Амазонки жили за городом на расстоянии не менее часа пути. Дорога, превосходно содержимая и гладкая, как паркет, вилась между зеленых полей и садов; во все стороны, куда только хватал глаз, всюду видны были колоссальные теплицы и оранжереи со сверкавшими на солнце стеклянными куполами.
      Проезжая мимо огромного здания, построенного на пригорке, Нарайяна сказал:
      – Взгляни, это яичный завод. Тут содержатся несколько миллионов кур, которые несутся день и ночь. Компания ведет блестящие дела, потому что каждое яйцо заранее куплено учреждениями, подобными тому, где живет доктор, а их в городе более двухсот тысяч, при населении в несколько миллионов. Но вот мы уже приближаемся к городку прекрасных амазонок.
      Дорога здесь шла немного в гору, и с вершины холма вдали стали видны белые стены ограды, живописные разноцветные здания и огромные сады оригинальной общины.
      Через несколько минут автомобиль остановился у въездных ворот.
      Это был высокий портал с беломраморными колоннами, увенчанными колоссальных размеров группой тоже из мрамора. Изображала она мужчину, лежащего на спине и держащего в зубах половину библейского яблока; женщина, с гордо закинутой головой, поставила ногу на грудь распростертого мужчины, а в поднятой руке держала знамя с надписью красными буквами:
      « Ева-победительница».
      – Ева, свергнувшая тиранию мужчины и изгнавшая мужа. Ни один мужчина не имеет права жить здесь, – пояснил Нарайяна, насмешливо прочитав надпись.
      – А между тем мы собираемся войти и ты рассчитываешь, кажется, быть принятым, – усмехнулся Супрамати.
      – О! Гостей-то они принимают, но соблазнить их трудно, ввиду того, что многие из них принадлежат к «третьему полу».
      Тем не менее, если ты понравишься даме, она наградит, пожалуй, тебя минутной любовью, что не даст тебе, однако, никаких дальнейших прав. Это вроде чашки чая, подаваемой гостю, которая также ни к чему не обязывает.
      – А подарки можно делать таким гостеприимным хозяйкам? – не без лукавства спросил Супрамати.
      – Это дозволяется, хотя и необязательно. Но, если кто желает завоевать расположение и быть хорошо здесь принятым, он должен пожертвовать сумму на улучшение общины. Это называется «носить дрова для собственного костра».Меня, например, очень хорошо принимают. Я уже пожертвовал для своего «костра» миллион, а попутно откушал не одну «чашку чая»…
      – Неисправимый повеса! – сказал Супрамати. Нарайяна подмигнул.
      – Привычка, милый мой. К тому же женщины тут есть прехорошенькие и по большей части артистки; лучшие произведения искусства бывают обыкновенно на выставках амазонок. Но я позвоню, чтобы нам открыли двери рая.
      Он подошел к решетке и нажал металлическую кнопку.
      Несколько минут спустя дверь отворилась и у входа показалась очень кокетливо одетая женщина неопределенных лет, высокая и худая.
      На ней были желтые кожаные лакированные ботинки с голубыми шелковыми чулками, короткая юбочка и темные шелковые панталоны буфами, того же цвета блуза и фетровая шапочка с голубым пером.
      – А! Это вы, принц? Кого вы привезли к нам? – спросила она, протягивая Нарайяне руку.
      Когда тот представил своего двоюродного брата Супрамати, того так же удостоили пожатием руки.
      – Входите, господа, а экипаж вы уж знаете куда поставить, m-r Нарайяна, – прибавила она.
      Вкатив автомобиль в сарай у стены, оба они и их спутница направились по усыпанной песком аллее к большому зданию с громадным подъездом.
      Они вошли в круглую прихожую, увенчанную вверху куполом с цветными стеклами, а оттуда в открытую залу, представлявшую настоящий вход в царство амазонок. Отсюда открывался великолепный вид на огромный парк, прорезанный песчаными аллеями; вдали сверкала гладкая поверхность озера, и то там,
      то сям из густой зелени выглядывали купола беседок и стены домов, разбросанных в глубине парка.
      В зале были белые стены, украшенные легкой сеткой из золотой проволоки, на которой вились ползучие растения с цветами и густой зеленью; пышные цветы – розы преобладали, распространяя одуряющий аромат; в мраморном бассейне посредине высоко бил фонтан, переливаясь всеми цветами радуги.
      – Не желаете ли, господа, погулять в парке? Наши дамы еще не в сборе, а потом они займутся туалетом, так как у нас сегодня концерт. Соберутся в большом павильоне, куда вы и пожалуете часа через полтора. Я должна извиниться, у меня еще есть работа, а затем нужно переодеться.
      – Конечно, Ираида Петровна, отправляйтесь по своим делам. Мы погуляем в вашем прекрасном парке, где так много интересного, и с вашего позволения пройдем в теплицы и оранжереи.
      – Пожалуйста, все к вашим услугам. До скорого свидания. Она кивнула на прощанье и как тень исчезла в боковой аллее.
      – Во всяком случае, эти дамы прекрасно устроились, – заметил Супрамати, осматривая чудную картину.
      – Да, они страшно богаты, любят искусство и постоянно украшают свое обиталище. Пойдем, сначала я покажу тебе гроты, потом отправимся в теплицы, которые действительно замечательны, – ответил Нарайяна.
      И они не спеша направились по тенистой аллее.
      Парк содержался в изумительном порядке. Всюду были цветники, статуи, маленькие павильоны, высеченные словно из коралла, перламутра или лазуревого камня; в огромных птичниках летали редкие птицы, а целые стаи белых и темных павлинов блестели в траве своим разноцветным оперением.
      Проходив с четверть часа, они подошли к груде скал; в расщелинах росли кустарники, а с вершины широкой струей падал каскад, образуя внизу ручей, исчезавший в глубине густого парка.
      Они вошли в узкую, но высокую расселину в виде двери, и Супрамати, к удивлению своему, очутился в прелестном гроте из сапфирового цвета сталактитов. Мягкий голубой свет наполнял грот. В конце его, в углублении, стояла статуя женщины из голубого хрусталя. В одной руке она держала кувшин, из которого с тихим журчаньем лилась серебристая струйка воды в хрустальный бассейн; другой рукой она поднимала голубой шар в виде лампы.
      По другим нишам были разбросаны диванчики из золоченой бронзы с голубыми шелковыми и с золотой бахромой подушками; на столиках стояли фарфоровые подносы с чашами и хрустальными кувшинами, наполненными чем-то темным. Неподалеку, в виде треугольника, расположены были еще два грота, точно так же отделанные; только статуя, свет, подушки были в одном изумрудного цвета, а в другом рубинового.
      – Отдохнем немного, здесь очень красиво. Тому, кто не видел гроты, окружающие источник первобытной эссенции, картина покажется совершенно волшебной, – сказал Супрамати, усаживаясь на диван.
      – Правда, здесь хорошо. А самое интересное, что почти все здесь собственноручная работа амазонок. Например, статуи сделаны из вещества, изобретенного лет пятьдесят тому назад; как видишь, по блеску, по игре света оно походит на горный хрусталь, но его можно окрашивать по желанию и высекать, как из мрамора, что угодно. А лампы делают из того газа, который, ты знаешь горит вечно; но так как свет его слишком ослепителен, его помещают в цветные шары. Это дает эффект; но ведь у тебя должны быть такие лампы?
      – Да, я видел их в одной из зал библиотеки.
      – Кстати, – заметил Нарайяна, – на последней выставке один художник дал несколько статуй и в зрачки ввел крошечные шарики с таким светом. От этого лица получили удивительно жизненное, но, говоря правду, вместе и демоническое выражение. Однако пора идти, если желаешь видеть теплицы.
      Нарайяна, очевидно, превосходно знал топографию местности и быстро затем провел своего друга к огромным высоким постройкам со стеклянными куполами.
      Они вошли в первое из этих сооружений, оказавшееся очень широкой и бесконечно длинной галереей. По обеим стенам в три этажа расположены были на бронзовых колонках стеллажи вроде балконов, на которых помещались ящики, кадки и гряды земли, покрытые растительностью.
      – Здесь культивируют хлеба: рожь, пшеницу и т.д., – пояснил Нарайяна, всходя по металлической лестнице, которая вела на первую галерею.
      Там в ящиках и кадках росла целыми кустарниками рожь; огромные колосья сгибались под тяжестью множества зерен величиною с крупную горошину; каждый куст представлял целый сноп этих чудовищных колосьев.
      – Когда колосья созревают, их мелют в электрической машине, подобной прежним кофейным мельницам. Теперь в городе многие небогатые семьи выращивают таким способом рожь в кадках и муку мелют дома. Это обходится дешевле.
      – Но как же целая семья может прокормиться мукой из ржи, созревшей на ее балконе? – заметил, смеясь, Супрамати.
      Нарайяна также засмеялся.
      – Должно быть, может, потому что люди едят теперь очень мало. Я помню, сколько мы поедали в XIX веке, и сравнивая, сколько надо теперь человеку, чтобы быть сытым, я положительно удивляюсь. Тогда, возьмем хлеб: здоровый человек, особенно пролетарий, свободно съедал три фунта в день; теперь не найдешь такого, кто бы переварил один фунт, а прочее в том же роде. Одной картофелины хватает на семью, одна-две ягоды земляники – самая большая порция. Ты заметил, что ел сегодня доктор? Три-четыре ложки супа, пирожок величиной с орех, одну спаржу, – правда, с прежний огурец толщиною, рисовую котлетку и одну ягоду земляники; к хлебу он не дотронулся. Подай такой обед Лормейлю или даже Пьеретте, они умерли бы с голода через три дня. Ха, ха! – засмеялся от души Нарайяна.
      Супрамати улыбнулся.
      – Правда, по нашим прежним понятиям этого мало, но ведь это не новость, что аппетит человека уменьшается. Ты, видевший аппетит средневековых рыцарей и принимавший участие в тех гомерических пиршествах, где подавали целых кабанов, мог сравнить, каким пигмеем рядом с этим закованным в железо великаном, оказывался человек XX века, который не мог справиться с одним пирогом. А теперь, когда близится конец, регресс пойдет еще быстрее. Продуктов окажется все меньше и меньше, и они будут дороже, а человек, становясь все более нервным и более пропитываясь электричеством, при извращенной и порочной жизни, будет есть еще меньше; его хилый организм потребует еще более легкой пищи. Впрочем, шаг, сделанный в этом направлении, громаден за последние три века, и вид этой растительноcти, такой же анормальный, как и ее насадители, внушает мне живейший интерес.
      – Действительно, все громадно и анормально. Взгляни ты на этот колос, в нем около тысячи зерен величиною с боб, и весит он по крайней мере несколько фунтов. Но во всяком случае увеличился комфорт, и люди довели свой труд до минимума. Взгляни, например, на это сито, протянутое над всеми посадками; три раза в день поворачивают рычаг при входе в галерею и тотчас через бесчисленное множество проводов выступает вода и через это сито мелким дождем поливает растения; через десять минут или четверть часа, смотря по надобности, автоматический механизм замыкает рычаг в определенную минуту. Жатва производится также посредством машин. Одинаково земля в ящиках и кадках возобновляется не раньше пяти или шести лет, ввиду того, что ее постоянно удобряют, поливая студенистой массой, – смесью экстракта нефти и разных снадобий, которые не умею сейчас назвать; вещество это немедленно всасывается и поддерживает плодородие почвы.
      – А что в других теплицах и в этом огромном круглом павильоне? – полюбопытствовал Супрамати, указывая на отдаленные здания.
      – В теплицах овощи и фрукты колоссальных размеров, как ты уже видел, а там целый лес деревьев, из которых выгоняют растительное молоко, очень распространенное теперь, когда так вздорожало коровье. Как видишь, все это под защитою стеклянных куполов и не боится дождя, засухи, града и других бедствий прежнего земледельца; голод в настоящее время исчез. А эта круглая башня – мукомольная мельница, за нею амбары для запасов, консервов, сухих фруктов и т.д.
      Весь день амазонки заняты посадками, жатвой и другими работами; но так как они очень богаты, то нанимают помощниц; держат служанок и несколько кухарок.
      Но я полагаю, ты достаточно насмотрелся здесь. Пойдем теперь к лебединому озеру, там главное здание и другие заведения.
      По аллее, обрамленной цветниками и кустарниками, они направились к большому озеру. На гладкой поверхности его плавали белые и черные лебеди; посредине, на маленьком изумрудно-зеленом островке, возвышался лебединый домик и большой птичник; у берега была привязана лодочка, сверкавшая, как драгоценный камень, эмалью и позолотой.
      Огибая озеро, посреди кустов и вековых деревьев, разбросан был целый ряд построек.
      Во-первых, стоял огромный дом в 10 или 12 этажей из эмалированного кирпича; дом этот был главным местожительством амазонок. Далее был маленький, весь розовый дворец начальницы общины, «царицы амазонок», как ее называли; затем два очень большие здания, голубое и красное, с галереями, колоннами и высокими портиками, к которым вели монументальные лестницы. – Голубое – храм искусств, – пояснил Нарайяна. – В нем мастерские живописи и скульптуры, библиотека, школы: музыкальная, декламации и т.д. В красном – театр, концертный зал, залы для собраний, танцев, гимнастики и различных игр.
      Когда они входили в галерею с колоннами красного дворца, до них донеслись отдаленные звуки музыки; затем они вступили в концертный зал, полный уже публикой.
      В глубине, на возвышении, была сцена, задрапированная красной материей, и там сгруппировались артисты; на скамьях, покрытых также красным, сидели слушатели; прямо против сцены, в закругленном углублении, была устроена большая ложа, тоже убранная красным с золотом.
      В ней, на стульях с резными спинками, помещалось «начальство» общины, очень красивые женщины, в нарядных легких платьях, большею частью белых; шеи и руки украшены были бриллиантами, а завитые и распущенные волосы цветами. Посредине ложи восседала «царица» амазонок, молодая и очень красивая особа с черными волосами и глазами.
      К этой ложе Нарайяна и повел Супрамати. После представления «кузена» они приглашены были занять места позади «царицы», рядом с двумя другими господами еврейского облика.
      Это были директора одного из театров, приехавшие приглашать певиц, которые ради общины соглашались выступить на сцене, конечно, за неимоверно высокую плату.
      Молодые артистки пели действительно превосходно, но Супрамати не понравились их странные мелодии, иногда совершенно дикие и дышавшие какой-то беспорядочной страстностью. Оба директора были, наоборот, в восторге и уже в первом антракте условились с начальницей общины, что на другой день утром приедут подписывать контракт. Еще одну странность подметил Супрамати: некоторым номерам пения аккомпанировали невидимые инструменты. Глубокие аккорды с тихой модуляцией чудесно вторили голосам певиц; казалось, что эти новые инструменты также страстно увлекались исполняемой музыкой, как и живые ее выразительницы.
      По окончании концерта «царица» пригласила присутствующих к ужину и все прошли в обширную, волшебно освещенную залу с расставленными столами, украшенными серебром, хрусталем и душистыми цветами.
      Супрамати с Нарайяной и оба директора как почетные гости помещены были за столом «царицы», и Супрамати скоро убедился, что та совершенно открыто флиртует с Нарайяной.
      – Пир как раз для мага, – подумал он, до того легки были подаваемые блюда, состоявшие исключительно из овощей, фруктов и чрезвычайно воздушных, таявших во рту пирожков.
      Все было превосходно приготовлено, но Супрамати едва притрагивался к кушаньям, чувствуя недомогание. Воздух, которым он дышал, казался ему густым, грудь давила тяжесть и минутами кружилась голова. От черных теней, скользивших между присутствовавшими, веяло ледяным холодом. Его охватила глубокая тоска и он с удивлением смотрел, как Нарайяна весело и беззаботно болтал со своей прекрасной соседкой, ел с аппетитом и чувствовал себя, по-видимому, превосходно.
      Чувство, что кто-то пристально смотрит на него, вывело Супрамати из задумчивости. Он огляделся и увидал, что черные глаза сидевшей против него дамы смотрели на него с таким жадным любопытством, с таким нескрываемым восхищением, что невольная усмешка мелькнула на его лице. Пойманная на месте преступления, дама, казалось, смутилась; прозрачное личико зарделось и она отвернулась. Но минуту спустя взгляд ее, словно заколдованный, снова остановился на Супрамати; на этот раз и он внимательно вгляделся в нее.
      Это было очаровательное создание, совсем юное, с густыми золотистыми волосами и белым, как фарфор, личиком; на пурпуровых губках замечалась энергичная складка.
      После ужина все отправились гулять по великолепно освещенному парку, и Нарайяна вел под руку «царицу» амазонок, которая отнюдь не скрывала, что он ей нравился. Ей и в голову не могло прийти, конечно, что красивый молодой человек, ухаживавший за нею, как простой смертный, был загадочным и странным существом, амфибией между мирами видимым и невидимым.
      Когда Супрамати спускался по ступеням в парк, хорошенькая дама, внимательно разглядывавшая его за столом, вдруг очутилась возле.
      – Позвольте мне, принц, показать вам наш сад. Меня зовут Ольга Александровна Болотова, я племянница председательницы нашей общины, – проговорила она без стеснения, слегка кивая головой.
      – Будьте так любезны, я вам очень благодарен, – ответил Супрамати, вежливо кланяясь и подавая ей руку.
      Она вдруг вздрогнула и подняла на него испытующий взгляд.
      – Какой странный ток исходит от вас! Он вызвал во мне дрожь, точно от прикосновения к электрической батарее, – заметила она минуту спустя.
      – Это только вам показалось, – ответил Супрамати, подавляя тотчас же усилием воли испытанное молодой девушкой ощущение.
      – Правда, теперь я уже ничего не ощущаю. И она принялась болтать, подвергая своего кавалера наивному допросу, откуда он явился, кто он и т.д.
      Супрамати добродушно слушал ее, но ответы его были сдержанны, бесцветны и даже немного холодны. Пустая болтовня начинала ему надоедать, а заниматься флиртом, подобно Нарайяне, он не мог.
      Над ним еще тяготели величие и важность его положения как мага и мыслителя, только что вышедшего из области тишины и созерцания; гармония и торжество победы, одержанной над плотскими страстями, запечатлелись на его чертах особой духовной красотой.
      Он почувствовал облегчение, когда к нему подошел Нарайяна и объявил, что пора уезжать.
      Когда они ехали уже в автомобиле, Нарайяна начал подсмеиваться и поддразнивать Супрамати.
      – Поздравляю с победой, в тебя влюбилась красивейшая из амазонок; она просто ела тебя глазами. Увидишь, что на этих днях она явится к тебе с визитом, потом последует приглашение к ней, а кончится тем, что тебе предложат… «чашку чаю»!
      – Которую я принять не намерен, – спокойным тоном возразил Супрамати.
      – Почему? Я уже говорил, – да ты и сам знаешь лучше моего, что во время путешествия по свету любовные отношения разрешаются. Никто, даже твоя вековая супруга Нара, не будет ничего иметь против; потому что для мага даже необходимо иногда окунуться в действительную жизнь. Итак, повторяю, зачем ты будешь отвергать любовь этого очаровательного ребенка, обожающего тебя? До сих пор она совершенно чиста, если можно еще в настоящее время употреблять это слово; я хочу сказать, что она не поддавалась любви мужчин и женщин, из которых многие без ума от нее. Итак, ты – первая ее страсть; а если в память своего здесь пребывания ты оставишь ей еще маленького мага, то этим, может быть, избавишь ее даже от других опасностей и она всецело отдастся ребенку. Ха! Ха! Ха! Да ты еще сделаешь доброе дело…
      Супрамати улыбнулся.
      – Доказательства твои совсем особенные и вполне достойные такого, как ты, неисправимого проказника. Но как ты,будучи посвященным,не понимаешь, что степень достигнутого мною очищения препятствует мне находить удовольствие в подобных похождениях?
      Уже одно присутствие этих людей, с их тяжелыми, нечистыми, зловонными излучениями тягостно на меня действует; что же будет, если я вступил бы в такие отношения? Кроме того, она еще полуребенок и возбуждает во мне сожаление; ее флюиды и мысли доказывают, что она менее испорчена, нежели ее подруги, менее заражена окружающим ее пороком.
      Она впечатлительна, потому что сразу сильно почувствовала чистый ток, исходящий из меня, который не пробил-таки толстую материальную броню других. Поэтому я посмотрю, не смогу ли употребить внушенное мною чувство на то, чтобы возбудить в ней более благородные мысли и вырвать из грязи, в которой она. пресмыкается.
      Ведь наше назначение – испытывать сердца и разыскивать тех, кого еще можно спасти и в достаточной мере посвятить для того, чтобы можно было взять их с собой на новую планету, очень большую и населенную существами, едва вышедшими из животного состояния. Труд предстоит громадный, и нам весьма понадобятся помощники и наставники, воодушевленные чистым рвением. Подумай об этом, Нарайяна, ведь ты же отправишься с нами?
      – Ах, не напоминай ты мне об этой ужасной перспективе! – воскликнул Нарайяна.- Я чуть не плачу, когда подумаю, что наша бедная старушка осуждена на смерть и доживает последние дни. Надо пользоваться этой последней возможностью насладиться культурной жизнью, веселиться, оказывать внимание нашей умирающей, любуясь и смакуя все, что она нам дает.
      На новой планете будет столько дела! Нечего сказать, хорошее удовольствие цивилизовать этот зверинец; я буду чувствовать себя гладиатором или укротителем зверей.
      Но пока мы не освоимся сколько-нибудь с этими низшими породами, я недоумеваю, как будем мы обходиться без театров, ресторанов, железных дорог, автомобилей, воздушных экипажей и т. д. Ничего, кроме этой дичи!…
      В голосе его звучало такое забавное отчаяние, что Супрамати от души расхохотался, но не успел ответить, потому что экипаж остановился у его дворца и один из слуг поспешил встретить его.

      На следующий день, когда Супрамати завтракал на открытой террасе, выходившей в сад, он увидал приставший к башенке самолет, из которого выскочил Дахир в сопровождении секретаря. Пять минут спустя Дахир, весело улыбаясь, появился на террасе.
      – Как, ты уже окончил свое кругосветное путешествие в три дня? – лукаво заметил Супрамати.
      – Я побывал только в храме Грааля и проехался ненадолго в Шотландию, – ответил весело Дахир.
      Я привез тебе поклоны от всех друзей и главы братства. Все очень желают увидать тебя, – прибавил он. – Горячая любовь, с которой меня встретили, очень тронула меня и придала силы; после всего услышанного от них, я был особенно огорчен нравственным и физическим вырождением мира.
      – Притом, – Дахир вздохнул, – мне стало одному скучно. Я так привык делиться с тобою всеми своими мыслями и впечатлениями, что мне было невыразимо противно бродить одному по этому новомумиру. А так как и в Царьграде немало интересного,то я и вернулся.
      Супрамати протянул ему руку и взгляды, которыми они обменялись, доказывали, как сильна и непоколебима была связывавшая их дружба.
      – Но что тебе понадобилось в Шотландии? – осведомился Супрамати.
      – Ничего особенного. Просто у меня явилось желание повидать место, где мы оба выдержали наше первое посвящение.Ах, я испытывал гнетущее чувство, когда увидел, что волны покрывают место, где расстилались плодоносные равнины города и порта самого величественного в мире флота, нового Карфагена. Гористая часть Шотландии тоже пережила, однако, страшную катастрофу, но наше древнее гнездо все еще ютится на утесе; оно кажется так же несокрушимо, как мы. Я даже хочу предложить тебе, Супрамати, поехать провести там несколько недель, чтобы отдохнуть от соприкосновения с действующим на нервы порочным обществом, в которое мы принуждены войти. Мы изучим там на свободе историю трех веков, которые прошли около нас так, что мы их даже и не заметили; а эта безмолвная тишина с видом на океан принесет нам пользу.
      Супрамати слушал, понурив голову, и сердце его томительно сжалось; но он энергично поборол свою слабость и одобрил предложение Дахира, сказав, что при первой возможности они приведут его в исполнение.
      Затем он рассказал своему другу о встрече с Нарайяной и обо всем виденном и услышанном за время их разлуки. Он описывал свой визит к амазонкам, когда явился Нарайяна, в наилучшем, по обыкновению, настроении.
      – А, Кастор и Поллукс снова вместе, – сказал он, смеясь и пожимая руку Дахира. – Он рассказывает тебе о своих победах у амазонок? Продолжай, продолжай, Супрамати, и если ты пропустишь какие-нибудь интересные подробности, я дополню твой рассказ. Держу пари, что он не упомянул о своем блестящем успехе. Красивейшая из амазонок у его ног, сгорает от любви к нему, а он бесчувствен, как пень, и прикрывается своим величием мага.