Задачу выполнял уже не раз за эти дни отличившийся 514-й полк И. Ф. Устинова при поддержке 161-го. В контратаку бойцов повел комиссар полка О. А. Караев. Незадолго до полуночи в штарм поступило донесение о том, что Камары снова в наших руках.
      На этом, собственно, и закончилось отражение ноябрьского наступления на Севастополь - первого штурма, как теперь обычно говорят. Враг вынужден был перейти к обороне, его расчеты на быстрое овладение Севастополем сорвались еще раз.
      После десяти дней боев линия фронта на правом фланге, у Балаклавы, местами отодвинулась в глубь плацдарма на три-четыре километра от прежнего передового рубежа. Конечный итог борьбы за балаклавские высоты был, таким образом, не в нашу пользу. Позиции первого сектора ухудшились (что, впрочем, не помешало прочно удерживать их в таком виде долгие месяцы).
      Очень важно было, что в наших руках остались Кадыковка, Камары, Чоргунь. Это много значило для дальнейшей устойчивости всей правой половины Севастопольского обвода.
      Что касается направления вспомогательного удара, то там противнику удалось продвинуться на отдельных участках на один-полтора километра. Бои здесь были упорными, в них отлично показали себя чапаевцы. Именно их стойкость сорвала неприятельский замысел-рассечь наш фронт глубоким клином.
      17 ноября, когда было очень напряженно в южных секторах, гитлеровцы предприняли атаку еще и с севера - на участке бригады Вильшанского. В атаке участвовало до трех с половиной десятков танков и броневиков и до двух батальонов пехоты. Тут все решил мощный заградительный огонь богдановцев, береговой батареи Матушенко и других артиллерийских частей. Больше десятка броневиков и танков было подбито, следовавшая за ними пехота рассеяна. До нашего переднего края фашисты не дошли.
      * * *
      В сопоставлении с тем, что ждало севастопольцев впереди, ноябрьские бои под Балаклавой и у Ялтинского шоссе могут показаться не столь уж значительными. Предвижу, что иной читатель, знакомый с масштабами операций на других фронтах, отнесет, скажем, отражение атак с участием 35-40 танков к фактам, совершенна заурядным.
      Но судить о севастопольских боях - и ноябрьских, и последующих - только по количеству введенной в действие техники нельзя. Кстати сказать, на подступах к Севастополю немного таких мест, где и 40 танков можно развернуть одновременно. В итогах же ноября примечательно уже то, что сперва вражескую ударную силу, прокатившуюся по всему Крыму и взявшую разгон для захвата с ходу последнего на полуострове города, сумели задержать спешно сформированные краснофлотские батальоны. А затем, когда эти батальоны только-только успели влиться в поредевшие, ослабленные тяжелыми потерями части приморцев и когда лишь создавалась система обороны, потерпело крах решительное наступление немцев, по обычным понятиям неплохо подготовленное, в успехе которого противник не сомневался.
      11-я армия Манштейна, одна из сильнейших у Гитлера на всем восточном фронте, застряла в Крыму теперь уже надолго. Имея в тылу советский Севастополь, гитлеровское командование не могло двинуть ее через Керченский пролив на Тамань, не могло и подкрепить ею свои войска, наступавшие на Ростов.
      Вот тогда гитлеровцы и начали писать о том, что Севастополь первоклассная, неприступная крепость, стали именовать все его береговые батареи не иначе как фортами, придумывая им "страшные" названия - "Максим Горький", "Чека", "ГПУ"... Надо же было как-то объяснить, почему два армейских корпуса, усиленные танками и значительной группировкой артиллерии, поддерживаемые авиацией, остановились перед городом, который на самом деле никаких укреплений крепостного типа со стороны суши не имел, а тылом было море.
      Если в огне боев главная база Черноморского флота превращалась в неприступную сухопутную крепость, такой ее делали не форты, а ставшие на защиту Севастополя, полные решимости его отстоять советские люди.
      Пусть неоднородными были наши доукомплектованные части по уровню полевой выучки и по внешнему виду: большинство моряков пришло в окопы во флотской форме, а некоторые ополченцы в полугражданской одежде - на складах не хватало шинелей, - зато их сплачивало несокрушимое единство воли и духа. Из бывалых, испытанных войной солдат, из матросов с горящими отвагой сердцами, из местных жителей, готовых грудью заслонить родной город, складывался великолепный боевой коллектив, где все по праву считали себя севастопольцами - и те, кто здесь вырос или служил, и те, кто, может быть, не имел случая даже посмотреть знаменитый город, но гордился уже тем, что его защищает.
      Душой этого коллектива, силой, цементирующей каждое его звено, были коммунисты. После тяжелых боев на севере Крыма и горного марша наши партийные ряды поредели: на коммунистов, нигде себя не щадивших, пришлась, как всегда, очень значительная доля потерь. Как только войска вышли на севастопольские рубежи, одной из главных забот поарма (его работники во главе с полковым комиссаром Л. П. Бочаровым почти все время находились в частях) стало восстановление ротных парторганизаций, число которых за неполный месяц сократилось почти вдвое.
      Все мы радовались, что в пополнении - и флотском, и городском - имелась высокая партийная прослойка. В дни боев усилился приток заявлений о приеме в партию. Ко второй половине ноября в Приморской армии стало почти столько же членов и кандидатов партии (а парторганизаций даже больше), сколько было при эвакуации из Одессы. Коммунисты прежде всего и обеспечили своим примером в бою, своей неустанной работой с людьми столь быстрое укрепление фронта обороны.
      Стойкость пехоты и хорошо организованный артиллерийский огонь - так, помню, охарактеризовал командарм Петров основные слагаемые боевого успеха, достигнутого при отражении ноябрьского наступления противника.
      Ноябрьские бои показали, как необходимо было все то, что успели сделать начарт армии и его штаб для создания системы централизованного управления наличными огневыми средствами, как важно развивать и совершенствовать эту систему.
      И на правом фланге, и в долине Кара-Коба исход боя не раз определяла своевременная поддержка войск первого сектора артиллерией второго и наоборот. При надобности вызывался огонь и более отдаленных батарей. Причем во всех случаях вызов его через штаб артиллерии происходил очень быстро. На каждой батарее имелись готовые данные для открытия огня по всем досягаемым для нее участкам фронта - целый каталог НЗО, включавший иногда свыше двух десятков "адресов".
      В дальнейшем сосредоточение огня на нужном участке стало еще более быстрым. Штаб артиллерии получил собственную круговую систему связи, соединявшую его не только с начартами секторов и артполками, но и с дивизионами. Огневые позиции всех батарей, способных достать противника перед фронтом других секторов, были приспособлены для поворота орудий на 45-90 градусов (необходимый для передвижки тяжелых орудий трактор-тягач постоянно находился в укрытии у огневой позиции).
      Десятидневные бои в середине ноября позволили еще раз по достоинству оценить огневую силу севастопольских береговых батарей. В специальном приказе начарта армии особо отмечались успешные боевые действия батарей М. В. Матушенко, М. С. Драпушко, Г. А. Александера, А. Я. Лещенко.
      Не могу не сказать о батарее No 19 капитана Драпушко, ближайшей к линии фронта.
      Она была не из новых. Еще с первой мировой войны она стояла над обрывом морского берега, охраняя вход в Балаклавскую бухту. Когда ее здесь ставили, не опасались ударов с воздуха, а что на высотах за бухтой окажется противник, никто не ожидал. Бетонные котлованы с капитально укрепленными 152-миллиметровыми орудиями не имели сверху никакой защиты. И с захваченных немцами высот вся позиция батареи была видна как на ладони. Как только расчеты появлялись у орудий, по батарее открывался минометный огонь. Обстреливала ее и неприятельская артиллерия, бомбила авиация.
      Но батарея Драпушко, несмотря ни на что, действовала. Ее старались использовать по ночам, однако иногда трудно было обойтись без нее и днем. За несколько суток она выпустила почти полторы тысячи снарядов, поражая и дальние цели, и ближние, по которым била прямой наводкой. Дважды батарейцы, не прекращая огня, тушили пожары, угрожавшие боевым погребам, а во время .передышек ремонтировали поврежденные орудия, расчищали заваленные землей и камнем орудийные дворики. Противник не раз имел основание считать батарею подавленной, но вывести ее из строя не смог. Неумолкавшие залпы 19-й батареи, стойкость ее личного состава помогли сдержать вражеский натиск на Балаклаву.
      Береговая артиллерия вместе с тяжелой армейской создавали как бы стержень, вокруг которого группировался огонь всей остальной. И с боеприпасами для флотских батарей дело обстояло лучше, чем со снарядами для полевых. Тем не менее использование этой огневой силы на будущее приходилось строго ограничить.
      Стволы крупнокалиберных береговых орудий недолговечны. Они рассчитаны всего на 200-300 выстрелов. Износ стволов на большинстве севастопольских батарей к началу обороны составлял 30-35 процентов. А после ноябрьской боевой страды, когда было не до того, чтобы каждый день эти проценты подсчитывать, нормы службы стволов оказались где на исходе, а где уже и превышены. Замена же стволов у тяжелых орудий - сложная и трудоемкая работа, которую надо было по возможности оттянуть до более спокойных дней.
      Вот почему 23 ноября, еще не зная, не возобновится ли завтра немецкое наступление, штарм отдал распоряжение о том, что впредь береговые батареи должны использоваться только по наиболее важным целям и главным образом для подавления неприятельской артиллерии.
      В единую систему огня, распределяемого штабом артиллерии армии, стали включаться и корабли. В отражении ноябрьского наступления участвовали крейсеры "Червона Украина" и "Красный Крым", старые знакомые приморцев, неоднократно поддерживавшие наши войска под Одессой, и несколько эсминцев. Эти корабли входили в отряд поддержки, созданный командованием флота по предписанию Ставки.
      У Одессы корабли обычно вели огонь, маневрируя в море, здесь же им отводились огневые позиции в Южной и Северной бухтах: высокие берега в какой-то мере защищали от вражеской авиации. Надо отдать должное артиллеристам эскадры: к поддержке войск под Севастополем они заранее подготовились с учетом одесского опыта. На кораблях имелись выверенные сухопутные карты окрестностей города, а в приметных местах, намеченных в качестве вспомогательных точек наводки, установлены затемненные огни - ориентиры для ночных стрельб. Корректировку корабельного огня обеспечивали базовые корпосты, располагавшиеся на высотах у переднего края.
      В первые дни наступления чаще всех открывала огонь "Червона Украина". Стоя на якоре вблизи Графской пристани, крейсер бил через город по скоплениям фашистских войск и их тылам на балаклавском направлении, подавлял вражеские батареи.
      Но 12 ноября врагу удалось вывести крейсер из строя. Его атаковали одна за другой несколько групп бомбардировщиков, корабль получил тяжелые повреждения и, несмотря на все усилия команды и спасательных служб, к следующему утру лежал полузатонувший на левом борту, касаясь берега длинными мачтами.
      Людей при этом погибло немного, однако потеря крейсера - первая на Черном море с начала войны потеря корабля такого класса - была очень чувствительной для флота.
      Как рассказывали флотские командиры, моряки крейсера (его экипаж насчитывал несколько сот человек) настойчиво просили послать их всех вместе на передовую как полк или отдельный батальон морской пехоты имени их корабля. Решение было принято несколько иное, более целесообразное: сформировать в составе береговой обороны главной базы новый артдивизион, вооруженный снятыми с крейсера орудиями и укомплектованный его артиллеристами. Так, со своими орудиями, сходили на берег и моряки нахимовских кораблей в первую Севастопольскую оборону.
      130-миллиметровые палубные орудия снимали с "Червовой Украины" водолазы. Воздушная разведка гитлеровцев, конечно, заметила эти работы. Противник пытался сорвать их бомбежками, артобстрелом. Но еще до того, как Севастополь отбил ноябрьское наступление, первые два орудия крейсера, ставшие береговой батареей No 114, были установлены у хутора Дергачи под Сапун-горой.
      Несколько дней спустя другая такая же батарея (ею командовал артиллерист с погибшего крейсера старший лейтенант А. П. Матюхин) стояла на историческом Малаховом кургане, где в первую Севастопольскую оборону были смертельно ранены Нахимов и Корнилов.
      Там возвышался большой памятник Корнилову, и, словно наказ из прошлого, горели на бронзе последние его слова: "Отстаивайте же Севастополь!"
      Отражение ноябрьского штурма явилось проверкой боевой организации обороны, сплотило все участвовавшие в ней силы. Оно сдружило приморцев и с действовавшими под Севастополем флотскими летчиками.
      Как уже сказано, на расположенные вблизи города маленькие аэродромы могло базироваться небольшое число истребителей и штурмовиков, а в Северной бухте легкие гидросамолеты-разведчики. Тем не менее в Севастополе находился, отлучаясь лишь время от времени на Кавказ, командующий военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-майор авиации Н. А. Остряков.
      В отличие от Одессы, где Приморская армия имела свой истребительный авиаполк, теперь воевавший где-то на Северном Кавказе, в Севастополе авиации в прямом подчинении у нас не было. Но флотские летчики активно поддерживали армию, с Остряковым договариваться о взаимодействии было легко. Живой, кипуче-деятельный, он часто сам приезжал к нам на КП, чтобы обеспечить наземным войскам какую только можно помощь с воздуха.
      Николаю Алексеевичу Острякову едва исполнилось тридцать лет. Этот молодой генерал имел за плечами бои в Испании (именно его экипаж, участвуя в атаке против броненосца "Дойчланд", поразил фашистский корабль двумя бомбами), был депутатом Верховного Совета СССР. Высокая должность не помешала талантливому летчику остаться воздушным бойцом. Летчик-бомбардировщик по прежнему опыту службы, Остряков, будучи уже командующим ВВС флота, во время войны освоил самолет-истребитель. Он лично летал на разведку - на "командирскую рекогносцирован ку", как он говорил, участвовал и в воздушных боях. Летчики с восхищением отзывались о смелости, выдержке, хладнокровии своего командующего.
      Мне же, видевшему Николая Алексеевича только на земле, он запомнился как скромный, обаятельный человек, обладавший пытливым умом и широкой военной эрудицией. Тогда я еще не знал, что, в сущности, все необходимое, чтобы стать крупным авиационным командиром, он сумел постичь в основном на практике и путем самообразования: из летных учебных заведений Острякову довелось окончить лишь московский аэроклуб да краткосрочные курсы при Военно-морской академии.
      На балаклавском направлении и других участках ноябрьских боев летчики Острякова помогали нашей пехоте | прежде всего штурмовкой неприятельских войск, позиций, огневых средств. На штурмовку посылались не только "илы", но и "ястребки". В эти дни заместитель командира эскадрильи капитан Николай Хрусталев повторил под Севастополем подвиг Николая Гастелло: свой поврежденный, охваченный пламенем самолет он бросил на подходившую к фронту фашистскую боевую технику.
      Наша авиация систематически наносила удары по ближайшим вражеским аэродромам. И конечно, постоянной задачей севастопольских летчиков являлось прикрытие с воздуха города и бухт. Эта задача была самой трудной - как из-за недостаточного количества истребителей, так и потому, что при небольшой территории плацдарма бомбардировщики могли появляться над городом внезапно.
      Обычно первыми вступали с ними в бой те истребители, которые в это время барражировали над Севастополем. И нередко пара "ястребков" атаковывала большую группу бомбардировщиков, не останавливаясь ни перед чем, чтобы задержать врага.
      Дважды за эти дни один и тот же летчик - младший лейтенант Яков Иванов, израсходовав боеприпасы, применил воздушный таран. 12 ноября он винтом "мига" срезал руль "хейнкелю", и тот, не долетев до города, рухнул с полным грузом бомб на землю, а Иванов благополучно посадил свой истребитель, у которого был лишь погнут винт. Пять дней спустя, уничтожив таранным ударом другой фашистский бомбардировщик, отважный летчик погиб. Яков Матвеевич Иванов был посмертно удостоен звания Герой Советского Союза.
      Обращаясь к документам того времени, убеждаешься, что в начальный период обороны мы в Севастополе иногда приуменьшенно оценивали (это надо отнести за счет недоработок нашей разведки) противостоящие неприятельские силы. Только после отражения ноябрьского наступления гитлеровцев стало вполне ясно, что в нем участвовали, не считая румынских частей, четыре дивизии - 22, 132, 50 и 72-я (последняя - ефрейторская, то есть особо отборного состава). А ведь немецкие дивизии и по штату более чем в два раза превышали наши!
      Трудно назвать точные цифры потерь, понесенных этой вражеской группировкой, но, безусловно, они были значительными, исчислялись тысячами солдат, многими десятками танков и самолетов. Только большие потери и заставили противника прекратить 22 ноября атаки.
      Не приходилось, разумеется, сомневаться, что при первой возможности Манштейн предпримет новое наступление. Не зная, когда оно начнется, мы все же надеялись получить до этого помощь с Большой земли. Нужны были и пополнение людьми всем нашим частям, и оружие, и боеприпасы, прежде всего для полевой артиллерии. Когда противник прекратил атаки, снарядов у нас, если считать по расходу их в середине ноября, оставалось примерно на три дня.
      В связи с упразднением - после оставления Керчи - командования войсками Крыма Севастопольский оборонительный район перешел в непосредственное подчинение Ставке.
      Из Москвы поступило сообщение, что базой питания Севастополя назначен Новороссийск, откуда в первую очередь будут доставлены нам боеприпасы, имеющиеся на местных складах. Одновременно Закавказскому фронту было приказано подать партию снарядов в Поти, с тем чтобы перевезти их в Севастополь на быстроходных боевых кораблях. Из Поти же ожидались первые маршевые батальоны.
      * * *
      Когда выйдешь из каземата КП наверх, с гористого Крепостного переулка можно увидеть значительную часть Севастополя. О воздушном налете на любой его район, о начавшемся артиллерийском обстреле мы узнавали быстрее, чем об очередной вражеской атаке на том или ином участке обороны. Как и в Одессе, многие события городской жизни, неразрывно связанной с жизнью фронта, заносились в армейский журнал боевых действий.
      Но как ни близок был город, мне долго не представлялось случая вновь походить по главным севастопольским улицам, запомнившимся такими, какими они были в октябре, когда мы прибыли в Крым. Сумел я это сделать лишь в конце ноября, в один из относительно тихих дней, о которых в сводке "На подступах к Севастополю", публиковавшейся в местной печати, говорилось: "Положение на фронте без изменений, наши войска прочно удерживают прежние позиции".
      Облик центральной части города, куда фашисты нацеливали свои массированные налеты, изменился сильно. Про разрушения, которые произвел тут враг, я, конечно, знал из донесений штаба МПВО. Знал, что уже в четвертое с начала обороны помещение перешел горком партии: три здания, где он работал, были повреждены бомбами. Однако, чтобы вполне представить, как ощутили ноябрьский штурм жители города, надо было увидеть центр Севастополя своими глазами.
      На улицах еще не успели расчистить все завалы от рухнувших стен, засыпать воронки. Сиротливо маячили посреди мостовой, там, где остановило их повреждение пути или обрыв проводов, неподвижные трамваи. Большие дома, даже не пострадавшие, выглядели нежилыми. Людей встречалось немного, и выходили они не из подъездов, а из убежищ, подвалов.
      Население Севастополя составляло в мирное время свыше ста тысяч человек. Довольно значительная часть жителей была эвакуирована (эвакуация людей, не связанных с обороной, продолжалась). Но к десяткам тысяч севастопольцев, оставшихся в городе, прибавились беженцы из других мест Крыма. И теперь все, кроме живущих на окраинах, где бомбы падали пока редко, переселялись под землю.
      Как и все в Севастополе, это происходило организованно, в строгом порядке. Многие из бомбоубежищ, существовавших раньше, были слишком тесными, годились лишь, чтобы переждать там недолгую тревогу. Поэтому под жилье спешно приспосабливались силами самих горожан, большей частью женщин, разные подземные склады, а в одном месте, кажется на Пироговской улице, даже минная галерея времен первой обороны. В толще горы, которую опоясывает кольцо центральных улиц, прорезались при участии саперов и подрывников новые вместительные штольни с выходами прямо во дворы домов.
      Обеспечить все население укрытиями, надежно защищающими от любой бомбежки и обстрела, постараться сделать это до того, как фашисты начнут новый штурм, такую задачу поставил перед собой в те дни городской комитет обороны.
      Вопросами военными в прямом смысле слова, непосредственной защитой города на фронте Севастопольский комитет обороны не ведал. Это был партийно-советский орган, сосредоточивший в своих руках всю полноту гражданской власти. Занимаясь прежде всего мобилизацией сил и ресурсов Севастополя на помощь фронту, он вместе с тем делал все, что мог, для поддержания нормальной, по осадным, конечно, понятиям, жизни в самом городе.
      Авторитет городского комитета обороны был чрезвычайно высок. Не только его постановления, но и обращения, призывы - в этом мы убеждались постоянно воспринимались населением как боевой приказ. Главу комитета Бориса Алексеевича Борисова и его членов, особенно Василия Петровича Ефремова - председателя горсовета, знали в Севастополе все. Немного понадобилось времени, чтобы эти городские руководители, а также второй секретарь горкома партии Антонина Алексеевна Сарина стали широко известны, заслужили общее уважение также и в войсках.
      Борисов и Ефремов носили флотские кителя и фуражки, в мы, помню, вначале принимали их за моряков. Знакомство с ними началось, когда на пополнение вышедшей из гор Приморской армии передавалось севастопольское ополчение: каждый из трех районов города сформировал по полку. А затем комитет обороны стал поставлять нашим частям оружие и боеприпасы местного производства.
      Выпуск военной продукции на предприятиях Севастополя, в том числе на таких, с которых наиболее ценное оборудование и лучшие специалисты были эвакуированы в тыл, налаживали еще в августе - сентябре. Когда немцы подступили к Перекопу, на Морском (судоремонтном) заводе, в железнодорожных мастерских, на полукустарном заводике "Молот", изготовлявшем раньше металлическую посуду, уже делались минометы, ручные гранаты, противотанковые и противопехотные мины.
      Город не знал тогда, что ждет его через месяц или два. Фашистские самолеты появлялись над Севастополем редко, и их легко отгоняли. И никого, видимо, не смущало, что цехи, где осваивается производство оружия, стоят на поверхности земли.
      А в начале ноября эти предприятия оказались под вражескими ударами, под огнем. Выпуск боевой продукции резко сократился как раз тогда, когда она была особенно нужна.
      Положение с военным производством обсудило командование Севастопольского оборонительного района. Было решено перенести это производство под землю. А конкретно- в штольни, вырубленные когда-то для складов в прибрежных скалах у Северной бухты, в Троицкой балке.
      Так было положено начало знаменитому спецкомбинату No 1 - арсеналу осажденного Севастополя.
      Не берусь судить, сколько недель, а может быть, и месяцев ушло бы на создание и пуск подобного предприятия в спокойное мирное время. На то, чтобы превратить пустые штольни в действующие цехи, перенести туда и наладить оборудование, которое сперва надо было демонтировать в других местах, на то, чтобы организовать в необычных условиях, преодолевая множество трудностей, весь производственный процесс... В ноябре сорок первого, под бомбежками и артиллерийским обстрелом, когда в нескольких кило-метрах от завода отбивали отчаянные попытки врага прорвать наш фронт, все это было сделано под руководством городского комитета обороны за десять или одиннадцать суток. Причем ни на один день не прекращалось, пусть в сокращенном объеме, производство оружия, особенно ручных гранат, в наземных цехах.
      А у комитета обороны хватало и других забот. Выходил из строя хлебозавод, нужно было восстанавливать поврежденные участки электросети и водопровода, приобрело чрезвычайную срочность переселение жителей в убежища.
      17 ноября, в день напряженнейших боев на балаклавском направлении и в долине Кара-Коба, подземный завод в Троицкой балке дал первую продукцию двести гранат... Но это было лишь начало.
      - Там развертывается крупное предприятие, - делился впечатлениями член Военного совета армии Михаил Георгиевич Кузнецов, первым из нас побывавший на спецкомбинате. - Штольни громадные. И место очень надежное. Над головой десятки метров скальной породы, так что не страшна даже тысячекилограммовая бомба...
      Основные цехи комбината действительно были неуязвимы для врага. Но работа там началась в тяжелейших условиях. От недостатка кислорода в глубине штолен гасла зажженная спичка. Через несколько дней провели вентиляцию, но, когда близко падали бомбы, ее приходилось выключать: в подземелье втягивалась поднятая взрывами пыль. Поло-вину рабочих составляли женщины и подростки, мужчины же - почти все преклонного возраста.
      Рядом с цехами оборудовали рабочее общежитие с двухъярусными койками, взятыми из флотских школ; места в штольнях хватало и для него. Осваивались новые виды продукции - 50-миллиметровые, а затем и 82-миллиметровые минометы. Комбинат стал принимать в ремонт орудия, танки. Но главной его продукцией оставались гранаты и мины.
      Хочется подчеркнуть - и это относится не только к первым месяцам Севастопольской обороны, о которых идет сейчас речь, - что пущенный в штольнях военный завод с сотнями рабочих не состоял ни на каком плановом снабжении. Да и откуда оно могло тогда поступать?! Чтобы комбинат действовал, требовалось постоянно изыскивать для него сырье, проявлять много изобретательности. Использовали старые трубы, кровельное железо, металлолом, собранный на заводских дворах и в разрушенных зданиях. Взрывчатку извлекали из морских мин, имевшихся на местных складах. Сначала корпуса гранат возили на заправку взрывчатым веществом на флотский склад в Сухарной балке, на другую сторону Северной бухты. Потом пустили свой "снаряжающий цех".
      Еще до пуска первого подземного комбината городской комитет обороны приступил к организации второго - для пошива и ремонта армейского обмундирования. Его создали на базе небольшой фабрики "Красный швейник" и сапожной артели с громким названием "Парижская коммуна". Разместили спецкомбинат No 2 в Инкермане, в укрытых глубоко под горой хранилищах шампанских вин. На этом предприятии, где директором была Л. К. Боброва, работали почти одни женщины. При нем сразу же были открыты, конечно тоже под землей, детский сад в ясли. Позже открылась там и школа.
      В двух спецкомбинатах, когда они полностью развернулись, работало до четырех тысяч человек. Они стали важными, я бы сказал, незаменимыми звеньями в складывавшемся механизме обороны города. И по праву эти подземные предприятия поименованы вслед за защищавшими Севастополь воинскими частями на мраморных плитах мемориала, сооруженного после войны на площади Нахимова.
      Освоением севастопольских подземелий занялись и наши армейские тыловики, прежде всего медики. По соседству со спецкомбинатом No 2, в огромных пещерах, образовавшихся от многовековой добычи инкерманского камня (историки считают, что отсюда его брали на строительство древнего Херсонеса и дворцов Византии), создавался самый крупный в Приморской армии госпиталь.
      Именовался он, впрочем, просто 47-м медсанбатом и входил в состав Чапаевской дивизии: Инкерман относился к ее тыловому району. Но суть не в названии. На севастопольском плацдарме, где тылы были понятием условным, эвакуация раненых не укладывалась в обычную организационную схему и медсанбаты имели функции более широкие.
      Наш начсанарм военврач 1 ранга Давид Григорьевич Соколовский всегда стремился - и умел! - вести свое дело с размахом, который, кстати, никогда не оказывался излишним. Установив контакт с флотскими медиками и с горздравом, используя оказавшийся в его распоряжении медперсонал из 51-й армии (когда в степном Крыму был рассечен фронт, часть ее тылов примкнула к приморцам), Соколовский развернул в Севастополе пять госпиталей.
      Гордостью начсанарма стал госпиталь в Инкерманских штольнях. Однако заслуга создания этого подземного дворца для раненых принадлежит не только медикам. Оборудовал его инженерный отдел флота, обеспечивший госпиталь даже автономной электростанцией.
      Человека, лопавшего сюда, охватывало необычное в осажденном Севастополе ощущение покоя. Толща породы поглощала все наружные звуки, даже разрывы бомб. Длинной галереей уходили вдаль ярко освещенные палаты-залы с неровными, слегка искрящимися стенами...
      По плану здесь было семьсот мест, но при необходимости могли разместиться до двух тысяч раненых. А просторные операционные деятельный армейский хирург профессор В. С. Кофман, ни в каких условиях не перестававший заботиться о повышении квалификации своих младших коллег, превратил в своего рода учебный .центр, через который пропускались врачи всех соединений. Оговорюсь, однако, что таким инкерманский госпиталь стал несколько позже. В конце ноября подземелье еще только обживалось, решалась проблема вентиляции.
      В итоге ноябрьских боев мы имели 7600 раненых (вернувшиеся после перевязки в свои подразделения в счет, понятно, не шли). Как и в Одессе, мы руководствовались принципом: всех, кого нельзя относительно скоро, в пределах месяца, возвратить в строй, отправлять при первой возможности на Большую землю.
      Кроме санитарных транспортов раненых принимали на борт приходившие в Севастополь боевые корабли. В этих случаях требовалась особая оперативность: корабли не могли задерживаться. Эвакуаторам пригодился одесский опыт спешных ночных посадок.
      Помню доклад Соколовского о том, что большая партия раненых погружена на лидер "Ташкент", самый быстроходный корабль флота, доставивший нам снаряды. Из Севастополя он пошел напрямик в Батуми. Как свидетельствует старая сводка, всего в ноябре было вывезено на Кавказ 5700 раненых.