В мае побережье СОР было разделено на четыре участка противодесантной обороны. За два из них, примыкавших к флангам сухопутного фронта, отвечали по приказу вице-адмирала Октябрьского коменданты первого и четвертого секторов и персонально командарм Петров, за два остальных - комендант береговой обороны и командир ОВРа.
      Продолжала орабатываться и созданная в апреле система обороны всей территории севастопольского плацдарма от воздушных десантов. Проводились учебные тревоги с экстренной переброской резервных частей на машинах к участкам высадки, с вызовом огня. Обстановка подсказывала, что если враг предпримет воздушный десант, то скорее всего одновременно с наступлением с суши, и к этому следовало быть готовыми.
      В порядке излечения уроков из керченских событий, где противник сумел нанести внезапные удары по многим звеньям управления, было решено скрытно перенести на новые места командные и наблюдательные пункты частей и соединений. Менялись также огневые позиции артиллерии. По особому плану производилось рассредоточение армейских запасов, в первую очередь снарядов.
      Естественно, наши инженерные подразделения получали все новые и новых задания. И выполнялись они в такие сроки, которые в иных условиях, пожалуй, показались бы невероятными. Причем подгонять, поторапливать кого-либо не приходилось. После Керчи не требовалось объяснять, что до нового штурма мы располагаем только тем временем, которое займет у немцев перегруппировка их сил в Крыму. А она не могла продлиться слишком долго.
      Начальник инженерных войск Приморской армии подполковник Кузьма Иосифович Грабарчук имел свой штаб из пяти-шести человек. Но наши инженерные войска насчитывали всего три батальона, два из которых мы в декабре вынуждены были использовать в качестве стрелковых, а потом так и не смогли восполнить их боевые потери.
      Правда, в непосредственном подчинении у заместителя командующего СОР по инженерной обороне военинженера 1 ранга В. Г. Парамонова (генерал-майора А. Ф. Хренова, занимавшего эту должность раньше, в марте перевели в Керчь) людей со специальной подготовкой было больше.
      Не буду перечислять все, чем укрепили Севастопольскую оборону армейские и флотские инженерные, саперные, строительные батальоны хотя бы только в течение апреля - мая. Скажу еще лишь об одном - как они обеспечили базирование боевой авиации и тогда, когда по обычным понятиям это, казалось бы, исключалось.
      Читатель уже знает, что представляли собою оставшиеся на территории СОР аэродромы у мыса Херсонес и на Куликовом поле - маленькие посадочные площадки, служившие раньше для приема самолетов связи. Местность позволила несколько расширить их. Но как защитить самолеты на земле от неприятельской дальнобойной артиллерии?
      Обычные деревоземляные капониры могли выручать только до поры до времени. Однако их сумели усовершенствовать, сделать более прочными. А затем появились укрытия для самолетов из сборного железобетона, идею которых Аркадий Федорович Хренов, помню, вынашивал еще в Одессе.
      Их я впервые увидел на новом, третьем аэродроме осажденного Севастополя, оборудованном в Юхариной балке к югу от города. Строительство его, стоившее громадных усилий (в работах участвовало и гражданское население), во второй половине мая заканчивалось.
      Конечно, взлетать и садиться тут, как и на двух других аэродромах, надо было под вражеским огнем. Но что касается прочности сооруженных укрытий, то машины в них оставались невредимыми, даже если в трех-четырех метрах разрывалась крупная бомба.
      Особое место в подготовке к новым боям занимали заботы о том, как лучше использовать артиллерию.
      Как уже говорилось, со времени отражения декабрьского штурма ее у нас прибавилось. Пока разведчики не добыли точных данных, сколько и каких артиллерийских частей подтянет к Севастополю противник, мы даже рассчитывали (это нашло отражение и в директиве на оборону от 24 мая), что при несомненном и абсолютном превосходстве немцев в танках и авиации некоторый перевес в количестве орудий окажется у нас.
      Расчет этот не оправдался. Но в чем мы не ошибались, так это в том, что на нашей стороне преимущество в организации огня, в способности массировать его на нужных участках. Были бы только снаряды! Хотя ни в одном из секторов не приходилось в среднем на километр фронта больше тринадцати-четырнадцати стволов (не считая тяжелых минометов), мы могли быстро сосредоточивать огонь до трехсот орудий - почти всей армейской, береговой и дивизионной артиллерии там, где он понадобится.
      Широкий маневр огнем обеспечивала та централизованная система управления всеми видами артиллерии, которая была создана в Севастополе с самого начала обороны и непрестанно совершенствовалась. Поистине трудно переоценить то, что сделали для этого командующий артиллерией армии (так стала называться его должность) генерал-майор Н. К. Рыжи, начштаба артиллерии Н. А. Васильев, ставший полковником, командиры флотской береговой обороны во главе с генерал-майором П. А. Моргуновым, начарты секторов и дивизий Д. И. Пискунов, Ф. Ф. Гроссман, И. М. Рупасов, В. И. Мукинин и другие наши товарищи.
      Той весной сослуживцы по полевому управлению армии поздравили Николая Кирьяковича Рыжи с вступлением в ряды Коммунистической партии. Наш командующий артиллерией, служивший в Красной Армии с 1918 года, был одним из тех, кого называли беспартийными большевиками. Перед самыми суровыми для севастопольцев боевыми испытаниями генерал Рыжи, как и многие защитники города, стал коммунистом.
      Командарм не разрешал отвлекать начсостав боевых частей ни на какие сборы. Но генерал Рыжи и без этого наладил планомерную, очень целеустремленную учебу командиров-артиллеристов, уделяя особое внимание новым артполкам. Упор делался на освоение накопленного опыта, на отшлифовку взаимодействия с другими артиллерийскими частями, с поддерживаемой пехотой.
      Единая карта-схема - ею пользовались все артиллерийские начальники на севастопольском плацдарме - пополнялась новыми целями, увеличивалось число подготовленных участков огня. Авиация начала обеспечивать артиллеристов аэрофотосъемкой. Выдвигаемые к Севастополю неприятельские батареи засекал техническими средствами наш разведывательный артдивизион (теперь им командовал капитан Гусев: майор Савченко погиб в декабрьских боях). Иногда удавалось забрасывать артиллерийских разведчиков за линию фронта. На правом фланге с этим хорошо справлялись пограничники Рубцова, знавшие скрытые проходы в балаклавских горах.
      Из опыта декабря следовало, что вся артиллерия, вплоть до тяжелой, должна быть готова вести огонь и прямой наводкой. Прежде всего - по танкам. В мае мы получили большую партию противотанковых ружей, всего имели их уже около пятисот, а бронебойщиков обучили заранее. Но артиллерия могла поражать танки с большего расстояния. И огневые позиции всех батарей оборудовались так, чтобы обеспечивались либо переход на прямую наводку прямо о них, либо быстрое выдвижение орудий на подготовленные открытые места.
      Тот же опыт прошлого штурма, когда иной раз даже армейская артиллерия оказывалась без пехотного прикрытия впереди, показал, сколь необходимо усилить защиту самих батарей. Для этого выделяли специальные группы бойцов с петеэрами и запасом противотанковых гранат, подступы к тяжелым батареям прикрывали дотами. Каждая огневая позиция становилась укрепленным опорным пунктом в глубине обороны.
      События последующих недель подтвердили, что заботы обо всем этом были не лишними.
      Рыжи и Васильев проявили много предусмотрительности, в том числе в расстановке огневых средств с очень продуманным учетом характера местности. Однако не в их власти, как и не в нашей с командармом, было накопить в Севастополе такой запас снарядов, который позволял бы использовать всю мощь артиллерии достаточно долго.
      После падения Керчи наши заявки на боепитание как будто стали для фронта первоочередными. В мае мы получили почти втрое больше снарядов, чем в апреле (свыше 3600 тонн). Но этого было недостаточно, чтобы оборона Севастополя не зависела от регулярности дальнейшего подвоза, который становился все более затрудненным. А кроме боеприпасов требовалось ведь перевозить с Кавказа и продовольствие, и горючее.
      С середины мая начали совершать регулярные грузовые рейсы из Новороссийска и Туапсе подводные лодки. Сама эта мера говорила о том, какое положение создалось на морских путях, связывавших нас с кавказскими портами. Передо мною рапортичка о грузах, доставленных двумя первыми лодками,- 114 тонн... Можно ли сомневаться, что подводники втиснули в отсеки своих кораблей максимум возможного - ведь груз предназначался Севастополю! Но сколько же надо было сделать таких рейсов вместо одного рейса обычного транспортного судна!
      Перед третьим штурмом, когда расход боеприпасов должен был резко возрасти, с обеспеченностью ими нашей артиллерии дело обстояло так: крупный калибр два-два с половиной боекомплекта, средний - три-четыре, малокалиберные системы - до шести. Тяжелые минометы - меньше одного. Это данные по Приморской армии как таковой. Снарядов для орудий береговой обороны разного калибра на севастопольских складах имелось от одного боекомплекта до трех с половиной.
      Значение этих цифр было бы, понятно, иным, не относись они к оторванному от остального фронта, полуотрезанному от баз снабжения пятачку, куда очередная партия снарядов могла дойти, а могла и не дойти в ожидаемый срок. С учетом этого боезапас для зениток приходилось, например, экономить так, что в мае был уже отдан приказ по одиночным самолетам огня не открывать.
      Еще в Одессе у нас существовало правило - не пренебрегать нештатными боевыми средствами, которые можно изготовлять на мосте.
      Такого рода оружие находило применение и на севастопольских рубежах. Над производством огнеметов (ими было оборудовано и несколько танков), налаженным на небольшом заводе "Молот", шефствовала химслужба армии. Ее возглавлял полковник В. С. Ветров. Непосредственно же конструированием огнеметов увлеченно занимался его помощник военный инженер Анатолий Ильич Лещенко, создававший их из "подручных средств" еще в Одессе.
      Попутно несколько слов о дальнейшей судьбе этого неутомимого изобретателя. Лещенко участвовал в боях за Севастополь до последнего дня и оказался в числе тех, кого не удалось эвакуировать при оставлении города. Несмотря на тяжелое ранение, он, однако, избежал фашистского плена и, выхоженный советскими врачами, сумел перебраться на родную Одесщину, где нашел путь к партизанам, а впоследствии командовал одним из отрядов. С инженер-майором запаса Лещенко мне довелось вновь встретиться в Севастополе, когда отмечалось 25-летие обороны.
      Тогда, в сорок втором, не без его участия была создана также зажигательная дымовая мина, об испытании которой я слышал от Ивана Ефимовича Петрова еще в госпитале.
      В специальном приказе командарм отметил пригодность самодельной новинки, в частности, для ослепления огневых точек и наблюдательных пунктов противника.
      К маю таких мин было заготовлено до десяти тысяч штук. Их потом наиболее широко использовали, прикрывая свои контратаки, морские пехотинцы бригады полковника П. Ф. Горпищенко.
      Чапаевцы же - это была инициатива дивизионного инженера М. П. Бочарова, поддержанная генералом Трофимом Калиновичем Коломийцем, - расставили перед своим передним краем в зарослях Мекензиевых гор и кое-где в глубине обороны десятки потайных фугасов-камнеметов. Устройство их нехитрое: копалась яма глубиной метра полтора, на дно закладывалась взрывчатка, покрывалась слоем досок или бревен, а на них - крупные камни. Снаружи фугас замаскировывали. Взрыв, при котором камни раскидывало на десятки метров, производился с командного пункта замыканием выведенных туда проводов.
      Мы не преувеличивали значение этих подсобных боевых средств. Однако те, кто с энтузиазмом их создавал, трудились не напрасно. Впереди были такие бои, когда пригодилось (особенно при недостатке снарядов) буквально все, что могло затруднить действия врага, увеличить его потери, ослабить на каком-то участке его натиск.
      На передовой радовались всякому дополнительному оружию, пусть и самодельному. При петеэрах, при неплохом снабжении частей противотанковыми гранатами не сходили с вооружения и бутылки, которые усердно собирали в городе севастопольские ребята, а армейская химслужба заправляла горючей смесью.
      Скольким бойцам помогли они в начале войны, когда маловато было других средств против танков, обрести уверенность в том, что не так уж страшны грохочущие гусеничные махины с черными немецкими крестами! И теперь бывалые солдаты берегли зажигательные бутылки для трудного часа, зная, какую представляют они силу в твердой и сноровистой руке.
      Вносить существенные поправки в расстановку войск по фронту обороны нам не потребовалось. Мартовская перегруппировка, хотя тогда мы считали новый штурм Севастополя только возможным, но отнюдь не неизбежным, была рассчитана именно на его отражение.
      Не произошло с тех пор и особо больших изменений в общей численности сил СОР. Прибывали очередные маршевые батальоны (кстати, отправкой подкреплений нам занимался теперь генерал-майор В. Ф. Воробьев, назначенный помощником командующего Северо-Кавказским фронтом по формированию и укомплектованию). Кроме них мы получили одну свежую стрелковую часть - 9-ю бригаду морской пехоты полковника Н. В. Благовещенского.
      Переброска ее из Поти на крейсере "Ворошилов" и эсминцах явилась довольно сложной операцией. Бомбардировщики и торпедоносцы противника многократно атаковывали отряд кораблей. Последняя торпеда, выпущенная по ним уже на входном севастопольском фарватере, выскочила на берег не очень далеко от нашего КП. Но бригада прибыла без потерь, не пострадали и корабли.
      Новую бригаду, насчитывавшую три тысячи бойцов и имевшую собственную артиллерию, хотелось бы использовать для уплотнения боевых порядков на одном из главных направлений ожидаемого штурма. Однако командующий СОР принял решение поставить ее на оборону береговой линии: моряки все больше опасались десанта. На сухопутные рубежи бригада Благовещенского была выдвинута значительно позже.
      В стрелковых частях Приморской армии - в семи дивизиях и бригаде Потапова - числилось к исходу мая около 51 тысячи бойцов и командиров. В трех бригадах и двух полках морской пехоты - еще 15 тысяч.
      А вместе с личным составом артиллерии - полевой, береговой и зенитной, вместе с немногочисленными летчиками и танкистами, с частями боевого обеспечения и тылами - армейскими и флотскими, а также органами управления Севастопольский оборонительный район имел в то время 106 тысяч человек. Сюда было включено все, вплоть до персонала госпиталей и батальона выздоравливающих. О пополнении, прибывавшем в ходе июньских боев, я скажу позже.
      В штабе СОР поговаривали, что у нас должно прибавиться танков. Пока их было 38 - старых типов (Т-34 - только один) и большей частью сильно изношенных, много раз чинившихся. Вице-адмирал Октябрьский ставил вопрос о выделении для Севастополя нескольких десятков новых танков, в том числе тяжелых КВ. Моряки планировали перевезти их с Кавказа на борту линкора способ в тех условиях, пожалуй, наиболее надежный.
      Однако то, что произошло на Керченском полуострове осложнило положение не только у нас. Во второй половине мая развернулись тяжелые оборонительные бои и на Южном, и на Юго-Западном фронтах. Танки, получить которые рассчитывал командующий СОР, по-видимому, оказались нужнее где-то еще. Как затем выяснилось, обстановка заставила направить в другое место, за пределы Северо-Кавказского фронта, и обещанные нам пулеметные батальоны. Сильно урезана была заявка СОР на пополнение самолетами-истребителями.
      Мы понимали: трудно на всем юге, да и не только на юге, и надо обходиться тем, что есть и что могут нам добавить.
      Стрелковых батальонов в конце мая насчитывалось 70. В штабе армии продолжали считать войска по батальонам, потому что число их в разных дивизиях и бригадах оставалось неодинаковым.
      Частичное доукомплектование прибывавшими маршевиками сочеталось с усилением боевого контингента соединений за счет собственных тылов. Оттуда брали прежде всего коммунистов и комсомольцев. Привожу имеющуюся под рукой справку: в 386-й дивизии переведено из обеспечивающих подразделений в стрелковые 97 коммунистов и 144 члена ВКЛСМ, в 345-й - 18 коммунистов и 140 комсомольцев... Лучшими сержантами восполнялся некомплект среднего командного и политсостава. Только в двух полках 388-й дивизии 53 сержанта были произведены в младшие лейтенанты и политруки.
      Штаб и политотдел армии много занимались каждой дивизией и бригадой, проверяя ее подготовленность к большим боям. В некоторых соединениях прошли выездные заседания Военного совета; на месте решалось, что еще надо сделать для укрепления обороны на данном участке.
      При принятии решений учитывались предложения направленцев нашего оперативного отдела. Генерал Петров особенно ценил мнение майора Ивана Павловича Безгинова. Наблюдательный и вдумчивый, он вырос в опытнейшего штабного командира с широким кругозором, способного многое предвидеть.
      Само собой разумеется, оборона Севастополя и впредь мыслилась только как жесткая оборона. Теперь, если можно так сказать, еще более жесткая, ибо никаких резервов для маневра не оставалось. Недаром мы стали считать наш передовой рубеж главным. И оценка состояния любой части В конечном счете сводилась к тому, чтобы ответить на вопрос: выстоит ли она под напором врага?
      Стойкость большинства частей была уже многократно ими доказана. Но как покажут себя теперь 388-я дивизия (как обстояло с ней дело в декабре, читатель, очевидно, помнит) и не участвовавшая еще в серьезных боях 386-я, укомплектованная в основном запасниками старших возрастов? Мы надеялись, однако (и не напрасно), что настойчивая работа по укреплению боеспособности этих соединений принесет свои плоды.
      Велика была роль активного шефства общественности республик Закавказья над обеими сформированными там дивизиями. Их навещали делегации, в составе которых были видные партийные и советские работники, уважаемые в родных местах бойцов люди. Наладилась доставка газет, литературы на национальных языках. А в подразделениях тем временем успешно изучался русский, и это сближало солдат, раньше им не владевших, с соседями по фронту, с жителями города, помогало почувствовать себя севастопольцами.
      В 388-ю стрелковую дивизию еще раз был назначен новый командир полковник Н. А. Шварев, до того - заместитель командира 79-й бригады.
      Читатель, наверное, заметил, что, говоря о соединениях армии, я реже стал упоминать секторы, в которые они входят. Деление на четыре сектора, сыгравшее весьма важную роль в первоначальной организации обороны, продолжало существовать. Однако секторы, оставаясь понятием территориальным, постепенно утратили прежнее значение в системе боевого управления (кроме тех случаев, когда в составе сектора - например, третьего - еще сохранялись отдельные полки). Фронт по сравнению с ноябрем - декабрем сократился, левое его крыло, раньше далекое, приблизилось к армейскому КП. В таких условиях управление одной дивизией через штаб другой, командир которой являлся в данном секторе старшим, уже себя не оправдывало.
      Эти пояснения необходимы главным образом для дальнейшего. Но и при подготовке к июньским боям (хотя институт комендантов секторов, повторяю, не упразднялся) командование армии фактически руководило всеми соединениями непосредственно, напрямую.
      До любой дивизии было, как говорится, рукой подать: штаб Капитохина размещался теперь в районе Братского кладбища, штаб Коломийца - у Инкермана, Скутельника- на хуторе Дергачи под Сапун-горою...
      И почти отовсюду на нашем сухопутном фронте, во всяком случае с каждой высотки на оборонительных рубежах, виднелось море. Наверное, поэтому так часто можно было услышать на позициях песню, которая пелась на мотив старинной матросской и так же начиналась, а затем шли новые, не знаю уж кем сложенные слова:
      Раскинулось море широко
      У крымских родных берегов,
      Стоит Севастополь могучий,
      К жестокому бою готов...
      Наша армия, называвшаяся с самого своего основания Приморской и всегда взаимодействовавшая с флотом, особенно крепко породнилась с ним под Севастополем. Красноармейская масса восприняла и характерные для черноморских моряков особое отношение, особые чувства к этому городу - и любовь, и гордость, и беззаветную веру в него.
      В бригады морской пехоты, в их штабы ушло немало армейских командиров. А в наших старых дивизиях - тех, что пробивались сюда через Крымские горы, продолжали служить краснофлотцы из первого севастопольского пополнения.
      Переобмундированные уже в защитную армейскую форму, эти бойцы хранили, однако, в вещевых мешках матросские бескозырки, тельняшки. Хранили не просто так, а для решительного часа, который, как все понимали, близится.
      Вернувшись одна?кды из Чапаевской дивизии, командарм Петров сказал:
      - Трофим Калинович Коломиец считает, что переодетым морякам следует позволить носить тельняшки. Я разрешил. Когда дойдет до контратак, многие, конечно, наденут и бескозырки. Раз это поднимает у них дух - пусть!
      Традиционные, символические предметы флотского обмундирования действительно воодушевляли моряков в бою. Матросы верили, что сам вид их формы способен устрашать врагов. Получить сине-белую полосатую тельняшку, как выяснилось, стремились и некоторые бойцы, никогда на флоте не служившие. А одна из фотографий, включенных в эту книгу, свидетельствует: в тельняшке, должно быть кем-то подаренной, сражалась героиня Приморской армии Нина Онилова...
      Кто мог возражать против такого "оморячивания", когда за спиной Севастополь, город морской славы!
      С середины мая - об этом было специальное решение Военного совета - в дивизиях и бригадах проводились делегатские собрания личного состава, на которые каждый взвод присылал по два-три бойца. С докладом выступал командарм или член Военного совета. Мне довелось побывать только на некоторых из этих собраний, но запомнились они навсегда.
      В защищенную скалами расщелину или заросший кустарником овраг выносится развернутое знамя. Перед делегатами подразделений - командование дивизии и полков, Военный совет армии. Генерал Петров немногословно и с предельной прямотой излагает складывающуюся обстановку.
      Все говорится начистоту. И что гитлеровцы, готовящие генеральное наступление на Севастополь, подтягивают новые части, обеспечивая себе большой численный перевес. И что снять, вывезти отсюда пашу армию, если бы даже поступил такой приказ, практически невозможно: Севастополь не Одесса, и у флота не хватит перевозочных средств. А главное - стало еще важнее, еще необходимее сковать и перемолоть неприятельские войска, сосредоточенные сейчас в Крыму, не пустить их на Дон, на Кубань. И потому задача приморцев, севастопольцев-стоять насмерть, истреблять фашистов здесь, на этих вот рубежах...
      Не скрывая силы противника, командующий говорил о силе нашей, о своей уверенности в стойкости и мужестве бойцов, о их воинском умении. Иван Ефимович рассказывал - это ведь знали не все, - чем отличились за войну, какой прошли путь командиры данного соединения вплоть до батальонных, а иногда и до ротных: тех, кто однажды ему запомнился, Петров уже не забывал.
      Заканчивал командарм тем, что просил присутствующих откровенно, по-солдатски, сказать, как подготовились в подразделениях встретить врага, как настроены люди, какие остались недоделки в оборудовании позиций, в чем есть нужда и чем еще можно укрепить оборону.
      И делегаты, откликаясь на этот призыв, выступали так горячо, взволнованно, что и привычные, казалось бы, слова обретали зажигающую силу. Помню, как обнимали товарищи сержанта, который, чувствовалось - от всего сердца, выкрикнул:
      - Неужели ж русский, советский человек испугается немца, фашиста?! Нет, такому позору не бывать! Ручаюсь Военному совету: пока мы живы, наш взвод свою позицию не сдаст!
      Многие высказывали конкретные деловые предложения: что следовало бы улучшить, переставить, сделать понадежнее. По предложениям бесспорным тут же принимались решения, отдавались приказания.
      Потом участники дивизионных и бригадных собраний отчитывались у себя во взводах, батареях, передавая всем бойцам то, что услышали от командарма и других старших начальников. Генерал Петров заботился, чтобы в каждом подразделении кто-то рассказал о боевых заслугах командира дивизии, полка, своего батальона, чтобы красноармейцы из пополнения обязательно знали, как сражались и за что имеют награды ветераны.
      Делегатские собрания и работа, проведенная в частях в связи с ними, морально подготавливали армию к тяжелым боям, заряжали той бесповоротной решимостью выполнить свой долг до конца, которая всегда лежит в основе массового героизма, массового подвига.
      С переводом войск на повышенную боевую готовность изменялись распорядок, ритм их жизни. Происходил и заметный внутренний перелом в самих людях, сознававших, что "спокойный" период обороны остается позади. Все подтягивались, становились собраннее, строже.
      И на любое смелое дело, на любой боевой пост, где больше опасности и выше ответственность, находилось сколько угодно добровольцев (их все чаще называли охотниками - по-старинному, как в первую Севастопольскую оборону, книги о которой ходили по рукам). Добровольцами были укомплектованы подразделения бронебойщиков, группы истребителей танков, выдвигавшиеся за передний край с гранатами и бутылками с зажигательной жидкостью. Из добровольцев же формировались - по мере того как поступало с Большой земли оружие-новые пулеметные расчеты, взводы и роты автоматчиков.
      Вспоминая те майские дни, я вновь ощущаю их атмосферу - какой-то особый, охватывавший всех подъем духа. Он чувствовался и на совместном заседании Военных советов Черноморского флота и Приморской армии, где принимались важнейшие решения, и при любой встрече с командирами или представителями штабов, во всей нашей работе.
      Подготовка к отражению штурма заканчивалась. В числе последних мероприятий, осуществленных по плану штарма, было рассредоточение двух легких армейских артполков-тех, что прибыли весной: их батареи придали стрелковым частям на наиболее танкоопасных направлениях. Свои танки мы расставили поротно в засадах - для ликвидации неприятельских клиньев, для поддержки контратак.
      Каждый день использовался для инженерного укрепления рубежей. Углублялись окопы и ходы сообщения, монтировались из сборных деталей новые доты, добавлялись к прежним заграждениям еще десятки ежей, только что сваренных в железнодорожных мастерских из кусков рельсов, еще сотни противотанковых в противопехотных мин, только вчера изготовленных в штольнях спецкомбината...
      * * *
      Эта глава была бы незавершенной, если не сказать хоть немного о наших армейских тыловиках. Готовность фронта обороны к новым боям очень зависела и от них.
      Собирая материалы для книги, я нашел в архиве боевую характеристику на начальника тыла Приморской армии интенданта 1 ранга А. П. Ермилова, написанную генералом Петровым. Аттестации, которые давал Иван Ефимович подчиненным, отличались нестандартностью, выразительной конкретностью, идущими от глубокого знания людей. "Умеет дать размах в работе, - писал командарм о начальнике тыла. - В каждом деле цепко хватается за всякую возможность улучшить снабжение состоящих на его попечении войск".
      За этими словами так и встает сам Алексей Петрович Ермилов. Человек спортивного склада, выглядевший моложе своих сорока лет, подвижный и неиссякаемо энергичный, он работал в самой трудной обстановке с каким-то веселым задором.
      В Севастополе система хозяйственных служб еще в большей степени, чем при обороне Одессы, отступала от обычной структуры армейского тыла: сами размеры плацдарма исключали необходимость в ряде промежуточных звеньев. И размах в работе, который отмечал у Ермилова командарм, начинался именно с умения строить ее не по шаблону, применяться к сложившимся специфическим условиям.
      Все у тыловиков подчинялось тому, чтобы без лишних перегрузок подавать войскам все необходимое прямо на позиции, подвозить снаряды к каждому орудию. Перевозки производились почти всегда ночью. Автобатальон подвоза был разбит на колонны, которые обслуживали каждая свое, хорошо знакомое направление. Прикрепленные к дивизиям и бригадам командиры из управления тыла использовались при этом как своего рода диспетчеры.
      Ночью же разгружали прибывавшие с Большой земли суда. И каждый транспорт встречали на причалах вместе о рабочей ротой Ермилов и его помощники. Если начиналась бомбежка или артиллерийский обстрел, что бывало нередко, они руководили разгрузкой - прерывать ее было нельзя,- как боем.
      Однажды от прямого попадания авиабомбы затонул у причала не очень крупный транспорт, доставивший продовольствие, к выгрузке которого только что приступили. Глубина там была метров десять. Не желая мириться с потерей ценнейшего груза, начальник тыла приказал немедленно найти в хозяйственных подразделениях хороших ныряльщиков. А первым нырнул сам, нашел и подцепил крюком на пеньковом тросе ящик с грузом. Все находившиеся в трюмах продукты были подняты и переработаны. По этому факту можно судить, какой оборот принимала иной раз работа наших хозяйственников.
      Вспоминая предприимчивого Ермилова, я мысленно вижу рядом его заместителя интенданта армии Амаяка Бейбудовича Меграбяна - статного, с красивым смуглым лицом и знаками различия общевойскового полковника.
      Меграбян окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, командовал в финскую кампанию полком, Отечественную войну встретил в штабе корпуса. На интендантскую должность его прислали к нам еще в Одессе, после ранения на Западном фронте.
      Вот уж кто знал нужды частей не по заявкам! Меграбян просто не мыслил своей работы без того, чтобы самому не видеть положение в каждом полку. Бывало и так, что, попав в горячее место, армейский интендант вновь превращался в строевика. Как-то во время боев в полосе Чапаевской дивизии он поехал туда по своим снабженческим делам, а потом из штадива доложили: заместитель начальника тыла несколько часов командовал батальоном, где выбыл из строя комбат, организовал контратаку.