На сестру это произвело большое впечатление, она ушла, потом вернулась с пепельницей и поставила ее на мой письменный стол:
— Тогда кури, это не так страшно, если ради книги…
Чтобы выпить, я применял следующую тактику: я покупал литровые бутыли водки в разных кварталах города, стараясь не заходить два раза подряд в один и тот же магазин. Я проносил бутылку во внутреннем кармане пальто, прятал в коридоре, в корзине для зонтов, а когда сестра выходила или ложилась спать, я забирал бутылку, запирался у себя в комнате, пил и курил до поздней ночи.
Я избегал кафе, возвращался с прогулки трезвым, и все шло хорошо у нас с сестрой до этой весны, когда София стала терять терпение:
— Когда ты наконец закончишь свою книгу? Так не может продолжаться. Ты никогда не встаешь раньше двух часов дня, ты плохо выглядишь, ты так заболеешь, и я тоже.
— Я закончил ее, София. Теперь мне надо ее исправить и отпечатать на машинке. Это большая работа.
— Я никогда не думала, что написать книгу занимает столько времени.
— Книга — это не платье, София, не забывай.
Пришло лето. Я ужасно мучился от жары. Я проводил дни в лесу, лежа под деревом. Иногда я засыпал, мне снились какие-то смутные сны. Однажды во сне меня застала гроза, ужасная гроза. Это было четырнадцатого августа. Я, как смог быстро, несмотря на больную ногу, покинул лес. Я бросился в ближайшее кафе. Там сидели и пили рабочие, простые люди. Все они радовались грозе — уже несколько месяцев не было дождя. Я заказал лимонад, они засмеялись, и один из них протянул мне стакан красного вина. Я взял его. Потом я заказал бутылку и угостил всех вином. Так и продолжалось, пока дождь не стих, я заказывал одну бутылку за другой, я чувствовал себя чудесно, я был окружен дружеской теплотой. Я потратил все деньги, которые у меня с собой были. Мои приятели, один за другим, уходили, а мне не хотелось идти домой: я чувствовал себя одиноким, у меня не было дома, я не знал, куда идти, я хотел бы вернуться к себе, в книжный магазин, в маленький далекий город, который был идеальным местом. Теперь я знал это наверняка: мне не надо было уезжать из этого приграничного города, не надо было переезжать к сестре, которую я ненавидел с детства.
Хозяин кафе сказал:
— Закрываемся!
На улице левая больная нога подвернулась, и я упал.
Что было дальше, я уже не помню. Я проснулся, весь в поту, у себя в кровати. Я не осмеливался выйти из комнаты. Ко мне медленно возвращались обрывки воспоминаний. Хохочущие вульгарные лица в пригородном кафе… Потом дождь, грязь… мундиры притащивших меня полицейских… растерянное лицо сестры… я кричу ей оскорбления… полицейские смеются…
В доме было тихо. На улице снова пекло солнце, от жары можно было задохнуться.
Я встал, вытащил из-под кровати свой старый чемодан, начал складывать в него одежду. Это был единственный выход. Уехать отсюда как можно скорее. У меня кружилась голова. Глаза, рот, горло горели. Я почувствовал головокружение и вынужден был сесть. Я подумал, что никогда не смогу добраться до вокзала в таком состоянии. Я порылся в корзине для бумаг, нашел там едва начатую бутылку водки. Я стал пить из горлышка. Я почувствовал себя лучше. Ощупал голову: за левым ухом у меня была болезненная шишка. Я снова взял бутылку, поднес ее ко рту, и в комнату вошла сестра. Я поставил бутылку и стал ждать. Сестра тоже ждала. Молчание длилось долго. Она сама прервала его спокойным и странным голосом:
— Что ты хочешь мне сказать?
— Ничего. Она завопила:
— Это слишком просто! Это было бы слишком просто! Он ничего не хочет сказать! Его, мертвецки пьяного, валяющегося в грязи, подбирает полиция, и ему нечего сказать!
Я сказал:
— Оставь меня в покое. Я ухожу.
Она зашипела:
— Да, я вижу, ты складываешь чемодан. Но куда ты пойдешь, дурак несчастный, куда ты пойдешь без денег?
— У меня в банке еще остались деньги от продажи книжного магазина.
— Да ну? Интересно, сколько же там осталось денег? Ты продал его за бесценок, свой книжный магазин, а ту каплю денег, которую ты за него получил, растратил на выпивку и сигареты.
Естественно, я никогда не говорил ей о золотых и серебряных монетах, и о драгоценностях, которые я получил кроме денег и которые я также положил в банк. Я просто ответил:
— У меня еще достаточно денег, чтобы уехать. Она сказала:
— А я? Мне никто не заплатил. Я тебя кормила, лечила, ты у меня жил. Кто мне за все это заплатит?
Я захлопнул чемодан:
— Я заплачу тебе. Позволь мне уехать. Вдруг, смягчившись, она сказала:
— Не будь ребенком, Виктор. В последний раз я тебя прощаю. То, что произошло вчера вечером, было всего лишь случайностью, срывом. Все переменится, когда ты закончишь свою книгу.
Я спросил:
— Какую книгу?
Она подняла мою «рукопись»:
— Вот эту вот книгу, твою книгу.
— Я не написал в ней ни единой строчки.
— Тут почти двести машинописных страниц.
— Да, две сотни страниц, переписанных из первых попавшихся книг.
— Переписанных? Я не понимаю.
— Ты никогда ничего не поймешь. Эти двести страниц я переписал из книг. Там ни одной моей строчки.
Она смотрела на меня. Я поднес к губам бутылку и стал пить. Долго. Она покачала головой:
— Я тебе не верю. Ты пьян. Ты говоришь неизвестно что. Зачем тебе это делать?
Я ухмыльнулся:
— Чтобы ты подумала, что я пишу. Но я не могу здесь писать: ты мешаешь мне, ты все время за мной шпионишь, ты мешаешь мне писать; видеть тебя, чувствовать твое присутствие в доме — одно это уже мешает мне писать. Ты все разрушаешь, ты все портишь, уничтожаешь любое творчество, жизнь, свободу, вдохновение. С детства ты только и делаешь, что следишь за мной, руководишь мной, надое даешь мне, с самого детства!
Она минуту стояла молча, потом стала говорить, читать наизусть, глядя в пол, покрытый вытертым ковром:
— Я всем пожертвовала ради твоей работы, ради твоей книги: своей работой, заказчицами, последними годами своей жизни. Я ходила на цыпочках, чтобы не мешать тебе. И ты не написал ни строчки за те два года, что ты здесь? Ты только ел, пил и курил! Ты просто бездельник, никчемный человек, пьяница, паразит! Я объявила о выходе твоей книги всем заказчицам! И ты ничего не написал? Я стану посмешищем для всего города! Ты принес позор в мой дом! Надо было мне оставить тебя подыхать в твоем поганом городишке, в твоем вшивом магазине. Ты прожил там один больше двадцати лет, почему ты не написал книгу там, где я тебе не мешала, где никто тебе не мешал? Почему? Потому что ты не смог бы написать даже строчку самой посредственной книги, даже при самой благоприятной обстановке и в наилучших условиях.
Я продолжал пить, пока она говорила, и услышал свой голос издалека, как будто из соседней комнаты. Я отвечал ей, что она права, что я не смог бы ничего написать, пока она жива, что я не могу… Я напомнил ей наши детские сексуальные опыты, заводилой в которых была она, ведь она старше меня на много лет, и которые шокировали меня настолько, что ей даже не представить этого.
Сестра отвечала, что это были всего лишь детские игры, что бестактно напоминать о таких вещах, особенно потому, что она сохранила девственность и потому что «это» ее уже давно не интересует.
Я сказал, что знаю, что «это» ее не интересует, ей достаточно того, что она гладит своих заказчиц по бедрам и по груди, я наблюдал за ней во время примерок, я видел, с каким удовольствием она трогала своих заказчиц, молодых и красивых, она сама никогда не была молодой и красивой, она всегда была мелкой развратницей.
Я сказал ей, что из-за ее уродства и из-за ее притворного пуританства ею не смог заинтересоваться ни один, даже самый невзрачный мужчина. Тогда она обратилась к своим заказчицам и под тем предлогом, что она их обмеривает или разглаживает ткань, она щупает этих молодых и красивых женщин, которые шьют у нее платья.
Моя сестра сказала:
— Ты перешел все границы, Виктор, довольно!
Она схватила бутылку, мою бутылку водки, она разбила ее о пишущую машинку, водка растеклась по письменному столу. Сестра, держа разбитую бутылку за горлышко, шла на меня.
Я встал, зажал ее руку, вывернул запястье, она выпустила бутылку. Мы упали на кровать, я лег на нее, мои ладони обхватили ее тощую шею, и, когда она перестала дергаться, я кончил.
Назавтра Лукас возвращает рукопись Виктора Петеру.
Через несколько месяцев Петер снова отправляется в свой родной город, чтобы выступить на суде. Он отсутствует несколько недель. Вернувшись, он заходит в библиотеку, гладит Матиаса по голове и говорит Лукасу:
— Зайди ко мне сегодня вечером.
Лукас говорит:
— Видимо, все очень серьезно, Петер?
Петер качает головой:
— Не задавайте мне сейчас вопросов. Поговорим позже.
Когда Петер уходит, мальчик поворачивается к Лукасу:
— С Петером случилось несчастье?
— Нет, не с Петером, но, кажется, с одним из его друзей.
Мальчик говорит:
— Это то же самое, а может быть, даже хуже.
Лукас прижимает Матиаса к себе:
— Ты прав. Иногда это хуже.
Придя к Петеру, Лукас спрашивает:
— Ну что?
Петер залпом выпивает рюмку водки, которую он только что себе налил:
— Что? Приговорили к смерти. Вчера приговор приведен в исполнение, через повешение. Пейте!
— Вы пьяны, Петер!
Петер поднимает бутылку, смотрит, сколько осталось, ухмыляется:
— Да, я уже выпил половину бутылки. Иду по следам Виктора.
Лукас встает:
— Я вернусь в другой день. Ни к чему говорить, когда вы в таком состоянии.
Петер говорит:
— Напротив. Я могу говорить о Викторе только в таком состоянии. Садитесь. Вот, держите, это принадлежит вам. Это вам послал Виктор.
Он пододвигает к Лукасу полотняный мешочек.
Лукас спрашивает:
— Что это?
— Золотые монеты и драгоценности. И еще деньги. Виктор не успел их потратить. Он сказал: «Верните все это Лукасу. Он слишком дорого заплатил за дом и книжный магазин. А вам, Петер, я завещаю мой дом, дом моей сестры и наших родителей. У нас нет наследника, ни у меня, ни у сестры нет наследника. Продайте этот дом, он проклят, с самого нашего детства над ним тяготело проклятье. Продайте его и возвращайтесь в маленький далекий городок, идеальное место, которое я никогда не должен был покидать».
Помолчав, Лукас говорит:
— Вы предполагали, что приговор Виктору будет менее суровым. Вы даже надеялись, что он избежит тюрьмы и сможет закончить свои дни в психлечебнице.
— Я просто ошибся. Я не мог предположить, что психиатры признают Виктора вменяемым, что Виктор поведет себя на суде как сумасшедший. Он не выразил ни малейшего угрызения совести, ни малейшего сожаления, никакого раскаяния. Он все время повторял: «Мне надо было это сделать, надо было ее убить, это была единственная возможность написать книгу». Присяжные сочли, что нет такого права убивать человека только потому, что он мешает вам написать книгу. Они заявили, что так слишком просто: выпить несколько рюмок, убить почтенного человека и выйти сухим из воды. Они пришли к заключению, что Виктор — эгоист и извращенец, что он опасен для общества. Кроме меня, все свидетели дали показания против него, в пользу сестры, которая вела почтенную, образцовую жизнь — ее все ценили, особенно заказчицы.
Лукас спрашивает:
— Вы смогли увидеть его вне зала суда?
— После вынесения приговора — да. Я смог войти к нему в камеру и пробыть с ним так долго, как хотел. Я был с ним до последнего дня.
— Он боялся?
— Боялся? Думаю, что это слово не подходит. Вначале он не верил, не мог поверить. Не знаю, на что он надеялся — на помилование, на чудо? В тот день, когда он составил и подписал завещание, наверняка у него не оставалось иллюзий. В последний вечер он сказал мне: «Я знаю, что умру, Петер, но я не понимаю. Вместо одного трупа, трупа моей сестры, будет второй, мой труп. Но кому нужен второй труп? Богу наверняка не нужен. Зачем ему наши тела? Обществу? Оно получило бы книгу или несколько книг, если бы оставило мне жизнь, вместо того чтобы получить лишний труп, который никому не принесет пользу».
Лукас спрашивает:
— Вы присутствовали при казни?
— Нет. Он просил меня об этом, но я отказался. Вы считаете, я трус, да?
— Вы поступаете так не в первый раз. Но я вас понимаю.
— Вы бы сами смогли при этом присутствовать?
— Если бы он меня попросил, то да, я бы это сделал.
7
Книжный магазин превращен в читальню. Несколько детей уже приходят сюда регулярно читать или рисовать, другие заходят случайно, замерзнув на улице или устав долго играть на снегу. Эти остаются минут на десять, пока не согреются, перелистывая книжки с картинками. А некоторые смотрят в витрину магазина и убегают, как только Лукас выходит на улицу, чтобы пригласить их войти.
Время от времени Матиас спускается из дома, устраивается рядом с Лукасом с книгой, через час-другой снова идет наверх и возвращается к закрытию. Он не общается с другими детьми. Когда все уходят, Матиас расставляет книги по местам, опорожняет мусорную корзину, ставит стулья на столы и протирает тряпкой грязный пол. Еще он считает:
— Они опять украли у нас семь цветных карандашей, три книги и перепортили десятки листов бумаги.
Лукас говорит:
— Ничего, Матиас. Если бы они попросили, я бы им все это подарил. Они стесняются, им кажется, взять тайком это не страшно.
Однажды в конце дня, когда все тихо читают, Матиас подталкивает к Лукасу листок бумаги. Там написано: «Посмотри на эту женщину!» У витрины в темноте улицы виден женский силуэт. Тень без лица смотрит на освещенный зал книжного магазина. Лукас встает, и тень исчезает.
Матиас шепотом говорит.
— Она повсюду следует за мной. На переменах она смотрит на меня из-за забора школьного двора. Она идет за мной по дороге домой.
Лукас спрашивает:
— Она с тобой говорит?
— Нет. Один раз, несколько дней назад, она протянула мне яблоко, но я не взял. В другой раз, когда четверо парней повалили меня на снег и хотели раздеть, она отругала их и надавала пощечин. Я убежал.
— Значит, она не злая, она пришла тебе на помощь.
— Да, но почему? У нее нет никаких причин меня защищать. И зачем она за мной ходит? Зачем смотрит? Я боюсь ее взгляда. Я боюсь ее глаз.
Лукас говорит:
— Не обращай на это внимания, Матиас. Многие женщины потеряли детей во время войны. Они не могут их забыть. Тогда они привязываются к другому ребенку, который напоминает им того, кого они потеряли.
Матиас усмехается:
— Меня бы очень удивило, если б я напомнил кому-нибудь его ребенка.
Вечером Лукас звонит в дверь тети Ясмины. Она открывает окно:
— Что вам нужно?
— Поговорить с вами.
— У меня нет времени. Мне пора на работу.
— Я вас подожду.
Когда она выходит из дома, Лукас говорит:
— Я провожу вас. Вы часто работаете по ночам?
— Неделю через две. Как все. О чем вы хотите говорить? О моей работе?
— Нет. О мальчике. Я просто хочу попросить вас оставить его в покое.
— Я ему ничего не сделала.
— Я знаю. Но вы ходите за ним, смотрите на него. Это его беспокоит. Вы понимаете?
— Да. Бедный малыш… Она оставила его…
Они молча идут по заснеженной и пустынной улице. Женщина прячет лицо в шарф, плечи у нее содрогаются в немых рыданиях.
Лукас спрашивает:
— Когда освободят вашего мужа?
— Мужа? Он умер. Вы не знали?
— Нет. Простите, мне очень жаль.
— Официально это самоубийство. Но мне сказал один человек, который познакомился с ним там и потом вышел на свободу, что это было не самоубийство. Его убили сокамерники за то, что он сделал своей дочке.
Теперь они стоят перед большой текстильной фабрикой, освещенной неоновым светом. Со всех сторон подходят зябкие и торопливые тени, исчезающие за железной дверью. Даже отсюда слышно, как грохочут машины.
Лукас спрашивает:
— Если бы ваш муж не умер, вы бы приняли его домой?
— Не знаю. В любом случае он не осмелился бы вернуться в этот город. Я думаю, он поехал бы в столицу на поиски Ясмины.
Заводской гудок начинает завывать. Лукас говорит:
— Я ухожу. Вы можете опоздать.
Женщина поднимает свое бледное, еще молодое лицо, на котором светятся большие черные глаза Ясмины:
— Теперь, когда я осталась одна, может быть, если бы вы были не против, я могла бы брать ребенка к себе.
Лукас кричит громче, чем заводской гудок:
— Брать Матиаса? Никогда! Он мой и только мой! Я запрещаю вам приближаться к нему, смотреть на него, говорить с ним, ходить за ним по пятам!
Женщина отступает к воротам завода:
— Успокойтесь. Вы сошли с ума? Я просто предложила.
Лукас разворачивается и бежит к книжному магазину. Там он прислоняется к стене дома и ждет, пока не успокоится сердцебиение.
В книжный магазин входит девушка, она останавливается перед Лукасом, улыбается:
— Вы не узнаете меня, Лукас?
— Я должен вас узнать?
— Агнес.
Лукас задумывается:
— К сожалению, не могу вспомнить, мадемуазель.
— Однако мы с вами старые друзья. Однажды я пришла к вам слушать музыку. Правда, в то время мне было всего шесть лет. Вы хотели сделать мне качели.
Лукас говорит:
— Я вспомнил. Вас послала ваша Тетя Леони.
— Да, совершенно верно. Теперь она умерла. Нынче за книгами с картинками для детей ясельного возраста меня послал директор завода.
— Вы работаете на фабрике? Вам еще нужно ходить в школу.
Агнес краснеет.
— Мне пятнадцать лет. Я ушла из школы в прошлом году. Я не работаю на фабрике, я воспитательница. Дети называют меня на «вы».
Лукас смеется:
— Я тоже назвал вас на «вы».
Она протягивает Лукасу банкноту:
— Дайте мне книг и еще бумаги и цветных карандашей для рисования.
Агнес часто приходит. Она долго выбирает книги на полках, подсаживается к детям, читает с ними и рисует.
Когда Матиас видит ее в первый раз, он говорит Лукасу:
— Очень красивая женщина.
— Женщина? Но это всего лишь девчонка.
— У нее грудь, значит, она не девчонка.
Лукас смотрит на обтянутую красной блузкой грудь Агнес.
— Ты прав, Матиас, у нее грудь. Я этого не заметил.
— Волосы тоже не заметил? У нее очень красивые волосы. Смотри, как они блестят на солнце.
Лукас смотрит на длинные русые волосы Агнес, которые блестят от света. Матиас продолжает:
— Посмотри, какие у нее черные ресницы.
Лукас говорит:
— Это тушь.
— А рот.
— Это помада. В ее возрасте не надо краситься.
— Ты прав, Лукас. Без косметики она тоже была бы красивая.
Лукас смеется:
— А тебе в твоем возрасте не надо бы смотреть на девушек.
— На девиц из моего класса я не смотрю. Они глупые и некрасивые.
Агнес встает и поднимается на стремянку, чтобы взять книгу. На ней очень короткая юбка, видны ее резинки и черные чулки, на которых спущена одна петля. Когда она это замечает, то слюнявит палец и пытается слюнями склеить чулок. Для этого ей приходится нагнуться, и тогда становятся видны детские белые трусики в красный цветочек.
Однажды вечером она остается до закрытия магазина. Она говорит Лукасу:
— Я помогу вам убрать. Лукас говорит:
— Убирает Матиас. Он прекрасно с этим справляется.
Матиас говорит Агнес:
— Если вы мне поможете, то получится быстрее, и я успею вам сделать блинчики с вареньем, если вы их любите.
Агнес говорит:
— Блинчики с вареньем любят все.
Лукас поднимается к себе. Через некоторое время его зовет Матиас:
— Лукас, иди есть.
Они едят на кухне блины с вареньем, пьют чай. Лукас молчит, Агнес и Матиас все время смеются. После ужина Матиас говорит:
— Нужно проводить Агнес. Уже темно.
Агнес говорит:
— Я могу дойти домой одна. Я не боюсь темноты.
Лукас говорит:
— Пойдемте. Я провожу вас.
Перед своим домом Агнес спрашивает:
— Вы не зайдете?
— Нет.
— Почему?
— Вы совсем ребенок, Агнес.
— Нет, я уже не ребенок. Я женщина. Вы не первый, кто входит ко мне в комнату. Родителей нет дома. Они на работе. И даже если б они были дома… У меня своя собственная комната и я делаю там, что хочу.
Лукас говорит:
— Спокойной ночи, Агнес. Мне пора идти. Агнес говорит:
— Я знаю, куда вы ходите. Туда, в конец улочки, к дешевым проституткам.
— Совершенно верно. Но вас это не касается. На следующий день Лукас говорит Матиасу:
— Прежде чем приглашать кого-нибудь к нам на ужин, ты мог бы спросить мое мнение.
— Агнес тебе не нравится? Жаль. Она в тебя влюблена. Это видно. Это из-за тебя она так часто приходит.
Лукас говорит:
— У тебя богатое воображение, Матиас.
— Ты не хотел бы на ней жениться?
— Жениться? Что за идея! Нет, конечно нет.
— Почему? Ты еще ждешь Ясмину? Она больше не вернется.
Лукас говорит:
— Я ни на ком не хочу жениться.
* * *
Стоит весна. Дверь, выходящая в сад, открыта. Матиас занимается растениями и животными. У него есть белый кролик, несколько кошек и черная собака, которую подарил ему Иозеф. Он с нетерпением ждет, когда из яиц, которые высиживает в курятнике одна курица, вылупятся цыплята. Лукас наблюдает за залом, где дети, поглощенные чтением, склонились над книгами.
Один маленький мальчик поднимает глаза и улыбается Лукасу. У него русые волосы, голубые глаза, он пришел сюда в первый раз.
Лукас не может отвести глаз от этого мальчика. Он садится за прилавок, открывает книгу и продолжает смотреть на неизвестного мальчика. Внезапная острая боль пронзает его левую руку, лежащую на книге. В тыльную сторону этой руки воткнут циркуль. Наполовину парализованный от острой боли, Лукас медленно поворачивается к Матиасу:
— Зачем ты это сделал?
Матиас, стиснув зубы, шепчет:
— Я не хочу, чтоб ты на него смотрел!
— Я ни на кого не смотрю.
— Смотришь! Не ври! Я видел, как ты на него смотрел. Я не хочу, чтоб ты смотрел на него вот так!
Лукас вытаскивает циркуль, прижимает к ране носовой платок:
— Я поднимусь прижечь рану.
Когда он спускается, детей больше нет, Матиас спустил на двери железную штору:
— Я им сказал, что сегодня мы закрываемся раньше.
Лукас берет Матиаса на руки, несет его в жилые комнаты, укладывает на свою кровать:
— Что с тобой, Матиас?
— Зачем ты смотрел на этого русого мальчика?
— Он мне напомнил одного человека.
— Которого ты любил?
— Да, моего брата.
— Ты не должен любить никого, кроме меня, даже своего брата.
Лукас молчит, мальчик продолжает:
— Незачем быть умным. Лучше быть красивым и светловолосым. Если б ты женился, у тебя могли бы родиться такие дети, как этот русый мальчик, как твой брат. У тебя были бы по-настоящему твои дети, красивые, светловолосые, без физических недостатков. Я не твой сын. Я сын Ясмины.
Лукас говорит:
— Ты мой сын. Я не хочу других детей. Он показывает свою забинтованную руку:
— Знаешь, ты сделал мне больно? Мальчик говорит:
— Ты тоже сделал мне больно, только ты этого не знаешь.
Лукас говорит:
— Я не хотел делать тебе больно. Я хочу, чтобы ты понял одну вещь, Матиас: единственный, кто мне дорог на свете, — это ты.
Мальчик говорит:
— Я тебе не верю. Одна Ясмина любила меня по-настоящему, и она умерла. Я тебе много раз это говорил.
— Ясмина не умерла. Она просто уехала.
— Она не ушла бы без меня, значит, она умерла. — Мальчик добавляет: — Нужно закрыть читальный зал. И зачем было открывать читальный зал?
— Я сделал это для тебя. Я думал, так ты найдешь себе друзей.
— Не нужны мне друзья. Я не просил тебя открывать читальню. Я, наоборот, прошу тебя ее закрыть.
Лукас говорит:
— Я ее закрою. Завтра вечером скажу детям, что пока хорошая погода, они могут читать и рисовать на улице.
Маленький русый мальчик возвращается назавтра. Лукас не смотрит на него. Он пристально рассматривает строчки, буквы книги. Матиас говорит:
— Ты боишься взглянуть на него? А ведь тебе так этого хочется. Ты уже пять минут как не переворачиваешь страницу своей книги.
Лукас закрывает книгу и прячет лицо в ладонях.
Агнес входит в книжный магазин. Матиас бежит ей навстречу, она целует его. Матиас спрашивает:
— Почему вы перестали к нам приходить?
— У меня не было времени. Я училась на курсах воспитателей в соседнем городе. Я очень редко возвращалась домой.
— Но теперь вы останетесь здесь, в нашем городе?
— Да.
— Придете к нам сегодня вечером есть блины?
— Я бы с удовольствием, но я не могу оставить младшего брата. Наши родители работают.
Матиас говорит:
— Приводите с собой своего младшего брата. Блинов хватит на всех. Я пойду наверх поставлю тесто.
— А я за тебя уберу в магазине.
Матиас поднимается в квартиру, Лукас говорит детям:
— Вы можете взять те книги, что лежат на столах. Бумагу тоже, и каждому по коробке цветных карандашей. Не надо сидеть здесь взаперти, когда такая хорошая погода. Идите читать и рисовать в скверы или в садики возле ваших домов. Если вам что-нибудь понадобится, вы можете прийти ко мне и попросить.
Дети выходят, и только маленький русый мальчик продолжает тихо сидеть на своем месте. Лукас ласково спрашивает у него:
— А ты? Ты не идешь домой?
Мальчик не отвечает. Лукас оборачивается к Агнес:
— Я не знал, что это ваш брат. Я ничего о нем не знал.
— Он очень застенчивый. Его зовут Самюэль. Это я посоветовала ему приходить сюда, раз он немного научился читать. Это наш младшенький. Мой брат Симон уже пять лет работает на фабрике. Он водит грузовую машину.
Русый мальчик встает и берет сестру за руку:
— Мы пойдем к дяденьке есть блины? Агнес говорит:
— Да, пойдем наверх. Нужно помочь Матиасу.
Они поднимаются по лестнице, ведущей в жилые комнаты. В кухне Матиас мешает тесто для блинов. Агнес говорит:
— Матиас, познакомься с моим младшим братом. Его зовут Самюэль. Вы могли бы стать друзьями, вы примерно одного возраста.
Глаза у Матиаса становятся круглыми, он роняет деревянную ложку, выходит из кухни. Агнес оборачивается к Лукасу:
— Что случилось? Лукас говорит:
— Матиас, наверно, пошел за чем-нибудь в спальню. Начинай жарить блины, Агнес, я сейчас вернусь.
Лукас входит в комнату Матиаса. Мальчик лежит на застланной постели, он говорит:
— Оставь меня в покое. Я хочу спать.
— Ты же их пригласил, Матиас. Это невежливо.
— Я пригласил Агнес. Я не знал, что он ее брат.
— Я тоже не знал. Постарайся, сделай это ради Агнес. Ты ведь любишь Агнес, Матиас?
— А ты любишь ее брата. Когда я увидел, как вы входите в кухню, я понял, какой должна быть настоящая семья. Красивые светловолосые родители и красивый светловолосый ребенок. А у меня нет семьи. У меня — ни отца, ни матери, я не русый, я урод и калека.
Лукас прижимает его к себе:
— Матиас, мальчик мой. Ты — вся моя жизнь. Матиас улыбается:
— Ладно, пошли есть.
В кухне накрыт стол, и посреди него стоит высокая гора блинов.
Агнес много говорит, часто встает и наливает чай. Она успевает ухаживать и за своим братом, и за Матиасом.
— Тебе варенья? Сыра? Шоколада?
Лукас наблюдает за Матиасом. Он ест мало и не отрываясь смотрит на светловолосого мальчика. Мальчик ест много; когда его глаза встречают взгляд Лукаса, он улыбается, он улыбается сестре, когда та ему что-нибудь предлагает, но когда его голубые глаза встречаются с черным взглядом Матиаса, он опускает глаза.
Агнес моет с Матиасом посуду. Лукас поднимается к себе в комнату. Потом Матиас зовет его:
— Нужно проводить домой Агнес и ее брата.
Агнес говорит:
— Мы не боимся возвращаться одни.
Матиас настаивает:
— Это вопрос вежливости. Отведи их домой.
Лукас провожает их. Он желает им спокойной ночи и садится на скамейку в сквере полуночника.
Полуночник говорит:
— Сейчас половина четвертого. В одиннадцать часов мальчик зажег огонь у себя в комнате. Я взял на себя смелость и заговорил с ним, хотя это и не в моих привычках. Я боялся, как бы не вышло пожара. Я спросил у мальчика, что он делает, он сказал, чтобы я не беспокоился, он просто сжигает в жестяном ведре перед окном старые школьные тетрадки. Я спросил у него, почему он не жжет свои бумаги в кухонной плите, он ответил, что ему не хочется из-за этого ходить на кухню. Вскоре после этого огонь погас, и я больше не видел мальчика и не слышал никакого шума.
Лукас поднимается по лестнице, входит в спальню, потом в комнату мальчика. Перед окном стоит жестяное ведро, в нем пепел и сгоревшая бумага. Кровать мальчика пуста. На подушке лежит синяя тетрадь, она закрыта. На белой наклейке написано: «ТЕТРАДЬ МАТИАСА». Лукас открывает тетрадь. Перед ним только пустые страницы и следы вырванных листов. Лукас отодвигает темно-красный занавес. Рядом со скелетами матери и младенца висит маленькое уже посиневшее тело Матиаса.
Полуночник слышит протяжный вопль. Он спускается на улицу, звонит в дверь Лукаса. Ему никто не отвечает. Старик поднимается по лестнице, входит в комнату Лукаса, замечает другую дверь, открывает ее. Лукас лежит на кровати и прижимает к груди тело ребенка.
— Лукас?
Лукас не отвечает, его глаза широко открыты и устремлены в потолок. Полуночник снова выходит на улицу, идет к Петеру и звонит в дверь. Петер открывает окно:
— Что происходит, Михаэль?
— Вы нужны Лукасу. Случилось большое несчастье. Пойдемте.
— Возвращайтесь домой, Михаэль. Я обо всем позабочусь.
Он поднимается к Лукасу. Он видит жестяное ведро, два тела, лежащие на кровати. Он отодвигает занавес, находит скелеты и на том же крючке обрезанный бритвой кусок веревки. Он возвращается к кровати, тихонько отодвигает тело ребенка и бьет Лукаса по щекам: