– Конечно, пробовали, но все попытки были тщетными. Должно быть, время еще не наступило; к тому же здешние законы так строги, что люди даже боятся слушать религиозную проповедь. Независимо от этого, столь нелепые и смешные слухи ходят насчет нас, что если бы кто заподозрил, что видит «горца», как мы у них зовемся, – то убежал бы со всех ног, ибо они уверены, что для возвращения их к былому вероучению мы шлем им с гор при каждом торжестве различные беды: грозы, наводнения, заразные болезни и всякие такого рода удовольствия.
И оба собеседника от души рассмеялись.
– Такова наша общая участь – быть непризнанными, – шутя заметил Супрамати. – Но скажи, брат Сарта, какие же обстоятельства могли довести ваше человечество до такой ярой ненависти к Божеству, что оно даже забаррикадировалось законами против своего Отца Небесного? Полагаю, что мне нужно это знать.
– Слишком долго было бы описывать все подробно, но я охотно передам тебе вкратце, что привело к такому печальному положению вещей, – ответил Сарта, подумав.
– Не стоит рассказывать тебе, что и у нас был свой «золотой век», когда царили посвященные, которых здесь, как и у вас, называли «божественными династиями». Это был апогей цивилизации и, естественно, развития духовных способностей. Затем настал упадок, начались злоупотребления колдовством и черной магией, и произошел разрыв с правлением посвященных.
По мере того как расширялось практикование черной магии, низменные инстинкты человека взяли верх и действовали растлевающе; разврат и жестокость приняли ужасающие размеры, и озверевший народ дошел до человеческих жертвоприношений. Но так как, несмотря на все это, оставались еще приверженцы учителей и наставников учения божественных династий, то все население разбилось на два лагеря: Бога белого и черного, на партии белого и черного короля. Начались ожесточенные войны, принимавшие с течением времени все более дикий и кровавый характер. Под влиянием разнузданных страстей защитники белого Бога сохранили только название своей партии, совершенно позабыв основные начала и законы, которые она должны была собой представлять; разбои, человеческие жертвы, употребление во зло всех духовных сил создали невозможное положение вещей.
Тогда-то на мировой сцене появился необыкновенный человек, которому суждено было вконец преобразовать мир. Космические перевороты, явившиеся следствием распространения зла, опустошали нашу планету; один из континентов был поглощен водой, а население косили жестокие болезни.
Этим смутным временем общей неурядицы воспользовался Ашокра, чтобы завладеть властью.
Происхождения он был темного, и в эпоху убийств, предшествовавшую наводнению, потерял всех близких; чтобы упрочить свое положение, он усыновил маленького сироту, которого считали родственником прежнего белого царя.
Энергичные разумные меры, принятые им для восстановления порядка, исправления повреждений, развития торговли в промышленности, быстро завоевали ему всеобщую любовь и доверие. Тогда, будучи вполне уверен, что пользуется безграничным авторитетом, он начал неслыханную, социальную реформу, исключившую на нашей планете даже имя Божества.
Всякое исповедание какого бы то ни было верховного существа, белого или черного, было устранено; религиозные церемонии воспрещены под страхом строжайших наказаний, равно как и сношения с невидимым миром, ввиду того, что всякая религия, как именно сношение с существами неземными, вызывала только лишь беспорядки, вражду, войны и возбуждала дикие страсти. Если-де существует потусторонний мир, то пусть освободившиеся от тела души устраиваются по своему вкусу, искупают либо вознаграждаются за свои грехи, лишь бы не беспокоили живых. Ввиду этого подлежит немедленному сожжению и вообще уничтожению всякое место, где появятся видения, будет слышаться непонятный шум и происходить всякие подозрительные явления; что же касается занятия магией – черной или белой, – то виновные в том немедленно наказываются смертью.
По столь прекрасной программе вот мы живем около тысячи лет и наслаждаемся удивительнейшей цивилизацией, какую только можно вообразить. Правда, искусства и промышленность достигли высокой степени развития, но зато не менее процвели эгоизм, жестокость и несправедливость.
Основной принцип нашей «культуры» – это утилитаризм: каждый имеет право защищать свои интересы, даже и не по совести; преступления же против государственных интересов караются жестоко; есть положительно страшные законы, но вообще понятие о справедливости совершенно атрофировано.
Сарта умолк и тяжело вздохнул, а в энергичном взгляде Супрамати по-прежнему блистали вера и надежда.
При дальнейшей беседе Сарта предложил своему новому приятелю побывать в городе инкогнито, чтобы несколько ознакомить того с полем его будущей деятельности. Супрамати с благодарностью принял предложение. Через несколько часов они вышли из пещеры, скромно одетые в обычный, употреблявшийся населением костюм, и направились к городу.
Дорога прекрасно содержалась, поля были отлично обработаны и поражали разнообразием посевов. Растительность вообще была роскошна, и Супрамати очень заинтересовался объяснениями Сарты относительно различных фруктовых деревьев, росших по пути. Самым удивительным показалось ему дерево с крупными плодами, похожими на земные огурцы, но блестящие, точно покрытые лаком.
– Видишь ли, Супрамати, это дерево с толстым и зеленым внизу, а кверху темным стволом? Осенью, когда плоды созреют, весь ствол высохнет и будет пустотелым внутри, тогда, по снятии плодов, весь ствол обмазывают смолистым тестом, меняя его через две недели, и оставляют в таком виде на зиму. Весной дерево начинает покрываться листьями и цветами, как будто и не умирало.
– Всюду природа указывает нам пример воскрешения, – заметил Супрамати, улыбаясь.
– Я еще не сказал тебе, что из сока этого оригинального дерева выделывают превосходный ликер, который чем дольше сохраняется, тем становится крепче, – прибавил Сарта.
Столица оказалась огромным городом, разделенным на две совершенно различные части. Одна, большая часть, принадлежала мараутам; они, очевидно, любили яркие краски, судя по тому, что окруженные садами дома их положительно горели синим, красным, желтым и т.п. цветами; столь же яркой окраски были и материи, продававшиеся в больших круглых и открытых со всех сторон павильонах.
Были и театры, так как марауты любили развлечения не менее нарядов и украшений, а рудрасы, пользовавшиеся ими как слугами и имевшие к тому же в их лице прекрасных покупателей, берегли их и устраивали всякие доступные им развлечения. А вследствие того, что рабочие классы привыкли получать все от рудрасов, из среды которых исключительно пополнялись ряды ученых, врачей, артистов, музыкантов и производителей всего изысканного, то марауты почитали их, даже боялись и считали большой честью служить им.
Город рудрасов был другого вида, изящнее и более артистичен: маленькие особняки, украшенные и отделанные, как ювелирные вещицы, утопали в тени пышной растительности; да и жители также сильно отличались от высоких и сильных мараутов.
Рудрасы, наоборот, были малы ростом, хрупкие, с тонкими чертами, интеллигентными лицами; но в глазах их таилось что-то жестокое и лукавое, делавшее их вообще несимпатичными.
Не раз уже внимание Супрамати привлекали широкие полосы материи темно-лилового цвета, развешанные на входных дверях некоторых домов.
– Скажи мне, брат, что означают эти полосы материи? Все одинаково помечены одним красным знаком, а между тем встречаются они на домах и мараутов, и рудрасов, и – что особенно странно – на жилищах, принадлежащих, по-видимому, людям различного общественного положения и состояния?
На лице Сарты появилось выражение неудовольствия и горькая усмешка.
– Полосы эти, дорогой Супрамати, являются знаком позора для нашего мира и означают, что среди обитателей того или другого дома находится какой-нибудь неизлечимый больной или калека, приговоренный к смерти, а говоря проще – подлежащий избиению на основании постыдного закона.
Супрамати недоумевал и вопросительно смотрел на него.
– Что такое? У вас убивают больных? По какому праву и как же соглашаются семьи на такую неслыханную жестокость?
Сарта засмеялся.
– По какому праву? Ради общественной пользы. Но я должен объяснить тебе это несколько подробнее, чтобы ты понял всю утилитарную тонкость закона, который ты называешь жестоким.
Тебе известно, что духовный идеал и все касающееся божественных законов воспрещено у нас; значит, свободное от всякой этической узды человечество оказалось окончательно во власти инстинктов плоти. Нравственность более чем слаба, а с твоей, например, точки зрения можно было бы сказать, что ее не существует вовсе; наоборот, в изобилии процветают всякого рода постыдные пороки и страсти, и народ, – особенно рудрасы, как более слабые физически, – стал подвержен различным болезням, как, например, внезапное сумасшествие, параличи, конвульсии, которые совершенно обезображивают члены, язвы, вроде вашей проказы, наконец, потеря зрения навсегда. Все эти болезни чрезвычайно заразительны и трудно излечимы; а так как врачи изучают и знают одну лишь материю, и потому могут лечить только тело, не доискиваясь никогда оккультной причины недуга, то болезни, вызываемые одержимостью, злой волей чужого человека, душевными страданиями и т.д., остаются вне их компетенции.
К тому же преступления, пороки, разврат привлекают злых духов, и число их растет с каждым днем, а так как слепое человечество лишено защиты против страшных оккультных сил, то и опустошения, причиняемые ими, все возрастают. Ведь все, что поддерживает и очищает людей, – молитва, вера в Бога, призыв добрых сил – воспрещено, и они утратили даже и самое понятие о них.
Ввиду того, что вся наша правительственная система основана исключительно на утилитаризме, то правом на жизнь пользуется только тот, кто на что-нибудь годен, кто может служить для своего личного или чужого удовольствия.
Таким образом ясно, что неизлечимые сумасшедшие, слепые, больные раком, дети-идиоты, словом, существа, которые государству ничем не могут быть полезны, представляют лишь очаги заразы и неудобное для семьи бремя, потому что требуют в то же время бесцельных расходов, мешая людям наслаждаться жизнью и заниматься своими делами.
Однако несмотря на озверение населения, таящаяся в глубине человеческого существа божественная искра нередко вызывает привязанность к несчастным больным и горесть при сознании необходимости их лишиться.
Ввиду многих громких протестов, закон был наконец смягчен в том смысле, что для лечения больных определили известный срок; с тем, однако, что если по истечении этого срока надежды на выздоровление не окажется, «это вредное» и «лишнее» существо должно быть уничтожено.
– Всемогущий Боже! А как их убивают? – спросил бледный от ужаса Супрамати.
– Ну, церемониться тут нечего!… Ежемесячно, в назначенный день, уполномоченное правительством лицо обходит дома с больными и проверяет продолжительность болезни вместе с определением врача; а если срок истек, то назначает день казни. Выходя, он привешивает полосу материи в доказательство, что здесь находится один из осужденных на смерть.
Всех приговоренных текущего месяца казнят в один и тот же день; на заре их отправляют к пропасти, над которой находится твой приют, и там тот же чиновник, в сопровождении нескольких подчиненных, читает акт, объясняющий казнь и перечисляющий имена «лишних» людей, которых сопровождают их близкие. Затем им дают приводящий в бесчувственное состояние напиток и бросают в пропасть.
– Какой ужас! Пропасть эта должна быть почти наполнена, если в нее веками бросают столько жертв?
– О, нет! Поток, шум которого ты слышишь на дне пропасти, падает в бездонную, по-видимому, расщелину и уносит туда трупы. Впрочем, брат Супрамати, ты будешь иметь случай увидать все это и лично, потому что подобная казнь назначена завтра на заре.
Супрамати задумался и молчал.
– И неужели никогда ни одна мать не возмущалась, не восставала против такого ужаса? – спросил он наконец.
– Что поделаешь? Все подчинены и должны покоряться закону, не исключая самого короля. Бывают, конечно, стоны и слезы, но на открытое сопротивление никто не решается.
– Но если у вас так суровы с больными потому только, что они «лишние», то какая же кара установлена для преступников? – спросил Супрамати по дороге к пещере.
Сарта рассмеялся.
– С ними еще меньше церемонятся. Виновные в государственных преступлениях, в убийстве людей полезных, в похищении денег, предназначавшихся на общественные дела, вешаются по приговору краткого суда. Что же касается бродяг, мошенников, попрошаек и вообще людей, которые вышли из состава общества и не трудятся, а хотят жить за чужой счет, – тех спроваживают в пустынные области; а затем, хотя и нет собственно распоряжения истреблять их, но если бы и произошел такой «случай», то виновный обыкновенно не разыскивается и потому наказанию не подлежит.
– Какое плачевное положение вещей! – с грустью заметил Супрамати. – Буду молить Бога поддержать меня, чтобы я был в состоянии рассеять мрак и направить на путь совершенствования эти заблудшие души.
Глава четвертая
Всю ночь провел Супрамати в горячей молитве и только на заре, когда издали донесся топот, вопли и рыдания подходившей толпы, он встал со ступеней престола и выглянул наружу.
Со стороны города по дороге к пропасти тянулось многолюдное шествие, и кто-то нес впереди, в виде знамени, полосу черноватой ткани, какие Супрамати видел развешанными на домовых дверях; далее следовала кучка чиновников и, наконец, бесконечной вереницей на повозках или носилках следовали осужденные, окруженные плачущими членами семьи; в наибольшем отчаянии, по-видимому, были женщины, несшие детей-калек, горбатых и параличных, цеплявшихся ручонками за шеи матерей.
Подойдя к краю пропасти, страшная процессия остановилась и выстроилась огромным полукругом, посредине коего стали чиновники в золоченых шлемах, увенчанных птицей с распущенными крыльями – как символом безусловной свободы – и секретарь с книгой городских списков, откуда он должен был вычеркивать имена несчастных по мере исчезновения их в бездне. Был даже оркестр, но назначение его состояло в том, чтобы шумной музыкой заглушать вопли присутствовавших и жертв, если бы у некоторых, несмотря на наркотик, хватило сил кричать. На стоявшем поодаль столе врачи начали разливать в чаши приготовленное питье.
Один из уполномоченных правительства собрался прочесть приговор; но в этот миг на эспланаде, возвышавшейся над пропастью с другой стороны, показался человек в белом одеянии с арфой в руке.
Первый луч восходящего солнца озарил пурпуром его белоснежное одеяние, прекрасное вдохновенное лицо и хрустальный инструмент, блиставший, как алмаз.
Минуту спустя тонкие пальцы загадочного незнакомца коснулись струн и раздалась странная, то нежно певучая, то строгая мелодия.
Собравшаяся на противоположной стороне толпа застыла, словно очарованная, и взоры всех были устремлены на неведомого музыканта. А тот продолжал играть и петь. Звуки становились все могучее, увлекая и потрясая своей гармонией каждую фибру, будя незнакомые смутные чувства, поднимая людскую душу и размягчая ее, как воск.
Толпа, в том числе и чиновные лица, как загипнотизированные, стали мало-помалу опускаться на колени; в то же время на эспланаду слетались отовсюду сотни птиц и безбоязненно окружали музыканта, располагаясь у его ног и садясь ему на плечи.
А он ничего не замечал, казалось, и продолжал играть. Теперь из него исходил голубовато-серебристый пар, окружавший его широким ореолом. Из этого очага полились лучи света, змейками спускавшиеся, падавшие на больных и поглощавшиеся их организмом.
Тогда представилось чудесное зрелище. Из тела больных заклубились вихри черного дыма, и по мере того как зловонные миазмы выделялись из организма, парализованные члены начинали двигаться, глаза слепых прозревали, раны закрывались, а бескровные истощенные лица приобретали жизненную окраску.
Не веря глазам, смотрели растерянные матери на своих только что едва не умиравших детей, которые радостно и свободно двигали пораженными руками и ногами или выпрямляли горбатую спину и согбенный стан. Часа не прошло, как тележки и носилки опустели. Все приговоренные к смерти, а теперь возвращенные неведомой силой к жизни и труду, вместе с остальными на коленях и со страстной признательностью взирали на таинственного музыканта.
Вдруг звуки оборвались; незнакомец опустил арфу, оглянул довольным взглядом стоявшую на коленях толпу и скрылся внутрь пещеры.
Словно отрезвившись от чар, народ поднялся, и раздались радостные крики; родные осужденных на смерть целовали возвращенных им дорогих людей.
Смущенные происшедшим чиновники подтвердили, что больных больше не было и казнь не нужна, а потому распорядились возвратиться в город.
Волнение и любопытство охватило толпу, и каждого мучил вопрос: кто мог быть этот человек, одними звуками арфы исцеливший неизлечимых больных. Никто не знал, кто он и откуда явился; но уже через несколько часов вся столица была полна различных рассказов о таинственном незнакомце и совершенных им чудесах.
Слух о столь необычайном событии дошел до дворца короля. Сначала тот не хотел ничему верить, но когда один из присутствовавших на месте происшествия чиновников подтвердил факт, король пожелал увидать кого-нибудь из прежних знакомых ему больных.
Тогда привели во дворец одного бывшего паралитика, прокажённую и слепую женщину, глухонемого ребенка, страдавшего конвульсиями человека, на искаженное лицо которого и изуродованные члены было страшно смотреть, и нескольких других.
Убедившись собственными глазами, что все они были теперь совершенно здоровы, король повелел описать, что ощущали они, когда совершалось исцеление. И все единогласно показали, что лишь только заиграл незнакомец, как они почувствовали дрожь во всем теле; затем все видели, как лучи голубоватого света зигзагами спускались на них и всасывались в тело, а по всему организму тотчас разливался поток огня, пронизывавшего их словно тонкими стрелами, в то же время их обвевал свежий душистый ветерок, доставлявший невыразимое блаженство.
Каким образом произошло их исцеление, в этом счастливцы не могли дать себе отчета; но страдания прекратились, глаза прозрели, рукам и ногам вернулась гибкость и, наконец, исчез даже всякий след болезни.
Оставшись наедине со старым председателем своего совета, испытанным другом, король выразил тревогу, смущенно спрашивая, что это был за человек, откуда он? Какую цель он, наконец, преследовал и что вообще следует думать обо всей этой истории?
Маститый старец задумался и потом сказал нерешительно:
– Надеюсь, государь, что ввиду столь исключительных обстоятельств ты дозволишь мне на сей раз говорить о запретных вещах.
– Разумеется. Мы одни, и я разрешаю тебе смело говорить обо всем, – ответил король.
– Итак, самое место, избранное этим незнакомцем для совершения таких удивительных дел, уже наводит меня на размышление. Пещера, в которой он приютился, была последним храмом прежнего белого Бога; в эту пропасть, как говорят, была брошена последняя божественная статуя вместе с верным священнослужителем, не пожелавшим покинуть святое место. Предание гласит, будто перед смертью он предсказал, что на этом же самом месте будет восстановлен первый храм белого Божества, и свет победит тьму.
– Конечно, все это нежелательно, потому что в будущем может вызвать беспорядки; но в настоящую минуту, я полагаю, было бы неразумно проявить жестокость в отношении человека, спасшего жизнь стольким несчастным. Подождем и посмотрим, что будет дальше, – заметил, подумав, король.
Весь город между тем волновался. В домах осужденных на смерть толпились посетители, и все приняло праздничный вид; а прежние больные – теперь здоровые и счастливые, – вращаясь среди друзей и знакомых, без устали рассказывали о пережитых ощущениях и впечатлениях, произведенных на них и близких необыкновенным человеком.
Особенно сильное впечатление эти рассказы производили в тех семьях, где находились уже больные, которых на следующий же месяц комиссия общественной безопасности, несомненно, обречет на истребление.
В душе всех этих людей боролись надвигавшееся горе и смутная надежда на спасение; ибо сердце человеческое уже так создано, что никакой неправый закон не может его переделать и вырвать из него чувства, заложенные Творцом неразрушимой психической искры…
Поэтому в этих семьях и вызвало почти революцию ошеломляющее известие о спасении целой партии осужденных. Все спешили справиться о подробностях «чуда», узнать, куда идти и как поступать, чтобы получить такую же помощь.
На следующий же день шествие направилось к пропасти, везя и неся больных; а придя на место, вся толпа как один человек безмолвно упала на колени, не зная в тревоге, что предпринять.
Веками никто не учил их обращаться к Богу, и как надо было молиться, они не знали. Точно испуганное стадо, стояли они на коленях, со страхом, трепетом и надеждой взирая на Супрамати, появившегося на эспланаде над бездной.
Великодушное сердце мага исполнилось глубокой жалости к этим несчастным, жестоко лишенным самого понятия о Боге и не подозревавшим даже о дремавшей в них величайшей силе, которая могла снова зажечь огонь веры и опять соединить их с Создателем.
Полными слез глазами смотрел Супрамати на этих обездоленных и нищих духом, которые, подобно беспомощным детям, пугливо жались друг к другу, с тоской глядя на него.
И горячая молитва полилась из его души к Отцу всего сущего о даровании ему силы спасти несчастных, вернуть им самый драгоценный дар, всякому доступное и неиссякаемое притом богатство, – веру в Бога и любовь к добру.
В эту минуту в сердце посла иного мира пробудилась любовь к этим обитателям чужой земли, и он ясно ощутил братскую связь, соединяющую все существа всех миров и сфер – от атома до архангела – неразрывной цепью, которая пламенным лучом исходит из сердца Предвечного; протекает по всем системам и возвращается к своему первоисточнику.
Так вот она – великая тайна того божественного дыхания, которое подобно огню, зажигающему тысячи других, никогда само не истощается, а передается от атома к атому, оживляя материю и выводя из протоплазмы – мага с совершенным знанием!…
В эту высокую минуту Супрамати постиг сокровенную божественную мысль – заложить в самый момент создания в маленькое и слабое существо могучее чувство любви, соединяющее людей и миры и являющееся рычагом творения.
Все, бывшее до сего времени темным, становилось ясным; миссия теряла свою тяжесть; взятая им на себя задача была не только долгом, но и счастьем делать добро тем, кого любишь. Между ним и нищими духом, преклонившими перед ним колени, образовалась, благодаря состраданию, могучая связь, объединяющая создания Божий. Глубокая радость исполнила сердце пророка: дело его становилось прекрасным, и он получил награду…
Вся аура Супрамати наполнилась золотистым пламенем, и все его существо дышало гигантской силой. Он схватил арфу и вызванные из нее звуки были музыкою сфер, – могучей вибрацией, которая подчиняет стихии и собирает миры.
Как поток огня сообщалась могучая его воля невежественной толпе, на которую он смотрел с любовью. Взоры всех прикованы были к белой фигуре мага, слезы лились из глаз, и никто не подозревал, что это было пробуждение души, благодатной росой, которой предстояло оживить в них веру в Творца.
Все больные исцелились, и поток живительной силы, исходившей из Супрамати, был до того могуч, что даже ствол старого, высохшего дерева на краю пропасти вдруг ожил и корни его наполнились соком.
Это новое «чудо» вызвало бешеный восторг, и рассказы о «сверхъестественном» человеке, живущем в пещере, приняли сказочные размеры. Волнение дошло снова до королевского дворца, тем более, что между чудесно исцелившимися была Медха, молоденькая девушка, подруга принцессы Виспалы, внучки короля.
Король, по имени Инхазади, был уже стар, и двое его сыновей пали жертвой ужасного закона, о котором говорилось выше. Оба принца страдали неизлечимой болезнью и, несмотря на свое высокое положение, окончили один за другим жизнь в пропасти. У старого монарха оставалась только внучка – его наследница, дочь младшего сына, которую он положительно обожал.
Виспала была обаятельная девушка в полном расцвете юной красоты, а Медха – ее лучшая подруга с детства. Мысль потерять ее стоила многих слез молодой принцессе; а потому как же она радовалась, увидав приятельницу совершенно здоровой. Виспала засыпала ее расспросами про таинственного человека, совершавшего такие чудеса, и Медха, обрадованная своим выздоровлением, восторженно описывала Супрамати.
– Никогда, никогда не видала я такого красавца и замечательно, что он вовсе не похож на наших мужчин. Хотя у него и бледное лицо, но можно подумать, что кровь красная, потому что щеки розоватые; волосы у него – вьющиеся, неопределенного цвета, с золотистым отливом. А глаза его нельзя описать, надо видеть их. Они точно дышат огнем, но выражают такую силу и вместе с тем доброту, что хотелось бы всю жизнь простоять на коленях, любуясь им, – отвечала Медха.
– Я должна его видеть! – воскликнула Виспала, и глаза ее вспыхнули. – Но где и каким образом?
– Ничего нет проще, принцесса. Ежедневно перед скалой, где совершаются исцеления, толпится народ, а он стоит на самом краю эспланады с арфой в руках и его можно свободно видеть. По ночам же, рассказывала мне тетка, голубоватый свет окружает пещеру и эспланаду, а он сидит снаружи, играет и поет. Никто не слышал еще никогда подобного пения; кажется, дрожит каждая фибра, а в мозгу и сердце что-то шевелится, и приходят самые странные мысли.
Даже животные точно зачарованы им, и птицы садятся, например, этому странному человеку на плечи, на колени или у ног. Просто невероятно!
Через несколько дней Виспала с подругой пробрались глубокой ночью к пропасти, где уже стояла кучка людей, с которой они и смешались. Действительно, странный голубовато-серебристый свет широким сиянием окутывал приют мага. Эспланада была пуста, но тучи птиц усеяли землю и выступы скалы.
Вскоре появился Супрамати, сел на широкий камень, служивший ему скамьей, и стал играть. В окружавшем таинственном сумраке его стройная белая фигура, прекрасное вдохновенное лицо, странные и неведомые мелодии, исходившие из-под его тонких пальцев, могучий бархатистый голос действовали увлекательно. Безмолвно, как очарованная, смотрела на него Виспала; все существо ее трепетало неизведанным чувством, и она смогла вернуться домой не ранее, чем маг ушел в пещеру.
Слава Супрамати разрасталась между тем удивительно быстро; народ валил со всех сторон взглянуть на таинственного незнакомца, полечиться и услышать его очаровательное пение.
Не будучи более в состоянии бороться с любопытством, престарелый король решил сам отправиться в пещеру и допросить неведомого пришельца, одаренного изумительной силой врачевания. Подземные пути на эспланаду были неизвестны королю, но снаружи сохранилась высеченная в скале лестница, которая в древние времена вела в часовню, и дорога эта, хотя попорченная за многие годы, все-таки была еще проходима. Король с трудом взобрался наверх и странно смущенный и взволнованный остановился у входа в пещеру.
Все внутри было залито голубоватым светом, о котором ему говорили, и насыщено нежным ароматом; а в глубине на престоле сияла окруженная снопами лучей чаша рыцарей Грааля, увенчанная крестом. На каменной скамье сидел за чтением свитка пергамента сам таинственный незнакомец, который осушил уже столько слез и успокоил столько страданий.
С жадным любопытством вдумчиво разглядывал король поднявшегося при его появлении Супрамати, красота которого поразила его; с первого же взгляда понял монарх, что перед ним – человек иной неведомой ему расы. После минутного обоюдного разглядывания они обменялись поклонами.
– Кто ты, незнакомец, и откуда явился, ибо ты не походишь на людей нашей земли, и где приобрел ты силу вырывать у смерти существа, обреченные на погибель наукой? – спросил Инхазади.
Супрамати подошел ближе и, приглашая старца сесть, так как тот, видимо, устал от тяжелого подъема, ответил спокойным голосом:
– Я посол Творца Нашего. Я пришел внести свет во тьму и напомнить людям этой земли их божественное происхождение. Настало время восстановить вновь связь Создателя с Его творением; давно уже человечество ваше лишено опоры в вере. Я пришел говорить сердцам людей и растолковать им бесконечную доброту Отца их Небесного: я сохраняю им жизнь и возвращаю здоровье для того, чтобы они прославляли имя Божие и благодарили Господа…
– Несчастный! – вскричал король, вскакивая. – Выраженные тобой намерения уже обрекают тебя на смерть. Разве ты не знаешь, что земля наша добровольно порвала всякую связь с Небом? Всякий посланец Того, Кого ты называешь Богом, будет отвергнут здесь; мало того, неумолимый закон осуждает его на смерть.
Супрамати улыбнулся:
– Я не боюсь смерти, и спасение моих братьев дороже мне жизни. Человеку духовная пища нужнее материальной, ему надо только дать понять, что он – слеп, и что, где бессильна земная наука, там он должен пасть ниц и призывать невидимое. Вот я и пришел для того, чтобы напомнить вашему человечеству забытые истины и научить его молиться. Предсказываю тебе, король, что ты один из первых преклонишься пред великим символом вечности и спасения.
Инхазади побледнел и тяжело дышал.
Под могуществом взгляда Супрамати всколыхнулась душа, и его вдруг охватило страстное желание услышать больше о Том Невидимом, к Которому можно обращаться в тяжелые минуты жизни.
Минуту спустя он снова опустился на скамью и нерешительно сказал:
– Говори то, что ты собираешься проповедовать моим подданным; я имею право услышать первый.
Когда спустя час Инхазади вышел из пещеры, на челе его залегла глубокая складка и во взоре светилось мрачное раздумье.
