Возможно, в средние века, даже в елизаветинский период <Имеется в виду период правления английской королевы Елизаветы I (1558 - 1603), на который приходится расцвет идей Возрождения в Англии и деятельность многих просветителей.> все люди были такими. Я читала в какой-то книге, что в те времена выражение "великий человек" относили к тем, у кого были власть и богатство. Ни морального, ни духовного содержания в это выражение не вкладывалось.
      - Ты считаешь, - сказал я, - что люди воспринимали жизнь непосредственно и конкретно, не слишком много предавались размышлениям?
      - Да, Гамлет со своими раздумьями, с его "быть или не быть?" совершенно не вписывается в свою эпоху. При чем настолько, что во время появления пьесы и много лет спустя критики осуждали "Гамлета" за чрезвычайную слабость фабулы. "Нет никакой причины, - утверждал один из них, - почему бы Гамлету не убить короля уже в первом акте. Единственная причина заключается в том, что, поступи он так, не было бы самой пьесы!" Для подобных критиков непонятно, что может быть пьеса о личности героя.
      Но в наши дни практически все мы - Гамлеты и Макбеты. Все мы постоянно спрашиваем себя: "Быть или не быть?" Избрать жизнь или смерть? - В голосе Терезы уже слышалась усталость, - Мы анализируем тех, кто добился успеха, подобно Гамлету, который анализирует Фортинбраса <Фортинбрас - персонаж трагедии Вильяма Шекспира "Гамлет" (1600-1601), норвежский принц.> (и завидует ему!). В наши дни именно Фортинбрас был бы менее понятной фигурой: стремительный, уверенный, не задающий себе вопросов. Сколько людей такого типа найдется в наше время? Думаю, немного.
      - Ты полагаешь. Изабелла - женский вариант Фортинбраса? - Я не удержался от улыбки.
      Тереза тоже улыбнулась.
      - Только не такой воинственный. Но прямолинейный и целеустремленный. Она никогда не спросила бы себя:
      "Почему я такая? Что я в самом деле чувствую?" Изабелла знает, что чувствует, и она такова, какая есть. И она всегда, - с неожиданной мягкостью добавила Тереза, - будет делать то, что ей следует делать.
      - Ты считаешь, она фаталистка?
      - Нет. Но для нее не существует альтернативы. Ей не дано увидеть двух возможных вариантов действия - только один. И она никогда не пойдет вспять, всегда будет двигаться вперед. Для Изабеллы нет обратного пути...
      - Интересно, есть ли обратный путь для любого из нас? - с горечью спросил я.
      - Вероятно, нет, - спокойно сказала Тереза. - Но, полагаю, обычно существует какая-то лазейка.
      - Что именно ты имеешь в виду, Тереза?
      - Я думаю, у каждого есть шанс избежать ошибочного Движения вперед, в неверном направлении. Правда, мы понимаем это лишь потом.., когда оглядываемся назад...
      Но этот шанс есть.
      Я молчал, курил и думал...
      После слов Терезы мне почему-то ярко вспомнилось...
      Я тогда только пришел на коктейль к Каро Стренджуэй и остановился в дверях, задержавшись на мгновение, пока мои глаза привыкли к тусклому свету ламп и табачному дыму. И тогда в дальнем углу комнаты я увидел Дженнифер. Она меня не видела и, как обычно, оживленно с кем-то разговаривала.
      У меня было два резко противоположных ощущения.
      Вначале - чувство торжества. Я был уверен, что мы с Дженнифер встретимся - и мое предчувствие оправдалось! Встреча в поезде не была случайным эпизодом. Я твердо знал это - и не обманулся. И все-таки несмотря на всю мою радость и торжество - у меня возникло неожиданное желание повернуться и уйти... Мне захотелось, чтобы встреча с Дженнифер в поезде осталась эпизодом.., случаем, который я никогда не забуду. Как будто кто-то шепнул мне: "Это лучшее, что вы могли дать друг другу, - короткое прекрасное мгновение. Оставь все как есть".
      Если Тереза права, это и был мой шанс...
      Ну что же, я им не воспользовался. Я пошел дальше.
      И Дженнифер тоже. И все остальное произошло соответственно, одно за другим: наша вера во взаимную любовь... грузовик на Хэрроу-роуд, инвалидная койка и Полнортхаус...
      Эта мысль вернула меня назад, к тому, с чего я начал, снова к Изабелле, и я высказал свой последний протест:
      - Тереза, но уж конечно Изабелла не хитрая... Какое отвратительное слово!
      - Не уверена, - сказала Тереза.
      - Хитрая? Изабелла?!
      - Разве хитрость - не самый первый и самый легкий способ самообороны? Разве она не присуща самым примитивным созданиям - заяц зарывается в снег, куропатка перепархивает через вереск, чтобы отвлечь вас от своего гнезда? Конечно, Хью, хитрость - основное.., единственное оружие, к которому мы прибегаем, когда совершенно беззащитны и приперты к стене.
      Она встала и направилась к двери. Роберт давно ускользнул из комнаты и отправился спать. Уже взявшись за дверную ручку, Тереза вдруг опять повернулась ко мне:
      - По-моему, ты теперь можешь выбросить таблетки.
      Тебе они больше не нужны, - сказала она.
      - Тереза! - закричал я. - Ты знала?
      - Конечно.
      - Но тогда... - Я запнулся. - Почему ты сказала, что они мне больше не нужны?
      - Гм, а как ты считаешь? Нужны?
      - Нет, ты права, - медленно ответил я. - Не нужны.
      Завтра же я их выброшу.
      - Я очень рада, Хью! Я часто боялась...
      - Почему же ты не попыталась их отобрать? - спросил я, глядя на нее с нескрываемым любопытством.
      Тереза ответила не сразу:
      - Тебе с ними было спокойнее, не правда ли? Ты чувствовал себя увереннее, зная, что у тебя всегда есть выход.
      - Да. Для меня это имело очень большое значение.
      - В таком случае почему ты спрашиваешь? Ты же не настолько глуп, чтобы задавать подобный вопрос.
      Я засмеялся.
      - Ты права, Тереза! Завтра они будут в канализационной трубе. Обещаю!
      - Значит, ты наконец возвращаешься к жизни... Ты снова хочешь жить.
      - Да. Пожалуй, так! - сказал я, сам удивляясь своим словам. - Не могу понять почему, но это так. - Мне в самом деле захотелось проснуться завтра утром.
      - У тебя появился интерес. Любопытно, в чем причина этого интереса? Жизнь в Сент-Лу? Изабелла Чартерис? Или Джон Гэбриэл?
      - Уж конечно не Джон Гэбриэл! - воскликнул я.
      - Я в этом не уверена. Что-то есть в этом человеке.
      - Похоже, изрядная доля сексапильности! Мне не нравятся люди такого типа. И я не переношу откровенных приспособленцев. Да он и бабушку родную продаст, если ему будет выгодно!
      - Меня бы это не удивило.
      - Ему нельзя верить ни на йоту!
      - Да, уж он не из тех, кто вызывает доверие.
      - Гэбриэл - хвастун! - продолжал я. - Он открыто занимается саморекламой и использует для этого других.
      Неужели ты серьезно думаешь, что этот человек способен хоть на один бескорыстный поступок?!
      - Такое может случиться, - задумчиво произнесла Тереза, - но подобный поступок его и погубит.
      Через несколько дней мне вспомнилось это замечание Терезы.
      Глава 13
      Следующим волнующим событием местного масштаба было праздничное мероприятие, организованное "Женским институтом".
      Оно должно было проводиться, как и все подобные мероприятия, в Длинном Амбаре Полнорт-хауса. Как я понял, Длинный Амбар был достопримечательностью Сент-Лу. Энтузиасты и любители старины буквально пожирали его глазами; его измеряли, фотографировали; о нем писали. В Сент-Лу Длинный Амбар считался почти общественным достоянием, и обитатели графства чрезвычайно им гордились.
      За два дня до мероприятия наблюдалась усиленная активность; организаторы празднества то и дело сновали взад-вперед.
      Я, к счастью, был изолирован от основного дамского потока, но Тереза, желая меня развлечь, время от времени рекомендовала моему вниманию особо интересные экземпляры. Так как она знала, что я симпатизирую Милли Барт, то Милли стала частой посетительницей моей гостиной, и мы вместе выполняли разнообразные задания, надписывали пригласительные билеты и склеивали украшения для зала.
      Как раз в то время, когда мы были заняты подобной работой, я и услышал историю жизни Милли Барт. Ведь по откровенно грубому определению Джона Гэбриэла, мое существование оправдано лишь в качестве некоего приемного устройства, постоянно готового выслушать всех желающих. Не способный ни на что другое, на это я все еще годился.
      Милли Барт говорила со мной без тени смущения - так журчит про себя лесной ручеек, - причем большей частью о майоре Гэбриэле, ничуть не скрывая собственного преклонения перед героем.
      - Что мне кажется в нем особенно замечательным, капитан Норрис, так это его доброта. Я хочу сказать.., он так занят, ему приходится выполнять столько важных дел, и все-таки он находит время с каждым поговорить. И у него такая славная манера подшучивать. Я никогда не встречала никого, похожего на майора Гэбриэла.
      - В этом вы, пожалуй, правы, - заметил я.
      - При таких выдающихся военных заслугах он ничуть не зазнался и так же мил со мной, как и с кем-нибудь значительным. Он со всеми мил - ни о ком не забудет: помнит, чьи сыновья были убиты или служат теперь где-то в Бирме или еще в каком-нибудь ужасном месте И он всегда найдет что сказать и умеет подбодрить и рассмешить людей. Не знаю, как ему это удается.
      - Наверное, он читал стихотворение "Если..." Киплинга, - сухо заметил я.
      - Да! И, знаете, я уверена, что у майора Гэбриэла, как ни у кого другого, "каждая неумолимая минута равна шестидесяти секундам нужных дел" <Обыгрываются строки из последней строфы стихотворения Киплинга "Если..." (1910).>.
      - Пожалуй, у него она скорее равна ста двадцати секундам, - сказал я. - Шестидесяти секунд Гэбриэлу явно не хватает.
      - Мне хотелось бы лучше разбираться в политике... - задумчиво произнесла Милли. - Я прочитала все брошюры, но все равно не могу убеждать и уговаривать людей голосовать. Понимаете, я не могу ответить на вопросы, которые они задают.
      - О! Все это дело привычки, - успокоил я ее. - К тому же выпрашивать голоса перед выборами, по-моему, неэтично.
      Она смотрела на меня не понимая.
      - Нельзя пытаться заставить людей голосовать против их убеждений, объяснил я.
      - О!.. Да, я, кажется, поняла, что вы имеете в виду.
      Но мы ведь в самом деле считаем, что консерваторы - единственные, кто может покончить с войной и установить справедливый мир. Разве не так?
      - Миссис Барт! Вы просто великолепный маленький тори! Вы так и говорите, когда беседуете с избирателями?
      Она покраснела.
      - Нет. Я слишком мало знаю, чтобы вести разговор о политике. Но я могу сказать, какой замечательный человек майор Гэбриэл.., какой искренний.., и что именно такие, как он, важны для будущего страны.
      "Ну что же, - подумал я, - как раз то, что нужно Гэбриэлу". Я посмотрел на вспыхнувшее серьезное лицо Милли с сияющими карими глазами и невольно подумал, не было ли тут чего-то большего, чем преклонение перед героем.
      Словно отвечая на мою невысказанную мысль, Милли нахмурилась.
      - Джим считает меня ужасной дурой, - сказала она.
      - В самом деле? Почему?
      - Он считает, будто я такая глупая, что ничего не смогу понять в политике.., что все это вообще чепуха. И еще он говорит, что я совсем не могу быть полезной и если буду беседовать о людях, то все, с кем я поговорю, скорее всего проголосуют за кандидата от противоположной партии. Как вы думаете, капитан Норрис, это правда?
      - Нет, - решительно ответил я.
      Милли немного повеселела.
      - Я знаю, что иногда я бываю глупа. Но это только, когда я перепугаюсь. Джим всегда может держать меня в страхе. Ему нравится, когда я расстраиваюсь. Ему нравятся... - Она замолчала. Губы у нее дрожали.
      Неловким движением она рассыпала нарезанные листочки бумаги и заплакала. Заплакала горько, безутешно.
      - Дорогая миссис Барт!.. - беспомощно начал я. Что, черт побери, может сделать человек, прикованный к инвалидной койке?! Я не мог даже успокоить ее, дружески похлопав по плечу. Она сидела недостаточно близко. Я не мог сунуть ей в руку носовой платок. Не мог, пробормотав извинения, удалиться из комнаты. Не мог даже сказать:
      "Я принесу вам чашку крепкого чая".
      Нет, я должен был выполнять свою функцию, о которой добрый Гэбриэл так мило сообщил мне, ибо это единственное, что у меня осталось. Я только беспомощно произнес: "Дорогая миссис Барт..." - и выжидающе замолчал.
      - Я так несчастна.., ужасно несчастна... Теперь я вижу, что не должна была выходить замуж за Джима.
      - О-о! Полно... Я уверен, все не так уж плохо, - продолжал я бормотать.
      - Джим был такой веселый и ловкий. И так славно шутил. Он приходил к нам, когда надо было осмотреть лошадей. У моего отца была школа верховой езды. Джим чудесно держался в седле!
      - Да-да, - промямлил я.
      - И тогда он не пил так много - во всяком случае, если и пил, я этого не знала. Хотя должна была знать, потому что люди говорили мне об этом. Говорили, что он слишком часто "заглядывает в рюмочку". Но знаете, капитан Норрис, я этому не верила. Этому трудно было поверить, правда?
      - Вам просто не хотелось верить.
      - Я думала, как только мы поженимся, он бросит пить. Я уверена, что он совсем не пил, когда мы были помолвлены... Уверена!
      - Наверное, не пил, - подхватил я. - Мужчина все может, когда ухаживает за девушкой.
      - Люди говорили еще, будто Джим жестокий. Но я и этому не верила. Он так чудесно ко мне относился! Хотя один раз я видела его с лошадью. Он потерял самообладание и наказывал ее... - Милли вздрогнула и закрыла глаза. - Я почувствовала.., на какое-то мгновение я почувствовала, что все не так.., и сказала себе: "Если ты такой, я за тебя не выйду!" Забавно, правда? Я вдруг поняла, что он чужой.., не мой Джим... Хотя ведь было бы странно, если бы помолвка из-за этого расстроилась, верно?
      "Смешно" было явно неподходящее слово, но мы все-таки оба решили, что это было бы забавно и.., хорошо для Милли.
      - Но все прошло, - продолжала она. - Джим все объяснил, мол, что всякий может выйти из себя. Я и успокоилась. Видите ли, капитан Норрис, я думала, что сделаю его таким счастливым, что он никогда не захочет выпивать и не будет выходить из себя. Поэтому я так хотела выйти за него замуж.., мне хотелось, чтобы он был счастлив.
      - Истинная цель брака заключается не в том, чтобы сделать кого-то счастливым.
      Она удивленно посмотрела на меня.
      - Но если вы любите, то прежде всего думаете о том, чтобы любимый человек был счастлив, - возразила она.
      - Это одна из форм самообмана, - сказал я. - И довольно распространенная. По данным матримониальной статистики, она, пожалуй, приносит больше несчастья, чем что-нибудь другое.
      Милли продолжала удивленно смотреть на меня, и я продекламировал стихи Эмили Бронте, проникнутые печальной мудростью:
      Есть тысяча обличий у любви,
      Все они несут любимым горе.
      <Цитата из стихотворения "Смерть A. D. А." (1841) Эмили Бронте.>
      - По-моему, это ужасно! - воскликнула Милли.
      - Любить кого-то - значит взваливать на него невыносимое бремя.
      - В самом деле, капитан Норрис! Вы говорите такие смешные вещи!
      Милли, казалось, готова была захихикать.
      - Не обращайте на меня внимания, - сказал я. - Мои взгляды не общеприняты. Это результат печального опыта.
      - О-о! Вы тоже были несчастны? У вас?..
      Я уклонился от выражения сочувствия, засветившегося в глазах Милли, и поспешно перевел разговор на Джима Барта. Я подумал, что, к несчастью для Милли, у нее слишком мягкий характер и ее легко запугать. Наихудший вариант для брака с таким человеком, как Барт. Судя по всему, Барту нравятся норовистые лошади и норовистые женщины. Какая-нибудь грубая, сварливая ирландка смогла бы осадить его и даже вызвать уважение. А полная власть над человеком или животным превращает самого Барта в скотину. Его склонность к садизму растет, питаясь страхом жены, ее слезами и вздохами. А между тем для большинства мужчин Милли, на мой взгляд, была бы хорошей женой выслушивала бы своего мужа, похваливала, окружала вниманием, - и тот пребывал бы в прекрасном настроении и рос в собственных глазах.
      У меня вдруг мелькнула мысль, что Милли, пожалуй, была бы хорошей женой для Джона Гэбриэла. Возможно, она не сумела бы постигнуть его честолюбие (впрочем, честолюбив ли он? Я уже засомневался), но она поддержала бы его в горькую минуту, когда подступают сомнения в самом себе, что время от времени прорывалось в его нестерпимо самоуверенную манеру держаться.
      В Джоне Барте, похоже, ревность сочеталась с пренебрежением, что в общем не является редкостью. Возмущаясь глупостью и слабохарактерностью Милли, он в то же время приходил в неистовство, если ей оказывал внимание какой-нибудь другой мужчина.
      - Вы не поверите, капитан Норрис, - продолжала Милли, - но Джим говорит ужасные вещи о майоре Гэбриэле. И все только потому, что майор пригласил меня на чашку кофе в "Рыжую кошку". Он был так любезен - я имею в виду майора Гэбриэла, а не Джима! - и мы долго сидели за чашкой кофе... Хотя я уверена, у майора Гэбриэла не так уж много свободного времени! Он говорил так хорошо - расспрашивал меня о моем отце, о лошадях, о том, как все было в Сент-Лу в те времена. Просто невозможно быть внимательнее и любезнее! А потом.., потом...
      Джим наговорил мне такого!.. Он был в ярости!.. Крутил мне руку.., я вырвалась и заперлась в своей комнате. Иногда я просто в ужасе от Джима. О-о, капитан Норрис, я так несчастна! Лучше бы мне умереть!
      - Что вы, миссис Барт! Ни в коем случае!..
      - Я правда хотела бы умереть. Что будет со мной? Я уже не жду ничего хорошего. Дальше будет все хуже и хуже... Джим из-за пьянства теряет клиентов, и это бесит его еще больше. Я его боюсь. Правда, боюсь...
      Я успокаивал ее как мог, я и правда не думал, что все настолько плохо, хотя Милли, конечно, несчастная женщина.
      Когда я сказал об этом Терезе, она не проявила интереса к положению миссис Барт.
      - Неужели ты не хочешь послушать об этом? - спросил я с упреком.
      - Не особенно, - ответила Тереза. - Все несчастные жены похожи друг на друга, и истории их довольно однообразны.
      - Ты бесчеловечна, Тереза!
      - Признаю, сочувствие никогда не было сильной чертой моего характера.
      - Мне кажется, - сказал я, - что эта несчастная влюблена в Гэбриэла.
      - Я в этом почти уверена, - сухо заметила Тереза.
      - И тебе все равно ее не жаль?
      - Ну, во всяком случае, не из-за этого. Я считаю, что влюбиться в Гэбриэла - это большое удовольствие.
      - Что ты говоришь, Тереза! Уж не влюблена ли ты в него сама?
      - Нет. К счастью, нет.
      - Ты нелогична, - придрался я к словам. - Только что ты сама сказала, что влюбиться в Гэбриэла было бы удовольствием.
      - Но не для меня, - возразила Тереза, - потому что я отвергаю - и всегда отвергала - эмоции.
      - Пожалуй, это правда, - сказал я, - но почему? Этого я не могу понять.
      - А я не могу объяснить.
      - Попытайся! - настаивал я.
      - Хью! Как ты любишь все анализировать. Хорошо, я попытаюсь. Наверное потому, что у меня отсутствует инстинктивное восприятие жизни. Для меня невыносимо сознавать, что моя воля и разум могут быть полностью захвачены эмоциями. Я "могу контролировать свои действия и в значительной мере контролирую свои мысли... Но не быть в состоянии управлять своими чувствами! Это задевает мою гордость и унижает меня.
      - Ты не думаешь, что существует опасность чего-то серьезного между Джоном Гэбриэлом и миссис Барт? - вернулся я к прежней теме разговора.
      - Ходят слухи. И Карслейка это беспокоит. Миссис Карслейк утверждает, будто сплетничают многие.
      - Ну и женщина! Да она сама может что угодно выдумать!
      - Согласна. Однако миссис Карслейк представляет общественное мнение. Точнее, мнение наиболее злобной и болтливой части общества Сент-Лу. К тому же и Барт распускает язык, когда выпьет лишнего, а это случается очень часто. Конечно, всем известно, что он очень ревнив и на многое в его разговорах не стоит обращать внимания, но все это порождает слухи.
      - Гэбриэл должен быть осторожнее, - сказал я.
      - А это не в его характере, не правда ли?
      - Ты не думаешь, что ему в самом деле нравится эта женщина?
      - Мне кажется, - не спеша ответила Тереза, - что Гэбриэлу просто ее жаль. Он - из тех, кто легко поддается состраданию.
      - Как ты думаешь, он не заставит ее бросить мужа?
      Это было бы несчастьем!
      - В самом деле?
      - Дорогая Тереза, в таком случае все рухнет!
      - Я знаю.
      - Но ведь это катастрофа!
      - Для Джона Гэбриэла? Или для партии консерватора? - язвительно спросила Тереза.
      - Собственно говоря, я думал о Гэбриэле. Но это было бы катастрофой и для консервативной партии тоже.
      - Я, разумеется, не политик, - сказала Тереза, - и меня нисколько не пугает, если в Вестминстер изберут еще одного лейбориста (хотя было бы ужасно, если бы меня услышал Карслейк!). Мне значительно интереснее знать, будет ли это бедой для Джона Гэбриэла или нет. Предположим, что в результате он станет более счастливым человеком.
      - Но Гэбриэл жаждет выиграть на выборах! - напомнил я.
      - Успех и счастье - два совершенно разных понятия, заметила Тереза. И я не верю, что они совместимы.
      Глава 14
      Утром, в день проведения праздничного мероприятия, пришел Карслейк и стал изливать свои тревоги и страхи.
      - Пустые слухи, конечно! Я знаю миссис Барт всю мою жизнь - ее воспитали в строгости и все такое. Очень славная и милая женщина. Но вы же знаете, люди могут всякое подумать!
      Я знал, что может подумать - и подумала его жена.
      По-видимому, это и был критерий, по которому Карслейк судил о других людях. Он ходил взад-вперед по комнате, раздраженно потирая нос и рассуждая вслух:
      - Гэбриэл - добродушный парень, и он был к ней добр. Но он действовал легкомысленно. А во время выборов нельзя позволять себе быть легкомысленным.
      - Вы хотите сказать, нельзя быть добрым?
      - Вот именно, вот именно! Гэбриэл был слишком добр.., и добр на публике! Он был с ней в кафе "Рыжая кошка". Это нехорошо выглядит. Зачем было пить с ней там кофе?
      - А почему бы и нет?
      Мой вопрос Карслейк проигнорировал.
      - В это время все наши старые кошки приходят туда на чашку кофе. Потом он как-то утром довольно долго ходил с ней по городу.., нес ее сумку с покупками.
      - Это самое малое, что мог бы сделать джентльмен от партии консерваторов, - пробормотал я.
      Карслейк опять оставил мое замечание без внимания.
      - И еще он как-то раз подвез ее на своей машине, - продолжал Карслейк. - Это было на ферме Спрэга. Довольно далеко. Все выглядело так, будто они вместе ездили на пикник.
      - В конце концов теперь тысяча девятьсот сорок пятый год, а не тысяча восемьсот сорок пятый, - напомнил я.
      - С тех пор тут мало что изменилось, - сказал Карслейк. - Я ведь не имею в виду новые бунгало, толпу художников и всех иже с ними - эти-то вполне современные. О нравственности, морали и говорить не приходится... Но они все равно проголосуют за лейбористов, а мы должны побеспокоиться насчет солидной, респектабельной части города. Гэбриэлу непременно следует быть осмотрительнее.
      Через полчаса после его ухода ко мне ворвался Гэбриэл. Он был вне себя от ярости. Карслейк сделал ему тактичное внушение, приведшее к обычному результату всех своевременных тактичных замечаний.
      - Карслейк - старая баба, набитая грязными сплетнями! - кипятился Гэбриэл. - Знаете, что он имел наглость мне сказать?!
      - Да, мне уже все известно. Между прочим, в это время я обычно отдыхаю. И не принимаю посетителей.
      - Ерунда! Отдых вам ни к чему, вы и так постоянно отдыхаете. Вы обязаны меня выслушать! Должен же я, черт побери, выпустить пар! К тому же, как я вам уже говорил, это единственное, на что вы годитесь, так что извольте быть любезным и терпеть, когда людям захочется услышать звук собственного голоса!
      - Я хорошо помню, как мило вы мне сказали об этом.
      - Сказал, потому что хотел задеть за живое.
      - Я так и понял.
      - Может, это прозвучало несколько грубо, но, в конце концов, нельзя же быть таким тонкокожим и чувствительным!
      - Собственно говоря, ваши слова заставили меня встряхнуться. Я был окутан таким вниманием, предупредительностью и тактичной заботой, что выслушать неприкрытую правду стало просто облегчением!
      - Теперь вы говорите дело! - заявил Гэбриэл и вернулся к собственным чувствам и резонам.
      - Я что, не могу в общественном месте предложить бедной женщине чашку кофе без того, чтобы меня не заподозрили в безнравственности?! - бушевал он. - Почему я должен считаться с тем, что подумают люди, у которых вместо мозгов сточная канава?
      - Гм! Вы ведь хотите стать членом парламента, не так ли? - спросил я.
      - Я им буду!
      - Точка зрения Карслейка такова, что вы им не станете, если будете и дальше публично демонстрировать свои дружеские отношения с миссис Барт.
      - Какие все-таки люди свиньи! - воскликнул Гэбриэл.
      - О, да-да!
      - Как будто политика не самое грязное дело на свете!
      - Опять-таки не могу не согласиться!
      - Перестаньте ухмыляться, Норрис! Черт побери, сегодня вы меня раздражаете! И если вы думаете, будто между мной и миссис Барт есть что-нибудь недозволенное, вы ошибаетесь! Мне ее просто жаль - вот и все! Я ни разу не сказал ей ничего такого, что не могли бы при желании слышать и ее муж, и все члены Наблюдательного комитета <Наблюдательный комитет комитет при муниципалитетах городов-графств, следящий за работой полиции и городских служб.>
      Сент-Лу. О Господи! Подумать только, как приходится себя сдерживать во всем, что касается женщин! А я люблю женщин!
      Гэбриэл был глубоко уязвлен, хотя ситуация имела комическую сторону.
      - Эта женщина ужасно несчастна, - продолжал он совершенно серьезно. Вы не знаете, даже представить себе не можете, что ей приходится терпеть. Какая она мужественная и преданная. Она даже не жалуется. Говорит, что, наверное, и сама каким-то образом частично виновата. Хотел бы я добраться до этого Барта. Он же настоящая скотина! Я бы его так отделал, что и родная мать не узнала!
      - Ради всего святого! - Я в самом деле встревожился. - Где ваше благоразумие, Гэбриэл?! Публичная ссора с Бартом сведет на нет ваши шансы победить на выборах.
      Гэбриэл засмеялся.
      - Кто знает? Может, оно стоит того! Я вам скажу... - Он вдруг запнулся.
      Я повернул голову, пытаясь понять, что прервало этот словесный поток. Из сада в дом вошла Изабелла. Она поздоровалась с нами обоими и сказала, что Тереза попросила ее помочь подготовить Длинный Амбар к вечеру.
      - Надеюсь, мисс Чартерно, вы почтите нас своим присутствием? произнес Гэбриэл, совершенно не идущим ему, льстивым, нарочито оживленным тоном: присутствие Изабеллы неизменно действовало на него наихудшим образом.
      - Да. Мы всегда приходим на такие вечера, - спокойно ответила Изабелла и отправилась на поиски Терезы. Как только она вышла, Гэбриэл взорвался:
      - Какая любезность со стороны принцессы! Какая снисходительность! Как мило, что она готова пообщаться с простыми людьми! Уверяю вас, Норрис, что Милли Барт стоит дюжины таких чопорных девиц, как эта Изабелла Чартерис. Изабелла Чартерно! Да кто она такая, в конце концов?!
      Кто такая Изабелла, кажется, и так было ясно, однако Гэбриэл с видимым удовольствием продолжал развивать эту тему:
      - Бедна как церковная мышь. Живет в ветхом, полуразрушенном старом замке и считает себя выше всех! Слоняется там без всякого дела и надеется, что вернется домой драгоценный принц и женится на ней. Да она его никогда не видела! Какие чувства могут быть у нее к этому принцу?
      Но она готова выйти за него замуж. Тьфу! Меня тошнит от таких девиц. Правда, тошнит! Изнеженные, избалованные пикинесы - вот кто они такие! Она мечтает стать леди Сент-Лу? С этим все, кончено! Смешно! Глупая шутка из мюзик-холла.
      - Послушайте, Гэбриэл! - сказал я. - Вы, безусловно, не в том лагере. Это была бы великолепная речь в лагере лейбориста Уилбрэхема. Почему бы вам не сменить место?
      - Для такой девицы, как эта, - продолжал, тяжело дыша и ничего не слыша, Гэбриэл, - Милли Барт - всего-навсего жена простого коновала. К ней можно быть снисходительной, пригласить на празднество, устраиваемое в политических целях (вроде этого), или на обед для активистов. Но уж конечно ее не позовут в замок на чашку чаю... О нет! Для этого она недостаточно хороша! Уверяю вас, Норрис, Милли Барт стоит полдюжины таких, как Изабелла-Зазнайка-Чартерис!
      Я зажмурил глаза.
      - Не могли бы вы уйти, Гэбриэл? - сказал я. - Что бы вы ни говорили, я все еще не очень здоровый человек и настаиваю на том, что мне нужен отдых. Я нахожу вас крайне утомительным...
      Глава 15
      У каждого нашлось что сказать по поводу Гэбриэла и Милли Барт, и каждый раньше или позже сообщил об этом мне. В лихорадочной активности подготовки праздничного вечера моя гостиная превратилась в некое подобие кулуаров. Люди приходили выпить чашку чаю или рюмку хереса. Тереза, разумеется, могла бы не пускать посетителей, но, к счастью, она этого не делала, чем я был очень доволен, так как меня крайне заинтересовала быстро нараставшая волна слухов, злобы и скрытой ревности.
      Конечно, между Милли Барт и Джоном Гэбриэлом ничего предосудительного не было. Романтическое преклонение со стороны Милли и дружеское отношение и жалость со стороны Гэбриэла - не больше.
      Но все-таки я вынужден был признать, что эти отношения в дальнейшем могли получить и то развитие, которое приписывала им злобная молва. Формально невиновная Милли Барт уже почти влюбилась в Гэбриэла, хотя, возможно, сама еще этого не сознавала, а Джон Гэбриэл был существом чувственным, и рыцарское благородство в любой момент могло трансформироваться в нем в страсть.
      Вообще мне казалось, что, не будь выборов, их дружеские отношения уже давно бы превратились в любовную связь. Такой человек, как Гэбриэл, по-моему, нуждается в том, чтобы его не только любили, но и неизменно восхищались. Его желчная, всегда раздраженная натура могла бы на время умиротвориться, если бы у него было кого любить, лелеять и защищать, - а Милли Барт была именно такой женщиной, которую нужно и любить, и защищать.