Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин
      Над милым порогом
      Дмитрий Степанович Мостовой летал во сне. Он так привык с детства.
      Во сне каждый летает как хочет. Дмитрий Степанович летал в самолете. В тупорылом одноместном самолете с алюминиевыми распорками и шершавой парусиновой обшивкой. Такие были давным-давно, когда ученик неполной средней школы Дима Мостовой мечтал стать сталинским соколом.
      Летал он всегда на малой высоте строго по курсу и только изредка, чтобы почувствовать машину, нажимал слегка то на левую, то на правую педаль, чуть-чуть поворачивал штурвал, и тогда самолет, отзываясь на посыл, рыскал влево и вправо, качал крылом кому-то далекому на земле. "Над милым порогом качну серебряным тебе крылом..." - все ее пели, эту песню про бравых парней, которые, прощаясь с кудрявыми подружками, не забывали трижды плюнуть через левое плечо.
      Выйдя на пенсию, Дмитрий Степанович собрался наконец в магазин грампластинок и купил диск с этой песней.
      Разливались соловьями теноры-солисты, орденоносный хор подхватывал припев, напоминая, что солистам уже пора в путь-дорогу. Суровая армейская цензура выкинула из песни суеверные слова и вставила вместо них какую-то абракадабру в ритм.
      Сон длился недолго, может быть, минуту, и каждый раз заканчивался одинаково. Пилот Мостовой сердцем ощущал, что настала пора, махал рукой, улыбался, как заслужен ный артист Николай Крючков, улыбкой белозубой, уверенной и безмятежной, предвоенной еще улыбкой, и врубал газ. Пропеллер раздирал воздух на клочья, машина рвалась вперед, и в этот момент Мостовой брал штурвал на себя.
      Он чувствовал, как напрягаются рулевые тяги, отклоняя вверх руль высоты, как набегает поток воздуха и, не в силах противостоять напору, самолет задирает нос и круто, с тонким воем, уходит ввысь, и не разглядеть уже оттуда милого порога...
      Тут Дмитрий Степанович просыпался. Когда он был помоложе, то старался снова вогнать себя в сон, и это ему обычно удавалось, правда, до будильника он спал уже без сновидений. Теперь он и не пробовал снова уснуть - все равно без толку. Вместо этого он думал.
      Было уже совсем светло, когда Дмитрий Степанович придумал купить автомобиль. Подержанный, но еще крепкий автомобиль, недорогой и приличный. Он будет за ним ухаживать и куда-нибудь вместе с ним ездить.
      Пенсионер Мостовой собрал всю имевшуюся дома наличность, снял кое-что со сберкнижки и отправился на вольный рынок, раскинувшийся на асфальтовой площадке близ величественного двухэтажного магазина, где, как всем известно, автомобилями вовсе и не торгуют, а только записывают в очереди, берут деньги и следят за порядком.
      Многолетняя служба на ниве учета и распределения приучила Дмитрия Степановича к обстоятельности и привела его к убеждению, что самое худшее никуда не уйдет. Поэтому он начал обход рынка по программе-максимум.
      - Почем? - спросил он молодого человека, привольно расположившегося на вишневом кожаном сиденье жемчужного аппарата явно не нашего происхождения.
      - По деньгам,- снисходительно ответил юнец, включая бортовой магнитофон и прикуривая черную, с золотым обрезом, сигарету от бортовой зажигалки.- Но не по твоим, отец.
      Дмитрий Степанович молча согласился и пошел дальше.
      Дальше ему попадались очень приличные автомобили отечественного и зарубежного производства, дорогие настолько что вся затея казалась абсолютно лишенной смысла. "Сколько же лет,соображал Мостовой,- надо копить трудовую копейку, чтобы набрать требуемую сумму?" Получалось что-то около полувека, если изо дня в день есть только картошку. Дмитрий Степанович представил себе гору картошки, безнадежно махнул рукой и направил стопы в дальний, безрадостный конец площадки, туда, где продавали подержанные и совсем подержанные автомобили, по программе-минимум.
      Надо честно сказать, что и они оказались не по карману пенсионеру Мостовому. К тому же он был осведомлен, что под внешним лоском нетрудно скрыть неизлечимые пороки и изъяны. Покатаешься месяц-другой, и начнет сыпаться натертая до блеска ремонтная краска, а за ней и шпаклевка, стыдливо прикрывающая дырки, полезет отовсюду ржавчина, только успевай латать да подкрашивать.
      Никакой пенсии не хватит.
      Солнечное осеннее утро не казалось уже Дмитрию Степановичу подающим надежды. Сновавшие по рынку южные бойкие люди, слишком легко, не по погоде, одетые, не были ему больше симпатичны, хотя вообще он любил загорелых, быстрых, веселых людей, которые легко обижаются и быстро отходят. У него был такой инструктор в автошколе. "Что ты тянешь руль на себя? - кричал он на Мостового,- Ты что думаешь, "Победа" летать умеет? Она и ездит-то кое-как, а летать даже "опель" не может!" В те гады было много немецких машин, и смуглый инструктор мечтал водить "опель", а еще лучше "хорх", черный, массивный, с подножкой и запасными колесами в передних крыльях. Таких теперь на рынке не увидишь, разве что на выставке.
      Дмитрий .Степанович оглядел площадку и отменил свое решение как неосуществимое. Он двинулся к выходу, стараясь переключить мысли, как переключают передачу, когда меняется дорожная обстановка,- вот, нора купить проездной билет на автобус и еще сдать в ремонт теплые ботинки, зима на носу,- как вдруг увидел горбатого.
      Негорячее осеннее солнце отражалось в свежепокрашенной его крыше, маленькой и покатой, словно овечий лоб, стекало вниз по отмытым стеклам и ярко-голубым дверцам. Вся машина выглядела ухоженной, ладной, любимой. Казалось, приподымешь капот - а под ним аккуратный ряд белых вычищенных зубов.
      Дмитрий Степанович, сразу позабыв о зимних башмаках, подошел поближе. За рулем горбатого "Запорожца" сидел человек неопределенных лет с нечесаной рыжей шевелюрой. Разложив на коленях газетку, он закусывал черным хлебом и помидорами. Хлебные крошки сыпались на телогрейку, застегнутую доверху.
      - Виноват,- сказал Дмитрий Степанович и тихо постучал пальцем по стеклу. Рыжий в телогрейке обернулся, оглядел Мостового и приоткрыл дверцу. Из автомобильчика пахнуло чем-то домашним и уютным - не то соленьями, не то маринадом вперемешку с запахом перебранной картошки и крепкого золотистого лука. Так пахнет в деревенском погребе сухой осенью. Дмитрию Степановичу вдруг остро захотелось забраться на сиденье, прикрытое чистой опрятной мешковиной.
      - Виноват,- повторил он и дотронулся рукой до согретой солнцем дверцы.Продается машина?
      - А то,- ответил рыжий и аккуратно стряхнул на землю крошки с телогрейки.
      - И сколько вы просите?
      Рыжий еще раз оглядел Мостового, подумал немного и назвал сумму совершенно смехотворную после того, что довелось уже слышать Дмитрию Степановичу. Однако он не торопился с выводами, потому что знал определенно, что есть разовые траты, а есть и эксплуатационные расходы, всякий раз невеликие, зато постоянные и нудные.
      - Сколько же она берет бензина? - поинтересовался Мостовой по возможности безразличным тоном.- В среднем, конечно.
      - Считай, ничего,- ответил человек в телогрейке, сунул в рот последний помидор и аккуратно сложил газетку.
      Дмитрий Степанович не стал переспрашивать. И в самом деле - сколько, скажите на милость, может потреблять горючего такая кроха? Да и какой бензин ей нужен, не "экстра" же, в конце концов.
      - Разрешите попробовать?
      - Садись,- сказал Рыжий и перебрался на соседнее сиденье.
      То и дело сигналя, чтобы не задеть ненароком усатых и безусых покупателей, Дмитрий Степанович бережно вывел горбатого с площадки и погнал его по неширокой улице, тянущейся чуть в гору.
      Автомобильчик тарахтел, как ему и положено, впрочем, довольно ровно, он катил по асфальту, прижимаясь к дорожному полотну, брал подъемы без натуги и прибавлял скорость хоть и медленно, но послушно. Он все больше нравился Дмитрию Степановичу. "Пусть таких горбатых уже тридцать лет как не делают,размышлял он про себя, аккуратно и без труда включая четвертую передачу, таких, как я, тоже лет шестьдесят как не делают. И с запчастями у нас положение одинаковое".
      Будто продолжая мысли Мостового, рыжий проговорил, стараясь выглядеть безразличным:
      - Оно конечно, не жигуль, но машина исправная. Хоть где ткни, нигде не прогнило.
      Уже вернувшись на площадку, Дмитрий Степанович словно бы ненароком потыкал пальцем во все уязвимые, по его понятиям, места и почувствовал, что всюду стоит крепкое железо, без обмана.
      Человек в телогрейке не вмешивался и не торопил. И только раз, когда Мостовой, проверяя люфт, повернул рулевое колесо влевовправо и вдруг потянул его на себя, рыжий спросил с ухмылкой:
      - Оторвать хочешь или взлететь?
      Дмитрий Степанович не ответил и виду не подал, что смутился.
      Он на эту тему вслух ни с кем не разговаривал, даже с самим собой.
      Он и тому инструктору в автошколе, который с усиками, тоже никогда не отвечал на его шуточки. А если и тянул на себя руль во время езды, то совсем незаметно, так, что инструктор и не догадывался.
      Дальше все пошло быстро. Хлопнули по рукам, хмурый капитан из ГАИ поснимал номера, Дмитрий Степанович отсчитал несколько сотен в кассу и самую малость в заскорузлую лапу рыжего, сел в собственный автомобиль, захлопнул дверцу и покатил домой.
      Стрекотал двигатель, жужжала бензиновая печка, и, перекрикивая их, пенсионер Мостовой, слегка фальшивя, пел во весь голос песенку далекой уже юности: "Качну серебряным тебе крылом!" Жил Дмитрий Степанович далеко, дорога заняла около часа, и все это время ощущение полноты не покидало его. Горбатый шел как танк и с места брал резвее, чем черные "Волги". Так, во всяком случае, казалось Дмитрию Степановичу.
      Конфуз случился у самого дома, именно там, где он рассчитывал появиться внезапно, в блеске своего новоприобретения. Ровное тарахтенье автомобильчика сменилось натужным бронхиальным кашлем, горбатый несколько раз дернулся и затих.
      Кому из нас не знакомо отвратительное чувство, испытываемое всякий раз, когда в новой вещи, казавшейся безукоризненной, вдруг обнаруживается мерзкий изъян! Вот телевизор, он еще минуту назад сиял всеми цветами радуги, открывая вам то дивную красоту сельского ландшафта, то розовые щечки дикторши, и вдруг экран угас, и замолкли звуки, и до того обидно - не потому даже, что придется воевать с торговым людом и бегать по гарантийным мастерским, а от сознания простой истины, что тебя надули, за милую душу обвели вокруг пальца. Или ботинки, которые так хороши были в примерке, но уже через час ходьбы превратились в орудие пытки, и ты не чаешь дождаться минуты, когда можно будет скинуть их...
      Вот с таким примерно настроением наш герой стоял подле своей покупки посреди двора. Последние метры горбатого катили на руках друзья-соседи. Были среди них и настоящие автомобилисты, которые сочувствовали Мостовому от души, а были и недоброжелатели, те потихоньку злорадствовали - нечего, мол, на старье зариться, мы, мол, не такие богатые, чтобы покупать дешевые вещи.
      Подняли капот, заглянули внутрь моторного отсека и сразу поняли, отчего машина стала: система питания была совершенно сухой. Ни в карбюраторе, ни в бензонасосе не осталось ни капли горючего.
      У Дмитрия Степановича отлегло от сердца. Всего-то дел - занять литр-другой бензина, доехать до ближайшей колонки, заправиться и вернуться домой, как и было рассчитано, на бодро тарахтящем, живом и вертком автомобильчике.
      Сосед достал из своего "Москвича" канистру, отвернул крышку бензобака. И тут последовал новый удар. Никакого бензобака в машине не было. Вместо него к горловине подвешен какой-то пыльный мешок, довольно нечистый с виду. Куда лить бензин, никто так и не понял.
      Чем туманнее обстоятельства, тем больше они допускают толкований. Дмитрия Степановича завалили советами, как жить дальше, где достать бензобак и каким образом поставить его на место.
      Мостовой слушал, но не прислушивался. Все-таки очень противно, когда тебя надувают. Да еще с подначкой - мол, взлететь захотели? Далеко улетишь без бака! Нет, он, Дмитрий Степанович, не из тех, кого можно обвести вокруг пальца. Извольте забрать свое барахло обратно, вот так-то.
      На следующий день Дмитрий Степанович узнал в комиссионном магазине адрес человека в телогрейке, прицепил свой безжизненный экипаж к "Москвичу" соседа, и они потихоньку покатили в пригородный поселок, где на 7-й Магистральной жил бывший владелец горбатого, жулик и пройдоха. Нашли нужную Магистральную, остановились у зеленого забора, за которым стоял крепкий бревенчатый дом.
      - Если что, зови меня,- сказал сосед. Дмитрий Степанович кивнул головой, а про себя подумал, что и сам справится, так много в нем накопилось обиды.
      Отворив калитку, Мостовой сразу увидел рыжего. Все в той же телогрейке, застегнутой доверху, он ладил бочку, что стояла у крыльца под водостоком. Рыжий обернулся на стук калитки и нисколько не смутился при виде вчерашнего покупателя. Более того, он улыбнулся во весь рот, вытер руки о штаны и пошел навстречу.
      - Чего там у тебя стряслось? - спросил рыжий вполне дружелюбно.
      Тут Дмитрия Степановича прорвало. Он произнес короткий обличительный монолог на тему порядочного отношения к ближнему, морали вообще и нашей морали в частности, а попутно ввернул несколько слов об отсутствующем бензобаке. Рыжий слушал внимательно и не перебивал.
      - Так,- вымолвил он, дождавшись конца.- Не едет. Не заводится. И бак сперли. Я верно понял?
      Мостовой кивнул.
      - Так я же тебе русским языком сказал, что не берет она бензина. А ты бак ищешь. Ну, интеллигенты, как дети малые... Ладно, постой здесь.
      С этими словами рыжий ушел в сарай. Вернулся он с увесистым мешком на плече, махнул рукой Мостовому - мол, иди за мной - и направился к калитке. Подошел к машине, сбросил мешок у колеса, поднял крышку багажника. Сосед приблизился, принял боевую позу и спросил вызывающе:
      - Будем по-хорошему или как?
      Рыжий посмотрел на него, потом на Мостового, пожал плечами и промолчал.
      - Все в порядке,- сказал соседу Дмитрий Степанович.- Мы это... Сами... А вы поезжайте домой, спасибо.
      Рыжий подождал, пока отъедет машина соседа, полез в багажник, развязал прицепленный к горловине мешок, поднял с земли свой мешок и сказал Мостовому:
      - Подсоби.
      Дмитрий Степанович, ничего еще не понимая, подхватил мешок снизу, рыжий наклонил его над багажником и опрокинул. Из одного мешка в другой посыпалась чистая розовая картошка, явно не магазинная, а своя, с собственного огорода. Наполнив тот мешок, что в машине, рыжий затянул его шпагатом, захлопнул багажник и сел за руль. Он повернул ключ зажигания, и тут же, с пол-оборота, горбатый завелся, завыл, затрясся мелкой автомобильной дрожью.
      - Выходит,- произнес Мостовой, пытаясь осознать происшедшее,- выходит, он работает на картошке...
      - Ну,- удовлетворенно ответил рыжий.- И на моркови тоже, и на репе. Однако на картошке выходит дешевле.
      Дмитрий Степанович прикинул. Если брать в расчет картошку из магазина, то, пожалуй, рыжий прав. А если рыночная?
      - Что рот раскрыл, интеллигенция? - поинтересовался рыжий.- Во время войны, помнишь небось, машины на чурках ездили, и ничего. А в Бразилии, пишут, на перваче гоняют, из сахарного тростника. Кофе пьют, а на перваче ездят, понимаешь? Я тут из картошки тоже кое-что мастерю, так, для души. Хочешь попробовать?
      Дмитрий Степанович твердо отказался. В эту минуту его занимали соображения иного масштаба - такое с ним случалось не впервой. Еще тот инструктор, с южным загаром, выговаривал ему, когда он на мятой учебной "Победе" засиживался на светофоре: "Опять задумался на большую тему? Вот выйдешь из машины, тогда думай..."
      - Как же она все-таки на картошке? - спросил Дмитрий Степанович, с уважением разглядывая машину.
      - Кто ее знает,- беззаботно ответил рыжий. То есть ответил он чуть-чуть не так, но почти так, с тем же смыслом.- Я этой механики не понимаю. Тут ко мне шурин приезжал из Чистополя, у них там всегда перебои с бензином, вот они и наловчились на картошке ездить. Он мне машину переделал, а как - шут его разберет.
      Они постояли еще немного у горбатого. Рыжий заметил, что движок слегка дымит, и посоветовал либо выставить зажигание, либо попробовать другую картошку, черноземную, что ли. Дмитрию Степановичу не терпелось сесть за руль своей внезапно ожившей игрушки. Рыжий понял его состояние и, не желая задерживать, протянул мозолистую лапу:
      - Ну, будь, здоров. Если что - заезжай. Мы ее бразильским способом заправим.- И расхохотался.
      Прошла осень, наступила зима. Дмитрий Степанович ездил на своем горбатом вдосталь, но не чрезмерно, он ухаживал за ним и любил его, как любят собаку или коня. Зажигание он, по совету рыжего, слегка подрегулировал, и теперь на рыночной картошке горбатый совсем не дымил - по морозцу из выхлопной трубы вырывалось облачко молочно-белого легкого пара. Однако рыночные цены, сами знаете, больно бьют по бюджету, и топливо обходилось Мостовому немногим дешевле того отборного бензина, что отпускают на бензоколонках иностранцам и некоторым нашим соотечественникам по спецталонам.
      Мостовой перешел на картошку из магазина. Горбатый ответил на это сизым шлейфом. Тогда Дмитрий Степанович с помощью дворовых умельцев поставил под головку болта особую, сделанную на заказ прокладку из мягкой латуни. Шлейф исчез. Пакетадругого картошки вполне хватало на дневные разъезды. Но тут ввели сезонные цены и какие-то надбавки, и та же картошка, что прежде, стала называться по-иному и стоить здорово дороже.
      Разъезды пришлось умерить. Однако Дмитрий Степанович продолжал поиски экономических решений, и не впустую.
      Так случилось, что на районной плодоовощной базе работал водителем электрокара знакомый знакомого Мостового. За более чем скромное вознаграждение знакомый знакомого согласился подвозить к бетонному забору контейнер с гнилой, можно сказать, бросовой картошкой и сваливать ее не где придется, а как раз в том месте, где неизвестные лица проделали в бетоне брешь, через которую выносились на волю овощи и фрукты - как для личного потребления, так и с целью наживы. Конечно, гнилая картошка не представляла интереса для общества, и все же операция по ее переброске относилась к числу сомнительных. Впрочем, охрана не досаждала ни электрокарщику, ни Дмитрию Степановичу, поскольку акт передачи происходил на том участке, который по негласному соглашению всех заинтересованных сторон признавался экстерриториальным.
      Возле бреши в стене Мостовой и стал заправляться по мере надобности. Из выхлопной трубы снова потянул дым, пришлось положить вторую прокладку. Горбатый мчался по зимним улицам наперекор стихиям, и сердце водителя Мостового наполнялось чувством гордости. "Мы парни бравые, бравые, бравые..." - напевал он. В зеркальце заднего вида таяли безнадежно отставшие, робкие, слабенькие таксомоторы. В такие минуты он ловил себя на непроизвольном движении - опять и опять Мостовой тянул к себе рулевую колонку. Откуда только берутся такие привычки? Ведь не стал же он сталинским соколом, не пустили.
      Тот бритоголовый из районного ДОСААФа долго вертел в руках его заявление, читал и перечитывал автобиографию - жизнь только начиналась и казалась бесконечной, и вся она укладывалась тогда в пять фиолетовых строк, написанных пером № 86, тусклым желтым пером, которое писало с правильным нажимом.
      -- Отец где? - спросил бритоголовый.
      - Нет отца.
      - На фронте погиб?
      - Не на фронте.
      - А где?
      - Мне не сказали. Где другие, там и он.
      - Дела,- сказал бритоголовый инспектор и замолчал. Мостовой все понял и встал, чтобы уйти. Инспектор посмотрел на него исподлобья и крикнул: - Сядь! И что вы такие обидчивые? Всем летать хочется, да не всем можется. Мне вот тоже полетать бы, а я вместо этого заявления читаю. Ты в каком техникуме?
      - В финансовом.
      - Ну и считал бы себе деньги. Так нет, ему в небо надо. Кончилась война, понимаешь, кончилась, не станешь ты трижды героем Покрышкиным!
      Всю жизнь, до самой пенсии, Дмитрий Степанович считал деньги, большей частью чужие. Он не раз говорил себе - мне просто повезло, что я не попал в летную школу. Мне просто повезло, что бритоголовый не стал дурить мне голову, а сразу определил на вечерние курсы водителей. Правда, у меня всю жизнь не было своего автомобиля, но я иногда ездил на чужих. И что из того, что я так много растерял, пока добрался до шестидесяти, зато теперь у меня есть горбатый...
      При этой мысли все былые заботы растворялись в сиюминутной радости. Дмитрий Степанович отпускал руль, руки его расслаблялись, и он лишь слегка, одними пальцами, подправлял рулевое колесо, чтобы машина верно держала дорогу.
      На овощной базе картошку перебирала бригада, присланная из шефской организации. Нашему читателю об этом рассказывать не надо, сам собаку съел; но, глядишь, переведут рассказ на зарубежные языки, и посыплются вопросы: как это так? что за шефская организация? Положим, что это за организация в данном конкретном случае, мы все равно не скажем, вывески у нее нет, адрес в справочниках не обозначен; а в общих чертах, что за шефство, как оно выглядит,- это можно.
      Представьте себе большой зал, сырой и холодный, в котором стоит - то есть в том смысле, что на полу, стоит всегда, а в том, что не работает,большей частью,- так вот, стоит громоздкая машина, от которой отходят в стороны два заляпанных грязью транспортера. Время от времени подъезжает электрокар - осознали связь с сюжетом? - и сыплет в бункер машины картошку. Приходят в движение транспортерные ленты, неторопливо несут на себе темное месиво с вкрапленными в него картофелинами. Вдоль ленты стоят те самые шефы - большей часть женщины в заношенных пальто, поверх которых самые аккуратные надевают клеенчатый фартук. Руками в резиновых или тряпочных, совсем никудышных перчатках они брезгливо снимают грязь и гниль и швыряют в стоящие рядом контейнеры. Целые же клубни вместе с тем, что брезгливые женщины не успели выкинуть, сыплются в мешок. Его оттаскивают от машины тоже шефы, но не женщины, а мужчины. Мешки отвозят обратно в хранилище, где картошка снова потихоньку гниет и по прошествии времени опять поступает на конвейер. Возможно, некоторая часть клубней попадает также в магазины, но поручиться за это нельзя.
      Недобровольные помощники работают кое-как. Хорошо тем, кто курит. Курение вредно для здоровья, но про курящего никто не скажет, что он бездельник: он занят курением. Лишь с Приближением райкомовского уполномоченного - чисто одетого, шумливого, к практическому делу не приспособленного человека - шефы начинают изображать деятельность.
      И вот что еще мы обязаны сообщить нашему зарубежному читателю, а может, и отечественному, из числа тех, которые, что называется, не от мира сего. Будучи завсегдатаями баз, мы заметили, что в каждой партии горожан, идущих на переборку овощей и картофеля, находится энтузиаст, которому до всего есть дело. Он хочет отделить зерна от плевел, поставить с головы на ноги, навести порядок там, где властвует хаос. Обычно энтузиаста хватает ненадолго. Осознав тщетность своих попыток, он включается вместе с другими в иррациональную деятельность по раскладыванию и разделению.
      В тот день, до которого докатилось наше повествование, на базе тоже оказался энтузиаст - немолодой грузный человек в очках, берете и заляпанной грязью дутой куртке. Он ретиво, с не нужной никому скоростью, оттаскивал мешки и лез к рабочим базы с советами. Его посылали куда принято, однако энтузиаст не сдавался.
      Он смазал машинным маслом визжащие шестерни транспортера, оживил умолкший навеки автопогрузчик и, главное, шепнул несколько слов райкомовскому погоняле, после чего тот тихо и навсегда ретировался.
      Конечно, если бы мы с вами лезли в чужие транспортеры и давали рекомендации разным начальникам, нас, вполне возможно, могли бы неправильно понять. Но энтузиаст, в отличие от нас с вами, был доктором наук, лауреатом разнообразных премий, завотделом института без вывески. Его авторитет вкупе с манерой поведения оказывали должный эффект на деятелей разного ранга.
      К тому же он умел не только распоряжаться, но и работать.
      Наладив дело по своему разумению, доктор и лауреат встал к транспортеру и принялся вместе с женщинами отделять годную картошку от сгнившей. К этому занятию, как, впрочем, и всякому другому, он относился серьезно, потому что знал по опыту, что от всякой несуразной малости могут произойти большие неприятности или же, напротив, существенные успехи. Он придирчиво осматривал каждый клубень, который попадал в его цепкие руки, и ни одного испорченного не пропускал.
      Набрав в большие ухватистые ладони горсть картофельного мусора, доктор и лауреат отбросил его в контейнер с отходами.
      Что-то блестящее соскользнуло с ладони и ударилось со звоном о стенку.
      - Ты поосторожней,- назидательно сказал водитель электрокара. В ожидании, пока наполнится контейнер, он стоял рядом и покуривал.- Набросаешь железа, двигатель запорешь.
      Электрокарщик склонился над контейнером, вытащил какой-то болт и отшвырнул его подальше.
      - Разъясните, товарищ,- обратился к нему лауреат,- вот это, что здесь,оно идет на корм свиньям?
      - Будут тебе свиньи жрать такое. Это для технических надобностей.
      Чем отличается ученый человек от обывателя? Прежде всего тем, что не пропускает мимо ушей информацию, а откладывает ее в дальних уголках своей лобастой головы, чтобы потом, при удобном случае, использовать в научном поиске. Случай же подвернулся очень скоро. Можно сказать, в тот же день.
      После смены доктор и лауреат задержался - ему выписывали справку, которая подтверждала то очевидное обстоятельство, что профессор с бригадой трудились на переборке картофеля. Все уже разошлись, и профессор шел вдоль забора к проходной в одиночестве. Фонари светили скудно, однако вполне достаточно, чтобы разглядеть брешь в бетонной ограде, а за ней - нашего давнего знакомого Дмитрия Степановича, который лопаткой накладывал в ведро картофельную гниль.
      Упомянутое свойство ученого подмечать разные факты заставило доктора и лауреата замедлить шаг и присмотреться к действиям незнакомого человека. Разумного объяснения им не находилось, и лауреат, движимый исключительно научным любопытством, осведомился, предварительно сняв ондатровую шапку:
      - Прошу простить, если мой вопрос покажется вам неуместным, но для чего вам такая, с позволения сказать, картошка?
      Дмитрий Степанович застыл. Он не испугался - не впервой было ему встречать разных людей у пролома в стене, никакого криминала он не совершал, это гнилье все равно на выброс,- нет, он не испугался, а изумился. Уставившись на голову лауреата, Дмитрий Степанович спросил:
      - Вы все еще хотите летать?
      У лауреата была бритая голова и выражение лица точь-в-точь, как у того инспектора, который читал заявление в ДОСААФе и кругом был прав - не стал Дмитрий Степанович трижды героем, единожды тоже не стал, куда там. Но разве можно сказать, что ему не повезло в жизни? И если даже можно, то кому сказать - где тот человек, который будет слушать...
      - Я никогда не хотел летать,- ответил бритоголовый, посмотрел внимательно на Мостового и не стал его ни о чем спрашивать. Они были примерно одного возраста, просто лауреатов в такие годы на пенсию не отпускают.
      Бритоголовый надел шапку, еще раз поклонился и двинулся к проходной.
      - Постойте! - закричал Дмитрий Степанович.- Я сказал глупость. У меня в голове все перепуталось. Это же было сорок лет назад, даже больше...
      Бритоголовый остановился, обернулся, подошел. И Дмитрий Степаноич вдруг взял да и рассказал ему странную историю, с ним происшедшую. Он не скрыл ничего и только время от времени делал широкий жест в сторону горбатого, призывая его в свидетели.
      И опять сыграло свою роль замечательное свойство настоящего ученого ничего без доказательств не отвергать и не отбрасывать.
      Бритоголовый залез по уши в багажник, пощупал руками мешок, обнюхал картошку, самолично засыпал ее внутрь и запустил двигатель. Поднял капот, посмотрел с минуту, как работает мотор, нажал на тягу дроссельной заслонки, отчего мотор взревел и затих, потом вытер руки большим платком и обнял Дмитрия Степановича за плечи.
      Дмитрий Степанович почувствовал, что стоит на пороге исторического события.
      Поглядывая то на Мостового, то на тарахтевший автомобиль, лауреат произнес:
      - Вы не понимаете, на каком сокровище ездите. Это же революция в энергетике! У нас в стране неиссякаемые запасы такого сырья! - Тут профессор убрал одну руку с плеча Дмитрия Степановича и широким жестом указал на овощную базу, тонувшую в зимней вечерней тьме.- На этих складах таится энергия, сравнимая разве что с энергией Солнца! И мы добудем ее с вашей помощью, дорогой мой...
      Дмитрию Степановичу ничего не оставалось, как назвать свои имя и отчество, а заодно и телефон, каковой был тут же записан в блокнот. От предложения подбросить до дому бритоголовый отказался - у проходной его ждала казенная машина.
      Утром Дмитрия Степановича разбудил телефонный звонок. Некто по поручению руководства приглашал уважаемого товарища Мостового вместе с принадлежащим ему транспортным средством прибыть по следующему адресу... Дмитрий Степанович, еще не совсем отошедший ото сна, решительно отказался. Его не прельщала перспектива тащиться куда-то поутру, когда так приятно поваляться в постели. И к тому же - зачем гласность в столь деликатном деле? Дойдет история до ГАИ, там сейчас нравы строгие, того и гляди, снимут номера.
      Через полчаса позвонил лично бритоголовый. Еще через полчаса Дмитрий Степанович, съев на ходу бутерброд с сыром, отбыл по указанному адресу.
      На испытательной площадке института Мостовой в присутствии собравшихся дозаправил автомобиль, сделал два круга, заглушил мотор и был приглашен в кабинет директора. По дороге бритоголовый подарил ему свою книгу "Альтернативные источники энергии и их применение в народном хозяйстве", на которой уже имелась дарственная надпись, намекающая на дальнейшее плодотворное сотрудничество.
      Разговор в кабинете был долгим и утомительным. Вертелся он вокруг того, что горбатого в интересах науки и всего нашего общества необходимо передать на баланс института, а владельцу, то есть Мостовому, будет выплачена компенсация с учетом износа, в общем, как оценит комиссия.