Правда жизни

Как на нашем дворе волки загрызли оленя

Люди иной раз умудряются настолько досаждать друг другу, что невольно подумываешь о бегстве в глушь, туда, на лоно дикой необузданной природы, где все естественно, а следовательно, небезобразно, где нет места ни праздной лености – матери всех пороков, ни суетному духу, видимо, приходящемуся всем этим порокам никем иным, как родным отцом.

Прочь от суетливой праздности и ленивой суеты, – кто же втайне не мечтает об этом? Кто не рисует в своем потертом воображении маленький домик на опушке густого леса, а вокруг на многие мили ни души, одна только дикая природа, ласково и неподкупно глядящая своими первозданными очами в окна нашей укромной обители!

Извольте… Я осуществил подобную мечту. Вокруг меня теперь гораздо больше деревьев, чем людей, озер чем магазинов, полян чем автостоянок.

Весь край вокруг моего дома словно исцарапан гигантской кошачьей лапой древнего ледника, и теперь буквально сочится озерами. К многим из них даже нет дорог. Они прячутся в гуще лесов, и я знаю о них только по фотографиям, снятым через всевидящее око спутника. При этом спутник – это более не попутчик и не супруг, а такой кусок железа с фотоаппаратом, зависший над нашим теменем на невообразимой высоте и сующий свой нос во всякий двор без спросу. Какая космическая беспардонность!

Итак, проснувшись в тиши лесов, я отправился писать письмо своим ближним, которые в результате осуществления моей отшельнической мечты стали дальними, по крайней мере в пошлом географическом значении этого слова, а посему я и принялся за эпистолярный труд, чтобы эту дальность несколько сгладить.

Не успел я написать пару первых слов о том, как замечательно мне живется вдали от бед хищной цивилизации, как до меня донесся душераздирающий крик моей жены.

– Медведь! Медведь! Медведь!

Грешным делом я подумал, что к нам во двор снова забрел медведь. Мы никогда его не видели, но следы его присутствия были очевидны. Летом он разорил осиное гнездо, а потом даже порвал противомоскитную сетку на задней двери, видимо, ломясь ночью в дом.

Я совершенно забыл, что большую часть моей семейной жизни меня называли «Медведь». Ну, кличка у меня такая сформировалась. Я жену тоже всегда называл «Медведь», и таким образом мы словно бы обменивались позывными. Я с детства обожал плюшевых мишек и поэтому прозвище Медведь мне очень нравилось.

Поселившись в лесах, мы были вынуждены отказаться от этого милого прозвища. Ибо каждый раз, когда оно звучало, мы не знали, действительно ли мы зовем друг друга, или на нашу собственность снова позарился настоящий медведь – животное страшное, недоброе и весьма опасное, что бы там ни врало наше министерство природных ресурсов, запретившее весеннюю охоту на медведей, и таким образом полностью распустившее этих лесных громил. Так я потерял свою милую кличку… Теперь меня зовут «Мишкин-мартышкин», что звучит не то чтобы мелковато, но как-то несерьезно, что ли… А термин «медведь» приобрел в нашем доме оборонное значение, а когда речь идет о безопасности – уже не до шуток, и никакие разночтения и двусмысленности недопустимы.

Иногда буквально стада медведей нападают на местные помойки, и присмиревшим выбрасывателям мусора приходится терпеливо ждать, запершись в автомашинах, когда же этот медвежий пир в стиле сафари придет к концу.

Итак, крик «Медведь» меня очень обеспокоил. Я бросил письмо и побежал на зов. По дороге я вспомнил, что на дворе зима и вроде бы все медведи должны спать. Но мое стремительно паникующее воображение рисовало мне картины отвратительного медведя-шатуна, пробудившегося от зимней спячки где-то поблизости и теперь рвущегося к нам в дом.

Ружья у нас нет. Точнее, есть, но ненастоящее. Я всегда боялся всякого рода оружия, и даже хлебный нож всегда стараюсь спрятать от греха подальше, поэтому домочадцам подчас приходится рвать хлеб руками, как во времена нашего Спасителя… «Ешьте от Плоти моей… Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие». Моя бы воля, я предпочел бы Евангелие от Винни-Пуха… Ну, не в этом дело.

Примчавшись к стеклянной двери, ведущей на задний двор, который, совершенно без ограды, плавно перетекал в дикий лес, я не обнаружил никакого медведя. На снегу лежала окровавленная туша оленя, а немного поодаль, прячась среди деревьев, проглядывали силуэты двух или трех волков.

– Вот тебе, тудыть его, белое безмолвие… – выругался я. – А где медведь-то?

– Какой медведь? – с ужасом спросила жена.

– Ну, ты же кричала: «Медведь! Медведь! Медведь!»

– Так это я тебя звала…

Разобравшись, что, слава богу, на нас напали всего лишь волки, мы стали громко кричать и махать руками. Волки неохотно ретировались, но было ясно, что они твердо решили вернуться. Ну, представьте себе: вы бегаете в стае босиком по снегу и все время хотите есть. Тут вам попался приличный обед, а вас позвали к телефону, и жаркое остывает. Как бы вы себя чувствовали?

Когда волки пропали из вида, мы вышли во двор и осмотрели тушу. Брюхо оленя было вспорото, снег вокруг был весь в крови. Мы переглянулись. Что делать?

– Ты видела, как это случилось? – спросил я.

– Я выглянула в окно и увидела оленя, стремительно несущегося по двору. Он подпрыгивал, как птица, над землей, а волки пытались повиснуть на нем, пока он не оступился…

Следы на снегу ярко подтверждали случившееся. Олень делал гигантские прыжки, но это ему не помогло.

Я решил позвонить соседу Джиму, чей дом стоял в небольшом отдалении. Джим – типичный канадец шотландского происхождения. Всю жизнь болтался без особого занятия, потом, под пятьдесят, закончил университет и стал психологом. Теперь он перебивается случайными заработками, работая по вызову в местной больнице, где в его обязанности входит успокаивать родственников свежеусопших пациентов. В противовес этому роду занятий он обладает ползучей жизнерадостностью (не путать с живучей ползучестью) и язвительной приветливостью. Кроме того, Джим – прирожденный бунтарь шестидесятых. Он плюет на государство и выращивает коноплю, а также имеет ружье и стреляет в любую живность, забредающую к нему во двор, без оглядки на охотничье сезоны и лицензии.

Поскольку психология прокормить его не в состоянии, Джим ведет жизнь совершенно естественную и независимую. У него всё свое – дрова, дом, сработанный собственными руками, кленовый сироп… Короче, настоящий житель этого сурового края. Впрочем, близость к природе не мешает ему быть идеалистом-социалистом, что и является основой его обычных споров со мной, отъявленным мелким эксплуататором.

Я лихорадочно набрал телефон Джима. Он, к счастью, сразу поднял трубку и незамедлительно вызвался явиться на подмогу. Я думал, он явится с ружьем, но он явился с супругой, что вряд ли могло компенсировать его невооруженность. Однако было видно, что Джим волков не боится, а ружье он, видимо, не взял, чтобы подчеркнуть свое бесстрашие, что ли… Поди разберись в глубинах его седой канадской души!

Джим подошел своей упруго-пружинистой походкой и деловито осмотрел тушу.

– Вы хотите оставить мясо себе? – вежливо поинтересовался он.

Меня стошнило от вопроса, и я бурно запротестовал, энергично отмахиваясь руками в варежках детсадовского покроя. Туша пребывала в полусъеденном виде и, скорее, годилась для съемки фильма ужасов, чем для кухни.

– Может быть, вы возьмете мясо себе? – с надеждой спросил я.

Джим подумал и покачал головой так, будто он и взял бы, да у него этого мяса полно и просто хранить негде. Мне показалось, что он просто постеснялся. Припомнил наши долгие вечерние разговоры под кружечку пива о философии Гёте и мой подарок – английское издание «Фауста»… Дело в том, что если принимаешься за свое образование, когда тебе под пятьдесят, нередко случаются провалы, и «Фауст» удивительным образом как раз и угодил в такой провал в образовании Джима. Я посчитал своим долгом его восполнить и купил ему книгу. Джим был польщен…

– Ну, поскольку вы решили оставить оленя природе, наверное, вам нужно избавиться от туши, – серьезно рассудил Джим. В английской культуре принято со знанием дела проговаривать очевидности. Нередко это доходит до абсурда. Потом Джим подумал еще немного и добавил:

– Так это оставлять нельзя, а то к вечеру у вас соберется вся хищная часть леса. Если вы не собираетесь снимать фильм в стиле «Из жизни волков», нам стоит поторопиться.

С этим я не мог не согласиться и выразил свою поддержку интернациональным возгласом: «Угу!»

– Однако сюда на грузовике не подъедешь… Придется волочить тушу по снегу… А волочить ее нельзя, а то кровь размажется по всему двору и, опять же, привлечет хищников…

– Ну? – поддержал разговор я.

– Я схожу за куском фанеры, мы затащим на нее тушу и отволочем к грузовику, – по-прежнему деловито промолвил Джим, однако не сдвинулся с места.

– Ага! – поддержал я его благородное намерение.

– Я возьму грузовик у зятя, – сообщил Джим, – у него старый «форд».

– Ну да! – поддакнул я, не зная, как подвигнуть соседа к действию. Вот-вот из школы должны были вернуться дети, и мне не хотелось, чтобы пред их невинными очами, уставшими от школьных уроков, предстал еще один урок, который на этот раз взялась преподать нам безжалостная природа.

Джим продолжал стоять, разглядывая тушу оленя. Наконец его супруга, маленькая субтильная Джоана, шлепнула Джима по плечу:

– Пожалуй, тебе пора идти за грузовиком и фанерой, дорогой.

– Да, да, – пробормотал Джим и отправился домой, по колено утопая в глубоком снегу.

– Он у меня такой задумчивый, – сказала Джоана и завела разговор с моей женой Анюткой о превратностях брака с задумчивыми мужчинами.

Я вежливо отпросился домой, потому что вдруг понял, что выскочил во двор в тапках. Дело в том, что я и сам человек весьма задумчивый, чем нередко повергаю в отчаяние своих милых домочадцев.

Дома я присел на диван. С дивана хорошо просматривался въезд во двор. Признаюсь, я люблю хорошенько задуматься о философии жизни в самые острые ее моменты, как раз тогда, когда, казалось бы, нужно пошевеливаться и не засиживаться. Переодевание тапок заняло у меня так много времени, что Джим успел вернуться на небольшом грузовике, и они втроем как-то молниеносно поволокли тушу на фанере, словно на санках.

«Может, моя помощь и не понадобится?» – с надеждой подумал я и стал снимать валенки… Мне очень не хотелось возиться с этим делом.

Я посидел еще с минуту, наблюдая, как комично все трое пытаются погрузить тушу оленя в кузов и как им это не удается. Я принялся снова натягивать валенки, чтобы подчиниться естественному зову джентльмена, селящегося в душе всякого образованного, хотя и слишком задумчивого мужчины. «Надо бы им помочь», – подумал я. Однако после рассудил, что, пожалуй, пока я натяну валенки и доберусь до грузовика, они уже погрузят оленя и выйдет совсем неудобно. С этой мыслью я стал стягивать валенки обратно, однако туша оленя никак не желала погружаться в кузов, и я все-таки в последний раз решительно натянул валенки и вышел во двор.

Я подошел к месту действия и высокомудро заявил, что так у них ничего не получится. Меня обругали сразу на двух языках. Однако я настоял положить фанеру наклонно и втолкнуть по ней тушу. Меня послушались, и дело удалось!

Я ощутил такую гордость от своих организаторских способностей, что даже не очень успел приложить руку к толканию туши.

– Ну, вот и все, – весело сказал я и засобирался домой.

Джим остановил меня на полуразвороте.

– Вы не поедете со мной?

– Да, да, конечно! – сказал я, сделав вид, что и не собирался уходить, хотя перспектива поездки в лес с окровавленной тушей оленя меня не радовала.

Женщин мы оставили дома, попросив что-нибудь сообразить в качестве закуски, потому что, само собой, от всей этой истории нам захотелось выпить чего-нибудь покрепче.

Не успели мы сесть в грузовик, который представлял собой агрегат редкой развалюшности, как путь нам преградил притормозивший у выезда из нашего двора автомобиль. Из него вышел неприятный долговязый тип в толстом свитере и направился к нам. Я опустил окно и вопросительно посмотрел на нахального незнакомца.

– Что вы погрузили? – спросил наглец.

– Дохлого оленя, – сказал я.

– И при каких обстоятельствах он сдох? – настаивал незнакомец.

– Его загрызли волки… А собственно, с кем имею честь? – пробурчал я.

– Инспектор министерства природных ресурсов.

Мы вышли из машины.

– Чья это собственность? – начал инспектор свое расследование.

– Его, – с готовностью доложил Джим и стал незаметно отступать куда-то в лес.

– Останьтесь, – строго сказал инспектор. – В это время года охота строго запрещена, так что я обязан расследовать любой случай смертности среди животных.

– Это касается даже бурундучков? – пошутил я. Лицо инспектора осталось непроницаемым. Он начал внимательно осматривать тушу, пытаясь найти огнестрельные раны. Туша была, как уже отмечалось, полусъедена.

– Это не я… Я его не кусал, – опять пошутил я. Джим тоже не признавался.

– Вот видите, у нас нет следов крови на бородах! Это волки его покусали.

Мое заявление оживило инспектора, хоть он и осмотрел с подозрением мою рожу. Я имею привычку не брить и не подстригать бороду месяцами, и поэтому вид у меня более чем кровожадный. Кривой зуб на нижней челюсти и русский акцент не прибавляют мне благонадежности в глазах местного населения. Как-то в городе один мальчик лет семи, обернувшись и увидев меня, попятился в ужасе и упал… Инспектор же был крепкого помола, хотя понимал, что если бы даже я и напал на оленя, так его покусав, то, пожалуй, раны были бы все же поменьше, потому что пасть у меня не волчья, а вполне интеллигентного размера – по местным меркам, конечно… Однако в его протокольную башку пришла идея, что здесь что-то нечисто.

– У вас собаки есть? – строго спросил он.

– Есть, – сознался я, – пудель Жужа, но она весь день была дома.

– Я бы хотел осмотреть ее пасть, – настойчиво заявил инспектор. – Может быть, это она загрызла оленя.

– Вы бы лучше население от волков и медведей защищали! – завозмущался я.

– Я сомневаюсь, что оленя загрызли волки, – возразил инспектор.

– А кто его загрыз? Я, что ли? – разгорячился я.

– Ну, если это не ваша собака, то его загрызли шакалы. Опишите, как они выглядели?

– Ну, как, как? Серые волки, здоровые такие…

– Разберемся, – сказал инспектор и пошел обследовать пасть собаки Жужи, которая была самым мирным существом из всех, кого мне довелось знать, и притом страдала эпилепсией.

– Может, вы позволите нам увезти оленя в лес? – спросил я ему вдогонку.

– Хорошо… – ответил инспектор и отогнал свою машину. – Если это действительно не ваша собака загрызла оленя, я вам выпишу сертификат, подтверждающий, что это не вы убили оленя, и если потом этого оленя найдут, то у вас будет документальное подтверждение…

– Извините, – спросил напоследок я, – а как вы тут очутились? Вас что, вызвали родственники оленя?

– Нет… – серьезно сказал он. – Просто проезжал, а тут смотрю – оленя грузят. Ну, я и решил расследовать, что к чему…

– Угу… – ответил я, и мы тронулись в путь.

– Совпадение, значит, – сказал я Джиму. Тот промолчал. Он почему-то недолюбливал представителей министерства природных ресурсов. Видно, он никак не мог поделить с ними эти самые природные ресурсы, бегающие по его собственному двору.

Старенький грузовичок несносно трясло. Мы с трудом пробрались по плохо почищенной дороге километра на два в глубь леса.

– Ну, пожалуй, хватит, – сказал Джим. – Здесь волки найдут свой недоеденный обед.

Он стал разворачиваться и забуксовал в снегу. Я уже нарисовал себе картину, как мы пешком выбираемся из этого заснеженного леса. К счастью, «форд» все же выбрался из сугроба, и мы, отъехав немного, вышли из машины.

Кузов был пуст. Олень пропал. Мы переглянулись, не поверив своим глазам.

– Что за чертовщина? – пробормотал Джим.

– Может быть, он убежал? – неуверенно пошутил я.

Мы уставились на окровавленный кузов. Наверное, в таком же недоумении смотрели на пустую плащаницу в склепе последователи Иисуса.

– Этому должно быть какое-то рационалистическое объяснение, – сказал Джим и картинно схватился за голову. Раньше я считал, что этот жест присущ только старым евреям, но теперь наблюдал его в исполнении старого шотландца. Тут я подумал, что все гонения на евреев были напрасны, потому что они такие же люди, как и все, раз шотландцы тоже хватаются за голову.

Я в растерянности стал оглядывать местность. Далеко в стороне от дороги, примерно там, где мы буксовали, лежала туша. «Еще один олень? Ну, это уж слишком!» – подумал я и показал Джиму на чернеющее на снегу пятно туши.

– Ах! Так он соскользнул из кузова, когда мы буксовали! – весело вскричал Джим. Он явно обрадовался такой автоматизации малоприятного процесса. Мы не стали подходить к месту этого удивительного происшествия и отправились прочь из леса.

Когда мы проезжали дом зятя Джима, тот чистил снег на своем тракторишке и с удивлением посмотрел на нас, двух бородатых мужиков, смахивающих на маньяков, выехавших из леса на его грузовике. Оказывается, Джим взял грузовик без спроса.

Зять подошел поближе и заглянул в кузов. Там было полно пятен крови.

– Я отдам тебе грузовик, только кровь отмою. У нас было дело… – неохотно пробормотал Джим.

– Дело… В лесу? Хммм… А где Джоана? – хмуро спросил зять, явно беспокоясь за свою тещу. Видно, он давненько подозревал, что его тесть не в себе, ну а обо мне и говорить нечего…

Но тут внимание зятька отвлек его тракторишка, который, оставшись без присмотра, стал скатываться под горку, не реагируя на вопросы зятя: «Ну, и долго ты будешь скатываться?»

Зятек убежал за трактором, так и не выяснив судьбу Джоаны.

Мы же вернулись домой и за рюмочкой бренди пофилософствовали о несправедливости и жестокости вселенского мироустройства. Женщины сообщили, что инспектор еще долго оставался на месте преступления, заглядывал в пасть пуделю Жуже и даже мельком осмотрел кота. Однако волчьи следы были несколько крупнее, чем у наших домашних животных, и инспектор неохотно все же выписал свою индульгенцию. А что, это серьезное преступление – убить оленя без лицензии да еще и не в сезон. За это полагается крупный штраф, а иногда и тюрьма.

Я проводил соседа и сел дописывать начатое утром письмо. «…Так, отбирая добычу у волков, мы привыкаем к местной жизни…» – закончил я рассказ о случившемся. За окном было уже совершенно темно. Морозный воздух отчетливо прорезал неприятный человеческому слуху настойчивый волчий вой. За ненадежной тонкостью двери правила гибельный бал вольная мачеха-природа, на чьем лоне я столь мечтал поселиться. Эта история с загрызенным оленем, буквально в стиле Джека Лондона, навела меня на мысль, что как ни беги от правды жизни, она обязательно тебя догонит тем или иным образом. Не террористы с бомбами, так волки с зубищами… Инспектор из министерства, правда, утверждал, что канадские волки на людей не нападают. Видимо, у них какой-то особый уровень культуры и обходительности. Но я ему не поверил. В больнице, где я когда-то работал, главврач, когда появился больной с проказой, тоже заявил, чтобы успокоить медперсонал, что проказа, дескать, не заразна!

Стала моя семья решать, как же нам оградить себя от вопиющей дикости здешних мест, а то получается не жизнь, а сплошная передача «В мире животных».

Сынишка предложил купить настоящее ружье. Жена Анюта предложила построить забор. Дочурка – переехать в город. А я, задумавшись, предложил построить город вокруг нашего дома…

Вы спросите, а при чем тут Христос? Чего это я его все время упоминал? Не ломайте головы… Олень – символ Христа, недаром в Библии сказано: олень жаждет воды так же, как человек – веры…

Увидев, как волки расправились с красивым благородным животным у меня во дворе, я подумал, что природа со дня творения не перестает приносить в жертву самое лучшее и безобидное, что у нее есть, распиная и загрызая всякого, кто жаждет чего-то иного, чем упорное пожирание слабого – сильным, травоядного – кровожадным, жаждущего веры – безверным, задумчивого – бездумным, живого – мертвым…

Толстозадые огурцы

Пристрастие к маринованным огурцам, по всей видимости, наследуется буквально на генетическом уровне. Недаром человеческие хромосомы имеют форму огурцов и по количеству примерно соответствуют содержимому трехлитровой банки. Подчиняясь зову генов, население целыми семьями фанатично пожирает эти продолговатые зеленые объекты, невзирая на последствия. Хотя, впрочем, особыми побочными эффектами это яство не обладает. Так, ну может быть изжога, ну или отрыжка… В современной повседневности такие явления вряд ли можно причислить к серьезным катаклизмам. Короче, продукт вполне безвредный.

Пленительный ли хруст, прохладная ли, пощипывающая язык сущность заставляет многих из нас буквально самозабвенно вкушать маринованные огурцы. Конечно, и в черно-белые совковые времена полусвятые-полуглухие бабки на углах наших зачуханных кварталов торговали огурчиками по пять копеек за штуку. Но то были второстепенные огурцы, предназначенные для закуски, то есть известные незавершенностью своего земного существования, если не отправлялись в рот вслед горькой водке, бередящей всякое испитое нутро, как бередит свою игривость законченный ловелас привычным будничным вожделением.