Лекцию читал Карен Шахтар, и это была прощальная лекция. Собрались все дружины, весь последний курс, да еще и послушниц привезли из женской Семинарии. Тимур сидел между Романом Паплюхом и Серегой Чекаловым. Они знали: отец Карен подал прошение, чтобы его вернули в действующее воинство. До сих пор Шахтар брал на себя командование очередной дружиной только на время обучения, как и семеро других офицеров – каждый формировал свою группу, которую воспитывал, постепенно превращая в слаженный боевой коллектив. После окончания САВКСа дружины, если их участники показывали психологическую совместимость, не расформировывались, но офицеры, конечно, оставались на службе в Академии, командиром же становился кто-то из членов звена, лучше других подходящий для этого. В отряде Тима старшего пока не назначили, хотя всем понятно, что им станет Роман.
      В общем, Карен счел, что принесет больше пользы, вернувшись в орбитальную армию. К тому же он наверняка тосковал по мощным челнам, орбите, настоящей службе.
      Эта лекция – и не лекция вовсе, а скорее беседа. Лучи солнца лились сквозь витражи, настроение у всех было приподнятое, радостное и одновременно расслабленное. Даже на суровом, аскетичном лике отца-командира иногда возникало подобие улыбки. Тимур сидел, слушая вполуха, прикрыв глаза и вспоминая дом, Божий град. Он не видел своих – мать, сестру и деда – уже ох как давно. Теперь-то недолго осталось: сразу после торжественной церемонии-ритуала благословят в отпуск на две недели. А дом, оказывается, из памяти-то стерся… Подзабыл Тимур, как выглядят улицы и обычные жилые здания. Да и на гражданском говорить отучился, то есть на языке простых мирян. Тим освоил высокорус только в последние полгода – и мир расширился, усложнился, стал глубже; это напоминало десантный тренажер, виртуальную реальность, которую, не отключая, каким-то образом перенесли с одного видеоадаптера на другой, более мощный. Вот ты стоишь посреди чего-то блеклого, но по мере постижения новых слов и взаимосвязей между ними все вокруг углубляется, в земле под ногами и небе над головой, везде проступают незаметные ранее детали – и осознаешь с удивлением, что они были там всегда, но раньше ты не мог их увидеть, постичь, потому что не владел необходимыми для этого понятиями.
      – Верославная солидаризация включала в себя интеграцию мировых религий, – доносился рокочущий голос офицера. – Сверхкультура… Объединенный земной этнос… Единая производственно-сельскохозяйственная зона… Единый глобальный рынок… Глобальное управление… Интервидение и планетарный веб… Всемирное Сообщество – Всечеловечество…
      Льющийся сквозь витражи свет создавал золотистый нимб вокруг широкоплечей, подтянутой фигуры Карена. Голос его, обычно резкий, сейчас жужжал монотонно, усыплял.
      – Чем на первых порах верославная доктрина привлекла инородных мирян? Тем, что дает возможность «все понимать, ничего не зная», и понимание это куда более глубоко, трепетно, проникновенно, нежели обычное знание. Подспудная цель живого существа – сохранение своей информации. Цель сообщества живых существ – сохранение коллективной информации и по возможности распространение ее на среду обитания, что значит – и на другие обитающие в ней сообщества. Цель общества, народа – сохранение своей этноокрашенной информации. О чем я говорю сейчас?
      Тим еще только силился уразуметь, что имеет в виду отец-командир (разумел он плохо, политрелигия была самым нелюбимым его курсом наравне с лекциями по теодицее связанных фотонов, калибровочном триединстве красных, зеленых и синих кварков, равно как и обязательным факультативом «Понятие греха в физике твердых тел»), а Роман уже откликнулся:
      – О культуре.
      Шахтар кивнул.
      – Вестимо. Этноокрашенной информацией в данном случае будет все: свой язык, писаные и неписаные правила поведения, технологические стандарты, предпочтения в одежде, в общем, все то, что используется во взаимодействии людей. При этом народ стремится включить в сферу своей жизни и другую информацию, извне, но так, чтобы она не разрыхляла собственную культуру, а целиком ею адаптировалась, подчиняясь ее законам, обогащая – но не извращая. Итак, что является целью этноса?
      И снова первым успел Роман, наверное, единственный из кадетов, не поддавшийся расслабляющей атмосфере.
      – Сохранение своей культуры и по возможности распространение ее на всю систему.
      – Так. Однако надо учитывать, что целеполагание в данном случае неявно, так как этнос – это не какой-то зверь или же человек, но сообщество индивидуумов со схожим мировосприятием. Никто не сговаривается: а давайте, мол, распространим свою культуру на всю систему. Нет, сие происходит как бы само собой, так как отвечает внутреннему душевному настрою людей занять как можно большую территорию. Хотя такие устремления присущи не всем этносам. Культура выражает душу народа– в большей степени его бессознательное, архетипичное, чем сознательное. И она бывает активной либо пассивной. С активностью – которую можно назвать агрессивностью – и пассивностью культур связан также баланс науки и этики. В активных культурах знание самоценно, истина отделяется от нравственности. Мораль и проникновение в тайны мира, получение новых научных знаний – не взаимосвязаны, что служит толчком к стремительному технологическому развитию. В пассивных культурах этика от познания неотделимы, истина соотносится с нравственным совершенством. Первый тип свойственен скорее Западу, второй – Востоку. Есть ли промежуточный тип?
      – Есть! – звонким голосом произнесла Настька-десантница из другого конца зала. – Это мы.
      – Продолжай, дочь моя, – молвил Карен, и она вскочила.
      – А чего тут продолжать? У нас – особый путь, потому что наш тип культуры, то есть этой… этноокрашенной информации, наш Уклад объединил два подхода, совместив технологическое развитие с этикой, но при этом не затормозил развитие, как в восточных самосозерцательных культурах, а поставил нравственную истину в эту… во главу угла!
      Тимур пока еще не знал, что означает «поставить во главу угла», и подозревал, что Настька тоже не знает. Вот Роман знал и понимал все это, а Настька – так, зубрила с хорошей памятью… Тим во все глаза пялился на нее, только что рот не разинул. Взгляд скользил вверх-вниз, пока Паплюх не ткнул локтем под ребро и не прошипел издевательски: «Муху проглотишь, любовед».
      Отец-командир, поглядев на часы, спросил:
      – Есть ли вопросы?
      Здоровяк Толя Маслов из дружины Тимура неуверенно поднял руку. Карен кивнул ему.
      – А правда ли, отче, что вы зрели Горний мир вблизи? Даже бывали в нем?
      Едва слышный гул голосов смолк: вопрос неожиданный и, пожалуй, не слишком учтивый, ведь все знают, как не любит отец-командир рассказывать про это. Причина нелюбви понятна плохо, хотя Тимур, кажется, догадывался, в чем дело, пусть и смутно. Иногда в виртуальном зале или во время учебных вылетов они испытывали особые шлемы, помогающие рассудкам слиться воедино. При этом дружинникам открывался лишь верхний слой других разумов, задействованный в тренировочном задании, но будто сквозь матовое стекло в нем иногда быстрыми тенями мелькали потаенные мысли и чувства. Сознание отца-командира – центральное в той симметричной, напоминающей снежинку фигуре, коей является коллективный интеллект. Оно куда плотнее, крепче, тренированней, в конце концов – взрослее. И все же некий отголосок не относящихся к делу мыслей Карена иногда проникал сквозь верхний слой; однажды Тим уловил обрывок одной из таких не предназначенных для окружающих случайных мыслей. И теперь он думал, что знает, в чем причина нежелания офицера рассказывать про Горний мир. Она вроде и проста, но одновременно и сложна для Тимура Жилина: Кааба Небесная свята и в сознании отца Карена сияет неземным, божественным светом. Поэтому, как считает офицер, всякие слова могут осквернить ее – затуманить сей свет, ибо любые слова, кроме, конечно, сокрытых на страницах священной Библы, книги имен Всевечного, суть порождения человеческого разума, а раз так, то и не следует описывать ими нечто, относящееся скорее к божественному, чем к земному. Делать это способны лишь те, в душе кого Всевечным высечена искра таланта. Ведь религиозные картины не рисует кто ни попадя, но лишь даровитейшие из художников, а коль скоро рисовать святое дозволено немногим, то и говорить о святом д о лжно не всякому.
      Помедлив, отец Карен молвил голосом куда более тихим, чем раньше:
      – Зрел не раз и бывал единожды.
      Произнесено было так, что любому олуху тут же становилось ясно: более вопросов на сию тему задавать не следует. Но Толик Маслов, как бы помягче выразиться… олух из олухов, это все в дружине знают. Малочувствителен он и медлителен. Юркий подвижный быстродум Серега Чекалов, на малых разведчелнах летающий с Толиком в паре, сколько ни бился над напарником – так и не смог тому разумение стимулировать.
      В общем, Толик пробасил:
      – И как он? Расскажите. Как выглядит?
      Карен вновь замолчал надолго, а Роман Паплюх, быстренько скатав бумажный шарик, пульнул им в голову Толика, и когда тот обернулся, показал кулак, а после покрутил пальцем у виска, едва слышно прошептав: «Глуполюб!» Роман с недавних пор тайно от преподавателей тренировался в навыке выдумывания новых слов – ибо ведомо, что старшие чины Уклада, владыки сфиры земной, не просто церковным высокорусом владеют, но способны улучшать его, расширять, создавая новые лексические единицы.
      – Прекрасен, как бриллиант, – произнес офицер, и все поглядели в сторону кафедры. Тимур с удивлением понял: Карен Шахтар, этот невозмутимейший из мужей, смущен!
      – Как бриллиант? – повторил Толик.
      Отец-командир кивнул.
      – Напоминает драгоценный камень, венчающий… венчающий центр звезды с пятью лучами.
      – Если бриллиант – это Горний мир, то лучи звезды – Фабрики? – пробасил Толик. – Ветви Сидры? А вот… – он замолчал, когда отец-командир сделал короткий жест, означающий, что более на эти вопросы он отвечать не станет.
      И тут Тимур решился. Часы над дверью показывали, что до конца лекции осталось всего ничего. А спросить более не у кого, да и случая такого не представится, скорее всего. Потому он поднял руку, и когда Карен взглянул на него, вскочив, выпалил:
      – Отче, скажите! Какой смысл человеку вмешиваться в дела Всевечного, вообще что-либо делать, ежели Он всемогущ и все Им предопределено, заранее Ему ведомо?
      По залу прокатились смешки. Роман вновь ткнул соседа локтем в бок и пробормотал: «Любомудр начинающий». Тим уже заранее покраснел, уже внизу живота что-то сжалось, и холодок стыда пополз по спине, но Шахтар не стал смеяться, а спокойно молвил:
      – Человек может и должен вмешиваться в космический процесс истории, ибо каждому возбуждению снизу, от человека, – неизбежно следует возбуждение сверху, от Всевечного.
      Тимур вздохнул. Нет, это непонятно. Что значит – возбуждение? Он собрался было уточнить, хотя Паплюх и косился на него с презрительной насмешкой, но пока решался, из заднего ряда задали другой вопрос:
      – Старец двуедин, как Всевечный… ну, как Всевечный триедин?
      Карен нахмурился. В другой раз он, видимо, уже наложил бы на вопрошающего епитимью, однако сейчас лишь сказал:
      – Вообще-то вы должны были постичь это еще в конце предпоследнего курса. Всевечный, каковой есть абсолютная, бесконечная, неопределимая беспредельность, разделился на три ипостаси: Всевечного Отца – что соотносится с Миром Творения, – Всевечного Духа, каковой является Миром Сознания, и Всевечного Сына – представляющего собою Мир Делания. Сие ясно?
      Все закивали. Что ж тут неясного?
      – Хорошо. Ну а Старец Вознесенный, каковой есть не кто иной, как нынешнее воплощение Адама Первоначального, зачинателя рода людского, разделен на Высшего и Низшего, сиречь на идеальный архетип, что пребывает в надмирном бытии вместе со Всевечным, и на несовершенную живую матрицу, спроецированную в Каабу Небесную, где и обитает. И на этом пути нижняяипостась Старца размножилась, разделилась на четыре эманации, что воплощены теперь в Патриархах, каковые повелевают четырьмя Великими Губерниями Земными: Атлантической, Тихоокеанской, Индоавстралийской и Российской. Выходит, Патриархи – от Старца, Старец – от Всевечного, а раз так, то и Патриархи, несколько более длинным путем, – от Всевечного.
      – Но все высшие чиновники, все митрополиты, архиепископы и даже викарии с игуменами, руководящие различными службами и институтами Уклада, поставлены на свои посты лично Патриархами. То есть они тоже, опосредованно, – от Всевечного?
      На это Шахтар ничего не ответил, позволив слушателям самим делать выводы.
      – Прошу простить меня, отец командир, – произнес задававший вопросы кадет. – Нас сему обучал отец Вронский, а он… Ну…
      – Спрашивайте далее, – кивнул Карен. Старец Вронский был вековечен – в том смысле, что ему около ста, – и даже недавняя операция на горле не помогла преподавателю говорить внятно. К тому же он, бывало, засыпал на лекциях.
      – Значит, Патриархи – суть тварные… ну, дольние, земные воплощения Старца? – спросил послушник.
      – Так. Суть четыре воплощения надмирного бытия в дольнем бытии.
      – Но тогда выходит… Выходит, Патриархи одинаковые? – удивился Толик Маслов, и все засмеялись, а Роман, скривив рожу, страшным голосом прошипел: «Анатолий, не позорь дружину, дольняя тварь!»
      Широкое, грубоватое лицо Толи покраснело. Он покрутил головой, дернул себя за воротник, но продолжал упорно:
      – Отец Карен, но я же видел Патриархов по телевиду, всех четверых… У них и лики разные…
      – Не следует понимать буквально, – ответствовал Карен серьезно. – «Воплощение» не есть «клонирование». Ниспустившись из Горнего мира, эманации Старца воплотились во вполне конкретных младенцах от разных матерей… и воплощение это было духовным, разумеешь? После дитятки росли, будучи подвластны влиянию разнообразных обстоятельств, формирующих их характеры. Хотя в одном ты прав: каждый из Патриархов, невзирая на окружение, явил собою крайнюю степень святости, коя вообще может быть явлена в обычном человеке.
      – Разрешите, я поясню? – Настька-десантница уже давно тянула руку, и наконец Карен позволил ей высказаться.
      – Ты слушай, слушай! – вскочив и тряхнув короткими косицами, она повернула к Маслову возбужденное лицо. – Эманация Кадмона Вознесенного может воплотиться в любом человеке, как она воплотилась в Патриархах, ежели этот «любой» добьется совершенства в своей дольней, тварной, мирской жизни. А духовное воплощение Старца, высшая его эманация, его духовное тело суть концентрированная святость – это… это другое, об этом не говорят! Ну что не ясно тебе?!
      – Как же тогда эманация в Патриархах воплотилась, когда они совершенства в мирской жизни успели добиться, ежели дитятками еще были? – не выдержал Роман. – Экая ты глупоумная, сестра моя.
      Настька немедля вышла из себя и покраснела, так что даже веснушки почти исчезли. Тимуру ее стало жалко: поднявшийся на ноги Паплюх глядел на инокиню с насмешливым прищуром, а это означало, что он собирался раздавить ее интеллектом в блинчик. Карен Шахтар негромко, но очень основательно откашлялся, дабы прекратить дискуссию. И тут в здании зазвучала сирена.

* * *

      Третья дружина состояла из шестерых: Романа, Тимура, Акмаля, Кости, Сергея и Толика. Они собрались там, где коридор расходился двумя рукавами, налево – кельи послушников, направо – аудитории и лестница, ведущая к задним дверям, через которые можно попасть на плац. Шахтар, успевший пообщаться с кем-то из руководства, посуровел лицом пуще прежнего. Он сказал:
      – Что-то происходит в Гуманитарном лагере номер пять на территории Атлантической губернии. Нам приказано вылететь туда совместно с дружиной инокинь. Над океаном к нам присоединятся челны действующего военно-воздушного воинства, скорее всего, с Кабо-Верде взлетят… – он замолчал, окинув взглядом лица иеросолдат. Никто из них не знал пока, что такое Кабо-Верде: этих островов не было на обычных картах, ведь там располагалась крупная военная база. Офицер заключил: – Третья дружина, ставлю задачу: через пятнадцать минут собраться возле ангара три «бэ», облаченными для длительного перелета. Летим на блаженных. Дальнейшие распоряжения получите позже. И это не учебный вылет. Выполнять!
      Все заспешили к своим кельям, но Тимур задержался, и отец Карен, давно изучивший отроков своей дружины, сказал:
      – Спрашивай, Жилин.
      – Я… – Тим огляделся: в коридоре теперь никого не было. – Я из-за Настьки… то есть Настасьи Тюриной, ну, это послушница, то есть семинаристка…
      – Теперь уже инокиня. Спрашивай! – офицер явно спешил.
      – Неугодные мысли посещают, отче! – выпалил Тимур. – Представляю ее себе без… без облачения… Вернее, она сама лезет в таком виде на глаза, ну… как видение, а…
      – Всевечный сохрани! – оборвал его отец Карен. – Ты, Жилин, как дитятко еще, а ведь уже не столь юн. Девица ему привиделась… без облачения! Так ступай в душевую и облей чресла ледяной водицей. У нас боевой вылет, понимаешь? Он про необлаченных девиц спрашивает! Переодеваться, бегом!
      В общем, отмахнулся от Тима. А ведь тому собственная проблема казалась очень даже серьезной… аж обидно стало. Чресла водой облить – надо же!
      Но подбегая к своей келье, Тимур смутился, потому что понял, как выглядел со стороны. С этакой ерундистикой к отцу-командиру в подобных обстоятельствах лезть! Ну кто он в глазах Шахтара после такого? Перед самым вылетом, да не учебным, а натурально боевым…
      В просторной келье обитали четверо парней из их дружины: он сам, Роман Паплюх, Акмаль и Костя. Акмаль Надиров, молчаливый чернявый парень, как раз завязывал ботинки, а Константин с Романом о чем-то спорили, при этом одеваясь. Костя Ратмиров – высокий, худой, с тонкими чертами лица, носил контактные линзы. Странно, что его с плохим зрением в САВКС приняли… хотя Паплюх как-то шепнул, что у Ратмирова отец – митрополит, первый помощник Патриарха Тихоокеанской губернии, вот тебе и все объяснение. Тимур, впрочем, не поверил тогда, даже возмутился, что это друг такое рассказывает: какая разница, кто отец у Константина, это ни на что повлиять не может. Роман же в ответ поглядел прищурившись и не стал больше ничего говорить. Константин Тимуру не то чтобы не нравился, но… В общем, он иногда заносчивым казался, надменным даже. Роман, правда, как-то объяснил, что это не надменность, а просто у Ратмирова воспитание такое.
      – Опаздываете, иеросолдат! – рявкнул Ромка, сделав страшные глаза. – Ладно, Константин Вениаминович, мы с тобой потом договорим.
      Ратмиров с Акмалем закончили переодеваться и быстрым шагом покинули келью, Роман же, встав возле Тимура, ехидно сказал:
      – Ты больше отцу-командиру такие глупоумные вопросы не задавай, как на лекции, а если что подобное в голову взбредет – у меня тихо спрашивай, я просвещу.
      – Тогда ответь: что случилось, куда летим? – обиженно буркнул Тимур, скидывая рясоформу. – Ты ж всегда все знаешь, умник.
      – Что умник, то правда, – согласился Паплюх. – А что «всегда – все», так нет. Слышал, что и ты: сядем в блаженный, взлетим, тогда все, что надо, поведают. Ладно, я побежал, а ты не копайся тут, а то мне за напарника стыдно.

II