Глава 3

Миссис Оливер въехала во внутренний двор Бородин-Меншенс. На шестиместной стоянке не было свободного места. Пока миссис Оливер думала, что же ей делать, одна из машин, развернувшись задним ходом, укатила.

Миссис Оливер тут же ловко въехала на освободившийся прямоугольник. Выбравшись из машины, она захлопнула дверцу и остановилась перед домом, который представлял собой полый квадрат и был построен относительно недавно — на пустыре, образовавшемся в результате бомбежки во время войны. Его, подумала миссис Оливер, словно перенесли сюда целиком из какого-то американского предместья, убрали с него рекламную надпись вроде «Бритвенные лезвия „Перышко жаворонка“ и поставили тут в качестве многоквартирного дома. Вид у дома был строго функциональный, и тот, кто его воздвиг, безусловно презирал любые архитектурные украшения.

Был час пик. Кончался рабочий день, одни машины покидали двор, другие, наоборот, въезжали.

Миссис Оливер взглянула на свои часы. Без десяти семь. Самое время, решила она. Девушки уже, наверное, успели вернуться с работы домой, чтобы либо привести в порядок макияж, облачиться в тугие брючки в обтяжку или в нарядное короткое платье и отправиться на вечеринку. А кому-то предстояло заняться более обыденными делами: простирнуть белье и чулки. Да, наиболее удобное время для задуманного визита. Восточный и западный корпус были абсолютно одинаковы — с большими открывающимися в обе стороны дверями точно посередине. Миссис Оливер двинулась налево, но тут же убедилась в своей ошибке. Номера на этой стороне были от сотого до двухсотого. Ей пришлось повернуть обратно.

Квартира номер 67 была на шестом этаже. Миссис Оливер нажала на кнопку лифта. Дверцы разъехались с угрожающим лязгом, и миссис Оливер, зажмурившись, нырнула в зияющую пасть. Современные лифты ее пугали.

Бум! Дверцы сомкнулись. Лифт взлетел и тут же остановился (это тоже было очень страшно!). Миссис Оливер метнулась наружу, как перепуганный кролик.

Осмотревшись, она направилась по коридору вправо, пока не увидела дверь с металлическими цифрами 67. При ее приближении семерка отвалилась и упала прямо ей на ногу.

— Этому дому я определенно не нравлюсь! — сказала миссис Оливер, морщась от боли, осторожно подняла семерку и водворила ее на место, надев на шпенек. Потом надавила на кнопку звонка. А что, если никого нет дома?

Однако дверь открылась почти сразу.

Миссис Оливер увидела высокую красивую девушку в темном элегантном костюме с очень короткой юбкой, в белой шелковой блузке и элегантных туфлях. Ее темные волосы были зачесаны кверху, лицо подкрашено очень умеренно, но почему-то миссис Оливер стало немного не по себе.

— О! — сказала миссис Оливер и заставила себя светским тоном добавить:

— Мисс Рестарте случайно не у себя?

— Нет. К сожалению, ее нет дома. Что-нибудь ей передать?

Миссис Оливер еще раз произнесла «О!» и только потом продолжила свою игру, предъявив довольно неряшливый пакет из оберточной бумаги.

— Я обещала ей книгу, — сказала она. — Один из моих романов, который она не читала. Надеюсь, я не перепутала. А она скоро вернется?

— Право, не могу сказать. Я не знаю, что она делает сегодня вечером.

— О! Вы мисс Риис-Холленд? Девушка как будто немного удивилась.

— Да.

— Я знакома с вашим отцом, — пояснила миссис Оливер и продолжала:

— Я миссис Оливер. Я пишу книги, — добавила она виноватым тоном, которым всегда делала это признание.

— Вы не войдете?

Миссис Оливер приняла приглашение, и Клодия Риис-Холленд проводила ее в гостиную. Обои везде в квартире были одинаковые — под некрашеные доски. Жильцам дозволялось вешать на них любые сверхсовременные картины или украшать их, как им заблагорассудится. Современная встроенная мебель: шкаф, книжные полки и прочее, большой диван и раздвижной стол. Жильцы имели право кое-что добавлять. Гостиная могла похвастать и индивидуальными штрихами: на одну стену был наклеен колоссальный Арлекин[21], на другой среди пальмовых листьев качались обезьяны.

— Норма, конечно, будет в восторге от вашей книги, миссис Оливер. Можно предложить вам что-нибудь выпить? Херес? Джин? — У нее была повадка отлично вышколенной секретарши.

Миссис Оливер отказалась.

— Какой у вас тут великолепный вид, — заметила она, поворачиваясь к окну, и заморгала, ослепленная лучами заходящего солнца.

— Да. Но когда ломается лифт, подниматься сюда не так уж весело.

— Неужели ваш лифт позволяет себе ломаться? Он такой.., ну совсем как робот.

— Его установили недавно, но он ничем не лучше старого, — сказала Клодия. — То его надо регулировать, то еще что-нибудь.

В комнату вошла девушка, говоря на ходу:

— Клодия, не видела, куда я сунула…

Она умолкла, глядя на миссис Оливер. Клодия представила их друг другу.

— Фрэнсис Кэри — миссис Оливер. Миссис Ариадна Оливер.

— Как замечательно, — сказала Фрэнсис. Она была высокой, тоненькой и гибкой, с длинными черными волосами и очень сильно накрашена: смертельно-бледное лицо, брови и уголки глаз подведены кверху. Эффект довершала густая тушь на ресницах. Тугие вельветовые брючки и толстый свитер и подчеркивали и прятали ее фигуру. Она выглядела полной противоположностью энергичной подтянутой Клодии.

— Я завезла книгу, которую обещала Норме Рестарик, — сказала миссис Оливер.

— О! Как жаль, что она еще гостит у родителей.

— Так она не вернулась?

Наступила неловкая пауза. Миссис Оливер почудилось, что девушки тайком переглянулись.

— А я думала, она работает, — сказала миссис Оливер, старательно изображая невинное удивление.

— Да-да, — сказала Клодия. — В бюро оформления интерьеров. Иногда ее посылают с рисунками за город. — Она улыбнулась. — Мы живем каждая сама по себе. Приходим, уходим, как нам нужно, и обычно не предупреждаем друг друга. Но я обязательно передам ей вашу книгу, когда она вернется.

Ничего не могло быть естественнее и непринужденнее этого ее обещания.

Миссис Оливер поднялась.

— Я очень вам благодарна. Клодия проводила ее до дверей.

— Обязательно расскажу отцу, что познакомилась с вами, — сказала она. — Он очень любит детективы. Закрыв дверь, она вернулась в гостиную. Фрэнсис прислонилась к оконной раме.

— Прошу прощения, — сказала она. — Кажется, я дала маху?

— Я как раз сказала, что Норма куда-то ушла.

Фрэнсис пожала плечами.

— Так я же не знала. Слушай, а где она? Почему не вернулась в понедельник? Куда девалась?

— Понятия не имею.

— Может, осталась у своих? Она к ним поехала?

— Нет. Я уже туда звонила.

— Наверное, где-то случайно задержалась… И тем не менее она ведь.., есть в ней что-то странное.

— Не больше, чем в других. — Но голос Клодии прозвучал неуверенно.

— Ну, нет, — сказала Фрэнсис. — Иногда меня от нее дрожь берет. Она все-таки ненормальная, не спорь. Внезапно Фрэнсис засмеялась.

— Ненормальная Норма! И ты это знаешь, Клодия, хотя вслух и не говоришь. Лояльность по отношению к шефу, а?

Глава 4

Эркюль Пуаро шел по главной улице Лонг-Бейсинга. То есть если можно назвать главной практически единственную улицу селения, как это было в Лонг-Бейсинге, принадлежавшем к тем деревушкам, которые имеют тенденцию разрастаться в длину, а не в ширину. Там имелась внушительная церковь с высокой колокольней и кладбище с величественным древним тисом[22], а кроме того, полный набор деревенских лавочек, в том числе две антикварные. Одна предлагала главным образом фигурки, вырезанные из сосновых чурок — для каминных полок, в другой были в изобилии кипы старинных карт, стоял фарфор, почти весь щербатый, под полками со стеклом и викторианским серебром ютились три-четыре старых, источенных жучком дубовых ларя, — но все это из-за тесноты невозможно было толком рассмотреть и оценить. Дальше по улице располагались два кафе, оба не слишком уютные, и восхитительная булочная с большим выбором сдобы домашней выпечки. Затем следовала почта, делившая кров пополам с зеленной лавкой, и магазин тканей, где также торговали готовой одеждой, детской обувью и галантерейными товарами. В писчебумажном магазинчике можно было купить еще и газеты, табачные изделия и сладости. В лавке, торговавшей шерстью — безусловно самой аристократичной среди местных торговых заведений, — две седовласые строгие дамы могли предложить вам нитки для вязания всех расцветок и сортов, а в придачу — разнообразнейшие выкройки и альбомы фасонов для вязаных изделий. Отдельный прилавок был отведен под ручную вышивку. Бывшая бакалейная лавка ныне величала себя «супермаркетом», подтверждая право на это пирамидками проволочных корзин при входе и набором ослепительных картонных коробок со всяческими хлопьями к завтраку или стиральными порошками. На стекле маленькой витрины ателье затейливыми буквами было выведено «Лила», еще имелся салон мод, но на обозрение потенциальных заказчиков были выставлены лишь одна французская блузка с ярлыком «Последняя модель», синяя юбка и джемпер в лиловую полоску, на коих белел ярлычок с надписью «Продается раздельно».

Все это Пуаро рассматривал скорее машинально. В том числе и фасады небольших особняков, от которых веяло стариной. Некоторые сохранили в чистоте стиль второй половины XVIII века, но большинство щеголяло викторианскими усовершенствованиями — верандой, эркером[23] или крохотной оранжереей. Правда, два-три подверглись-таки косметической операции, чтобы выглядеть помоложе, и, видимо, были очень этим горды. С особняками соседствовали прелестные деревенские домики, тоже хранившие дух старины — эти, наоборот, норовили приписать себе лет на сто больше, но все же попадались и подлинные раритеты, в коих более поздние удобства, вроде водопровода и отопления, тщательно маскировались.

Пуаро неторопливо шествовал по улице, переваривая все увиденное. Если бы его сейчас видела миссис Оливер, то непременно спросила бы, почему он еле плетется. Ведь нужный ему дом расположен в четверти мили от деревушки. Но Пуаро ответил бы своей нетерпеливой приятельнице, что ему необходимо прочувствовать местную атмосферу, что подобные вещи иногда оказываются крайне важными.

Улица кончилась, и пейзаж сразу изменился. Вдоль одной стороны шоссе, несколько отступив от него, тянулся ряд новых муниципальных домов — перед каждым зеленел газон, и у каждого дверь была выкрашена в свой цвет, дабы хоть как-то скрасить их удручающее единообразие. За ними в свои права вновь вступали поля и луга, расчерченные живыми изгородями, среди которых кое-где виднелись «загородные резиденции», — так они значились в каталогах по продаже недвижимости — окруженные собственными деревьями и садами. Вот у кого вид был совершенно неприступный и надменный. Впереди по шоссе Пуаро углядел здание, верхний этаж которого, вопреки обычному стандарту, был увенчан странным полушарием, видимо, надстроенным не так давно. Без сомнения, это и была та Мекка[24], к которой он устремлял свои стопы. У калитки красовалась табличка с надписью «Лабиринт». Он неспешно оглядел дом: самый обычный, построенный, видимо, в начале века, не поражающий ни красотой, ни уродством. Заурядный — такое определение, пожалуй, подходило ему больше всего. Сад радовал взгляд больше дома и, несомненно, в свое время был предметом неусыпных забот и внимания, хотя теперь его вид свидетельствовал о некотором запустении. Впрочем, газоны все еще были аккуратно подстрижены, клумбы пестрели цветами, а купы кустов сохраняли должную форму, ради которой и были посажены. Все это содержалось в полном порядке, — за садом, несомненно, следит садовник, заключил Пуаро. И тут же убедился, что облик сада все-таки небезразличен и его владельцам: над клумбой у угла дома то и дело склонялась женщина, видимо, подвязывавшая георгины. Голова ее словно была увенчана короной из чистого золота. Она была высокой, худощавой, но широкоплечей. Пуаро открыл калитку, вошел и зашагал к дому. Женщина, обернувшись, выпрямилась и вопросительно посмотрела на него. Она молчала, ожидая объяснений.

— Да? — сказала она наконец.

Пуаро, иностранец до кончиков ногтей, почтительно снял шляпу и поклонился. Она же словно завороженная смотрела на его усы.

— Миссис Рестарик?

— Да. Но я…

— Надеюсь, мое появление не слишком вас расстроило, мадам?

Ее губы тронула улыбка.

— Нет-нет. А вы…

— Я позволил себе нанести вам визит. Это для меня величайшая честь. Мой старинный друг миссис Ариадна Оливер…

— Да, конечно! Я знаю, кто вы. Мосье Пуаре.

— Мосье Пуаро, — поправил он. — Эркюль Пуаро к вашим услугам. Вот оказался в ваших краях и дерзнул явиться к вам в надежде, что мне будет позволено засвидетельствовать мое почтение сэру Родрику Хорсфилду.

— Да, Наоми Лорример предупредила, что вы можете заглянуть к нам.

— Надеюсь, я не причиню неудобства?

— Ну что вы, какие же неудобства! Ариадна Оливер была у нас в прошлую субботу. Приехала с Лорримерами. Ее книги очень увлекательны, не правда ли? Но, может быть, вы не любитель детективных романов. Вы ведь сами сыщик, если я не ошибаюсь? Настоящий?

— Самый настоящий из всех настоящих, — ответил Пуаро.

Он приметил, что она подавила улыбку, и вгляделся в нее внимательнее. Безусловно красива, но несколько искусственной красотой. Золотые волосы были тщательно уложены в замысловатую прическу. Не исключено, что в глубине души она чувствует некую неуверенность и потому так усердно играет роль хозяйки поместья, обожающей свой сад. Пуаро попробовал прикинуть, кем были ее родители.

— У вас чудесный сад, — сказал он.

— Вы любите сады?

— Не так, как их любят англичане. У вас в Англии это просто какое-то национальное хобби. У вас к садам совершенно особое отношение. У нас не так.

— Вы хотите сказать, у французов?

— Я не француз. Я бельгиец.

— Ах да! Миссис Оливер, кажется, упомянула, что вы некогда служили в бельгийской полиции.

— Совершенно верно. Я — старый бельгийский полицейский пес. — Он засмеялся, но очень сдержанно, дабы не нарушить рамок благопристойности, однако при этом чересчур живо взмахнул руками. — Но сады предпочитаю английские. Тут я всецело у ваших ног! Латинские расы предпочитают регулярные сады — перед шато[25], так сказать. Стремятся повторить Версаль в миниатюре, и, кроме того, разумеется, они придумали potager[26]. Он очень важен — potager. Здесь, в Англии, у вас есть potager, но вы заимствовали его из Франции. Только вы не так любите potager — не так сильно, как свои цветы. Hein?[27] He так ли?

— Да, по-моему, вы правы, — сказала Мэри Рестарик. — А теперь пойдемте в дом. Вы же приехали к моему дяде.

— Совершенно верно, я приехал принести дань почтения сэру Родрику, но я воздаю ее и вам, мадам. Я всегда приношу дань почтения красоте. — Он поклонился.

Она засмеялась — чуть-чуть смущенно.

— Ну к чему такие комплименты!

Вслед за ней он направился к открытой стеклянной двери.

— Я встречался с вашим дядей в сорок четвертом году.

— Он, бедненький, очень одряхлел. И, боюсь, совсем оглох.

— О, со времени наших встреч прошло столько времени! Вполне возможно, он успел меня забыть. Наши встречи, знаете ли, были связаны, связаны.., мм.., с разведкой и дальнейшей разработкой некоего изобретения. А этим важнейшим изобретением мы обязаны талантам сэра Родрика. Надеюсь, он все-таки захочет меня увидеть.

— Не сомневаюсь, что он будет очень доволен, — сказала миссис Рестарик. — Теперь ему живется.., ну в общем, скучновато. Мне часто приходится уезжать в Лондон — мы подыскиваем там подходящий дом. — Она вздохнула. — С пожилыми людьми иногда бывает так трудно!

— О, я знаю, — сказал Пуаро. — Со мной тоже, порою, нелегко договориться.

Она засмеялась.

— Ну, нет, мосье Пуаро, пожалуйста, не изображайте из себя старика.

— Иногда меня называют именно так. — Пуаро вздохнул. — Юные девушки, — скорбно добавил он.

— Очень бестактно с их стороны. Совсем в духе нашей дочери.

— О, у вас есть дочь?

— Да. То есть мне она падчерица.

— Буду счастлив с нею познакомиться, — учтиво сказал Пуаро.

— Боюсь вас огорчить, но ее здесь нет. Она в Лондоне. Она там, знаете ли, работает.

— Современные девушки все теперь работают. Даже совсем молоденькие.

— Работать следует всем, — сказала миссис Рестарик неопределенно. — Даже когда они выходят замуж, их призывают вернуться на производство или в школу — учить детей.

— А вас, мадам, тоже убеждали куда-нибудь вернуться?

— Нет. Я выросла в Южной Африке. И приехала сюда с мужем совсем недавно. Все это.., для меня очень.., непривычно.

Она посмотрела вокруг — без всякого энтузиазма, как показалось Пуаро. Комната была обставлена великолепно, но шаблонно. В ней ощущалась какая-то безликость, которую нарушали только два больших портрета на стене. На одном была изображена тонкогубая дама в вечернем платье из серого бархата. С противоположной стены на нее смотрел мужчина лет тридцати с небольшим, лучащийся сдерживаемой энергией.

— Вашей дочери, я полагаю, жизнь за городом кажется скучной?

— Да, ей гораздо приятней жить в Лондоне. Тут ей не нравится. — Она вдруг умолкла, но затем продолжила, но так, словно слова из нее вытягивали клещами:

— И ей не нравлюсь я.

— Это невозможно! — воскликнул Пуаро с галльской[28] любезностью.

— Еще как возможно. Такое часто случается. Девочкам непросто свыкнуться с мачехой.

— А она очень любила свою родную мать?

— Ну, наверное. У нее трудный характер. Впрочем, девочек с легкими характерами почти не бывает.

Пуаро с сочувственным вздохом заметил:

— Теперь у родителей нет над дочерьми почти никакой власти. Не то что в добрые старые времена.

— Да, теперь они весьма своевольны.

— Об этом не принято говорить, мадам, но, признаться, я очень сожалею, что нынешние девушки столь неразборчивы в выборе.., как это сказать?., своих дружков…

— Да, в этом отношении Норма доставляет своему отцу массу тревог. Но, думаю, наши сожаления никого не интересуют. Все учатся только на своих ошибках. Однако я должна проводить вас наверх к дяде Родди. Его комнаты на втором этаже.

Она направилась к двери. Пуаро оглянулся через плечо. Да, комната совершенно безликая — если исключить те два портрета. По фасону серого платья Пуаро заключил, что написаны они довольно давно. Если это первая миссис Рестарик, подумал Пуаро, то лично ему она не нравится.

Вслух же он произнес:

— Прекрасные портреты, мадам.

— Да. Написаны Лансбергером.

Это была фамилия знаменитого и очень дорогого портретиста, гремевшего двадцать лет назад. Его педантичный натурализм успел совершенно выйти из моды, и после его смерти о нем забыли. Тех, кого он писал, иногда презрительно называли «портновскими манекенами», но Пуаро придерживался иного мнения. В зализанное™ лиц и фигур, с такой легкостью выходивших из-под кисти Лансбергера, он подозревал умело скрытую насмешку.

Поднимаясь по лестнице впереди него, Мэри Рестарик заметила:

— Их только что повесили. Хранились в подвале, и пришлось реставрировать…

Она внезапно умолкла и резко остановилась, держась одной рукой за перила.

Выше на площадке появилась фигура и начала спускаться им навстречу. В ней было что-то странно неуместное. Словно кто-то надел маскарадный костюм, кто-то безусловно чуждый этому дому.

Впрочем, подобный типаж был Пуаро хорошо знаком, но он встречал его в другой обстановке — на лондонских улицах и даже на званых вечерах. Представитель современной молодежи: черный пиджак, вышитый бархатный жилет, не в меру облегающие брюки, буйные каштановые кудри, До самых плеч. Выглядел он на редкость живописно и был весьма пригож, так что в нем не сразу можно было распознать мужчину.

— Дэвид! — резко сказала Мэри Рестарик. — Что вы тут делаете?

Молодой человек ничуть не смутился.

— Я вас напугал? — спросил он. — Прошу прощения.

— Что вы здесь делаете? Тут, в доме? Вы.., вы приехали вместе с Нормой?

— С Нормой? Нет. Я рассчитывал найти ее здесь.

— Найти здесь? Как так? Она в Лондоне.

— Но ее там нет, дорогуша. Во всяком случае, в квартире шестьдесят семь в Бородин-Меншенс.

— Как так — нет?

— А так. И поскольку она не вернулась в воскресенье, я решил, что она все еще у вас. И приехал узнать, что это ей взбрело в голову.

— Она уехала вечером в воскресенье, как обычно. — Голос миссис Рестарик стал гневным. — Почему вы не позвонили в дверной звонок, почему, почему.., не дали знать, что вы здесь? И с какой стати вы бродите по дому?

— Право, дорогуша, вы как будто боитесь, что я подбираюсь к серебряным ложкам. Почему бы не войти в дом? Тем более днем. Что тут такого?

— Мы люди старомодные, и нам это не нравится.

— Боже, Боже! — вздохнул Дэвид. — Сколько шума из-за всякой ерунды. Но раз на радушный прием мне надеяться нельзя и раз вы, дорогуша, знать не знаете, где ваша падчерица, то мне, пожалуй, лучше удалиться. Не угодно ли, я выверну карманы?

— Не говорите глупостей, Дэвид.

— В таком случае, пока! — Молодой человек прошел мимо них, приветливо помахал рукой, спустился с лестницы и вышел в открытую входную дверь.

— Отвратительный тип! — сказала Мэри Рестарик с такой ядовитой злобой, что Пуаро даже вздрогнул. — Я его не выношу. И почему Англия теперь просто кишит такими, как он?

— О, мадам, не расстраивайтесь! Это всего лишь мода. А капризы моды были во все века. В деревне, конечно, фокусничают меньше, но в Лондоне таких экземпляров полным-полно.

— Ужасно, — сказала Мэри. — Просто ужасно. Это их женоподобие. Такая безвкусица.

— И в то же время что-то от ван-дейковских портретов, вы не находите, мадам? В золоченой раме, с широким кружевным воротником он не показался бы вам ни женоподобным, ни безвкусным.

— Посмел пробраться сюда! Эндрю был бы вне себя. Он и так все время на пределе. От дочерей можно с ума сойти. И к тому же Эндрю не так уж хорошо знает свою дочь. Он уехал из Англии, когда она была совсем маленькой. И предоставил матери воспитывать ее, а теперь.., а теперь она ставит его в тупик. И меня тоже. Она кажется мне очень странной. На нынешних девушек нет никакой управы. И нравятся им самые невозможные молодые люди. Этот Дэвид Бейкер совсем ее заворожил. Ничто не помогает. Эндрю запретил ему бывать здесь, и что же: входит в дом, как хозяин. Пожалуй.., я лучше не скажу Эндрю. Он и так уже весь извелся. Не сомневаюсь, она встречается с этим типом в Лондоне, да и не только с ним. Ведь есть еще и хуже него. Те, которые не моются, не бреются — козлиные бородки, засаленная одежда.

— Ах, мадам, не нужно так огорчаться, — подбодрил ее Пуаро. — Безумства молодости преходящи.

— Хотелось бы верить. Норма очень трудная девочка. Иногда мне кажется, что у нее не все дома. Она такая странная. Иногда у нее такой отрешенный вид. А эти вспышки агрессивности!

— Агрессивности?

— Она же ненавидит меня. Да-да, именно так. И я не могу понять, зачем она так себя настраивает. Наверное, она очень любила свою мать, но, в конце концов, что такого необычного, если ее отец женится во второй раз?

— Вы полагаете, что она вас действительно ненавидит?

— Да, мне ли этого не знать. Могу привести сколько угодно тому доказательств. Вы не представляете, как я была рада, когда она уехала в Лондон. Мне не хотелось выяснять отноше… — Она умолкла, словно только сейчас осознав, что перед ней совершенно посторонний человек.

Пуаро обладал способностью вызывать людей на откровенность. Казалось, они переставали замечать, с кем разговаривают. Мэри Рестарик смущенно усмехнулась.

— Бог мой! — сказала она. — Не понимаю, зачем я вам рассказываю все это. В каждой семье, наверное, есть свои проблемы. А нам, злополучным мачехам, особенно достается… Вот мы и пришли.

Она остановилась перед дверью и постучала.

— Входите! Входите! — донесся изнутри хриплый рык.

— К вам гость, дядя, — сказала Мэри Рестарик, распахивая дверь.

По комнате расхаживал широкоплечий краснощекий старик с квадратным подбородком и, видимо, очень раздражительный. Он тяжело шагнул им навстречу. В глубине комнаты за столом сидела девушка и разбирала письма и документы, низко склонив голову — темноволосую, очень гладко причесанную.

— Дядя Родди, это мосье Эркюль Пуаро, — представила Мэри Рестарик.

Пуаро непринужденно сделал шаг вперед и заговорил тоже вполне непринужденно:

— Сэр Родрик! С тех пор, как я имел удовольствие познакомиться с вами, прошло немало лет, увы, немало. Мы не виделись с самой войны. Последний раз, если не ошибаюсь, в Нормандии. Я прекрасно помню. Там были полковник Рейс, генерал Аберкромби и, да, маршал авиации сэр Эдмунд Коллингсби. Какие ответственные решения нам пришлось принимать! И как сложно было обеспечивать полную секретность. Что ж, теперь мы уже имеем право предаться воспоминаниям. Помните того шпиона, который так долго и искусно маскировался — капитана Николсона, как мы его выводили на чистую воду?

— А, да, капитан Николсон, как же, как же! Проклятый мерзавец! И таки вывели!

— Меня вы, конечно, не помните. Эркюль Пуаро.

— Нет-нет! Разумеется, помню. Да, риск был велик, очень велик. Вы ведь были представителем французов? С кем-то из них невозможно было поладить. Как бишь его фамилия? Но садитесь же, садитесь! Всегда приятно потолковать о старых временах.

— Я очень боялся, что вы не вспомните меня. Меня и моего коллегу мосье Жиро.

— Как же, как же! Прекрасно помню вас обоих. Да, славное было времечко!

Девушка вышла из-за стола и вежливо придвинула кресло для Пуаро.

— Умница, Соня, отлично, — похвалил сэр Родрик. — Позвольте познакомить вас, — продолжал он, — с моей очаровательной малюткой-секретаршей. Благодаря ей все пошло как по маслу. Помогает мне, знаете ли. Приводит в порядок мои труды. Не понимаю, как я обходился без нее.

Пуаро галантно поклонился.

— Enchante[29], мадемуазель, — проворковал он. Девушка пробормотала что-то невнятное. Она была миниатюрным созданием с коротко подстриженными черными волосами. Вид у нее был очень застенчивый. Ее синие глаза чаще оставались скромно потупленными, но теперь она улыбнулась своему нанимателю — робкой благодарной улыбкой, и тот ласково потрепал ее по плечу.