Пьяный дед возвращался поздно. Его голос был слышен издалека: дед ругался или пел что-то. Падали какието вещи, бабушка возмущалась, дед очень громко кричал в ответ, и самое ужасное, что многие слова считались очень нехорошими: их употребляли только в трущобах Дублина. Громко и отчетливо бабушка говорила:
      - Подумай о ребенке, который там спит, если тебе на меня наплевать! Мальчик может услышать, как ты выражаешься!
      И в ответ следовали те же непристойные выражения, дед кричал, что в своем доме он будет говорить так, как хочет, а ребенок - его собственный внук, и ему надо вырасти настоящим мужчиной, который сможет постоять за себя и не окажется под каблуком ни у одной женщины. Мэту хотелось крикнуть, чтобы они замолчали. В конце концов дед, спотыкаясь на каждом шагу, отправлялся спать, а бабушка начинала плакать.
      На следующий день они оба молчали. Неразговорчивая, грустная бабушка односложно отвечала на вопросы Мэта, дед пытался помириться с ней, а затем уходил на пастбище. На следующий день все снова вставало на свои места, пока через две или три недели не повторялось опять.
      Но даже после того, как Мэт возненавидел такие вечера, он все равно ждал скачек - запаха кофе, мирного и волнующего утра и рассказов о маленьких человечках. В этом было спокойствие, даже волшебство, хотя ночь все портила. Это продолжалось из года в год до тех пор, пока бабушка не умерла. В ту ночь ему снилось, что ее тело выкапывают маленькие человечки и кладут у двери их домика, а дед возвращается пьяным со скачек. Мэт проснулся тогда от собственного крика.
      После этого он не вспоминал рассказы бабушки. Они плохо кончались, как и почти все в этой жизни. В юности Мэт много пил, иногда по несколько дней подряд, а затем усилием воли "завязал". И держался, пока не встретил Бриджет. А теперь случилось чудо, триумф добра над злом, ясный день после ужасной ночи. Это ослепило и ошеломило его.
      В тот день он больше не пил. Вместе с Дэниелом, Стефаном и Хелен он спустился в погреба под башней, хотя не ожидал, что они что-нибудь найдут. Все произойдет не так. Он не представлял себе, каким будет следующий знак или когда что-нибудь случится, но знал одно - надо ждать. Из этого состояния его на мгновение вывел огарок свечи, но это прошло. "Надо еще подождать, - решил он, - и то, что должно произойти, - произойдет". Предложение дежурить ночью он принял с тем же вялым интересом. "Англичане, американцы и немцы, - подумал он, усмехаясь про себя, - собрались ловить привидения сачком для бабочек".
      Услышав шум, он решил, что они достаточно потрепали себе нервы и теперь делают вид, будто сидели в темноте не зря. Даже когда они поднялись наверх и Уоринг закричал, Мэт не сомневался, что шум поднят изза какого-то пустяка. Он увидел ее, совсем крохотную, в руках у Дэниела. Именно такими он представлял себе их по рассказам бабушки. Казалось невозможным, невероятным, что ее, как крысу, поймали в углу.
      То, что за этим последовало, было еще хуже. Он молча стоял рядом, пока они говорили и спорили. Хелен предложила ему обратиться к малышке на гэльском, он посмотрел на американку с молчаливым презрением, но тут его об этом попросила Черри. Крошка ничего не ответила, да и зачем ей отвечать? Когда Стефан заговорил на немецком, ее крохотные губы ожили, она что-то произнесла. Они продолжали ее допрашивать и спорить между собой. Он сам сделал несколько замечаний, слыша свой голос как бы со стороны. Мир опять начал действовать ему на нервы, и все потеряло смысл.
      Нет, не все. Его охватила злость, когда он услышал о репортерах, а перебранка Селкирков лишь усилила это чувство. "Ученые, - подумал он с ужасом и отвращением, - и цирк". Он заставил себя замолчать, не обращать внимания, но в конце концов взорвался. Он начал высмеивать их предложения, но в его издевках слышалась горечь. Горечь человека, который знает, что говорит. Все это время малышка сидела на руках у Черри и смотрела на него. Лишь когда Черри сказала: "Она может спать со мной", он смутился и решил уйти.
      Они все еще обсуждали, как запереть ее на ночь. У себя в спальне он налил большую порцию виски, выпил и налил еще. Спиртное подействовало. Полностью отключившись от произошедшего, он разделся.
      Черри вошла, даже не постучав. На нем были только плавки. В первое мгновение он решил, что она смутилась... Нет, она смотрела на него с легкой невинной улыбкой.
      - Мне снова захотелось побыть с тобой, - сказала она.
      Он не понимал, почему эта девушка сначала показалась ему скучной. Такая непосредственная и честная, совсем не похожа на улыбающуюся и скрытную Бриджет. Мэт чувствовал потребность защитить и успокоить ее, но не мог же он еще одну ночь провести на стуле.
      - Я очень устал, Черри, - сказал он.
      Она понимающе кивнула.
      - Можно, я тебя поцелую перед сном?
      Не дожидаясь ответа, она подошла к нему, встала на цыпочки и, обняв, прижалась, сомкнув пальцы у него за спиной. Ее лицо было открытым и искренним, как у ребенка.
      Он торопливо поцеловал ее в губы. Затем осторожно освободился из ее объятий.
      - Спокойной ночи, - сказал он.
      Глава 11
      Стефана удивило, что никто не вспомнил о дневнике, хотя маленькая Грета говорила по-немецки. Не исключено, что здесь существовала какая-то связь. И тут он понял, что только Бриджет знала о записной книжке, но она, видимо, не придала этому факту никакого значения. С тех пор они не возвращались к этой теме. Стефан не упоминал о дневнике, когда другие спорили. Он сам не мог объяснить почему. Наверное, он испытывал симпатию к человеку, который написал те строки, одинокому и так далеко уехавшему от дома. В конце концов, вероятно, придется рассказать о дневнике, но Стефан предпочел бы этого не делать. Сегодня утром он нашел вторую тетрадь, и ему захотелось прочитать ее и поразмышлять в одиночестве.
      Ханни спала и не проснулась, когда он вошел. Он быстро разделся и забрался в кровать. Устроившись поудобнее, он раскрыл дневник.
      ТРИ ДНЯ ПОДРЯД БЕСПРЕРЫВНО ИДЕТ ДОЖДЬ. НЕ СИЛЬНЫЙ, НО МОНОТОННЫЙ, А ОТ ЭТОГО УСТАЕТ ДУША. СЕГОДНЯ Я ВООБЩЕ НЕ ВЫХОДИЛ. ПОСЛЕ ОБЕДА СИДЕЛ ПЕРЕД КАМИНОМ - ОГОНЬ РАЗВЕЛА МИССИС РАФФЕРТИ. УГЛИ ПОЛЫХАЛИ ЯРКОЖЕЛТЫМ, ПОЧТИ БЕЛЫМ, И Я ВСПОМНИЛ, КАК РЕБЕНКОМ ВЕРИЛ, ЧТО В ОГНЕ ЖИВЕТ САЛАМАНДРА, И РАЗМЫШЛЯЛ, КАКОВО ЕЙ, КОГДА ОН ГОРИТ СЛАБО, И УМИРАЕТ ЛИ ОНА, КОГДА ЗАТУХАЮТ КРАСНЫЕ УГОЛЬКИ ИЛИ ОСТЫВАЕТ ПЕПЕЛ.
      Я СНОВА ПРОСНУЛСЯ НОЧЬЮ ОТ РЕЗКОЙ БОЛИ В ЖЕЛУДКЕ, ПРИНЯЛ ТАБЛЕТКУ, И ВСКОРЕ БОЛЬ УТИХЛА, НО МНЕ ЕЩЕ ДОЛГО НЕ УДАВАЛОСЬ УСНУТЬ. НЕЛЬЗЯ ТАК ОТНОСИТЬСЯ К СВОЕМУ ЗДОРОВЬЮ. ДОКТОР ЗДЕСЬ ПОЛНЫЙ ДУРАК И ТАК ЖЕ НУЖЕН СВОИМ ПАЦИЕНТАМ, КАК ВОДА ИЗ ЛУРДА ИЛИ МОЛИТВЫ СВЯЩЕННИКА. ХОРОШО БЫ СЪЕЗДИТЬ В ДУБЛИН ИЛИ, ЕЩЕ ЛУЧШЕ, В БЕРЛИН. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЗДОРОВЬЯ РАЗУМНО, НО ЭТО - НЕОПРАВДАННЫЙ РИСК.
      ЗАВТРА - ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В. Я ПЫТАЮСЬ НЕ ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ, НО ВСЕ РАВНО ПОМНЮ. ОНА БЫЛА СМЕЛОЙ ЖЕНЩИНОЙ.
      ДОЖДЬ ВСЕ ИДЕТ. ХОЛОДНАЯ СЫРОСТЬ ЭТОЙ СТРАНЫ ПРОБИРАЕТ МЕНЯ ДО КОСТЕЙ. Я - САЛАМАНДРА, МИР ВОКРУГ МЕНЯ - ОСТЫВАЮЩИЙ КОСТЕР.
      Стефан стал читать дальше. Даты указывали число и месяц, год отсутствовал, но было ясно, что эта тетрадь написана после той, которую он уже просматривал. Меланхолические нотки встречались гораздо чаще. Автор записок меньше писал о своих занятиях, как будто разуверился в них. Но ближе к середине все-таки встретился абзац, посвященный работе.
      ПО РАДИО ПЕРЕДАЛИ, ЧТО ФРАУЗИГ ПОЛУЧИЛ НОБЕЛЕВСКУЮ ПРЕМИЮ. МАЛЕНЬКИЙ КРУГЛОЛИЦЫЙ ФРАУЗИГ, КОТОРЫЙ ТАК ЛЮБИЛ БЕЛКОВЫЕ КОЛБАСКИ. ТЕПЕРЬ ОН МОЖЕТ ЕСТЬ ИХ СОТНЯМИ ТЫСЯЧ, ЕСЛИ ЗАХОЧЕТ. МЫ БЫЛИ ЕДИНСТВЕННЫМИ В НАШЕМ ВЫПУСКЕ, КТО, КАК СЧИТАЛ МЕРКЕНХЕЙМЕР, ИМЕЛ КАКИЕ-ТО ЗАДАТКИ, ПРИЧЕМ МЕНЯ СЧИТАЛИ БОЛЕЕ ОДАРЕННЫМ. Я ВЫБРАЛ ИНОЕ ПОЛЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ПРИ ДРУГИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ - ЕСЛИ БЫ МОИ ЗАМЕТКИ ОПУБЛИКОВАЛИ - МОЯ СЛАВА БЫЛА БЫ ОГРОМНОЙ. НО МЕНЯ ЭТО НЕ ОЧЕНЬ ВОЛНУЕТ. МЕНЯ БЕСПОКОИТ, ЧТО САМА РАБОТА ПОСЛЕ ТАКОГО НЕВЕРОЯТНОГО ДОСТИЖЕНИЯ ПРЕВРАТИЛАСЬ В ОБЫЧНОЕ НАБЛЮДЕНИЕ, КОТОРОЕ МОГ БЫ ВЫПОЛНЯТЬ ЛЮБОЙ ТРЕТЬЕСОРТНЫЙ НАТУРАЛИСТ. Я ВСЕ ЗАПИСЫВАЮ. ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ, ВОЗМОЖНО... НЕИЗБЕЖНО ПОСЛЕДУЮТ ВОЗРАЖЕНИЯ, НО ЗАСЛУГИ МОИ НЕОПРОВЕРЖИМЫ. БУМАГИ ЗДЕСЬ. КОГДА-НИБУДЬ ОНИ УВИДЯТ СВЕТ.
      Стефан очень устал. Остроконечные буквы плясали перед глазами. Он начал читать быстрее, едва улавливая смысл. Более внимательно он прочитает это как-нибудь в другой раз. Но почти в самом конце была страница, которую он решил прочитать внимательно.
      У Ф. И Г. СЕГОДНЯ УТРОМ ТЕМПЕРАТУРА. Ф. КРАСНЫЙ И ВЯЛЫЙ. Г. ЖАЛУЕТСЯ НА БОЛЬ В ГОРЛЕ. ОБА ОТКАЗЫВАЮТСЯ ОТ ЕДЫ. Я ПОЧТИ УВЕРЕН, ЧТО У НИХ ЖАР, Я НА ПРОШЛОЙ НЕДЕЛЕ ПОДХВАТИЛ ПРОСТУДУ У Ш. НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ БЫ, ЕСЛИ Б ОН ЗДЕСЬ НЕ ПОЯВЛЯЛСЯ. МЫ ВЕДЬ ИЗОЛИРОВАНЫ ОТ ОСТАЛЬНОГО МИРА. ВПЕРВЫЕ СЮДА ПРОНИК ВИРУС. ДУМАЮ, ЧТО Я МОГ БЫ ЭТО ПРЕДОТВРАТИТЬ, ЕСЛИ Б НАДЕЗОЛ МАСКУ. ПОСМОТРИМ, ПЕРЕДАСТСЯ ЛИ БОЛЕЗНЬ ДРУГИМ?
      Стефан закрыл тетрадь и задумался. "Ф. и Г. - Грета? "Думаю, что я мог бы это предотвратить, если б надевал маску". Так что Ш. - это, конечно, Шеймус - не общался с маленькими человечками в башне, говорящими по-немецки. "Der Grosse", - сказала она. В единственном числе. Но бог мог измениться. После того, как автор дневника умер, Шеймус остался здесь один и, поднявшись в башню, обнаружил их. И тогда научным экспериментам пришел конец. Вместо этого они стали для него игрушками, которые, вместе с виски, помогали ему коротать годы одиночества.
      А бумаги - описание великого достижения - что он сделал с ними? Скорее всего, сжег. Они ничего для него не значили".
      Стефан проснулся рано утром. Свет все еще горел, дневник лежал там, где он оставил его. Он смутно помнил беспокойную ночь и страшные сны. Ханни мирно посапывала. Он взглянул на часы. Было начало седьмого. Еще можно поспать.
      "Бумаги, - подумал он. - Шеймус наверняка уничтожил их, но он же не сжег дневники, или, по крайней мере, не все. В таком случае..." Внезапно он вспомнил: в стопке макулатуры, откуда он взял дневник, лежали и какие-то листки.
      Эта мысль увлекла его. Он еще несколько минут полежал, затем встал, тихо оделся, чтобы не разбудить Ханни. Руки не слушались, пальцы с трудом застегивали пуговицы. Появилось давно забытое ощущение интереса к жизни - в последний раз он испытывал его еще до начала войны, когда представлялось, что перед ним открывается весь мир. То была иллюзия: слишком велики и слишком туманны оказались его надежды. А сейчас перед ним встала конкретная задача, которую нужно решить.
      В доме все спали, был слышен только шум генератора электроэнергии. Стефан спустился в кухню и нашел ключ от башни. Он оказался большим и тяжелым - как ключ к запертым дверям в волшебных сказках. Стефан подержал его в руке. Какая именно сказка? На ум приходила только "Синяя Борода". "Абсурд какой-то", - подумал он и, улыбаясь, закрыл за собой дверь кухни. Затем вспомнил, что ему понадобится фонарик, и вернулся обратно.
      Он на минуту задумался, не застанет ли врасплох других маленьких человечков, если пойдет в башню так рано. Однако гулкое эхо от его шагов наверняка привлекло их внимание, и они успели спрятаться. Спустившись, он посветил фонариком по сторонам, но ничего не увидел, кроме стен, покрытых каплями влаги, и груды мусора у двери. На мгновение свет ослепил его, отразившись от высокого зеркала на ножках.
      Бумаги лежали в беспорядке, некоторые оказались отпечатанными на машинке, другие были исписаны почерком, который он сразу узнал. Стефан вытащил одну наугад. Она была озаглавлена: "Отчет об опытах со стеарином над семью собаками". Он бегло просмотрел его, но не смог ничего понять. В любом случае разобрать что-либо при свете фонарика представлялось невозможным. "Самое разумное, - подумал он, - взять бумаги наверх, чтобы прочитать в спокойной обстановке". Папка оказалась объемистой, но унести ее не составляло большого труда.
      В доме еще никто не проснулся. Стефан прошел в библиотеку, выложил бумаги на стол и придвинул стул. Он попытался разобрать их и сложить в нужном порядке. Неожиданно его взгляд остановился на какой-то странице, и он решил прочесть ее всю. Отложив ее в сторону, Стефан долго сидел и смотрел в одну точку. Его стул был развернут к окну, он видел окруженный стеной парк, болото и дальние холмы. Чистый воздух, безветрие. Ясное утро ясного дня.
      После этого он начал внимательно читать написанное, но не подряд. Что-то он понимал только наполовину, что-то не понимал вовсе, к тому же бумаги лежали явно не в хронологической последовательности, что еще больше затрудняло восприятие. Но постепенно в мозгу вырисовывалась картина. Он оказался прав, решив, что объяснение кроется в этих записках. Прочитав последнюю, он опустил голову на руки. Он подумал об "Одиноком старце", покрытом чистым белым снегом на фоне ясного голубого неба его детства.
      Он вспомнил последнюю встречу с отцом, когда они сидели в тюремной камере по разные стороны голого стола, а в нескольких метрах от них стоял вооруженный американский охранник, с безразличием глядящий на стену поверх их голов. Больше всего Стефана удивило не то, что отец изменился внешне, - он очень постарел. Стефан с жалостью смотрел на беспомощность и слабость того, в чьей силе он никогда не сомневался. Он протянул руку, и отец взял ее. В его голубых глазах стояли слезы, и рука дрожала, когда он сжимал пальцы сына.
      - Прости меня, - сказал отец.
      В камере было очень тихо. Тишина давила на них обоих. Отец попытался найти какие-то слова, но что он мог сказать? В конце концов Стефан спросил:
      - Папа, что я могу для тебя сделать?
      - Ничего.
      - Может, ты хочешь, чтобы я передал что-нибудь? От тебя...
      Отец покачал седой головой. На щеке у него выделялся свежий шрам. Говорили, что с заключенными плохо обращаются и подвергают пыткам. Некоторые из американских охранников были евреями.
      - Теперь уже нечего передавать. Да и кому? - сказал отец. - Только тебе. - Он запнулся, подбирая слова. Стефан увидел, что, как и раньше, ему трудно выражать свои мысли. - А я не знаю, что сказать тебе.
      - Это не имеет значения.
      Снова наступило молчание. Стефану очень хотелось, чтобы американский охранник хоть что то сделал - переступил с ноги на ногу, например, - но тот продолжал рассматривать стену.
      - Да, вот что я хотел тебе сказать, - снова заговорил отец. - Все, что принадлежало мне, - конфисковано. Ты знаешь об этом. Тебе ничего не достанется. Но то, чем владела твоя мать, они не могли тронуть. Лассер свяжется с тобой по этому поводу.
      - Мне ничего не надо.
      Это получилось грубее, чем он хотел. Стефан почувствовал, как отец отпустил его руку, а спустя минуту сказал:
      - Это не моя собственность, она никогда мне не принадлежала. Мать получила ее в наследство от твоего деда. Как ты знаешь, он был хирургом. Это чистые деньги. Они хотела, чтобы они перешли к тебе.
      - Прости, - промолвил Стефан.
      - Мне не за что тебя прощать. - Отец посмотрел сыну в глаза, и Стефан заставил себя выдержать этот взгляд. - Послушай...
      - Да?
      - Тебе могут разрешить прийти еще раз. Не делай этого. Уезжай, если можешь. Не читай газет и не слушай радио. Через несколько недель все закончится, но для нас с тобой это произойдет сейчас, когда ты выйдешь отсюда. Для меня так тоже проще. Ты понимаешь?
      На какое-то мгновение ему показалось, что отец обрел прежнюю силу, но когда Стефан кивнул, плечи отца опустились, ладонь в последний раз сжала пальцы сына.
      Он поступил так, как просил отец. Почти два месяца он бродил среди смердящих развалин Рейха. Тогда он встретил Ханни, которую никто не тронул во время войны: ее дядя и тетя были чистокровными немцами. Они поженились осенью, когда снег еще не успел скрыть развалины. Он рассказал ей о своем отце, а она молча кивнула своей темной головой, выслушав горькую правду.
      - Это не шокирует тебя? - спросил он.
      - Я узнала имя и подумала, что, возможно, вы родственники.
      - А ты сможешь? Сможешь взять это имя?
      Она помолчала, прежде чем ответить.
      - Ты бы мог еще раз его увидеть. Почему ты этого не сделал?
      - Он велел мне больше не приходить.
      - Он заботился о тебе. Но прийти следовало.
      - Это был приказ, - с горечью ответил Стефан. - Я всегда подчинялся отцу. Я был хорошим сыном, немецким сыном.
      - Тебе следовало пойти к нему.
      Он с удивлением посмотрел на нее.
      - Как ты можешь быть такой святой?
      - Не в этом дело. - Она покачала головой.
      Но именно это вывело его из состояния отчаяния и дало силы жить дальше. В ней и только в ней одной искал он отпущения своих грехов. И все-таки что-то было утрачено. Он попытался стать другим. В годовщину их свадьбы он спросил:
      - Ты ненавидишь меня за прошлое?..
      Она улыбнулась и ответила:
      - Я всегда буду любить тебя.
      Он поверил ей и успокоился. Но шли годы, и его вера ослабла. Он понимал, что это происходит не потому, что меняется она, а потому, что он падает в пропасть собственного отчаяния. Стефан не мог поверить в то, что она любит его, несмотря на прошлое, и считал каждое признание ложью. Ложью во имя того, чтобы сохранить мир или даже из страха перед ним, Стефаном.
      Он неотрывно смотрел на освещаемые солнцем вершины холмов. Была ли это просто доброта, просто любовь, и достаточно ли их, чтобы уничтожить все зло?
      - Расскажите мне все, что знаете, - попросила Бриджет.
      Он взял из кухни ключ, пошел в гардероб и открыл замок на корзине. Грета лежала на подушках, но не спала. Взглянув на малышку, Стефан удивился, что не заметил этого раньше. Несмотря на миниатюрное личико, ошибиться было невозможно. Он не знал, как долго он находился в гардеробной.
      - В башне я нашел бумаги, - сказал он. - Среди них - свидетельство о браке между Вероникой Шоунси из Корка и Карпом Хофрихтом из Мюнхена, датированное тысяча девятьсот двадцать девятым годом.
      Бриджет нахмурилась, пытаясь вспомнить.
      - Вероника... Дед что-то рассказывал о ней. Это его сестра. Она встала на сторону Шеймуса, когда братья поссорились. Она вышла замуж за немца? Вы хотите сказать, что дневник... Человек, который написал его, мой дядя?
      - Получается так.
      - Но она никогда не жила здесь.
      - Она умерла в Германии до войны. Я думаю, от рака.
      - Вы сказали, что знаете о маленьких человечках... об их родителях. Бриджет взглянула на Грету. - Это имеет отношение к тете и дяде?
      - Пожалуй, только к дяде. Может быть, ее смерть натолкнула его на мысль изучать проблемы роста. И, возможно, повлияла на него еще как-то.
      - Изучать? Вы хотите сказать, дядя был ученым? Но как он мог работать здесь?
      - В основном он занимался научными исследованиями в Германии.
      - Вы слышали о нем? Он был знаменит?
      - Нет, - покачал головой Стефан.
      - Рост... - сказала она; наступило молчание. - Это он нашел способ делать маленьких человечков?
      - Да. Это его открытие.
      - Но как он мог? Никому не разрешили бы проводить такие эксперименты на живых людях. Ни в одной цивилизованной стране.
      - Я согласен с вами, - вздохнул он печально. - Но Грета старше, чем вы думаете. Она родилась в тысяча девятьсот сорок четвертом году. В Германии.
      - Нацисты...
      - У него была лаборатория в горах Шварцвальд. До его появления там находилась частная лечебница. Я думаю, денег ему выделялось достаточно. Их посылали из Берлина. Цитология - очень широкая область и включает в себя многое. Например, проблему старения. Здесь есть отчет на эту тему. Возможно, кто-то из нацистов думал, что удастся продлить жизнь Гитлера до тысячелетия Рейха. Может, ваш дядя сам так считал, а может, обманывал их и продолжал заниматься работой, которая его интересовала. В любом случае они посылали ему деньги и оборудование. И все, что требовалось для продолжения экспериментов.
      - Что значит "все"? Пленных?
      - Морских свинок и белых крыс. Кошек и собак. И евреев. Или евреек.
      Бриджет замолчала, уставившись на Грету. Через несколько минут он продолжил, выражаясь очень точно и без эмоций, потому что никак иначе передать прочитанное было невозможно.
      - В лагере был медицинский пункт. Поступающих женщин осматривали на предмет беременности. Если они оказывались в положении, их посылали к нему. Срок требовался не очень большой. Похоже, существовал... критический момент.
      - А что он делал? - быстро спросила она. - Расскажите, если это не очень... ужасно.
      - Здесь много бумаг, - ответил Стефан. - Часть их них мне не понятна. Он открыл препарат, который назвал стеараном. Вы помните о талидомиде? Для него тоже есть критический момент. После определенного срока беременности он не влияет на плод. Но если его принимать на ранней стадии, то некоторые конечности не вырастают, и ребенок может родиться без пальцев, без рук или ног. Местный эффект, так сказать. А этот препарат дает общий эффект. Рост контролируется гипофизом или его частью - передней долей. Именно на нее влияет этот химикат. Двухмесячный плод - это рыба или рептилия, а четырехмесячный - уже миниатюрный человек. Больше половины срока нахождения в матке он почти не изменяется, а только растет. А эти не росли. При рождении их размер был всего несколько дюймов и вес составлял не более пятисот грамм.
      - По зачем это понадобилось? - спросила Бриджет.
      Вопрос показался ошеломляюще простым. Вряд ли она поймет его объяснения, но Стефан все-таки решил попытаться.
      - Ученый все-таки человек. В характере взрослого сохраняются некоторые черты, присущие ребенку. Многие из людей склонны к бессмысленному разрушению. Для большинства не существует высоких принципов: они поступают так, как диктует и требует общество. Общество, в котором этот человек жил...
      (Стефан говорил так бесстрастно, как только мог, но внезапно понял, что не может продолжать. Он закрыл лицо руками, почувствовав, как на глаза наворачиваются с.1сзы. Слепой живет в мире ужасов, улыбается и счастлив, не зная, что его окружает. Если ему вернуть зрение, он почувствует отвращение к жизни, но найдет в себе силы победить страхи, происходящее - не его вина, говорит он себе. Ведь в том, что он теперь ясно видит, есть и хорошее - например, свет и надежда. И все-таки много лет спустя ужасы все еще живут и остаются частью его самого.
      - Что делали с их матерями? - спросила Бриджет.
      - После родов их возвращали в лагеря.
      - Чтобы убить?
      - Зачем же еще?
      - А он оставлял себе детей. Но мне все еще не понятно, как они попали сюда.
      - В тысяча девятьсот сорок четвертом он уехал из Германии в Испанию. Его снабдили документами и, наверное, деньгами. Не Гитлер, а кто-то из руководства Рейха понял, что война проиграна, и попытался обеспечить свое будущее. Может, Борман? Его, как и всех остальных, впереди ждала старость; а ученый, создавший племя маленьких человечков, мог приготовить таинственный эликсир, продлевающий жизнь. Из Испании он приехал сюда.
      - С детьми?
      - Наверное. Это не представляло особого труда. На время поездки им можно было дать снотворное. Они весят совсем немного и почти не занимают места. Здесь он связался с братом жены, вашим родственником. Никто не знает, как им удалось договориться. В конце концов Шеймус покупает дом, оба поселяются здесь, и оба здесь умирают.
      - Какой бессмысленный конец.
      - А разве этого нельзя сказать о многих людях? Возможно, Хофрихт думал, что когда-нибудь сможет продолжить свои эксперименты. Например, получить поддержку стареющего тирана в Южной Америке. Не исключено, что он предлагал свои услуги, но получил отказ. Тем временем он наблюдал за маленькими человечками. Он считал, что занимается великим делом.
      - Великим делом! - воскликнула Бриджет.
      - Да.
      Стефан очень устал. Он выполнил свою задачу, под ответом подведена страшная черта. Он хотел спать и вспомнил о Ханни, которая еще не встала с постели. Рассказать обо всем Бриджет оказалось не так трудно, как он полагал. Правда, ему еще предстоял разговор с женой.
      Глава 12
      Ему снилась Хелен, но все было запутано и непонятно. Они жили в Вермонте в собственном доме, который купили летом, когда Черри исполнилось три года. Правда, во сне оказалось, что они еще не женаты, а ее отец живет где-то рядом. (Хотя в действительности он умер от стенокардии, не дождавшись рождения единственной внучки) Невероятными, однако, были ощущения самого Уоринга, потому что он одновременно испытывал к Хелен чувства, которые были и в настоящем, и в прошлом, когда они только познакомились. Он любил и ненавидел ее, раздвоившуюся в его сознании. В конце концов он выслушал речь, которую она предыдущей ночью произнесла над малышкой. Он вышел из себя. Во сне они оказались одни, и не надо было думать о том, какое впечатление они произведут на окружающих. Уоринг высказал ей все, что хотел, но не мог в реальной жизни. Она в ярости бросилась на него, и он проснулся от собственного крика.
      Лежа на своей кровати злая и сонная, Хелен сказала:
      - Если ты видишь во сне кошмары, веди себя потише. Боже мой, как, наверное, тебя мучит совесть.
      Когда он одевался утром, она опять открыла глаза.
      - Куда ты торопишься? Еще рано.
      - Я собираюсь пойти и посмотреть, все ли в порядке с Гретой и не сбежала ли она.
      - Боже, я совсем забыла. - Она откинула одеяло и вылезла из кровати. - Подожди меня.
      Волнение, испытанное им во сне, почему-то осталось. Злость после спора утихла, но другие воспоминания не давали покоя. Он видел вместо этой, так изменившейся женщины, простую (так когда-то ему казалось) наивную девушку. Он вспомнил ту ночь, когда светила луна, и небо было усыпано звездами, и звенели колокольчики на верблюдах. Он и Хелен впервые остались вдвоем. Она говорила о звездах и о той игре, которую узнала, когда была еще маленькой девочкой: "Ты выбираешь три звезды, довольно близко расположенные друг к другу, которые составляют треугольник. Одна из них должна светить ярче остальных. Ты считаешь, что она самая ближняя. Затем, когда ты смотришь на них, они перестают быть просто яркими точками на темном небе. Внезапно у них появляются крылья, и они начинают удаляться в бесконечность". Она робко, почти извиняясь, сказала, что, конечно, знает: самая яркая звезда не обязательно самая ближняя, но так легче все представить себе. Тогда он любил ее и сказал ей об этом... и понял, что у нее вдруг перехватило дыхание. Ветер раскачивал пальмы, а где-то вдали бились о берег волны.
      Уоринг посмотрел в окно.
      - Хорошо, я подожду.
      На ступеньках они встретились с Дэниелом и узнали, что Стефан и Бриджет уже в гардеробной. Уоринг сразу увидел, что Грета никуда не исчезла, а ее маленькое личико по-прежнему безучастно. Стефан, напротив, казался взволнованным. Он почти сразу, извинившись, ушел, а Бриджет пересказала им то, что узнала от него. Они молча выслушали ее.
      Когда она закончила, Дэниел спросил:
      - Ты думаешь, это правда?
      - Бумаги хранятся в библиотеке.
      - Я считаю, нам следует сходить и взглянуть на них.
      - Они ведь на немецком.
      - Все равно мы, наверное, сможем что-то узнать. И ее возьмем с собой - ей, похоже, не очень удобно в корзине.
      Бриджет наклонилась к малышке. Та позволила взять себя на руки. Бриджет попыталась заговорить с ней - чтобы та не подумала, будто ее хотят обидеть. Выражение лица Греты не изменилось.
      В библиотеке они нашли бумаги, разбросанные по столу. Уоринг, как и Бриджет, немного знал немецкий. Отчеты имели отношение к экспериментам над беременными женщинами.
      - Вы что-нибудь поняли? - спросил Дэниел.
      - Немного. Но бумаги налицо, и я не думаю, что Стефан все придумал.
      - Не понимаю, как об этом не узнали после войны, - сказала Бриджет. Неужели никто не обнаружил никаких документов или следов?
      - Могли и не найти, - ответил Дэниел. - Стефан, кажется, думает, что это было частное предприятие, и, возможно, фонды поступали только из одного источника, поэтому о результатах знал только один человек. Далеко не все документы, имеющие отношение к нацистским экспериментам, найдены. Возможно, Хофрихт скрывал результаты даже от своего шефа в Берлине. Ведь деньги предназначались для работы по предотвращению старения, а не для создания эльфов.
      "Хелен необычно молчалива, - подумал Уоринг. - Она ничего не сказала по поводу объяснений Бриджет, да и вообще с тех пор не проронила ни слова. Интересно, что больше поразило ее - бесчеловечность эксперимента или тот факт, что никакого колдовства не было". Сам он не чувствовал никакого удовлетворения от разгадки. Единственное, что ему оставалось, - это скрывать свои намерения. Он должен заполучить Грету и остальных человечков для научных исследований.
      - Нам еще предстоит решить, что с ними делать, - напомнил он.
      - Именно на этом мы остановились вчера, - опять заговорил Дэниел. Теперь мы знаем, что разглагольствования Мэта были по сути дела правильными с юридической: точки зрения. Она - человек и имеет права. Думаю, между Германией, Ирландией и Израилем разгорится спор по поводу ее гражданства. Что касается личности как таковой, ее нельзя не признать свободной.
      - Хорошо, но находка налагает ответственность и на нас, - подал голос Уоринг. - Мы не можем выбросить ее в океан двадцатого столетия, не удостоверившись сначала, что она умеет плавать или что у нее есть хотя бы спасательный пояс. - В дверь вошла Черри, он улыбнулся ей, а она - ему. - Я имею в виду, никаких газетных репортеров, никаких телевизионных репортажей. По крайней мере пока. С этим все согласны?
      - Думаю, да, - кивнул Дэниел. - Хотя могут возникнуть сложности. - Он бросил взгляд на Бриджет. - Миссис Малоне, например, и Мэри.
      - Не стоит об этом беспокоиться, - сказала Бриджет.
      Она поставила Грету на стол. Малышка продолжала смотреть на них с прежней безучастностью. Теперь к ней подошла Черри, и ей навстречу потянулись маленькие ручки.
      - Она помнит тебя! - воскликнула Бриджет.
      "Это уже контакт", - подумал Уоринг. Черри взяла малышку на руки.
      - Ей нужно поесть, - сказала она. - Ведь прошлой ночью она пила только воду. Как по-немецки завтрак, папа?
      - Fruhstuck.
      Улыбаясь, Черри склонила голову:
      - Fruhstuck Грета. Хорошо?
      Та кивнула. Это действительно был контакт, но, как заметил Уоринг, ответной улыбки не последовало.