Глава I. ОСОЗНАНИЕ

Посетитель: Мне хотелось бы узнать, что вы подразумеваете под осознанием, потому что вы часто говорили, что осознание — это подлинное содержание вашего учения. Я старался понять этот вопрос, слушая ваши беседы и читая ваши книги; но мне кажется, что я ушел не очень далеко. Я знаю, что это не какая-то практика, и я понимаю, почему вы так настоятельно отвергаете любого рода практику, тренировку, систему, дисциплину или рутину. Я понимаю, как это важно: ведь иначе осознание становится механическим, и к концу его ум сделается тусклым и глупым. Если можно, мне хотелось бы подвергнуть вместе с вами исследованию вопрос о том, что это значит — осознавать. Вы, как будто, придаете этому слову некоторый дополнительный, более глубокий смысл; и все же мне кажется, что мы постоянно осознаем происходящее. Когда я опечален, я это знаю; знаю и когда я счастлив.

Кришнамурти: Интересно, действительно ли мы осознаем гнев, печаль, счастье? Или мы осознаем эти состояния только тогда, когда они уже прошли? Давайте начнем обсуждение этого вопроса, как если бы мы совсем ничего о нем не знали — с самого начала. Не будем делать никаких утверждений, догматических или скрытых, но просто исследуем этот вопрос. Если проникнуть в него по-настоящему весьма глубоко, он откроет нам некоторое необычное состояние, с каким наш ум, вероятно, никогда не соприкасался, измерение, не затрагиваемое поверхностным осознанием. Начнем с поверхностного явления и разберем его до конца.

Мы видим глазами, мы воcпринимаем органами чувств окружающие нас предметы — окраску цветов, колибри над цветком, свет этого калифорнийского солнца, целую тысячу звуков различного качества и различной тонкости, глубину и высоту, тень дерева и само дерево. Точно так же мы ощущаем свои собственные тела, которые суть орудия этих разнообразных поверхностных чувственных восприятий. Если бы восприятия оставались на поверхностном уровне, никакой путаницы не было бы. Этот цветок, анютины глазки, роза — вот они здесь; все так и есть. Нет никакого предпочтения, никакого сравнения, никаких «нравится» или «не нравится», — а есть только находящаяся перед нами вещь без какой-либо психологической вовлеченности. Полностью ли ясно вам это поверхностное чувственное восприятие, или поверхностное осознание? Его можно расширить до самых звезд, до глубины морей, до конечных пределов научного наблюдения при помощи использования всех инструментов современной техники.

Посетитель: Да, я думаю, мне это понятно.

Кришнамурти: Итак, вы видите, что вот эта роза, как и вся вселенная, и люди внутри нее, и ваша жена, если она у вас есть, звезды, моря, горы, микробы, атомы, нейтроны, эта комната, дверь — все они действительно существуют. Теперь — следующий шаг: то, что вы думаете об этих вещах, что чувствуете по отношению к ним, есть ваша психологическая реакция на них; и мы называем это мыслями или эмоциями. Так что поверхностное осознание есть очень простая вещь — вон там дверь! Но описание двери — это не сама дверь; и когда вы эмоционально поглощены описанием, вы не видите двери. Таким описанием может быть одно слово, или научный трактат, или сильная эмоциональная реакция; но ничто из этого не является самой дверью. Если мы этого не поймем, мы будем запутываться все больше и больше. Описание никогда не бывает описываемым предметом. Хотя даже и сейчас мы описываем нечто, — и нам необходимо описывать, — вещь, которую мы описываем, не является нашим описанием ее. Поэтому, пожалуйста, в течение всей нашей беседы имейте это в виду. Никогда не смешивайте слово с той вещью, которую оно описывает. Слово никогда не бывает реальностью; а мы легко увлекаемся, когда переходим к следующей стадии осознания, где оно становится личным, и благодаря слову делается эмоциональным.

Итак, существует поверхностное осознание дерева, птицы, двери; и есть реакция на него — мысль, чувство, эмоция. Теперь, когда мы осознали эту реакцию, мы могли бы назвать ее второй глубиной осознания. Существует осознание розы и осознание реакции на розу. Зачастую эту реакцию на розу мы не осознаем. В действительности же здесь одно и то же осознание видит розу и видит реакцию; это одно движение и было бы ошибочным говорить о внешнем и внутреннем осознании. Когда налицо зрительное осознание дерева без какой-либо психологической вовлеченности, во взаимоотношениях нет разделения. Но когда существует психологическая реакция на дерево, такая реакция будет обусловленной; это — реакция памяти, прошлого опыта; и эта реакция есть разделение во взаимоотношениях. Она представляет собой рождение того, что мы назовем «я» и «не-я» в процессе взаимоотношений. Вот таким образом вы ставите себя во взаимоотношения с миром, так создаете индивида и общество. Мир видится не таким, каков он есть, а в своих разнообразных взаимоотношениях с «я», которое есть принадлежность памяти. Подобное разделение — это жизнь, это расцвет всего того, что мы называем своим психологическим бытием, и как раз отсюда возникают все противоречия и разделения. Вполне ли вы уверены, что восприняли это? Когда существует осознание дерева, тогда нет оценки. Но когда имеется реакция на дерево, когда о нем выносится суждение, когда оно нравится или не нравится, тогда в этом осознании имеет место разделение на «я» и «не-я», причем «я» отлично от наблюдаемого предмета. Такое «я» во взаимоотношениях представляет собой ответ со стороны прошлого, памяти, былого опыта. И вот может ли существовать осознание, наблюдение дерева, без какого-либо суждения, может ли существовать также наблюдение ответа, реакции, без какого-либо вывода?

Таким путем мы искореним принцип разделения, принцип «я» и «не-я», когда смотрим на дерево и на себя.

Посетитель: Я стараюсь следить за вами. Посмотрим, правильно ли я понял вас. Существует осознание дерева — это я понимаю. Существует психологическая реакция на дерево — мне понятно и это. Такая психологическая реакция составлена из прошлых воспоминаний и прошлого опыта; это чувства «мне нравится» и «мне не нравится», это разделение на «дерево» и «меня». Да, думаю, я понимаю все это.

Кришнамурти: Так ли это вам ясно, как ясно само дерево, или тут только ясность описания? Помните, как мы уже сказали, предмет описания — это не описание. Что же вы получили: самый предмет или его описание?

Посетитель: Думаю, что предмет.

Кришнамурти: Поэтому здесь нет «я», которое представляет собой описание в процессе виденья этого факта. В виденье любого факта «я» нет. Существует или «я», или виденье; обоих быть не может. «Я» — это отсутствие виденья. «Я» не в состоянии видеть, «я» не может осознавать.

Посетитель: Разрешите мне здесь остановиться. Я думаю, что почувствовал сказанное, но мне нужно, чтобы оно погрузилось в глубину. Можно мне завтра прийти еще раз?

Посетитель: Я думаю, что понял по-настоящему, не на словесном уровне, то, что вы сказали вчера. Существует осознание дерева, существует обусловленная реакция на дерево, и эта обусловленная реакция есть конфликт; это действие памяти и прошлых переживаний, чувство «мне нравится» и «мне не нравится», это предубежденность, Я понимаю также, что эта реакция со стороны предубежденности есть рождение того, что мы называем «я» или цензором. Мне ясно видно, что это «я», «мое», существует во всех взаимоотношениях. Ну, а существует ли какое-нибудь «я» вне взаимоотношений?

Кришнамурти: Мы увидели, как тяжко обусловлены наши реакции. Когда вы спрашиваете, существует ли «я» вне взаимоотношений, пока нет свободы от этих обусловленных ответов, ваш вопрос становится просто спекулятивным. Понимаете ли вы это? Поэтому наш первый вопрос — не о том, существует или нет «я» вне обусловленных реакций, а скорее о том, способен ли ум, в который включены и все наши чувства, быть свободным от этой обусловленности, которая есть прошлое. Прошлое — это и есть «я». В настоящем нет никакого «я». Пока ум оперирует в прошлом, налицо «я», и ум есть это прошлое, ум есть это «я».

Вы не можете сказать, что существует ум и существует прошлое — неважно, какой давности это прошлое: несколько дней или десять тысяч лет. И вот мы спрашиваем: может ли ум освободиться от вчерашнего дня? Таким образом, в вопрос включено несколько аспектов, не правда ли? Во-первых, имеется поверхностное осознание. Затем — осознание обусловленной реакции. Далее — постижение того факта, что ум есть прошлое, что ум и есть эта обусловленная реакция. Потом имеется вопрос о том, может ли мы освободиться от прошлого. И все это представляет собой одно целостное действие осознания, потому что здесь нет никаких умозаключений. Когда мы говорим, что ум есть прошлое, это понимание является не словесным выводом, а действительным восприятием факта. У французов есть особое слово для такого восприятия факта: они называют его «констатацией». Когда мы спрашиваем, может ли ум быть свободным от прошлого, кто задает вопрос — не тот ли цензор, не то ли самое «я», которое и есть само это прошлое?

Посетитель: Но разве может ум быть свободным от прошлого?

Кришнамурти: Кто задает этот вопрос? То ли существо, которое представляет собой результат огромного числа конфликтов, воспоминаний и переживаний — не оно ли задает этот вопрос? Или он возникает сам по себе из восприятия факта? Если данный вопрос является вопросом наблюдателя, тогда этот наблюдатель пытается ускользнуть от факта собственного существования, «ибо, — говорит он, — я так долго жил в страданиях, в тревогах, в печали, и мне хотелось бы выйти за пределы этой постоянной борьбы». Если он задает такой вопрос в силу именно этого мотива, его ответом будут поиски убежища в какой-то форме бегства. Человек или отворачивается от факта, или смотрит на него. И вот слово, символ есть средство отвернуться от факта. В самом деле, разве простая постановка данного вопроса уже не является актом бегства? Давайте же осознаем, является или нет заданный вопрос актом бегства. Если да, то это просто шум. Если же здесь нет наблюдателя, тогда существует безмолвие, полное отрицание всего прошлого.

Посетитель: Тут я ничего не понимаю. Как могу я за несколько секунд стереть прошлое?

Кришнамурти: Будем иметь в виду, что мы обсуждаем осознание, что мы с вами беседуем о проблеме осознания.

Есть дерево — и есть обусловленная реакция на дерево, представляющая собой «я» во взаимоотношениях, то «я», которое есть самый центр конфликта. И вот это ли «я» задает вопрос? — то ли самое «я», которое, как мы сказали, является самой структурой прошлого? Если такой вопрос задан не структурой прошлого, не этим «я», — тогда нет и структуры прошлого. Когда же этот вопрос задает сама данная структура, она действует по отношению к факту существования самой себя: она боится себя и действует с целью убежать от себя. Когда же этот вопрос задан не ею, тогда она не действует по отношению к самой себе. Повторим: есть дерево, есть слово, реакция на дерево, которая представляет собой цензора, «я», приходящее из прошлого; и затем существует вопрос: могу ли я спастись от всей этой суматохи, от всех мучений? Если данный вопрос задает само «я», оно благодаря ему увековечивает самого себя.

И вот, осознав это, оно не задает вопроса! Когда налицо осознание, понимание того, что подразумевает данный вопрос, задать его нельзя. Ум совсем не задает такого вопроса, потому что видит ловушку. Понятно ли вам теперь, что все осознание поверхностно? Это и есть то же самое осознание, которое видит дерево.

Посетитель: А разве есть какой-либо иной вид осознания? Разве существует какое-то другое измерение для осознания?

Кришнамурти: Опять-таки, будем осторожны, убедимся со всей ясностью, что мы задаем этот вопрос не под влиянием какого-то мотива. Если здесь есть некоторый мотив, мы снова оказываемся в ловушке обусловленного ответа. Когда наблюдатель полностью безмолвен, — а не принужден к безмолвию, — тогда, несомненно, проявляется некое другое качество осознания.

Посетитель: Какое же действие при каких бы то ни было обстоятельствах возможно без наблюдателя — какой вопрос или какое действие?

Кришнамурти: Еще раз — откуда вы задаете вопрос: с этого берега реки или с того берега? Если вы находитесь на другом берегу, вы не зададите такого вопроса; а если вы находитесь на этом берегу, ваше действие будет привязано к этому берегу, так что остается лишь осознание этого берега со всей его структурой, его природой, со всеми ловушками; и пытаться спастись от ловушки, значит попасть в другую ловушку. Какая во всем этом смертельная монотонность! Осознание показало нам природу ловушки, и поэтому в нем существует отрицание всех ловушек; так что сейчас ум пуст, в нем не содержится ни «я», ни ловушки. Этот ум обладает каким-то другим измерением осознания. Это осознание не осознает своего осознания.

Посетитель: Бог мой, это слишком уж трудно! Вы говорите такие вещи, которые кажутся правильными, звучат, как истина; но я все еще не могу туда добраться. Можете ли вы выразить все это по-иному? Можете ли вы вытолкнуть меня из моей ловушки?

Кришнамурти: Никто не в состоянии вытолкнуть вас из вашей ловушки — никакой гуру, никакой наркотик, никакая мантра, никто, в том числе и я. Никто, а в особенности я. Все, что вам нужно делать, — это осознавать от начала и до конца, не делаться невнимательным в середине осознания. Это новое качество осознания есть внимание, и в таком внимании нет границы, проведенной «я». Это внимание и есть высочайшая форма добродетели, поэтому оно являет собой любовь. Здесь высочайшее понимание; и внимания не может быть, если вы нечувствительны к структуре и природе этих ловушек, созданных человеком.

Глава II. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ КАКОЙ-НИБУДЬ БОГ?

Посетитель: Я хотел бы по-настоящему знать, существует ли какой-нибудь бог. Если нет, то жизнь не имеет смысла. Не зная бога, человек изобретал его в тысячах верований и образов. Разделение и страх, порожденные всеми этими верованиями, отделили человека от его собратьев-людей. Чтобы избавиться от страданий и зла, вызванных этим разделением, он создает еще новые верования, но попадает в пучину возрастающего смятения и горя. Не зная, мы верим. Могу ли познать Бога? Я задавал этот вопрос многим святым в Индии и здесь; и все они подчеркивали значение веры. «Верь, и тогда узнаешь; без веры ты никогда не сможешь узнать». А что думаете вы?

Кришнамурти: Необходима ли вера для того, чтобы найти? Учиться гораздо важнее, чем знать. Исследование веры есть конец веры. Когда ум свободен от веры, тогда он способен смотреть. Именно вера или неверие связывают; потому что неверие и вера — одно и то же; это противоположные стороны одной и той же монеты. Поэтому мы не можем целиком отбросить положительную или отрицательную веру; верующий и неверующий одинаковы. И когда вера действительно отброшена, тогда вопрос: «Существует ли какой-нибудь бог?» обладает совершенно иным смыслом. Слово «бог» со всей его традицией, с его интеллектуальными и эмоциональными значениями — все это не бог. Слово не есть реальность. Так вот, может ли ум быть свободным от слова?

Посетитель: Я не знаю, что это значит.

Кришнамурти: Слово есть традиция, надежда, желание найти абсолютное, попытка обрести конечное, движение, которое придает жизненность существованию. Таким образом, само слово становится конечным пределом; однако мы можем видеть, что слово — это не вещь. Ум есть слово, и слово есть мысль.

Посетитель: И вы просите меня полностью освободиться от слова? Как могу я это сделать? Слово есть прошлое, это память. Жена — это слово, и дом — это слово. В начале было слово. Слово есть также средство общения, опознавания. Ваше имя — не вы, но все же без вашего имени мне нельзя было бы спросить о вас. И вы спрашиваете меня, может ли ум быть свободным от слова, то есть, может ли ум быть свободным от собственной деятельности.

Кришнамурти: В случае дерева предмет находится у нас перед глазами, и слово относится к дереву по всеобщему соглашению. А вот для слова «бог» нет ничего, к чему оно относилось бы; поэтому каждый человек создает собственный образ того, на что нет никаких указаний. Теолог делает это одним способом, интеллигент — другим; верующий и неверующий — своими различными способами. Надежда порождает эту веру, а затем искание. Такая надежда есть последствие отчаяния, которое мы видим вокруг себя во всем мире. Из отчаяния рождается надежда; и это тоже две стороны одной и той же монеты. Когда нет никакой надежды, существует ад; страх ада придает нам жизненность надежды. Тогда начинается иллюзия. Таким образом, слово привело нас к иллюзии, а совсем не к богу.

Бог есть иллюзия, которой мы поклоняемся; и неверующий создает иллюзию другого божества, которому поклоняется он: это государство, или какая-нибудь утопия, или какая-нибудь книга, которая, как он думает, содержит всю истину. Поэтому я и спрашиваю вас, можете ли вы быть свободным от слова с его иллюзией.

Посетитель: Мне нужно медитировать об этом.

Кришнамурти: Если нет никакой иллюзии, что остается?

Посетитель: Только то, что есть.

Кришнамурти: Вот это «то, что есть» и является самым священным.

Посетитель: Если «то, что есть» является самым священным, тогда самым священным являются война, ненависть, беспорядок, страдание, скупость, грабеж. Тогда нам вообще не следует говорить о какой-нибудь перемене. Если «то, что есть» священно, тогда каждый убийца, грабитель и эксплуататор может сказать: «Не троньте меня, то, что я делаю, священно».

Кришнамурти: Сама простота этого утверждения — «То, что Есть, является наиболее священным» — ведет к большому непониманию потому, что мы не видим его истины. Если вы видите, что то, что есть, священно, вы не убиваете, вы не ведете войн, вы не надеетесь, не эксплуатируете. Совершая такие поступки, вы не можете провозглашать свою неприкосновенность, исходя из истины, которую сами нарушили. Белый человек, который заявляет черному мятежнику: «То, что есть, священно, так что не создавай помех, не устраивай поджогов» — ничего не увидел; ибо если бы он видел истину, негр был бы для него священным, и последнему не было бы необходимости устраивать поджоги. Поэтому если каждый из нас увидит истину, перемена должна произойти. Такое видение истины и есть перемена.

Посетитель: Я пришел сюда выяснить, есть ли Бог, а вы полностью меня смутили.

Кришнамурти: Вы пришли спросить, есть ли Бог. Мы сказали: слово ведет к иллюзии, которой мы поклоняемся, и ради этой иллюзии мы добровольно уничтожаем друг друга. Когда нет никакой иллюзии, тогда «то, что есть» является самым священным. Теперь давайте посмотрим на то, что действительно существует. В данный момент «то, что есть» может представлять собой страх или крайнее отчаяние, или мимолетную радость. Эти вещи непрерывно меняются. Существует также наблюдатель, который говорит: «Все эти вещи вокруг меня изменяются, а я остаюсь неизменным». Разве это факт, разве здесь, перед нами, то, что есть в действительности? Разве и он также не меняется, не прибавляет нечто к себе и не отнимает чего-то от себя, разве он не подвергается видоизменениям, не приспосабливается, не становится чем-то? Итак, наблюдатель и объект наблюдения постоянно изменяются. То, что есть — это изменение. Таков факт. Он и представляет собой «то, что есть».

Посетитель: Тогда подвержена ли перемене любовь? Если все представляет собой движение изменений, не является ли и любовь частью этого движения? Если же любовь подвластна изменению, тогда я могу сегодня любить одну женщину, а завтра спать с другой.

Кришнамурти: Разве это любовь? Или вы говорите, что любовь отличается от своего выражения? Или вы придаете выражению больше значения, чем самой любви — и потому создаете противоречие и конфликт? Может ли любовь когда-нибудь оказаться уловленной в колесо перемен? Если так, тогда она может быть и ненавистью; тогда любовь и есть ненависть. «То, что есть» бывает самым священным только тогда, когда нет иллюзии; тогда «то, что есть» — это бог или всякое иное имя, которое можно употребить. Поэтому бог — или как бы вы это ни называли, — существует тогда, когда вас нет. Когда вы существуете, его нет. Когда вас нет, есть любовь. Когда существуете вы, любви нет.

Глава III. СТРАХ

Посетитель: Я принимал различные наркотики, но сейчас свободен от них. Почему я так всего боюсь? По утрам я просыпаюсь, парализованный страхом; мне с трудом удается встать с кровати. Мне страшно выходить из дому, и я также боюсь оставаться дома. Внезапно, когда я веду автомобиль, меня охватывает этот страх, и я весь день нервничаю, обливаюсь потом, ощущаю тревогу, а к концу дня оказываюсь совершенно без сил. Иногда в компании немногих близких друзей или в доме родителей я утрачиваю свой страх, но это случается редко; тогда я чувствую себя счастливым, спокойным, совершенно спокойным. Сегодня, когда я ехал сюда в автомобиле, я чувствовал боязнь увидеть вас; но когда я подъехал к дому и зашагал к двери, я неожиданно утратил свой страх. И вот сейчас, сидя здесь, в этой приятной спокойной комнате, я чувствую себя столь счастливым, что не могу понять, чего я всегда опасаюсь, В эту минуту я не ощущаю страха, я могу улыбаться и от души сказать, что очень рад вас видеть. Но ведь я не в состоянии остаться у вас навсегда; и я знаю, что когда уйду отсюда, меня снова укутает облако страха. Вот с чем мне пришлось встретиться; я был у множества психиатров и психоаналитиков здесь и за границей; однако они только копаются в воспоминаниях моего детства — и мне это опротивело потому, что сам страх совсем не исчез.

Кришнамурти: Забудем воспоминания детства и весь этот вздор, перейдем к настоящему. Вот вы находитесь здесь; и вы говорите, что сейчас не чувствуете страха; в данный момент вы счастливы и едва можете представить тот страх, который ощущали. Почему же сейчас у вас нет страха? Является ли тому причиной эта спокойная чистая комната хороших пропорций, обставленная с большим вкусом, это чувство приветливой теплоты, которое вы испытываете? Потому ли вы теперь не боитесь?

Посетитель: Частично это так. Возможно, это связано с вами. Я слышал вашу беседу в Швейцарии, слышал вас и здесь, и я чувствую по отношению к вам особого рода дружбу. Но я не хочу находиться в зависимости от красивых домов, доброжелательной атмосферы и хороших друзей, чтобы не бояться. Когда я иду к родителям, я ощущаю то же самое чувство теплоты. Однако в их доме царит мертвящая атмосфера: все семьи ужасны с их мелочной, замкнутой деятельностью, с их ссорами, со всей вульгарной, громкой болтовней ни о чем, с их лицемерием. Меня тошнит от этого. Все же, когда я иду к ним, там существует известная теплота, и я действительно в течение некоторого времени ощущаю свободу от страха. Психиатры не могут сказать мне, чего я боюсь. Они называют мое состояние «блуждающим страхом». Это какая-то черная, бездонная, ужасающая пропасть. Я истратил на анализ много денег и времени, но в действительности он мне ничем не помог. Как же мне быть?

Кришнамурти: Не в том ли дело, что вы — чувствительный человек и нуждаетесь в каком-то убежище, в некоторой безопасности; будучи неспособны найти их, вы боитесь этого безобразного мира. Чувствительны ли вы?

Посетитель: Да, я думаю, что это так. Да, я чувствительный человек, хотя, пожалуй, не в том смысле, в каком вы употребляете это слово. Я не люблю шум, суету, вульгарный характер нынешнего современного существования; мне не нравится то, как вас сегодня отовсюду оглушают сексом, не нравится вся постановка дела, когда вам надо пробивать дорогу к какому-нибудь ничтожнейшему скверному месту. Действительно, все это меня пугает. Не то, чтобы я сам не мог бороться и завоевать себе положение, но такой образ действий вызывает во мне болезненный страх.

Кришнамурти: Чувствительные люди в большинстве своем нуждаются в спокойном убежище, в теплой дружеской атмосфере. Или они сами создают ее для себя, или находятся в зависимости от других людей, которые могут им дать ее — от семьи, от жены, от мужа, от друга. Есть ли у вас такой друг?

Посетитель: Нет. Я боюсь зависеть от такого друга, а потому боюсь его.

Кришнамурти: Итак, вот наш вопрос: чувствительность, которая требует некоторого убежища, и зависимость от других, дающая вам такое убежище. Налицо чувствительность и зависимость; обе они зачастую идут рука об руку. И так что ваша зависимость все более и более возрастает, пропорционально ей растет и страх. Это порочный круг. Производили ли вы исследование того, почему вы попадаете в зависимость? Мы зависим от почтальона, от физических удобств и тому подобного; это очень просто. В своем физическом благосостоянии мы зависим от людей и от вещей, они необходимы, чтобы мы могли жить; такое положение вполне естественно и нормально. Нам приходится зависеть от того, что можно назвать организационной стороной общества. Но мы также находимся в психологической зависимости, и подобная зависимость, хотя она и приносит нам успокоение, порождает страх. Почему же мы оказываемся в психологической зависимости?

Посетитель: Теперь вы говорите мне о зависимости, а я пришел сюда поговорить о страхе.

Кришнамурти: Рассмотрим оба явления, потому что они связаны друг с другом, как мы это увидим дальше. Вы не возражаете, если мы рассмотрим их оба? Итак, мы говорили о зависимости. Что такое зависимость? Не есть ли зависимость отрицание свободы? Отнимите у человека дом, мужа, жену, детей, имущество — и чем будет человек, если у него отнять все это? Внутри самого себя он неполон, пуст, потерян. И вот вследствие этой пустоты, которой он боится, он находится в зависимости от собственности, от людей и верований. Вы можете ни капли не сомневаться во всех вещах, от которых зависите, так что вам даже в голову не придет, что вы в состоянии когда-либо их лишиться, — лишиться любви своей семьи или жизненных удобств, — однако страх продолжает существовать. Поэтому нам необходимо установить со всей ясностью, что любая форма психологической зависимости неизбежно должна порождать страх, хотя вещи, от которых вы зависите, могут казаться почти неразрушимыми. Страх возникает из этой внутренней неполноты, внутренней нищеты и пустоты. Так видите ли вы теперь, что у нас имеется три вопроса: чувствительность, зависимость и страх? Эти три предмета взаимно связаны. Возьмите чувствительность: чем более вы чувствительны (если вы не понимаете, как остаться чувствительным без зависимости, как быть ранимым без агонии), тем более вы зависимы. Затем возьмите зависимость: чем более вы зависимы, тем сильнее ваше внутреннее отвращение и потребность быть свободным. Эта потребность в свободе поощряет страх, потому что она представляет собой реакцию, а не свободу от зависимости.

Посетитель: А вы находитесь в зависимости от чего-нибудь?

Кришнамурти: Конечно, физически я нахожусь в зависимости от пищи, одежды и жилья, но психологически, внутренне я ни от чего не завишу — ни от богов, ни от общественной морали, ни от какой-либо веры, ни от людей. Но вопрос в том, зависим ли я, к делу не относится. Итак, продолжим: страх — это осознание нашей внутренней пустоты, нашего одиночества, нашей нищеты, нашей неспособности чего-либо с этим сделать. Мы заняты только страхом, который порождает зависимость и в свою очередь возрастает в результате зависимости. Если мы понимаем страх, мы понимаем также и зависимость. Поэтому для понимания страха должна существовать чувствительность, чтобы можно было открыть его, понять, как он проявляется. Если человек вообще невосприимчив, он начинает сознавать свою собственную необычайную пустоту; это — бездонная пропасть, которую невозможно заполнить вульгарными развлечениями в виде наркотиков или церкви, общественными увеселениями. Ничто никогда ни в состоянии ее заполнить. Вы знаете это, и страх возрастает. Такое обстоятельство приводит вас к зависимости, которая делает вас все более и более нечувствительным. Осознавая это, вы боитесь. Поэтому теперь наш вопрос заключается в следующем: как можно человеку перейти за пределы этой пустоты, этого одиночества? — но тут вопрос не в том, как быть самодостаточным, не в том, как постоянно скрывать эту пустоту под камуфляжем.

Посетитель: Почему вы говорите, что вопрос не в том, как стать самодостаточным?

Кришнамурти: Потому что, если вы самодостаточны, вы более не обладаете чувствительностью, вы сделались самодовольным и черствым, безразличным и замкнутым. Быть независимым, выйти за пределы зависимости, не означает стать самодостаточным. Способен ли ум встретиться лицом к лицу с такой пустотой и жить с ней, не спасаясь бегством в каком-либо направлении?

Посетитель: Мысль о том, что мне придется жить с ней все время, сведет меня с ума!

Кришнамурти: Любое движение прочь от этой пустоты есть бегство. И такое бегство от чего-то, от «того, что есть», представляет собой страх. Страх — это бегство от чего-то. То, что есть — это не страх; это — бегство, которое есть страх; именно оно сводит вас с ума, а не пустота сама по себе. Так что же такое эта пустота, это одиночество? Как оно проявляется? Несомненно, благодаря сравнению и измерению, не правда ли? Я сравниваю себя со святым, с мастером, с великим музыкантом, с человеком, который знает, с человеком, который достиг. В этом сравнении я нахожу себя неполноценным, недостаточным; у меня нет таланта, я ничто, я ниже, я не «постиг»; а тот человек представляет собой нечто. Таким образом, благодаря измерению и сравнению образуется огромная трещина пустоты и ничтожества. Бегство от этой трещины есть страх. А страх не дает нам возможность понять бездонную пропасть; это невроз, который питается за счет самого себя. Опять-таки подобное измерение, сравнение представляет собой самую суть зависимости. И вот мы снова пришли к зависимости, мы замкнулись в порочном круге.