1. Доктор Шеппард завтракает

Миссис Феррар умерла в ночь на четверг. За мной прислали в пятницу, семнадцатого сентября, в 8 часов утра. Помощь опоздала — она умерла за несколько часов до моего прихода.

Я вернулся домой в начале десятого и, открыв дверь своим ключом, нарочно замешкался в прихожей, вешая шляпу и плащ, которые я предусмотрительно надел, ибо в это раннее осеннее утро было прохладно. Откровенно говоря, я был порядком взволнован и расстроен, и, хотя вовсе не предвидел событий последующих недель, однако тревожное предчувствие надвигающейся беды охватило меня. Слева из столовой донесся звон чайной посуды, сухое покашливание и голос моей сестры Каролины:

— Джеймс, это ты?

Вопрос был явно неуместен: кто бы это мог быть, если не я? Откровенно говоря, в прихожей я замешкался именно из-за моей сестры Каролины. Согласно мистеру Киплингу, девиз семейства мангуст гласит: «Пойди и узнай». Если Каролина решит завести себе герб, я посоветую ей заимствовать девиз у мангуст. Первое слово можно будет и опустить: Каролина умеет узнавать все, не выходя из дома. Не знаю, как ей это удается. Подозреваю, что ее разведка вербуется из наших слуг и поставщиков. Если же она выходит из дома, то не с целью получения информации, а с целью ее распространения. В этом она тоже крупный специалист.

Поэтому я и задержался в прихожей: что бы я ни сказал Каролине о кончине миссис Феррар, это неизбежно станет известно всей деревне в ближайшие полчаса. Как врач, я обязан соблюдать тайну и давно уже приобрел привычку скрывать от сестры, что бы ни случилось, если только эта в моих силах. Однако это не мешает ей быть в курсе всего, но моя совесть чиста — я тут ни при чем.

Муж миссис Феррар умер ровно год назад, и Каролина упорно утверждает — без малейших к тому оснований, — что он был отравлен своей женой. Она презрительно пропускает мимо ушей мое неизменное возражение, что умер он от острого гастрита, чему способствовало неумеренное употребление алкоголя. Между симптомами гастрита и отравлением мышьяком есть некоторое сходство, и я готов это признать, но Каролина обосновывает свое обвинение совсем иначе. «Вы только на нее посмотрите!» — говорит она.

Миссис Феррар была женщина весьма привлекательная, хотя и не первой молодости, а ее платья, даже и совсем простые, превосходно сидели на ней. Но ведь сотни женщин покупают свои туалеты в Париже и не обязательно при этом должны приканчивать своих мужей.

Пока я стоял так и размышлял, в прихожую снова донесся голос Каролины. Теперь в нем слышались резкие ноты:

— Что ты там делаешь, Джеймс? Почему не идешь завтракать?

— Иду, дорогая, — поспешно отвечал я.

— Вешаю пальто.

— За это время ты мог бы повесить их десяток. Что верно, то верно, она была совершенно права. Войдя в столовую, я чмокнул Каролину в щеку и сел к столу.

— У тебя был ранний вызов, — заметила Каролина.

— Да, — оказал я. — «Королевская лужайка». Миссис Феррар.

— Я знаю, — сказала моя сестра. — Откуда?

— Мне сказала Энни.

Энни — наша горничная. Милая девушка, но неизлечимая болтунья.

Мы замолчали. Я ел яичницу. Каролина слегка наморщила свой длинный нос, кончик его задергался: так бывает у нее всегда, если что-нибудь взволнует или заинтересует ее.

Ну? — не выдержала она.

— Скверно. Меня поздно позвали. Вероятно она умерла во сне.

— Знаю, — снова сказала сестра. Тут уж я рассердился:

— Ты не можешь этого знать. Я узнал об этом только там и ни с кем еще не говорил. Может быть, твоя Энни — ясновидящая?

— Я узнала это не от Энни, а от молочника. А он — от кухарки миссис Феррар.

Как я уже сказал, Каролине не требуется выходить из дома, чтобы быть в курсе всех событий. Она может не двигаться с места — новости сами прилетят к ней.

— Так отчего же она умерла? Разрыв сердца?

— Разве молочник тебе не сообщил? — саркастически осведомился я. Но Каролина не понимает сарказма.

— Он не знает, — серьезно объяснила она.

Я решил, что поскольку Каролина так или иначе все равно скоро все узнает, то почему бы не сказать ей?

— Она умерла от слишком большой дозы веронала. Последнее время у нее была бессонница. Видимо, она была неосторожна.

— Чушь, — сказала Каролина.

— Она сделала это сознательно.

Странно, что когда вы втайне что-то подозреваете, то стоит кому-нибудь высказать подобное же предположение вслух, как вам непременно захочется его опровергнуть. Я негодующе возразил:

— Вот опять ты не даешь себе труда поразмыслить! С какой стати миссис Феррар кончать жизнь самоубийством? Вдова, еще молодая, богатая, превосходное здоровье. Нелепость!

— Вовсе нет. Даже ты должен был заметить, как она изменилась за последние полгода. Комок нервов. И ты сам только что признал, что у нее была бессонница.

— Каков же твой диагноз? — холодно спросил я.

— Несчастная любовь, я полагаю?

Моя сестра покачала головой.

— Угрызения совести, — изрекла она со смаком.

— Ты же не верил мне, что она отравила своего мужа. А я теперь совершенно в этом убеждена.

— По-моему, ты нелогична. Уж если женщина пойдет на убийство, у нее хватит хладнокровия воспользоваться его плодами, не впадая в такую сентиментальность, как раскаяние.

— Может, и есть такие женщины, — покачала головой Каролина, — но не миссис Феррар. Это были сплошные нервы. Она не умела страдать и захотела освободиться. Любой ценой. Мучилась оттого, что сотворила. Мне очень жаль ее.

Не думаю, чтобы Каролина испытывала сострадание к миссис Феррар, пока та была жива. Но теперь, когда та уже не могла больше носить парижские платья, Каролина была готова пожалеть ее. Я твердо заявил Каролине, что она несет вздор. Я был тем более тверд, что в душе отчасти соглашался с нею. Однако не годится, чтобы Каролина узнавала истину каким-то вдохновением свыше. Ведь она не замедлит поделиться своим открытием со всей деревней, и все подумают, что оно основано на моем медицинском заключении. Жизнь порой бывает очень нелегка.

— Вздор, — ответила Каролина на мои возражения.

— Вот увидишь, она оставила письмо, в котором признается во всем.

— Она не оставляла никаких писем, — ответил я резко, не сознавая, к чему приведут мои слова.

— А, — сказала Каролина, — значит, ты об этом справлялся? В глубине сердца, Джеймс, ты со мной согласен! Ах ты, мой милый старый притворщик!

— В подобных случаях необходимо рассмотреть и возможность самоубийства, — возразил я.

— Будет следствие?

— Может быть. Но если я смогу с полной ответственностью заявить, что это — несчастный случай, вероятно, следствия не будет.

— А ты можешь? — спросила Каролина проницательно.

Вместо ответа я встал из-за стола.

2. Кингз-Эббот

Прежде чем рассказывать дальше, следует, пожалуй, дать представление о нашей, так сказать, местной географии. Наша деревня Кингз-Эббот — самая обыкновенная деревня. Наш город — Кранчестер — расположен в девяти милях. У нас большая железнодорожная станция, маленькая почта и два конкурирующих универсальных магазина. Способные люди покидают деревню в пору юности, но зато у нас изобилие незамужних дам и офицеров в отставке. Наши увлечения и развлечения можно охарактеризовать одним словом — сплетни.

В Кингз-Эббот есть только два богатых дома. Один — «Королевская лужайка» — унаследован миссис Феррар от ее покойного мужа. Другой — «Папоротники» — принадлежит Роджеру Экройду. Экройд всегда интересовал меня как законченный с виду экземпляр деревенского сквайра. Он похож на одного из тех румяных, спортивного склада джентльменов, которые непременно появляются на фоне зеленого лужка в первом действии старомодных музыкальных комедий и поют песенку о том, что собираются поехать в Лондон. Теперь на смену музыкальным комедиям пришли ревю, и деревенские сквайры вышли из моды. Впрочем, Экройд, разумеется, вовсе не деревенский сквайр, а весьма преуспевающий фабрикант вагонных колес. Ему пятьдесят лет, он краснолиц и добродушен. Большой друг священника, щедро жертвует на приход (хотя в домашней жизни чрезвычайно скуп), шефствует над крикетными матчами, юношескими клубами, короче говоря — он душа нашей мирной деревни Кингз-Эббот.

Когда Роджеру Экройду шел двадцать второй год, он влюбился в красивую женщину, по фамилии Пейтен, лет на пять-шесть старше его, и женился на ней. Она была вдовой с ребенком. История этого брака коротка и печальна. Миссис Экройд оказалась алкоголичкой, и через четыре года после брака алкоголь свел ее в могилу.

Вторично Экройд не женился. Когда миссис Экройд умерла, ее сыну было семь лет. Теперь ему двадцать пять. Экройд всегда относился к нему как к родному сыну, но тот — юноша легкомысленный и причиняет немало беспокойства своему отчиму. Тем не менее мы все в Кингз-Эббот очень любим Ральфа Пейтена, хотя бы уж за одно то, что он так красив.

Как я уже говорил, в нашей деревне любят посплетничать. Все скоро заметили, что между Экройдом и миссис Феррар существует симпатия, которая стала особенно бросаться в глаза после смерти ее мужа, и все были убеждены, что по окончании траура миссис Феррар станет миссис Роджер Экройд, и находили это справедливым: жена Роджера Экройда умерла от запоя, а Эшли Феррар был известным пьяницей.

Феррары поселились у нас года полтора тому назад. Но Экройд жил в ореоле сплетен в течение уже многих лет. Каждая экономка в поместье Экройда (а они сменялись часто) вызывала живейшее подозрение у Каролины и ее приятельниц. В течение пятнадцати лет деревня ждала, что Экройд женится на одной из своих экономок. Последняя из них, мисс Рассэл, царила в течение пяти лет и если бы не появление миссис Феррар, Экройд вряд ли избежал бы своей судьбы. Правда, надо иметь в виду еще один фактор: приезд из Канады овдовевшей невестки с дочерью. Миссис Экройд, вдова Сесила, беспутного младшего брата Экройда, поселилась в «Папоротниках» и по словам Каролины, поставила мисс Рассэл на место.

Не знаю, что означает «на место», но знаю, что мисс Рассэл ходит теперь с поджатыми губами и выражает глубокое сочувствие «бедняжке миссис Экройд», живущей из милости у своего зятя: «Хлеб благодеяний горек, не так ли? Я была бы в полном отчаянии, если бы не могла сама зарабатывать себе на жизнь».Не знаю, какие чувства испытывала миссис Сесил Экройд к миссис Феррар. Брак Экройда явно противоречил ее интересам. При встречах с миссис Феррар она была всегда очень мила, чтобы не сказать — слащава. По словам Каролины, это еще ничего не доказывало.

Вот что занимало умы у нас в Кингз-Эббот последние годы. Мы обсуждали дела Экройда со всех мыслимых точек зрения. Разумеется, в этих рассуждениях занимала свое место и миссис Феррар.

Я совершил обход, думая обо всем этом и еще о многом другом. Тяжелобольных у меня, к счастью, не было, и мои мысли постоянно возвращались к загадке смерти миссис Феррар. Было ли это самоубийством? Но если так, она должна была бы составить какое-то объяснение своего поступка. Насколько мне известно, так поступают женщины в подобных обстоятельствах. Они любят объяснять свои поступки. Им приятен свет рампы. Когда я видел ее в последний раз? Меньше недели назад. В ее поведении не было ничего странного, принимая во внимание… ну, принимая во внимание все.

Затем я вдруг вспомнил, что видел ее не далее как вчера, хотя и не говорил с ней. Она шла рядом с Ральфом Пейтеном, и я очень удивился, потому что не ожидал увидеть его в Кингз-Эббот. Я был уверен, что он окончательно рассорился с отчимом, — он не бывал здесь без малого шесть месяцев. Они шли рука об руку, и она что-то говорила ему взволнованно и хмуро. Я могу с уверенностью сказать, что именно в тот момент меня впервые охватило предчувствие беды. Да, в тот момент, хотя не было еще ничего определенного, лишь смутное предчувствие того, как все сложится в дальнейшем. Этот мрачный тет-а-тет между Ральфом Пейтеном и миссис Феррар произвел на меня гнетущее впечатление. Я все еще думал об этом, когда неожиданно столкнулся с Роджером Экройдом.

— Шеппард! — воскликнул он.

— Вот вас-то мне и надо! Ужасное происшествие.

— Вы, значит, слышали?

Он кивнул. Было видно, что ему тяжело: его румяные щеки ввалились, и он, казалось, сразу постарел.

— Все гораздо хуже, чем вы думаете, — сказал он сдержанно.

— Послушайте, Шеппард, мне нужно поговорить с вами. Вы свободны?

— К сожалению, нет. Я еще должен навестить всех пациентов, а в двенадцать у меня начнется прием.

— Ну, тогда днем… или лучше приходите вечером обедать. В полвосьмого. Это вас устроит?

— Да, вполне. Но в чем дело? Опять Ральф?

Не знаю, почему я сказал это, разве что очень уж часто причиной бывал Ральф. Экройд уставился на меня непонимающим взглядом. Я почувствовал: случилось что-то неладное. Мне еще не доводилось видеть Экройда таким подавленным.

— Ральф? — сказал он растерянно.

— Нет, дело не в Ральфе. Ральф в Лондоне… А, дьявол! Вон идет мисс Ганнет. Она начнет болтать об этом ужасном происшествии… Итак, до вечера, Шеппард. Жду вас в половине восьмого.

Я кивнул и озадаченно посмотрел ему вслед. Ральф в Лондоне? Но он же был здесь накануне. Значит, он уехал в тот же вечер или сегодня утром. Но Экройд говорил так, как будто Ральф и не появлялся в Кингз-Эббот. Дальше мне размышлять не пришлось. На меня накинулась мисс Ганнет, жаждавшая информации. Мисс Ганнет во многом напоминает мою сестру, но ей не хватает того безошибочного чутья, которое придает величие маневрам Каролины.

Мисс Ганнет задыхалась от волнения и любопытства. Бедняжка миссис Феррар! Какая жалость! Злые языки утверждают, что она была наркоманка. Как жестоки люди! Но весь ужас в том, что ведь дыма без огня не бывает… И говорят, что мистер Экройд узнал об этом и порвал их помолвку — помолвлены-то они были! Конечно, вам об этом все известно — вы ведь доктор! — но доктора всегда молчат. И все это — сверля меня глазами, стараясь ничего не упустить, стараясь что-то прочесть на моем лице. По счастью, жизнь в обществе Каролины научила меня сохранять невозмутимое спокойствие и давать ничего не значащие ответы.

Я выразил мисс Ганнет одобрение за ее отвращение к сплетням. Это была неплохая контратака. Пока почтенная мисс собиралась с мыслями, я пошел дальше, продолжая раздумывать.

Дома меня ожидало несколько пациентов. Когда последний из них ушел, я решил, что можно пойти поработать в саду перед ленчем, но в приемной оказалась еще одна пациентка.

Я был удивлен, не знаю почему, — вероятно потому, что мисс Рассэл, экономка Экройда, производит впечатление человека железного здоровья. Ее трудно представить себе больной. Это высокая, красивая женщина, только очень уж строгая у нее внешность. Суровый взгляд, крепко сжатые губы. Будь я горничной, — я бы старался скрыться при одном ее приближении.

— Доброе утро, доктор Шеппард, — сказала она. Я хочу, чтобы вы взглянули на мое колено.

Я взглянул, но, по правде говоря, ничего не увидел. То, что мисс Рассэл сообщила мне о стреляющей боли, в устах любой другой женщины показалось бы выдумкой. На минуту мне пришло в голову, что она изобрела эту боль в колене, чтобы выведать у меня обстоятельства смерти миссис Феррар. Но вскоре я убедился, что, по крайней мере, в этом я ошибся. Мисс Рассэл лишь мимоходом упомянула об этой трагедии, однако она была склонна остаться и поболтать.

— Ну, благодарю вас за примочку, доктор, — сказала она наконец, — хотя и не верю, что от вес будет какая-нибудь польза.

Я тоже не верил, но, конечно запротестовал. Вреда примочка принести не могла, а знамя своей профессии надо держать высоко.

— Не верю я в микстуры и порошки.

— Мисс Рассэл кинула презрительный взгляд на мою аптечку.

— Вред один! Кокаин, например.

— Ну, что касается этого…

— Этот порок очень распространен в светском обществе.

Безусловно, мисс Рассэл знает о светском обществе куда больше меня, и спорить с ней я не стал.

— Скажите мне, доктор, — начала мисс Рассэл, — вот если вы — раб этой дурной привычки, возможно ли излечение? На такой вопрос коротко не ответишь. Я прочел ей небольшую лекцию, которую она выслушала со вниманием. Меня не оставляло подозрение, что ее интересует миссис Феррар.

— Или, например, веронал… — добавил я.

Но, как ни странно, веронал ее не интересовал. Она заговорила со мной о редких ядах, которые трудно выявить.

— А, — сказал я, — вы читаете детективные романы?

Этого она не отрицала.

— Главное в детективном романе, — сказал я, — это — раздобыть редкий яд, о котором никто отродясь не слыхал. Не эти ли яды вы имеете в виду?

— Да. А они вправду существуют? Но, конечно, есть кураре.

Я начал довольно пространно рассказывать ей о свойствах кураре, но она, казалось, снова потеряла к этому интерес. Потом спросила, есть ли у меня яды в моей аптечке, и когда я отрицательно покачал головой, то явно упал в ее глазах.

Она сказала, что ей пора домой, и я проводил ее до двери. Забавно было думать, что эта строгая мисс, отчитав судомойку, возвращается к себе в комнату и берется за какую-нибудь «Тайну седьмого трупа» или за что-либо еще в таком же роде.

3. Человек, который выращивал тыквы

Я сообщил Каролине, что буду обедать в «Папоротниках».

— Чудесно. И все узнаешь. Кстати, что с Ральфом?

— С Ральфом? — удивленно спросил я.

— Ничего.

— А почему же он остановился в «Трех кабанах», а не в «Папоротниках»? — Экройд сказал мне, что Ральф в Лондоне.

От удивления я отступил от своего правила не говорить лишнего. Я ни на минуту не усомнился в точности сделанного мне сообщения. Раз Каролина говорит: Ральф остановился в гостинице — значит, так оно и есть.

— О! — произнесла Каролина, и я заметил, что кончик ее носа задрожал.

— Он приехал вчера утром, — добавила она, — и еще не уехал. Вчера вечером у него было свидание с девушкой.

Это меня не удивило. У Ральфа, насколько я мог судить, почти каждый вечер свидание с какой-нибудь девушкой. Но странно, что он выбрал для этого Кингз-Эббот, не довольствуясь веселой столицей. — С одной из официанток? — спросил я.

— Нет. В этом-то все и дело. Он ушел на свидание, а с кем — неизвестно. (Горькое признание для Каролины.) Но я догадываюсь! — (Я терпеливо ждал.) Со своей кузиной!

— С Флорой Экройд? — удивленно воскликнул я. Флора Экройд в действительности совсем не родственница Ральфу Пейтену, но мы привыкли считать его практически родным сыном Экройда, так что и их воспринимаем как родственников.

— Но почему же, если он захотел увидеться с ней, то просто не пошел в «Папоротники»? — Тайная помолвка, — объяснила Каролина с наслаждением.

— Экройд и слышать об этом не хочет. Вот они и встречаются тайком.

Теория Каролины показалась мне маловероятной, но я не стал возражать. Мы заговорили о нашем новом соседе, который снял недавно коттедж, носивший название «Лиственница», соседний с нашим. К великой досаде Каролины, ей почти ничего не удалось узнать об этом господине, кроме того, что он иностранец, по фамилии Порротт, и любит выращивать тыквы. А Каролину интересует, откуда он, чем занимается, женат ли, какую фамилию носила в девичестве его мать, есть ли у него дети и тому подобное. Признаться, фамилия его звучит несколько странно. Питается он, как все люди, мясом и овощами, но ни один из поставщиков не мог ничего о нем сообщить. Словом, наша доморощенная разведка потерпела крах.

— Милая Каролина, — сказал я.

— Его профессия очевидна. Парикмахер. Посмотри на его усы.

Каролина возразила, что в таком случае у него вились бы волосы, как у всех парикмахеров. Я перечислил ей всех известных мне парикмахеров с прямыми волосами, но ее это не убедило.

— Никак не могу разобрать, что он за человек, — огорченно сказала она.

— Я попросила у него на днях лопату, и он был очень любезен, но я от него ничего не могла добиться. Я его прямо спросила, не француз ли он, а он сказал, что нет. И почему-то мне не захотелось его больше расспрашивать.

Я почувствовал большой интерес к нашему таинственному соседу: человек, который сумел заставить Каролину замолчать и отправил ее восвояси несолоно хлебавши, должен быть незаурядной личностью.

— У него, — мечтательно заметила Каролина, — есть пылесос новейшей конструкции…

Я прочел в ее взгляде предвкушение нового визита и дальнейших расспросов и поспешил спастись в саду. Я очень люблю возиться в саду. Я был поглощен выпалыванием одуванчиков, когда услышал предостерегающий крик, и какое-то тяжелое тело, просвистев у меня над ухом, упало к моим ногам. Это была тыква.

Я сердито оглянулся. Слева над забором появилась голова. Яйцевидный череп, частично покрытый подозрительно темными волосами, гигантские усы, пара внимательных глаз. Наш таинственный сосед-мистер Порротт. Он рассыпался в извинениях:

— Тысячу раз прошу прощения, мсье. Мне нет оправдания. Несколько месяцев я выращивал тыквы. Сегодня вдруг эти тыквы взбесили меня. Я посылаю их — увы, не только мысленно, но и физически — куда-нибудь вдаль. Хватаю ту, что побольше. Бросаю через забор. Мсье, я пристыжен. Я прошу прощения.

Его извинения меня обескуражили. Тем более что проклятый овощ не попал в меня. Оставалось только пожелать, чтобы подобные упражнения нашего соседа не превратились в привычку, что вряд ли помогло бы укрепить нашу дружбу. Странный этот человек прочел, казалось, мои мысли.

— О нет, — вскричал он, — не страшитесь! Для меня это не привычка. Но представьте себе, мсье, что человек трудился во имя некой цели, работал не покладая рук, чтобы иметь возможность удалиться на покой и заняться тем, о чем всегда мечталось. И вот он обнаруживает, что тоскует о прежних трудовых буднях, о прежней работе, от которой, казалось ему, он был так рад избавиться.

— Да, — задумчиво сказал я, — по-моему, это частое явление. Взять, например, меня: год назад я получил наследство, которое давало мне возможность осуществить свою давнишнюю мечту. Я всегда стремился поглядеть на мир, попутешествовать. Наследство, как я сказал, получено год назад, а я все еще здесь.

— Цепи привычки, — кивнул наш сосед.

— Мы трудимся, чтобы достичь некой цели, а достигнув ее, чувствуем, что нас тянет к прежнему труду. И заметьте, мсье, моя работа была интересна. Интереснейшая работа в мире.

Да? — не без любопытства спросил я. Дух Каролины был силен во мне в эту минуту.

— Изучение природы человека, мсье!

Совершенно ясно — парикмахер на покое. Кому секреты человеческой природы открыты больше чем парикмахеру?

— И еще у меня был друг — друг, который много лет не разлучался со мной. Хотя его тупоумие иной раз меня просто пугало, он был очень дорог мне. Его наивность и прямолинейность были восхитительны! А возможность изумлять его, поражать моими талантами — как мне всего этого не хватает!

— Он умер? — спросил я сочувственно.

— О нет. Он живет и процветает, но — на другом полушарии. Он теперь в Аргентине.

— В Аргентине! — вздохнул я завистливо.

Я всегда мечтал побывать в Южной Америке. Я снова вздохнул и заметил, что мистер Порротт смотрит на меня с симпатией.

— Ну поскольку мы соседи, умоляю вас принять и презентовать вашей сестре мою лучшую тыкву.

— Изящным движением он нырнул за забор и снова возник с гигантской тыквой в руках, которую я и принял с надлежащими изъявлениями благодарности.

— Поистине, — весело воскликнул он, — я не зря прожил это утро. Я познакомился с человеком, который напоминает мне моего далекого друга. Кстати, у меня к вам вопрос. Вы, вероятно, знакомы со всеми здешними жителями. Кто этот молодой человек с темными волосами, темными глазами и красивыми чертами лица? У него этакая горделивая посадка головы, веселая улыбка.

Портрет не оставлял места для сомнений.

— Это, вероятно, капитан Ральф Пейтен, — ответил я.

— Но прежде я его здесь не видел.

— Да, он здесь давно не бывал. Он сын, то есть приемный сын, мастера Экройда из «Папоротников».Как я не догадался! — с досадой воскликнул мой собеседник.

— Мистер Экройд столько раз говорил о нем.

Вы знакомы с мистером Экройдом? — удивленно спросил я.

— Мы встречались в Лондоне. Я просил его ничего не говорить здесь о моей профессии. Я предпочитаю инкогнито.

— Понимаю, — сказал я. Меня позабавил его снобизм. Но маленький человечек улыбался невозмутимо и почти величественно.

— Я не гоняюсь за дешевой известностью. Я даже не стал исправлять местную версию моей фамилии.

— Ах, так! — сказал я несколько растерянно.

— Капитан Ральф Пейтен, — задумчиво продолжал мистер Порротт.

— Он помолвлен с очаровательной мисс Флорой Экройд.

— Кто вам это сказал? — удивленно спросил я.

— Мистер Экройд. Неделю тому назад. Он был очень доволен, он давно желал этого, насколько я мог понять. Он даже несколько нажал на молодого человека. Что было неразумно. Молодые люди должны жениться по собственной склонности, а не по выбору своих отчимов, от которых они ждут наследства.

Я окончательно растерялся. Хотя Экройд — человек, готовый оказывать покровительство людям более низкого происхождения, все же он вряд ли стал бы откровенничать с парикмахером и обсуждать с ним брак своей племянницы. Я пришел к заключению, что едва ли Порротт — парикмахер. Чтобы скрыть смущение, я заговорил наугад:

— Почему вы обратили внимание на Ральфа Пейтена? Из-за его красивой внешности?

— Не только. Хотя он, конечно, красив, как греческий бог, по выражению ваших великосветских романисток. Нет, в этом юноше есть что-то непонятное для меня.

Последние слова были сказаны задумчивым тоном и произвели на меня какое-то странное впечатление. Порротт словно бы взвешивал этого мальчика, исходя из чего-то мне неизвестного. В этот момент сестра окликнула меня, и я ушел под этим впечатлением.

Каролина была в шляпке и, видимо, только что вернулась с прогулки. Она начала без предисловий:

— Я встретила мистера Экройда и, разумеется, остановилась перекинуться словом, но он спешил. (Без сомнения, встреча с Каролиной для Экройда столь же неприятна, как и с мисс Ганнет. Даже, пожалуй, неприятнее, потому что от Каролины труднее отделаться). Я его сразу спросила о Ральфе. Он очень удивился — он не знал, что мальчик здесь. Он даже сказал, что я, верно, ошиблась. Я — представляешь!

— Смешно, — сказал я, — он должен бы лучше знать тебя.

— Тогда он сказал мне, что Ральф и Флора помолвлены.

— Я знаю, — перебил я со скромной гордостью.

— От кого?

— От нашего соседа.

Каролина преодолела искушение переменить тему и продолжала:

— Я сказала мистеру Экройду, что Ральф остановился в «Трех кабанах».

— Каролина, — сказал я, — тебе никогда не приходило в голову, что твоя манера все рассказывать может причинить много бед?

— Чепуха! — сказала моя сестра.

— Люди должны все знать. Я считаю, что это мой долг. Мистер Экройд был мне очень благодарен. Он, по-моему, пошел прямо в «Три кабана», но Ральфа там не нашел, потому что, когда я возвращалась лесом…

— Лесом? — удивился я. Каролина имела совесть покраснеть.

— Такой чудесный день! Я решила прогуляться. Леса так прекрасны в их осеннем уборе!

Каролина не любит леса в любом уборе. Говорит, что там сыро и на голову сыплется всякая дрянь. Нет, в лес ее завлек инстинкт мангусты: это — единственное место в Кингз-Эббот, где можно поговорить с кем-нибудь, не боясь чужих ушей. Лес, кстати, граничит с «Папоротниками».

— Ну, словом, я шла лесом и услышала голоса… Один я сразу узнала — это был голос Ральфа Пейтена, а второй был женский. Конечно, я не собиралась подслушивать…

— Конечно, — вставил я саркастически.

— Но что мне было делать? — продолжала Каролина, не обращая внимания на мой сарказм.

— Женщина что-то сказала, я не расслышала — что, а Ральф ответил сердито: «Моя милая, разве неясно, что старик наверняка оставит меня без гроша. За последние годы я ему изрядно надоел. И теперь достаточно пустяка, чтобы все полетело к черту, а нам с тобой нужна звонкая монета. Я буду богат, когда старик окочурится. Он скаред, но денег у него куры не клюют. И я не хочу, чтобы он изменил свое завещание. Не надо волноваться и не надо вмешиваться, я все улажу». Это его подлинные слова. Я помню точно. К несчастью, в этот момент я наступила на сухой сучок, они сразу начали шептаться и ушли. Я, конечно, не могла бежать за ними и поэтому не знаю, с какой женщиной он был.

— Вот досада! — сказал я.

— Но ты, наверное, поспешила в «Три кабана», почувствовала себя дурно и прошла в буфет, чтобы убедиться, что обе официантки на месте?

— Это не официантка, — твердо сказала Каролина, — я бы сказала, что это Флора Экройд, только…

— Только в этом нет никакого смысла, — докончил я. Моя сестра начала перебирать окрестных девушек, рассматривая все «за» и «против». Воспользовавшись паузой, я бежал.

Я решил зайти в «Три кабана», так как Ральф, вероятно, уже вернулся. Я близко знал Ральфа. И понимал его лучше, чем кто-либо другой в Кингз-Эббот: я знал его мать, и мне было ясно многое, чего другие в нем не понимали. В некотором отношении он был жертвой наследственности. Он не унаследовал роковой склонности своей матери, но у него был слабый характер. Как справедливо заметил мой утренний знакомец, он был необычайно красив. Высокого роста и безукоризненного сложения, темноволосый, как и его мать, с красивым смуглым лицом и веселой улыбкой, Ральф Пейтен был рожден, чтобы очаровывать, что ему и удавалось легко. Легкомысленный, эгоистичный, он не отличался твердыми принципами, но тем не менее был на редкость общителен и имел преданных друзей. Обладал ли я влиянием на мальчика? Я полагал, что — да.

В «Трех кабанах» я прошел к нему в номер без доклада. На минуту я заколебался, вспомнив о том, что слышал и видел, но мои опасения оказались напрасными.

— Доктор Шеппард! Как приятно! — Он шагнул мне навстречу, протягивая руку. Улыбка осветила его лицо.

— Вы единственный человек в этом проклятом месте, кого я рад видеть.

— Чем провинилось это место? — поднял я брови.

— Долгая история.

— Он досадливо рассмеялся.

— Мои дела плохи, доктор. Можно предложить вам выпить?

— Безусловно.

Он позвонил, распорядился и бросился в кресло.

— Сказать правду, я черт знает как запутался. Не пойму, что и делать.

— А что случилось? — спросил я сочувственно.

— Мой отчим, черт его дери.

— Что же он сделал?

— Он еще ничего не сделал. Вопрос в том, что он сделает.

Официант принес заказ. Когда он ушел, Ральф некоторое время хмуро молчал, уйдя в кресло.

— Вы очень встревожены? — спросил я.

— Да. На сей раз мне придется довольно туго. Необычная серьезность его тона убедила меня в том, что он говорит правду. Должно было произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы Ральф стал серьезен.

— Если нужна моя помощь… — осторожно начал я. Но он решительно покачал головой:

— Вы очень добры, доктор, но я не имею права впутывать вас в эти дела. Я должен справиться с ними один.

— И, помолчав, добавил слегка изменившимся голосом:

— Да, один.

4. Обед в «Папоротниках»

Около половины восьмого я позвонил у парадного входа в «Папоротники». Дверь с похвальной быстротой открыл дворецкий Паркер. Вечер был чудесный, и я пришел пешком. Пока Паркер помогал мне снять пальто, через холл прошел с пачкой бумаг секретарь Экройда Реймонд, очень приятный молодой человек.

— Добрый вечер, доктор. Вы к нам обедать? Или это профессиональный визит?

Последний вопрос был вызван моим черным чемоданчиком, который я поставил у вешалки.

Я объяснил, что одна из моих пациенток в интересном положении и моя помощь может понадобиться в любую минуту; поэтому я вышел из дома во всеоружии. Мистер Реймонд направился к кабинету Экройда. У двери он оглянулся:

— Проходите в гостиную. Дамы спустятся через минуту. Я передам эти бумаги мистеру Экройду и скажу ему, что вы пришли.

С появлением Реймонда Паркер исчез, и я оказался в холле один. Я поправил галстук перед большим зеркалом и подошел к двери в гостиную. Когда я взялся за ручку, изнутри послышался какой-то звук, который я принял за стук опущенной оконной рамы. Отметил я это машинально, не придав звуку в тот момент значения.

В Англии окна поднимаются и опускаются, как у нас в вагонах.

В дверях я чуть не столкнулся с мисс Рассэл, выходившей из комнаты. Мы оба извинились. Меня несколько удивило, что она запыхалась, словно бежала в гору.

— Боюсь, что я пришел немного рано, — сказал я.

— О нет, доктор Шеппард, только что пробило половину восьмого.

— Она остановилась и прибавила.

— Я… я не знала, что вас ждут сегодня к обеду. Мистер Экройд меня не предупредил.

Мне показалось, что мой приход был ей почему-то неприятен.

— Как ваше колено? — осведомился я.

— Спасибо. Без изменений. Я должна идти. Мистер Экройд сейчас спустится… Я… я зашла сюда проверить цветы в вазах.

— Она поспешно вышла.

Я подошел к окну, удивляясь, зачем ей понадобилось объяснять свое присутствие в этой комнате. Тут я заметил то, что мог бы вспомнить и раньше: окна в гостиной не поднимались, а отворялись на террасу. Следовательно, звук, который я услышал, не был стуком опущенной рамы.

Без определенной цели, а больше, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, я старался отгадать, что это был за звук. Треск углей в камине? Нет, непохоже. Резко задвинутый ящик бюро? Нет, не то.

И тут мой взгляд упал на столик со стеклянной крышкой: если не ошибаюсь, это называется витриной. Я подошел к столику и стал рассматривать, что там лежало. Я увидел несколько серебряных предметов, детский башмачок Карла Первого, китайские статуэтки из нефрита и разнообразные африканские диковинки. Мне захотелось поближе рассмотреть одну из нефритовых фигурок, я поднял крышку. Она выскользнула у меня из пальцев и упала. Я узнал стук, который услышал раньше. Чтобы убедиться в этом, я несколько раз поднял и опустил крышку. Потом опять открыл витрину и стал рассматривать безделушки. Когда Флора Экройд вошла в комнату, я все еще стоял, наклонясь над столиком.

Многие недолюбливают Флору, но все ею восхищаются. Со своими друзьями она очаровательна. У нее светло-золотистые скандинавские волосы, глаза синие-синие, как воды норвежского фиорда, ослепительно белая кожа с нежным румянцем, стройная мальчишеская фигура, прямые плечи и узкие бедра. Усталому медику приятно встречаться с таким воплощением здоровья.

Безыскусственная английская девушка. А мое мнение хотя оно и старомодно, что найти что-нибудь лучше — трудно.

Флора присоединилась ко мне и немедленно выразила еретические сомнения в подлинности башмачка.

— К тому же, по-моему, — продолжала она, — крайне глупо ценить вещи за то, что они кому-то принадлежали. Вот перо, которым Джордж Элиот написала «Мельницу на Флоссе», ведь это просто перо. Если вам так интересна Джордж Элиот, не лучше ли купить дешевое издание «Мельницы на Флоссе» и перечитать эту книгу?

— А вы, мисс Флора, наверное, не читаете подобного старья?

— Ошибаетесь, доктор. Я люблю «Мельницу на Флоссе».Приятно было услышать это: меня просто пугает, что читают современные девушки, да еще делают вид, будто получают удовольствие.

— Вы не поздравляете меня, доктор? — продолжала Флора.

— Или вы не слышали? — Она показала на свою левую руку. На среднем пальце блестело изящное кольцо с жемчужиной.

— Я выхожу замуж за Ральфа. Дядя очень доволен — я остаюсь в семье!

Я взял ее за обе руки.

— Моя дорогая, — сказал я, — надеюсь, вы будете счастливы.

— Мы помолвлены уже месяц, — спокойно продолжала Флора, — но объявлено это было только вчера. Дядя собирается отдать нам Кросс-Стоун, и мы будем там пытаться вести хозяйство. Но на деле, конечно, всю зиму будем охотиться, сезон проводить в Лондоне, а летом — путешествовать на яхте. Я люблю море. И конечно, я буду примерной прихожанкой…

В эту минуту вошла миссис Экройд с многословными извинениями. Стыдно признаться, но я не выношу миссис Экройд. Это сплошные цепочки, зубы и кости. Крайне неприятная дама. У нее маленькие бесцветные глазки, и, как бы ни были слащавы ее слова, глазки сохраняют хитрое, расчетливое выражение.

Я подошел к ней, оставив Флору у окна. Миссис Экройд протянула мне для пожатия комплект костлявых пальцев и колец и начала болтать. Слышал ли я о помолвке Флоры? Так удачно для всех. Милые птенчики влюбились с первого взгляда. Такая пара! Он такой черный, а она такая светлая!

— Ах, дорогой доктор, какая это радость для материнского сердца! — Миссис Экройд вздохнула от всего материнского сердца, буравя меня своими глазками.

— Я подумала… Вы такой давнишний друг нашего дорогого Роджера. Мы знаем, как он доверяет вашему мнению. Мне так трудно… Все эти скучные дела — деньги, приданое… Я убеждена, что Роджер собирается дать Флоре приданое, но вы знаете, каков он в денежных делах — большой оригинал, как, впрочем, все капитаны индустрии. Вот я и подумала — не могли бы вы позондировать его на этот счет. Флора и я считаем вас старым другом, хотя и знакомы с вами всего два года.

Появление нового лица укротило поток красноречия миссис Экройд, чему я был очень рад. Я не люблю вмешиваться в чужие дела, и у меня не было ни малейшего желания говорить с Экройдом о приданом Флоры.

— Вы знакомы с майором Блентом, доктор?

Блента знают многие — хотя бы как охотника за крупной дичью; он настрелял ее по всяким богом забытым местам какое-то неслыханное количество. Его дружба с Экройдом всегда меня удивляла — так они непохожи. Гектор Блент лет на пять моложе Экройда. Подружились они еще в юности, и, хотя пути их разошлись, дружба эта сохранилась. Раз в два года Блент проводит неделю в «Папоротниках».Шаги Блента, который вошел в гостиную, звучали, как всегда, мягко и вместе с тем четко. Он — среднего роста, плотного телосложения. Лицо у него медно-красное и удивительно непроницаемое. Выражение глаз такое, словно он наблюдает нечто, происходящее за тысячи километров отсюда. Говорит он мало, отрывисто и неохотно.

— Здравствуйте, Шеппард, — сказал он и устремил свой взор поверх наших голов в Тимбукту.

— Майор, — сказала Флора, — объясните мне, что означают эти африканские штучки. Вы, наверное, знаете.

Говорят, Гектор Блент — женоненавистник, однако к Флоре он подошел весьма поспешно. Они наклонились над витриной.

Я испугался, что миссис Экройд опять заведет речь о приданом, и поспешил пересказать содержание статьи о сладком горошке во вчерашней «Дейли майл». Миссис Экройд плохо разбирается в огородных культурах, но она из тех женщин, которые никогда не говорят «не знаю», и мы смогли поддерживать разговор до появления Экройда и его секретаря. И тут Паркер доложил, что обед подан.

Проходил обед невесело. Экройд был явно озабочен, почти ничего не ел. Блент, как обычно, молчал, только Реймонд, я и миссис Экройд пытались вести беседу. Как только обед подошел к концу, Экройд взял меня под руку и повел к себе в кабинет.

— Сейчас подадут кофе, — сказал он, — и нас больше не будут тревожить, я предупредил Реймонда, чтобы нам не мешали.

Я внимательно, хотя и украдкой, поглядел на него. Он, несомненно, был сильно взволнован. Нетерпеливо расхаживал по кабинету, а когда Паркер внес кофе, сел в кресло перед камином.

Этот кабинет очень уютен: книжные шкафы по стенам, большие, обтянутые кожей кресла, письменный стол у окна с аккуратными стопками бумаг, круглый столик с журналами и газетами.

— У меня опять боли после еды, — заметил Экройд, беря чашку.

— Дайте-ка мне еще ваших таблеток.

Мне показалось, что он хочет, чтобы наш разговор сочли медицинским, и я ответил ему в тон:

— Я этого боялся и захватил их с собой.

Когда дворецкий вышел, я хотел было снова заговорить, но Экройд поднял руку:

— Погодите, разве вы не видите, в каком я состоянии? Это я видел. И был встревожен, словно что-то предчувствуя. Помолчав, Экройд сказал:

— Проверьте, пожалуйста, закрыто ли окно? Удивляясь, я подошел к окну. Тяжелые бархатные занавеси были спущены, но верхняя рама поднята.

— Готово, — сказал я, выходя из-за занавесок.

— Вы задвинули шпингалеты?

— Конечно. Но что с вами, Экройд?

— Я в ужасном состоянии, — ответил Экройд после минутного молчания.

— Бросьте эти чертовы таблетки! Я о них заговорил только для Паркера. Слуги так дьявольски любопытны. Сядьте здесь. Но прежде посмотрите, дверь закрыта?

Да. Нас никто не может услышать. Успокойтесь же.

Шеппард, никто не знает, что я перенес за последние сутки. Все рушится вокруг меня. Это дело с Ральфом — последняя капля. Но об этом мы пока говорить не будем. О другом… о другом!.. Я не знаю, что делать, а решать надо быстро.

Да что случилось?

Экройд молчал. Казалось, ему трудно начать. Но, когда он заговорил, его слова были для меня полной неожиданностью — меньше всего мог я ждать этого.

— Шеппард, вы лечили Эшли Феррара?

— Да.

— Вы не подозревали… вам не приходило в голову… что… что его отравили?

Я молчал, потом решился: Роджер Экройд — не Каролина.

— Признаюсь вам, — сказал я, — сначала я ничего не подозревал, но потом… пустая болтовня моей сестры навела меня на эту мысль. С тех пор я не могу от нее избавиться. Но основания для таких подозрений у меня нет.

— Его отравили, — сказал Экройд глухо.

— Кто? — резко спросил я.

— Его жена.

— Откуда вы это знаете?

— Она сама призналась мне.

— Когда?

— Вчера! Боже мой, вчера! Как будто десять лет прошло! Вы понимаете, Шеппард, все это должно остаться между нами. Мне нужен ваш совет, я не знаю, что мне делать.

— Вы можете рассказать мне все? — спросил я.

— Как, когда миссис Феррар покаялась вам? Я ничего не могу понять.

— Дело обстояло так. Три месяца тому назад я просил миссис Феррар стать моей женой. Она отказала мне. Потом я снова сделал ей предложение, и она согласилась, но запретила мне объявлять об этом до конца ее траура. Вчера я зашел к ней: срок траура уже истек, и ничто не мешало нам объявить о нашей помолвке. Я и раньше замечал, что последние дни она была какая-то странная. А тут вдруг без малейшего повода в ней словно надломилось что-то, и она… она рассказала мне все. Как она ненавидела это животное — своего мужа, как она полюбила меня и… и то, что она сделала. Яд! Мой бог, преднамеренное убийство!

Ужас и отвращение были написаны на его лице. Вероятно, то же прочла и миссис Феррар. Экройд не из тех влюбленных, которые готовы простить все во имя любви. Он в основе своей добропорядочный обыватель, и это признание должно было безнадежно оттолкнуть его.

— Да, — продолжал он тихим, монотонным голосом, — она призналась во всем. И оказывается, кто-то знал об этом шантажировал ее, вымогал крупные суммы. Это чуть не свело ее с ума.

— Кто же это?

Вдруг перед моими глазами возникли склоненные друг к другу головы миссис Феррар и Ральфа Пейтена. Мне на секунду стало нехорошо. Если предположить!.. Но, нет, невозможно. Я вспомнил открытое лицо Ральфа, его дружеское рукопожатие сегодня утром. Нелепость!

— Она не назвала его имени, — медленно проговорил Экройд.

— Она даже не сказала, что это мужчина. Но, конечно…

— Конечно, — согласился я.

— Но вы никого не заподозрили?

Экройд не отвечал, — он со стоном уронил голову на руки.

— Не может быть, — наконец сказал он.

— Безумие — предполагать подобное. Даже вам я не признаюсь, какое дикое подозрение мелькнуло у меня. Но одно я вам все-таки скажу: ее слова заставили меня предположить, что это кто-то из моих домашних… Нет, невозможно! Очевидно, я не так ее понял.

— Что же вы сказали ей?

— Что я мог сказать? Она, разумеется, увидела, какой это для меня удар. И ведь ее признание сделало меня сообщником преступления! Она поняла все это быстрее, чем я сам. Она попросила у меня сутки срока и заставила дать слово, что пока я ничего предпринимать не буду. И наотрез отказалась назвать мне имя шантажиста. Она, вероятно, боялась, что я отправлюсь прямо к нему и превращу его в котлету, а тогда все выйдет наружу. Она сказала, что до истечения суток я узнаю, какое решение она приняла. Боже мой! Клянусь вам, Шеппард, мне и в голову не приходило, что она задумала. Самоубийство! И по моей вине!

— Нет, нет. Вы преувеличиваете. Не вы виновны в ее смерти.

— Вопрос, в том, что мне делать? Бедняжка умерла. Нужно ли ворошить прошлое?

— Я склонен согласиться с вами.

— Но есть и другое. Как мне добраться до негодяя, который довел ее до гибели? Он знал о ее преступлении и жирел на нем, как гнусный стервятник. Она заплатила страшной ценой, а он останется безнаказанным?

Понимаю, — медленно сказал я.

— Вы хотите найти его и покарать. Но тогда придется примириться с гласностью.

— Да. Я думал и об этом. И никак не могу решиться.

— Я согласен с вами, что негодяй должен быть наказан, но следует взвесить и все последствия.

Экройд вскочил и забегал по комнате. Потом снова сел.

— Послушайте, Шеппард. Остановимся пока на этом. Если она не выскажет своего желания, пусть все останется как есть.

— То есть как это? — спросил я с изумлением.

— У меня глубокое убеждение, что она должна была оставить мне прощальное слово. Это бездоказательно, но я верю.

— Она вам ничего не написала? — спросил я.

— Я убежден, что написала, Шеппард! И более того, я чувствую, что, добровольно выбрав смерть, она желала, чтобы все открылось: она жаждала хоть из гроба отомстить этому человеку. Я верю, что, если бы мы увиделись еще раз, она бы назвала мне его имя и попросила сквитаться с ним. Вы согласны со мной?

— Да, в некотором отношении. Если, как вы выразились, она выскажет свое желание…

Я замолчал: дверь бесшумно отворилась, Паркер внес на подносе письма.

— Вечерняя почта, сэр, — сказал он, подавая поднос Экройду.

Он собрал кофейные чашки и так же бесшумно вышел. Я поглядел на Экройда. Он сидел неподвижно, уставившись на длинный голубой конверт. Остальные письма рассыпались по полу.

— Ее почерк, — шепнул он.

— Она опустила это письмо вчера вечером, перед тем как… как…

— Он разорвал конверт, затем резко обернулся ко мне:

— Вы уверены, что заперли окно?

— Конечно, — удивленно ответил я.

— А что?

— Весь вечер у меня ощущение, что за мной кто-то следит… Что это?

Мы оба быстро обернулись. Нам показалось, что дверь скрипнула. Я подошел и распахнул ее. За дверью никого не было.

— Нервы… — пробормотал Экройд.

— Он развернул письмо и начал негромко читать вслух:

— «Мой дорогой, мой любимый Роджер! Жизнь за жизнь. Я понимаю. Я прочла это сегодня на твоем лице. И вот — я выбираю единственный открытый для меня путь. Тебе же я завещаю покарать человека, который превратил мою жизнь в ад. Я отказалась назвать тебе это имя, я сделаю это сейчас. У меня нет ни детей, ни близких, так что не бойся гласности. Если можешь, Роджер, мой дорогой, мой любимый, прости меня за то, что я собиралась обмануть тебя — ведь когда настало время, я не смогла…"Экройд собирался перевернуть листок и остановился.

— Шеппард, простите меня, но я должен прочитать это письмо один, — глухо сказал он.

— Оно написано мне, и только мне.

— Он снова вложил письмо в конверт.

— Потом, когда я буду один…

— Нет! — импульсивно вскричал я.

— Прочтите его теперь.

Экройд удивленно посмотрел на меня.

— Простите, — поправился я, покраснев.

— Я не хотел сказать — вслух. Просто прочтите его, пока я еще здесь, я подожду.

Но Экройд покачал головой:

— Нет, потом.

Однако, сам не понимая почему, я продолжал настаивать:

— Прочтите хотя бы его имя.

Экройд по натуре упрям. Чем больше его уговариваешь, тем сильнее он упирается. Все мои уговоры не привели ни к чему.

Было без двадцати минут девять, когда Паркер принес письма. И когда я ушел от Экройда без десяти девять, письмо все еще оставалось непрочитанным. У двери меня охватило сомнение, и я оглянулся — все ли я сделал, что смог? Нет, кажется, все. Покачав головой, я вышел, притворив за собой дверь.

Я вздрогнул от неожиданности, заметив Паркера. Он смутился, и мне пришло в голову, что он подслушивал у дверей. Жирное, елейное лицо и явно подленькие глазки.

— Мистер Экройд просил меня передать вам, чтобы его ни в коем случае не беспокоили, — холодно сказал я.

— Слушаю, сэр… Мне… мне показалось, что звонили. Это была настолько явная ложь, что я не стал ничего отвечать. Паркер проводил меня до передней и подал мне пальто. Я вышел в ночь. Луна зашла, было темно и тихо. Когда я миновал сторожку, часы на деревенской церкви пробили девять. Я свернул налево к деревне и чуть не столкнулся с человеком, шагавшим мне навстречу.

— В «Папоротники» сюда, мистер? — спросил незнакомец.

Я взглянул на него. Воротник поднят, шляпа нахлобучена на глаза. Лица почти не было видно, но все же оно показалось мне молодым. Голос хриплый, простонародный.

— Вот ворота парка, — сказал я.

— Спасибо, мистер, — ответил он и, после паузы, добавил, что было совершенно излишне:

— Я тут впервой.

Он прошел в ворота, а я поглядел ему вслед. Странно: голос показался мне знакомым, но я не мог припомнить, где я его слышал. Через десять минут я уже был дома. Каролина сгорала от любопытства — почему я вернулся так рано, — и мне пришлось несколько уклониться от истины, описывая вечер. У меня осталось неприятное ощущение, что она, несмотря на мои уклончивые ответы, о чем-то догадывается.

В десять часов я зевнул и предложил ложиться спать. Каролина согласилась. Была пятница, а по пятницам я завожу часы, что я и проделал, пока Каролина проверяла, заперты ли двери.

В четверть одиннадцатого, когда я поднимался в спальню, в приемной зазвонил телефон. Я сбежал вниз и взял трубку.

— Что? — сказал я.

— Что! Конечно, сейчас иду! — Я кинулся наверх, схватил свой чемоданчик, уложил в него еще бинтов. Звонил Паркер, — закричал я Каролине, — из «Папоротников»! Там только что обнаружили, что Роджер Экройд убит.

5. Убийство

Я мгновенно вывел автомобиль из гаража и помчался в «Папоротники». Выскочил из машины и позвонил. Никто не отворял, и я позвонил снова. Звякнула цепочка, на пороге, как всегда невозмутимый, стоял Паркер. Я оттолкнул его и вошел в холл.

— Где он? — резко спросил я.

— Прошу прощения, сэр?

— Ваш хозяин. Мистер Экройд. Что вы так стоите? Вы сообщили полиции?

— Полиции, сэр? Вы сказали — полиции? — Паркер поглядел на меня как на сумасшедшего.

— Что с вами, Паркер? Если, как вы сообщили, ваш хозяин убит…

Паркер вытаращил глаза:

— Убит? Хозяин? Что вы такое говорите, сэр?

Тут уж я, в свою очередь, уставился на него.

— Вы же позвонили мне пять минут назад и сказали, что мистера Экройда нашли убитым!

— Я, сэр? Что вы! Разве такое может прийти в голову!

— Вы хотите сказать, что все это — глупая шутка?

С мистером Экройдом ничего не случилось?

— Простите, сэр. Но тот, кто звонил вам, называл мое имя?

— Вот слово в слово, что мне было сказано: «Это доктор Шеппард? Говорит Паркер, дворецкий из „Папоротников“. Будьте добры, сэр, приезжайте поскорее. Мистера Экройда убили».Мы с Паркером тупо смотрели друг на друга.

— Дурная шутка, сэр, — сказал он наконец возмущенно.

— Повернется же язык сказать такое!

— Где мистер Экройд? — спросил я вдруг.

— Все еще в кабинете, сэр. Дамы уже легли, а майор Блент и мистер Реймонд в бильярдной.

— Я все-таки загляну к нему. Я знаю, что он не хотел, чтобы его беспокоили, но эта странная выходка меня волнует. Мне бы хотелось убедиться, что с ним ничего не случилось.

— Понимаю, сэр. Меня это тоже беспокоит. Вы разрешите дойти с вами до дверей кабинета, сэр?

— Конечно, — сказал я.

— Идемте.

Мы прошли направо, вошли в небольшой коридорчик, где была лестница в спальню Экройда, и я постучал в дверь кабинета. Никакого ответа. Я повернул ручку, но дверь была заперта.

— Позвольте мне, сэр, — сказал Паркер и очень ловко, для человека его возраста и сложения, опустился на одно колено и припал глазом к скважине.

— Ключ в замке, сэр, — сказал он, выпрямляясь.

— Мистер Экройд запер дверь и, возможно, заснул.

— Возможно, — сказал я.

— Но, Паркер, я попробую разбудить вашего хозяина. А то у меня сердце будет не на месте.

Говоря это, я дернул за ручку, потом крикнул:

— Экройд! Экройд, откройте на минутку!

Ответа не последовало. Я оглянулся на Паркера.

— Мне не хотелось бы поднимать тревогу в доме, — сказал я.

Дворецкий притворил дверь в холл.

— Я думаю, этого достаточно, сэр. Бильярдная, кухня и спальня дам в другом конце здания.

Я со всей мочи заколотил кулаками в дверь. Затем нагнулся к замочной скважине и крикнул:

— Экройд! Экройд! Это я, Шеппард! Впустите меня! По-прежнему тишина. В запертой комнате никаких признаков жизни. Мы с Паркером переглянулись.

— Паркер, — сказал я, — сейчас я взломаю дверь. То есть мы взломаем ее под мою ответственность.

— Если вы считаете нужным, сэр… — сказал Паркер с сомнением в голосе.

— Считаю. Я очень тревожусь за мистера Экройда. Я оглянулся, выбрал стул потяжелее, и мы с Паркером начали взламывать дверь. Еще одно усилие — дверь поддалась, и мы шагнули за порог.

Экройд сидел в кресле перед камином в той же позе, в какой я его оставил. Голова его свесилась набок, а над воротничком поблескивала витая металлическая рукоятка.

Мы подошли ближе. Я услышал, как ахнул дворецкий.

— Сзади ткнули, — пробормотал он, — страшное дело!..Он вытер потный лоб носовым платком и осторожно протянул руку к рукоятке кинжала.

— Не трогайте! — резко сказал я.

— Немедленно вызовите полицию. Потом сообщите мистеру Реймонду и майору Бленту.

— Слушаю, сэр.

— Паркер убежал, продолжая утирать пот.

Я сделал все то немногое, что еще оставалось сделать. Я постарался не изменять положения тела и совсем не касался кинжала. Трогать его было незачем. Было ясно, что Экройд мертв.

За дверью раздался голос Реймонда, полный ужаса и недоверия:

— Что? Невозможно! Где доктор?

Он ворвался в кабинет, остановился как вкопанный и побелел. Отстранив его, в комнату вошел Гектор Блент.

— Бог мой, — раздался из-за спины голос Реймонда, — значит, это правда!

Блент шел не останавливаясь, пока не приблизился к креслу. Он наклонился к телу, и я оттащил его в сторону, думая, что он, как и Паркер, хочет вынуть кинжал из раны.

— Ничего нельзя трогать, — объяснил я.

— До полиции все должно оставаться так, как есть.

Блент понимающе кивнул. Лицо его было как всегда непроницаемо, но мне показалось, что под этой маской спокойствия я заметил признаки волнения; Джеффри Реймонд подошел к нам и через плечо Блента поглядел на тело.

— Ужасно, — сказал он тихо. Он, казалось, овладел собой, но я заметил, что руки у него дрожали, когда он протирал стекла пенсне.

— Ограбление, я полагаю, — сказал он.

— Но как убийца проник сюда? Через окно? Что-нибудь пропало? — Он подошел к письменному столу.

— Вы думаете, это грабеж? — спросил я.

— Что же еще? О самоубийстве ведь не может быть и речи.

— Никто не мог бы заколоть себя таким образом, — сказал я с уверенностью.

— Это убийство, сомнения нет. Но мотив?

— У Роджера не было врагов, — сказал Блент спокойно.

— Значит — грабитель. Но что он искал? Вое как будто на месте.

— Он окинул взглядом комнату.

— На письменном столе все в порядке, — сказал Реймонд, перебирая бумаги.

— И в ящиках тоже. Очень загадочно.

— На полу какие-то письма, — заметил Блент.

Я посмотрел. Три письма валялись там, где их уронил Экройд, но синий конверт миссис Феррар исчез. Я открыл было рот, но тут раздался звонок, из холла донеслись голоса, и через минуту Паркер ввел нашего инспектора мистера Дейвиса и полицейского.

— Добрый вечер, джентльмены, — сказал инспектор.

— Какое несчастье! Такой добрый человек, как мистер Экройд! Дворецкий сказал, что он убит. Это не могло быть несчастной случайностью или самоубийством, доктор?

— Нет, исключено, — сказал я.

— Плохо.

— Он склонился над телом.

— Никто не касался его?

— Я только удостоверился, что никаких признаков жизни нет. Это было нетрудно. Положения тела я не менял.

— Так. И судя по всему, убийца скрылся — то есть пока. Теперь расскажите мне все. Кто нашел тело? Я рассказал все в подробностях, стараясь ничего не упустить.

— Вам звонили, говорите вы? Дворецкий?

— Я не звонил, — твердо произнес Паркер. Я весь вечер не подходил к телефону. Это подтвердят и другие.

— Странно. А голос был похож на голос Паркера, доктор?

— Ну как бы вам сказать! Я не обратил внимания. Видите ли, у меня не возникло сомнений.

— Естественно. Ну, так. Вы приехали сюда, взломали дверь и нашли бедного мистера Экройда. Давно ли он умер, доктор?

— Не менее получаса тому назад. Может быть, больше.

— Дверь была заперта изнутри, вы говорите. А окно?

— Я сам закрыл и запер его по просьбе мистера Экройда.

Инспектор подошел к окну и откинул занавеску.

— Теперь, во всяком случае, оно открыто! — воскликнул он.

Действительно, нижняя рама была поднята. Инспектор посветил на подоконник фонариком.

— Он таки влез в окно, — сказал инспектор.

— Смотрите.

На подоконнике явственно виднелись следы. Следы ребристых резиновых подметок. Один след был обращен носком внутрь комнаты, другой, частично перекрывавший первый, — наружу.

— Ясно, как день, — сказал инспектор.

— Что-нибудь ценное пропало?

— Нет, насколько нам удалось установить, — покачал головой Реймонд.

— В этой комнате мистер Экройд ничего ценного не хранил.

— Хм, — сказал инспектор, — кто-то нашел окно открытым. Влез. Увидел мистера Экройда в кресле, а он, быть может, спал. Нанес удар сзади, потерял голову и улизнул. Но оставил следы. Найти его будет нетрудно. Никто не замечал какого-нибудь бродягу в окрестностях за последнее время?

— Ах, — сказал я вдруг, — сегодня вечером, выходя из ворот, я встретил незнакомого человека. Он спросил меня, как пройти в «Папоротники».

— Когда это было, доктор?

— Ровно в девять. Я слышал бой часов, выходя из ворот.

— Не могли бы вы описать его?

Я сообщил все, что знал.

— Кто-нибудь, сходный с этим описанием, звонил у парадного? — спросил инспектор дворецкого.

— Нет, сэр. За весь вечер никто не подходил к дому.

— А с черного хода?

— Не думаю, сэр, но я спрошу.

— Спрашивать буду я, благодарю вас, — остановил его инспектор.

— Сперва мне бы хотелось точнее установить время. Кто и когда последний раз видел мистера Экройда живым?

— Я, по всей вероятности, — сказал я.

— Ушел я отсюда без… дайте подумать… примерно без десяти девять. Он просил меня сказать, чтобы его не беспокоили, и я предупредил Паркера.

— Да, сэр, — почтительно подтвердил дворецкий.

— Мистер Экройд был, несомненно, жив в половине десятого, — сказал Реймонд.

— Я слышал, как он разговаривал здесь.

— С кем?

— Этого я не знаю. Тогда я думал, что там у него доктор Шеппард. Я хотел было поговорить с мистером Экройдом о бумагах, заняться которыми он мне поручил, но, услышав голоса, вспомнил, что он просил не мешать его разговору с доктором, и ушел. А теперь оказывается, что к этому времени доктора там уже не было?

— Четверть десятого я был уже дома, — подтвердил я.

— И оставался дома до этого телефонного звонка.

— Кто же был с ним в половине десятого? — спросил инспектор.

— Не вы, мистер… э… мистер?.. — Майор Блент, — подсказал я.

— Майор Гектор Блент? — переспросил инспектор, и в голосе его прозвучала нотка уважения.

Блент коротко кивнул.

— По-моему, мы вас уже видели здесь, сэр. Я вас не сразу узнал, но вы гостили у мистера Экройда год назад в мае?

— В июне, — поправил Блент.

— Ах, да, в июне. Но, возвращаясь к моему вопросу, не вы ли были с мистером Экройдом в половине десятого?

— После обеда я его не видел, — покачал головой Блент.

— А вы, сэр, ничего не расслышали из разговора? — обратился инспектор к Реймонду.

— Расслышал несколько фраз, которые — я ведь считал, что мистер Экройд разговаривает с доктором Шеппардом, — показались мне несколько странными. Мистер Экройд вроде бы сказал: «Обращения к моему Кошельку были столь часты за последнее время, что эту просьбу я удовлетворить не смогу…» Тут я ушел и больше ничего не слышал, но очень удивился, потому что доктор Шеппард… — …Не имеет обыкновения просить взаймы ни для себя, ни для других, — закончил я.

— Требование денег… — задумчиво произнес инспектор.

— Возможно, в этом разгадка. Вы говорите, Паркер, — обратился он к дворецкому, — что никого не впускали через парадный вход?

— Никого, сэр.

— Следовательно, сам мистер Экройд впустил этого незнакомца. Но я не понимаю…

— Инспектор на минуту задумался.

— Однако ясно одно, — продолжал он, — в половине десятого мистер Экройд был еще жив и здоров. Это последнее, что нам о нем известно.

Паркер смущенно кашлянул. Инспектор строго взглянул на него:

— Ну?

— Прошу прощения, сэр. Но мисс Флора видела его после.

— Мисс Флора?

— Да, сэр. Было это примерно без четверти десять. Тогда-то она мне и сказала: мистер Экройд не хочет, чтобы его тревожили.

— По его поручению?

— Не совсем так, сэр. Я нес поднос с виски и содовой, а мисс Флора как раз вышла из кабинета и остановила меня.

Инспектор очень внимательно посмотрел на Паркера.

— Но вас же уже предупреждали, что мистер Экройд не желает, чтобы его тревожили?

Паркер начал запинаться. Руки у него дрожали.

— Да, сэр. Да, сэр. Именно так, сэр.

— Но вы все-таки собирались войти?

— Я позабыл, сэр. То есть я хочу сказать, что я всегда в это время приношу виски с содовой, сэр, и спрашиваю, не будет ли еще приказаний. И я полагал… в общем, я как-то не подумал…

Тут впервые до моего сознания дошло, что Паркер подозрительно взволнован. Его буквально трясло, как в лихорадке.

— Хм, — сказал инспектор.

— Я должен поговорить с мисс Экройд. В комнате пока ничего не трогать. Я запру окно и дверь.

После этого он направился в холл, а мы за ним.

— Мисс Флора последняя видела своего дядю живым. Она знает, что случилось? — спросил инспектор.

Реймонд отрицательно покачал головой.

— Не будем ей ничего говорить, так ей будет легче отвечать на мои вопросы. Скажите только, что произошла кража и я прошу ее одеться и спуститься вниз.

— Мисс Экройд сейчас спустится. Я передал ей все, что вы просили, — сказал Реймонд, вернувшись.

Минуты через три появилась Флора в розовом кимоно. Она казалась встревоженной.

— Добрый вечер, мисс Экройд, — сказал инспектор.

— Мы подозреваем попытку ограбления, и я нуждаюсь в вашей помощи. Это бильярдная? Пройдемте туда.

Флора опустилась на широкий диван у стены и посмотрела на инспектора.

— Я не понимаю. Что украдено? Что вы от меня хотите?

— Дело вот какого рода, мисс Экройд. Паркер говорит, что видел, как вы вышли из кабинета вашего дяди примерно без четверти десять. Это так?

— Да. Я заходила пожелать ему доброй ночи.

— Ваш дядя был один?

— Да. Доктор Шеппард уже ушел.

— Вы не заметили, было ли открыто окно?

— Не знаю. Занавеси были спущены.

— Так. А ваш дядя вел себя как обычно?

— Как будто.

— Вы не скажете, какой именно произошел между вами разговор?

Флора помолчала, видимо припоминая.

— Я вошла и сказала: «Спокойной ночи, дядя. Я ложусь. Как-то я устала сегодня». Он что-то буркнул в ответ, а я… я подошла к нему и поцеловала его. Он похвалил мое платье — оно мне, дескать, к лицу — и отослал меня. Сказал, что занят. И я ушла.

— А говорил он что-нибудь о том, чтобы его не беспокоили?

— Ах да! Я забыла. Он сказал: «Передай Паркеру, что мне ничего сегодня не потребуется, пусть он меня не беспокоит». Я встретила Паркера у дверей и передала ему приказание дяди.

— Так, — Сказал инспектор.

— Но что же было украдено?

— Мы еще не вполне уверены, — с расстановкой сказал инспектор.

В глазах Флоры появилось испуганное выражение.

— В чем дело? Вы что-то от меня скрываете? Блент бесшумно встал между ней и инспектором. Она, как бы ища поддержки, протянула к нему руки. Он взял их и погладил, успокаивая ее, как ребенка, и тихо проговорил: