себя самого. Но вот, кажется, идет наш ветрогон, – прибавил он, прерывая изъявления благодарности Супрамати.
      Действительно, в соседней комнате послышалась легкая, торопливая походка, и раздался голос Нарайяны, спрашивавший, можно ли войти.
      Едва успев сесть, он в ту же минуту спросил:
      – Ты, верно, будешь бранить меня, учитель, за мое исправительное заведение, я уже подметил на ваших лицах и ясные и пасмурные выражения. Впрочем, я предчувствовал это и потому приберег остров в виде последнего сюрприза.
      – Так как ты сам хорошо понял, что твоя выдумка не заслуживает полного одобрения, то я сейчас же изложу свое мнение. В основе система твоя – превосходна, но… применима она может быть лишь через несколько сот тысяч лет, да и притом среди населения совершенно другого развития и в физическом, а особенно в нравственном и умственном отношениях.
      Доказательства моих слов ты найдешь в перечне отмеченных там фактов. Исцеления или, вернее, нравственные обновления, которые наблюдались, – редки, и, как тебе известно, совершались они над потомками землян, т.е. только над отпрысками уже весьма развитых рас; улучшения обнаружены были у лиц, принадлежавших к семьям низших посвященных, т. е. у таких, которые достигли уже умственного и физического развития, хотя и преждевременно. Что же касается массы подвергшихся твоему лечению туземцев, ты должен согласиться, что результаты получились плачевные. В тех случаях, когда преобладала музыкальная вибрация слишком сильная для плотности астрального тела, было много внезапных смертей; рвалась связь между плотью и астралом вследствие своей недостаточной упругости и растяжимости.
      Ароматы, действуя слишком сильно на тупые, плотные мозги, неспособные поглощать их, приводили к идиотизму или бешенству. Тогда как мозг развитый, деятельный и привыкший путем умственной работы к быстрому и постоянному обмену веществ, поглотил бы эти ароматы и воспринял бы их благотворное влияние.
      Что же касается красок, то будучи силой нежной, но опасной, они вызывали отвратительные накожные болезни и другие наблюдавшиеся странные явления.
      – Ах! Я вижу, что сделал большой промах, но я никогда не думал, что так трудно соразмерять знание с применением его! – воскликнул огорченный Нарайяна. – Бедные мои преемники! Предвижу, что им за многое придется расплачиваться, – прибавил он полунасмешливо, полупечально.
      – Каждый из нас делал промахи в течение своего долгого и трудного восхождения. Но для того, чтобы предохранить тебя по возможности от ошибок в будущем, я оставлю тебе руководителя, преданного друга; его просвещенная любовь и высшее знание поддержат тебя. Супрамати принимает сан великого иерофанта, для замещения которого ты желал иметь высшего мага, – приветливо сказал Эбрамар.
      – Ты хочешь остаться со мною, Супрамати? Да ведь ты же готовился стать царем и законодателем избранного для тебя народа! – с удивлением воскликнул взволнованный Нарайяна.
      – Другой выполнит это назначение, а так как Эбрамар считает меня достойным, – не заменить его, нет, – а быть твоим советником, когда он нас покинет, то я с радостью остаюсь. К тому же я твой наследник, и на мне лежат известные в отношении тебя обязанности, – весело ответил Супрамати.
      Со свойственной ему пылкостью Нарайяна бросился к Супрамати и крепко сжал его в своих объятиях.
      – Благодарю, благодарю, друг и лучший во всем мире наследник! Не нахожу слов выразить свою признательность, и я действительно был бы вполне счастлив, если бы предстоящая разлука с Эбрамаром не лежала камнем у меня на сердце. Не могу примириться с мыслью, что не увижу его больше, и что даже мысленно мне трудно будет вознестись в те далекие сферы, где будет пребывать он, уже совершенное существо!…
      – Ты очень ошибаешься, Нарайяна, считая меня существом совершенным, – с грустной улыбкой заметил Эбрамар. – Лишь на этой низшей земле я кажусь чем-то высшим, и только по мелочному тщеславию нашему называемся мы сынами Разума, сынами света; но, покинув вас и очутившись на другой, высшей сравнительно с нашей планетной системе, меня ждет много неожиданностей, и я окажусь невеждой среди тружеников, которые станут уже моими учителями и просветят меня.
      Там знание мое окажется весьма ограниченным, потому что мне придется исследовать и научиться управлять гораздо более сложным космическим аппаратом, чем наш, стихии которого еще очень тяжелы и грубы. В высших системах космическая материя до того сложна по своему составу, что мне предстоит пройти целый курс наук и вычислений.
      Да, милые дети мои, непостижима, великолепна, подавляюща, сокровенна обитель Всемогущего, и среди грохота непрерывного творения и колоссальных разрушений, которые свершаются, в безграничном пространстве кишат неисчислимые миллиарды работников. Никто не постиг еще глубину той Премудрости и Всезнания, которое сочло, кажется, всякую малейшую частицу. Даже луч какого-нибудь светила, пролетающий неимоверные расстояния, прежде чем через многие тысячелетия проникнет в нашу тяжелую атмосферу, попадает к нам не случайно. Таинственный посол уже угасшего, может быть, мира, он несет с собою космические субстанции, которые нужны нам здесь…
      Эбрамар умолк, а вдохновенный взор его устремлен был, казалось, на какое-то далекое видение.
      Тяжелое чувство объяло сердца его слушателей при мысли о громадном и страшном пути, который предстояло еще пройти, и о предстоявшей им работе. Они почувствовали себя хилыми, слепыми и невежественными, какими-то атомами, затерянными среди бесчисленного человечества, которых стопа времени давит, словно муравьев; им даже как будто слышался скрип колеса вечности.
      Взглянув на обоих учеников, Эбрамар понял их душевное состояние и сказал с любовью:
      – Конечно, голова может закружиться при мысли об окружающей нас со всех сторон бесконечности, но надо мужественно стряхнуть с себя подобную слабость и проникнуться сознанием, что среди миллиардов душ мы все же облагодетельствованы судьбой. Мы постигли многие законы, неведомые и необъяснимые профанам: мы миновали первые, самые тяжелые переходы неизбежного восхождения, которое ведет несокрушимую искру от атома к лучезарному средоточию, где пребывает Неисповедимый, частицу Коего мы составляем.
      Итак, поднимите головы, друзья мои! Я покидаю вас и поднимусь на следующую ступень, но обещаю не терять времени и приготовиться достойно принять когда-нибудь и вас, милые ученики мои, подобно тому, как и меня ожидают теперь преданные мои наставники. Несомненно, существом моим будут править уже совершенно иные эфирные условия, но соединяющая нас связь никогда не порвется.
      – Учитель! – глухо прошептал Нарайяна, – у меня к тебе есть просьба. Я желал бы присутствовать при твоем уходе и чтил бы этот час, как самое дорогое и священное для меня воспоминание. Можешь ли ты оказать мне такую милость? Может быть, я еще не достоин и не буду в состоянии вынести столько сверхземного света?
      – Обещаю, что ты будешь со мной в этот торжественный час, и увидишь, как я сброшу свою телесную оболочку. А сам ты работай всеми силами, чтобы соединиться со мной и приблизить время, когда я приму вас, дети мои, в своей новой обители.
      На следующий после этого разговора день маги отправились в сопровождении Нарайяны осматривать царство Абрасака.

      Воздушный корабль быстро приближался к стране, подвластной Абрасаку. Маги ехали к нему без предупреждения, и он не посылал вестников просить к себе учителей на осмотр его царства. Оба царя также не получили приглашения, а потому Удеа отказался сопровождать магов и вернулся к себе с Арианой.
      Нарайяна же присоединился к Эбрамару, заявив, что будучи наставником Абрасака, имеет неотъемлемое право принять участие в осмотре, чтобы видеть, как воспользовался он приобретенным знанием.
      С высоты, где они парили, перед ними расстилалась громадная картина. Широкая и могучая река катила свои волны, по обе стороны тянулись широкими лентами плодоносные земли с пышной растительностью, окаймленные на горизонте цепью голых зубчатых гор.
      Под воздушным судном виднелось широкое устье реки и в дельте замечалось несколько островов, из коих один, самый большой и сплошь гранитный, выдвинут был вперед, словно часовой.
      Продолжая свой головокружительный полет, воздушное судно понемногу спускалось, и вскоре обозначился огромный город, раскинувшийся по обоим берегам реки, с массивными сооружениями, окруженный садами, которые тянулись на необозримое пространство.
      Все маги собрались на мостике, ход судна все замедлялся, и вдруг Нарайяна, опустив бывшую в его руке подзорную трубу, громко расхохотался.
      – Наставники, нас ждут, и на берегу построена даже пристань для судна. Ха! Ха! Браво, Абрасак! Вот что значит хорошо организованная полиция.
      Теперь уже ясно было видно море человеческих голов, волновавшееся на берегу реки, и торжественные процессии, выстроившиеся вокруг пристани, куда причалило судно. Широкая лестница, покрытая пестрыми циновками, вела к особому возвышению, на котором стоял Абрасак с Авани и многочисленной семьей, состоявшей из пяти сыновей и трех дочерей. Все были одеты в полотняные роскошно вышитые одеяния, а лица отражали спокойное мужество и высокий разум.
      Весь народ пал ниц, когда Абрасак и его близкие почтительно приветствовали магов. Затем все в носилках доставлены были во дворец, где гостей ожидал великолепный обед, и маги поздравили царя с тем, что он угадал их прибытие, доказав, как тщательно поддерживает он магнетическую связь с божественным городом.
      На следующий день маги собрались в рабочей палате Абрасака.
      Посреди полукруга, образованного магами, стоял царь и последовательно излагал им план своего государственного строительства, прежде, чем они приступят к подробному обозрению страны и различных ее учреждений.
      Красивое и мужественное лицо Абрасака приняло другое выражение; теперь на нем отражалось полное достоинства спокойствие и то осознание силы, которое дают власть и привычка повелевать.
      – Позвольте мне, уважаемые наставники, изложить вам вкратце все, что я сделал с того момента, как вместе с товарищами высадился на этой земле, бесплодной в то время и болотистой, где ютилось многочисленное, но грубое, дикое и мятежное население. Понятно, что дикари эти не имели никакого представления ни о законах, ни об обязанностях, ни о божестве, ни о деятельности. Для того чтобы вылепить что-либо определенное из данной в мое распоряжение человеческой глины, прежде всего следовало развести ее страхом. И вот, применяя имевшиеся в моем распоряжении неведомые им силы, я их укротил и подчинил своей воле. А после того расселил их вперемешку по обоим берегам.
      По составленному мною общему плану, будущая цивилизация должна была покоиться на трех основах; религии с ее обрядностями, незыблемой царской власти, облеченной божественным обаянием, и, наконец, общественных законах, которые сдерживали бы народ в желаемых рамках и обеспечили бы ему на долгие века путь развития.
      Царская власть, при содействии совета посвященных, должна была стоять во главе всего государственного устройства.
      Вы, читающие чужие мысли, для кого низшая душа не представляет тайны, вы поверите мне, почтенные наставники, что не гордость и не тщеславие внушили мне вознести царское достоинство на недосягаемую высоту и окружить его божественным поклонением.
      Нет, я думал и продолжаю думать, что монархическое правление – самое совершенное и самое подходящее по своей простоте для управления народами; но зато и царь должен быть, разумеется, на высоте этого идеала. Моя же душа была и теперь еще преисполнена пламенным желанием оправдать ваше доверие и принести народу этому как можно больше добра, сливаясь с ним и его интересами. Вы сами рассудите, преуспел ли я в этом; но меня постоянно страшила опасность оказаться жалким монархом наподобие тех, каких много бывало на нашей погибшей Земле во времена ее упадка.
      Вот свод моих законов, и притом очень строгих. Помня, какое зло порождает несправедливость, я старался поставить правду превыше всего, и перед правосудием все равны, – начиная с моих детей и до последнего простолюдина.
      Самый драгоценный бывший в моем распоряжении человеческий материал составляли, конечно, привезенные с нами земляне, которым в целях спасения их при катастрофе Земли пришлось дать первородное вещество. Разумеется, среди них было много таких, кто не умел работать со всей полнотой имевшейся в их распоряжении мозговой силы; но мозг их был во всяком случае уже очень гибок, тело весьма развито и органы изощрены. Одним словом, этой высшей породе предстояло жить века, и это долголетие давало возможность пользоваться им в самых разнообразных случаях. И вдруг среди этих-то полубессмертных участились смертные случаи. По мнению наших ученых, посвященных, причина смертности крылась в особо вредных испарениях в этой области первобытной земли, которые гораздо быстрее, нежели в каком-либо другом месте, поглощали и уничтожали связь, созданную жизненным эликсиром между плотским и астральным телом.
      Меня смутило это и привело в отчаяние. При учащении подобных случаев мне грозило остаться среди огромного низшего населения без наставников, без художников, без мастеров, одним словом, без необходимой высшей породы.
      Если же в нашей среде стали бы воплощаться низшие духи первобытной породы, то невозможно было бы их быстрое развитие, и успехи цивилизации приостановились бы надолго.
      В такую минуту, признаюсь, я слабел и подумывал просить помощи у вас; но зная, что вы требуете от нас самостоятельности, я все обдумал, а затем, серьезно обсудив с сопровождавшими меня посвященными, нашел выход. Следовало задержать в определенном месте развоплощенные души высшего развития и принудить их рождаться в подобающих им условиях.
      Вы знаете, что путем магических способов это вполне возможно, и знаете также, сколько бед происходит от случайных рождений, которые ставят низших существ с низменными инстинктами в превышающие их нравственный и умственный уровень общественные условия. Недостаточно еще родиться даже наследником престола, чтобы суметь править народами. Подобные выскочки избегают и ненавидят все, что выше их, окружают себя подобными им ничтожествами или порочными и тупыми людишками, опасными уже тем, что они неспособны применять свою власть где нужно, и тогда начинается общий развал.
      Воспитанию я посвятил особенную заботу. Каждый ребенок знает, что над ним стоит Божество, наградившее его драгоценнейшим даром – жизнью, и что этот божественный дар он должен почитать в каждом и никогда не убивать беспричинно, ибо вернуть жизнь невозможно. Собственное свое существование человек обязан беречь правильной, умеренной и чистоплотной жизнью. Всякая болезнь вследствие невоздержания, разврата, нечистоплотности, обжорства рассматривается как преступление и строго наказывается законом; а родители несут ответственность за ребенка, если тот заболеет вследствие их небрежности.
      – Ах! Вот прекрасная мысль! Я применю ее у себя! – перебил пылкий Нарайяна, и вспышка его вызвала улыбку магов.
      Такое неожиданное вмешательство прервало речь Абрасака, и возник оживленный обмен мнениями по поводу выслушанного доклада.
      Следующий день посвящен был обзору города. Прежде всего Абрасак провел гостей в обширное здание, в котором хранилось множество статуй лиц, отличившихся мудростью, знанием и сделанным в жизни добром.
      Это был Храм славы, и в нем всегда дежурили служащие из священной касты, которые рассказывали многочисленным посетителям жизнеописания великих людей и деяния, их обессмертившие. Вход туда был для всех свободный, а высшим кастам даже обязывалось приводить с собой детей, дабы с раннего уже
      возраста те получали представление о полезной, достойной жизни и проникались сознанием, что малейшая несправедливость или бесчестный поступок лишают права занять место среди почитаемых всем народом избранников.
      Живейший интерес возбудил в магах придуманный Абрасаком способ подбирать души для пополнения его высшей касты. Поэтому Нарайяна выказал настойчивое желание как можно скорее осмотреть «живой некрополь», который, как ему казалось, был интереснее всего в его царстве.
      – Потерпи же чуточку. Так как «живой некрополь» – главное мое создание, то я приберегаю его напоследок.
      – А какой способ погребения установил ты для народной массы? – спросил Эбрамар.
      – Этот вопрос сильно озаботил меня. Ввиду палящего и влажного климата моей страны, я считал, что зарытие тел породит опасные миазмы разложения; кроме того, пробивать могилы в гранитных скалах – чересчур громадный и непроизводительный труд. Сжигать же трупы я также не хотел, имея в виду тяжелые и вредные последствия для астрального тела при уничтожении огнем тела физического. Поэтому я избрал нечто среднее.
      Те из туземцев, которые выделились из общей массы, были достаточно развиты для восприятия некоторого посвящения и способны стать в следующих существованиях полезными деятелями в качестве низших служащих, художников или учителей ремесел, хоронятся особо; но по тем же правилам, как и высшая раса; этих духов мы воплощаем в самые развитые умственно семьи, слившиеся посредством браков с более высокой расой.
      Что же касается народной массы, находящейся еще на низшей ступени умственного развития, то для нее я установил более простой способ погребения.
      В устье реки, орошающей всю страну, имеется много разной величины каменистых островов и на одном из них мы вырыли большой подземный храм с залами, склепами и коридорами. Туда сносят умерших из столицы и окрестностей.
      Несколько подобных же храмов сооружено в других частях страны. Семья приносит в такой храм тело умершего, оставляет его там на семьдесят дней и платит очень небольшую сумму на первоначальные расходы. Многочисленная каста особого назначения из жрецов и служителей состоит при храмах. Тело уносится в круглые пещеры, где искусственно поддерживается сухой и жаркий воздух; а посреди пещеры находится большой, неглубокий бассейн, заполненный жидкостью с острым, смоляным запахом. В эту жидкость окунают полотняную простыню, пеленают ею тело наподобие мумии и опускают вместе с другими трупами в бассейн. На груди каждого такого пакета помещается дощечка с именем умершего и днем его кончины.
      На больших жаровнях там горят смолистые травы, смоченные в особом веществе, распространяющем густой пар с удушливым запахом. Каждые двое суток возобновляют горючие вещества на треножниках и в бассейн добавляют жидкость, поглощаемую мертвыми телами. Служители или, вернее, жрецы низшей степени, на которых возложена эта работа, носят особое одеяние и закрывают лицо маской, предохраняющей от вредной атмосферы пещеры.
      По прошествии семидесяти дней большие и сильные тела съеживаются до размера куклы, но лица покойных вполне можно узнать, а волосы и ногти остаются нетронутыми; труп только становится похож на гибкую восковую фигуру. Должен сознаться, что с течением времени они портятся, становятся бурыми или желтыми и удивительно напоминают корни растений. Но по выходе из пещеры они очень хороши на вид, а семье выдается флакон эссенции, которой по истечении некоторого времени надо натирать тело, чтобы сберечь его благообразный вид. Родные доставляют ящики, более или менее изящные, служащие гробами, и, по желанию, уносят усопших с собой или погребают на острове. Многие богатые семьи устроили в стенах своих домов род шкафов, богато разукрашенных и служащих семейной усыпальницей. Там курятся ароматические эссенции и совершаются погребальные обряды. А все-таки люди говорят, что в этих маленьких склепах слышны бывают вздохи, стоны и даже крики.
      Случается, что под влиянием страха потомки опорожняют эти шкафы-склепы, относят покойников в уединенные долины, пропасти или болотистые пустыни и там сажают их в землю, как корни растений; по народному поверью, влажная земля утоляет страдания бедных покойников.
      В наше время страшного знания и магической силы уже существуют колдуньи, обладающие обрывками знания и оказывающие помощь семьям. Эти знахарки рассказывают, что на таких странных кладбищах бывает необыкновенная и таинственная растительность; трупы в сырой земле превращаются будто бы в настоящие корни, а над землей вырастает точно букет зеленовато-бурых листьев, и в нем в лунные ночи витает голубоватая тень с человеческой головой. Колдуньи утверждают, что тени эти беседуют между собой, а корни таких загадочных растений оказываются могущественными талисманами, с которыми связаны подневольные демоны, и их можно приспособить для услуг людям, обладающим талисманом.
      Абрасак умолк, и минуту спустя один из магов заметил:
      – Колдуньи не совсем правы, и способ, применяемый тобой, при всех хороших сторонах его, вместе с тем и жесток, потому что поддерживает отчасти связь с астралом. Я укажу тебе средство, которое ослабит эту опасность.
      Абрасак горячо поблагодарил его, а на следующий день маги начали подробный обзор страны со всеми ее учреждениями, но не высказывали своего суждения по поводу виденного, оставив это до окончания осмотра.
      Наконец настало нетерпеливо ожидаемое Нарайяной посещение живого некрополя. Длинная лодка, окрашенная в черный цвет, с высоким и изогнутым, как у египетских барок, носом ожидала магов, а двенадцать здоровых гребцов стрелой помчали ее по реке.
      Вскоре подошли они к погребальному острову, темная громадная гранитная масса которого зловеще поднималась из пенистых волн, с грохотом разбивавшихся о зубчатые, словно щетина, прибрежные утесы.
      Лавируя между рифами, лодка нырнула в длинный тоннель, освещенный кое-где смолистыми факелами, и после многочисленных поворотов вошла во внутреннее озеро, обрамленное со всех сторон голыми остроконечными скалами. На берегу озера, друг против друга, виднелись два громадных подъезда на высоте нескольких ступеней, а на портиках были начертаны иероглифами две одинаковые надписи – «Умереть – чтобы вновь ожить».
      Лодка причалила к одному из подъездов, и маги взошли по лестнице в большую сводчатую залу, из которой несколько пробитых в скале коридоров расходились по разным направлениям и исчезали вдали.
      – Сюда приносят тела для бальзамирования, и эта часть острова предназначена для изготовления мумий, – объяснял Абрасак. – За пределы этой залы никто не смеет входить, кроме ближайших родственников, сопровождающих труп, и когда мумия готова, их допускают проститься с покойником. Если желаете, почтенные наставники, я покажу вам применяемые нами способы и, может быть, вы сочтете нужным ввести какие-нибудь изменения.
      С согласия магов Абрасак провел их по подземному городу, где работали жрецы, специально для того посвященные.
      Когда все было подробно осмотрено, Абрасак вывел гостей обратно в первую залу и предложил переправиться на противоположную сторону, где находился «живой некрополь» – настоящий город мертвых.
      Все опять сели в лодку, переехали озеро и пристали к противоположному входу; там, на ступенях, сторожили вход черные базальтовые сфинксы, а в каменных расширявшихся кверху вазах горели смолистые вещества.
      Широким коридором, кончавшимся десятью ступеньками, прошли они в обширный подземный храм, где свод поддерживали массивные квадратные колонны. В глубине, на широких цоколях, стояли два огромных сфинкса, высеченные в скале, а вставленные в камень глаза горели фосфорическим светом, пристально глядя на зрителей с удивительной жизненностью. Между лапами символического животного помещались бронзовые, покрытые каббалистическими знаками двери, а в глубокой нише между сфинксами, на высоте нескольких ступеней, устроено было нечто вроде каменного престола, и на нем стояла человеческая фигура, словно закрытая длинным покрывалом.
      В боковых стенах видны были входы в многочисленные галереи. Около престола и сфинксов выстроились жрецы и жрицы с серебряными арфами в руках, все – в белом, с черными поясами и покрывалами. На треножниках горели живительные ароматы.
      По окончании величественного приветственного пения в честь знатных посетителей Абрасак указал на сфинксов и сказал:
      – Через левую дверь мумии сносятся в склепы, а через правую появляется астральное тело, призванное к воплощению.
      В этом храме мы совершаем погребальные магические обряды, которыми «двойник» сначала прикрепляется к этому месту, а затем направляется к новой телесной оболочке.
      При приближении Абрасака дверь левого сфинкса бесшумно отворилась, и длинной галереей, слегка отлогой, они прошли до ряда склепов, расположенных по обе стороны и озаренных слабым голубоватым светом. В стенах, в несколько рядов, одна над другой, были проделаны ниши, где мумии помещались в стоячем положении, а посредине находились каменные открытые саркофаги. Часть склепов была еще пуста, а другие – заполнены. Войдя в один из склепов, вдвое больше других и совершенно наполненный, Абрасак остановился и указал на ряд саркофагов:
      – Здесь покоятся мои товарищи, – с волнением сказал он. – Я вызвал их из пространства и дал им первородное вещество, но по невежеству своему и самонадеянности не сумел соразмерить нужное количество. И вот вместо того чтобы жить, по моим расчетам, так же долго, как и я, они угасли через два века; но их дружественные и смелые души еще поработают в свое время на благо моего народа. Сложными магическими обрядами, сущность которых я вам представлю, нам удается вызывать астральные силы, исходящие из области небесной, где находится Полярная звезда, и наделять ими «двойника», временно воплощенного в мумию. Таким образом, склепы наши – настоящие подземные города, населенные живыми астралами, представляющими собой великую и действительную динамическую силу, которой можно воспользоваться для управления нашим земным магнитным полюсом, чтобы закрепить его за нашей страной.
      Для поддержания жизни в «двойнике» мы прежде всего пользуемся могучими ароматами, а магические чары делают положительными питательные вещества и предметы обыденной жизни, которые вы видите в художественном и скульптурном изображении на стенах склепов, что для астрального существа создает уютную жизнь в привычной ему обстановке. Они могут общаться между собою, и я даже создал для них особое место, верхний склеп, куда через проделанные отверстия проникает лунный свет; в излучениях его они купаются, освежая, таким образом астральное тело и укрепляя духовные силы.
      В полночь звонит утвержденный посредине склепов инструмент и подает почивающим здесь сигнал к пробуждению. Час этот скоро настанет, и вы будете свидетелями явления.
      Теперь взгляните на эту маленькую боковую пещерку с двумя саркофагами из красного гранита. Это место упокоения я приготовил для себя с Авани, а преемники мои займут царские склепы. Теперь я проведу вас в пещеру, где покоятся земляне. Там ты найдешь, Супрамати, тех, кого доверил мне и кого похитила преждевременная смерть.
      Нарайяна удивленно взглянул на Супрамати, но не сказал ничего и молча последовал за другими, узкой галереей направлявшимися к указанной пещере.
      Это была длинная зала, наполненная мумиями как в нишах, так и в узких чанах, деревянных и каменных.
      Маги и Абрасак остановились посредине, осматривая все окружавшее их. Спустя несколько минут пронесся в воздухе дрожащий металлический звук, словно всюду, вблизи и вдали, звонили сотни серебряных колокольчиков; в то же время голубоватый, озарявший пещеру свет побледнел, а над нишами и чанами вспыхнули блуждающие огоньки, разливающие бледное сияние.
      В это время мумии, казалось, зашевелились и покрылись сероватой дымкой, которая колыхалась, сгущалась, а потом стала принимать человеческий образ, окутанный покрывалом; одни фигуры были темные, другие – светлые и фосфорические. Теперь можно было различить, что это мужчины, женщины и даже дети; лица их с неясными чертами были удивленные и веселые. Все они, плывя над полом, спешили к выходу.
      – Они идут в лунный склеп, – прошептал Абрасак, приглашая магов следовать за ним.
      Лунный склеп оказался большой залой, высеченной в скале. Через отверстия в своде ее заливали широкие потоки лунного света, серебристыми блестками пестрившего воду большого, вырытого посредине бассейна. Кругом виднелась какая-то странная растительность, усеянные цветами кустарники и даже несколько деревьев, в тени которых прятались мховые скамеечки; но вся эта зелень была неподвижная – настоящий сад теней.
      Против стены на нескольких столиках стояли широкие плоские вазы с бесцветной жидкостью и блюдо с мелким красноватым порошком; сильный смолистый и вместе с тем приятный аромат, словно от цветов, чувствовался в воздухе и служил питанием для астральных тел.
      Толпившиеся там тени спешили окунуться в бассейне, а затем как бы пили жидкость из ваз и поглощали порошок, а снадобья эти точно и не убывали, казалось. Между тем тени становились плотнее, лица оживлялись, а тусклые глаза загорались живым огнем.
      В эту минуту маги и Абрасак готовились выйти из склепа и, по знаку Эбрамара, Супрамати с Нарайяной последовали за ним.
      Опять поднялись они в большой подземный храм, погруженный в то время в сероватый сумрак. По обеим сторонам двери в правом сфинксе выстроились с каждой стороны по семь жриц и жрецов, все в белых одеяниях и с хрустальными арфами в руках. Перед самой дверью был поставлен большой треножник, а вокруг него полукругом стояло семь адептов высшего разряда. Бледно-розовое дрожавшее пламя треножника освещало по временам их строгие, сосредоточенные лица и белые покрывала, сверкая золотыми бликами на нагрудных знаках.
      Когда маги и Абрасак заняли места, чтобы видеть издали все происходящее, один из адептов подал знак, и тотчас раздалось мерное, гармоничное пение под звонко трепетавшие звуки арф.
      Мелодия была странная, то легкая и быстрая, то медлительная, глубокая, с раздиравшими душу нотами, которые потрясали нервы и бросали в дрожь.
      Спустя некоторое время дверь между лап сфинкса бесшумно отворилась, а из темной глубины галереи появилась облачная тень и остановилась над треножником, огонь которого в тот же миг потух. Из тени выходила заметная фосфорическая нить, исчезавшая в черной глубине галереи.
      В воздухе вырисовывались огненные очертания каббалистических знаков, и тотчас же склеп дрогнул от громового удара. Яркая молния зигзагом сверкнула в воздухе, рассекла светлую нить, а фосфорическая дымка, отливавшая всеми цветами радуги и испещренная огнистыми блестками, окутала витавшую тень, приняла вид ракеты, с треском взлетела наверх и исчезла в тени свода.
      – Дух перенесен в тело ребенка, которому предстоит родиться, и адепты в сокровенных документах впишут новую статью в жизнеописание этой личности. К совершенным деяниям, к числам рождений и предшествовавших смертей они прибавят пометку нового воплощения, имя новой семьи и заключение свое о том, что можно ожидать от него для народного блага, успеха в искусствах, науках и т. д.
      Пока говорил Абрасак, вспыхнуло несколько лампад в храме, и после краткой беседы с адептами относительно совершившегося явления маги покинули погребальный остров.
      На следующий день происходило торжественное собрание в большой зале дворца. Маги сообщили Абрасаку свое заключение по поводу его просветительской деятельности.
      После подробного обсуждения всех отраслей правления и общественной жизни, а затем различных советов по поводу намеченных преобразований, великий иерофант предоставил слово Эбрамару, прося его сделать вывод из всего сказанного.
      – Несмотря на отдельные отмеченные промахи, мы можем только похвалить совершенную тобою исполинскую работу, которая не помешала тебе, однако, расширить свои познания и совершенствоваться, – сказал Эбрамар. – Твои приемы бальзамирования, постановка высших школ посвящения, планомерное, на основе строго научных данных, развитие искусств и ремесел – все это свидетельствует о серьезном и неусыпном труде.
      Законы твои строги, иногда суровы, но ясны и справедливы; а народ твой, мудрый, послушный, трудолюбивый и привыкший считать земную жизнь подготовкой к смерти и существованию в ином мире, долго будет процветать; созданная же тобою цивилизация, которую ты сумел внедрить, так сказать, в народную душу, будет исключительно длительной. Что ты постиг и сумел применить на практике столь сложное дело, как перевоплощение, т.е. захотел подчинить человеческой воле и надзору один из ужаснейших законов мира невидимого – свидетельствует о смелом полете твоего ума и твердой воле. Путем науки ты пожелал бороться с силами рока.
      Бледный от волнения Абрасак опустился на колени; слезы радости и благодарности стояли в его глазах, когда Эбрамар прикоснулся к нему магическим мечом и на голове его сверкнул широкий луч света.
      После этого Эбрамар и прочие маги поцеловали его и поздравили, а затем все отправились в большой храм, где совершено было торжественное благодарственное моление.
      На следующий день маги простились, и воздушный корабль умчал их в божественный город.

      Город магов мало изменился в течение минувших веков. Своими громадными храмами, сказочными дворцами, необъятными садами, делавшими из него оазис зелени и цветов, он представлял уголок земного рая.
      Пустовавшие долго дворцы Удеа и Нарайяны опять приютили своих хозяев. Уже несколько недель все ученики Эбрамара были здесь, чтобы провести около великого мага последние дни его пребывания на этой земле.
      И никогда еще не выказывал Эбрамар столько нежности и заботливости своим духовным детям. И вместе, и с каждым в отдельности вел он продолжительные беседы, поучая их и давая советы, которые могли бы пригодитьсяим в будущем. Все с признательностью слушали его, глубоко запечатлевая в сердце драгоценные наставления, а между тем на глаза просились слезы, и горькое чувство сжимало сердце.
      Эбрамар и сам испытывал сожаление о разлуке с духовной семьей, со всеми обращенными им в детей света, но великий труженик нуждался в отдыхе. Всякому существу, созданному Непостижимым, дарован сон, чтобы оно могло выдержать телесное испытание и набраться новых сил для дальнейшего пути, а этот непреложный закон равен для всего сущего.
      После стольких тысячелетий жизни, после неимоверного труда, озарившего его голову семью лучами мага, Эбрамар жаждал погрузиться в свет отдохновения, чтобы восстановить силы и подняться еще выше, – куда за ним не могло уже следовать разумение земного человечества. Но он знал, что исходивший от него свет мог достичь этой земли и тех, кто ему дорог, согревая не только их, но всякое даже самое ничтожное существо, почему бы то ни было ему близкое.
      Однажды, после обеда, все собрались на террасе дворца Эбрамара, и разговор затянулся дольше обычного; потом великий маг умолк и задумался, а взор его блуждал по окружающим.
      – Должен сказать вам, дети мои, что сегодняшнее собрание наше – последнее, и час нашей разлуки пробил, – глухо промолвил он.
      Увидев, как все мгновенно побледнели, он прибавил:
      – Вижу, друзья, что в вас еще жива слабость человеческая – боязнь разлуки. Вам хотелось бы всегда иметь меня около себя, но это – маленькая доля эгоизма, хотя и облагороженного любовью. Вы знаете, что жизнь мага – это постоянное напряжение воли? Так вот, я устал хотеть и жажду отдыха, на который имеет право всякое создание; мне нужно хорошенько подкрепить себя на дальнейший путь и работу, а оставшийся путь этот очень длинен…
      Столько еще тайн надо исследовать, столько могущества приобрести, и столькими великими силами научиться управлять, что мне крайне необходимо обновить все мои духовные силы.
      Поэтому, милые дети мои, даруйте мне этот отдых в той обители небесной красоты, куда я иду, чтобы мечтать без утомленья, купаться в гармонии и свете, насладиться безусловным миром и отдохновением с полным сознанием, что отдых этот мною заслужен. Не призывайте меня и не тревожьте грустными мыслями или сожалениями блаженство этого волшебного сна.
      – Мы еще не знаем, дорогой учитель, куда ты отправляешься,
      – сказал Супрамати. – Можешь ты сказать нам это, чтобы сердца наши и мысли могли направляться к тебе с молитвой о твоем успокоении?
      – Иду я на звезду, называемую нами Звездою магов, и вы, как изучавшие небесную картину, знаете ее. Она всегда появляется в такое время, когда великий миссионер, сын света, отдохнув там и приготовясь к высокому назначению, сходит на землю, чтобы возложить на себя тяжелое одеяние плоти и принять кровавую, тяжкую кончину. Благословенное светило это ниспошлет мне луч, и я вознесусь туда.
      Эбрамар встал, и все собравшиеся один за другим подходили к нему, а он каждого благословлял и обращался с приветливым словом.
      Когда очередь дошла до Нарайяны, маг положил руку ему на голову.
      – Будь благоразумен, тверд, не допускай, чтобы гордость и другие человеческие слабости омрачали плоды уже завоеванной тобою победы, «блудный сын мой». Завещаю тебя Супрамати как самое драгоценное мое наследие, а он будет тебе надежным и любящим руководителем.
      Последней подошла к нему Нара, и Эбрамар с загадочным, вдумчивым выражением взглянул в обращенные к нему ее ясные и полные любви глаза.
      – Теперь я могу назначить час моего отхода. На девять дней я удалюсь в святилище для последнего приготовления, а великий иерофант скажет вам, когда вы должны будете собраться у врат святилища. Только вы, ваши жены и те, кого укажут великие иерофанты, могут быть при этом. Когда я выйду, вы последуете за мною.
      Он сделал знак рукою и стал невидим.
      Глубоко взволнованные ученики Эбрамара решили провести эти девять дней в безусловном посте и непрестанных молениях. Затем маги, магини и адепты безмолвно разошлись, чтобы приготовиться к той минуте, когда предстояло собраться в одной из пещер, для намеченного торжественного бдения.
      Нара оставалась последней с Супрамати и Нарайяною, которых удержала знаком.
      – Мне надо передать вам желание Эбрамара. Он хочет, чтобы вы погребли то, что останется от него, в склепе, им самим вырытом поблизости от святилища. Вместе с вами хочу и я поститься, но только в полном одиночестве, и проведу это время именно в склепе Эбрамара, но в свое время приду к вам. А теперь, друзья и верные спутники моей долгой жизни, простите, если я не всегда бывала в должной мере кротка и терпелива и… что бы ни случилось, храните обо мне добрую память, – и она протянула обоим руки.
      – Разве и ты собираешься покинуть нас? – едва сдерживая волнение, спросил Супрамати, а Нарайяна с грустью и удивлением пристально смотрел на нее.
      – Не покинуть вас хотела бы я, а сбросить наконец эту плоть, которую ношу уже столько веков, и вернуться на незримую родину. А кроме того, оставаться здесь, когда не будет моего учителя и благодетеля, было бы крайне тяжело. Это вы ведь понимаете, конечно.
      – Разумеется, понимаем, но эта весть о твоем уходе так неожиданна… – прошептал Супрамати.
      – Я не убеждена еще в том, что уйду; но Эбрамар указал мне однажды на возможность освобождения, не для того, чтобы следовать за ним, понятно, – чего я еще недостойна, – но чтобы отдохнуть в пространстве. Хотя точно времени он и не назначил, но ведь всегда надеются на то, чего желают, – прибавила Нара, прощаясь.
      Наконец настал указанный Эбрамаром день, и с наступлением ночи начались последние приготовления. Маги, магини и все указанные великими иерофантами облачились в белые парадные одеяния, а потом выстроились по обе стороны длинной галереи, которая от врат святилища шла до уединенной площадки в гранитных скалах, в недрах коих был вырыт подземный город. Там же собрались верховные иерофанты. Посреди площадки находилось золотое возвышение, вокруг которого пылали голубоватые огоньки; а с четырех сторон стояли великие астрологи, умевшие говорить на языке светил.
      Около двух часов ночи раскат грома потряс стены подземных храмов, раскрылись врата святилища, яркий свет хлынул изнутри, и затем появился Эбрамар, словно окруженный прозрачным шаром. Семь лучей образовали на голове его как бы сверкавший венец; на прекрасном лице его сияло неописуемое выражение восторга и блаженства, а к груди он прижимал магический меч. Ноги его не касались земли, и он точно плыл вдоль галереи, подобно видению, а все присутствовавшие следовали за ним.
      Поднявшись на площадку, Эбрамар остановился или, вернее, витал над золотым возвышением, а собравшиеся тем временем запели гимн величавого и строго прекрасного напева.
      Далее наступила тишина, да и сама природа также как будто смолкла. В воздухе не чувствовалось ни малейшего движения; стояла роскошная теплая и благоуханная ночь, и лишь едва приметное потрескивание выдавало, что в воздухе происходило нечто необычайное.
      Затем четверо астрологов затянули какую-то удивительную песнь на сокровенном языке, понятном светилам, и вдруг на сапфирово-голубом небе зажглась яркая звезда, а из глубины бесконечности сверкнул золотой луч, который все приближался, ширился и залил площадку необыкновенно ярким светом.
      В воздухе кишели прозрачные и светлые существа, покровители этой юной земли, духи сфер, наконец, четыре группы духов стихии – слуги могущественного посвященного,- и четыре огненные ленты, сливавшиеся на груди Эбрамара, связывали его с ними.
      Магическим мечом великий маг разрубил эти узы со словами:
      – Благодарю вас, высшие духи стихий, за вашу верность, покорность и услуги.
      С минуту взор Эбрамара блуждал по собравшимся.
      – Привет всем вам, учителя, друзья, ученики, примите мою благодарность.
      – Иди на отдых, друг и неутомимый труженик, в обители Неизреченного, – произнес верховный иерофант, поднимая руку.
      В ту же минуту словно яркая молния пала на Эбрамара громадным пламенем и зажгла лучи его венца. Присутствовавшие, за исключением астрологов и великих иерофантов, пали на колени, и глазам их представилось страшное зрелище.
      Земное тело Эбрамара сгорало, а освобожденный лучистый астрал с головокружительной быстротой взвивался по золотистому лучу.
      В тот же миг вспыхнуло покрывало одной из магинь, и тело ее упало на землю, а из него выделилась сверкавшая светлая тень, похожая на серебристую бабочку. Это Нара последовала за своим любимым учителем. Минуту спустя видение поблекло, светлые существа растаяли в тумане, и луч угас.
      На золотом возвышении осталась лишь горсточка фосфоресцировавшего пепла, и ученики Эбрамара с благоговением собрали его в хрустальную урну, увенчанную крестом.
      Тело Нары не сгорело, но оно стало легким, гибким и удивительно прозрачным, придавало ему сходство с восковой, излучавшей свет статуей. Склеп Эбрамара был невелик, но бесподобный художник украсил его сапфирового цвета скульптурой и инкрустацией, а озарял его мягкий, похожий на лунный, свет, неизвестно откуда исходивший.
      На конце, в глубокой нише, находился стол из голубого камня вроде престола, на который и поставили урну с пеплом Эбрамара. А тело Нары, издававшее бледный голубоватый свет и чудесный аромат, Супрамати с Нарайяной погребли под престолом с урной.
      Лишь высшие посвященные и ученики Эбрамара могли входить в склеп, где находилась урна и тело Нары, для совершения там священнослужения.
      В двери не было между тем ни ключа, ни замка, но она отворялась сама собою лишь для достойных; обыкновенный же смертный не мог переступить порог.
      Однажды ночью, дней через семь после того как Эбрамар ушел на Звезду магов, на одной из террас дворца Супрамати два человека в белом стояли, прислонясь к перилам.
      Один из них, сам хозяин, глубоко задумался, позабыв, по-видимому, обо всем.
      Стоявший рядом Нарайяна не обращал на него никакого внимания. Его серьезный и сосредоточенный взор задумчиво блуждал по чудной окружавшей картине природы, лазурно-голубому небу, густо усеянному звездами и походившему на затканную золотом пелену.
      После продолжительного молчания он обернулся к Супрамати:
      – Ответь, если можешь, на то, что в высшей степени меня интересует. Я знаю, что ты многократно сопровождал учителя в разнообразные миры, но показывал ли он тебе когда-нибудь эту Звезду магов, где он теперь находится? Если да, и это дозволено, расскажи, какая она.
      С минуту Супрамати хранил молчание, и на губах его блуждала улыбка, а глаза как бы созерцали какое-то лучезарное видение.
      – Правда, я видел это дивное место и охотно поделюсь своими впечатлениями. Мир тот залит светом, неведомым здесь, на земле; необыкновенной красоты местность и растительность невозможно ни описать, ни сравнить с чем бы то ни было нам известным. Там все вибрирует, все представляет гармоничный звук, нежный аромат, гамму никогда не виданных красок, сочетания коих и создают тот неведомый свет, о котором я только что говорил.
      И там-то, убаюкиваемые волнами эфира, почивают в состоянии полного покоя и блаженства души магов.
      Этот приют покоя и света, где душа погружается в свою «манвантару», породил ошибочное представление о Нирване. Вообразили, видишь ли, что душа тонет в свете всемирном и, утратив свою индивидуальность, сливается с Божеством. В действительности же Нирвана только известный роздых, состояние отдохновения, из которого душа выходит с новыми силами на работу в области бесконечного.
      Смертному не дано проследить путь, познать цель, к которой стремится душа великого посвященного; а где оканчивается ход вечного движения, которое работает за пламенной оградой и управляет Космосом, это – тайна Неисповедимого.
      Мы же, друг Нарайяна, взобравшиеся лишь на незначительны пригорок знания и добра, мы смотрим на мятущийся у наши ног человеческий муравейник и с грустью следим, как слепая невежественная толпа, мучимая инстинктами плоти и друг друг взаимно ненавидя, терзает или убивает себя ради скоропреходящих благ земных, которых им не достичь. Люди забывают, что они на земле просто временные постояльцы, которых смерть рассеивает, подобно вздымаемому ветром песку, забывают великий закон любви, которая одна только и дает мир. «Любите друг друга», – заповедал Сын Божий.
      – Как счастливы мы, какая великая милость дарована нам понимать Божественные законы и стряхнуть с себя все самое тяжелое из слабостей и заблуждений человеческих, – прошептал охваченный молитвенным восторгом Нарайяна, возводя глаза к звездному своду.
      Супрамати крепко пожал его руку:
      – Пойдем к свету, укажем дорогу нашим братьям, во тьме блуждающим, скованным со «зверем» человеческим, и будем неустанно трудиться, чтобы оказаться достойными священной возложенной на нас миссии – быть законодателями на этой юной земле.