Психология

Мысленное размещение предъявленных для запоминания объектов в пространстве. Допустим, вы сидите в аудитории и должны запомнить список слов. Попытайтесь разместить предметы, обозначаемые этими словами, в пространстве аудитории. Важное замечание: размещайте их в наиболее неожиданных местах и так, чтобы при воспроизведении, оглядывая аудиторию, вы бы могли их заметить (в парту, например, лучше ничего не класть). Итак, пусть вам предъявлено слово «бифштекс». Куда мы его положим? Например, подвесим к лампочке, чтобы он согревался. Следующее слово – «книга». Положим ее сверху на открытую дверь – пусть она упадет на того, кто дверь откроет. «Крокодил» – о, крокодил у нас будет лежать на подоконнике. «Самолет» поставим в угол. В другой угол мы поставим «кактус», а посередине между ними разместим «флейту» и т. п. Снова отметим увеличение объема запоминания при мысленном размещении стимульного материала в пространстве – теперь ведь надо запомнить не только сам стимульный материал, но и то, куда он размещен.

(Кстати, попробуйте вспомнить, не перечитывая, все 12 слов, упомянутых как предъявленные слова для запоминания при описании приемов создания образов и размещения предметов в пространстве. Удалось ли вспомнить хотя бы 10?)

Перекодирование. Проще всего использовать этот прием для запоминания большого числа двоичных цифр. Если вы умеете быстро переводить двоичные цифры (0 и 1) в восьмеричные, то запоминание 7–8 восьмеричных цифр приведет к запоминанию более двух десятков двоичных цифр. При запоминании ряда десятичных чисел их можно трактовать как известные вам даты, номера телефонов или квартир. Например, надо запомнить ряд цифр 4125073698. Перекодируем этот ряд, скажем, так: 41 – год начала войны; 25 декабря – католическое Рождество, а 07 января – православное; 369 – это 123, умноженное на 3, а в конце 8 – двойка в кубе.

Подобное перекодирование можно осуществлять при запоминании набора слов. Наверняка читатель до сих пор помнит мнемоническое правило для запоминания семи цветов радуги: Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан. Есть аналогичные конструкции для запоминания семи нот музыкальной гаммы. Аналогичный прием можно использовать и при запоминании формул. Пусть, например, вам надо запомнить формулу:

Заменим буквы словами, например, так: удавил. Увы! Ведут… Не нравится мрачность этой конструкции или отсутствие в ней минуса? Пожалуйста, другой вариант: удивительная у вас, милый, вдумчивость… В словесном описании не хватает интегралов? Нет проблем. Добавьте слова типа: интересный, интеллектуальный. Запомнили формулу? На всякий случай: удвоим увеличение вдуванием. Вы ее теперь долго забыть не сможете…

Среди мнемонических приемов выделяется один, которым интуитивно пользуются почти все люди не только в экспериментальных условиях, но и в обычной жизни. Речь идет о повторении. Повторение – это перевод предъявленного для запоминания материала в собственную речь запоминающего, т. е. изменение материала, но такое, которое заведомо не нарушает воспроизведения. Повторение способствует лучшему воспроизведению, но все же оно не является самым эффективным приемом запоминания, поскольку само по себе многократное повторение, как уже отмечалось, способствует ускользанию текста из сознания.

Феноменальная память. В психологии описано множество случаев, когда люди обладали так называемой феноменальной памятью – способностью к воспроизведению огромного (может быть, неограниченного) объема информации. Феноменальная память встречается не только у умственно отсталых людей (хотя, напомню, для них это явление наиболее характерно), но и у многих известных личностей в истории. Существуют легенды об уникальных возможностях памяти Юлия Цезаря и Наполеона, Моцарта и Гаусса, шахматиста Алехина и авантюриста графа Сен-Жермена. Один из самых ярких и изученных примеров – мнемонист С. Д. Шерешевский, книгу о котором написал известный российский психолог А. Р. Лурия. Психологи не обнаружили у Шерешевского никаких ограничений ни на объем запоминания, ни на время хранения информации. Например, Шерешевский с первого предъявления запомнил длинную строфу «Божественной комедии» Данте на незнакомом ему итальянском языке, которую легко повторил при неожиданной проверке… через 15 лет. Неудивительно, что Шерешевского волновал вопрос, не как лучше запоминать, а как научиться забывать.

Некоторые из обладавших феноменальной памятью людей использовали мнемонические приемы при запоминании. Шерешевский, например, демонстрируя в цирке свои удивительные способности, прибегал к приему размещения в пространстве вдоль по знакомой московской улице. (Любопытно, что однажды он ошибся: поставил названный ему предмет в тень и при воспроизведении, мысленно снова проходя по этой улице, он его не заметил.) Но обычно при феноменальном сохранении не производится никакая работа сознания над подлежащим запоминанию материалом. Шотландский математик А. Эткин в 1933 г. дважды прочел список из 25 несвязанных слов и… без ошибок воспроизвел его 27 лет спустя! Известный музыковед И. И. Соллертинский мог пролистать книгу, а затем безошибочно воспроизвести текст любой страницы этой книги. Соллертинский даже не читал книгу, страницы текста которой воспроизводил. Ясно, что такое сохранение никакими мнемоническими приемами не объяснить. Вообще люди, обладающие феноменальной памятью, как правило, не осуществляют никаких преобразований информации. Когда на одном из публичных выступлений Шерешевскому предложили запомнить ряд цифр: 3, 6, 9, 12, 15 и т. д. до 57, он это сделал, даже не заметив простой последовательности чисел. «Если бы мне дали просто алфавит, я бы не заметил этого и стал бы честно заучивать», – признался Шерешевский.

При феноменальной памяти знаки воспроизводятся без видимых усилий – с такой же легкостью, с какой мы, глядя на дом или дерево, без каких-либо осознанных усилий узнаем, что это именно дом, дерево. Проблема в том, что никто из нас не умеет осознанно впечатывать в память заучиваемую информацию. Мы умеем запоминать, но не знаем, как мы это умеем. Тем не менее каждый из нас постоянно контролирует сознанием процесс запоминания: а вдруг ошибусь? А вдруг забуду что-то важное? Создается впечатление, что люди с феноменальной памятью отличаются прежде всего тем, что они способны, как дети, не ставить процесс сохранения и извлечения из памяти под контроль сознания.

Фигура и фон при извлечении из памяти. Герой известного рассказа А. П. Чехова долгое время вспоминал «лошадиную» фамилию, пока не вспомнил – Овсов. Но при этом ведь помнил, что другие варианты (Кобылин, Жеребцов, Лошадинин, Буланов и пр.) не подходят. Как всегда, Чехов точен в своем наблюдении. Все мы знаем, что одно забытое слово или забытая фамилия одного нашего знакомого переживается иначе, чем другое забытое слово или забытая фамилия другого знакомого. Мы зачастую помним больше, чем можем вспомнить. То, что мы осознанно извлекаем из памяти (фигура), всегда сопровождается еще чем-то, что нами отчетливо не осознается (фон).

Попробуйте запомнить с одного прочтения список из 10 слов и затем, не глядя в текст, запишите на листе бумаги все запомненные вами слова в любом порядке:

курица волосы поступок новости соска шишка тюрьма варенье брелок ворота

Не удивляйтесь, что вы запомнили семь или чуть больше слов (от пяти до девяти), – обычно так и бывает. Но маловероятно (хотя и возможно), что вы смогли записать все десять слов. Ваши попытки вспомнить оставшиеся не удаются? Вы чувствуете, что помните больше?

Прочтите тогда список из 20 слов, который включает 10 уже известных вам слов и 10 новых. Припишите к тому, что вам уже удалось воспроизвести, те слова, которые вы узнали в этом списке как слова из предыдущего списка. В подавляющем большинстве случаев хотя бы одно слово удается приписать каждому! Будем надеяться, что вам тоже удастся. Вот список для узнавания:

тюрьма копыто кувшин ворота башмак голубь соска тупица груша варенье труба шишка курица брелок баран засада новости волосы матрос поступок

Итак, большинству испытуемых удается узнать не воспроизведенные ранее слова из первого списка. Это значит, что они их помнили даже тогда, когда не смогли воспроизвести! Как раз то, что мы помним, но не воспроизводим, выступает в нашем сознании фоном к тому, что удается воспроизвести.

Известный исследователь памяти Г. Эббингауз создал своеобразный метод измерения объема того, что каким-то образом дано сознанию, но что тем не менее не воспроизводится, – метод сбережения. Как известно, длинный ряд знаков (чисел, букв, слогов, слов и пр.), намного превосходящий границу в семь знаков, испытуемый может заучить только после нескольких повторений. Однако спустя длительное время после заучивания испытуемый обычно не способен воспроизвести ни один из элементов ранее заученного ряда. Ничего удивительного, скажем мы, он его полностью забыл. Но так ли это? Эббингауз предлагает испытуемым повторно заучить этот же ряд. И выясняется, что для повторного заучивания якобы забытого ряда часто требуется существенно меньшее число предъявлений, чем в случае, если бы этот ряд ранее не заучивался. Пусть человек уверен, что он ничего не помнит, на самом деле он вполне может все же что-то хранить («сберегать», по терминологии Эббингауза) в своей памяти. Даже когда наше сознание забывает, оно на самом деле помнит что-то из забытого, помнит то, что как бы не помнит.

Вот пример одного из исследований с помощью метода сбережения. Ребенку, которому в начале эксперимента было всего пять месяцев, каждый день в течение трех месяцев зачитывали вслух три отрывка на древнегреческом языке. Каждые следующие три месяца ему читали три новых отрывка. Так продолжалось до трехлетия малыша. Позднее он никогда не учил древнегреческий язык. В возрасте 8, 14 и 18 лет ему снова предъявлялась каждый раз разная часть этих отрывков для заучивания наизусть вместе с новыми ранее никогда им не слышанными текстами. В 8 лет он выучивал старые тексты на 30 % быстрее новых, в 14 лет – на 8 %, хотя в 18 лет различий уже не было заметно.

При изучении процесса запоминания можно обнаружить и эффекты последействия фигуры и фона. Еще самим Эббингаузом был установлен закон, ныне носящий его имя: число повторных предъявлений, необходимых для заучивания всего ряда, растет гораздо быстрее, чем объем предъявленного ряда. Например: за одно предъявление испытуемый правильно воспроизводит 6–7 бессмысленных слогов, однако для воспроизведения 12 слогов ему потребуется уже 16 предъявлений, а для 24 слогов – 44 предъявления; если испытуемый запоминает с одного предъявления 8 цифр, то для заучивания 9 цифр ему уже требуется 3–4 предъявления. При этом (последействие фигуры) при следующих предъявлениях воспроизводятся прежде всего те знаки, которые уже были воспроизведены при предшествующем предъявлении. Но это также значит, что ранее не воспроизведенные знаки продолжают упорно не воспроизводиться при последующих предъявлениях (последействие фона). Таким образом, закон Эббингауза является следствием как последействия фигуры, так и последействия фона.

Пусть человек воспроизводит после одного предъявления ряд в 10–14 знаков. Какие-то знаки этого ряда он воспроизведет правильно, а какие-то пропустит, «не запомнит». После этого ему предъявляется следующий ряд, содержащий как новые знаки, так и знаки из предшествующего ряда (правильно воспроизведенные и пропущенные). Оказывается, что и в этом случае наблюдаются эффекты последействия фигуры и фона. Человек запомнит прежде всего те знаки, которые только что правильно воспроизводил (вероятность воспроизведения этих знаков больше вероятности воспроизведения новых знаков). Хуже всего он запомнит те знаки, которые только что забыл при предъявлении предшествующего ряда (вероятность воспроизведения пропущенных ранее знаков меньше вероятности воспроизведения новых знаков). Повторяется также и ошибка замены, когда вместо одного знака устойчиво воспроизводится другой. Все это выглядит невероятно: ведь для того, чтобы повторить ошибку пропуска, надо уметь опознавать ранее пропущенные знаки. Иначе говоря, чтобы повторно не воспроизвести какие-то знаки, их необходимо помнить! Но самое поразительное: если испытуемый не воспроизвел какой-то из знаков, а этот знак в следующем ряду не был ему предъявлен, то испытуемый чаще случайного ошибочно воспроизведет этот ранее пропущенный знак. Аналогично: забытая «лошадиная фамилия» приходит в наше сознание не тогда, когда мы ее напряженно припоминаем, а в тот момент, когда о ней совсем не думаем.

Процесс извлечения из памяти весьма сходен с процессом восприятия. Из огромного количества сохраняемых в мозгу данных при воспоминании необходимо осознать только небольшую часть этих данных – фигуру, сохранив остальную информацию как плохо различимый фон. Неудивительно, что основные факторы, влияющие на восприятие фигуры, влияют и на извлечение ее из памяти.

Факторы, влияющие на извлечение информации из памяти.

Осмысленность информации. Осмысленность влияет не только на вычленение фигуры при восприятии, но и на извлечение фигуры из памяти. В одном из экспериментов испытуемые запоминали следующий текст: «Если воздушные шарики лопнут, передача станет невозможной, поскольку громкоговоритель будет находиться слишком далеко от нужного этажа. Трудно будет слушать передачу и при закрытом окне, так как большинство зданий хорошо изолировано. Выполнение всей операции обусловлено протеканием по проводам электрического тока, поэтому разрыв в цепи также может создать затруднения…» Этот текст не слишком хорошо воспроизводился. Однако объем воспроизведения увеличивался вдвое, если перед предъявлением текста испытуемым показывали рисунок, придававший этому тексту понятный смысл. На рисунке молодой человек под аккомпанемент электрогитары пел серенаду любимой девушке, живущей на пятом этаже, а звук передавался с помощью репродуктора, поднятого к открытому окну девушки на воздушных шариках.

Мы вспоминаем гораздо лучше то, что кажется нам осмысленным. Ряд чисел 1, 2, 3, 4 и т. д. до ста или даже до миллиона будет легко запомнен и воспроизведен, хотя случайный ряд всего из 8–9 цифр уже не каждому окажется под силу и т. д. Для читателя не будет никаких затруднений в том, чтобы запомнить слово «ПСИХОЛОГИЯ», но уже далеко не каждый запомнит ряд букв «ИПИОХОЯСЛГ», из которых составлено это слово. Осмысленное предложение запомнить существенно легче, чем набор слов, из которых составлено это предложение.

Ошибки воспроизведения также во многом связаны с приписыванием запоминаемому тексту смысла. Пусть, например, испытуемый читает большой фрагмент текста, где содержатся фразы: «Воробьи сидели в гнезде. Над воробьями пролетела сова». При чтении другого фрагмента текста с задачей опознать, какие из фраз уже содержались в предшествующем фрагменте, испытуемые уверенно опознают фразу: «Сова пролетела над воробьиным гнездом», хотя именно этой фразы в тексте не было. Текст запоминается с точностью до мысли; грамматические конструкции и даже язык, на котором этот текст написан, могут исчезать из сознания.

Неожиданность информации. Восприятие как активный процесс дольше работает над неожиданными знаками. Можно ожидать, что и в задаче запоминания и последующего воспроизведения уход из сознания неожиданных знаков будет осуществляться медленнее. Действительно, неожиданные для испытуемого знаки – например, цифра в ряду слов, слог в ряду чисел, длинное слово в ряду коротких и т. д. – запоминаются и воспроизводятся существенно лучше, чем ожидаемые знаки. И чем неожиданнее знаки, тем лучше они сразу воспроизводятся. Например, пуговицу в ряду карточек с цифрами запомнят практически все испытуемые.

Именно поэтому в мнемотехнике, ориентированной на создание образов при запоминании слов, предлагается придумывать самую невероятную и странную комбинацию предметов. Как известно, и в обыденной жизни также лучше помнятся не типичные, ординарные события, а редкие и неожиданные, нарушающие привычный ход вещей.

Близость информации по смыслу или по форме. При восприятии рядом стоящие элементы имеют тенденцию группироваться в фигуру. То же самое происходит при извлечении из памяти. Так, при предъявлении в списке слов для запоминания пар слов, близких друг другу по смыслу (например, бабочка – мотылек, мужчина – женщина, стол – стул и т. п.), оказалось, что эти слова имеют тенденцию воспроизводиться вместе, даже если в списке они разделены 17 другими словами. Иногда слова, извлекаемые из памяти, группируются ритмически. Когда мы долго не можем что-то вспомнить, то случайная связь по смыслу или форме может помочь нам осознать то, что никак не возвращалось в сознание.

Время между предъявлением информации и извлечением ее из памяти. Восприятие тем полнее и точнее, чем дольше времени человек воспринимает то, что ему предъявлено. При последовательном увеличении времени экспозиции перцептивный образ проходит несколько стадий до ясного осознания конкретного изображения. На первой, начальной стадии происходит «толчок в сознании» и воспринимается «нечто» весьма неопределенной структуры, а не конкретный стимул. Например, при предъявлении наклонной прямой линии на 20 мс 87 % испытуемых вначале видят нечто расплывчатое – то ли линию, то ли полосу, то ли эллипс и т. д. И только 13 % испытуемых осознают четкую линию. При предъявлении этой же линии на 40 мс уже всего лишь 52 % испытуемых еще имеют неясный образ, а при времени предъявления, равном 70 мс, уже все 100 % испытуемых видят четкую линию. В более сложных случаях требуется большее время для ясного осознания. Затем увеличение времени почти не приводит к улучшению восприятия, хотя какие-то скрытые детали сложного изображения могут фиксироваться и позднее. Время между предъявлением и извлечением информации из памяти тоже влияет на качество воспроизведения. Чем больше времени прошло до начала воспроизведения, тем ниже будет полученный результат. Однако основное ухудшение происходит в самые первые часы и даже минуты после предъявления (и заучивания наизусть), а затем объем воспроизведения почти не меняется, лишь очень медленно уменьшаясь в течение многих дней и даже месяцев.

Воспоминание как активный процесс. Воспоминание так же, как и восприятие, можно рассматривать как процесс проверки гипотез, только проверки гипотез о прошедшем, о том, что уже было раньше в сознании человека. Строятся эти гипотезы по тем же принципам, что и при восприятии. Что-то из запомненного объединяется в фигуру, но что-то обязательно становится фоном. Мы не только лучше видим и слышим то, что понимаем, но обычно и вспоминаем лучше то, что понимаем. При воспоминании достаточно часто регистрируются ошибки, связанные с неправильным пониманием. (Позднее, в главе 23, еще будет говориться о личностных причинах, по которым могут искажаться наши воспоминания.)

Воспоминание, как и восприятие, связано с действием. Люди лучше запоминают то, что сами делают и придумывают. В психологии это явление получило название эффекта генерации. В многочисленных экспериментах было показано: человек лучше запоминает те слова, которые сам создает (генерирует), чем те, которые ему показываются. Психолог П. И. Зинченко давал детям решать простые арифметические задачи с одним действием (сложение или вычитание) с числами в пределах ста. В одном опыте экспериментатор читал условия задачи, испытуемый, прослушав, повторял их, решал задачу и записывал решение. Во втором опыте испытуемый придумывал задачу, сообщал ее экспериментатору, затем решал и записывал решение. После выполнения задания испытуемый отвлекался экспериментатором в течение 1,5–2 мин беседой на отвлеченные темы, а затем ему неожиданно предлагалось воспроизвести задачи с числами, которые он решал или придумывал. В обоих опытах припоминанию подлежало 5 задач и 15 двузначных чисел. С каждым испытуемым проводился только первый или только второй опыт. Результат: количество правильно воспроизведенных чисел во втором опыте почти в 2,5 раза больше, чем в первом,

Эффект генерации любопытен тем, что испытуемые не запоминают специально своих предложений. Собственные идеи сохраняются в сознании без усилий, непроизвольно. Именно так запоминают люди с феноменальной памятью. Эффект генерации достаточно хорошо известен в практической жизни. То, чего ученик в процессе обучения достиг сам (доказал теорему, получил неожиданный экспериментальный результат, придумал оригинальную интерпретацию текста, сам – без словаря и учителя – догадался о значении иностранного слова и т. п.), часто запоминается им без особых стараний на всю жизнь. Поэтому так популярны среди педагогов-теоретиков игровые методы обучения, направленные на поиск учениками самостоятельных решений.

§ 11.5. КАК ЧЕЛОВЕК ПОНИМАЕТ

Всему, с чем человек сталкивается, он приписывает значение. Проблема, однако, в том, что у любого знака (сигнала, стимула, текста) может быть сколько угодно значений. Произвольность связи знака и значения признается краеугольным камнем современной лингвистики. Произвольность, однако, не означает непредсказуемости. Однажды приписанное знаку значение далее сохраняется. Поэтому люди могут обмениваться знаками и надеяться, что будет понято значение, которое они хотят передать. Но и при этом в естественной речи у любого слова все равно может быть много значений. Например, слово «красный» обозначает не только красный цвет, но и армию, гриб, сигнал светофора, расу, море, пример слова из семи букв и многое другое, а к тому же, при желании и по предварительной договоренности – еще и все остальное: прическу, героев Эллады, грусть, синий цвет, шифрованное сообщение и т. д. Любое слово необходимо имеет разные значения, т. е. является омонимом.

Поэтому даже фразы типа «А есть А» для носителя языка не являются тавтологией. За счет омонимичности такая конструкция используется во всех языках мира, хотя она осознается специфичным для каждого языка способом. В русском языке такая конструкция интерпретируется как примирение с действительностью (мол, тут уж ничего не поделаешь!), как признание присущих данному явлению качеств и осознание необходимости действовать в соответствии с этими качествами. Примеры: закон есть закон; экзамен всегда экзамен; теща это теща.

С другой стороны, разные слова имеют одинаковые значения, т. е. эти слова могут быть синонимами. Значения разных слов должны отождествляться между собой хотя бы потому, что иначе логические рассуждения были бы невозможны. Если бы каждое слово имело только свое собственное значение, отличающееся от значений всех остальных слов, то, например, все определения пришлось бы отбросить как противоречивые или ложные, а это значит, что практически ни одна мысль не могла бы быть выражена словами. Всегда возможны высказывания типа «А есть не-А», и они не обязательно выражают противоречие. Например, вполне осмысленными для русского языка будут фразы: «Полная свобода – это всегда несвобода»; «В данной ситуации геройство – это трусость»; «Есть правда и правда, есть много правд, и каждая из них – ложь» и т. д. Дж. Оруэлл, опираясь на это свойство языка, создал в своем романе «1984» блистательную серию синонимичных антонимов: «война – это мир»; «свобода – это рабство» и т. п.

Итак, каждое слово – и омоним, и синоним одновременно. Это является лингвистическим законом. Закон этот относится к любым знакам, а не только к словам. Вспомним учение об условных рефлексах И. П. Павлова. Любой раздражитель, утверждал Павлов, может вызывать всевозможные произвольные (а не определенные только) действия. Он показал в опыте, что собака способна выделять слюну или отдергивать лапу на все что угодно: на звонок, стук метронома и на любой другой биологически не связанный с этим движением раздражитель, выбранный экспериментатором. Условный рефлекс характеризует возможность произвольной связи между раздражителем (стимулом) и последующей реакцией. Осознание этой произвольности на уровне поведения и человека, и животных принесло мировую славу И. П. Павлову. Тем самым стимул выступает как знак, который может иметь множество различных значений (реакций).

Но вернемся к словам. Что обычно означает слово «Наполеон» для читателя, знакомого с историей Европы? Император Франции, победитель под Аустерлицем, узник Св. Елены и т. д. Все эти частные значения указывают на один и тот же объект. Все они легко и непротиворечиво соединяются вместе, т. е. обычно они синонимы: Наполеон – и император, и полководец, и узник. При этом даже перечислить все возможные синонимы невозможно. Наполеон еще и артиллерист, и человек, которого не приняли на русскую службу, и человек, произведший в маршалы Мюрата, и корсиканец, и сын своей матери, и муж Жозефины, и очень вспыльчивый человек, и человек маленького роста и т. д., и т. п. Он также тот человек, о котором писали Стендаль и А. де Виньи, ему хотел посвятить, но не посвятил свою симфонию Бетховен, именно Наполеон в романе Л. Н. Толстого стоял на поле боя над раненным Андреем Болконским и пр. Но плюс к этому он еще тот самый человек, на которого, как сказал мне один приятель, я внешне очень похож, тот человек, о котором мне не известно, любил ли он чернику, тот человек, о котором вчера при мне говорили (или не говорили) в библиотеке или автобусе, и др. Обычно все эти значения тоже легко непротиворечиво соединить между собой.

Но Наполеон – это еще и символ эпохи, и пример непомерного честолюбия («Мы все глядим в Наполеоны»), и бюст в рассказе Конан-Дойля, и очередной Наполеон в психиатрической клинике, и марка коньяка, и сорт пирожного, и пасьянс, и словосочетание на русском языке «на поле он», и имя собаки моего знакомого, и так далее до бесконечности. Все эти частные значения не соединимы ни между собой, ни с Наполеоном предшествующего абзаца, они обычно являются омонимами.

Приписывание смысла слову «Наполеон» означает позитивный выбор не противоречащих друг другу синонимичных значений (например, значений с одной предметной отнесенностью: Наполеон – человек) и одновременное отвержение {негативный выбор) значений с другой предметной отнесенностью: к коньяку, собаке, символу эпохи и пр. Тогда смыслом слова «Наполеон» может быть: человек + полководец + узник +…, а не коньяк, а не собачка, а не пасьянс…

Над негативно выбранными значениями далее никакой работы сознанием не ведется. Негативно выбранные (отвергнутые) значения не изменяются. Но мы помним: то, что не изменяется, не осознается. Логика этого понятна. Сознание, нечто отвергнув, уже не может осознанно действовать с этими значениями. Если прочитать в тексте, посвященном симфонической музыке, слово «труба», то не следует вспоминать такие значения этого слова, как «водосточная труба», «трубка» и т. д. И в последующем в этом же тексте обычно не следует возвращаться к отвергнутым ранее значениям.

Без отвергаемых значений любой текст непонятен. Допустим, мы прочитали на стене сделанную мелом надпись: «Гена любит Лену».

Как мы можем понять эту фразу? По-видимому, мы решим, что она означает сообщение об определенном чувстве Гены к Лене. Но такое понимание возможно только при многочисленных и не всегда осознаваемых допущениях (лингвисты называют их пресуппозициями), например:

1. Гена и Лена существуют.

2. Гена и Лена – имена людей.

3. Гена знает Лену.

4. Гена – мужчина, а Лена – женщина.

5. Гена каким-то образом проявляет свои чувства к Лене.

6. Автор текста знаком с чувствами Гены по отношению к Лене.

7. Автор способен эти чувства идентифицировать.

8. Автор знает, о какой Лене идет речь.

9. Текст составлен на русском языке.

10. Автор текста знает русский язык и способен правильно вы

разить на этом языке свою мысль.

11. Текст представляет собой законченное предложение.

И т. д.

Даже перечислить все эти подразумеваемые предположения невозможно. Ведь воспринимающий текст должен быть еще уверен, что он не перепутал услышанное или увиденное им, что он не сошел с ума, т. е. что он живет в мире, в котором действует нормальная логика и где дважды два равно четырем и пр. Где же все-таки можно остановиться в этом бесконечном потоке? Те или иные пресуппозиции выделяются только в том случае, когда у них существует понятная альтернатива, в свою очередь, позволяющая понимать данный текст. Например, может ли быть фраза осмысленной, если Гена или Лена не существуют? Пожалуйста, вот пример вполне осмысленного текста: «Гена так любил Лену, что я уверен, даже теперь, когда его с нами нет, он там, на небесах, все еще любит ее». Или иначе: «Гена любит Лену – эту созданную им героиню повести» – и т. д. Могут ли Гена и Лена не быть именами людей? Конечно. Достаточно представить себе крокодила Гену – персонажа популярного мультфильма или реку Лену. Может ли Гена не знать Лену? Разумеется. Например, он может, как герои «Тысячи и одной ночи», влюбиться в Лену по одним лишь рассказам о ее красоте, никогда с ней не встречаясь; может любить девушку, не зная, что ее зовут Леной; может любить Елену Прекрасную и ревновать эту любимую им Лену к Парису и т. д. и т. п.

Итак, человек в своем сознании всему приписывает смысл. Но тогда он должен что-то выбирать позитивно, а что-то негативно. Позитивный выбор одних значений и негативный выбор других – необходимое условие понимания. Теперь вспомните, о чем ранее говорилось: все, что человек осознает, он осознает как фигуру (позитивный выбор) на фоне (негативный выбор). Однажды выбранное понимание обладает последействием: то, что ранее в тексте было позитивно выбрано, и далее обычно остается позитивно выбранным, а то, что было отвергнуто, и далее продолжает отвергаться.

Французский математик А. Пуанкаре удивлялся, почему так много людей не понимают, на его взгляд, самую простую и самую логичную науку – математику. Действительно, жизненные ситуации гораздо сложнее математических теорем – они предполагают рассуждения о неоднозначном. В математике же все стремится к максимальной строгости и однозначности, поэтому формально математика проще всех других мыслительных конструкций. Однако математика проста, но непонятна, так как существуют очень мало людей, умеющих делать негативный выбор, изучая математические теоремы и их доказательства.