* Челлини, Бенвенуто (1500-1571) - флорентийский ювелир, скульптор и литератор. Испытал влияние Микеланджело. Автор известной бронзовой скульптуры "Персей" (лоджия Ланци, Флоренция). Выступал как теоретик искусства, написав "Два трактата о ювелирном искусстве и скульптуре" (1568). Всемирную известность как писатель обрел своими мемуарами "Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини флорентийца, написанная им самим во Флоренции".
      * ... уже окрестил мою фреску как порождение лютеранства - позднее, в 1564 году, конгрегация кардиналов приняла решение "одеть" обнаженные фигуры на фреске "Страшный суд".
      Этот господин, позволивший себе обливать меня грязью, не знает, что я писал фреску "Страшного суда", проводя досуг в беседах со святой женщиной, каковой является Виттория Колонна, и слушая чтение отца Амброджио из Писания. Ему неведомо, что я взялся за создание этого произведения, причастившись у самого господа бога, дабы упредить от греха людей и самого себя. Откуда ему знать, что в работе я никогда не следую ничьей прихоти, а особенно литераторов, ему подобных. В своем письме он имел неосторожность обмолвиться, что, только следуя его "наставлениям", я мог бы создать "произведение, достойное моей славы".
      Воистину верно, что прохвостами рождаются. Помню, что еще во времена Льва X ему была свойственна литературная бравада. Совсем молодым, он заходил ко мне иногда на Воронью бойню. Но уже с первого раза я раскусил его и понял, насколько умен и ловок этот пройдоха. В своем мнении я еще более утвердился, видя, как он льстил мне, дабы добиться от меня рекомендации или лестного отзыва о нем на людях.
      Частенько через моего подмастерья Джованни я давал ему знать, что меня нет дома. Нисколько не смутившись, он нагло заявлялся ко мне назавтра, прихватив за компанию Бембо или еще кого-нибудь из папских лизоблюдов. Когда же он понял, что от меня ему ничего не перепадет, его и след простыл. Я потерял его из вида, хотя еще долго до меня доходили слухи о его шумной славе, славе странной, противоречивой, весьма сомнительного свойства. Те, кому она была по нутру, всячески подогревали ее ради собственной корысти.
      Надеюсь, однако, что более мне не придется вспоминать это имя.
      * * *
      Мне попали в руки старинные фолианты флорентийской хроники, чтение коих позволило выяснить некоторые моменты о происхождении моего рода и познакомиться с жизнью некоторых предков. Я всегда полагал, что происхожу от дома Матильды ди Каносса. Оказалось, однако, что прародителем нашего рода был почетный член Синьории Буонаррото Симони (правда, в книгах я не нашел упоминания имени моего деда Леонардо, который тоже входил в состав Синьории).
      Сегодня, 20 марта 1556 года, меня провозгласили почетным гражданином Рима. Торжественная церемония происходила в большом зале дворца на Капитолийском холме в присутствии всех моих друзей, представителей римской аристократии и иностранных послов, особенно приятным было для меня присутствие посла Франции.
      В ходе церемонии мне был вручен пергамент, скрепленный подписями и печатями. Не обошлось, разумеется, без пылких излияний и славословий со стороны вездесущих почитателей.
      * * *
      Никакого желания обращаться к моим запискам. Не стал бы браться за перо, если бы не было предлога.
      Вчера мой племянник уехал наконец во Флоренцию, проторчав у меня более десяти дней. О чем только мы с ним не говорили: о моих братьях Джовансимоне и Сиджисмондо, о делах в лавке и царящем в доме согласии, что мне особенно приятно, о его сестре Франческе и ее родичах Гуиччардини, доходах от наших земель и домов и прочем. Но меня более всего интересовала предстоящая женитьба Леонардо и вопрос о его будущей избраннице. Как раз вчера, перед самым его отъездом, я вновь завел разговор на эту тему. Мне хотелось поторопить его, чтобы он не затягивал с этим делом, но и глядел бы в оба.
      - Да, девушку найти нелегко, - ответил Леонардо.
      - Хочу, чтобы тебе досталась самая достойная.
      - Я тоже на это надеюсь, дядя.
      - За деньгами не гонись.
      - Но и без них не обойдешься...
      - Думаю, что у тебя их предостаточно.
      - Хорошее приданое никогда не помешает, дядя.
      - Постарайся подале держаться от разборчивых невест. Им никогда ни в чем не потрафишь.
      - Хорошо, дядя, - согласился Леонардо.
      - Все они потаскушки и привереды. Ты должен выбрать такую девушку, которая не нагуляет тебе детишек на стороне.
      Тут Леонардо смутился, не зная, как ответить на мой совет. Может быть, мой слишком откровенный разговор был ему не по нутру. Тогда я решил ободрить его и сказал:
      - Буду рад, даже если ты возьмешь себе в жены девушку из бедной семьи. Пусть бесприданница, лишь бы была честная!
      - Поступлю, как вы велите, дядя, - ответил на сей раз Леонардо.
      - Полно вздор молоть! Дело это твое, и решать тебе самому.
      - Но мне дороги ваши советы, дядя.
      - Дались тебе мои советы!.. Все это хорошо, но надобно и своей головой думать. Ведь жениться тебе, а не мне.
      - Хорошо, дядя. Постараюсь устроить все наилучшим образом.
      Моего племянника никак не назовешь красавцем. Его внешности недостает чисто мужской привлекательности, да и по комплекции он несколько тщедушен. Был бы рад, если бы его избранница была ни красавица, ни уродина, а под стать такому же не красивому, но и не уродливому юноше, как он. Когда я высказал эти свои соображения, Леонардо посмотрел на меня в упор и ответил:
      - Повторяю, дядя, что сам все устрою.
      - Да помни, что красавицы поедом едят мужей.
      - Понимаю, дядя. Буду смотреть в оба.
      - Знай, что красивая, броская девушка может поставить тебя в смешное положение.
      - Воля ваша, дядя, - ответил Леонардо. - Не премину учесть все ваши советы.
      И все же мне показалось, что племянник не горит особым желанием жениться. В его ответах на мои замечания я не почувствовал никакого интереса к женитьбе.
      - Но коли нет желания жениться, то не насилуй себя, - сказал я ему.
      - По правде говоря... - начал было Леонардо, но тут же замялся.
      - Что такое? Договаривай!
      - Я мог бы и повременить...
      - ...и дождаться того, что потратишь силы и не сможешь иметь детей. Так, что ли?
      - Я вовсе не это хотел сказать, дядя.
      Леонардо начал темнить и говорить невнятное. Но меня такой оборот дела не устраивал, ибо я во всем люблю ясность.
      - Да будет тебе известно, что даже звери заботятся о продолжении своего рода, - отрезал я ему напрямик.
      - Поступлю, как вы советуете, дядя.
      - Неужели ты и впрямь хочешь остаться последним в роду Буонарроти?
      - Успокойтесь, дядя. Я вскорости женюсь.
      - Ну то-то же! Однако сам все хорошенько обдумай и не руби с плеча. Я вовсе не хочу, чтобы ты поступал против своей воли. Женитьба, мой друг, шаг серьезный.
      - Обещаю вам, дядя, не тянуть с этим делом.
      - Запомни, что я тебе скажу: на свете гораздо больше вдов, нежели вдовцов. А посему будь разумен.
      На прощанье я сказал племяннику:
      - Ищи невесту и среди знатных флорентийских семей: Джинори, Таддеи, Альфани, Альбици, Бенчи, Каниджани, Ручеллаи... Да разве всех перечислишь. Но многие из них вполне достойны нашего рода.
      * * *
      Росписи в капелле Паолина очень меня утомили. Вот уже пять лет, как я занимаюсь ими, а дело не особенно продвинулось, и конца все еще не видно. Старость тяготит меня, мешая работе. В последние месяцы я вынужден подолгу не выходить из дома, чтобы совсем не расхвораться. Чувствую, как недуг овладел всей моей плотью.
      Павел III, еще более преклонного возраста, чем я, не торопит меня, хотя мне доподлинно известно, как он горит желанием увидеть завершенными мои фрески. Поэтому всякий раз испытываю неловкость, когда при встрече с ним разговор заходит невзначай о ходе моих работ. Помню, что, прежде чем взяться за эти росписи, я сказал как-то папе:
      - Фресковая живопись - это искусство для молодых, требующее сил, легкости и ловкости движений, чего, к сожалению, лишены старики.
      Папа тогда не согласился с моими словами, выразив уверенность, что я непременно справлюсь с новым испытанием, поскольку, как он выразился, "искусство не ведает старости". Возможно, его слова справедливы для живописцев, восседающих перед мольбертом в удобных мастерских, имеющих дело с небольшим куском холста на подрамнике, с позолоченными рамами. Иное дело художники, занимающиеся фресковой росписью, которым надобно лазить по лесам.
      Старость - это бремя, под тяжестью которого опускаются плечи и подгибаются колени, и, кроме вороха накопленных знаний и мастерства, иными ценностями уже не располагаешь, ибо все уже растрачено в прошлом...
      Согбенный ношей прожитых годов,
      Кончину чую - час мой наступает,
      А сердце желчью истекает
      В плену пороков и грехов.
      И даже пожелав, нет мочи изменить
      Привычки, жизнь, любовь иль злую долю.
      Я уповаю лишь на божью волю,
      Что от безумий может отвратить.
      О, господи, напрасно искушаешь.
      Не помышляю, кроме неба, ни о чем,
      Да и никчемная душа обновлена.
      Хотя от смертной плоти избавляешь,
      Молю, укороти крутой подъем.
      Да сбудется возврат на небеса!
      * * *
      Известие о смерти короля Франции, полученное на днях, лишило меня последней надежды увидеть Флоренцию свободной. До сих пор я не переставал надеяться, что Франциск I, поддержанный Павлом III Фарнезе, войдет с войском в Италию, дабы изгнать Козимо из Тосканы.
      Этим известием опечалены все флорентийские изгнанники, но они продолжают вести жаркие споры о боевых действиях и вынашивать планы мести. Послушать Донато Джаннотти, выступавшего вчера в кругу друзей, - можно подумать, что Флоренция уже освобождена. Эти господа, видимо, до самой смерти будут питать себя только надеждами и заниматься пустым разглагольствованием. А я уже начинаю терять в них веру, как утратил надежды, возлагаемые на флорентийцев. Козимо их настолько приручил, что они превратились в послушную домашнюю скотину, которая ни о чем не думает, кроме своей утробы. Они не только не предприняли попытки уничтожить нынешний произвол, но даже не проявили свой свободолюбивый дух. Приходится с горечью признать, что воды Арно выплеснули в море вместе с илом былую гордость и достоинство моего народа...
      - Для многих тысяч любящих сердец
      Сияла дивная твоя краса.
      Но, видимо, заснули небеса,
      Забыл о страждущих творец.
      Желаний наших истинный венец,
      Надеждой озари, придай нам новых сил,
      Дабы добиться избавленья!
      - Придет страданиям конец.
      А тот, кто света вас лишил,
      Дрожит от гнусных вожделений,
      Боится кары, счастия не знает.
      Пусть вера вас надеждой окрыляет!
      В знак благодарности за гостеприимство, оказанное мне в дни болезни, и проявленную заботу подарил Роберто Строцци две скульптуры рабов *, которые десятилетия простояли в моей мастерской как неприкаянные.
      * ... подарил Роберто Строцци две скульптуры рабов - Р. Строцци увез обе скульптуры во Францию, где подарил их королю Франциску I, затем они стали собственностью кардинала Ришелье и, наконец, достоянием Лувра.
      Сегодня утром мне доставили из Флоренции двенадцать пар чулок, шесть рубах, куртку на теплой подкладке на случай холодов, два берета, две пары сандалий и домашние шлепанцы. На сей раз Леонардо оказался на высоте, но, думаю, не без помощи дядьев. Настала пора и для меня одеваться приличнее.
      * * *
      Как я ни старался держаться подале от работ по строительству нового собора св. Петра, в прошлом году мне все же пришлось согласиться заменить Антонио да Сангалло на посту главного архитектора. Если бы Пиппи, римский зодчий, был жив *, мне не пришлось бы нынче браниться на стройке, поскольку при дворе именно его прочили на место Сангалло. Здесь считают, что истинный римлянин более подошел бы для руководства строительством крупнейшего христианского храма.
      * Если бы Пиппи, римский зодчий, был жив... - Джулио Романо (1492-1546), прозванный Пиппи, живописец и архитектор, ученик Рафаэля; после смерти учителя закончил росписи в ватиканских залах. Как архитектор работал в Мантуе (дворец Дель Те).
      Думаю, однако, что в подобных рассуждениях меньше всего здравого смысла. Но если бы Пиппи был жив, я с удовольствием уступил бы ему этот пост, ибо за славой не гонюсь, а мнением людей о моем творчестве не дорожу. Я устал и стар, ничто мне не мило, и мое желание - уйти от мира и обрести покой...
      Соблазны мира времени лишили,
      Чтоб с господом побыть наедине.
      И я, забыв о нем, грешил вдвойне
      Настолько страсти душу совратили.
      Жил не в пример другим в безумном ослепленьи.
      Уж поздно каяться и ни к чему признанья.
      Надежды никакой, но велико желанье
      Умерить пыл и самомненье.
      * * *
      Подготовил новый проект собора св. Петра, в котором отбросил все то, чем вдохновлялся Сангалло. Я решил вернуться к идее Браманте и построить храм с центрально-купольным перекрытием *.
      Льву X принадлежит мысль построить собор в форме латинского креста, а Рафаэль отразил эту мысль в посредственном рисунке (работа дилетанта) *; позднее к ней обратился Сангалло, который несколько видоизменил ее, сохранив схему базиликальной формы. Если бы мой предшественник осуществил свой проект с его лабиринтом запутанных переходов в интерьере, тяжелыми декоративными элементами, бесчисленными нишами и выступами на разных уровнях, словно на прибрежных скалах, то получился бы храм, в котором было бы вольготно тискать монахинь и безбоязненно чеканить фальшивые монеты.
      * ...храм с центрально-купольным перекрытием - характерные особенности ренессансной архитектуры нашли отражение и в строительстве церквей; лучшие зодчие старались отойти от традиционной базиликальной (прямоугольной в плане) формы, отдавая предпочтение центрическому плану. Д. Б. Альберти считал, что сама природа стремится к круглой форме, ибо космос представляет собой сферу. Одним из первых примеров постройки круглой в плане является Старая ризница во флорентийской церкви Сан-Лоренцо работы Ф. Брунеллески. Затянувшееся строительство собора св. Петра отразило борьбу различных тенденций в архитектуре. По решению, принятому на вселенском Тридентском соборе (1545-1563), строителям была навязана базиликальная форма.
      * ..работа дилетанта - автор забывает, что за годы пребывания в Риме (1508-1520) Рафаэль плодотворно работал как архитектор. Им построены круглая в плане церковь Сант'Элиджо дейли Орефичи, капелла Киджи в церкви Санта Мария дель Пополо, дворцы Видони-Каффарелли и Бранконио (не сохранился), вилла Мадама.
      Уверен, что нужно еще раз пересмотреть, изменить и, коли необходимо, даже разрушить то, что было возведено ранее, дабы придать гармонию и красоту произведению и в то же время удешевить стоимость его строительства.
      Несмотря на все мои усилия заставить домашних купить новый дом, Леонардо и мой брат Сиджисмондо продолжают жить в старой мышиной норе, где мы расстались, когда я покидал Флоренцию. Желаю только одного - чтобы племянник поскорее обзавелся новым домом; недавно выслал ему для этого деньги и готов выслать еще. Но уж коли он желает оставаться в старом жилище, то хотя бы отделал его заново и расширил за счет прилегающего соседнего строения.
      Мои домашние никак не хотят понять, что пекусь я об их благе, желая, чтобы жили они достойно.
      * * *
      Когда мне не удается заснуть, провожу ночные бдения, корпя над мраморной глыбой, где едва намеченные резцом три фигуры сгрудились над телом Христа. Но это не снятие с креста и не оплакивание Христа. Я задумал воплотить в мраморе свою идею о запредельности, которая манит меня и служит утешением *. И эту мысль и чувства хочу выразить в камне...
      Желая именем твоим идею воплотить,
      О смерти мыслю непрестанно,
      Но смерть и творчество несовместимы.
      Уж коли суждено мне снова жить,
      Служить искусству буду постоянно
      Пути господни неисповедимы.
      Скоро наступит рассвет, тогда я оседлаю коня и отправлюсь по делам, которые ждут меня в разных уголках Рима: от садов дворца Фарнезе до Капитолийского холма и Ватикана . В дневных делах и заботах мысль о Христе меня покидает, а встречи с людьми возвращают к реальности земного бытия.
      * . и служит утешением - речь идет о Пьета, находящейся во флорентийском соборе, которую, как полагают, Микеланджело высекал для собственного надгробия. Работа продвигалась медленно, глыба оказалась неподатливой и с изъянами. Однажды в порыве гнева мастер разбил мраморную группу (Христос, Богоматерь, Мария Магдалина и св. Никодим), отдав обломки своему слуге. В 1561 году изуродованная скульптура стала собственностью флорентийского купца Франческо Бандини, по заказу которого ученик мастера Тиберио Кальканьи восстановил ее. По утверждению Вазари, в образе Никодима Микеланджело изобразил самого себя.
      * .до капитолийского холма и Ватикана - в последние годы жизни Микеланджело активно работал как архитектор; помимо работ в соборе св. Петра, завершил строительство дворца Фарнезе, создавал архитектурный ансамбль на Капитолийском холме, переоборудовал Термы Диоклетиана, работал над другими проектами, в том числе над библиотекой Лауренциана (Флоренция).
      * * *
      Вазари преподнес мне в дар свой труд, в котором даны жизнеописания крупнейших итальянских художников прошлых столетий и живших в нынешнем веке. В конце монументального произведения говорится о последнем оставшемся в живых мастере - Микеланджело Буонарроти. Хотя биограф заявляет, что родился он "под фатальной счастливой звездой", я придерживаюсь иного мнения, ибо вряд ли кому выпадала столь тяжкая доля, которая терзала и преследовала меня всю жизнь (чтобы опровергнуть Вазари, мне пришлось бы затеять длинный разговор, от которого, однако, воздержусь, поскольку "счастье" моей жизни довольно подробно освещено в этих заметках).
      Страницы, которые Вазари посвятил моему творчеству, проникнуты истинной любовью ко мне, но я был бы автору этого труда еще более признателен, если бы он несколько поумерил свой пыл и богатое воображение.
      А между тем объявился еще один биограф, который вознамерился создать труд под названием "Жизнь Микеланджело Буонарроти и прочее". Это Асканио Кондиви *, который, как я полагаю, получил лично от папы Юлия III задание докучать мне вопросами и записывать мои ответы.
      Хотелось бы, чтобы и в искусстве Асканио показал ту же прыть, которую он проявляет, напоминая мне о делах давно прошедших дней, дабы разбередить мне душу и вызвать на разговор. Надо признать, что он осведомлен о многих событиях моей прежней жизни и его можно послушать не без интереса. Он брался за писание картин, ваял статуи, работал над архитектурными проектами, сочинял мадригалы, изучал литературу и, как говорится, всему обучен понемногу. Но до сих пор ему не удалось показать мне ничего стоящего и законченного. Единственное, в чем он мастак, - это рассказывать занимательные истории. А время бежит, и мы уже переступили границу полувека.
      * * *
      Приближающаяся смерть заставляет меня подумать о дальнейшей судьбе моего слуги Урбино *, который живет у меня более двадцати лет. Хочу оставить ему одно из своих поместий и некоторую сумму денег. На днях спросил его:
      * Асканио Кондиви (ок. 1525-1574) - художник, скульптор, литератор, автор "Жизни Микеланджело" (1553).
      * ...моего слуги Урбино - Франческо Амадори, прозванный Урбино, ученик и слуга Микеланджело, работал вместе с мастером 26 лет и умер в 1555 году.
      - Когда помру, что станешь делать?
      - Пойду служить другому, - ответил он с готовностью.
      В одном из своих писем герцог Козимо изъявляет желание назначить меня сенатором, дабы я мог жить во Флоренции. Это предложение настолько далеко от моих подлинных интересов, что считаю излишним распространяться о нем. Скажу лишь, что оно меня немало позабавило. Да будет известно Козимо, что, даже если бы я захотел вернуться в родной город, мне не позволили бы осуществить это дела по строительству собора св. Петра. Вопрос этот решен раз и навсегда, и меня не заставят от него отступиться ни мольбы князей, ни любые другие причины. Прошу лишь об одном - чтобы меня не отвлекали пустяками от дел.
      На днях меня вновь навестил племянник Леонардо. Теперь он одевается таким франтом, словно отец оставил ему баснословное состояние. Посмотреть, как он появляется на людях, - ну прямо прирожденный аристократ. Но я его не корю. Племянник должен с достоинством носить имя Буонарроти, особенно теперь, когда он собирается породниться со знатным флорентийским семейством Ридольфи.
      Уже решено, что Леонардо берет себе в жены из дома Ридольфи юную Кассандру, которая была мне расписана как "добрая, смышленая и скромная". Об этом пишет и мой брат Сиджисмондо. Выбор моего племянника удачен и разумен, и я наконец могу быть спокоен. Решил отметить эту помолвку двумя подарками: тысячу пятьсот золотых дукатов Леонардо и жемчужное ожерелье Кассандре.
      На прошлой недели папа принял в своем рабочем кабинете моего племянника и подарил ему медаль с собственным изображением. По такому случаю мне пришлось сопровождать Леонардо к папе Юлию III.
      К моей превеликой радости, благополучно разрешился и другой вопрос, мучивший меня столько лет. Мой племянник введет свою будущую жену Кассандру в новый дом * трех этажей на улице Гибеллина. Дом красив, просторен, удобен, и в нем даже оборудована потайная лестница. А Гибеллина - одна из центральных, самых широких и современных улиц Флоренции.
      * ...в новый дом - дом на улице Гибеллина № 70 был приобретен для племянника Леонардо ди Буонаррото Симони (1519-1599). В 1858 году дом был подарен Флоренции последним представителем рода, Козимо Буонарроти. Теперь здесь размещен музей "Дом Буонарроти".
      * * *
      В последнее время мне не раз приходила мысль пополнить эти записки некоторыми сведениями о первых годах моей жизни. Однако в силу разных причин все никак не мог собраться. Ныне чувствую, что настала пора взяться за перо и осуществить свое намерение.
      Многие биографы, включая Паоло Джовио, сделали из моего детства целую легенду. С первых же страниц этих сочинений я предстаю этаким избранником, чуть ли не богом ниспосланным... А посему весьма полезно привести некоторые сведения о моем детстве, дабы, не мудрствуя лукаво, поведать правду и развеять всякие небылицы. И да помогут мне в этом память и некоторые бумаги, которые мне удалось найти в отцовском архиве в 1534 году, когда я покидал Флоренцию.
      В одной из таких бумаг, собственноручно написанных моим отцом, а посему любовно хранимых мной как дорогие сердцу реликвии, говорится: "Пишу, что сегодня утром, в понедельник 6 марта 1475 года, у меня родился сын, коему дал имя Микеланджело. Родился он в Капрезе, где я состою подеста" *.
      Когда мои родители обосновались во Флоренции, меня поручили заботам кормилицы и моей бабки Лессандры, жившей неподалеку, в Сеттиньяно. В ту пору здесь еще было немало карьеров добротного мрамора и каменотесы были в почете. Единственным моим тогдашним развлечением было любование горами вокруг Сеттиньяно, и первые годы детства прошли однообразно и спокойно.
      Но настал день, когда отец решил, что пора меня обучать грамоте, дабы со временем из меня вышел судья или нотариус. И в этом отец не был оригинален, ибо такова была давняя традиция в нашем роду. Сам он был нотариусом. Не смея прекословить родительской воле, я расстался с горами в Сеттиньяно и начал посещать флорентийскую школу грамматика Франческо да Урбино.
      Вопреки тому что рассказывают мои биографы, учился я прилежно и с охотой. Интерес к учебе и учителю я утратил, когда, овладев азами науки, понял, что могу самостоятельно заниматься далее. Мне тогда минуло двенадцать, и уроки стали для меня сущей пыткой. Скучая, я рисовал в школьных тетрадях портреты своих однокашников и самого учителя. А тот, не понимая причины происшедшей во мне перемены, вынужден был частенько отчитывать меня за нерадение и баловство.
      Вскоре я начал вытворять несусветное, и учитель взмолился, прося отца поскорее забрать меня из школы. Мой родитель попытался было отговорить его, но тот был непреклонен. С того дня я познал, что такое суровая отцовская рука.
      Среди церквей, рассеянных по всей Флоренции, пожалуй, ни одна не приобщила к искусству столько молодых людей в ту далекую пору, как капелла Бранкаччи в Санта Мария дель Кармине *. Я тоже мальчишкой наведывался туда чаще, чем куда-либо. Едва улучив свободную минуту от занятий в школе грамматика Франческо, мчался туда, где познакомился с талантливым юношей Граначчи. Он заинтересовался моими рисунками и показал их художникам из мастерской Гирландайо. Вскоре мои работы попали в руки знакомых отца и других людей, и обо мне заговорили как об очень одаренном ребенке. Вот тогда-то сам Гирландайо решил переговорить с моим отцом и в конце концов убедил его отдать меня в ученье. В ту пору мне было тринадцать лет.
      * Подеста - глава средневековой коммуны, избираемый сроком на 1-2 года, но не из местных жителей.
      * ...капелла Бранкаччи в Санта Мария дель Кармине - расписанная фресками Мазаччо в 1426-1427 гг. ("Изгнание из рая", "Чудо со статиром", "Св. Петр исцеляет больных своей тенью" и др.), стала подлинной школой для нескольких поколений флорентийских художников.
      Мой родитель (имевший обыкновение записывать все события, касающиеся моей жизни) скрепя сердце позволил мне пойти на ученье в мастерскую Доменико Бигорди, прозванного Гирландайо, и среди хранимых мной бумаг записал следующее: "Пишу, что сегодня, 1 апреля 1488 года, я, Лодовико, сын Леонардо Буонарроти, отдал на ученье моего сына Микеланджело Доменико и Давиду Бигорди на три года на таких условиях: в течение означенного времени Микеланджело должен оставаться в оной мастерской и делать все, что ему повелят".
      Годы ученичества, проведенные в мастерской Доменико Гирландайо, были полны горечи, ибо держался я независимо и не выказывал ни малейшего интереса к наставлениям мастеров. Поначалу я попал туда против воли отца, а оставался в мастерской против собственного желания. Не выдержав установленного для меня срока ученичества, спустя два года я покинул старого мастера и его уроки. Это, пожалуй, был единственный случай, когда мы с отцом были заодно. А пока я прерву этот рассказ, чтобы вернуться к нему в более удобный момент.
      * * *
      Дельцы, поставщики, распорядители работ на строительстве собора св. Петра - все до единого желали, чтобы я не встревал в дела, касающиеся стоимости и качества поставляемых материалов, а также оплаты рабочих, хотя именно в этих расходах следовало навести порядок и добиться точности, дабы они чрезмерно не раздули стоимость всей стройки.
      Третьего дня главный попечитель строительства заявил мне:
      - Предоставьте, мастер, нам самим заниматься этими делами. У вас и без того забот хватает. К чему вам терять драгоценное время на управляющих и проверять их действия? Роясь в счетах и цифрах, вы рискуете запачкать себе руки.
      - А я здесь для того, достопочтенные синьоры, чтобы следить и за чистотой ваших рук, - отрезал я ему в ответ. - За меня не беспокойтесь, ибо моя совесть чиста. Но знайте, что я и впредь буду требовать от вас рачительного расходования средств!
      Хочу ныне закончить начатый разговор о моем детстве, добавив лишь несколько слов к сказанному. Уйдя из мастерской Доменико Гирландайо, я стал посещать школу ваяния в садах Сан-Марко, где Лоренцо Великолепный решил собрать одаренных молодых людей, имеющих склонность к искусству. Там я смог вплотную заняться скульптурой, там меня заметил Лоренцо, с которым я не расставался вплоть до его кончины. Эти годы, с 1490 по 1492, я считаю самыми счастливыми в жизни. Именно тогда я столкнулся с искусством греков и познакомился со многими талантливыми и знающими людьми, которым многим обязан...
      С высокой кручи гордого утеса,
      Где голый камень окружил меня,
      Я вниз сошел и там раскрыл себя,
      Помимо воли став каменотесом.
      * * *
      Давно я не заглядывал в эти записки. И ныне меня заставляют к ним обратиться неприязнь и лицемерие всех тех, кто толчется на строительных площадках собора св. Петра и кого следовало бы выдворить оттуда.
      Когда меня назначили главным архитектором собора св. Петра и поручили руководство всеми работами, бывшие дружки и приближенные Сангалло приняли меня вполне терпимо, а иногда даже выказывали дружеское расположение. Но вскоре я понял, насколько лживо и лицемерно их ко мне отношение. Нанни ди Баччо и другие архитекторы, следящие за ходом работ, встретили меня с милой улыбкой, за которой скрывалась злобная зависть и надежда, что я скоро помру.
      Кстати сказать, я и в ту пору был стар, а посему их надежда (а вернее, желание) была более чем обоснованна. Но годы шли, а я продолжал здравствовать и руководить ими. Тогда эти жалкие людишки, видя, что расчеты их не оправдались, стали вредить мне, поносить меня и клеветать. Они кричали повсюду, что я занимаюсь расточительством казенных денег, из-за зависти разрушаю то, что сооружено Сангалло, своевольничаю и тому подобное.
      Они подняли такой переполох, что была назначена комиссия по расследованию, которую возглавил ныне покойный папа Юлий III, a главным обвиняемым был я. Но я сумел достойно себя защитить, доказав без лишних слов, что противники мои действовали по злому умыслу и занимались наговором, будучи никчемными в делах.
      В ходе расследования подлые интриганы потерпели поражение, но не смирились с ним. Они вновь предприняли попытку избавиться от меня, но уже иным способом. С их легкой руки при дворе и на стройке стали распространяться слухи, что я-де совсем одряхлел и выжил из ума, а посему меня опасно оставлять на посту главного архитектора. Но на этот раз никто не придал серьезного значения новым уловкам моих недругов.
      Вся эта мерзкая история еще жива в памяти. Знаю, что канальи содрогаются при одном упоминании моего имени. Но как бы они ни злобствовали, я должен бороться и довести строительство до конца, ибо считаю это своим священным долгом перед богом и христианством...