Дом у озера Мистик

Хотела бы я делать для них больше, но Бадди – это мой муж – говорит, что он своих детей вырастил, всех пятерых, с Иртой – это его бывшая жена, – вы ее знаете? Она живет в Форксе. Короче говоря, Бадди не хочет проходить все это снова. Я имею в виду, не жениться на Ирте, а растить детей. А у меня детей нет, что я могу об этом знать? То есть я могу сделать ей классную стрижку и перманент и даже покрасить ее маленькие ноготки, но в остальном я мало что смыслю. Я не против приглядеть за ней после школы, вообще-то она мне тут неплохо помогает, но, правду сказать, она меня немножко пугает с этими своими проблемами и всем прочим.

Эта информация обрушивалась на Энни слишком быстро, она не успевала все осмыслить.

Кэти…

Как это может быть, что Кэти умерла? Совсем недавно они были лучшими подругами, вместе играли на переменах в школьном дворе в начальной школе, хихикали над мальчишками в средней школе, вместе ходили на свидания в старших классах. Они дружили так, как могут дружить только девочки, – менялись вещами, ночевали друг у друга дoма, делились всеми секретами. И пообещали оставаться подругами всю жизнь.

Но когда их жизни пошли разными путями, они не сделали ничего, чтобы удержать дружбу и поддерживать связь. И вот теперь Кэти нет. Энни не хотела забывать Кэти, но она забыла, и теперь только это имело значение. Она уехала учиться в Стэнфорд, встретила Блейка и обменяла прошлое на будущее.

– Ники совсем расклеился. – Лерлин надула большой пузырь из жвачки, и он с громким хлопком лопнул. – Они с Кэти купили старый дом Борегара на озере Мистик…

Дом Борегара… Перед мысленным взором Энни возник образ дома, завернутый в тонкую бумагу сладостно-горьких воспоминаний.

– Я знаю этот дом. Но вы мне все еще не сказали, как Кэти…

Незаконченный вопрос потонул в шуме фена. Энни все еще слышала голос Лерлин, но не могла разобрать слова. Через несколько минут фен замолчал. Лерлин со звонким стуком положила ножницы на стол, выложенный белой керамической плиткой.

– Вот это да, вы выглядите просто отлично! – Лерлин сжала ее плечо. – Дорогуша, откройте глаза и взгляните на себя.

Энни открыла глаза и увидела в зеркале незнакомку. Ее каштановые волосы были подстрижены так коротко, что им даже не хватало длины виться. Стрижка «пикси» подчеркивала бледность ее кожи, зеленые глаза Энни выглядели измученными и казались слишком большими для ее точеного лица, неулыбающиеся губы, не тронутые помадой, казались тонкой бесцветной полоской. Она выглядела, как Кейт Мосс в пятьдесят лет после нападения на нее газонокосильщика.

– О боже!

Лерлин кивнула ей в зеркале, улыбаясь, как собака, которая выглядывает в заднее окно автомобиля.

– Вы прямо как та девица, которая отхватила красавчика Уоррена Битти. Ну, вы знаете, о ком я говорю, эта, из фильма «Американский президент».

– Аннетт Бенинг, – подсказала одна из клиенток с другого конца зала.

Лерлин потянулась за фотоаппаратом.

– Надо сделать фотку. Я пошлю ее в журнал «Модерн ду» и точно выиграю поездку в Рино.

Она присела перед Энни:

– Улыбнитесь.

Прежде чем Энни успела отреагировать, Лерлин щелкнула фотоаппаратом и выпрямилась, покусывая алый кончик акрилового ногтя.

– Спорим, во всем мире не наберется и сотни женщин, которые могут отдать должное этой стрижке, но вы одна из них.

Энни хотела только одного: покинуть салон прежде, чем она разревется. Она говорила себе: «Все будет хорошо, они отрастут», но могла думать только о том, что скажет Блейк, когда – если – он к ней вернется. Она потянулась за сумочкой.

– Сколько я вам должна?

– Нисколько, дорогая. У нас у всех бывают плохие недели.

Энни повернулась к Лерлин. В глазах женщины под густо накрашенными ресницами читалось искреннее сочувствие. Если бы Энни не чувствовала себя так ужасно, она бы обязательно улыбнулась в ответ.

– Спасибо, Лерлин. Может быть, я когда-нибудь смогу вас чем-то отблагодарить.

Лицо Лерлин расплылось в широкой улыбке.

– Ну, дорогая, это же Мистик! Стоит побыть тут достаточно долго, и ответные услуги не заставят себя ждать.

Лерлин наклонилась и подняла с пола большую зеленую коробку от рыболовных снастей. Внутри коробки оказались баночки, тюбики, кисточки – все для макияжа, и столько, что хватило бы, чтобы превратить Робина Уильямса в Кортни Лав. Лерлин победно усмехнулась:

– Ну, готовы к преображению?

Энни ахнула. Она могла представить, что это будет – ее лицо, раскрашенное во все цвета радуги.

– Н-нет, спасибо. Я тороплюсь.

Она вскочила на ноги и попятилась от кресла.

– Но я хотела сделать вас похожей на…

Энни торопливо пробормотала «спасибо» и побежала к двери. Она юркнула в «мустанг», включила зажигание и помчалась прочь, выбрасывая из-под колес гравий и оставляя за собой облачко дыма. Она проехала почти милю, когда почувствовала, что ее глаза заволокло слезами. Только минут через пятнадцать, когда уже слезы вовсю струились по ее щекам, проезжая мимо поля для мини-гольфа «Мир чудес» и сжимая руль так, что побелели костяшки пальцев, она вспомнила, что так и не получила ответа на свой вопрос: что же случилось с Кэти?

Энни кружила вокруг Мистика, колесила по изрытым колеями грунтовым дорогам, поднималась вверх по холмам, голым после уборки урожая, пока слезы не высохли, оставив дорожки на щеках. Она хотела предстать перед отцом спокойной. Наконец ей удалось овладеть собой, и она поехала домой.

Хэнк сидел у камина в старом кресле, на коленях у него был журнал с кроссвордами. Когда Энни вошла, он поднял голову, и улыбка исчезла с его лица быстрее, чем опадает бисквит, если резко закрыть духовку. Он медленно проговорил:

– Святые угодники…

Энни невольно рассмеялась.

– Я пробовалась на главную роль в ремейке фильма «Солдат Джейн».

Хэнк начал хохотать, и его смех становился все громче.

– Это выглядит… Милая, знаешь, а тебе идет.

– Правда? Я хотела казаться моложе, но не планировала выглядеть, как младенец.

Он встал и раскрыл объятия, журнал упал на пол.

– Ну, иди ко мне, родная!

Энни подошла к отцу, они обнялись. Когда Хэнк отстранился, он полез в нагрудный карман и достал маленькую конфету. Ириска. Он всегда считал, что ириски помогают Энни пережить трудные минуты. Так было, когда умерла мама. «Вот, милая, возьми конфетку», – сказал он ей тогда. И позже, спустя годы, всякий раз, когда Энни чувствовала вкус ириски или даже запах, она оглядывалась по сторонам, словно ожидала увидеть рядом отца.

Она с улыбкой взяла конфету, развернула и сунула в рот. Ириска перекатывалась на языке, оставляя вкус воспоминаний. Хэнк дотронулся до щеки Энни:

– Истинная красота – внутри.

– Папа, это женщины так говорят друг другу. Поверь мне, мужчины так не думают.

Хэнк усмехнулся:

– Я думаю, а я, насколько я помню, мужчина. И на мой взгляд, у тебя потрясающая стрижка. Тебе только нужно время, чтобы к ней привыкнуть.

– Ну, я правда чувствую себя другой женщиной, а мне именно этого и хотелось.

– Конечно. – Он потрепал дочь по плечу. – А теперь, может сыграем в «Скрэббл»?

Энни кивнула. Хэнк достал из-под шкафа в углу гостиной коробку с игрой. Похоже, она пролежала там с тех пор, как они играли в последний раз двадцать лет назад. Стряхнув пыль с коробки, он разложил доску на кофейном столике.

Энни смотрела на доставшиеся ей семь деревянных квадратиков, пытаясь придумать слово для начала игры.

– Пап, а почему ты не сказал мне про Кэти Джонсон?

– Разве? Мне казалось, я об этом тебе писал. Или, может быть, рассказал, когда приезжал к вам на Рождество?

– Нет.

Он пожал плечами и отвел глаза.

– Ну что же, полагаю, теперь ты знаешь от этой Лерлин, главной сплетницы в Мистике. Мне жаль, что тебе пришлось узнать об этом вот так.

Энни видела, что Хэнк чувствует себя неловко. Он то и дело теребил воротник рубашки, а на буквы смотрел так, словно это были десять заповедей в оригинале. Он был не из тех, кому легко говорить о смерти. Чьей бы то ни было. И уж тем более о смерти женщины, которая выросла у него на глазах.

Энни не стала настаивать. Вздохнув, она выбрала буквы и начала игру. Все, что она хотела узнать о смерти Кэти и о ее жизни, ей придется выяснить у кого-то другого.

6

Ник Делакруа стоял в своем дворе под проливным дождем и смотрел на вишневое дерево, которое посадил в прошлом году. Потом медленно опустился на колени на мокрую траву и склонил голову.

Он не плакал на похоронах жены. Не плакал он и вчера, когда его дочь исключили из школы. Но сейчас у него возникло непреодолимое желание заплакать, и из-за чего? Из-за того, что это маленькое деревце никак не желало расти. Он поднялся и устало пошел к дому.

Но даже когда он был в доме, за закрытой дверью, он все еще думал об этом проклятом дереве. А все из-за вчерашнего. Вчера был плохой день, а он за последние восемь месяцев пережил их достаточно.

Его Иззи вышвырнули из школы.

При мысли об этом его снова начинал обуревать гнев. А когда гнев проходил, то оставался только стыд. Вчера его Иззи стояла в кабинете директора, ее карие глаза были полны слез, пухлые детские губы дрожали. Ее розовое платьице было все в пятнах и порвано, и Ник со стыдом сознавал, что оно было таким и тогда, когда она его надела. Длинные темные волосы, когда-то ее краса и гордость, спутались и стали похожими на птичье гнездо, потому что их не расчесывала материнская рука.

У Ника мелькнула неуместная мысль: что же случилось со всеми красивыми лентами, которые у Иззи когда-то были?

«Мистер Делакруа, вы же понимаете, что мы больше не можем держать ее в школе?»

Иззи стояла там совершенно неподвижно и ничего не говорила. Но она не разговаривала уже месяцы. Это была одна из причин, по которой ее исключили. Другой причиной было исчезновение. Несколько месяцев назад Иззи стала думать, что она постепенно исчезает, начиная с пальцев на руках. Теперь она носила на левой руке – на руке, которой она больше не могла пользоваться и которую, как она говорила, больше не видела, – маленькую черную перчатку. Недавно она начала пользоваться и правой рукой как-то неловко – она считала, что и на этой руке несколько пальчиков теперь тоже «исчезли».

Она не поднимала головы, не встречалась взглядом с Ником, но по ее щеке медленно скатилась слезинка. Он видел, как она упала на ее платье и превратилась в крошечную серую кляксу. Ему хотелось что-нибудь сказать, но он не знал, как утешить ребенка, который лишился матери. Затем, как всегда, его разозлила собственная неспособность помочь дочери. Это навело его на мысль, что ему нужно выпить, чтобы успокоить нервы. И все это время Иззи стояла там, слишком тихая для шестилетнего ребенка, и смотрела на него с недетским разочарованием.

Он прошел через гостиную, переступая через коробки из-под вчерашнего ужина. Над объедками лениво кружилась муха. Ее жужжание показалось Нику ревом газонокосилки. Он посмотрел на наручные часы, моргая, пока зрение не прояснилось. Половина девятого. Черт! Он опоздал заехать за Иззи. Опять!

Он представил, как встречается с ней – он снова ее подвел – и видит эту маленькую черную перчатку. Пожалуй, ему нужно немного выпить. Совсем чуть-чуть.

Зазвонил телефон. Еще не сняв трубку, он знал, что это Лерлин – звонит поинтересоваться, куда он пропал.

– Привет, Лерл, – протянул он, устало привалившись к стене. – Знаю, знаю, я опоздал. Я как раз выходил.

– Не спеши, Ники. Бадди сегодня вечером с друзьями. И прежде чем ты вцепишься мне в горло, хочу сказать, что Иззи в порядке.

Он вздохнул, а до этой минуты он сам не сознавал, в каком был напряжении.

– Тебя не волнует, что я опоздаю: Иззи в порядке. Так в чем же дело?

Она понизила голос до театрального шепота:

– Вообще-то я позвонила сообщить тебе интересную новость.

– Черт, Лерл, мне нет дела…

– Я сегодня встретила твою старую подругу, до этого тебе, надеюсь, есть дело? Должна сказать, она совсем не такая, как я думала. Представь, услышала про тебя и Кэти и – упс! Вообще-то я не собиралась говорить о Кэти, это нечаянно вышло. Скажу тебе, она такая лапочка! Глядя на нее, я бы даже не подумала, что она богачка. Она совсем как мисс Сиси Спейсек. На днях я видела ее в ток-шоу Опры и, знаешь, она ничем не отличается от нас.

Ник пытался удержать нить разговора, но она так закручивалась, что он не мог за ней уследить.

– В твоем салоне сегодня была Сиси Спейсек? Ты это хочешь сказать?

Лерлин рассмеялась звонким, мелодичным смехом:

– Глупый, конечно нет! Это же Мистик, а не шикарный курорт Аспен. Я говорю про Энни Борн. Она приехала в город навестить своего отца.

Ник решил, что он ослышался.

– Энни Борн вернулась в город?

Лерлин тараторила что-то про стрижки, кашемировые свитера и бриллианты размером с виноградины, но он не мог сосредоточиться на разговоре. Энни Борн… Он что-то пробормотал – сам не знал что – и повесил трубку.

Господи Исусе, Энни Борн! Она не приезжала домой много лет. Ник точно это знал, потому что Кэти так долго и напрасно ждала телефонного звонка от своей некогда лучшей подруги.

Он прошел через гостиную, осторожно выбирая, куда поставить ногу среди разгрома, подошел к камину и взял с полки фотографию. Он видел ее каждый день, но по-настоящему не смотрел на нее уже годы. На цветном снимке, слегка поблекшем от времени и солнца, стояли они – все трое; фотография была сделана в последние веселые деньки лета перед началом учебного года в выпускном классе. Энни, Кэти и Ник. Несвятая троица. Он стоял в центре, обнимая одной рукой одну девушку, другой – другую. Он выглядел юным, беззаботным и счастливым, совсем другим человеком по сравнению с тем парнем, который до этого – всего несколько месяцев назад – жил в грязной тесной машине. В то сказочное лето, когда он впервые узнал вкус божественного эликсира под названием «нормальная жизнь» и наконец понял, что значит иметь друзей, что значит быть другом.

А еще он влюбился.

Фотография была сделана под вечер, когда небо глубокое и невероятно голубое. День они провели на озере, с визгом и смехом ныряя в воду с обрыва. Именно в тот день Ник впервые понял, что это должно закончиться, в тот день он понял, что рано или поздно ему придется делать выбор между двумя девушками, которых он любит. У него никогда и не было сомнений, кого он выберет. Энни уже послала заявку в Стэнфорд, и никто не сомневался, что с ее оценками и результатами тестов ее примут. Она уже встала на свой путь в мире. Но не Кэти. Кэти была тихой девушкой из маленького городка, подверженной приступам тоски, и она отчаянно нуждалась в том, чтобы ее любили и о ней заботились. Ник до сих пор помнил, что он сказал в тот день Энни. После той жизни, какой он жил с матерью, он знал, чего хотел: уважения и стабильности. Он хотел менять жизнь людей к лучшему, быть частью такой правовой системы, которой не безразлична смерть одинокой молодой женщины, жившей в своей машине. И он сказал Энни, что мечтает стать полицейским в Мистике.

«Ой, Ники, не надо! – прошептала она и повернулась на бок, чтобы посмотреть ему в лицо. Они лежали рядом на пледе, расстеленном на траве. – Ты можешь добиться большего. Если тебе нравится право, смотри выше, ты можешь стать судьей Верховного суда, может быть, даже сенатором».

Тогда эти слова его задели, он услышал в них осуждение его мечты, пусть даже непреднамеренное. «Я не хочу быть судьей Верховного суда».

Энни рассмеялась. Когда он слышал ее нежный, переливчатый смех, у него сердце заходилось от желания.

«Ники, ты должен метить выше. Ты еще сам не знаешь, чего хочешь. Как только начнешь учиться в колледже…»

«Колледж – это не для меня, умная девочка. В отличие от тебя мне стипендия не светит».

Тогда он прочел в ее глазах осознание того, что он не желает того же, что она, и не сможет дотянуться до нее. Ему не хватало храбрости ставить смелые цели. Все, чего он хотел, – это помогать людям и быть нужным. Только это он знал, в этом он был силен. Но Энни его не поняла. Да и как она могла понять? Ей не было знакомо дно, по которому он ползал в своей жизни. Тогда она только и сказала: «Ох!..», но в этом возгласе было многое: и понимание, и разочарование, которого Ник раньше не замечал. Потом они лежали бок о бок на колючем зеленом пледе и смотрели на облака, плывущие в небе.

Тогда для него все было просто. Он любил Энни, а его любила и в нем нуждалась Кэти, и ее любовь была мощным магнитом. За несколько месяцев до выпуска он сделал Кэти предложение, но к тому времени Энни уже знала, что он это сделает. После помолвки они пытались продолжать дружбу, но неизбежно начали отдаляться: вместо троицы получилась пара Ник-Кэти и отдельно – Энни. Когда Энни под град обещаний поддерживать связь уехала в колледж, Ник уже знал, что дружбы на всю жизнь не будет, неразлучная троица больше не существует.

От Лерлин Ник вернулся почти в половине десятого. Шестилетнему ребенку давно пора было спать, но Нику не хватило духу сразу отправить девочку в постель. Иззи села, скрестив ноги, перед холодным камином. Это было ее любимое место в доме, так было в прежние времена, когда в камине всегда потрескивал огонь, и волны тепла согревали ей спину. Она держала в одной руке тряпичную куклу мисс Джемми – самый большой предмет, который она могла удержать с тех пор, как начала «исчезать». Молчание в комнате подавляло и пропитывало все, как пыль, лежавшая на мебели. У Ника просто сердце рвалось на части, он чувствовал себя совершенно беспомощным. Он все пытался завести разговор с дочерью, но все его усилия падали в черный колодец молчания Иззи.

– Иззи, милая, мне жаль, что так получилось в школе, – неловко сказал он.

Она подняла голову, ее карие глаза были болезненно сухими и казались слишком большими для ее детского молочно-бледного личика.

Неправильные слова, он сразу это понял. Он не просто сожалел о том, что случилось в школе. Он сожалел обо всем: о смерти, о жизни, обо всех этих годах отдаления и разочарования, которые и привели их к нынешнему жалкому положению. А больше всего он сожалел о том, что он такой неудачник и не имеет ни малейшего понятия, куда двигаться дальше.

Ник подошел к окну. На черной поверхности озера Мистик мерцала лунная дорожка, в свете тусклой лампочки на веранде на пол падала тень от двух кресел-качалок, в которые никто не садился уже несколько месяцев. С крыши стекала серебристыми струями дождевая вода и с громким звуком падала на деревянные ступени.

Он знал, что Иззи настороженно наблюдает за ним, ждет и беспокоится о том, что он сделает дальше. К сожалению, Ник знал, каково это: ждать, затаив дыхание, и гадать, что будет делать родитель. Он знал, как от этого внутри все сворачивается в тугой узел и едва можно дышать – не хватает воздуха.

Ник закрыл глаза. Воспоминание пришло само по себе, вписавшись в симфонию дождя. Мелкая барабанная дробь дождевых капель и струнный перебор струек, стекающих с крыши, напомнили ему другой день, когда такой же дождь барабанил по ржавому капоту старой «импалы» его матери.

Ему тогда было пятнадцать, он был тихим мальчиком с избытком тайн, он стоял на углу улицы и ждал, когда мать придет за ним. Мимо него смеющейся и говорящей сороконожкой в джинсах и футболках с психоделическими рисунками проходили другие ребята со школьными рюкзаками. Ник с завистью смотрел, как они садятся в желтые школьные автобусы, выстроившиеся вдоль тротуара. Наконец все автобусы уехали, развозя школьников по районам, которых Ник никогда не видел, и в школьном дворе стало тихо. Серое небо плакало. По улицам в веерах брызг проносились автомобили, никто из водителей не обращал внимания на худого черноволосого парня в потертых, рваных джинсах и белой футболке. Ему было пронзительно зябко, это он запомнил лучше всего. У них не было денег на зимнюю одежду, и он покрылся гусиной кожей, а руки у него дрожали от холода.

«Мама, ну скорее!» Он снова и снова повторял эти слова, как молитву, но без особой надежды. Он терпеть не мог ждать мать. Когда он стоял вот так, один, низко опустив голову, чтобы было хоть немного теплее, его одолевали сомнения. Когда мать приедет, будет ли она пьяной? Будет ли это добрый день, когда она помнит, что любит его? Или ужасный темный день, когда выпивка превратит ее в визжащую, спотыкающуюся на каждом шагу сумасшедшую, которая вымещает злость на своем единственном ребенке? Темные дни стали в последнее время нормой. Его мать была способна думать только о том, как многого она лишилась. Она ныла, что социальных пособий не хватает на джин, и оплакивала тот факт, что им приходится жить в их машине – это почти то же самое, что быть бездомными.

Ник умел мгновенно распознавать ее настроение. Бледное, неулыбающееся лицо и водянистые глаза с несфокусированным взглядом говорили ему, что она сумела найти полную бутылку. Ник каждый день обшаривал машину в поисках припрятанной матерью выпивки так тщательно, как другие дети ищут пасхальные яйца, но он был не в силах помешать матери пить.

Он потопал ногами, пытаясь согреться, но ледяной дождь поливал его и стекал по его спине. «Мама, ну скорее!»

В тот день она так и не приехала. И на следующий. Ник всю ночь бродил по темным, опасным районам Сиэтла и в конце концов заснул в замусоренном дверном проеме неработающего китайского ресторана. Утром он прополоскал рот, схватил из мусорного контейнера выброшенный пакет печенья и пошел в школу.

В полдень в школу пришли полицейские, двое неулыбающихся мужчин в форме, вызвали его и сообщили, что его мать зарезали. Они не сказали, при каких обстоятельствах было совершено убийство, но Ник знал. Она пыталась продать свое жалкое тело по цене бутылки джина. Полицейские сказали, что подозреваемых нет, и Ника это не удивило. Когда она была жива, на нее всем было наплевать, кроме Ника, и теперь всем плевать, что еще одна тощая бездомная пьяница, от выпивки и предательства постаревшая раньше времени, была убита.

Ник похоронил это воспоминание в мокрой черной земле своих разочарований. Он хотел бы не вспоминать всего этого, но теперь прошлое приблизилось. С тех пор как Кэти умерла, оно дышало ему в затылок.

С усталым вздохом Ник повернулся к своему молчаливому ребенку и мягко сказал:

– Пора спать.

Он старался не думать о том, что в прежние времена, еще не так давно, она бы стала возражать, что не хочет идти в постель без «семейного времени». Но сейчас она просто встала, держа куклу в двух «видимых» пальцах правой руки, и пошла. Даже не оглянувшись на отца, она стала медленно подниматься на второй этаж. Ступеньки заскрипели у нее под ногами, для Ника этот скрип был подобен удару. Что он теперь будет делать, когда Иззи исключили из школы? Как с ней быть, ведь о ней некому заботиться, кроме него. А он не может бросить работу и остаться с ней дома. А у Лерлин своя жизнь. Что же ему, черт возьми, делать?

За эту ночь Энни два раза просыпалась, вставала с кровати и ходила по комнате. Смерть Кэти жестоко напомнила ей, как надо дорожить временем и как быстро оно летит. Как часто жизнь подрезает крылья добрым намерениям и не дает второго шанса сказать то, что действительно важно. Она не хотела думать о муже, вспоминать его слова: «Энни, я ее люблю». Но мысли о нем всегда были с ней, кружили вокруг нее, вспыхивали, как зарницы в темноте. Она взглянула в зеркало, всмотрелась в себя, пытаясь понять, стала ли она собой, изменив свой облик. Она смотрела на себя так долго, что образ менялся, искажался, становился расплывчатым, и она терялась, глядя на отражение женщины, которую не узнавала.

Без Блейка у нее не было ни одного свидетеля последних двадцати лет ее жизни. Кроме Хэнка, никого, кто мог помнить, какой она была в двадцать пять лет или в тридцать, никого, с кем можно было бы разделить утраченные иллюзии.

«Прекрати!»

Энни посмотрела на часы, стоявшие рядом с кроватью на тумбочке. Шесть утра. Она села в кровати, взяла телефон и набрала номер дочери. Но Натали уже ушла из дома. Тогда Энни решила позвонить Терри.

Терри ответила после пятого гудка.

– Надеюсь, это что-нибудь важное, – прорычала она в трубку.

Энни рассмеялась:

– Извини, это всего лишь я. Что, еще слишком рано?

– Нет, нет, я люблю вставать раньше Господа Бога. У тебя все в порядке?

Энни не знала, будет ли когда-нибудь снова все в порядке, но такой ответ уже становился банальным:

– Я постепенно успокаиваюсь.

– Судя по тому, во сколько ты звонишь, я бы сказала, что ты вряд ли спала хорошо.

– Скорее мало.

– Да, помню, в первые три месяца после того, как от меня ушел Ром, будь он неладен, я тоже по ночам ходила по комнате и плакала. Тебе надо найти себе занятие.

– Я в Мистике, здесь выбор невелик. Может быть, я попробую себя в искусстве скульптуры из пивных банок, это здесь ходовой товар. Или можно научиться охотиться с луком и стрелами и делать из дичи и зверей чучела.

– Рада слышать, что ты уже способна шутить.

– Это лучше, чем все время плакать.

– Энни, я серьезно, тебе нужно найти какое-то занятие. Что-то, что подтолкнет тебя встать с постели или лечь в чью-то постель. Походи по магазинам, купи себе что-нибудь новое из одежды. Что-то, что изменит твою внешность.

Энни погладила свои короткие волосы.

– О, внешность я уже изменила, по крайней мере прическу.

Они проговорили еще немного. Вешая трубку, Энни почувствовала себя лучше. Она выбралась из постели и приняла долгий горячий душ. Вниз она спустилась в белом кашемировом свитере и белоснежных шерстяных брюках свободного покроя и приготовила отцу основательный завтрак: яичницу, оладьи и бекон, апельсиновый сок. Аромат еды выманил Хэнка из его комнаты.

Хэнк вошел в кухню, на ходу затягивая пояс длинного серого халата. Он внимательно посмотрел на дочь и почесал бороду.

– Ты уже на ногах. Ты действительно уже встала с кровати или просто хочешь немного походить, пока снова не разболелась голова?

«Да, – сказала себе Энни, – отец все понимает, ведь и он сам пережил трагедию и не понаслышке знаком с депрессией». Она достала из дубового буфета тарелки и накрыла завтрак на двоих.

– Папа, я продолжаю жить. Начиная с этого момента. И с этого места. Садись.

Он отодвинул стул, раздался неприятный скрежет деревянных ножек по потертому линолеуму.

– Я не уверен, что кормить мужчину – такой уж серьезный шаг в будущее.

Энни улыбнулась и села напротив отца.

– Вообще-то я собиралась пройтись по магазинам.

Он положил на свою тарелку яичницу.

– В Мистике? Не знаю, много ли ты тут накупишь, если только не ищешь идеальную блесну.

Энни посмотрела на свою тарелку. Она хотела есть, действительно хотела, но при виде еды ее снова стало подташнивать. Она надеялась, что отец этого не заметит.

– Я собиралась для начала купить несколько книг. Кажется, сейчас самое время для меня наверстать упущенное в чтении. Да я теперь могла бы даже перечитать от начала и до конца «Моби Дика». А вещи, которые я привезла с собой, здесь, честно говоря, будут неуместны.

– Да, в наших краях белый цвет не очень практичный вариант. – Хэнк полил яичницу кетчупом, а сверху еще и поперчил. Он покосился на Энни, и она заметила, что он изо всех сил старается сдержать улыбку. – Молодчина, Энни Вирджиния. – Потом повторил еще раз: – Молодчина!

Озеро Мистик разморило под ярким весенним солнышком. А в городе сегодня кипела жизнь. Фермеры, хозяйки, рыбаки спешили сделать свои дела, пока облака еще не превратились в тучи. Эти самые облака могли внезапно угрожающе собраться вместе, как хулиганы на школьном дворе, и обрушить на город такой ливень, под которым даже орлам не хватит сил летать.

Энни шла по Мейн-стрит, заглядывая в магазины и магазинчики. В некоторых ей приходилось протискиваться в приоткрытую дверь. Всякий раз над головой звякал колокольчик и раздавалось приветствие: «Здравствуйте, мисс. Прекрасный денек, не правда ли?» В кофейне Энни купила себе навынос двойной латте в высоком пластиковом стакане и пила его, следуя по улице дальше.

Она миновала магазины, где продавали сувениры для туристов, скобяные товары, ткани, рыболовные принадлежности. Но ей не попалось ни одного книжного. В аптеке она купила последний бестселлер Пэт Конрой, но не нашла больше ничего интересного – выбор был невелик. А ей так было нужно руководство на дальнейшую жизнь.

Наконец она оказалась перед магазином «Империя Евы. Платья». С витрины ей улыбалась девушка-манекен в ярко-желтом дождевике, такой же желтой шляпе-панаме и в высоких сапогах. Согнутый под неестественным углом локоть манекена поддерживал табличку со словами: «В воздухе пахнет весной». Из леек, расставленных вокруг ног манекена, выглядывали пестрые искусственные цветы, а к стене были прислонены грабли. Энни толкнула входную дверь. Над ее головой звякнул маленький колокольчик. Где-то в глубине магазина женский голос пронзительно заверещал:

– Не может быть!

Энни огляделась, пытаясь понять, кому принадлежит этот голос. Через магазин к ней спешила, размахивая пухлыми руками, Молли Блок, ее учительница английского в старших классах.

– Энни? – Молли Блок широко улыбалась. – Энни Борн, неужели это ты?

– Да, миссис Блок, это я. Как поживаете?

Молли уперлась в бока руками.

– Миссис Блок?! Энни, не называй меня так, а то я чувствую себя ужасно старой. Я ведь была совсем девчонкой, когда вела ваш класс. – Она снова улыбнулась и поправила съехавшие на нос очки в тонкой металлической оправе. – Рада видеть тебя снова, столько ведь лет прошло!

– Я тоже рада вас видеть, Молли.

– Что привело тебя в наши леса? Слышала, ты замужем за каким-то крутым адвокатом и живешь припеваючи в дымной Калифорнии.

Энни вздохнула:

– Все меняется…

Молли склонила голову набок и окинула Энни изучающим взглядом.

– Хорошо выглядишь. Хотела бы я сделать такую же стрижку! Но я буду выглядеть как воздушный шар. Между прочим, твой белый кашемир в наших краях долго не проживет. Один хороший ливень, и ты подумаешь, что вышла из дома, натянув на себя шкурку кролика.