Глава 1

Рассказывает Марк Истербрук

Автомат «Эспрсесо» шипел у меня за спиной, как рассерженная змея. Я помешивал в чашке. От нее шел душистый запах кофе.

– Закажете еще что-нибудь? Сандвич с ветчиной и бананом?

Такое сочетание показалось мне не совсем обычным. Бананы у меня связаны с детством. Ветчина в моем представлении вяжется только с яичницей. Однако с волками жить – по-волчьи выть: в Челси[1] принято есть такие сандвичи, и я не стал отказываться.

«Эспрессо» зашипел снова. Я заказал еще кофе и огляделся.

Сестра постоянно корит меня за мою ненаблюдательность, за то, что я ничего вокруг себя не замечаю. «Ты всегда уходишь в себя», – говорит она осуждающе. И сейчас я принялся внимательно следить за всем вокруг. Каждый день в газетах непременно промелькнет что-нибудь о барах Челси и их посетителях, и вот мне подвернулся случай составить собственное мнение о современной жизни. В кафе царил полумрак, я с трудом мог что-нибудь разглядеть. Посетители, в основном молодежь, являли собой тот тип молодых людей, которых называют битниками. Девушки выглядели весьма неряшливо и были слишком тепло одеты. Я уже это заметил, когда несколько недель назад обедал с друзьями в ресторане. Девице, которая сидела тогда рядом со мной, было лет двадцать. В ресторане все изнывали от жары, а она вырядилась в желтый шерстяной свитер, черную юбку и шерстяные черные чулки. Мои друзья находили ее очень интересной. Я не разделял их мнения. Это, наверно, показывает, как я отстал от жизни. Ведь я с удовольствием вспоминаю женщин Индии, их строгие прически, яркие сари, ниспадающие благородными складками, грациозную походку…

Меня отвлек от этих приятных воспоминаний неожиданный шум.

Две молодые женщины за соседним столом затеяли ссору. Их кавалеры пытались утихомирить своих подруг, но тщетно.

Девицы перешли на визг. Одна дала другой пощечину, а та стащила ее со стула. Одна была рыжая, и волосы у нее торчали во все стороны, другая блондинка со спадающими на лицо длинными прядями.

Из-за чего началась ссора, я так и не понял. Посетители же сопровождали ее поощрительными возгласами и мяуканьем.

– Молодец! Так ее, Лу!

Хозяин выбежал из-за стойки и пытался унять противниц.

– Ну-ка, довольно! Не хватает еще полиции.

Но блондинка вцепилась рыжей в волосы, крича при этом:

– Дрянь, отнимаешь у меня дружка!

Девиц разняли. У блондинки в руках остались рыжие пряди. Она злорадно потрясла ими в воздухе и бросила на пол.

Входная дверь отворилась. На пороге кафе появился представитель власти в синей форме. Он величественно произнес:

– Что здесь происходит?

Все кафе встретило врага единым фронтом.

– Просто веселимся, – сказал один из молодых людей.

– Правда, – добавил хозяин. – Дружеские забавы.

Он незаметно затолкал ногой клоки волос под соседний столик. Противницы улыбались друг другу с притворной нежностью. Полисмен недоверчиво оглядел кафе.

– Мы как раз уходим, – сказала блондинка сладким голоском. – Идем, Даг.

По случайному совпадению, еще несколько человек собирались уходить.

Страж порядка мрачно взирал на них. Его взгляд ясно говорил, что на сей раз им, так и быть, сойдет с рук, но он возьмет их на заметку. Потом он с достоинством удалился.

Кавалер рыжей девицы уплатил по счету.

– Как вы, ничего? – спросил хозяин у рыжей, которая повязывала голову шарфом. – Лу вон сколько волос выдрала.

– А я и боли-то никакой не почувствовала, – беззаботно отозвалась девица.

Она улыбнулась ему:

– Уж вы нас простите за скандал.

Компания ушла. Кафе опустело. Я поискал в карманах мелочь.

– Все равно она молодчина, – одобрительно сказал хозяин, когда дверь закрылась. Он взял щетку и замел рыжие волосы в угол.

– Да, боль, должно быть, адская, – ответил я.

– Я бы на ее месте не вытерпел, взвыл, – признался хозяин.

– Вы хорошо ее знаете?

– Да, она чуть не каждый вечер здесь. Такертон ее фамилия. Томазина Такертон. А здесь ее Томми Такер зовут. Денег у нее до черта. Отец оставляет ей все наследство, и что же она, думаете, делает? Переезжает в Челсн, снимает какую-то конуру около Уондсворт Бридж и болтается со всякими бездельниками. Одного не могу понять: почти вся эта шайка – люди с деньгами, могут жить хоть в отеле «Риц». Да только, похоже, такое житье им больше по нраву.

– А вы бы что делали на их месте?

– Ну, я-то знаю, как с денежками поступать, – отвечал хозяин. – А пока что мне пора закрываться.

Уже на выходе я спросил, из-за чего произошла эта ссора.

– Да Томми отбивает у той девчонки дружка. И уж поверьте, не стоит он, чтобы из-за него драться.

– Вторая девушка, похоже, думает, что стоит, – заметил я.

– Лу – очень романтичная, – снисходительно сказал хозяин.

Я себе представляю романтику немного иначе, но высказывать своих взглядов не стал.

Примерно через неделю я просматривал «Таймс». Мое внимание привлекла знакомая фамилия – это было объявление о смерти.

«2 октября в фоллоуфилдской больнице (Эмберли) в возрасте 20 лет скончалась Томазина Энн Такертон, единственная дочь покойного Томаса. Такергона, эсквайра из Кэррингтон парк, Эмберли, Сэррей. На похороны приглашаются лишь члены, семьи. Венков не присылать».

Ни венков бедной Томми Такер, ни веселой жизни в Челси. Мне вдруг стало жаль многочисленных Томчи Такер наших дней. Но я напомнил себе, что, быть может, я и не прав. Кто я такой, чтобы считать их жизнь бессмысленной?

Потом я вышел на Кингз Роуд, остановил такси и отправился к своей приятельнице, миссис Ариадне Оливер.

Миссис Оливер была известна как автор детективных романов. Ее покой охраняла горничная Милли, понаторевший в схватке с внешним миром дракон.

– Идите прямо наверх, Марк, – сказала она.

Я поднялся по лестнице, постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа.

Миссис Оливер в состоянии, близком к помешательству, шагала взад и вперед по комнате, бормоча что-то себе под нос.

– Почему? – вопрошала миссис Оливер, ни к кому не обращаясь. – Почему этот идиот не сказал сразу, что он видел какаду? Почему? Но если он скажет – погиб весь сюжет. Как же выкрутиться? А тут еще эта Моника. Такая дура. Наверно, имя не то. Нэнси? Или, может, Джоан? Всех всегда зовут Джоан. Лючиа? Пожалуй, так и назовем. Лючиа. Рыжая. Толстый свитер. Черные чулки…

Миссис Оливер глубоко вздохнула.

– Я рада, что это вы.

– Спасибо.

– А то мог бы прийти невесть кто. Какая-нибудь дуреха – просить меня участвовать в благотворительном базаре, или же страховой агент – застраховать Милли, а она не желает. Хотя все это, в общем, ерунда, и вот я с ума схожу из-за моего какаду.

– Не получается? – спросил я сочувственно. – Может, мне лучше уйти?

– Не уходите. Вы хоть немного меня отвлекли.

Я покорно воспринял этот сомнительный комплимент.

– Хотите сигарету?

– Спасибо, у меня есть. Курите. Хотя нет, вы ведь не курите.

– И не пью, – отвечала миссис Олизер. – А жаль. Все американские сыщики пьют. И, кажется, это помогает им сразу же расправляться с любыми трудностями. Знаете, Марк, по-моему, в жизни убийца никогда не может замести следы.

– Ерунда. Вы сколько раз сочиняли книги про убийства?

– По крайней мере пятьдесят пять раз. Сочинить убийство легко, трудно придумать, как его скрыть. И чего это мне стоит, – мрачно продолжала миссис Оливер. – Говорите что угодно, а ведь нельзя поверить, будто пять или шесть человек могут находиться около места преступления, когда А. убивают, и у всех у них есть основание для убийства.

– Я понимаю, как вам трудно, – сказал я. – Но раз вы справлялись пятьдесят пять раз, справитесь и теперь.

– Вот и я это себе говорю, но сама не верю. Мученье какое-то.

Она снова стала дергать прядку волос надо лбом.

– Перестаньте, – воскликнул я. – Вы ее так, пожалуй, вырвете с корнем.

– Ерунда, – заявила миссис Оливер. – Не так-то это просто. Вот когда я болела корью в четырнадцать лет и у меня была очень высокая температура, тогда они у меня лезли клочьями – все волосы надо лбом выпали. Так было обидно. И целых шесть месяцев прошло, пока снова отросли. Для девочки это такой ужас. Я вчера об этом вспоминала, когда была в больнице у Мэри Делафонтейн. У нее сейчас так же лезут волосы, как тогда у меня. Мэри говорит, что ей придется носить накладку, когда поправится.

– А я на днях видел, как одна девушка вырывала волосы у другой прямо с корнем, – сказал я.

– Где?

– В одном кафе в Челси.

– Ах, Челси! Ну, там, наверно, всякое может случиться. Битники и битлы, и разбитое поколение, и все такое. Я про них не пишу, боюсь перепутать названия. Уж лучше писать о том, что знаешь. Спокойнее. И все-таки пригласили бы вы меня разок в какой-нибудь бар в Челси, я бы там набралась новых впечатлений.

– Когда прикажете. Может, сегодня?

– Нет, сегодня ничего не выйдет. Мне надо писать. Скажите, Марк, как, по-вашему, можно убивать на расстоянии?

– Что значит на расстоянии? Нажать кнопку и послать смертоносный радиоактивный луч?

– Нет, я не о научной фантастике. Я о черной магии.

– Восковая фигурка – и булавку в сердце?

– Восковые фигурки теперь не в моде, – презрительно заметила миссис Оливер. – Но ведь случаются всякие странные вещи – в Африке, в Вест-Индии туземцы насылают друг на друга смерть, в общем, вы знаете, про что я говорю.

Я ответил, что сейчас многое пытаются объяснять силой внушения. Миссис Оливер негодующе фыркнула.

– Пусть кто-нибудь попробует мне внушить, что я обречена сейчас же лечь и умереть, я им назло не стану!

Я рассмеялся.

– Что у вас за мысли сегодня? Новый шедевр будет об убийстве силой внушения?

– О нет! Что-нибудь привычное, вроде мышьяка, мне больше подходит. Но вы пришли не для того, чтобы разговаривать о моих книжках.

– По правде говоря – не для этого. Просто моя двоюродная сестра Роуда Деспард устраивает благотворительный праздник и…

– Ни за что! – отрезала миссис Оливер.

– Да ведь все, что вам придется делать, – это сидеть в палатке и надписывать свои книги по пять шиллингов за автограф.

– Ну, это бы еще ничего, – с сомнением произнесла миссис Оливер. А мне не придется открывать праздник? Или говорить всякие глупости? И надевать шляпу?

Я заверил ее, что ничего этого ей делать не придется.

– И всего-то займет у вас час или два, – уговаривал я. – А потом, наверно, сразу начнется крикет, хотя нет, время года неподходящее. Ну, игры для детей, наверно. Или маскарад.

Миссис Оливер прервала меня, закричав:

– Конечно! Мяч для крикета! Как хорошо, что вы пришли, Марк. Вы замечательный. А теперь быстренько уходите.

Глава 2

Миссис Джерати открыла дверь и грозно спросила:

– Ну, что тебе нужно?

На пороге стоял мальчик – обыкновенный мальчишка, каких много. Он громко сопел – видно, у него был насморк.

– Священник здесь живет?

– Тебе отец Горман нужен?

– Меня за ним послали, – отвечал паренек.

– А кому это он понадобился и зачем?

– В доме двадцать три. На Бетналл-стрит. Там какая-то женщина помирает. Вот меня миссис Коппинз и послала.

Миссис Джерати велела мальчику подождать, и через несколько минут появился старик священник с маленьким кожаным саквояжем в руке.

– Я отец Горман, – сказал он. – Бетналл-стрит? Это возле сортировочной станции?

– Ага. Совсем рядом.

Они зашагали по улице.

– Ты говоришь, миссис Коппинз? Так ее зовут?

– Она – хозяйка дома. Комнаты сдает. А помирает жиличка. Дэвис, что ли, ее фамилия.

– Дэвис? Нет, не припомню.

– Да она из ваших будет. Католичка. Пастора, говорит, мне не зовите.

Священник кивнул. Они быстро дошли до Бетналл-стрит. Мальчик указал на невысокий мрачный дом в ряду таких же высоких и мрачных домов.

– Вот он.

– А ты не пойдешь со мной?

– Да я не здесь живу. Просто миссис Коппинз дала мне шиллинг, чтобы я за вами сбегал.

Дверь дома № 23 отворилась, и миссис Коппннз, высокая краснолицая женщина, пригласила священника войти.

– Пожалуйста, пожалуйста. Она совсем плоха. Ей бы надо в больницу, я уж звонила-звонила – да разве они когда приедут вовремя? У моей сестры муж ногу сломал, так шесть часов ждал, пока приехали. А еще здравоохранение называется. Денежки берут, а когда понадобится – ищи их, свищи!

Она вела священника вверх по узким ступенькам.

– Что с ней?

– Да гриппом болеет. И вроде ей уже лучше было. Рано вышла. Значит, приходит она вчера вечером – краше в гроб кладут. Легла. Есть ничего не стала. Доктора, говорит, не нужно. А нынче утром гляжу – бьет ее лихорадка. На легкие перекинулось.

Она открыла дверь, пропустила отца Гормана в комнату и, сказав: «Вот и священник пришел, теперь-то все будет хорошо», удалилась.

Отец Горман подошел к больной. В комнате, обставленной старомодной мебелью, было чисто прибрано. Женщина в кровати у окна с трудом повернула голову. Священник с первого взгляда понял, что она тяжело больна.

– Вы пришли… Времени осталось мало… – она говорила с трудом, задыхаясь. – Злодейство… Такое злодейство… Мне нужно… Я не могу так умереть… Исповедаться в моем… тяжком грехе…

Полузакрытые глаза блуждали. Отец Горман подошел совсем близко. Умирающая женщина заговорила снова:

– Положить конец… Остановить их… Обещайте…

Немного погодя приехали одновременно доктор и карета «Скорой помощи».

Миссис Коппинз встретила их с мрачным торжеством.

– Как всегда, опоздали! – возвестила она. – Больная умерла.

Отец Горман возвращался домой. Вечерело. Опускался туман, становился все гуще и гуще. Священник озабоченно хмурился. Невероятная, небывалая история! В какой-то мере, быть может, порождение лихорадочного бреда. Есть в ней и правда, бесспорно, но что правда, а что вымысел? Тем не менее нужно записать имена, пока они еще свежи у него в памяти.

Он зашел в маленькое кафе, сел за столик и заказал чашку кофе. Пошарил в карманах. Ох, уж эта миссис Джерати – ведь просил же он ее зашить карман! Записная книжка, карандаш и мелочь провалились в подкладку. Он с трудом выудил несколько монеток и карандаш, а достать записную книжку не удалось. Принесли кофе, и он попросил листок бумаги. Ему предложили рваный бумажный пакет. Он начал писать фамилии – главное, не забыть фамилии.

У него обычно они так быстро улетучиваются из памяти. Дверь кафе отворилась, вошли трое молодых людей и с грохотом уселись за столик.

Отец Горман кончил писать, сложил бумажку и уже хотел опустить ее в карман, как вдруг вспомнил про рваную подкладку. И тогда он сделал то, что ему приходилось делать частенько, – положил записку в башмак. Вошел какой-то человек и тихо сел за столиком в углу. Отец Горман отпил немного жидкого кофе, попросил счет, расплатился и покинул кафе. Посетитель, который сидел в углу, вдруг взглянул на часы, поднялся и поспешно вышел.

Туман сгущался. Отец Горман ускорил шаг. Он очень хорошо знал свой район и пошел напрямик по узенькой улочке вдоль железнодорожных путей. Может, он и слышал позади чьи-то шаги, но не придал им никакого значения. Мало ли кто идет по улице?

Его оглушил тяжелый удар по голове. Отец Горман пошатнулся и упал…

Доктор Корриган вошел в кабинет инспектора полиции Лежена.

– Я разобрался с вашим падре.

– Какие результаты?

– Медицинские термины мы прибережем для следователя. Убит ударом тяжелого предмета по голове. Погиб, по всей вероятности, после первого удара, но убийца добавил еще для верности. Мерзкая история.

– Да, – ответил Лежен.

Это был коренастый человек, темноволосый, с серыми глазами. На первый взгляд он казался очень спокойным, но иногда выразительная жестикуляция выдавала его происхождение – предки Лежена были французские гугеноты.

Он сказал задумчиво:

– Убийство с ограблением.

– Разве его ограбили?

– Похоже на то. Карманы были вывернуты и подкладка сутаны вся изрезана.

– На что они могли рассчитывать? – удивился Корриган. – Большинство этих приходских священников бедны, как церковных крысы. Впрочем, напрашиваются два возможных ответа. Один – что действовал молодой убийца, который совершает преступления просто во имя жестокости, – таких немало, к сожалению.

– А второй ответ?

Доктор пожал плечами.

– Кто-то затаил против вашего отца Гормана злобу.

Лежен покачал головой.

– Вряд ли. Его здесь все любили. И врагов у него не было. И грабить вроде бы нечего. Разве…

– Что разве? – спросил Корриган. – У полиции есть свои соображения?

– У него была записка, которую убийца не нашел, в башмаке.

Корриган свистнул.

– Какая-то шпионская интрига!

Лежен улыбнулся.

– Все гораздо проще. У него в кармане была дыра. Сержант Пайн разговаривал с экономкой. Похоже, довольно неряшливая особа. Не следила за его одеждой, не чинила вовремя. Она подтвердила, что отец Горман имел привычку засовывать бумаги и письма в башмак, чтобы они не проваливались сквозь дыры в карманах.

– А убийца об этом не знал?

– Ему такое и в голову не пришло. Если только он охотился именно за этим клочком бумаги.

– А что там в записке?

Лежен открыл ящик стола и вытащил оттуда смятую бумажку.

– Просто несколько фамилий, – сказал он.

Корриган стал читать.

– Ормерод, Сэндфорд, Паркинсон, Хескет-Дюбуа, Шоу, Хармондсворт, Такертон, Корриган? Делафонтейн?…

Он удивленно поднял брови.

– Откуда я в этом списке?

– Вам эти фамилии что-нибудь говорят? – спросил инспектор.

– Ни одной не знаю.

– И никогда не встречали отца Гормана?

– Нет.

– Значит, особой помощи от вас ждать не приходится.

– Есть какие-нибудь догадки насчет этого списка?

Лежен уклонился от прямого ответа.

– Какой-то мальчишка пришел к отцу Горману около семи вечера. Сказал, что одна женщина при смерти и просит позвать священника. Отец Горман пошел вместе с мальчиком.

– Куда? Вам известно?

– Известно. Понадобилось совсем немного времени, чтобы выяснить. Бетналл-стрит, дом 23. Дом принадлежит некоей миссис Коллинз. Больную звали миссис Дэвис. Священник пришел туда в четверть восьмого и пробыл около получаса. Миссис Дэвис умерла как раз перед приездом кареты «Скорой помощи».

– Понятно.

– Дальше следы отца Гормана привели в маленькое захудалое кафе. Место вполне приличное, ничего плохого там не случается, кормят скверно, посетителей всегда мало. Отец Горман заказал чашку кофе. Потом, видно, он поискал у себя в карманах, по нашел того, что ему было нужно, и попросил у хозяина листок бумаги. Вот он, этот листок. – Инспектор указал на смятую записку.

– А потом?

– Когда хозяин подал кофе, священник что-то уже писал. Он очень скоро ушел, к кофе почти не прикоснулся.

– Кто еще был в кафе?

– Трое парней пришли после него, и еще какой-то пожилой человек, он уселся за другой стол в углу. Он так ничего и не заказал и скоро ушел.

– Пошел следом за священником?

– Может быть. Хозяин не видел, как он вышел. Описал его как ничем не примечательного человека. Почтенный с виду. Ничего особенного во внешности.

Среднего роста, пальто то ли синее, то ли коричневое. Волосы не темные, не светлые. Может, не имеет к этому делу никакого отношения. Трудно сказать.

Он еще не явился к нам рассказать, что видел священника в кафе, – мы просили всех, кто видел отца Гормана от без четверти восемь до четверть девятого, сообщить нам. Пока что пришли только двое: одна женщина и владелец аптеки неподалеку отсюда. Сейчас я их допрошу. Тело священника нашли четверть девятого два маленьких мальчугана. На Уэст-стрит.

Корриган кивнул и похлопал рукой по бумажке.

– Что вы об этом думаете?

– По-моему, это важная улика.

– Умирающая рассказала ему что-то, и он записал поскорее эти фамилии, боялся забыть. Тут только один вопрос: стал бы он записывать, если бы его связывала тайна исповеди?

– Не обязательно, что они были названы с условием сохранить тайну, – заметил Лежен. – Может, эти имена имеют отношение к какому-то шантажу.

– Вы так думаете?

– Я пока ничего не могу сказать. Это лишь рабочая гипотеза. Допустим, этих людей шантажировали. Покойная либо сама была шантажистка, либо знала о шантаже. Ее мучило раскаяние, она призналась во всем, хотела, чтобы все уладили. Отец Горман взял на себя эту ответственность.

– И дальше?

– Все это только предположения, – сказал Лежен. – Кто-то, скажем, получал от этого доходы и не хотел их терять. Узнал, что миссис Дэвис при смерти и послал за священником. И так далее.

– Интересно, – проговорил Корриган, рассматривая бумажку. – Почему здесь вопросительный знак у двух последних фамилий?

– Отец Горман мог сомневаться, правильно ли он их запомнил.

– Конечно, могло быть Маллиган вместо Корриган, – сказал доктор с усмешкой. – Очень вероятно. Но уже такое имя, как Делафонтейн, не спутаешь ни с чем, если запомнишь.

Он снова перечитал фамилии.

– Паркинсон – Паркинсонов полно, Сэндфорд – тоже встречается нередко. Хескет-Дюбуа – язык сломаешь.

Неожиданно он перегнулся через стол и взял телефонную книгу.

– Посмотрим. Хескет… Джон и К°, водопроводчики… Сэр Исидор. Ага! Вот оно! Хескет-Дюбуа, леди, Эллемер-сквер, 49. А что, если ей сейчас позвонить?

– Что мы ей будем говорить?

– Вдохновение подскажет, – беззаботно отвечал доктор.

– Давайте, – сказал Лежен.

– Что? – удивленно воззрился на него Корриган.

– Я сказал, давайте звоните, – ласково промолвил Лежен.

Он сам взял трубку.

– Город.

Он взглянул на Корригана:

– Говорите номер.

– Гросвенор, 64578.

Лежен повторил номер в трубку и передал ее Корригану.

– Развлекайтесь, – сказал он.

Слегка растерявшись, Корриган смотрел на инспектора. В трубке долгое время раздавались гудки и никто не отвечал. Наконец послышался женский голос:

– Гросвенор, 64578.

– Это особняк леди Хескет-Дюбуа?

– Э… э… да… то есть…

Доктор Корриган не стал особенно вслушиваться.

– Можно попросить ее к телефону?

– Нет, нельзя. Леди Хескет-Дюбуа умерла в апреле.

Обескураженный доктор Корриган повесил трубку, не ответив на вопрос: «А кто это говорит?» Он холодно взглянул на инспектора Лежена.

– Вот почему вы с такой легкостью разрешили мне туда позвонить!

Лежен хитро усмехнулся.

– В апреле, – задумчиво сказал Корриган. – Пять месяцев назад. Пять месяцев, как ее уже не волнует шантаж или что-то там еще. Она, случайно, не покончила с собой?

– Нет. У нее была опухоль мозга.

– Значит, надо снова браться за этот список, – сказал Корриган, глядя на бумажку.

Лежен вздохнул.

– Ведь, в сущности, неизвестно, какое отношение это убийство имеет к делу. Могло быть обыкновенное нападение в туманный вечер – и почти нет надежды найти убийцу, разве что нам просто случайно повезет…

Доктор Корриган сказал:

– Вы не возражаете, если я еще разок посмотрю на записку?

– Пожалуйста. И желаю вам удачи.

– Хотите сказать, что все равно ничего у меня не выйдет? Еще посмотрим! Я займусь Корриганом. Мистер, миссис или мисс Корриган с вопросительным знаком.

Глава 3

– Да нет, мистер Лежен, больше вроде ничего не припомню. Я ведь уже все сказала вашему сержанту. Не знаю я, ни кто она была, миссис Дэвис, ни откуда родом. Она у меня полгода снимала комнату. Платила вовремя и вроде была славная женщина.

Миссис Коппинз перевела дыхание и недовольно посмотрела на Лежена. Он улыбнулся ей кроткой, меланхолической улыбкой, действие которой было проверено не раз.

– Я бы с охотой помогла, если бы что знала, – добавила миссис Коллинз.

– Благодарю вас. Вот это нам и нужно – помощь. Женщины знают больше мужчин – у них какое-то особое чутье.

Ход был верный и оказал свое действие.

– Ах! – воскликнула миссис Коппинз. – Жалко, вас мой муж сейчас не слышит. Он только и повторяет, мол, ты думаешь, ты все знаешь, а на самом-то деле и понятия не имеешь. А ведь девять раз из десяти я права.

– Вот потому-то я и хотел узнать, что вы думаете о миссис Дэвис. Вы не знаете, может, она была несчастлива?

– Как вам сказать? Вроде бы нет. Деловая. Это видно было. Все у нее всегда бывало как надо. Будто заранее все обдумывала. Я так понимаю, работала она, где выясняют, как какие товары идут, чего больше покупают, спрашивают. Про это всем и так давно известно, да вот почему-то нынче прямо помешались – подавай им снова и снова такие сведения. А миссис Дэвис, по правде говоря, для этой работы очень подходила. Славная, нос куда не надо не сует, просто по-деловому расспросит – и все.

– Вы не знаете название фирмы или конторы, где она работала?

– К сожалению, не знаю.

– У нее были родственники?

– Нет. Я знаю, она была вдова и муж ее давно умер. Он вроде долго болел, только она не особенно любила про это рассказывать.

– Она не рассказывала вам, откуда была родом?

– По моему, не из Лондона. Откуда-то, мне думается, с севера.

– Вы не замечали за ней чего-нибудь…

Лежен сомневался, правильно ли он сделал, заговорив об этом. Если у нее заработает воображение… Но миссис Коллинз не воспользовалась удобным случаем.

– Да нет, не замечала. И уж никогда от нее не слышала ничего такого. Только вот удивительный у нее был чемодан. Дорогой, но не новый. И буквы на нем были ее – Дж. Д., Джесси Дэвис, только они были написаны поверх других. Сперва-то они были Дж. Г., по-моему, не то А. Но мне тогда и в голову ничего не пришло. Хороший подержанный чемодан можно купить совсем дешево, и буквы тогда приходится менять. У нее вещей было – один чемодан.

Лежен это знал. У покойной было очень мало вещей. Не нашлось среди них ни писем, ни фотографий. У нее, по-видимому, не было ни страхового полиса, ни счета в банке, ни чековой книжки. Носильные вещи хорошего качества, скромного покроя, почти новые.

– Она казалась всем довольной? – спросил он.

– Да вроде так.

Инспектор услышал нотку сомнения в голосе миссис Коппинз.

– Вроде?

– Да я об этом как-то не задумывалась. Зарабатывала она неплохо, работа чистая, живи да радуйся. Она была не из болтливых. Но когда заболела…

– А что случилось, когда заболела?

– Сперва она расстроилась. Когда от гриппа слегла. Всю мою работу спутает, говорит. Но грипп – это грипп, на него рукой не махнешь. Пришлось ей лечь в постель, выпила она горячего чаю, аспирин приняла. Я говорю, доктора надо позвать, а она говорит – незачем. При гриппе надо отлежаться в тепле – и все. Поболела она, конечно, ведь грипп, а когда температура у нее спала, то она стала расстроенная какая-то, это тоже часто при гриппе бывает. Сидит, помню, у огня и говорит мне: «Плохо, когда столько времени свободного. Мысли одолевают. Не люблю я особенно о жизни задумываться. Расстраиваюсь».

Лежен был весь внимание, и миссис Коллинз разболталась пуще прежнего.

– Ну, дала я ей, значит, журналов. Но только ей не читалось. И раз она говорит, как сейчас помню: «Лучше о многом не знать, если все не так, как надо, правда?» А я ей: да, милочка, А она: «Не знаю. Уверенности у меня никогда не было». А я говорю: ну ничего, ничего. А она: «Я ничего бесчестного не делала. Мне себя упрекнуть не в чем». Я отвечаю, конечно, мол, милочка, а сама подумала, может, у нее на работе какие-нибудь делишки обделывают, и она знает, но раз это ее не касается, не вмешивается.

– Возможно, – согласился Лежен.

– Одним словом, поправилась она, почти совсем поправилась, вышла снова на работу. Я ей говорила: рано. Посидите дома еще денек-другой, говорю. И зря она меня не послушалась. Приходит домой на второй день, гляжу, а она вся в жару пылает. Еле по лестнице поднялась. Надо, говорю, доктора позвать, да только она не захотела. И ей становилось все хуже и хуже, глаза не видят, лицо горит, дышит с трудом. А вечером на следующий день еле-еле шепчет: «Священника. Позовите священника. Побыстрее – будет поздно». Ей нужно было не нашего пастора, а католического священника. Я-то не догадывалась, что она – католичка, ни распятия у нее, ничего такого. Я вижу, на улице мальчишка Майк; бегает, послала его за отцом Горманом. И уж решила: ничего ей говорить не стану, а сама позвоню в больницу.

– Вы сами провели к ней священника, когда он пришел?

– Да. И оставила их одних.

– Они что-нибудь говорили?

– Не помню что, только когда я дверь закрывала, слышу, она говорит про какое-то злодейство. Да и что-то про коня – может, это она про скачки, там ведь всегда жульничество.

– Злодейство, – повторил Лежен. Его поразило это слово.

– Они должны признаваться в грехах перед смертью – так ведь у католиков заведено? Вот она и признавалась, верно.

Лежен не сомневался, что это была предсмертная исповедь, но в его воображение запало слово «злодейство». Должно быть, страшное это злодейство, если священника, который узнал о нем, выследили и убили…

Трое остальных жильцов миссис Коллинз ничего сообщить не могли. Двое из них, банковский клерк и пожилой человек, продавец из обувного магазина, жили здесь уже несколько лет. Третья была девушка лет двадцати двух, которая недавно стала здесь снимать комнату, работала она в универсальном магазине неподалеку. Все трое едва знали миссис Дэвис в лицо.

Женщина, которая видела отца Германа на улице в тот вечер, тоже ничего сообщить не могла. Она знала отца Гормана, была его прихожанкой. Эта женщина видела, как он свернул на Бетналл-стрит и зашел в кафе приблизительно без десяти восемь.

Мистер Осборн, владелец аптеки на углу Бартон-стрит, располагал более интересными сведениями. Это был невысокого роста пожилой человек в очках, с лысой головой и широким простодушным лицом.

– Добрый вечер, инспектор. Проходите!

Лежен прошел за старомодный прилавок и через нишу, где молодой человек в белом халате с ловкостью фокусника разливал лекарства в пузырьки, в маленькую комнату – там стояли два кресла, стол и конторка. Мистер Осборн сел в одно из кресел, Лежен занял другое. Аптекарь наклонился вперед, глаза его блестели:

– Кажется, я смогу вам помочь. Посетителей в тот вечер было немного – погода отвратительная. Мы закрываем в восемь по четвергам. Тукан все сгущался, на улице почти никого. Я стоял у дверей и глядел на улицу. В прогнозе погоды сказали, что будет туман. Стою я, значит, у дверей и вижу – отец Горман идет по улице. Я его, конечно, хорошо знаю в лицо. Ужасно, убить такого достойного человека! Вот отец Горман, говорю я себе. Он шел по направлению к Уэст-стрит. А чуть позади него – еще кто-то. Мне бы и в голову тогда не пришло обратить на него внимание, но вдруг он останавливается, как раз у моей двери. Я думаю: что это он остановился? – а потом заметил, отец Горман замедлил шаги. Потом он снова пошел быстрее, и тот другой человек – тоже. Я подумал: быть может, он хочет догнать священника, поговорить с ним.

– А на самом деле этот человек, видно, просто следил за ним?

– Теперь-то я уверен, что было именно так, но тогда…

– Вы сможете описать этого человека?

Лежен не рассчитывал на сколько-нибудь вразумительный ответ. Он ожидал обычных расплывчатых описаний. Но мистер Осборн оказался из другой породы, чем хозяин маленького кафе.

– Думаю, что да, – уверенно отвечал он. – Это был человек высокого роста…

– Приблизительно какого?

– Ну, около шести футов, не меньше. Хотя он мог казаться выше, чем на самом деле, из-за своей худобы. Покатые плечи, на шее – кадык. Длинные волосы. Большой крючковатый нос. Внешность очень приметная. Конечно, я не мог разглядеть цвет глаз. Понимаете, я его видел в профиль. Возраст – лет пятьдесят. Это видно было по походке, молодые люди движутся совсем иначе.

Лежен мысленно представил себе расстояние от аптеки до противоположного тротуара. У него возникли сильные сомнения. Рассказ аптекаря мог быть плодом живого воображения – такое случается часто, особенно когда допрашиваешь женщин. В этих случаях фигурируют невероятные подробности – навыкате глаза, густые брови, обезьяньи челюсти, свирепое выражение лица.

А мистер Осборн рассказал про человека с обычной внешностью. Подобное от свидетелей не часто услышишь. Лежен задумчиво посмотрел на собеседника.

– Как вы считаете, вы бы узнали этого человека?

– Конечно, – голос мистера Осборна звучал уверенно. – У меня прекрасная память на лица. Это просто мой конек. Если бы чья-нибудь жена пришла ко мне и купила мышьяка – отравить мужа, я бы мог под присягой заявить на суде, что узнаю ее.

– Но вам не приходилось пока выступать на суде в такой роли?

Мистер Осборн признался, что нет.

– И уж теперь вряд ли придется. Я продаю свое дело. Мне предложили за него хорошие деньги, продам и переселюсь в Борнемут. Нужно идти на отдых, пока ты еще в состоянии наслаждаться жизнью. Я так считаю. Разведу сад. Буду путешествовать…

Лежен поднялся.

– Ну что ж, желаю вам всех благ, – сказал он. – И если до отъезда вы вдруг встретите этого человека…

– Я тотчас же дам вам знать, мистер Лежен. Конечно, Можете рассчитывать на меня. У меня прекрасная память на лица.

Глава 4

Рассказывает Марк Истербрук

Я вышел со своей приятельницей Гермией Редклифф из театра «Олд Вик».

Мы были на «Макбете».

– Поедем поужинаем в «Фэнтази». Когда смотришь Шекспира – всегда проголодаешься.

По дороге мы рассуждали о «Макбете». Гермия Редклифф – красивая молодая женщина двадцати восьми лет. У нее безупречный классический профиль и густая шапка каштановых волос. Моя сестра называет ее «приятельница Марка», причем так и слышишь многозначительные кавычки. Это меня постоянно выводит из себя.

В «Фэнтази» нас встретили приветливо и провели к столику у стены. Когда мы усаживались, кто-то вдруг радостно нас окликнул. За соседним столом сидел Дэвид Ардингли, преподаватель истории в Оксфорде. Он представил нам свою спутницу, прехорошенькую девушку с модной прической – волосы торчали во все стороны, а над макушкой прядки поднимались под невероятным углом.

Как ни странно, прическа ей шла. У девицы были огромные голубые глаза, и рот она все время держала полуоткрытым. Как и все девушки Дэвида, она была непроходимо глупа. Дэвид, человек редкого интеллекта, почему-то находил в этом удовольствие.

– Это моя глубокая привязанность – Пэм! – воскликнул он. – Познакомься с Марком и Гермией. Они очень серьезные и интеллигентные. Держу пари, вы только что с Шекспира или с Ибсена.

– Смотрели «Макбета».

– Ага, ну, как выглядели ведьмы?

– Ужасные, – сказала Гермия. – Как всегда.

– А знаете, – сказал Дэвид, – какими бы у меня были ведьмы, если бы я ставил спектакль?

– Какими?

– Хитрые, тихие старушонки. Как ведьмы у нас в деревнях.

– Но сейчас нет никаких ведьм, – сказала Пэм.

– Ты так говоришь, потому что ты лондонская жительница. В каждой деревне в Англии есть своя ведьма.

– Ты шутишь, – надула губки Пэм.

– Ничуть. Правда, Марк?

– Все эти суеверия давно умерли, – сказала Гермия.

– В глуши они еще живут – как ты считаешь, Марк?

– Может быть, ты и прав, – ответил я. – Хотя сам я не знаю, никогда в деревне не жил.

– Не представляю себе, как можно в «Макбете» показать ведьм обычными старухами. Нужна атмосфера чего-то сверхъестественного, – заметила Гермия.

– Значит, – обратился я к Дэвиду, – у тебя ведьмы бормотали бы свои заклинания, вызывали духов, а сами оставались тремя обычными деревенскими старухами. Что ж, это могло бы действительно произвести сильное впечатление.

– Если можно убедить актеров так играть, – возразила Гермия.

– Шекспир бы сейчас немало удивлялся, глядя на современные постановки своих пьес.

– Филдинг сегодня очень интересно играл третьего убийцу, – вспомнила Гермия.

– Как было тогда удобно, – размечтался Дэвид, – нанимаешь убийцу, и он убирает кого нужно. Сейчас уж так не бывает!

– Почему не бывает?! – возмутилась Гермия. – А гангстеры?

– Да нет же, – сказал Дэвид. – Я не про гангстеров. Я про обычных людей – просто мешает кто-то: тетя Эмили такая богатая и не собирается умирать; или кому-то опостылел муж. Как удобно, звонишь в контору и говоришь: «Пришлите, пожалуйста, двух надежных убийц».

Мы все рассмеялись.

– А ведь и сейчас можно разделаться с человеком, когда надо, разве вы не знаете? – проговорила Пэм.

Мы обернулись к ней.

– Как это, детка? – спросил Дэвид.

– Ну, в общем можно. Только, кажется, это очень дорого.

Пэм смотрела на нас огромными наивными глазами, рот у нее был слегка открыт.

– Что это ты хочешь сказать? – заинтересовался Дэвид.

Пэм смутилась.

– Ах, наверно, я все перепутала. Я вспомнила про белого коня. И все такое.

– Белого коня? Какого еще белого коня?

Пэм залилась краской и опустила ресницы.

– Да это просто так. Кто-то что-то говорил – наверно, я перепутала, не поняла.

– Попробуй-ка этот чудесный салат, – посоветовал Дэвид.

В жизни иногда случаются престранные вещи – услышишь неожиданно что-нибудь, и вдруг через день снова тебе кто-то говорит то же самое. Со мной такое произошло на следующее же утро. Позвонил телефон. Я ответил.

– Это Марк Истербрук?

– Да. Миссис Оливер?

– Марк, я насчет этого благотворительного праздника. Я поеду и буду надписывать там книжки, если Роуда уж так хочет.

– Очень мило с вашей стороны.

– Обеда, надеюсь, не будет? – спросила миссис Оливер с опаской. – И пусть они меня не тащат в «Розовый Конь» пить пиво.

– Как «Розовый Конь»?

– Ну, «Белый Конь». Мне от пива становится худо.

– А что это такое «Белый Конь»?

– Какой-то бар – разве он не так называется? Или «Розовый Конь»? А может, я напутала. У меня такая путаница в голове.

– Как поживает какаду? – спросил я.

– Какаду? – недоуменно откликнулась миссис Оливер.

– А мяч для крикета?

– Ну, знаете ли, – с достоинством проговорила миссис Оливер. – Вы, наверно, с ума сошли, или у вас похмелье, или еще что. Розовые кони, какаду, крикет.

Она сердито повесила трубку. Я все еще раздумывал о «Белом Коне», о том, как я о нем услышал сегодня снова, когда опять раздался телефонный звонок.

На этот раз звонил мистер Сомс Уайт, известный стряпчий, который напомнил мне, что по завещанию моей крестной я могу выбрать три картины из ее коллекции.

– Ничего особенно ценного, конечно, нет, – сказал мистер Сомс Уайт своим меланхоличным, скорбным тоном. – Но, насколько мне известно, вам нравятся некоторые картины покойной.

– У нее были прелестные акварели, индийские пейзажи.

– Совершенно верно, – отвечал мистер Соме Уайт. – Подготавливается распродажа имущества, и не могли бы вы сейчас подъехать на Эллсмер-сквер…

– Сейчас приеду, – сказал я Работать в это утро все равно не удавалось.

С тремя акварелями под мышкой я выходил из дома на Эллсмер-сквер и столкнулся нос к носу с каким-то человеком, поднимавшимся по ступенькам к двери. Я извинился, он тоже извинился, и я уже окликнул было ехавшее мимо такси, как вдруг меня что-то остановило, я быстро обернулся и спросил:

– Привет, это вы, Корриган?

– Я. Да… а вы… вы – Марк Истербрук.

Джим Корриган и я были приятелями, когда учились в Оксфорде, мы не виделись уже лет пятнадцать.

– Не узнал вас сначала, – сказал Корриган. – Читаю время от времени ваши статьи, нравятся.

– А вы что поделываете? Занимаетесь научной работой?

Корриган вздохнул.

– Не вышло. На это нужно много денег. Или найти миллионера, чтобы субсидировал. А мне никого не удалось заинтересовать своей теорией, к сожалению. Так что я теперь судебный хирург.

– Понятно. Вы в этот дом? Там никого нет, кроме сторожа.

– Я так и думал. Но мне хотелось кое-что поразузнать о покойной леди Хескет-Дюбуа.

– Наверно, я смогу вам рассказать больше, чем сторож. Она была моя крестная.

– Правда? Прекрасно. Пойдемте куда-нибудь поедим. Тут недалеко маленький ресторанчик. Ничего особенного, но кормят хорошо.

Мы выбрали себе столик в ресторане, и, когда подали суп, я спросил:

– Ну, а что вы хотели узнать насчет старушки? И кстати, зачем вам это нужно?

– Это длинная история, – отвечал Корриган. – Скажите мне сперва, что она из себя представляла?