Сказки о поиске земли обетованной - Я угнал Машину Времени

Человек, живущий короткую жизнь, измеряет ее своими короткими мерками. Двенадцать лет для него время, а на самом деле – ну что они, в сущности, эти двенадцать лет?

Об этом думал инспектор, когда за спиной герцога мелькнула какая-то тень и вслед за тем раздался пронзительный крик герцога:

– На помощь! Лекаря!

Но его лекарь был уже далеко: времяискатель больше не показывал инородного времени.

А вокруг уже собиралась толпа: король, королева, придворные и служащие двора…

Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский был убит.

История торжествовала.

Глава седьмая. ЯН – 1941 – 1963

– Юрек, как ты относишься к Вацеку?

– Разве ты знаешь Вацека? А не знаешь, так нечего и говорить.

Мы спускаемся к шоссейной дороге, по которой должна пройти колонна вражеских машин. Вернее, мы спускаемся, потому что она не должна пройти, не должна пройти ни в коем случае.

– Оставайся здесь, – говорит Юрек, – начнешь сразу после меня. Не забыл, как это делается?

Я остаюсь один.

Как бы мне хотелось увидеть этого Вацека! Посмотреть ему в глаза, сказать о том, что случится после. Что сколько будет существовать человечество, люди будут с проклятием произносить его имя…

Издалека доносится гул машин.

Тяжелые грузовики, крытые брезентом. Древняя техника, в наше время исчезнувшая с лица земли, вымершая, как вымирали доисторические животные… Шесть машин…

Первая машина приближается, я вижу за стеклом кабины двух солдат, похожих на тех, которых видел на старинных рисунках и фотографиях. Они оживленно разговаривают и даже смеются, не подозревая, что у них так мало осталось времени… Но они, гоня свои машины по чужой земле, думают, конечно, не о времени, а о пространстве. Почему-то, живя во времени и пространстве, человек больше дорожит пространством, чем временем. И отдает свою жизнь за кусочек пространства, которое все равно ему не понадобится…

Первая машина прошла… Вторая… Четвертая машина прошла…

И тут гремит взрыв. Это Юрек подает мне команду.

Я бросаю гранату в последнюю машину, чтобы преградить остальным путь к отступлению. Но граната не разрывается: я забыл выдернуть кольцо.

Вторая граната разрывается, но в стороне от машины. Третья попадает в цель.

В колонне переполох. Из уцелевших машин выскакивают солдаты и залегают под прикрытием придорожных кустов. Я вспоминаю про свой автомат и даю очередь, как учил меня Юрек.

Я слышу свист пуль: это стреляют по мне… Странное, ни с чем не сравнимое чувство испытываешь, когда по тебе стреляют. Хочется зарыться в землю или раствориться в воздухе, но вместе с тем возникает ощущение собственной значимости: все же ты чего-то стоишь, раз в тебя целится столько дул, столько глаз.

Несколько солдат поднимаются с автоматами наперевес, но тут же опять ложатся – на время или насовсем: это заработал автомат Юрека. Я бросаю еще одну гранату, целясь уже не в машину, а в этих людей, бросаю туда, где их побольше, и вижу искаженные лица, слышу крики, – мне кажется, раньше, чем прогремел взрыв. Я не могу этого видеть, я зажмуриваю глаза и строчу, уже не выбирая цели, наугад. Я понимаю, что это фашисты, что их надо убивать, но я не могу видеть их смерть и убиваю их с закрытыми глазами.

– Быстро отходи в лес! – это голос Юрека.

Я открываю глаза.

– Слышишь? Быстро!

Я углубляюсь в лес, слыша за собой автоматную очередь. Юрек меня прикрывает. Его в любую минуту могут убить, и он готов, чтобы его убили, только бы дать уйти мне.

Выстрелы звучат глуше. Война отступила, скрывшись за деревьями, которые теперь не встают у меня на дороге, а окружают меня плотной стеной, пряча от войны, как кусты прятали зайца. Неудачное сравнение, потому что я совсем не тот, для кого единственная победа – унести ноги с войны, я одержал победу в бою, как только и стоит одерживать победы.

Что это? Я стою на месте своего приземления. Я узнаю эту полянку, а там, за кустами, моя Машина… Стоит мне сесть в нее, и я еще сегодня буду далеко от этой войны… В конце концов можно поменять тему диссертации. Есть темы полегче…

Рядом хрустнула ветка. Я оборачиваюсь и вижу Юрека. Он стоит, обхватив дерево, и я понимаю, что он ранен. А может, и убит.

Я подхожу к нему. У него прострелена грудь. Я хочу перевязать ему рану и замечаю, что она уже перевязана. Неужели он сам оказал себе первую помощь?

Вот когда пригодится моя Машина. Она доставит Юрека в мирный год, он полежит там, подлечится, а потом, если захочет, вернется назад.

Я положил его на сиденье и задумался: куда его везти? Ближайшие пункты – 1914 и мой, 4119 год. Но в 1914-м тоже война, а до моего времени далеко, живым его не довезешь. Что же делать?

Оставалось идти на риск: посадить Машину в любом ближайшем году, где Юрек мог бы подлечить свою рану. Это грозило крупной аварией и тем, что оттуда мне уже вряд ли удастся выбраться в свое время. Но иначе Юрека не спасти.

Я включил мотор, и Машина плавно двинулась с места, верней, не с места, а со времени. На календарифмометре замелькали цифры: 1943… 1947… 1954… Я взялся за ручку тормоза… Сейчас это произойдет… То, от чего предостерегают все инструкции, – аварийная посадка…

Я резко нажал на тормоз. Раздался треск. Машина вгрузла в чужеродное время и проползла на брюхе по нескольким годам. Затем она замерла и затихла, – кажется, навсегда. На календарифмометре значился год 1963-й. То ли от треска, то ли от внезапно наступившей тишины Юрек пришел в себя.

– Что это? – спросил он. – Откуда эта телега? Давай помоги мне выбраться, будем пробираться к своим, пока фрицы не подбросили свежие силы.

– Никаких фрицев здесь нет.

– Нет, так будут, у нас каждая минута на счету…

Я помог ему выбраться из Машины.

– Странная штуковина, – сказал он, поглядев на Машину со стороны. – Откуда она взялась?

– Это Машина Времени, Юрек. Сейчас 1963 год, война давно кончилась, почти двадцать лет назад.

Он смотрит на меня, как на сумасшедшего.

– Ты что это? С перепугу?

– Да, я испугался. Испугался, что ты можешь умереть, и вывез тебя в мирное время. Понимаешь, Юрек, я не тот, за кого себя выдавал. Я не из Люблина, я из сорок второго века.

– Тебя, наверно, контузило, – забеспокоился Юрек.

И тут на глаза мне попалась консервная банка. Я поднял ее. На этикетке была обозначена дата: апрель 1963 года.

Юрек отбросил банку и долго молчал. Он побледнел, мне показалось, что он сейчас потеряет сознание.

– Юрек, нужно срочно найти врача…

– Врача? – он посмотрел на меня с ненавистью. – Ты зачем, гад, меня сюда затащил? Шкуру свою спасал? В то время, когда люди жизни отдают…

– В какое время? Война давно кончилась.

– Слушай, ты, потомок! Твое время еще придет. А в своем времени мы без тебя разберемся. А сейчас вот что: вези меня назад!

– Ты же ранен.

– Я ранен на войне и вылечусь на войне. Заводи свою времянку.

Он хотел унизить Машину Времени и потому назвал ее времянкой. Так у них назывались печки, которые давали не слишком много тепла.

– Может, сначала покажешься врачу?

– Идиот! Что ты скажешь врачу? Как объяснишь пулевое ранение?

Об этом я не подумал. Да, могут быть неприятности. И никому ничего не докажешь.

– То-то ты мне кричал: «Отходи, Юрек!», «Тебе приказано – отходи!» Интересно, кем это мне было приказано?

– Я тебе ничего не кричал.

Он долго ругался, выкладывая все, что он думает обо мне и о моем времени. Особенно когда узнал, что Машина вышла из строя.

– Что? Ты хочешь сказать, что твой примус больше не действует? Давай приводи в порядок свою технику, некогда мне тут с тобой…

– Я не умею. Я не техник, я историк.

– Я б тебе сказал, кто ты есть. Ладно, попробую сам. Я в машинах немного разбираюсь. Показывай свой механизм! – Юрек попробовал встать, но тут же сел, скривившись от боли.

Я подумал, что в Машине где-то должна быть аптечка. И действительно, в багажнике я обнаружил санитарный пакет и другие необходимые медикаменты.

– Ну вот, теперь полегче, – сказал Юрек, когда я промыл и перебинтовал ему рану. – Ты молодец. Если б еще дома сидел, тебе б цены не было.

Я не верил, что ему удастся отремонтировать Машину. Машина Времени – это слишком сложно для двадцатого века. Видно, придется нам остаться здесь навсегда. Он будет водить автобусы, а я займусь историей – наукой о прошлом – или создам новую науку – о будущем. Футурологию, которая была создана задолго до меня, кажется, в том же двадцатом веке. Печальный парадокс: я знаю будущее человечества вперед на две тысячи лет, но не знаю своего ближайшего будущего.

А может быть, меня просто посчитают сумасшедшим. В двадцатом веке представление о времени примерно такое, как в первом веке было представление о пространстве. Великий Шандор Шандр (3000 – 3070), создавший первую карту времени, родится только через тысячу лет, и лишь тогда станет известен рельеф времени. Вершины и низменности. Ущелья и провалы. Если я стану прогнозировать будущее, исходя из объемности времени, если скажу о путешествии вокруг времени, меня непременно сочтут сумасшедшим. Но ведь Назым Фрисс действительно совершил путешествие вокруг времени, и сроки его измерялись не временем, а пространством. Он вышел за пределы пространственных измерений, и пространство для него стало временем, а время – пространством.

1963 год… Какой-нибудь час отделяет нас с Юреком от 41-го года, и за этот час сколько произошло! Окончена война, поднялись города из развалин… И погибли наши товарищи… Стась, Збышек и Анна. Час назад они были живы – и двадцать два года их уже нет на земле. Юрека с ними нет, значит, не он их предал. Впрочем, этот факт уже не требует доказательств. Стал бы он рваться туда, в войну, из теперешнего мирного времени, стал бы рисковать жизнью, спасая меня. А Стась? А Збышек? Прошлое не отдает своих тайн, и если я останусь здесь, то буду заниматься не прошлым, а будущим. В будущем хоть можно что-то еще изменить, а в прошлом уже ничего не изменишь.

Глава восьмая. НАКАНУНЕ ОТКРЫТИЯ АМЕРИКИ

Севилья. Портовый трактир. Мореходы, землепроходцы и просто проходимцы, люди, одержимые мечтой, и люди, одержимые жаждой наживы, моряки, не нюхавшие моря, и пираты, не нюхавшие пороха, а также настоящие моряки и пираты – все это галдит, шумит, таращит глаза и стучит по столу кулаками.

– Я им говорю, Америго: земля так же кругла, как моя башка, да и по величине не слишком ее превосходит. И если плыть из Севильи на запад, то можно достичь берегов Индии.

– Не Индии, Христофор.

– А чего же?

– Только не Индии.

Америго мнется, возможно, он из скромности не хочет назвать материк, который впоследствии будет носить его имя. Скромность в данном случае не мешает: Америку все же открыл Колумб, и заслуги Америго сильно преувеличены. Словно заранее это предвидя и заранее в чем-то раскаиваясь, Америго смиренно принимает громы гиганта, низвергающиеся на его голову.

– Скажу тебе как земляку, Америго, хотя я уже и не помню, когда покинул Италию (сердцем я ее никогда не покидал): для того чтобы осуществить одну-единственную идею, нужно потратить всю жизнь. Потому что легче преодолеть Атлантический океан, чем океан тупоумия, равнодушия и лени. Мне сорок лет, Америго, как и тебе (мы ведь с тобой ровесники), и половину из них я мотаюсь по белу свету и всюду слышу одно слово: нет.

Будущие века сначала вознесут Америго, а Колумба предадут забвению, потом вознесут Колумба, называя Америго вором, присвоившим чужое открытие, будущие века столкнут этих двух открывателей в непримиримой вражде, разжигая страсть в тех, кому давно уже неведомы страсти. А они, живые, сидят в портовом трактире и разговаривают, как друзья.

– Я пытался добиться приема у Торквемады, говорят, это сильный человек.

– Он духовник королевы.

– Что-то вроде этого. Но попасть к нему дело безнадежное, у него сейчас особенно много работы.

– Святой инквизиции не до новых открытий, она не знает, что делать со старыми. Поэтому она больше поощряет закрытия. Колумб, это совсем неплохо звучит: великий закрыватель. – Америго невесело улыбнулся.

Инспектор Шмит не видел в этом ничего удивительного: были в истории и открыватели, и закрыватели, причем последние, как правильно сказал Америго, нередко пользовались большей поддержкой.

– На все есть средства, – сетовал Колумб. – На войну с Гранадой есть средства. На усмирение бунтов, на инквизицию есть средства. И только на открытия нет средств. А ведь это открытие окупилось бы в течение года. Индия – страна богатая, а путь в Индию через Атлантический океан…

– Только не в Индию, Христофор.

– А куда же?

– Только не в Индию.

Времяискатель зафиксировал присутствие объекта инородного времени. Уж не Колумб ли это, человек из будущего, прибывший в эти древние и не понимающие его времена? Тогда понятно, почему он не встречает поддержки, почему его не хотят финансировать. Всех первооткрывателей не хотели финансировать, и большинство из них умирало в нищете. Может, все они были пришельцами из будущих времен? Ведь не случайно они именно в будущих временах находят признание. Гениальный открыватель антипланеты Ялмез Хасан Амир (3507 – 3700) тоже захотел пораньше осчастливить человечество и отправился делать свое открытие в XII век, но едва не был там четвертован, чудом спасся и, вернувшись домой, сделал свое открытие, после чего жил долго и счастливо. Возможно, это легенда, одна из множества легенд, которые существуют о Хасане Амире, человеке, сделавшем переворот в астрономии, опустив ее с неба на Землю. Но посмертно вышедшая книга Амира «Барьеры несовместимости времен» была написана им, конечно, не случайно, в ней слишком чувствуется горечь личного опыта. Быть может, в каждом веке есть представители будущего, непризнанные и непонятые, но открывающие миру глаза, которые без них ему никто не откроет.

Подобное объяснение не просто фантастично, оно сбивает с толку службу розыска, которой и без того приходится нелегко. Поэтому инспектор отбросил эту опасную, хотя и прекрасную версию и продолжал слушать заинтересовавший его разговор, в надежде почерпнуть из него необходимые сведения.

К разговору этому прислушивался не только он. За соседним столиком рыжебородый моряк ловил каждое слово будущих открывателей. С виду он был не испанцем и не итальянцем, он был скорее скандинавом. Но кого только не встретишь в Севильском порту!

– Христофор, не знаю, что я могу для тебя сделать. Мой хозяин занимается оснащением кораблей, я с ним поговорю, может, он замолвит за тебя словечко.

– Поговори, Америго. Покажи ему эту карту, здесь все обозначено. Мне не жаль потерянных двадцати лет, жаль, что погибнет идея…

Рыжебородый моряк пересел за их стол и заглянул в карту, которую Христофор Колумб развернул перед Америго Веспуччи.

– Чего тебе? Ты кто такой? – Америго прикрыл ладонями карту.

– Я моряк. Меня зовут Эрик Рыжий. Интересуюсь разными странами.

Эрик Рыжий… Инспектор слышал о таком мореплавателе. Но он, кажется, жил в десятом веке. Как же он попал в пятнадцатый век?

– Я давно мечтал пересечь океан, – сказал Эрик, не уточняя, однако, насколько давно. – Я много плавал по северным морям, открыл кое-какие земли, но это все не то. Моя мечта – открыть новую часть света.

Все это было знакомо инспектору по его многолетней работе. Подсесть к чужому столику, завязать разговор, все, что надо, выспросить. Колумб не понимал, с кем он имеет дело, и вот уже он положил руку Эрику на плечо:

– Обещаю. Если у меня получится – обещаю.

– Я поговорю с хозяином, – сказал Америго.

Этому человеку не повезло. Жизнь Америго сложилась весьма неудачно. Он работал на хозяина – то на одного, то на другого хозяина, не имел ни дома, ни семьи. Мелкий служащий, состарившийся среди бумаг и лишь на склоне лет взлетевший к зениту славы. Но что стоит слава на склоне лет? Америго Веспуччи опоздал к своему триумфу.

Может, никто не понимал Колумба, как он, ведь не зря же Колумб писал сыну: «Я беседовал с Америго Веспуччи… это честный человек, он полон решимости сделать для меня все, что в его силах».

Между тем инспектор продолжал ломать голову над тем, каким образом Эрик Рыжий затесался в пятнадцатое столетие. А что, если он тот самый искомый преступник, угнавший Машину Времени, чтобы опередить Колумба? В сорок втором веке неоткрытых земель не осталось, вот он и отправился туда, где они есть.

Эрик смотрел на карту, но было видно, что он ничего не может прочесть. Видимо, прибыл он не из будущего. Он прибыл из тех безграмотных времен, когда королю было легче покорить страну, чем поставить подпись под требованием капитуляции. Выходец из десятого века… В пору беспамятства человечества, когда всех массово забывали, ему удалось просочиться в историю. И, как теперь стало очевидно, не вполне благовидным путем.

Инспектор настроил речевые центры на язык древних скандинавов:

– Эрик, вы мне нужны.

Услышав родную речь, Рыжий испуганно вздрогнул.

– Подойдите ко мне, Эрик. Вот так. Что вам нужно в пятнадцатом веке? Почему вы покинули свой десятый век?

– Так получилось, – Эрик растерянно моргал рыжими ресницами. – Я всю жизнь занимаюсь открытием новых земель.

– Это нам известно. Ваше дело Гренландия, Америку откроет Колумб. Имейте в виду, попытка присвоить чужое открытие, выведав заранее его план, является преступлением перед историей.

Эрик Рыжий покраснел, как умеют краснеть только рыжие, совершившие преступный антиисторический акт.

– Стыдитесь, Эрик, легче всего приходить на готовое. Теперь я понимаю, откуда все эти разговоры о финикийцах и других племенах, якобы открывших Америку за тысячу лет до Колумба. Все они пришли на готовое, присвоив открытие великого человека.

Эрик Рыжий хотел было признать свою вину и с тоской косился на двух первооткрывателей, которые забыли о нем так, как было бы неплохо, чтобы о нем забыла история.

– Как вы сюда попали?

Эрик Рыжий, казалось, только и ждал этого вопроса, ему не терпелось рассказать о своих злоключениях.

Это случилось спустя два года после открытия Гренландии. Эрик стал подумывать, что бы еще такое открыть. Он мечтал о новом материке, который можно было бы назвать Великим Материком Эрика (сокращенно – Вемэрика), но где искать этот материк, было неизвестно. Да и есть ли, кроме Скандинавии, еще один материк?

Так он размышлял, и грустил, и сожалел о том, что Скандинавия уже открыта, когда появился Гарик Черный. Он возник совершенно внезапно и сказал:

– Тьфу, куда это меня занесло? Опять я не туда заехал!

Эрик был слишком погружен в свои заботы, чтобы заводить с незнакомцем разговор, и тогда тот его окликнул:

– Эрик!

– Что, Гарик? – почему-то вдруг Эрику стало известно, что незнакомца зовут Гарик, хотя тот себя не назвал.

– Так ты хочешь открыть Вемэрику? – спросил Гарик Черный. Каким-то образом он об этом узнал. – А кругосветное путешествие тебе не подойдет? Это ведь тоже неплохо?

Лишь только Гарик сказал о кругосветном путешествии, как Эрик сразу понял, что Земля круглая и по ней можно путешествовать, как по глобусу (о котором ему прежде тоже не было известно).

– Но ведь кругосветное путешествие первым совершит Магеллан?

– Тебя смущает Магеллан? Пусть он тебя не смущает.

До сих пор Эрика никогда не смущал Магеллан, но теперь он его стал смущать своим кругосветным плаваньем. Но Гарик его успокоил: они съездят к Магеллану, разведают его маршрут, чтобы пройти по нему в десятом столетии.

Они тут же оказались в пункте отправления Магеллана, но корабли великого мореплавателя уже ушли. Верней, еще не пришли.

– Они вернутся через три года, – сказал Гарик Черный. – Выходит, мы прибыли преждевременно. Что-то у меня измерение барахлит. – И Эрик сообразил, что передвигались они при помощи этого, неизвестного ему измерения. – Ну, ладно. Тогда мы в Индию поплывем, опередим Васко да Гаму.

– Его опередил уже Афанасий Никитин, – высказал Эрик неожиданные для себя сведения.

– А мы и Афанасия опередим. Только маршрут возьмем Васкин: обогнем Африку – это будет сенсация для десятого века.

И вот они стояли в Лиссабонском порту, в котором не было и признака кораблей Васко да Гамы: ведь прибыли они в Лиссабон на тридцать лет раньше – именно на столько лет опередил Афанасий Никитин португальского путешественника. И не у кого было спросить про Васкин маршрут.

– Измерение барахлит, – Гарик и тут свалил на никуда не годное измерение, хотя в данном случае был виноват сам. – Может, ты откроешь Берингово море? Я сведу тебя с Берингом.

– Нет, – сказал Эрик Рыжий, – я не хочу в Берингово море. И не хочу в море Лаптевых. Я хочу открыть Вемэрику, больше мне ничего не нужно.

– Америку так Америку, – сказал Гарик Черный, называя эту землю на общепринятый лад. – Только поскорей, у меня мало времени.

Да, его измерение по-настоящему барахлило: они прибыли за целый год до начала экспедиции Колумба. Гарик звал открывать Австралию, чтоб утереть нос голландцам, но Эрик Рыжий категорически отказался: свою, мол, Вемэрику он не променяет ни на какую Австралию.

– В таком случае оставайся, – сказал Гарик Черный. – А у меня дела поважней, чем твоя Америка: я собираюсь открыть антипланету Ялмез, обставить Хасана Амира.

(«Ну и проходимец этот Гарик! Почище Эрика…» – подумал инспектор Шмит.)

– Только бы измерение не подвело, – сказал Гарик, кивнув на прощание Эрику. И в ту же секунду исчез.

В Испании времен Торквемады люди исчезали тысячами, поэтому исчезновение Гарика никого не удивило. На него просто не обратили внимания. И на Эрика никто не обратил внимания: мало ли оборванцев слонялось по Севилье.

Он слонялся по Севилье, переходя из трактира в трактир, и чувствовал себя неуютно в чужом времени. Вемэрика отодвигалась все дальше, и ее заслоняла родная Скандинавия, а также незабвенный десятый век. И ему уже начало казаться, что не существует Великого Материка Эрика, что есть только Эрик – без всякого материка.

– Я хочу домой, – так закончил Эрик свой печальный рассказ, и в его зеленых глазах загорелась тоска по родине. – В гостях хорошо, а дома лучше, – сослался он на пословицу, позаимствованную в чужих временах.

Что с ним делать? Отправить его домой, пока он еще не все выведал у Колумба? А то ведь он и карту стащит, и грамоте выучится, пройдет все науки… А там доберется в свой век на попутной Машине или измерении, и – прощай открытие Колумба. Рыжий его опередил!

Но из пятнадцатого века в десятый не попадешь без пересадки, так и преступника упустишь. У нас служба розыска, а не благотворительное бюро. Хотя, конечно, жаль этого Рыжего. За чужим погнался, а свое потерял. Обычный случай в уголовной практике.

Ничего, решил инспектор, как-нибудь доберется. Раз ему приписывают открытие Америки в десятом веке, значит, он все же добрался в свой век. Добрался, конечно, добрался и открыл в десятом веке то, что было до него в пятнадцатом веке открыто.

Глава девятая. ЯН – 1963

Идут дни 1963 года, и, если б Машина была исправна, нам бы, возможно, удалось вернуться к нашим, – правда, ценой аварийной посадки. Но Юрек считает, что такая авария не страшна, наибольшая авария для человека – быть выброшенным из своего времени.

Я пытаюсь ему рассказать то, что мне известно о пространственно-временных отношениях, но он не хочет слушать. Все равно, он говорит, ему в этих теориях не разобраться, лучше он будет рассматривать эту Машину как обычный дизель, тогда, может, ему удастся ее починить.

Он никак не может понять, что спешить нам некуда, и, даже если он через год починит Машину, мы не опоздаем в его время. И через двадцать лет не опоздаем. Только вернемся туда пожилыми людьми, потому что никакая машина не может вернуть человека в молодость.

– Юрек, ты пойми, пласты времени неподвижны, движется лишь то время, которое соприкасается с нами.

– Не морочь голову. Вроде кроме нас ничего на свете не существует.

– Оно существует, но раз мы можем попасть в любую точку любого времени, то это равноценно неподвижности времени. Относительной неподвижности, как неподвижность пространства.

Конечно, абсолютной неподвижности времени быть не может, есть лишь его видимая неподвижность по отношению к наблюдателю. Неподвижность прошлого и будущего, в берегах которых течет река настоящего. Великий Панасюк (1976 – 2058) в пору своих юношеских заблуждений пытался доказать, что движутся эти самые берега, а сама река неподвижна. Он утверждал, что жизнь есть неподвижное настоящее, затертое льдами прошлого и будущего. Это была ошибочная теория, и впоследствии Панасюк от нее отказался.

Пока Юрек копается в Машине, я хожу по лесу, собираю ягоды, иногда подхожу к шоссе, чтобы издали посмотреть на жизнь незнакомого мне времени. Когда кто-нибудь подходит близко к зарослям, в которых укрыта наша Машина, я даю знать Юреку, и он на время прекращает ремонт, а я заговариваю с прохожим и спешу отвести его подальше от этих мест.

А когда наступает темнота, Юрек прекращает ремонтные работы и начинает меня ругать.

– Гуманист, – говорит он, вкладывая нехороший смысл в это хорошее слово, – брат милосердия! Разве кто-нибудь вызывал твою неотложку? Да я бы еще с такой раной знаешь как воевал?

Закон временного притяжения, открытый великим Панасюком, формулируется так: всякое тело, существующее во времени, притягивается к этому времени с силой, прямо пропорциональной скорости течения данного времени и обратно пропорциональной квадрату взаимодействия его с другими временами. Вследствие этого течение времени в различные эпохи неоднородно и зависит не только от объективных причин, но и от позиции наблюдателя. Естественно поэтому, что, рассматривая то или иное событие, позицию лучше не менять, чтобы не исказить общей картины. По формуле Марантиди: ИК = ^и(истинная картина равна соответствующему корню из картины в степени искажения).

– Когда кончится война, – говорит Юрек (мысленно он все еще там, в том времени), – я буду водить автобусы по этой дороге…

– И в 1963 году сможешь прийти сюда и посмотреть, как мы здесь возимся с этой Машиной.

– Чепуха какая-то! Не могу же я раздвоиться!… Хотя – черт его знает… Если я смогу дважды прожить одну и ту же минуту…

Ему трудно это представить. Так же трудно было когда-то представить, что Земля движется вокруг Солнца, хотя ясно видно, что Солнце движется вокруг Земли.

– А почему я до сих пор не пришел? Янек… как ты думаешь, почему я до сих пор не пришел? Неужели нам никогда не вырваться из этого проклятого времени?

– Либо из этого, либо из другого.

– Это значит… что я погиб на войне?

Я ничего ему не ответил.

– Ну и ладно! Лучше уж там погибнуть, чем здесь торчать… – Он помолчал. – А может, я просто не нашел этого места? За столько времени можно забыть.

– Может, и так. Может, ты еще придешь.

– Надо бы оставить какую-то метку. Чтобы потом, в 63-м, я по ней нас нашел. Все-таки больше двадцати лет…

– Какие двадцать лет? Ведь мы поставим метку в 63-м.

– Ничего не понимаю. Ну и напутал ты с этим временем! Значит, даже если мы поставим метку, я могу нас не найти? Ведь я мог прийти до того, как метка была поставлена?

– Ты бы не стал раньше приходить. Ты бы запомнил, что метка была поставлена позже.

– Тоже верно. Я бы этого не забыл.

– И ты бы помнил, как мы тебя ждем. Ты бы непременно пришел.

– Я еще приду, Янек!

Утром, когда Юрек опять начал возиться с Машиной, я спустился к шоссе и вырезал на дереве надпись: «Юрек, мы тебя ждем!» Потом я ее ему показал, и он долго на нее смотрел, чтобы получше запомнить.

– Теперь я найду, – сказал он.

Я не говорю ему о гибели отряда, о том, что, если он вернется, ему этой войны не пережить. Правда, в архивных документах имя Юрека не было названо, не исключено, что там погиб кто-то другой. Если мы не вернемся, то, конечно, там погиб кто-то другой. Знал бы это Юрек, он бы пешком пошел в 41-й год, хотя пешком ходить по времени даже в наш век еще не научились. Я бы тоже не хотел, чтоб за меня погибал кто-то другой, но и самому тоже погибать не хочется. Впрочем, откуда знать, что человек погибает за тебя? Может, он погибает за себя? Древнее слово «судьба» рассеивало эти сомнения.

Пожилой человек на шоссе остановился и долго смотрел на вырезанную на дереве надпись. Я подумал, что это, может быть, Юрек. Прошло столько лет, он, конечно, успел состариться. Я подошел ближе.

– Это вас ждут?

Старик пожал плечами.

– У меня нет таких друзей. Мои друзья не портят деревьев.

Если б старик знал. Если б он видел нас во время боя. Он бы не стыдился таких друзей. Он бы гордился такими друзьями.

Глава десятая. ВЕТЕР ВРЕМЕНИ

Нет, человек не идет по времени – изо дня в день, из месяца в месяц, – он стоит во времени, под ветром времени, которое проносится мимо, срывая с него, круша и ломая все, чем он пытается себя защитить. И гнет ветер времени человека к земле, и заставляет прятать лицо и подставлять ветру спину, – вот почему мы не видим нашего будущего: мы отворачиваем от сокрушительного ветра лицо и смотрим в безветренное прошлое.

Ветровые стекла Машины Времени защищают человека от ветра, но не от времени. Как бы далеко ты ни сбежал от своего времени, время – свое ли, чужое – возьмет то, что ему положено. Конечно, для того, кто располагает Машиной, ассортимент времен богаче, разнообразней, – но что такое ассортимент, когда покупательная способность у всех одинаковая? Что касается инспектора Шмита, он предпочитает одну большую жизнь в одном времени, в кругу одних и тех же друзей тысяче маленьких жизней, нахватанных по минутке в разных временах.