Все его оплакивают: ученики, подмастерья, друзья, знакомые. По нем убивается и папа Лев X. Все без него осиротели, а главное - овдовели. Повсюду овдовевшие лица.
      В прошлом году, когда при дворе французского короля скончался Леонардо да Винчи, Флоренция не испытывала такого горя, как ныне. Я бы сказал, что Леонардо оставил нас тихо и незаметно. Лишь монахи отслужили по нему тризну в монастыре Санта Мария Новелла, и это было единственное достопамятное событие. Но Леонардо слыл "фантазером", а Рафаэль был не только "положительным", но и "мудрым". Известно, что ныне фантазеры не в почете, и их, скорее, принимают за безумцев. Очень часто им не сопутствует добрая молва.
      О себе могу лишь сказать, что время у меня уходит на приведение в порядок счетов, больших и малых, которые подлежат оплате за произведенные в каменоломнях работы. Стараюсь также, как могу, ублажить или по крайней мере утихомирить всех тех, кого нанял в свое время для работ по возведению фасада Сан-Лоренцо. О скульптуре или живописи никто пока со мной не заговаривает, а я вернулся к поэзии.
      Как никогда, светла моя душа
      С тех пор, как уязвлен тобой.
      Так грубый камень блещет красотой,
      Когда его коснется мастера рука.
      Простой рисунок иль строка пером
      Ценней листа бумаги белоснежной.
      Хоть жизнь и далеко не безмятежна,
      Несу свой крест, не сожалея ни о чем.
      Тобой, как талисманом, защищен,
      Уверенно иду, вперед смотря,
      Препятствия сметая на пути.
      Огонь и воды - все мне нипочем.
      Любовь способна исцелить слепца,
      Мне силы яда не страшны.
      Апрель 1520 года.
      Часть шестая
      Флоренция, сентябрь 1520 года.
      После любой бури наступает затишье. Наступило оно и для меня. Тружусь теперь на тех же господ, что поручили мне когда-то работу над фасадом Сан-Лоренцо, а потом сами же отстранили меня от нее. На сей раз речь идет о сооружении часовни с надгробиями для Лоренцо Великолепного и его брата Джулиано, а также для двух других отпрысков семейства Медичи: Джулиано, герцога Немурского, и Лоренцо, герцога Урбинского. Кроме того, сдается мне, что кардинал Джулио, двоюродный брат папы Льва X, хотел бы поручить мне строительство библиотеки. Пока же у меня сложилось впечатление, что представленные рисунки для надгробий не очень пришлись по вкусу кардиналу Медичи.
      В библиотеке, которую тоже намереваются соорудить в Сан-Лоренцо, будут размещены книги, принадлежавшие Лоренцо Великолепному и его родственникам, а также перешедшие в собственность семьи Медичи от разных придворных и других известных книголюбов.
      Часовня и библиотека - два ответственных, как принято ныне говорить, поручения, которые потребуют значительных усилий, ибо мне впервые придется иметь дело с архитектурой. Но о контрактах на предстоящие работы пока разговора не было. Все еще очень неопределенно, как, впрочем, расплывчаты и сами предложения кардинала Джулио. Тем временем продолжаю не спеша работать над эскизами, пребывая в ожидании. Не хочется особенно распаляться, как это было с фасадом Сан-Лоренцо, поскольку хорошо знаю, кто такие Медичи.
      К тому же я лишен теперь возможности предпринимать что-либо серьезное и окончательно давать обещания кардиналу Джулио, ибо здоровье мое никуда. Дошел до того, что, проработав день, дня три вынужден отдыхать. Врачи заверяют, что со временем поправлюсь, но верится с трудом. Словом, обрел привычки старика. То, что еще вчера удавалось с такой легкостью, ныне требует неимоверных усилий.
      Вдобавок ко всему должен постоянно помнить о контракте с Делла Ровере, связывающем меня по рукам. Правда, вчера Баччо д'Аньоло сказал мне, что Медичи не хотели бы, чтобы моя работа над гробницей папе Юлию была завершена. Подивившись такому сообщению, я поинтересовался причиной их нежелания. И вот что ответил мне Баччо:
      - Медичи могут ладить только с теми, кто стоит ниже их. Они ревностно относятся ко всем, кто слишком поднимает голову. Став обладателями такого творения, Делла Ровере могли бы возгордиться и обрести больший вес.
      - Но ведь гробница значительно сокращена в размерах!
      - И все же она величественно выглядит в рисунке на картоне, а это Медичи не по душе, - ответил Баччо.
      - Стало быть, и ты согласен с теми, кто утверждает, будто, поручив мне работу над фасадом Сан-Лоренцо, Медичи тем самым хотели отвлечь меня от заказа для Делла Ровере?
      - Я родился не сегодня и не вчера. Эта мысль давно уже ко мне пришла, ответил Баччо без раздумий.
      - Ты считаешь, что вся эта затея с фасадом Сан-Лоренцо была лишь хитрой уловкой со стороны Медичи?
      - Вне всякого сомнения. И как можно теперь видеть, она им вполне удалась.
      Сам я пока не очень верю этим разговорам о коварстве Медичи. К тому же, если бы они были верны, я не должен был бы заниматься гробницей папы Юлия, хотя вновь приступил к работе над ней.
      * * *
      С апреля Бастьяно Лучани донимает меня письмами, в которых просит замолвить за него слово перед папой. Ему хотелось бы получить заказ на роспись фресками зала Константина в Ватикане. Говорят, что того же домогаются ученики Рафаэля, предлагающие расписать зал маслом. Поскольку мои послания не дали желанного результата, Бастьяно предлагает теперь мне самому взяться за эту роспись, лишь бы заказ не попал в руки учеников Рафаэля.
      Свою идею он излагает весьма странно: "Мне сказали под большим секретом, что папе пришлась не по вкусу работа учеников Рафаэля. Положа руку на сердце, скажу, что такое дело не под силу молодым. Оно достойно только такого мастера, как вы. Не удивляйтесь, что ранее не сказал вам об этом..." Затем он продолжает: "Это могло бы стать самым великим и прекрасным живописным творением, которое можно вообразить. Такой заказ принес бы вам величайшую славу и богатство. Теперь вы хозяин положения, и все зависит от вас".
      Бастьяно наивен, и его хитрость шита белыми нитками. Он сулит мне златые горы и славу, а это меня меньше всего привлекает. В конце того же письма, сообщая, что ему не удалось раздобыть денег, Бастьяно комично заявляет: "Убежден, что, если бы деньги мне понадобились для какой-нибудь шлюхи, мне тут же бы их предоставили. А чтобы достойно выдать сестру замуж, обращайся хоть к самому дьяволу!" Вижу, что о деньгах вновь придется побеспокоиться мне, "ради самого Христа", как пишет мой друг.
      Думаю, что вряд ли обращусь вновь к Медичи с просьбой поручить роспись зала Константина Бастьяно. Это было бы напрасной тратой времени. Мне известно, с какой благосклонностью папа относится к ученикам Рафаэля и вряд ли им откажет, тем более что работа была начата их учителем. Когда решусь наконец ответить венецианцу, не премину указать ему на этот немаловажный факт. Надеюсь, ему тогда станет ясна подлинная суть дела. Что же касается его предложения мне самому взяться за роспись, пусть Бастьяно раз и навсегда выкинет эту мысль из головы и никогда более мне о ней не напоминает.
      * * *
      В садах Оричеллари часто собираются флорентийские мудрецы, любящие и ценящие свободу гораздо сильнее, нежели полагают нынешние правители Флоренции. В этих садах, а вернее, рассаднике свободолюбивых настроений, куда я частенько захаживаю, вчера разгорелась оживленная беседа об избрании нового папы и значении этого события для дальнейшего хода военных действий между французами и испанцами. Мы все пришли к единому мнению, что Флоренция в состоянии вернуть утраченные республиканские свободы лишь в том случае, если на предстоящем конклаве будет отвергнута кандидатура кардинала Джулио Медичи и новым избранником станет Содерини, который благосклонно относится к восстановлению республиканского правления во Флоренции. Кроме того, необходимо, чтобы Ватикан изменил свою политику и стал на сторону Франции (некоторые шутники утверждают, что папа Лев X умер от радости, узнав о поражении французов под Миланом).
      Теперь кардинал Джулио, которому хорошо известны чувства флорентийцев и настроения общества, устраивающего сборища в садах Оричеллари, всячески старается укрепить свои позиции, заметно пошатнувшиеся после смерти папы, его двоюродного брата. Он обещает восстановить во Флоренции Большой совет и другие органы республиканского правления, распущенные Медичи в 1512 году. Этим ловким шагом хитрому кардиналу хотелось бы разом убить двух зайцев: выбить почву из-под ног у своего соперника Содерини и завоевать симпатии среди плакальщиков, бешеных и флорентийских вольнодумцев и мудрецов.
      Он уже сделал красивый жест, освободив политических заключенных. А совсем недавно по городу пронесся слух о предстоящем провозглашении новой конституции. Все это значительно упрочило позиции кардинала Джулио и еще более усыпило народ относительно истинных намерений Медичи, выступающих ныне эдакими ревнителями законности. Пока кардинал Джулио призывает флорентийцев набраться терпения, заверяя их, что обещанные реформы будут осуществлены, как только прекратится война на севере Италии. Медичи, чье семейство насчитывает теперь одного кардинала и двух-трех юных бастардов, хотели бы обставить с помпой принятие новой конституции...
      Сегодня у меня дома на улице Моцца побывал Баттиста Делла Палла. Как обычно, разговор зашел о последних политических событиях и некоторых произведениях искусства, которые мой друг хотел бы приобрести в наших краях для отправки во Францию. Баттиста неизменно считает, что Флоренция может добиться свободы лишь в том случае, если изгонит Медичи из их дворца на улице Лярга - "логова, в котором окопались все эти стервятники и тираны".
      Мой друг всегда был заядлым республиканцем. Когда же я заметил, что он несколько перебарщивает, мои слова настолько его разгневали, что он чуть было не хлопнул дверью. Немного поостыв, он сказал мне в ответ:
      - Вам бы следовало проявлять большую решительность и последовательность в убеждениях. Для дела республики куда более опасно приуменьшить вину ее врагов, нежели впасть в преувеличение, разоблачая их.
      Признаюсь, что в этих его словах есть доля правды.
      * * *
      Пьетро Урбино, направленный мной в Рим для завершения работы над статуей Христа с крестом, которая осталась незаконченной в моей римской мастерской на Вороньей бойне, кажется, не справился с моим поручением. В некоторых местах, мне рассказывают, он настолько попортил скульптуру, что моя рука почти неузнаваема. Коли это так, значит, Пьетро пренебрег всеми моими наставлениями.
      Вопреки моим советам молодой человек пустился в Риме в разгульную жизнь. Говорят, вечерами он шляется по римским кабакам, транжирит мои деньги и даже не гнушается гулящими девками. Стоило немного ослабить узду, как он тут же вырвался на свободу.
      Нынешние времена мало благоприятствуют занятиям искусством, а тем более делам, связанным со строительством. Кардинал Джулио настолько погружен в серьезные политические дела, что не в состоянии дать окончательное распоряжение приступить к работам в церкви Сан-Лоренцо, где мне надлежит соорудить новую часовню для надгробий Лоренцо и Джулиано Медичи, а также построить библиотеку. Вполне понятно, почему кардиналу сейчас не до меня. И все же он не должен слишком злоупотреблять моим терпением. В конце концов, мог бы откровенно сказать: "Оставим до лучших времен разговор о работах в Сан-Лоренцо". Я не чувствовал бы тогда себя связанным словом и не строил бы никаких иллюзий на сей счет.
      Насколько я могу понять, за всеми словесными вывертами кардинала Джулио и его родственников в связи с предстоящими работами кроется их давнее ко мне недоверие. Оно еще более возросло во времена эпопеи с фасадом Сан-Лоренцо, столь плачевно завершившейся. В глазах кардинала я был единственным виновником провала, а отсюда мораль: особенно доверять мне нельзя.
      Но есть еще одна проблема, а именно гробница папы Юлия. Поэтому меня следует держать хотя бы наполовину связанным обязательством по намеченным работам в Сан-Лоренцо, чтобы тем самым отвлечь от заказа семейства Делла Ровере. Февраль 1522 года.
      * * *
      Как я и предполагал, Делла Ровере, которым не терпится, чтобы работа над гробницей Юлия II была завершена, обратились за содействием к вновь избранному папе (фламандцу по происхождению). Теперь у них в руках подписанный папой документ, что ставит меня в весьма затруднительное положение. Согласно папскому предписанию, если я не удовлетворю желание наследников папы Юлия, то рискую предстать перед судом.
      Думаю, что уж теперь-то кардиналу Джулио придется либо смириться с тем, что я буду работать на Делла Ровере, либо избавить меня от их угроз, коли он действительно желает, чтобы я соорудил часовню с надгробиями в Сан-Лоренцо. Неужели он полагает, что я буду работать на него и испытывать постоянно страх, что вот-вот надо мной разразится гром? Не хочу усугублять положение и лучше обожду, пока все образуется.
      Новый папа Адриан VI не питает симпатии к Медичи, а особенно к кардиналу Джулио, который до созыва конклава и во время его пытался всячески воспрепятствовать его избранию. По характеру и складу ума этот папа являет собой прямую противоположность своему предшественнику. Он нашел опустошенной казну Ватикана из-за чрезмерной щедрости папы Льва X. Когда-то беспечный, праздный двор теперь утратил свою веселость и заметно поредел. В Ватикане началось время поста и воздержания. По приказу папы ведется строжайшая экономия, заметная на всем. Заброшены работы по строительству нового собора св. Петра, которые служили кормушкой для половины римлян. Говорят, что с восшествием на престол Адриана VI началась новая эпоха в Риме. Его уже прозвали папой-скрягой.
      Понятно, почему кардинал Делла Ровере сразу же добился своего, обратившись к Адриану VI. Но теперь дело с гробницей папы Юлия начинает обретать для меня серьезный оборот. Я утратил тот минимум спокойствия, которым располагал до последнего времени.
      Если бы я не дал себе слово записывать факты из моей жизни, то давно бы уже забросил эти записки. Обращаюсь к ним очень редко. Такое ощущение, что мне нечего более сказать о себе. Все опостылело, и увлечения прошлых лет покинули меня. Рим и Флоренция, а вместе с ними и мир настолько, кажется, обедняли, что не вызывают во мне никакого интереса. Меня охватывает чувство тоски, а сам я выдохся...
      Живу грехом, погибелью живу.
      Добро от неба, зло в моих страстях.
      Утратив волю, весь погряз в грехах.
      Себе я боле не принадлежу.
      Так для чего же я родился и живу,
      Коль смертна плоть, свобода в услуженьи,
      А жизнь одни страданья и лишенья?
      * * *
      Волнения, начавшиеся во Флоренции в связи с заговором против Медичи, улеглись. Заговорщики были вовремя разоблачены и посажены в казематы Барджелло. Кардинал Содерини, который, по всей видимости, был зачинщиком заговора, отправлен за решетку в замок св. Ангела. Приветствуемый толпой, Джулио Медичи вернулся в Рим и занял освободившееся место крамольного прелата в Ватикане. Действовал он очень решительно, сумев отвести от себя серьезный удар. Теперь его власть еще более укрепилась, а во Флоренции ожидают принятия жестких мер, которые сведут на нет и без того уже куцые свободы. Более мне нечего добавить к сказанному о неудавшемся заговоре.
      Вечно у меня перед глазами эти статуи в зачаточном состоянии, которые нагоняют тоску и вызывают раздражение. Они все еще скованы объятиями мрамора. Давно я начинал этих рабов, во время кратковременных передышек, когда, не успев оправиться от одного удара, приходилось сносить другой. Годами эти статуи преследуют меня, словно тени. Боже, как я устал работать в постоянной спешке, то и дело прерывать начатое из-за превратностей судьбы, так и не создав еще ничего путного и стоящего. Такое ощущение, что эти рабы хотят навеки остаться замурованными в мрамор...
      Каков бы ни был замысел у лучшего творца,
      Его в избытке мрамор заключает.
      И мысль любая в камне оживает,
      Коли послушна разуму рука.
      От зла бегу, к добру стремлюсь в томленьи.
      Оно в тебе, любовь, высокая и неземная.
      Творить не в силах, в гневе пребывая,
      Искусству чужды низкие стремленья.
      * * *
      Много воды утекло со дня моей последней записи, и лишь некоторое продвижение в работе над гробницей Юлия II не позволяет мне считать, что время прошло бесцельно. И если бы в прошедшие месяцы меня потянуло к этим запискам, было бы о чем рассказать. Прежде всего о моем отце и всем нашем семействе. Но оставим их в покое. Я решил взяться за перо, чтобы поведать совсем о другом.
      Кардинал Джулио Медичи избран новым папой. Престарелый Адриан VI правил не более года. Теперь нетерпеливые Делла Ровере с их угрозами мне более не страшны. Уверен, что Климент VII поумерит их пыл, а то и вовсе заставит умолкнуть.
      Во Флоренции весть об избрании папой кардинала Джулио Медичи вызвала ликование народа, этой послушной жертвы любых политических махинаций. Но как правило, восторги толпы недолговечны. Не понимаю, как можно радоваться избранию одного из Медичи. Теперь это семейство, по существу, прибрало к рукам всю центральную Италию, как во времена папы Льва X.
      Флорентийские вольнодумцы без особой радости восприняли весть о новом избраннике Ватикана. Да и я не больно-то радуюсь, хотя и смогу извлечь для себя некую пользу из этого избрания.
      Не скрою, что многое мог бы высказать Клименту VII. Старые болячки не зажили, да и новых хватает. Я бы ему напомнил о возне с предстоящими работами в Сан-Лоренцо, каменоломнях, добытом потом и кровью мраморе, расходах, которые мне пришлось понести из собственного кармана, и прочем. Но прежде всего хочется, чтобы он мне доверял.
      С Медичи любое дело затягивается до бесконечности. Эти господа прекрасные мастера по части волокиты. Но теперь нужно добиться во что бы то ни стало, чтобы папа дал окончательное распоряжение и я смог бы приступить к сооружению часовни в Сан-Лоренцо. Предстоит возвести потолочный свод, соорудить световой фонарь и выполнить ряд других, не менее трудоемких работ. А затем уж смогу подумать о скульптурах, которыми намереваюсь украсить надгробия Джулиано и Лоренцо Медичи. Но чтобы выполнить все это, понадобятся не только распоряжения, но и рабочие, а стало быть, и деньги.
      На днях собираюсь написать Клименту VII. Пусть побеспокоится обо всем этом. Я уже заждался, и мне нужно иметь свободные руки, чтобы действовать по собственному разумению. Но нового провала не переживу. Ноябрь 1523 года.
      * * *
      Передо мной две глыбы превосходного мрамора, из коих вскоре начну высекать фигуры Джулиано и Лоренцо. Когда скульптуры будут готовы, они, безусловно, вызовут разочарование тех, кто рассчитывает увидеть изображение двух отпрысков семьи Медичи. Нет, я намерен изваять нечто отличное от обычного портретного изображения. Хочу создать образ двух новых людей, порожденных не только нашим временем, но и моим собственным художественным видением. Какой прок понапрасну изводить мрамор, дабы заслужить дешевую похвалу? Добиться портретного сходства при желании могла бы даже моя стряпуха Анджела...
      Усопшим слава как венец.
      Но к ней уж нечего добавить
      Иль убавить - они мертвы.
      Деяньям их пришел конец.
      Статуи Джулиано и Лоренцо, которые помещу в нишах над надгробиями, по замыслу сходны с моими набросками шести сидящих персонажей для усыпальницы Юлия II. Из шести намеченных скульптур удалось изваять одного лишь Моисея, который все еще стоит в моей римской мастерской на Вороньей бойне.
      Чувствую, что уже превзошел Моисея. И хотя в часовне Медичи помещу также две сидящие фигуры, однако выражать они будут иные чувства, иной замысел и, я бы даже сказал, иные художественные задачи. Я всегда считал и считаю, что искусство - это постоянная эволюция форм и принципов, а посему не терплю никаких повторов.
      Какое бы то ни было портретное сходство с усопшими членами семейства Медичи исключено. Хочу изваять статуи, в которых движение будет передаваться спокойствием позы, словно застывшей в воздухе. Вырастая из пустоты, жесты как бы лишат мрамор его материальной сути, и все выразительные возможности сконцентрируются на внутренней жизни героев. В этом будет основное отличие от скульптуры Моисея, где движение выражено открыто даже во взгляде. Надеюсь показать двух сильных молодых людей, преисполненных величавого спокойствия, как и Давид. Нет, я вовсе не собираюсь возвращаться к моему творению на площади Синьории. Мое намерение - установить с ним идейное и духовное родство, ибо чувствую, что Давид мне значительно ближе, чем Моисей.
      Тем временем Джованни Фаттуччи * сообщает из Рима о желании папы, чтобы я собственноручно подготовил рисунки будущей библиотеки. Но пока даже толком не знаю, где мне предстоит ее сооружать.
      * Фаттуччи, Джованни Франческо - священник флорентийского собора, с которым Микеланджело поддерживал дружеские отношения.
      Как напоминает Фаттуччи, папа, мол, уже оповестил меня о предстоящей работе через своего посыльного Стефано. Но мог ли я целиком полагаться на его слова? Разве так поступают, давая столь важное поручение? Считаю совершенно недопустимым со стороны Медичи подобное легкомыслие. Да и сам папа, еще в бытность свою кардиналом, говорил со мной о будущей библиотеке в самых общих выражениях.
      Не удивлюсь, если вдруг ко мне заявится какой-нибудь батрак и объявит, что папа через Фаттуччи повелел мне снова браться за работу над фасадом Сан-Лоренцо. Такая беззаботная легкость на все способна, и даже на несбыточные мечтания...
      В той легкости изменчивой сокрыт
      Источник жалости, откуда мои беды.
      * * *
      Вчера вечером, дабы развеять привычную тоску, принял приглашение отужинать с несколькими друзьями в трактире. Как обычно бывает в таких случаях, говорили обо всем: последних флорентийских новостях, женщинах, искусстве... Вечер удался на славу. Один из друзей принялся декламировать такие веселые стихи, что хохотали даже за соседними столами. Другой имел неосторожность прочесть стихи любовного содержания. Его тут же стали допытывать, кому они посвящены, но он, покраснев, так растерялся, что ничего путного не мог ответить. По-видимому, его стихи были обращены к какой-нибудь нашей общей знакомой. Но этот забавный инцидент заставил меня не вынимать из кармана листок со стихами, которые на днях сочинил, вдохновившись прелестными девичьими очами. Стихи кончаются так:
      Кто страстью к ним не загорался,
      Тот не родился - обделил его творец.
      Такой на белом свете не жилец.
      Кто пылких чувств всегда боялся
      И в очи девы не влюблялся,
      Тот прозябает, как мертвец.
      Что бы подумал обо мне, прочитав такие стихи, папа Климент VII, который как-то предложил мне вступить в монашеский орден францисканцев *?
      Возвращаясь к моим друзьям, хочу отметить, что самым занимательным собеседником оказался капитан Куйо. Он говорил о живописи настолько интересно, что всех заставил себя слушать.
      Под конец веселой застолицы настал черед анекдотов Браччолини *, которые все еще в ходу и известны при любом дворе Италии. Кто-то из друзей с книгой в руке зачитал несколько его веселых историй. Особый интерес вызвал случай с проповедником, который возбудил желание у несведущих, и остроумный ответ одной женщины. Однако никто из нас, повторяю, никто не почувствовал себя задетым за живое двумя последними анекдотами Браччолини. Когда спросили мое мнение на сей счет и поинтересовались, как я веду себя с женщинами в постели, я вполне искренне ответил, что моя постель не знает женщин.
      * ... предложил вступить в монашеский орден францисканцев - известно, что папа Климент VII решил выделить Микеланджело незначительную пенсию в размере 15 дукатов в месяц при условии принятия художником монашеского сана.
      * Браччолини, Поджо (1380-1459) - флорентийский писатель, гуманист, дипломат. Путешествуя по Европе, обнаружил немало классических текстов, в том числе две речи Цицерона. Обрел известность своим сборником анекдотов и коротких историй антиклерикального характера.
      - Это в ваши-то годы? - удивился капитан Куйо.
      - Да, в мои годы, - ответил я.
      - Тогда вы просто не раскусили еще наших прелестных женщин, - вновь сказал капитан.
      - Петрарка забыл женщин в сорок лет, о чем даже написал, - заметил я. А Леонардо отошел от них еще раньше, когда "мерзкие желания", как он сам говорил, перестали его донимать.
      Наш разговор обретал все более скабрезный оборот, но именно я положил ему конец, когда все друзья ждали, что вот-вот с моих уст сорвется пикантное откровение.
      Все они измеряют обычной меркой страсть мужчины к женщине, понимая любовь как некую мешанину чувств, плотского обладания и звериной похоти. Они не в состоянии представить нечто иное, ибо глубоко уверены, что существует одна-единственная форма любви, проявляющаяся в плотском вожделении, которое всем свойственно.
      Если бы мои друзья, с которыми я вчера ужинал, узнали в страстях, будоражащих мою плоть и душу, у них вытянулись бы от удивления физиономии. Но эти страсти возбуждают мое творческое воображение и, как искра, распаляют во мне желание воплотить идеал красоты, который меня преследует.
      Работая над изваяниями в часовне Сан-Лоренцо, я исступленно бьюсь над воплощением такой красоты. Искусство для меня - это не только высшее призвание, это и любовь, светлая, возвышенная, прекрасная... Такая любовь доступна не всем.
      Несется дней безумных хоровод,
      А с ним и жизнь становится короче.
      Но пламя страсти утихать не хочет
      Придется чашу бед до дна испить.
      Нет, небо мне на помощь не придет,
      Ничто меня не сможет исцелить,
      А жажду невозможно утолить.
      За тот огонь, что камень расплавляет
      И пламенем горит в душе,
      Я должен лишь любовь благодарить.
      Она мне сердце разъедает
      Его не уберечь в огне,
      Но даже смерть в усладу мне.
      Уж лучше в одночасье умереть,
      Чем безответно на костре гореть.
      * * *
      Сегодня, 18 октября 1524 года, направил работающего со мной Антонио Мини с письмом к Джованни Спина *, которого прошу сообщить, удалось ли ему добиться какого-нибудь решения относительно пособия за работы в часовне Медичи. Восемь месяцев назад я сам отказался от него по причинам, о которых не хочу здесь распространяться. Теперь же вынужден добиваться его, ибо постоянная нужда создает мне неимоверные трудности, мешая работать так, как хотелось бы.
      * Джованни Спина - представитель банкира Я. Сальвиати, осуществлявший финансовый контроль за работами в Сан-Лоренцо.
      Прав был Леонардо Селлайо, сказав однажды, что, отказываясь от пособия, я тем самым врежу самому себе. То же самое говорили Фаттуччи и Спина. Не вняв их советам в свое время, ныне вынужден просить у них то, от чего сам же отказался. А ведь как они упрашивали не противиться и принять то, что мне полагалось по праву, да и до сих пор полагается.
      Кроме себя, корить некого. Своим отказом сам выставил себя на посмешище и к тому же оказался без гроша в кармане. Но кто тогда мог понять истинную причину моего отказа? А все дело в том, что в ту пору я не чувствовал себя вправе приниматься за дело, получив деньги и не завершив другую работу (гробницу папы Юлия II), которую не раз прерывал из-за обязательств перед теми же Медичи.
      Боже, как хотелось бы, чтобы ни в чем меня не подозревали, не играли бы на моей совести и не осуждали. Пусть мне предоставят не только пособие, выделенное Климентом VII, но и вернут дом на площади Сан-Лоренцо, из которого я по глупости выехал.
      Хотел было отправиться в сады Оричеллари, но уже начало смеркаться, и лучше оставаться дома. Со времени неудавшегося заговора против Медичи прежние сборища стали менее многочисленными. Многим до сих пор памятны гонения и расправа над инакомыслящими, и люди предпочитают отсиживаться по домам. К тому же сады Оричеллари кишмя кишат агентами кардинала Кортона, который временно заправляет всеми делами во Флоренции, прежде чем бразды правления будут переданы Алессандро или Ипполито Медичи, когда они подрастут.
      Город продолжает жить тревожным ожиданием. Люди боятся собираться в общественных местах. Если верить слухам, то худшие времена не за горами, что подтверждается чрезвычайными мерами "безопасности", введенными Синьорией, целиком послушной воле Медичи.
      Кое-кто старается подбить моих работников не повиноваться и даже сманивает их на сторону. Им внушают мысль, что я их заставляю непомерно работать и не доплачиваю. Говорится немало и другой чепухи.
      Боюсь, как бы не повторилась история с каменотесами в Пьетрасанта со всеми ее неприятными последствиями. На сей раз буду глядеть в оба. Уже прогнал одного болтуна, дабы другим было неповадно.
      Вновь написал Джованни Фаттуччи, который находится в Риме, где по моему поручению и от имени папы он ведет переговоры с послом герцога Урбинского относительно дальнейших работ над гробницей папе Юлию II. В который уже раз прошу его немедленно вернуться, ибо в Риме началась эпидемия чумы. Никак он не хочет меня послушать. Не хватает только, чтобы он заболел там из-за меня. Чтобы снять с себя всякий грех, вместе с Граначчи побывал сегодня у его матери и попросил ее повлиять на сына, заставив его поскорее уехать из Рима. Надеюсь, что Фаттуччи послушает мать и не станет ее волновать.
      В последнее время все мои домашние разъехались в разные стороны. Отец вместе с Буонаррото, его женой и детьми укрылись в Сеттиньяно, где живут в доме бабушки Алессандры, матери отца. С ними находится и Сиджисмондо, который присматривает за делами в моем поместье, а также в лежащем по соседству поместье отца. В нашем флорентийском доме на улице Моцца остались только Джовансимоне и мона Маргарита. Часто у них ночует и мой подмастерье Пьетро Урбано. Сам же я большую часть времени провожу поблизости от работы, в доме на площади Сан-Лоренцо, который предоставлен мне по распоряжению папы Климента VII.
      Старый Лодовико и Буонаррото оставили дом, не желая более выносить мои попреки. Что за люди? Я, видите ли, один должен тянуть лямку, да еще и помалкивать. Все дело в том, что перепалки в нашем доме на улице Моцца всякий раз затевались по вине папаши Лодовико. Этот семейный патриарх непрестанно требовал от меня денег на "содержание дома", словно я стал банкиром.
      - Нет у меня больше денег. Ничего не могу вам дать, - сказал я ему однажды.