Неизвестная Канада

Именно по месту раскопок в известняковых горах Юра было дано название геологическому периоду. Так что Юрский период был назван вовсе не в честь одного советского палеонтолога по имени Юра и не в честь Юрия Гагарина, как утверждали учебники эпохи застоя... Но, как говорится, не в динозаврах дело, никто не станет спорить, что у этих монстров был весьма внушительный аппетит, и они тоже стремились в этот приграничный район Франции, чтобы нажраться от пуза, а после уж окаменеть... Так и я поддался на приманку огромной вывески на чьем-то частном доме и очутился на кухне с двумя столиками, где простой француз пожарил мне домашней колбасы. Вот она, истинная проба народной кухни. Не какие-нибудь навороченные блюда без надежды на истинный отдых души, а настоящая суть народного таланта, проявляющегося в незатейливой стряпне, создающей славное обрамление жизни на свободных горных ветрах... Сегодня – домашняя кухня, завтра – ресторан, а послезавтра – снова затрапезная домашняя кухня. Вот изобретательность, достойная восхищения. Что-то подобное переняли и жители Квебека. Вырезал из сучка ложку, – открыл художественную галерею на заднем дворе, авось турист тупой пошел, чего-нибудь да купит. В этом внезапном и повсеместном частном предпринимательстве, пожалуй, и заключается новая эпоха Возрождения Квебека.
      Квебек, к счастью, успел застать и впитать в себя и старую эпоху французского Ренессанса, когда наконец была отброшена сомнительная палитра вкусов мавров. Французская кухня навсегда распрощалась с перспективой стать всего лишь еще одним членом средиземноморского анклава известных своей специфичностью итальянских, греческих и турецких блюд. Новых поваров Возрождения вдохновляли острые, соленые и вязкие предпочтения Древнего Рима. Хорошее вино, еще одно увлечение римлян, играло вспомогательную роль, стимулировало аппетит и помогало пищеварению. Именно тогда, говорят, автор бессмертных «Опытов» Мишель Монтень, оказавшийся конченым гурманом, пришел в такой ажиотаж от новых веяний применения вина в приготовлении всевозможных блюд, что за обедом в исступленье укусил собственные пальцы. Вот вам пример отчаянного и искреннего самоедства. Эдакий верх садо-мазохизма на кухонном уровне. Не всякий современный мыслитель осмелится в наши дни вот так запросто, без чинов, во время обеда укусить самого себя за палец. Беднягам нынче, для того чтобы угодить в историю, надобно выдумывать трюки позаковыристее. А собственно, и отчего это все норовят в нее, родимую, угодить? Чем плохо просто пройти, как тень, меж ресторанных столиков мира, проскользнуть в туманах ароматов яств жизни, исчезнуть без следа в подсобках человеческого забвения?.. Что люди нашли в посмертной славе? Это такая же безделица, как запах недавно съеденного блюда, как опустевший стакан расплесканного в небрежности вина. Увы, вопреки привычным ожиданиям, практически никогда на его дне не отыскивается истина...
      Квебек застал и времена знаменитого Генриха IV, когда королевский двор активно пропагандировал французскую кухню. Король Генрих IV был отъявленным социалистом, ибо поставил целью «положить по курице в каждую кастрюлю бедняка». Но дальше роскошных банкетов в поддержку своей политики он не пошел. Подкачала политическая зрелость... Квебекские жители твердо решили сохранить традиции своего короля и до сих пор пребывают в социалистическом угаре, распихивая по курице в кастрюлю каждого безработного, за что честь им и хвала. Вот только удастся ли им это, если Квебек станет свободным, отделившись от остальной Канады? Что лучше: курица или свобода? Извечный вопрос!
      Квебекцы были свидетелями и времен Людовика XIII, у которого в свое время стояло на столе двадцать два сорта рыбы и двадцать восемь разновидностей фруктов. А вот у его великого потомка, Людовика XIV, Короля-Солнца, легендарного обжоры и баламута, как оказалось, в кишечнике проживал невиданных размеров королевский червь, с которым бедному властителю Европы приходилось делить свои обильные обеды.
      Далее связи Квебека с Францией стали угасать, но и в последние времена немало новых кулинарных идей добралось до здешних берегов. В этом я убедился, посетив городок Montmagny, в самом центре которого приютилось кафе «Au Coin du Monde» («На углу мира»)... И действительно, здание представляет собой эдакий треугольник, внутри весь декор посвящен путешествиям... А чего стоит туалетная комната? Она сделана внутри бывшего сейфа банка, который находился в этом здании. Перед выходом из кафе висит надпись, гласящая: «Храни вас Бог, а мне некогда...»
      По истории этого здания, выстроенного напротив горделивого городского собора, можно судить об изменении интересов горожан. Сто лет назад в этом доме была редакция местной газеты, потом банк, потом табачная лавка, а вот теперь кафе. Газеты читать стало немодно, интерес к банкам и накопительству у населения давно пропал, вместе с окончательным опустением карманов, а курить оказалось и вовсе вредно... Так и появилось на свет это вольнодумное кафе. Там подают восхитительные вафли с впеченными в них фруктами, овощами и даже куриным мясом, если вы таковое закажете. Идея впекатьподобные ингредиенты в вафли мне никогда не приходила в голову, и я бы безусловно снял шляпу перед местным гением, если бы она оказалась у меня в наличии в надлежащий момент.
      В том же городке я согрешил и приобрел букинистическую редкость – французское издание «Злоключений добродетели» маркиза де Сада. Ницше как-то сказал, что если страдание и даже боль имеют какой-то смысл, то он должен заключаться в том, что кому-то они доставляют удовольствие. Ну что сказать, Ницше и де Сад были два сапожка пара... Маркиз – автор скандально известных грубых эротических романов, узник, более четверти века проведший в застенках всех сменившихся на его веку режимах, председатель революционного трибунала, не подписавший ни одного смертного приговора, приговоренный к смерти за попытку отравления и к гильотине за модернизм, блистательный аристократ и нищий, едва не умерший в больнице для бедных, – все это разные ипостаси человека, нареченного в богемных кругах Божественным Маркизом. Чтение романа, однако, повергло меня в сон! В нем было слишком много слов, написанных по-французски...
      Далее гастрономическое путешествие привело меня, вечно голодного странника, в «Riviere du Loup». Название сие, по всей видимости, произошло от Волчьей реки, а та в свою очередь была названа так то ли оттого, что там водилось много волков, то ли оттого, что местное индейское племя считало себя побратимами с этим зубастым и неспокойным народом серохвостых хищников.
      Восхитительный заход солнца, растаявшего пригоршней мороженной клюквы где-то за тенями гор северного побережья все того же, но внезапно расширившегося залива Святого Лаврентия, тронул мое сердце, но не удовлетворил ненасытного желудка.
      На пристани, откуда уходит паром на другой берег, примостился скромный, но исключительно душевный ресторанчик с различными рыбными блюдами. Значительно проредив местное население креветок и прочих кривотелых мореплавателей, а затем основательно прогулявшись вдоль тихих вод залива, я снова отправился подкрепиться в тамошний, считающийся лучшим в городе, ресторан, который все же понравился мне значительно меньше. Как водится, в этих прибрежных местах в центре зала располагался аквариум с приговоренными живыми омарами, и я вдруг почувствовал всю аморальность этого жертвоприношения нашим дурным желудкам. Над моей головой пронеслось видение, что за столами с повязанными на груди салфетками сидят эти гигантские десятиногие раки и в нетерпении шевелят клешнями, а в аквариуме барахтаются люди... Маркиз де Сад радостно потер бы руки от такой фантазии... Мне же стало дурно... Да и ресторан оказался второсортным... Почему для каждой нашей трапезы кто-то должен расстаться с жизнью? Пусть так, но как можно этот факт еще и смаковать?
      Я продвинулся еще немного вдоль побережья великого залива и явился в городок Trois-Pistoles. Скольких наивных представителей путешествующей братии завлекло это бесшабашное интригующее название? Ведь мне, как и многим людям с пошатнувшимся образованием, показалось, что местечко в переводе именуется «Три пистолета», однако это оказалось вовсе не так. Напрасно я вообразил себе детективное приключение с таинственным оружием. «Пистолем» французы когда-то называли определенный вид монеты... Именно такая монета достоинством в три пистоля и была потеряна в семнадцатом веке в реке неподалеку от места, где в честь этого знаменательного события воздвигли город. Вообще история местных названий вовсе не столь романтична, как можно подумать, натыкаясь на все эти названия в стиле «Острова сокровищ», наподобие Skeleton Lakes... Обычные тривиальные факты забытых повседневностей легли в основу многих нынешних названий канадских озер, рек и городов.
      Последней точкой моего странствия по Квебеку оказался городок Mont-Joli, означающий «красивая гора». Горы я там не нашел, но обнаружил развеселый ресторанчик при гостинице, названной в честь первооткрывателя Квебека, Жака Картье.
      Так завершилось мое гастрономическое путешествие. У нас в русском языке давно бытует французское слово «гурман». По нашим словарям – это любитель и ценитель изысканных блюд. У французов имеются два слова, которые по-разному характеризуют людей, любящих вкусно поесть. Гурман (gourmand) – человек, любящий перенасыщаться вкусной пищей. Другое слово, гурмэ (gourmet) – человек, разбирающийся в тонкостях изысканной пищи, знаток в кулинарии. Французу приятно, когда его считают гурмэ, а мне достаточно, если меня будут считать гурманом...

В провинции и дождь – развлечение...

      Чарующая простота атлантических провинций во все глаза глядит на нас иллюминаторами небес. Они влекут в надоблачные пространства. Пристань Сен-Джона продувается шквальными ветрами. Я расставил руки в стороны. Почему-то я всегда так поступаю на берегу морей-океанов, но и в этот раз взлететь мне не удалось...
      Празднество полета пришлось отложить до моста через пролив. Мост Конфедерации – это не просто чудо света. Ощущение воспарения над пучиной окрыляется тривиальной мыслью о том, что человек действительно может все! Построить мосты через океаны! Побороть смерть! И даже, возможно, в один прекрасный день победить в себе самом отъявленную сволочливость, что было бы, пожалуй, даже важнее победы над смертью... Действительно, если бы нам дали выбирать между повсеместным искоренением сволочизма в людях и банальным бессмертием, мы бы, пожалуй, склонились в сторону искоренения, ибо не велика цена вечной жизни, проведенной в стане сволочей.
      Итак, мост изгибается над проливом, и вы начинаете снижаться к едва проглянувшим под перьевыми взмахами ваших фантазий берегам.
      Найти себя можно только в провинции, вдали от уханья механических аксессуаров. Остров Принца Эдварда – плоский, как лист дешевого картона, и является идеальным полигоном для поисков утраченного «я», а также для приобретения молодой картошки по бросовым ценам, ибо сей мудрый сельскохозяйственный продукт выращивается островитянами повсеместно. Мы редко отдаем себе отчет в том, что картошке человечество, или по крайней мере Европа, обязано появлением чуть ли не доброй половины своих сынов. Этот давно привычный нам корнеплод, некогда завезенный из Америки, давал такой урожай биомассы на единицу посевных площадей, что во многих селениях голод отступил на второй план, и люди с увлечением принялись за деторождение. Весьма занимательное хобби, должен вам признаться. Обязательно попробуйте на досуге.
      На острове я остановился в деревушке Victoria by the sea (в моем вольном переводе: Виктория – на море и обратно)Хозяин постоялого двора говорил об океане в женском роде, словно о своей жене, подруге, королеве, корове, можете продолжить этот список сами. «She can get pretty ugly!» – «Она может сделаться весьма скверной!» – торопливо возражал он на мои сетования, что гладь пролива скорее напоминает жидкое стекло, чем поверхность океанических вод.
      О мосте местный житель тоже отзывался в женском роде. Он, как и все его односельчане, говорил с каким-то придыхающим, чуть ли не норвежским акцентом, которому северные морские народы, видимо, учатся у чаек. А может быть, он был каким-нибудь забытым потомком викингов, явившихся на эти берега задолго до открытия Америки суетливым Колумбом. И вот откуда взялся этот женский род в отношении весьма мужественных объектов: океан, мост... А я-то думал, что по правилам английского языка женский род неодушевленному предмету присваивается исключительно тогда, когда этот предмет корабль – «ship». Ну, такое уж сделали англичане исключение. Все же остальные неодушевленные предметы относятся к среднему роду... Видимо, я оказался не прав. Жизнь диктует свои правила орфографии. Поскольку мост тоже оказался женщиной, островитянин не доверял этому новоявленному строению и переживал, долго ли оно простоит посреди океанского пролива.
      Хотя, по совести говоря, именно наличие моста и привело меня к нему в качестве постояльца, потому что без моста я ни за что не поперся бы на этот остров, представляющий собой в экзистенциальной основе своей огромное картофельное поле. Хозяин все равно сетовал в душе, что к ним в деревушку больше не приходит паром с континента, и дела оставляют желать лучшего. Как говорится, «финансы поют романсы», «карманы пишут романы», а «кошельки собой торгуют у реки» и так далее и тому подобное... Такие разговоры можно услышать в любой канадской глубинке, которая чахнет потихоньку, отдавая самое лучшее ненасытным городам, этим мегаподлисам(по выражению одной прозорливой дамы). Вот и дочка хозяина проживает в Торонто, видит старика редко. Он гордо заявил, что дочь расследует жалобы на врачей, и я, к его удовлетворению, веско подтвердил, что это занятие интересное и многогранное. Далее мне стало скучно, и я вышел на воздух.
      Маслянистые воды обалдевшего от абсолютного штиля залива неподвижно отражали остовы рыбацких шхун. На причале шумел бар. Из открытых дверей доносились пьяные крики и пение. Луна присутствовала в картине и, цепко вонзаясь в мою память нелепым отцветом фольги, выбрасывала впереди себя идеальную по своей геометрии лунную дорожку.
      Неслышное присутствие луны на небе нам кажется явлением малозначительным, бросовым. Но ведь не зря кто-то изрек, что в провинции и дождь – развлечение. А луна... Что луна? Ну, еще один фонарь, блеклое пятно, серебряная монета, нелепое небесное тело, волнующее разве что психически неустойчивых типов да несостоявшихся астронавтов.
      Многие природные явления проистекают незаметно для нас, а большинство сюжетов мироздания свершаются и вовсе без свидетелей. В который раз мы прохлопали неповторимый закат? И снова без нас расцвели какие-то невыразимые голубенькие цветы за околицей. Да только ли в цветах дело? Словно независимо от нас родились наши дети, как-то параллельно с нами они выросли... Где-то за границами поля зрения остались друзья, книги, города, пророки из пыльной Библии, возня вокруг незначительных неприятностей, отжитые вечера и прошмыгнувшие перед полусомкнутыми веками побудки...
      Мы не можем охватить всего своего бытия без остатка и, концентрируясь на чем-то одном, постоянно ощущаем невнятное чувство обкраденности и недоданности, нам слишком мало той жизни, которая, казалось бы, протекает во всех направлениях, но на поверку оказывается плоской и одномерной.
      Вот и эта плоская, одномерная луна, незначительная и с виду мирно дышащая наружными туманами, не имеет к нам отношения. Но мы сами порой не имеем никакого отношения к самим себе, и поэтому не удивительно, что луна в городах вообще не имеет никакого значения. А вот в глухих лесах это неприметное светило может стать символом жизни и смерти. Случилась лунная ночь – и нашел ты дорогу домой, а выдалась безлунная – и сгинул без следа... Так что не нужно надсмехаться над канадской глубинкой. В городах – дикие автомобили, а у нас – недобрые голодные звери. В городах – бандиты, а у нас – глубокие овраги да бескрайние просторы безлюдных болот. В городах – темные переулки, а у нас – безлунные ночи, помноженные на не менее темные предрассудки.
      Вслушайтесь в подрагивающие звуки «Лунной сонаты». Разве она не рассуждает степенно и размеренно о том же самом? Разве не заключен в ней тот же скорбный вздох латентного отчаяния, вечного сожаления о проходящих мимо нас полотнах подлунного бытия, растворяющихся в блеклых лучах латунного света?
 
Избавьте Соломона-многоженца
От скорбного признанья тупика...
Мир – очень неустойчивое донце
Сосуда, не разбитого пока.
 
 
Мир – очень незастенчивое действо
Всего, что управляется извне.
Оставьте чародеям чародейство
Отдушиной в проветренном окне.
 
 
Ну, а для тех, кто этим миром болен
И в глухоте забылся, сгоряча,
Я «Лунную сонату», как Бетховен,
Безмолвно отстучу по кирпичам...
 
      А как незабвенно убаюкивает нас Тургенев упоминанием об этой музыке: «...сладкая, страстная мелодия с первого звука охватила сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса».
      А на самом деле Бетховен писал ее без особых мыслей о луне. Он назвал ее «Соната в духе фантазии», а название «Лунная» уже после смерти композитора дал ей один из его друзей – поэт Людвиг Релыптаб. Нет ничего в мире ясного и окончательного. «Лунная соната» на поверку оказывается нелунной. А серебристая луна оказывается пыльной пустыней, покрытой оспой кратеров. Вот где нужно было учредить настоящую глубинку, эдакую весьма удаленную провинцию. Я вообще предложил бы правительству Канады присоединить поверхность Луны к своей территории. Думаю, этого никто не заметит. Необжитость (особенно северных окраин) этой великой страны вполне напоминает бездарный пыльный простор гибельного небесного тела.
      Хотя, впрочем, американские президенты неравнодушны к нашей младшей небесной сестрице. Они обычно не успокаиваются, пока не высадят какого-нибудь янки в грубых космических ботинках на ее твердь. Как можно топтать ногами нежное астральное тело? Как не понимают они, что Луна – нематериальна и не нуждается в наших мещанских домогательствах?
      Но есть места на земле, где луна действительно имеет ощутимое значение. В глубоко вдающемся в сушу заливе Фанди эта незначительная небесная безделушка проявляет всю свою грозную упитанную сущность. Ведь теперь нам говорят, что приливы в морях и океанах вызываются именно силой ее притяжения, ну и в гораздо меньшей степени, силой притяжения Солнца.
      Вас никогда не тянуло к луне? Попробуйте в лунную ночь встать на цыпочки. Что, не тянет? Значит, вы недостаточно поверили в себя, не впитали вполне соки гравитации грандиозного современного учения. Значит, вы невежественны и тем самым подписываетесь в собственной неспособности принять существующее положение вещей. Я шучу... Вы и не должны ничего чувствовать... Еще чего не хватало. Притяжение Луны слишком мало, чтобы сдвинуть Землю, но достаточно велико, чтобы заставить двигаться воду на ее поверхности... Ну и тяжеленная эта штука – океан. Раньше я очень боялся бескрайних вод. Мне часто снились гигантские цунами, но потом я уговорил свой разум, что морская вода тяжела, словно пласт горной породы... Нужно действительно исключительное воздействие, чтобы всколыхнуть этот упрямый мировой океан. А наша крошка Луна с этим справляется нежно и в одиночку!
      Индейцы племени микмак иначе объясняли гигантские приливы на побережье прежней Акадии . Они были убеждены, что тут не обошлось без вмешательства одного из их богов (запамятовал цветистое имя, а паспорт он мне, увы, не предъявлял...), который решил искупаться в заливе и велел Великому Бобру перекрыть залив плотиной, но Великий Кит осерчал на это и стал лупить со всей китовой мочи хвостом по морской бурлящей воде. Плотину, естественно, снесло вмиг, а вот волны так до сих пор и колеблются, то набрасываясь на изъеденные скалы, то отступая восвояси. А вообще было бы здорово, если бы у богов были паспорта. А тем паче прописка. Насколько было бы легче молиться им, воздавать хвалы и порицания, так сказать, по месту жительства. Бог микмаков был беспаспортным и поэтому легко ушел от ответственности за создание неустойчивой обстановки по береговой линии залива Фанди. Кроме того, если бы сейчас его прижали к стенке, он бы тоже свалил все на Луну. А положение на этом побережье не шуточное. Приливная волна наступает быстрее скорости, с которой может бежать человек, а посему представляет собой смертельную опасность, ибо зазевавшийся странник вполне может отправиться в гости к морскому царю, если заблаговременно не покинет предательское дно океана, оголяемое предчудливой сменой приливов и отливов. Вода в этих местах поднимается когда на десять, а когда и на двенадцать метров! Жутковатое явление... Извечное напоминание о сюжете Всемирного Потопа.
      Какой же версии придерживаться благодушным путешественникам? Очевидной, научной, или сказачной и с виду дурной? Казалось бы, не о чем и говорить. Индейцы были диковатыми и никак не связывали наличие луны над головой и периодические океанские приливы. Однако попробовал бы кто-нибудь им пропагандировать, что их бог тут ни при чем, индейцы обиделись бы, и, чтобы погасить тоску и неопределенность, возможно, все же прибегли бы к непопулярной в этих краях практике каннибализма. В качестве исключения за подобное богохульство они слопали бы с потрохами своего научного оппонента. Погодите радоваться, – ведь практика съедения собеседника отнюдь не вышла из моды. Очевидным в мире признается лишь то, что подкреплено острыми клыками, а все прочее имеет мало значения. Микмаки были в корне провинциалы, а как водится, в небольшом городке люди охотно сочувствуют чужим неприятностям, а если у вас их нет, они охотно их вам создадут...

      Многие могут заявить: зачем же лишать милых индейцев племени микмак их сладких, романтичных и отчасти даже поэтичных иллюзий? Пусть каждый тихонько верит в свое и не мешает другому. Тем более, что «нет правды на земле, но правды нет и выше...» То есть, фигурально выражаясь, правда отсутствует и на Луне, и в прочих мирах. И как знать, сегодня, например, в моде научное объяснение приливов, а завтра, может быть, конъюнктура всеобщего мышления потребует иных объяснений или даже снова вернется к версии Великого Бобра и Великого Кита. Ведь миропорядку вовсе не мешает основывать современные конфликты на дряхлых легендах. И провинции по-прежнему переходят из рук в руки не по разумному праву рационализма, а в силу вековых устоев и непреложной веры в право сильного. Кто-то сказал, что в провинции мысли неплохо рождаются, но плохо распространяются. Это неправда. Дурные мысли распространяются со скоростью света, вне зависимости от их географического источника. Это доказал еще великий Эйнштейн, слава богу, ограничив скорость распространения глупости только лишь скоростью света! Представляете, какую бы невежественнейшую несуразность мы ни отправили в небеса, где-нибудь на другом конце Млечного Пути о ней узнают только через сто тысяч лет.
      По большей части мир не может обходиться без великих глупостей. А посему великие люди нередко являются дурными людьми и тем самым облегчают миру его нелегкую задачу – существовать всем назло. Как бы ни была нам ненавистна сама мысль о том, что кто-то может быть лучше нас, все же человечество, как стадо, нуждается в вожаках. Мелкие же индивидуумы сами не живут и другим житья не дают. Они отбирают у нас все – мысли, надежды, время... Сенека сетовал на то, что всякий дурак норовит отнять у него час-другой. А час для мыслителя – это целая вечность. Что может быть ценнее этой, на первый взгляд бросовой, единицы измерения усталости?
      В мире гнездятся многочисленные противоречия. Вы скажете: и что такого особенного в этих приливах да отливах, в лунных отблесках на воде, а тем паче в бессомненной потере времени на чтение моих опусов? И какая вообще видится связь между этими дурными составляющими кособокого мира? Никакой...
      Я просто хотел сказать, что если мы не будем обращать внимания на лунные дорожки застывших в штиле вод, то очень скоро мир перестанет обращать внимание на нас, ибо он ревнив и страдает от недостатка любви и осмысленного созерцания...

Скучно жить не запретишь

      Рано или поздно в жизни каждого человека наступает момент, когда ему становится скучно. Можно это отрицать, но поверьте, попытки бороться со скукой с помощью скучных самоувещиваний, что вам не скучно, – занятие еще более скучное, чем сама первоначальная скука. Жители канадской глубинки особенно подвержены этому недугу. Не миновал его и я.
      Попробовав путешествовать я лишь немного отодвинул скуку на второй план своего издерганного сознания, но окружающий мир оказался все тем же: трава – зеленая, небо – голубое, рожи – неприветливые, мысли – от пояса и ниже... Из дальних странствий воротясь, я снова столкнулся нос к носу со своей доморощенной, а потому наиболее злокачественной скукой. Конечно, некоторые позволяют себе заявлять, что умному человеку никогда самому с собой не скучно, на что я возражу, что и подобное заявление скучно в своей основе, ибо даже Иосиф Бродский отмечал, что, в конце концов, скука – наиболее распространенная черта существования, а если уж и великому поэту было скучно, то куда нам, прозаическим личностям, до него, великого! Ведь у великих все должно быть великим, поэтому им присуща Великая Скука. Моя же скука неприметненькая, вроде мышки-норушки. И это не то, чтобы мне делать нечего. Вовсе нет. Дел, наоборот, полным-полно. Просто скучные они все какие-то, эти дела...
      Вообще место и окружение имеют огромное влияние на человека. Например, если выпало человеку проживать в пустыне – то неминуемо рано или поздно скука заставит его заинтересоваться процессом добывания яда у змей. А если вдруг образованный человек очутится в приполярном районе, то ему непременно придет мысль профессионально заняться уборкой снега. Ну, а коль уж выпало тебе поселиться в лесу, то так или иначе, прямо или косвенно, придет тебе фантазия стать дровосеком...

      Я и сам не избежал такой судьбы. После семи лет, проведенных в лесах и являясь гордым владельцем шести с половиной акров вполне бесполезных лесных угодий, представляющих по большей части непроходимый бурелом, мне тоже захотелось, так сказать, проредить лес, вырубить все мои, до сих пор еще самопроизвольно не упавшие под напором ветров горемычные клены и пустить их на дрова, которые я, разумеется, собирался впоследствии реализовать с бессомненной выгодой для себя и близких... Но в моем случае скука отягощалась природной ленью и устойчивой идиосинкразией к любой физической работе, поэтому, слава богу, эти залихватские планы так и остались неосуществленными.
      Другое дело – мой сосед. Тот, не в пример мне, будучи человеком утонченным, удалился на склоне лет в наши края, чтобы посвятить себя исключительно интеллектуальному труду, скажем, написать какую-нибудь заумную книгу о пользе различных вещей. Однако магия места взяла свое. Книгу он так и не начал, а вот лес свой стал нещадно вырубать, тщетно пытаясь продать дрова подороже. Поскольку желание нажиться на лесных богатствах нашего края приходит в голову каждому местному обитателю, то можете представить, каков у нас накал конкуренции между дровосеками. Как водится, дровишки у соседа никто не купил, и они принялись гнить, а сам он загрустил и окончательно впал в хандру. У него как раз в то время была дочка на выданье, и бедняга строго заявил, буквально поклялся на таблице Менделеева (ученые не клянутся на Библии), что ни за что не выдаст ее замуж за дровосека. Поэтому о браке с местным молодым человеком не могло быть и речи, и сосед предприимчиво сам отыскал жениха для своего чада. Нашел он человека нездешнего, интеллигентного, с устремлениями и, кажется, с двумя высшими образованиями. Жених свободно изъяснялся на древних языках и подавал большие надежды. Сосед был вне себя от счастья. Но стоило молодым обручиться и пожить некоторое время в лесу, как вместо возвышенной деятельности жениху пришло в голову профессионально заняться рубкой дров и продажей их местному населению, у которого этих дров у самих завались...
      Как сетовал мой сосед на превратности судьбы! Как переживал, чтобы его блестящего зятя, не дай бог, каким-нибудь бревном не задавило...
      Вот что она, провинциальная скука, с людьми делает! Провинция – это вам не то, что столица... Позволишь себе нечто эксцентричное, плюнешь, к примеру, в рояль, – не поймут-с... Деревня!
      Итак, чтобы избавиться от этой пресловутой деревенской хандры, я положил себе изобрести что-нибудь неординарное, не связанное ни с дровами, ни с искусством дрово-секса, чтобы таким образом себя окончательно развлечь и других позабавить. У вас никогда не было такого чувства, что страсть как хочется чего-нибудь изобрести? Ну, выдумать, что-нибудь такое, но только не знаешь, что? Ведь испокон веков лучшим средством от скуки было изобретательство, а уединенность в провинции, казалось бы, должна только способствовать развитию воображения. Недаром подавляющее большинство блестящих выдумщиков вышло из глубинки. Михаил Ломоносов аж ноги стер, пока выбрался из своего Поморья, и, дотелепавшись до света цивилизации, принялся делать открытия одно за другим, просто хоть плачь от зависти!
      О Циолковском и говорить нечего. Этот великий калужский глухарь, как оказалось, отличился не только в разработке принципов космонавтики, легших в основу прочих полезных общечеловеческих ценностей, вроде баллистических межконтинентальных ракет... Оказалось, что он был еще и болыпым философом! Константин Эдуардович, сидя в своей Калуге, додумался до научно обоснованного расизма: «Я не желаю жить жизнью низших рас. Жизнью негра или индейца. Стало быть, выгода... требует погасания низших рас...»Так что основоположник космонавтики оказался еще и идеологом гуманного русского фашизма, который наши философы советской школы называли почему-то научным космизмом.«Хочешь счастья? Убей всех несчастных!» – вот вам и вся философия Циолковского. Не верите? Почитайте его работы...
      Кстати, о счастье. Говорят, что скука – болезнь счастливых. А мне кажется, что если тебе скучно, то как же можно быть счастливым? Ведь скука – это несчастье! Или быть счастливым – уже само по себе скучно?