- Зачем лгать. Я все уже сделал за вас. Вам следовало лишь пробормотать: "Чепуха.., все это ошибка... Гэбриэлу следовало придержать язык..." И тут же завести разговор о погоде.., или об улове сардин.., или о том, что творится где-то там в дремучей России... И женщина уходит с горящими от восторга глазами. Черт побери, вам что, совсем не хочется поразвлечься?
      - Какие у меня могут быть развлечения?!
      - Ну я, конечно, понимаю, вы не можете с кем-нибудь переспать... Гэбриэл обычно не выбирал выражения. - Но немножко сентиментальщины все-таки лучше, чем ничего. Разве вам не хочется, чтобы женщины повертелись бы вокруг вас?
      - Нет.
      - Странно... А я бы не прочь.
      - В самом деле?
      Лицо Гэбриэла вдруг приняло иное выражение. Он нахмурился.
      - Может быть, вы и правы, - наконец произнес он. - Пожалуй, если хорошенько разобраться, никто себя по-настоящему не знает... Мне кажется, я неплохо знаком с Джоном Гэбриэлом. А вы полагаете, что я на самом деле знаю его не настолько хорошо. "Познакомьтесь: майор Джон Гэбриэл - по-видимому, вы незнакомы..."
      Он быстро шагал взад-вперед по комнате. Я почувствовал, что мои слова вызвали в нем какое-то глубокое беспокойство. Он выглядел - я это вдруг понял - совсем, как... испуганный мальчуган.
      - Вы ошибаетесь, - с жаром заговорил он. - Абсолютно не правы! Я себя знаю. Это единственное, что я знаю, хотя иногда хотелось бы не знать. Мне хорошо известно, что я собой представляю и на что способен. Но я заметьте! - осторожен и стараюсь, чтобы никто другой меня не разгадал. Я знаю, откуда пришел и куда иду... Знаю, чего хочу.., и намерен этого добиться. Я все тщательно рассчитал.., и, надеюсь, не допущу промаха.
      Гэбриэл задумался. Я тоже хранил молчание.
      - Нет, - снова заговорил он, - думаю, у меня все в порядке. Я добьюсь того положения, на которое рассчитываю!
      В голосе был металл. На мгновение я поверил, что Джон Гэбриэл - больше чем шарлатан. Я увидел в нем подлинную силу.
      - Значит, вот чего вы хотите! - сказал я. - Ну что же, возможно, и добьетесь!
      - Добьюсь чего?
      - Власти. Вы ведь это имели в виду?
      Он удивленно уставился на меня, а потом громко захохотал.
      - О Господи! Нет! Кто я, по-вашему? Гитлер?! Я не хочу власти... У меня нет таких амбиций - управлять моими собратьями и вообще целым миром. Боже правый!
      Послушайте, как вы думаете, зачем я влез в эту заваруху?
      Власть - вздор! Чего я действительно добиваюсь, так это легкой работы.
      Я пристально смотрел на него. Только что, всего лишь на мгновение, Джон Гэбриэл приобрел в моих глазах титанические пропорции, но тут же съежился до обычных человеческих размеров. Он плюхнулся в кресло и вытянул ноги. Я вдруг увидел его таким, каков он и был на самом деле (если не брать в расчет его обаяния): грубый, низкий тип, к тому же еще и жадный.
      - Вы можете возблагодарить звезды, - продолжал Гэбриэл, - за то, что я не хочу ничего больше. Люди жадные и своекорыстные не наносят миру тяжелых ран - для таких людей в мире достаточно места. Это подходящий тип, чтобы управлять. Но да поможет небо той стране, где к власти приходит человек, одержимый идеями! Человек с идеей в голове сотрет в порошок простых людей, заморит голодом детей, сломает жизнь женщинам - и даже не заметит этого! Кроме идеи ему все безразлично. В то время как простой хапуга не принесет особого вреда: ему хочется только обустроить свой собственный уютный уголок и, когда он этого добьется, не станет возражать, чтобы и рядовой человек тоже был доволен и счастлив. Собственно говоря, он даже предпочтет, чтобы рядовой человек был доволен и счастлив - ему так спокойнее! Я очень хорошо знаю, чего хочет большинство людей. Не так уж и многого: чувствовать себя значительным, иметь возможность жить чуть-чуть лучше соседа и чтобы им не очень-то помыкали. Запомните мои слова, Норрис, как только лейбористы придут к власти, они тут же совершат свою большую ошибку.
      - Если придут, - поправил я.
      - Безусловно придут, - уверенно возразил Гэбриэл. - И я вам скажу, в чем будет их ошибка. Они начнут нажимать на народ, и все, конечно, с самыми благими намерениями! Те, кто не является закоренелым тори, - все с причудами. Упаси от них Боже! Просто удивительно, сколько страданий может причинить высокомудрый самоуверенный идеалист в порядочной и законопослушной стране!
      - Но получается, - возразил я, - будто вы как раз и знаете, что лучше всего для страны!
      - Нисколько! Я знаю, что лучше всего для Джона Гэбриэла. Стране не грозят с моей стороны никакие эксперименты, потому что я буду занят собой и тем, как устроиться поуютнее. И я нисколько не стремлюсь стать премьер-министром.
      - Подумать только!
      - Вы, Норрис, не заблуждайтесь на этот счет. Если бы я захотел, то, вероятно, мог бы стать и премьером.
      Просто поразительно, как много можно сделать, стоит только изучить, что люди хотят услышать, а потом именно это им и говорить? Но быть премьером - очень хлопотная и весьма тяжелая работа. Я намерен только создать себе имя - и все...
      - А откуда возьмутся деньги? Шестьсот фунтов в год - не так и много!
      - Нашим придется раскошелиться, если лейбористы придут к власти. Наверное, доведут до тысячи. Не сомневайтесь, Норрис, в политической карьере существует достаточно способов делать деньги: где честным путем, где потихоньку на стороне. Ну и, конечно, женитьба.
      - Собираетесь жениться? Вас привлекает титул?
      Гэбриэл почему-то вспыхнул.
      - Нет! - произнес он с жаром. - Я не женюсь на особе другого класса. О да! Я свое место знаю. Я не джентльмен.
      - Разве это слово теперь что-нибудь значит? - спросил я скептически.
      - Слово ничего не значит, но то, что за ним стоит, имеет значение.
      Гэбриэл смотрел прямо перед собой. Когда он снова заговорил, голос его звучал задумчиво и глухо, словно шел откуда-то издалека:
      - Помню, как-то раз отец взял меня с собой в большой дом. Он там возился с бойлером на кухне. Я остался снаружи. Из дома вышла девочка. Славная девочка, на год-два старше меня. Она повела меня в сад - скорее даже парк - фонтаны, террасы, высокие кедры и зеленая трава, будто бархат. Там был и ее брат, помладше. Мы вместе играли в прятки, догонялки - было чудесно. Мы сразу поладили и здорово подружились. Тут из дома появилась их нянька - вся накрахмаленная, в форменном платье.
      Пэм, так звали девочку, приплясывая, подбежала к ней и сказала, что пригласила меня выпить чаю и хочет, чтобы я пошел с ними в детскую.
      Я и теперь вижу самодовольное чопорное лицо няньки, слышу ее противный, жеманный голос: "Это невозможно, дорогая! Этот мальчик - из простонародья".
      Гэбриэл замолк. Я был потрясен... Потрясен тем, что может сделать жестокость, бессознательная, бездумная жестокость. До сих пор Гэбриэл продолжает слышать голос и видеть лицо... Он был уязвлен.., уязвлен глубоко.
      - Но послушайте, - сказал я, - это же говорила не мать детей. Сама эта фраза - гм - свидетельство дурного вкуса. Да еще и жестокости...
      Гэбриэл повернул ко мне побледневшее мрачное лицо.
      - Вы не поняли главного, Норрис. Я согласен, что знатная дама не скажет ничего подобного.., она будет более осмотрительна. Но думает она то же самое. И это правда. Я был мальчиком из простонародья. Я им и остался. Таким и умру.
      - Чепуха! Какое это имеет значение?
      - Не имеет. Теперь не имеет. Собственно говоря, в нынешнее время не быть джентльменом даже выгодно.
      Люди подсмеиваются над этими довольно жалкими чопорными старыми леди и джентльменами, с их многочисленными родственными связями, но без средств к существованию. Теперь мы остаемся снобами лишь в том, что касается образования. Образование - это наш фетиш. Но беда в том, Норрис, что я не хотел быть мальчиком из простонародья. После того как мы с отцом вернулись домой, я сказал: "Пап, когда я вырасту, я буду лордом. Я хочу стать лордом Джоном Гэбриэл". "Им ты никогда не будешь, - ответил на это отец. - Для этого нужно родиться лордом.
      Если разбогатеешь, тебя могут сделать пэром, но это не одно и то же". Это и в самом деле не одно и то же. Есть что-то такое.., чего у меня никогда не будет... О! Я не о титуле! Я имею в виду нечто другое: быть уверенным в себе от рождения.., знать, что сделаешь или скажешь. Быть грубым, только когда действительно хочешь проявить грубость, а не грубить лишь потому, что взбешен, неловок и хочешь показать, что ты не хуже других... Не стесняться и не беспокоиться постоянно о том, что подумают о тебе другие, и считать важным лишь то, что ты думаешь о них.
      Быть уверенным, что, если ты странный, или дурно одетый, или эксцентричный, это ровным счетом ничего не значит, все равно ты - это ты!..
      - То есть ты - это леди Сент-Лу? - предположил я.
      - Черт бы побрал эту старую ведьму!
      - Знаете, вы очень интересный человек, - сказал я, глядя на него с любопытством.
      - Для вас все, что я говорю, кажется нереальным, не так ли? Вы даже не понимаете, что я имею в виду. Вам кажется, будто вы понимаете, а на самом деле вы очень далеки от истины.
      - Не совсем так. Я понял, - медленно произнес я, - что-то у вас было.., вы пережили какой-то шок.., были обижены еще ребенком, уязвлены... В какой-то мере вы так и не избавились от этой обиды.
      - Бросьте психологию, Норрис! - резко сказал Гэбриэл. - Надеюсь, вы понимаете, почему я счастлив в обществе такой славной женщины, как Милли Барт. Именно на такой женщине я и женюсь. Конечно, у нее должны быть деньги... Но с деньгами или без них моя жена должна принадлежать к тому же классу, что и я. Можете себе представить, какой это будет ад, если я женюсь на какой-нибудь чопорной девице с лошадиным лицом и всю жизнь буду приноравливаться жить по ее принципам?!
      Он вдруг остановился и неожиданно спросил:
      - Вы ведь были в Италии? Вам довелось побывать в Пизе?
      - Я был в Пизе... Несколько лет назад.
      - Наверное, это в Пизе... Там есть фреска на стене: рай, ад, чистилище и все такое... Ад - ничего, веселенькое местечко: чертенята вилами спихивают грешников вниз, в огонь. Наверху - рай. Под деревьями рядком сидят праведницы с выражением самодовольного блаженства на лицах. Боже мой! Что за женщины! Они не знают ни про ад, ни про осужденных на вечные муки ничего не знают!
      Просто сидят себе, самодовольно улыбаясь... - Гэбриэл все больше горячился. - Чопорные, надменные... Господи!
      Мне хотелось вытащить их из-под деревьев, вырвать из этого блаженного состояния и бросить в пламя! И подержать их там, корчащихся в огне... Заставить чувствовать.., страдать! Какое они имеют право не знать страданий?! Сидят себе, улыбаются, и ничто их не касается и не тревожит...
      Витают где-то среди звезд... Да, вот именно, среди звезд...
      Гэбриэл встал. Голос у него стал глуше, глаза смотрели куда-то мимо меня, отрешенно.
      - Среди звезд... - повторил он. И засмеялся. - Извините, что навязал все это вам. Впрочем, почему бы и нет?
      Хэрроу-роуд хоть и сделала вас порядочной таки развалиной, но вы все же кое на что годитесь - можете выслушать, когда у меня есть желание поговорить... Наверное, вы сами обнаружите, что многие будут подолгу говорить с вами.
      - Я уже в этом убедился.
      - И знаете почему? Вовсе не потому, что вы так замечательно, с пониманием умеете слушать, а потому, что вы ни на что другое не годитесь.
      Гэбриэл стоял, чуть склонив голову набок; глаза все еще злые, пристально следили за моей реакцией. Он хотел, чтобы его слова причинили мне боль. Но этого не случилось. Странно, - однако я почувствовал облегчение, услыхав наконец облеченные в слова собственные мучительные мысли.
      - Понять не могу, какого дьявола вы не покончите со всем этим, продолжал Гэбриэл. - Нечем, что ли?
      - Есть чем, - сказал я, невольно сжав в кулаке пузырек с таблетками.
      - Понятно. Оказывается, вы крепче, чем я думал.
      Глава 11
      На следующее утро явилась миссис Карслейк и зашла ко мне. Я уже не раз говорил, что она мне не нравилась. Это была худощавая темноволосая женщина с ядовитым языком. За время моего пребывания в Полнорт-хаусе я ни разу не слышал, чтобы она о ком-нибудь сказала доброе слово.
      Подчас я даже развлекался тем, что в разговоре с ней упоминал одно имя за другим и наблюдал за тем, как первую, приторную фразу сменяла вторая, полная яда.
      На сей раз она заговорила о Милли Барт.
      - Славное создание. И так хочет помочь! Правда, она довольно глупа и не очень-то разбирается в политике. Женщины этого класса вообще в политической жизни проявляют полную апатию.
      По моим представлениям, миссис Барт принадлежала к тому же классу, что и миссис Карслейк. Чтобы досадить ей, я сказал:
      - В сущности, совсем как Тереза.
      Миссис Карслейк, казалось, была шокирована.
      - О, что вы?! Миссис Норрис очень умна, - горячо Возразила моя собеседница, но тут же, как всегда, в ее словах появилась некоторая доля яда. - Иногда, по-моему, даже слишком умна. У меня создается впечатление, что она нас всех презирает. Умные женщины часто излишне погружены в себя. Разумеется, я бы не стала называть миссис Норрис эгоистичной...
      Тут миссис Карслейк снова перешла к миссис Милли Барт.
      - Хорошо, что у миссис Барт появилось какое-то занятие, - сказала она. - Я, знаете ли, полагаю, что она несчастна в семейной жизни.
      - Очень жаль!
      - Этот Барт! Он же совсем опустился! Шатаясь, выходит из "Герба Сент-Лу", перед самым закрытием. Право же, удивляюсь, что его еще обслуживают! И, по-моему, он бывает довольно груб... Во всяком случае, так говорят соседи. Она, знаете ли, его до смерти боится.
      Кончик носа у миссис Карслейк дрожал - по-видимому, от приятного волнения.
      - Почему же она не уйдет от мужа? - спросил я.
      - О-о! Помилуйте, капитан Норрис! Она не может сделать ничего подобного! Куда она пойдет? Родственников у нее нет. Иногда мне кажется, появись какой-нибудь чуткий молодой человек... Я не думаю, что она женщина твердых принципов. И она довольно хорошенькая, хоть и простовата.
      - Вам она не очень нравится, не правда ли? - спросил я.
      - Нравится, конечно... Хотя я ее, разумеется, мало знаю. Ветеринар.., я хочу сказать, это в общем не то, что врач.
      Отметив это социальное отличие, миссис Карслейк решила проявить участие и поинтересовалась, не может ли она что-нибудь для меня сделать.
      - Очень любезно с вашей стороны, - ответил я. - Нет, не думаю, чтобы мне что-нибудь понадобилось.
      Я посмотрел в окно. Взгляд миссис Карслейк заинтересованно устремился в том же направлении.
      - О! Это Изабелла Чартерис, - сказала она.
      Мы вместе смотрели на приближающуюся Изабеллу.
      Вот она прошла через калитку, выходившую в поле, и поднялась по ступеням террасы.
      - Довольно красивая девушка, - заметила миссис Картслейк. - Но очень тихая. Я полагаю, такие тихони часто бывают хитрыми.
      Это слово вызвало во мне негодование, но я не успел ничего ответить, так как миссис Карслейк тут же удалилась, выдав свою реплику, так сказать, "под занавес".
      Хитрая... Какое ужасное слово! Особенно применительно к Изабелле. Наиболее явная черта в характере Изабеллы - прямота! Бесстрашная, почти невероятная прямота!
      Внезапно я вспомнил, как ловко Изабелла набросила шарф на рассыпавшиеся злополучные таблетки. Легкость, с какой она притворилась, будто поглощена разговором.
      И все это без малейшего волнения или беспокойства... просто и естественно.., как будто именно так поступала всю жизнь.
      Быть может, именно это имела в виду миссис Карслейк, назвав Изабеллу хитрой?
      Я решил узнать, что думает по этому поводу Тереза.
      Сама она никогда не высказывает свое мнение, но, если ее спросить, ответит.
      Как только Изабелла вошла, я тотчас увидел, что она взволнована. Не знаю, было ли заметно другим, но я понял это сразу. В какой-то мере я научился понимать Изабеллу довольно хорошо.
      - Руперт едет, в самом деле едет, - сказала она отрывисто, не теряя времени даже на обычное приветствие. - Может появиться в любой день... Он, конечно, летит самолетом.
      Она села, сложив тонкие руки на коленях, и улыбнулась. За ее головой, в саду на фоне неба возвышался тис.
      Лицо Изабеллы выражало блаженство. Поза, общий вид что-то мне напоминали.., что-то такое, что я недавно то ли видел, то ли слышал...
      - Приезд Руперта очень много для вас значит? - спросил я.
      - Да. О да! Я так долго ждала!
      Это напомнило мне Мариану <Имеется в виду персонаж стихотворения "Мариана" (1830) английского поэта Альфреда Теннисона (1809 - 1892), которому принадлежит цикл поэм, основанных на средневековых легендах о короле Артуре и рыцарях Круглого стола.>, ожидавшую любимого в своей уединенной усадьбе. Вообще, по-моему, Изабелла отчасти принадлежала к временам, описанным Теннисоном.
      - Ждали Руперта?
      - Да.
      - Вы.., его любите?
      - Я думаю, что люблю его больше всех на свете. - Помолчав мгновение, она повторила, вложив, однако, в эти слова несколько иную интонацию:
      - Я.., думаю...
      - Вы не уверены?
      Она посмотрела на меня с неожиданным беспокойством.
      - Разве можно быть в чем-то уверенным?
      Это не было утверждением. Это определенно был вопрос. Она спрашивала меня, надеясь, что я знаю нечто ей неизвестное. Она, конечно, не подозревала, как больно ранила меня этим вопросом.
      - Нет, - сказал я резко, - никогда нельзя быть уверенным.
      Изабелла приняла ответ, опустив взгляд на свои спокойно сложенные на коленях руки.
      - Понимаю, - тихо произнесла она. - Понимаю.
      - Сколько лет прошло с тех пор, как вы его видели?
      - Восемь.
      - Вы романтичное создание. Изабелла!
      Она вопросительно взглянула на меня.
      - Потому что верю: Руперт вернется домой и мы поженимся? Но на самом деле это не романтика. Нечто большее. Это предначертано. - Длинные тонкие руки вздрогнули, пришли в движение, расправляя что-то невидимое на ткани платья. - Предначертано мне и ему. "Они сойдутся и соединятся". Мне кажется, я не смогу покинуть Сент-Лу. Я здесь родилась и всегда жила. Я хочу и дальше здесь жить. Думаю, что.., тут и умру.
      Она заметно вздрогнула, произнося эти слова, и в тот же момент облако закрыло солнце.
      Меня снова удивил ее ужас перед мыслью о смерти.
      - Я думаю. Изабелла, что вы еще долго не умрете, - успокоил я ее, - Вы здоровая и крепкая девушка.
      - Да, - живо отозвалась она. - Я очень сильная. И никогда не болею. Я могу дожить до девяноста лет, не правда ли? Или даже до ста. В конце концов, другие люди живут.
      Я попытался представить себе Изабеллу девяностолетней. И просто не смог. Но в то же время я легко мог представить себе леди Сент-Лу, дожившей до столетнего возраста. Леди Сент-Лу - личность не только сильная, но и энергичная. Она деятельна и ощущает себя способной управлять событиями. Леди Сент-Лу борется за жизнь, тогда как Изабелла ее просто принимает.
      Открылась дверь, и вошел Джон Гэбриэл.
      - Послушайте, Норрис, - начал он прямо с порога, но тут же остановился, увидев Изабеллу. - О! Доброе утро, мисс Чартерно!
      Он держался слегка смущенно и неловко. "Уж не вызывает ли у него Изабелла то же чувство, что и старая леди Сент-Лу?" - подумал я, и эта мысль показалась мне забавной.
      - Мы обсуждали тему жизни и смерти, - непринужденно сказал я. - И я только что предсказал, что мисс Чартерис доживет до девяноста лет.
      - Не думаю, чтобы ей этого хотелось, - сказал Гэбриэл. - Да и кому захочется?
      - Мне, - ответила Изабелла.
      - Почему?
      - Я не хочу умирать.
      - О! Никто не хочет! - насмешливо воскликнул Гэбриэл. - Собственно говоря, люди не столько боятся самой смерти, сколько умирания. Процесс болезненный и неприятный.
      - Меня пугает сама смерть, а не боль, - заявила Изабелла. - Боль я могу вытерпеть, даже сильную.
      - Это вам так кажется, - возразил Гэбриэл.
      Что-то в его насмешливо-презрительном тоне задело и рассердило Изабеллу. Она вспыхнула.
      - Я могу выдержать боль! - повторила она.
      Они не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Во взгляде Гэбриэла было презрение, в глазах Изабеллы - вызов.
      И тут Гэбриэл сделал нечто немыслимое.
      Я только что отложил зажженную сигарету. Гэбриэл стремительно перегнулся через меня, схватил сигарету и поднес горящим концом к руке Изабеллы.
      Она не отстранилась и не убрала руку.
      Кажется, я закричал, но ни один из них не обратил на это внимания. Гэбриэл прижал горящий конец сигареты к коже Изабеллы.
      В этот миг я вполне ощутил, сколь жалка участь калеки, - беспомощного, прикованного к постели, бессильного помочь. Потрясенный дикостью поступка Гэбриэла, я ничем не мог ему помешать.
      Я видел, как лицо Изабеллы белеет от боли. Она стиснула губы. Но не двигалась и не отрываясь смотрела в глаза Гэбриэла.
      - Вы в своем уме, Гэбриэл? - закричал я. - Черт вас побери! Вы соображаете, что делаете?
      Он не обратил на мой крик никакого внимания, будто меня и не было в комнате.
      И вдруг проворно отбросил сигарету в камин.
      - Прошу прощения, - сказал он Изабелле. - Вы действительно можете выдержать боль.
      И, не говоря больше ни слова, тут же вышел из комнаты.
      - Скотина!.. Дикарь!.. - Я с трудом мог говорить. - Убить его мало!
      Изабелла, не отрывая взгляда от двери, медленно заматывала обожженную руку платком. Она делала это как-то рассеянно, почти машинально, как будто мысли ее были где-то далеко.
      Потом Изабелла, словно оттуда, издалека, посмотрела на меня. Казалось, она была удивлена.
      - Что случилось? - спросила она.
      Сбивчиво, бессвязно я попытался объяснить, что я думаю по поводу поступка Гэбриэла.
      - Не понимаю, почему вы так разволновались, - сказала Изабелла. Майор Гэбриэл хотел знать, могу ли я вынести боль. Теперь он знает.
      Глава 12
      В тот день мы ждали к чаю гостей. В Сент-Лу приехала племянница миссис Карслейк, как оказалось, бывшая однокашница Изабеллы. Я никак не мог представить себе Изабеллу школьницей и поэтому охотно согласился, когда Тереза предложила пригласить миссис Карслейк вместе с племянницей (теперь миссис Мордонт) на чашку чаю. Тереза также пригласила Изабеллу.
      - Будет Энн Мордонт, - сказала ей Тереза. - Кажется, она училась вместе с вами в школе.
      - Там было несколько Энн, - ответила Изабелла. - Энн Тренчард, Энн Лэнгли и Энн Томпсон.
      - Я не помню ее девичьей фамилии. Миссис Карслейк назвала, но я забыла.
      Энн Мордонт (как выяснилось, урожденная Энн Томпсон) была подвижная молодая женщина, державшаяся, на мой взгляд, чересчур самоуверенно. Она работала в каком-то министерстве в Лондоне, ее муж служил в другом министерстве, а ребенка они куда-то пристроили, чтобы да мешал Энн Мордонт вносить весомый вклад в укрепление обороноспособности страны.
      - Правда, моя мама считает, что теперь, когда бомбардировки кончились, мы могли бы взять Тони домой, но я полагаю, в настоящее время ребенок в Лондоне - слишком большая проблема. Квартира такая маленькая, найти подходящую няню невозможно и нужно постоянно готовить еду, а меня, разумеется, целый день нет дома.
      - По-моему, с вашей стороны вообще очень патриотично, - сказал я, завести ребенка, несмотря на гигантский объем такой важной работы.
      Я увидел, что Тереза, сидевшая за большим серебряным подносом с чайной посудой, чуть заметно усмехнулась и легонько, но укоризненно покачала головой в ответ.
      Однако мое замечание было благосклонно воспринято самой миссис Мордонт. Похоже, оно ей явно польстило.
      - Видите ли, - улыбнулась она, - я полагаю, нельзя уклоняться от этой ответственности. Дети необходимы... особенно если учитывать интересы нашего класса. К тому же, - добавила она, словно спохватившись, - я невероятно привязана к Тони.
      Затем она обратилась к Изабелле и погрузилась в воспоминания о старых добрых временах в Сент-Ниниан. Это был разговор, в котором, как мне показалось, одна из участниц не знала своей роли. Миссис Мордонт пришлось не раз выручать собеседницу, напоминая различные детали.
      - Мне очень жаль, что Дик запаздывает, - прошептала, обращаясь к Терезе, миссис Карслейк. - Не знаю, что его задерживает. Он должен был вернуться домой в половине пятого.
      - По-моему, с ним майор Гэбриэл, - сказала Изабелла. - Около четверти часа назад он прошел вдоль террасы.
      Удивительно! Я не слышал, чтобы кто-нибудь проходил. Изабелла сидела спиной к окну и не могла видеть, кто прошел мимо. Я все время смотрел на нее и был уверен, что она не поворачивала головы и никак не выказала, будто почувствовала чье-то присутствие. Впрочем, слух у Изабеллы замечательный. Но как она могла знать, что это именно Гэбриэл?
      - Изабелла, не будете ли вы так добры пойти и пригласить их обоих на чашку чаю? - попросила девушку Тереза. - Нет-нет! Не беспокойтесь, миссис Карслейк! Это сделает Изабелла.
      Мы проводили взглядом стройный силуэт девушки.
      - Она совсем не изменилась, - сказала миссис Мордонт. - Точно такая же. Изабелла всегда была у нас самая странная! Вечно витала в облаках. Мы подтрунивали над ней, потому что она такая мозговитая.
      - Мозговитая? - резко переспросил я.
      Миссис Мордонт повернулась в свою сторону.
      - Да. Разве вы не знали? Изабелла ужасно умная! Мисс Кертис (это наша начальница) была просто в отчаянии, что Изабелла не пошла в Сомервилл. Она окончила школу с отличием по многим предметам.
      Я все еще склонен был считать Изабеллу хоть и очаровательным, но не слишком интеллектуальным созданием и поэтому слушал Энн Мордонт с недоверием.
      - По каким же предметам она особенно отличалась? - спросил я.
      - О! По астрономии, математике (Изабелла была ужасно сильна в математике!), латыни, французскому языку...
      Она могла выучить все что угодно, стоило ей только захотеть. Только ей, видите ли, все было совершенно безразлично. Это чуть не разбило сердце мисс Кертис! А Изабелла, похоже, только и думала, как бы поскорее вернуться в Сент-Лу и жить в этой допотопной развалине.
      Изабелла вернулась с капитаном Карслейком и Гэбриэлом. Чаепитие удалось, и все шло как по маслу.
      Позднее, уже вечером, я сказал Терезе:
      - Что меня всегда ставит в тупик, так это невозможность постигнуть, что представляет собой какой-нибудь человек на самом деле. Взять, к примеру. Изабеллу Чартерис. Я привык считать ее чуть ли не слабоумной, а эта самая Мордонт утверждает, что Изабелла очень умна. Или возьмем другое. Мне кажется, что особой чертой характера Изабеллы является прямота, однако миссис Карслейк называет Изабеллу хитрой. Хитрой! Какое отвратительное слово! Джон Гэбриэл считает ее самодовольной и чопорной. Ты - гм.., собственно говоря, что думаешь ты, я не знаю. Ты никогда не высказываешь своего мнения о людях. Однако что же в действительности представляет собой человек, о котором существует столько разных мнений?!
      Роберт, редко принимавший участие в наших беседах, неожиданно сказал:
      - В этом как раз и заключается суть! Одного и того же человека разные люди видят по-разному. И не только человека. Взять хотя бы деревья или море. Два художника создадут у вас два совершенно различных представления о бухте Сент-Лу.
      - Ты хочешь сказать, что один художник изобразит ее реалистически, а другой символически?
      Роберт досадливо поморщился и покачал головой. Разговоры о живописи он ненавидел и никогда не мог найти нужных слов, чтобы выразить свою мысль.
      - Нет, - возразил он, - просто они видят по-разному. Я не знаю... Возможно, человек из всего выбирает те черты, которые ему кажутся наиболее важными.
      - И, по-твоему, мы так же поступаем по отношению к людям? Но у человека не может быть два совершенно противоположных качества. Например, Изабелла. Она ведь не может быть одновременно мозговитой и умственно неразвитой!
      - Думаю, ты ошибаешься, Хью, - сказала Тереза.
      - Но, дорогая Тереза!..
      Она улыбнулась.
      - Ты, например, можешь обладать определенным качеством, но его не использовать, потому что тебе известен более легкий путь, ведущий к тому же результату. И, главное, без хлопот и беспокойства. Дело в том, Хью, что мы так далеко ушли от простоты, что теперь, встретившись с ней, даже не узнаем. Воспринимать чувства всегда значительно легче и спокойнее, чем размышлять о них. Однако из-за сложности цивилизованной жизни одного чувства не всегда достаточно.
      Чтобы пояснить свою мысль, приведу такой пример.
      Если тебя спросят, какое сейчас время дня - утро, день или вечер, тебе незачем задумываться, не к чему прибегать к помощи какого-нибудь точного прибора - солнечных или водяных часов, хронометра, ручных или настольных часов. Но если тебе нужно явиться на прием или успеть на поезд то есть оказаться в определенном месте в определенное время, то придется подумать, обратиться к сложным механизмам, обеспечивающим точность. Мне кажется, что такой подход применим и к другим жизненным ситуациям К примеру, ты счастлив или зол; тебе кто-то или что-то нравится или не нравится, или ты печален .
      Люди, подобные нам с тобой (но не Роберту!), размышляют о том, что они чувствуют, анализируют свои чувства и выводят причину: "Я счастлив, потому что...", "Мне нравится, так как...", "Я печален из-за...". Но очень часто найденные причины оказываются ошибочными, и люди как бы преднамеренно себя обманывают. Изабелла, по-моему, в таких случаях не рассуждает и никогда не спрашивает себя "почему"" Ее, судя по всему, это просто не интересует. Но если ты попросишь ее сказать, почему она чувствует так, а не иначе, я думаю, она ответит правильно и с достаточной точностью. И все же она похожа на человека, у которого на камине стоят точные дорогие часы, но он их никогда не заводит, потому что при его образе жизни просто незачем знать точное время.
      В школе Сент-Ниниан Изабелле пришлось использовать свой интеллект - а он у нее есть, хотя я бы сказала, что она не склонна к абстрактным рассуждениям. И она преуспела в математике, языке, астрономии. Все это не требует воображения. Мы, я имею в виду всех нас, используем воображение и рассуждение как вид бегства, как способ уйти от самих себя. Изабелле это не нужно, потому что она находится в гармонии с собой. Ей ничего не требуется усложнять.