СМЯТЕНИЕ УМА

Весь день стоял туман, а когда он к вечеру рассеялся, с востока подул ветер — сухой, порывистый, срывавший с деревьев мертвые листья и иссушавший землю. Ночью бушевала грозная буря, ветер крепчал, дом скрипел, с деревьев падали сломанные ветви. На следующее утро воздух был настолько прозрачен, что, казалось, можно было дотронуться до гор. Ветер снова принес жару, а когда под вечер он затих, с моря снова пополз туман.

Как необыкновенно прекрасна и щедра земля! Она никогда не утомляет. Даже высохшее русло реки полно жизни: дикий лук, маки, высокие желтые подсолнечники. По гальке ползают ящерицы; кобра с коричневыми и белыми кольцами лежит на солнце, поминутно высовывая черный язык; по ту сторону ущелья лает собака, гоняясь за дрофой или за кроликом.

Довольство никогда не является следствием самоосуществления, достижения или обладания вещами; его не рождает действие или бездействие. Оно приходит с полнотой того, что есть, но не в результате перемены. То, что обладает полнотой, не нуждается в переделке, изменении. Но как раз неполнота, стремясь стать полнотой, познает хаос недовольства и перемен. То, что есть, — неполно, оно не имеет качества полноты. Полнота нереальна, а стремление к нереальному означает страдание недовольства, которое никогда нельзя исцелить. Сама попытка утолить эту боль означает искание нереального, и от этого возникает недовольство. Не существует способа устранить состояние недовольства. Осознавать это недовольство означает осознавать то, что есть, и в полноте этого осознания существует состояние, которое может быть названо довольством. Оно не имеет противоположного.

Из дома была видна долина; самый высокий пик далеких гор пылал в лучах заходящего солнца. Его скалистый массив, казалось, повис в воздухе, освещенный откуда-то изнутри; а из комнаты, которая становилась все темнее, красота этого света представлялась безмерной.

Это был моложавый человек, страстно жаждущий и ищущий.

«Я прочел несколько книг по религиозным вопросам и религиозной практике, о медитации и разных методах достижения высочайшего. Одно время меня привлекал коммунизм, но довольно скоро я увидел, что это регрессивное движение, хотя к нему примкнуло много разумных людей. Меня тянуло и к католицизму, мне нравились некоторые его доктрины, и в течение известного периода я думал стать католиком. Но однажды, беседуя с весьма ученым прелатом, я неожиданно обнаружил, насколько католицизм близок к тюрьме коммунизма. Во время моих странствований в качестве матроса одного из туристских кораблей я приехал в Индию и провел там почти год. Я думал стать монахом; но это связано с уходом от жизни и выглядит чересчур идеалистичным и нереальным. Я делал попытки жить в одиночестве с целью заниматься медитацией, однако из этого ничего не вышло. После всех этих лет мне по-прежнему кажется, что я совершенно не способен контролировать свои мысли. И вот, чтобы обсудить этот вопрос, я и пришел к вам. Конечно, у меня есть и другие проблемы, например, секс и прочее; но если бы я полностью овладел мыслями, я смог бы справиться и со своими жгучими желаниями и побуждениями».

— Приведет ли контроль над мыслями к успокоению желаний? Не вызовет ли он лишь их подавление, которое, в свою очередь, послужит причиной появления других, более глубоких проблем?

«Вы, конечно, не утверждаете, что надо уступать желаниям? Желание — это путь мысли; поэтому, делая попытки контролировать мысль, я надеялся покорить и желание. Желания должны быть подавлены или сублимированы; но и в этом случае, если мы их сублимируем, они должны быть прежде всего подчинены. Большинство учителей настаивают на том, что нужно выйти за пределы желаний; для этого они предлагают различные методы».

— Оставим в стороне то, что говорят другие; что думаете вы? Может ли один контроль над желаниями разрешить многочисленные проблемы, связанные с желаниями? Принесет ли подавление или сублимирование желания понимание его, освобождение от него? С помощью любого вида занятости, загруженности, будет ли она носить религиозный или любой иной характер, ум можно дисциплинировать в течение всего дня. Но загруженный ум — это не свободный ум. А только свободный ум может осознать творческое состояние, пребывающее вне времени.

«Разве свобода не проявляется в том, что мы выходим за пределы желания?»

— Что вы понимаете под выходом за пределы желания? «Для достижения своего личного счастья, а также для достижения высочайшего необходимо освободиться от власти желаний и не быть захваченным в их хаос и смятение. Но для того чтобы желание находилось под контролем, нужна какая-то форма подчинения. Вместо того чтобы гоняться за обычными жизненными приманками, само это желание может заняться поисками высочайшего».

— Вы можете изменить объект желания и вместо приобретения дома накапливать знания, вместо низшего стремиться к наивысшему; но разве все это не продолжает оставаться проявлением желания? Вы можете не стремиться к признанию со стороны мира, но желание достичь небес — это по-прежнему поиски награды. Желание постоянно ищет своего осуществления, достижения; имен, но это движение желания необходимо понять, а не убегать от него. Если не понять пути желания, то контроль над мыслью имеет весьма малое значение.

«Но я должен вернуться к тому, с чего начал. Даже для понимания желания необходимо сосредоточение, а в этом и заключаются все мои трудности. Мне кажется, я не в состоянии контролировать свои мысли. Они постоянно блуждают по сторонам, взгромождаясь друг на друга. Нет ни одной мысли, которая господствовала бы над другими и была устойчивой среди них».

— Ваш ум подобен машине, которая работает день и ночь; он постоянно болтает, он вечно чем-то занят, и во сне, и в бодрствующем состоянии. Он всегда спешит; он так же неспокоен, как море. Одна часть этого запутанного и сложного механизма пытается контролировать все его движения; отсюда возникает конфликт между противоположными желаниями и стремлениями. Одну часть ума можно назвать высшим «я», другую — низшим «я»; но и та, и другая часть находятся в поле ума. Действия и реакции ума, мысли совершаются почти одновременно и почти автоматически. Весь этот процесс, сознательный и подсознательный, процесс принятия и отрицания, приспособления и стремления освободиться, совершается чрезвычайно быстро. Следовательно, вопрос не в том, каким образом контролировать этот сложный механизм, так как контроль вызывает трение и напрасный расход энергии, а в том, можно ли умерить скорость этого слишком быстрого ума.

«Но каким образом?»

— Позвольте заметить, сэр, что вопрос совсем не в том, «каким образом» это сделать. Если мы спрашиваем «как», то мы будем иметь дело с результатом, с концом, а это не имеет большого значения. Когда результат достигнут, начнутся новые поиски, погоня за другой целью, с новыми страданиями и конфликтами.

«Но что же тогда делать?»

— Правильно ли вы ставите вопрос? Вы не стараетесь раскрыть для себя самого истинность или ложность процесса уменьшения скорости движения ума, но вас интересует получение результата. Получить результат сравнительно легко, не правда ли? Возможно ли для ума уменьшить свою скорость; но так, чтобы при этом не применять никаких тормозов?

«Что вы понимаете под словами „уменьшить скорость“?»

— Когда вы едете в автомобиле с очень большой скоростью, тогда местность, мимо которой вы проезжаете, мелькает перед глазами. Но когда вы едете совсем медленно, вы в состоянии детально рассмотреть и деревья, и птиц, и цветы. Самопознание приходит, когда ум замедлил скорость своей деятельности, свои движения, но это не означает, что вы должны заставить ум двигаться медленно. Любое принуждение порождает противодействие; нельзя зря расходовать энергию на ослабление деятельности ума. Ведь это так, не правда ли?

«Мне кажется, я начинаю понимать, что усилие, которое человек делает для того, чтобы контролировать мысль, есть напрасная трата энергии, но я не понимаю, в чем состоит то, что надо делать».

— Мы еще не подошли к вопросу о действии, не правда ли? Мы стараемся осознать, что для ума важно совсем замедлить свои движения, но мы не рассматриваем вопрос, каким образом это осуществить. Может ли ум совсем замедлить свои проявления? Когда это происходит?

«Не знаю. Я никогда до сих пор об этом не думал».

— Не заметили ли вы, сэр, что когда вы наблюдаете за чем-то, ум замедляет свои движения. Когда вы наблюдаете за этой машиной, которая спускается вниз по дороге, или очень внимательно смотрите на какой-либо физический объект, не действует ли ваш ум более медленно? Когда вы внимательно смотрите, наблюдаете, тогда этот процесс замедляет деятельность ума. Рассматривание картины, изображения, какого-либо объекта способствует успокоению ума; то же происходит и при повторении одной и той же фразы. Но в этом случае первенствующее значение приобретает сам объект или фраза, а совсем не замедление движения ума и то, что благодаря этому раскрывается.

«Я внимательно слежу за тем, что вы разъясняете, и сознаю тишину ума».

— Наблюдаем ли мы когда-нибудь по-настоящему или ставим между наблюдающим и тем, что он наблюдает, экран различных предрассудков, ценностей, суждений, сравнений, обвинений?

«Но ведь почти невозможно обойтись без этого экрана! Не думаю, чтобы я был способен наблюдать безупречным образом».

— Позвольте вам сказать следующее: не блокируйте себя словами или умозаключениями, позитивными или негативными. Возможно ли наблюдение без этого экрана? Говоря иными словами, существует ли внимание, если ум занят? Только незанятый ум может наблюдать. Движения ума замедленны, он бдителен, он полон настороженности; а это и есть внимание незанятого ума.

«Я начинаю переживать то, о чем вы говорите, сэр».

— Пойдем несколько дальше. Если вы не производите оценок, если отсутствует экран между наблюдающим и тем, что он наблюдает, разве тогда будет существовать разделение между ними? Разве наблюдающий не есть то, что он наблюдает?

«Боюсь, что я не уловил вашу мысль».

— Алмаз нельзя отделить от его свойств, не правда ли? Чувство зависти нельзя отделить от того, кто его переживает, хотя существует иллюзорное разделение, которое питает конфликт, а ум оказывается в плену этого конфликта. Когда такое ложное разделение исчезает, тогда существует возможность свободы — и лишь тогда ум становится безмолвным. Когда переживающего больше нет, только тогда существует творческое движение реального.

КОНТРОЛЬ МЫСЛИ

Тонкая и едкая пыль поднималась при любой скорости и проникала внутрь машины. Хотя было совсем рано, и до восхода солнца оставалось один-два часа, воздух был уже теплый, сухой, свежий и приятный. По дороге встречались повозки, запряженные волами. Возницы дремали, а волы медленно, никуда не сворачивая, возвращались в свои деревни. Иногда повозок было две или три, иногда целый десяток, а однажды попалось даже двадцать пять — длинная вереница со спящим возницей и единственной керосиновой лампой при головной повозке. Машина должна была съезжать с дороги, чтобы их объехать, вздымая горы пыли, а волы, ритмично позванивая колокольчиками, продолжали идти вперед, не сворачивая в сторону.

После целого часа непрерывного движения все еще было темно. Деревья стояли темные, таинственные и ушедшие в себя. Дорога стала мощеной, но более узкой; любая шедшая навстречу повозка означала еще большую пыль, более сильный звон колокольчиков и еще большее количество повозок, идущих сзади. Мы двигались прямо на восток; вскоре начался рассвет, мглистый, мягкий и лишенный теней. Это не был прозрачный рассвет с яркими сверкающими каплями росы, но один из тех утренников, которые предвещают наступающую жару. И, однако, как он был прекрасен! Далеко отсюда были горы, их еще нельзя было видеть, но уже чувствовалось, что они там, великие, холодные, свободные от оков времени.

Дорога миновала разнообразные деревни; одни из них — чистые, правильно расположенные, в хорошем состоянии; другие — грязные, полные нищеты и деградации. Мужчины направлялись к полям, женщины к колодцам, а дети кричали и смеялись на улицах. На несколько миль простирались государственные фермы; там были тракторы, пруды, где разводили рыбу, и опытные сельскохозяйственные школы. Мимо нас прошла новая машина с мощным двигателем, в ней сидели богатые, упитанные люди. Горы были еще далеко, и земля была щедрой. В нескольких метрах дорога пересекала высохшее русло реки, автобусы и повозки проделали там колею. Зеленые и красные попугаи перекликались друг с другом во время своего хаотичного полета; пролетали и более мелкие птицы, золотистые и зеленые, а также белоснежные птицы рисовых полей.

Но вот дорога вышла из равнины, и начался подъем. Бульдозеры расчищали густые заросли у подножья горы, а вместо них на целые мили сажали фруктовые деревья. Машина продолжала подниматься; холмы сменились высотами, покрытыми каштановыми деревьями и соснами; сосны были стройные и прямые, а каштановые деревья были густо покрыты цветами. Теперь можно было увидеть бесконечные долины, простирающиеся внизу, а впереди снежные пики.

Наконец, сделав петлю, мы поднялись к самой вершине, и перед нами предстали горы, ясные и сверкающие. Они находились в шестидесяти милях отсюда; в промежутке лежала огромная синеющая долина. Горы тянулись почти на двести миль, заполняя горизонт от одного края до другого; поворачивая голову, мы могли обозревать их в оба конца. Это было нечто необыкновенное! Промежуток в шестьдесят миль, казалось, исчез, остались лишь эта мощь и уединение. Снежные пики, — а некоторые из них превышали двадцать пять тысяч футов, — имели имена богов, ибо здесь жили боги, и люди, совершая дальние паломничества, приходили сюда поклониться им и умереть.

Он рассказал, что получил образование за границей и в прошлом занимал высокий пост в правительстве. Но более двадцати лет назад он принял решение отказаться от мирских дел с тем, чтобы провести в медитации оставшиеся дни своей жизни.

«Я практиковал разные системы медитации, — продолжал он, — пока не приобрел полного контроля над мыслями; и это вызвало появление некоторых психических сил и господство над собой; тем не менее, один из моих друзей привел меня на вашу беседу, на которой вы отвечали на вопрос о медитации. Вы говорили, что медитация в том виде, как ее обычно практикуют, есть одна из форм самогипноза, культивирование желаний, спроецированных нашим „я“, как бы ни были они облагорожены. Сказанное вами поразило меня своей истинностью, и я решил с вами встретиться. Так как я всю свою жизнь посвятил медитации, то надеюсь, мы сможем рассмотреть вопрос достаточно глубоко.

Мне хотелось бы начать с короткого рассказа о том, каков был путь моего развития. Из всего прочитанного я уяснил, что необходимо быть полным хозяином своих мыслей. Для меня эта задача была чрезвычайно трудной. Сосредоточение в процессе работы по службе в корне отличается от приведения ума в состояние равновесия и от обуздания всего процесса мысли. Как указано в книгах, человек должен крепко держать в руках вожжи контролируемой мысли. Мысль не может приобрести остроту проникновения в многочисленные иллюзии до тех пор, пока она не будет находиться под контролем, под управлением. Вот в этом состояла моя первая задача».

— Позвольте спросить, если это не нарушит вашего изложения, разве контроль над мыслью — это первая задача?

«Я слышал о том, что вы говорили во время беседы по поводу сосредоточения. Но если позволите, мне хотелось бы сначала рассказать о своем опыте, а потом уже перейти к существенно важным вопросам, связанным с ним».

— Как вам будет угодно, сэр.

«С самого начала я чувствовал неудовлетворенность своей служебной деятельностью, и мне не было трудным оставить много обещающую карьеру. Я прочел большое количество книг по вопросам медитации и созерцания, включая писания многих мистиков, как восточных, так и западных; и мне казалось очевидным, что контроль над мыслью — это самое важное. Но для этого потребовались значительные усилия, постоянные и целенаправленные. По мере того, как я продвигался вперед в медитации, у меня появились многие переживания; были видения Кришны, Христа и некоторых индийских святых. Я стал ясновидящим и начал читать мысли людей; приобрел также и другие сиддхи, или психические силы. Я шел от одного переживания к другому, от одного видения с его символическим значением к другому, от отчаяния к наивысшей форме блаженства. У меня появилась гордость завоевателя, гордость человека, который стал господином самому себе. Аскетизм, власть над собой порождают чувство силы, а оно питает тщеславие, ощущение мощи, уверенность в себе. Я пребывал в полноте всего этого; и хотя я уже много лет слышал о вас, гордость от сознания своих достижений мешала мне прийти на ваши беседы. Однако мой друг, тоже саньяси, настойчиво требовал, чтобы я пришел. И вот то, что я услышал, вызвало во мне смятение. А я давно уже полагал, что нахожусь вне смятения! Такова вкратце история моей жизни в медитации.

Во время беседы вы сказали, что ум должен выйти за пределы всякого опыта, иначе он окажется в плену своих собственных проекций, собственных желаний и стремлений, и я был глубоко удивлен, когда обнаружил, что мой ум оказался пленником тех самых собственных проекций. Если этот факт осознан, то, как может ум разрушить стены тюрьмы, которыми он сам себя окружил? Не были ли растрачены впустую эти более чем двадцать лет? Не было ли все это просто блужданием в иллюзии?»

— Сейчас можно было бы обсудить вопрос о том, как действовать в данном случае, но давайте сначала рассмотрим, если вам угодно, вопрос о контроле над мыслью. Является ли этот контроль необходимым? Полезен он или вреден? Многие религиозные учителя настаивали на контроле над мыслью, считая его первой ступенью, но правы ли они? Кто осуществляет этот контроль? Не составляет ли он часть самой мысли, которую стремится контролировать? Он может думать о себе как об отдельной сущности, отличающейся от мысли, но разве он не является порождением мысли? Несомненно, контроль предполагает принудительное воздействие воли с целью подчинения ума, подавления его, господства над ним, создания противодействия тому, что оказывается нежелательным. Весь данный процесс — это обширный и полный печали конфликт, не так ли? А разве может из конфликта получиться что-либо доброе?

Сосредоточение, концентрация в процессе медитации, есть форма эгоцентрического совершенствования, оно усиливает деятельность в пределах личности, эго, «я». Концентрация — это процесс сужения мысли. Возьмите ребенка, поглощенного своей игрушкой. Игрушка, изображение, символ, слово тормозят непрестанное блуждание ума, и вот эта поглощенность объектом называется концентрацией. Мы подчинили ум с помощью образа, с помощью внешнего или внутреннего объекта. Теперь образ или объект приобретает основное значение, но отнюдь не понимание самого ума. Концентрация на чем-либо — вещь сравнительно легкая. Игрушка поглощает ум, но такой ум не свободен, чтобы исследовать, раскрыть, существует ли нечто за его пределами.

«То, что вы говорите, так непохоже на все, что я читал и чему меня учили. Но это, по-видимому, верно, и я начинаю понимать, что в действительности означает контроль. Но каким образом ум может стать свободным, не прибегая к дисциплине?»

— Ни подавление, ни подчинение не ведут к свободе. Первый шаг по направлению к свободе — это понимание своей несвободы. Дисциплина формирует поведение и мысль, приводя их в соответствие с желаемым образцом, и если не понять желание, то контроль или дисциплина извратят мысль. Когда же пути желания осознаны, то это осознание приносит ясность и порядок. По сути дела, концентрация, сосредоточение — это путь желания. Деловой человек сосредоточен, ибо он стремится к богатству или власти. Когда кто-то сосредотачивается в процессе медитации, он также стремится к достижению, к награде. И тот, и другой жаждут успеха, с которым придет уверенность в себе и чувство безопасности. Ведь это так, не правда ли?

«Я слежу за вашими разъяснениями, сэр».

— Не думаете ли вы, сэр, что одно лишь словесное понимание, которое состоит в интеллектуальном улавливании того, что вы услышали, имеет большую ценность? Вы ведь так не считаете? Фактор, несущий освобождение, — это не просто словесное понимание, а постижение истинности или ложности предмета обсуждения. Если мы сможем понять смысл сосредоточения и увидеть ложное как ложное, то мы освобождаемся от желания достичь, пережить, стать чем-то. Из этого понимания рождается внимание, которое полностью отличается от сосредоточения. Сосредоточение подразумевает двойственный процесс, какой-то выбор, усилие, не так ли? В этом случае остается тот, кто создает усилие, остается цель, во имя которой это усилие совершается. Таким образом, сосредоточение усиливает «я», личность, эго как создателя усилий, как победителя, как носителя добродетелей. Но внимание лишено этой двойственности; отсутствует переживающий, тот, кто собирает, накапливает и повторяет. В состоянии внимания конфликт достижения и страх потерпеть неудачу не существуют.

«Но, к несчастью, не всем выпало благословение иметь эту силу внимания».

— Внимание — не дар, не награда; его нельзя приобрести с помощью дисциплины, практики и прочего. Оно приходит, когда имеется понимание путей желания, а это и есть самопознание. Это состояние внимания есть добро, в нем отсутствует «я».

«Не оказываются ли все мои усилия и дисциплина многих лет совершенно напрасными и не имеющими никакого значения? Даже сейчас, задавая этот вопрос, я начинаю понимать истину проблемы. Я вижу теперь, что в течение более двадцати лет я шел по пути, который с неизбежностью вел к созданной личностью темнице; и в этой темнице я жил, переживал, страдал. Оплакивать прошлое — значит потворствовать себе; надо начать сначала и совершенно по-новому. Но что вы скажете по поводу видений и переживаний? Являются ли и они ложными, не имеющими ценности?»

— Сэр, не является ли ум обширным хранилищем всех переживаний человека, видений и мыслей? Ум — это результат тысячелетних традиций и опыта. Он обладает способностью к фантастическим изобретениям, от самого простого до самого сложного. Он способен к чудовищным заблуждениям и широким постижениям. Переживания и надежды, тревоги, радости, накопленные знания, коллективное и индивидуальное — все это пребывает здесь, отложенное в более глубоких слоях сознания; поэтому человек может вновь пережить видения, случаи и так далее, унаследованные из прошлого или полученные недавно. Существуют наркотики, которые могут создать ясность ума, вызвать видения того, что находится в его глубине и на его высотах. Они могут освободить ум от тревог, придать ему огромную энергию и прозорливость. Но должен ли ум проходить через все эти темные и скрытые области, чтобы прийти к свету? И если с помощью какого-либо из этих средств он придет к свету, будет ли это свет, исходящий из вечного? Не окажется ли он светом, идущим от известного, от познанного, не будет ли он рожден в результате поисков, борьбы, надежд на будущее? Надо ли проходить через этот утомительный процесс для того, чтобы найти неизмеримое? Нельзя ли пройти мимо всего этого и прямо подойти к тому, что можно назвать любовью? Так как у вас были видения, психические силы и переживания, то что вы сами скажете о них, сэр?

«До тех пор пока они продолжались, я думал, вполне естественно, что они имеют большую важность и значение; они создавали чувство силы и удовлетворения, а также счастье, которое доставляют достижения. Когда появляются разные психические силы, они создают огромную уверенность в себе, чувство господства над собой, в котором таится потрясающая гордость. Теперь, после обсуждения проблемы, я совсем не уверен в том, что все эти видения и прочее имеют для меня такое же большое значение, как раньше. В свете моего собственного понимания они, по-видимому, отошли назад».

— Надо ли проходить через все эти переживания? Разве они необходимы, чтобы открыть дверь к вечному? Разве нельзя пройти мимо них? В конце концов, самым существенным является познание себя, которое создает тишину ума. Безмолвный ум не является продуктом воли, дисциплины, разного рода практики, имеющей целью покорить желание. Все эти виды практики и дисциплины лишь усиливают «я», а добродетель превращается в скалу, на которой наша личность возводит здание своей собственной значимости и респектабельности. Ум должен быть свободен от известного, и тогда проявляется непознаваемое. Без понимания путей «я» добродетель становится фактором возвышения личности, делает ее важной. Движение «я», его воля и желание, его искание и накопление полностью должны прекратиться. Только тогда может прийти вечное, его нельзя призвать. Ум, который стремится призвать реальное с помощью всякого рода практики, дисциплины, молитвы и позы, может получать только свои собственные, удовлетворяющие его проекции; но все это не есть реальное.

«Теперь, после многих лет аскетизма, дисциплины и самоумерщвления, я вижу, что мой ум пребывает в тюрьме, созданной им самим, и что стены этой тюрьмы должны быть разрушены. Каким образом приступить к этому?»

— Достаточно просто понять, что их не должно быть. Всякое действие, предпринятое с целью их разрушить, приводит в движение желание достичь, получить, а отсюда рождается конфликт противоположностей, появляется испытывающий и его переживание, ищущий и то, что он ищет. Видеть ложное как ложное — этого достаточно, ибо само это постижение освобождает ум от ложного.

СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ГЛУБОКОЕ МЫШЛЕНИЕ?

Далеко за пальмами было море, беспокойное и жестокое; оно никогда не было тихим, но всегда бурным, с волнами и сильными течениями. В полной тишине его рев можно было услышать на далеком расстоянии от берега; в его глухом рокоте слышались предостережения и угрозы. Но здесь, среди пальм, были глубокие тени, и пребывала тишина. Была полная луна и почти так же светло, как днем, но без жары и зноя; а свет, падавший на покачивающиеся пальмы, был нежен и прекрасен. Красота шла не только от лунного света на пальмах, но также и от теней, от круглых стволов, от сверкающих вод и щедрой земли. Земля, небо, шагающий путник, квакающие лягушки, дальние свистки поезда — все это составляло одно целое, которое нельзя измерить умом.

Ум — удивительный инструмент; нет ни одной машины, созданной рукой человека, которая была бы настолько тонкой и сложной, обладала бы такими неограниченными возможностями. Мы осознаем только поверхностные слои ума, — если вообще их осознаем, — и удовлетворяемся тем, что живем и пребываем на его внешней поверхности. Мы считаем мышление деятельностью ума: например, мышление генерала, который планирует всеобщее уничтожение, мышление хитроумного политического деятеля, эрудированного профессора или плотника. Но бывает ли мышление глубоким? Не является ли любой вид мышления поверхностной деятельностью ума? Глубок ли ум, когда он мыслит? Может ли ум, который составлен, который является результатом времени, памяти, опыта, — осознать то, что находится за его пределами? Ум всегда жаждет, ищет нечто, пребывающее вне сферы его деятельности, сконцентрированной вокруг центра, «я». Но центр, из которого он производит поиски, всегда остается тем же самым.

Ум — это не просто внешняя, поверхностная деятельность, в нем — скрытое движение многих столетий. Эти воздействия модифицируют и контролируют внешнюю деятельность ума, так что в нем развивается собственный конфликт двойственности. Не существует полного, целостного ума, он раздроблен на множество частей, каждая из которых находится в противоречии с остальными. Стремление ума интегрировать, координировать свою деятельность наталкивается на антагонизм среди большого числа отдельных его частей. Ум, составленный мыслью, знанием, опытом как целое, по-прежнему остается продуктом времени и скорби; собранный воедино, он по-прежнему остается результатом обстоятельств.

Мы неверно подходим к этой проблеме интеграции. Часть никогда не может стать целым. Целое никогда нельзя осуществить, идя от части, но мы этого не понимаем. То, что мы видим, — это расширяющееся частное, стремящееся вобрать в себя множество частей; но собирание вместе многих частей не становится интеграцией, и даже гармония, устанавливаемая между различными частями, не имеет серьезного значения. И гармония, и интеграция ума, которые стремятся создать человеческая забота, внимание и правильное образование, некоторое значение, конечно, имеют, но это далеко не то, что необходимо. Высочайшую важность имеет другое, а именно, — дать возможность проявиться неведомому.

Известное никогда не может получить неведомое. Ум неустанно старается жить счастливо в мутной воде созданной им самим целостности, но это не приводит к творческому проявлению неведомого.

Самосовершенствование — это, в сущности, проявление посредственности. Самосовершенствование с помощью добродетели, благодаря отождествлению себя с умственными способностями, с помощью той или иной, позитивной или негативной формы защищенности, — все это замкнутый в себе процесс, каким бы широким он ни казался. Честолюбие питает посредственность, так как честолюбие — это путь осуществления «я» через действие, с помощью группы, благодаря идее. «Я» — это центр всего того, что известно; «я» — это прошлое, которое движется через настоящее к будущему; а всякая деятельность в поле известного создает поверхностность ума. Ум никогда не может быть великим, так как то, что действительно является великим, — неизмеримо. Известное — сравнимо, но всякая его деятельность несет лишь скорбь.