14

Любые похороны для меня – это настоящее мучение. Но не из-за скорби по ушедшим, а из-за отвратительной дребедени вроде слез, прощаний и воспоминаний. Я стою перед гробом одного из своих лучших друзей Сурикова, и меня немного подташнивает от всего этого долбаного пафоса. Мысленно я уже напиваюсь на поминках.

Нас, таких идиотов, здесь около пятидесяти, включая Анжелу с дочкой Сонечкой, Никифорыча с разбитой губой и Сергея, утирающего скупую мужскую, но от этого не менее фальшивую, слезу. Он стоит и выдавливает ее из себя, чтобы покрасоваться перед окружающими. Так бы и врезал ему в челюсть.

Татьяна крепко держит меня за руку. Я понимаю, что ей страшно. Но не оттого, что зарубки на теле Сурикова неудачно загримированы, а оттого, что она вдруг почувствовала неотвратимость смерти. Обычно люди говорят: «Все умирают», но на самом деле они этого не осознают, не понимают истинный смысл страшных слов. И только похороны дают человеку полное ощущение старухи с косой, которая сидит у каждого на плече, задорно насвистывая погребальную песню.

Моя жена плачет, она только что врубилась: очень скоро для нее тоже придется покупать гроб. Да-да, милая Татьяна, скоро я буду ходить по салону ритуальных услуг и угадывать, какое дерево ты бы предпочла. Ну, или наоборот – не суть.

Кстати, я нигде не вижу Льва Соломоновича. Наверное, ему стыдно за вчерашнее. Так всегда бывает, когда кончается действие экстази: сводит зубы, болят скулы, а в голове маячит мысль о самоубийстве. Главное – перетерпеть, а дальше все встанет на свои места. Думаю, к вечеру старый еврей обязательно объявится, позвонит мне или даже Никифорычу с предложением помириться-напиться. Я проходил это сто раз.

Наступает момент последнего прощания с телом: все по кругу должны положить две гвоздики в гроб и коснуться ног Сурикова. Я бы не хотел высмеивать православные традиции, поэтому иду первым. Кажется, что под ногами земля покачивается, или это шатаюсь я сам. Все-таки, в подобных ритуалах есть сила неведомая. Ее чувствуешь, когда заходишь в церковь, когда видишь закрытые глаза покойного, когда смотришь на крестный ход. С некоторых пор я глубоко уважаю все, что связано с верой, хотя много не понимаю.

Мне кажется, что Суриков улыбается. Я улыбаюсь в ответ и трогаю его ступни. Боже, какой глупый у меня сейчас вид, наверное. Татьяна идет следом, все еще держа меня за руку. Я вдруг задумываюсь, что будет, если она прямо здесь и сейчас рухнет в обморок? Такое уже случалось на похоронах моих родителей. Дурацкое положение, и мне не хотелось бы попадать в него снова. Поэтому я тяну ее прочь от гроба, но Татьяна сопротивляется.

Неожиданно она хватает труп Сурикова за руку и начинает кричать:

– Аркаша! – слезы брызгают из ее глазниц.

Неужели страх перед смертью настолько сильный? Если честно, я стараюсь никогда не думать о том, что меня ждет во время последнего пути.

Я изо всех сил тащу Татьяну, но она падает на колени и начинает рыдать. Все вокруг стоят в недоумении, такого поворота событий не ожидал никто. Наконец, Сергей решает мне помочь, и мы вместе, взяв Татьяну под руки, отводим ее в сторону. Люди начинают шептаться.

Нужно быстро привести мою жену в чувство, так что я достаю из внутреннего кармана кашемирового пальто серого цвета фляжку с коньяком. Она всегда там для любого непредвиденного случая. Татьяна начинает жадно глотать алкоголь, и мне интересно, будет ли она так же оплакивать мою кончину. Сергей говорит:

– Надо срочно что-то делать, а то все похороны к чертям собачьим запорем.

Я согласен с ним и спрашиваю у Татьяны:

– Тебе лучше?

– Мне хреново, Сашка, – говорит она. – Мне так хреново, что хочется выть. Я не верю.

Да, никто не верит! Смерть не для этого, ее просто нужно принимать. Я молчу.

– Как же так? – не унимается моя жена. – Почему люди умирают?

Этого, по всей видимости, женщина на коротких ногах и в галстуке не объясняет своим ученикам. Вопрос смерти является одним из тех, на которые тренинги личностного роста ответа не дают. В душе я радуюсь, а вслух говорю:

– На вот, выпей еще, – и засовываю горлышко фляги Татьяне в рот насильно. Она давится коньяком, но перестает плакать. Хотя какая уже разница, если тушь стала румянами, а собравшиеся понимают, что похороны безвозвратно провалены? Даже Анжела, которой по сценарию назначено истерить, удивленно смотрит на нас. Она, как и все остальные, кажется, забыла о цели вечеринки. И только маленькая Сонечка стоит рядом с гробом и повторяет: «Папа» – дети плевать хотели на условности и репутацию, такова их сущность. Как бы я хотел стать ребенком, думаю я и продолжаю накачивать Татьяну коньяком. Сергей, тем временем, растирает ей руки. Говорят, это помогает привести человека в чувство.

Моя жена уже заплетающимся языком мямлит:

– Сашка, я хочу домой. Хочу побыть одна.

В первый раз за сегодняшний день я думаю, что мне повезло. Хорошо, что она понимает нежелательность своего дальнейшего присутствия на этом сборище. Я делаю Сергею знак, и он убегает ловить такси.

Татьяна продолжает:

– Неужели он умер? Ты видел, какой он красивый там в гробу?

Ведя ее с кладбища к дороге, я думаю, как бы не пришлось определять жену в соседки к сестре. Это обязательно стало бы достоянием общественности, а я бы точно превратился в посмешище в квадрате. Я говорю:

– Таня, успокойся. Поезжай домой и поспи. Сегодня ты пережила большой стресс, тебе нужен отдых. Хочешь, я поеду с тобой?

– Нет, – отвечает Татьяна, садясь в такси, которое поймал Сергей. Он стоит рядом и внимательно слушает все, о чем мы говорим. Возможно, собирает материал для романа. – Я хочу побыть одна, а тебе следует присутствовать на поминках. Аркаша был твоим другом.

С этими словами такси уезжает. Вот так начало похорон! Слишком стремительно и неожиданно для моих мозгов, поэтому я допиваю остатки коньяка из фляжки.

– Мне оставь, – говорит Сергей.

– Раньше надо было говорить, – отвечаю я и достаю из кармана пачку сигарет. Предлагаю одну ему.

– Ладно, успеем еще напиться, – бодрится Сергей, закуривая.

Мы стоим, дымим – возвращаться на кладбище смысла нет. Единственное, что мы пропустим – это то, как гроб будут опускать в землю. Ничего страшного, думаю я. Сергей мысленно соглашается. Так мы ходим из стороны в сторону где-то около получаса, а затем приходит остальной народ. Я не вижу слез, зато слышу, как люди обмениваются добрыми воспоминаниями о Сурикове. Проходит еще десять минут, и дается команда «В ресторан!» Там нас ждет суп с лапшой, тушеное мясо с пюре, компот и долбаные алюминиевые ложки. Ах да, забыл самое главное – около пятидесяти литровых бутылок водки. В химической реакции между смертью и скорбью она играет роль катализатора. На выходе получится углекислый газ и чуть-чуть соленой жидкости, выделяемой слезными железами.

Я вижу Анжелу, которая направляется прямиком ко мне, одна без дочери. Становится все интереснее и интереснее.

– Как Таня? – спрашивает она.

– Уехала домой, – отвечаю. – Ей очень тяжело.

– Как и нам всем, – кивает головой Анжела. Она говорит в своей манере, как будто вот-вот кончит. Даже на похоронах собственного мужа у нее не получается изменить привычкам.

– Где Соня? – спрашиваю я и добавляю: как она переживает это все?

– Сильная девочка, – слышу в ответ стон Анжелы. – Она с бабушкой. Попросилась сама.

Мне кажется, что Анжела нагло врет. Думаю, она сама спровадила ребенка подальше, чтобы не путался под ногами в такой ответственный день. Порноактрисы не умеют быть матерями.

Анжела чуть покачивается и говорит:

– Можно я поеду с тобой, раз ты свободен? – она на секунду замолкает, а затем объясняет: у нас в машине нет места.

Опять ложь, я чувствую ее за версту, но соглашаюсь. Мне приятно общество Анжелы в ее черном облегающем платье, максимально удачно подчеркивающем округлые формы бывшей порноактрисы. Сергей усмехается и громко командует: «По машинам!» Так вереница иномарок отправляется в «Троекуров», где нас уже ждет Маша Кокаинщица. Она почему-то решила не присутствовать на самих похоронах, сославшись на то, что ей надо будет подготовить ресторан к поминкам. Всю дорогу мы с Анжелой молчим. Мне нечего говорить, а она, видимо, держит сценическую паузу, которая положена новоиспеченной вдове. Коньяк успел ударить мне в голову, поэтому я не различаю цвета светофоров и гоню что есть лошадиных сил под капотом «Ауди». Машина Сергея едет позади, он постоянно мигает мне фарами.

Наконец Анжела открывает рот:

– Может, послушаем радио? – говорит она, а мне немного пьяному слышится: может, переспим?

Я только и могу мотать головой, иначе точно врежусь в один из фонарных столбов, которые стоят вдоль дороги, словно мертвые с косами.

– Ты какой-то странный? – говорит Анжела, а я стараюсь не слышать ее слов, иначе мы точно перевернемся на скорости 170 км/час.

– Ты можешь ехать помедленнее? – опять говорит она, а мне слышится: ты можешь делать это помедленнее?

Порноактрисы такие странные, должен заметить. Почему всех так возбуждают эти здоровенные груди, накачанные силиконом, и пошлые рты в форме буквы «О»? Я ведь такой же, как и остальные, меня тоже это все возбуждает, особенно после коньяка. Единственное оставшееся – это давить на газ и надеяться, что сегодня звезды сошлись удачно. Мимо проносятся встречные машины, а я забыл, левостороннее или правостороннее движение в России. Сергей не отстает, но уже не мигает. Как бы мне хотелось сейчас оказаться в городе под названием Рейкьявик. Там зеленая трава, огромные луга и спокойствие. Можно целыми днями сидеть на крыльце деревенского домика и курить трубку. Можно часами ходить по склонам в поисках неизведанных никем мест и прекрасных заливных полей. Можно прижаться щекой к скале и слушать пение природы. Но вместо этого я вынужден со свистом шин парковаться перед «Троекуровым», ударившись бампером о ступеньки крыльца, и бежать изо всех сил внутрь, чтобы не завалить Анжелу прямо в машине.

На входе стоит Маша Кокаинщица и говорит:

– Саша, ты чего?

Ее туманный взгляд приводит меня в чувство. Спустя две минуты я, уже сидя за столом, смеюсь над своим поведением. Вот ведь дурак, а? Сергей, расположившийся слева, соглашается. По его мнению, мне не следовало садиться за руль в таком состоянии. Я обещаю, что подобное больше не повторится, но есть одна проблема: Анжела решила сесть справа, и ее рука уже лежит у меня на ноге. Надеюсь, это незаметно остальным.

Кто-то говорит, что Суриков был верным другом. Мы выпиваем первую рюмку. Потом кто-то говорит, что Суриков умер слишком рано. Мы выпиваем вторую рюмку. Потом кто-то говорит, что Суриков был отличным семьянином (рука Анжелы все еще на мне). Мы выпиваем третью рюмку. Потом кто-то говорит, что Суриков навсегда остался в наших сердцах веселым и умным человеком. Мы выпиваем четвертую рюмку. Потом кто-то говорит, что неплохо было бы услышать речь Сергея, раз он обещал. Мы выпиваем пятую рюмку, и он поднимается.

Анжела, тем временем, шепчет мне на ухо:

– Я хочу тебя, – и клянусь, что вместо этих слов я предпочел бы сейчас услышать детальное доказательство теоремы Пифагора или хотя бы декларацию независимости США.

Рука Анжелы движется вверх по моей ноге, а Сергей начинает свою речь:

– Итак, я подписываюсь под всем, что тут уже было сказано, но также хочу добавить и кое-что от себя.

Я стараюсь не замечать движений, которые происходят в районе моего паха, но это ой как сложно сделать. Все завязано на инстинктах и рефлексах – с ними невозможно бороться. Зато можно убить потенцию алкоголем, поэтому я, не дожидаясь окончания речи Сергея, выпиваю шестую рюмку. Не помогает.

– Аркаша был одним из лучших, – продолжает Сергей. – Он всегда все понимал, всем помогал. Я не знаю человека открытее, чем наш общий друг. Да, я готов мириться со всей несправедливостью в мире, но только не с этой.

Черт возьми, а он неплохо подготовился! Все выпивают шестую рюмку, а я – седьмую, и тут же следом восьмую и девятую. Никто не замечает моего рвения слечь от алкогольного токсикоза, кроме Анжелы. Она сильно обеспокоена этим фактом и говорит:

– Много не пей, – и, сжимая мне яйца: иначе ничего не получится.

– Мы только что похоронили Аркашу, – говорю наконец я. – Как ты можешь? Я не собираюсь предавать друга!

Подумать только, я пытаюсь взывать к совести бывшей порноактрисы, которая сквозь брюки массирует мой член.

– Мне очень плохо без него, – с грустью шепчет мне на ухо Анжела. – Мне так больно, Саша. Ты понимаешь, у меня убили мужа…

И тут я действительно все понимаю. Бывшей порноактрисе Анжеле, которая большую часть жизни провела, стоя раком перед камерой, проще утопить горечь утраты в сексе, чем в чем-то еще. Поэтому я сдаюсь, ведь стоит иногда жертвовать собой ради блага других.

15

Мы спинами выбиваем входную дверь и валимся на пол прихожей. Я плохо понимаю, где нахожусь, но, должно быть, это дом Сурикова. Анжела сказала, что Сонечка ночует у бабушки, поэтому мы можем приехать сюда. Все видели, что именно я увожу вдову Сурикова с поминок, также они видели ее руку, крепко сжимающую мою задницу, но водка была выпита вся, так что никто ничего не запомнит, ручаюсь. Я бы тоже хотел все забыть и оказаться в Тибете. Сидеть на огромных ступенях какого-нибудь величественного храма, созерцать себя изнутри.

Я слышал очень много рассказов об этом удивительном месте, Тибете. Именно там находится гора Джомолунгма (другое название – Эверест). Люди, посетившие эту страну, в один голос хвалят главную национальную пищу Тибета, обжаренную ячменную муку цампу и тибетское пиво – чай с солью и маслом. Вся фауна Тибета исключительно уникальная: тибетская антилопа, тибетский аргали, голубая овца, тибетская газель, красная панда, красная утка, большая хохлатая поганка. Тибет – это одна из наших самых больших иллюзий. Думая об этой стране, мы подразумеваем просвещение, умиротворение, но совсем забываем о нескольких миллионах умирающих с голоду крестьян. Да, я бы хотел сидеть на берегу Цонгонпо или Намцо – это два крупнейших тибетских озера – и держать за руку одну из этих милых красных панд. Нам было бы о чем поговорить.

Анжела говорит, что надо закрыть дверь, и я послушно это делаю. Она, тем временем, ползком перебирается в соседнюю комнату – ту, в которой нашли мертвого Сурикова. Мы не можем ходить, в наших желудках в общей сложности булькает около полутора литров водки. Я удивляюсь, как вообще смог доехать сюда на машине, а затем ползу следом, вспоминая, что меня немного привела в чувство жирная дорога кокаина из сумочки Маши Кокаинщицы. Вот такие они современные поминки, черт возьми!

Включается музыка, что-то из Моцарта. Я хватаю Анжелу за ляжку, а перед глазами развивается национальный флаг Тибета: гора с двумя снежными львами, шестью красными и шестью синими лучами, расходящимися от солнца. Я вижу в этом определенный символизм и облизываю ногу своей партнерши. Мы словно два снежных льва падаем в объятия друг друга, срывая одежду и оставляя на телах засосы.

Вдруг на меня накатывает волна мальчишеского сумасбродства: я думаю, а почему бы теперь не жениться на Анжеле. У нее такие умелые руки, она так приятно ими гладит мою спину, что в ту же секунду слышен мой голос:

– Анжела, ты выйдешь за меня?

Она смеется в ответ и стягивает с меня рубашку. А я продолжаю нести чушь:

– Вам ведь с Соней нужен мужчина, который бы о вас заботился и оберегал.

Я чувствую, как руки Анжелы пальпируют мне брюшную область, и она говорит:

– Не будь дураком, я все еще люблю Аркашу, – начинает бороться с мои ремнем и продолжает: это только на одну ночь, так что не сбивай меня с настроя.

Да, не будь дураком, Саша. У тебя ведь уже есть жена, и тебе ее вполне хватает. Но так приятно иногда поддаться еще оставшемуся где-то на окраинах души задору романтизма. Мои руки мнут крепкую задницу Анжелы, а я не перестаю думать о стремительной, как время до расстрела, реке Брахмапутра, которая несет меня к красному закату и пурпурным облакам Тибета. Я снова говорю, уж не знаю и зачем:

– Анжела, ты выйдешь за меня?

Ремень повержен, и теперь мягкая рука Анжелы яростно массирует мой член. Кажется, что она собирается оскопить меня и говорит:

– Да, если это тебя возбудит, и мы наконец займемся делом.

В этом нет никакой необходимости, думаю, я и так похож на солдатика с оловянным. За окном раздается раскат грома, хотя ранней весной еще не бывает гроз. Это лишь мое воображение добавляет драматизма в (и без того, замечу) инфернальную сцену соития. Я разрываю платье Анжелы, обнажая ее огромную грудь. Она покачивается вверх-вниз, словно резиновая. В таком ракурсе моя партнерша походит больше на куклу Барби для взрослых. Я бы никогда не взял ее с собой в Тибет, бесполезно.

Анжела говорит:

– Давай стоя, – она стонет и добавляет: возьми меня у стены.

Я не способен ни на что большее, чем классическая миссионерская позиция, и говорю об этом Анжеле. Та в ответ:

– Плевать! Давай уже начинай!

Не так быстро, моя дорогая. Вначале я вдоволь налижусь твоей груди, бедер, живота, шеи, а уж потом мы сольемся, если, конечно, к этому моменту я не усну. Это был бы идеальный вариант: не смочь по причине усталости. Но твой указательный палец в моем анусе не дает мне закрыть глаза даже на мгновение. Слышится второй раскат грома – это мое воображение рисует масляными красками любовную сцену из бразильского сериала, и тут я вспоминаю, что лежу на том самом месте, где несколько дней назад рубили финским топориком моего друга. Будь чуть трезвее, я бы испугался недоброй приметы: не спи с женой покойника на месте его смерти, – но в данный момент единственное, чем я могу заниматься, – это искать рукой трусики под платьем Анжелы.

Тибет находится между Индией, Непалом, Бирмой и Китаем, а я нахожусь между двумя длинными ногами Анжелы. Мой член уперся в ее каменную лобковую кость, и я пытаюсь попасть в цель. С третьего раза мне это удается. Я слышу стон.

– Давай, – командует Анжела, и, признаюсь, у меня нет другого выхода. Внутри Анжела такая же приятная, как и снаружи, хотя это лишь мое предположение, так как алкоголь не дает мне возможности почувствовать хоть что-то. Он лишь водит мной туда-сюда. Анжеле лучше: она постоянно стонет и изредка покрикивает. Предполагаю, что такое поведение может оказаться имитацией, но мне приятно осознавать, что я вынуждаю бывшую порноактрису издавать хоть какие-то звуки.

– Быстрее, – продолжает говорить Анжела, но я и так делаю все, что могу.

Одновременно у меня начинают болеть внутренние органы. На Тибете считают, что причины всех явлений, в том числе и болезней, связаны с умом: почки болят от страха, печень – от раздражения, легкие – от тоски – вот они чувства, которые сейчас гложут меня, как будто я – куриная кость.

Музыка Моцарта нагнетает давление на меня, а я нагнетаю давление на Анжелу, и в этот момент все меркнет. Я хлопаю глазами и не понимаю, что происходит. Это как нанюхаться клея: проваливаешься в черную пустоту, из которой выхода нет. Я сейчас похож на рыбу, когда жадно глотаю ртом воздух, но даже он отсутствует в этой пустоте. Она кажется приятной, но только не на слух. Вокруг абсолютно тихо: не слышно ни музыки Моцарта, не стонов и вздохов Анжелы, ни хлюпанья наших половых органов – все исчезло. Никто не знает, что такое абсолютная тишина. Ее просто не существует в природе, но тем не менее она сейчас рядом со мной, а я в ней.

Неужели я умер, думается мне. Вполне возможно, кокаин, смешавшийся с алкоголем и сексом, помог сердцу остановиться. Так умирали многие известные люди, даже не собираюсь перечислять – список очень длинный. Где-то наверняка есть мир, куда отправляются все погибшие от наркотиков рок-звезды. Диснейленд – очень подходящее название для такого места. Несложно представить, как оба Джимми – Хендрикс и Моррисон – с белыми носами гоняют на американских горках и выкрикивают слоган нового времени: «Only Coca!». Они похожи на белых медведей из рекламы газированного прохладительного напитка. Я видел такую карикатуру в Интернете.

Пустота становится объемной, обнимает меня за плечи. Я пытаюсь схватить ее, выбрасываю руки вперед. Сквозь черное ничто начинают просачиваться крики Анжелы:

– Давай, давай, давай!

Оказывается, все это время я не прекращал своих движений телом и практически довел ее до оргазма. Я чувствую, как кожа на моей спине лопается от острых ногтей Анжелы. Не хочу, чтобы Татьяна увидела следы сегодняшней оргии, и пытаюсь сказать:

– Только не царапай спину, – но, находясь в пустоте, я не могу произнести и слова.

В тот момент, когда я собираюсь кричать, черный занавес падает, и я снова вижу стены комнаты, где убили Сурикова, потолок, на который он смотрел, умирая, но что-то неверно. Голос Анжелы пропал, а вместо него я слышу хриплый писк:

– Да, Саша, да…

Я опускаю глаза и вижу под собой карлика. Его лицо скривилось в гримасе наслаждения, а рот продолжает:

– Трахай, трахай!

Меня охватывает такое отвращение, что, кажется, я вот-вот блевану. Полупереваренные блюда с поминок подкатывают к основанию языка, обжигая ротовую полость. Музыка Моцарта продолжает давление, но я уже не собираюсь подчиняться ему. Я делаю движение назад, чтобы вырваться, но не могу: крепкие ноги карлика плотно обхватили меня.

Проблема во мне, я в этом уверен. Небеса вот-вот рухнут – надо спасаться, но руки карлика цепко схватили меня за задницу: я в плену и на автомате двигаюсь к завершению акта, чувствую, как сперма собирается в комок, готовясь облить здесь все.

Карлик говорит:

– Это именно то, чего я хотела!

Раскаты грома теперь не прекращаются, служа ритм-секцией для коды Моцарта, разрывающей меня на части. Получается музыка в стиле транс со смещенной сильной долей. Остается еще где-то минута до конца. Лицо карлика сжимается и разжимается, как губка, при каждом моем новом маневре. Я не бросаю надежды вырваться, поэтому хватаю его рукой за волосы. От силы захвата они, кажется, хрустят. По крайней мере, я вижу в своей ладони копну вырванных волос. Причем, эти волосы стопроцентно принадлежат Анжелы.

В ответ карлик бьет меня по спине и кричит:

– Больно! Да, хорошо!

Он царапает острыми Анжелиными ногтями мне лицо и продолжает:

– Все, все, все!

Да, я чувствую то же самое: скоро все кончится. Перед глазами проплывает красная панда, карлик, Анжела, Цонгонпо, Намцо, гора Джомолунгма, Моцарт, Брахмапутра, раскаты грома. Все это крутится вокруг меня хороводом из галлюцинаций: вначале Моцарт трансформируется в красную панду, затем Анжела превращается в Цонгонпо и Намцо вместе, затем из озер вырастает Джомолунгма, а на вершине ее танцует карлик чечетку североамериканского образца под легкий джазовый аккомпанемент. Шесть красных и шесть синих лучей с национального флага Тибета расходятся от солнца и сходятся на нем, а у подножья горы резвятся два снежных льва, я и Анжела.

Раскаты грома напоминают барабанную дробь африканских этнических фолк-музыкантов, и, кончив, я моментально отрубаюсь.

16

Шизофрения – в большинстве случаев хроническое психическое заболевание, характеризующееся нарушением памяти, мышления и эмоциональной сферы, – может начаться в любом возрасте и одинаково распространена у обоих полов.