9

Решение больше не видеться с Санди Хоукинс давалось Дэмиону легко — со времени их первой встречи он принимал его как минимум четыре раза. К несчастью, он обнаруживал — тоже как минимум четыре раза, — что хотя само решение дается ему легко, но придерживаться его значительно труднее. После операции Габриэлы он больше не собирался видеться с Санди. И тем не менее в эту минуту он готовился ехать к ней в клинику.

Выезжая из гаража, Дэмион хмурился. Он уже не понимал, какие чувства испытывает по отношению к Санди, а ведь не так давно он считал, что заманить ее к себе в постель будет легче легкого. Он планировал провести вечер в хорошем ресторане, не делая никакой попытки ее обольстить, а на следующий вечер устроить шикарный ужин у себя на квартире, где нетрудно будет перейти в гостеприимные объятия огромной кровати с водяным матрасом.

Этот план — или схожий с ним — неизменно срабатывал уже много раз. В начале своей карьеры Дэмион по наивности считал, что женщины готовы с ним спать благодаря его личному обаянию, но очень скоро поумнел. Он уже очень давно понял, что его профессиональные успехи оказываются лучшим возбуждающим средством. После ночи, проведенной в его объятиях, женщины неизменно восхваляли его чудодейственные способности любовника, но Дэмион цинично напоминал себе, что больше всего их заводило сознание того, что они оказались в постели с суперзвездой. Наверное, он мог бы вообще лечь на спину и смотреть в потолок, а его очередная возлюбленная все равно была бы убеждена, что провела полную страстного экстаза ночь.

Его губы изогнулись в насмешливой улыбке. Если хорошенько подумать, то жаловаться тут не на что. Большинство людей были бы только рады наслаждаться, ничем себя не затрудняя. Видимо, он стареет. Уже довольно давно чувство опустошенности, появляющееся наутро, грозило оказаться сильнее, чем сомнительные удовольствия, полученные накануне ночью.

Он осторожно перевел машину на полосу скоростного движения, пытаясь понять, почему его встречи с Санди выпадают из знакомого плана и вызывают такую досаду? Что у него получается не так? Всякий раз, когда она обращала на него взгляд своих таинственных зеленых глаз, его вдруг охватывало неистребимое мучительное желание схватить ее, сжать в объятиях и ласкать, пока она не будет умолять его, чтобы он ею овладел. Почему ему хочется говорить с ней, откровенничать с ней — так, как ему не хотелось разговаривать ни с одной женщиной? Просто потому, что она умеет слушать? Потому, что она умна? Или потому, что даже сама ее холодность кажется ему удивительно привлекательной?

Дэмион крутанул руль, чтобы не столкнуться с машиной, резко выскочившей на его полосу. Дьявольщина, неужели он действительно считает доктора Алессандру Хоукинс привлекательной? Не считая того вечера, когда они обедали в «Ма Мезон» вместе с Габриэлой, она всегда была одета, словно начинающая актриса, прослушивающаяся на роль школьной училки и старой девы. Он ни разу не видел, чтобы у нее была расстегнута хоть одна пуговица на блузке, не говоря уже о завлекательном декольте. Дэмион сильно подозревал, что, по ее представлениям, женственная ночная рубашка — это нечто теплое и уютное из розовой фланели. Ему даже не хотелось задумываться над тем, что могло быть надето под этими жуткими льняными юбками. Может, пояс целомудрия? По правде говоря, Санди походила на его обычных партнерш не больше, чем мраморная статуя на танцовщицу варьете.

И самое смешное в этой ситуации заключалось в том, что все это не имело ни малейшего значения. Как-то так получилось, что незаметно для самого себя он вдруг решил, что ему отчаянно хочется переспать с Алессандрой Хоукинс. Не из-за их глупого ребяческого пари, а потому, что он просто сходит с ума от острой потребности любить ее.

Когда Дэмион позвонил ей, чтобы договориться о первой встрече, он выдал ей одну из своих стандартных фразочек насчет того, как он представляет себе ее волосы, разметавшиеся по его подушке. С тех пор его ложь вернулась к нему словно бумеранг, чтобы не давать ему покоя. Множество ночей — ему не хотелось признаваться даже себе самому, как много их было, — его мучили картины того, как ее стройное тело переплетается с его собственным. Он представлял себе, как ее темные волосы выбиваются из узла и падают ему на щеку. В своих снах он ощущал вкус ее губ, чуть припухших от его поцелуев. Дэмион слышал, как она чуть слышно стонет от наслаждения, отдаваясь ему, как ярко сияют ее глаза, когда он ее любит…

Дэмион ощутил, как тело его словно окаменело. «Когда он ее любит!» Он уже очень давно мысленно не называл секс актом любви. Его родители и жена продемонстрировали ему, что любить — значит давать себя поглотить, пожертвовать своей личностью и профессионализмом. Он не принимал мыслей о любви, сопротивляясь им всеми фибрами своей души. За те три года, что он провел в Голливуде, Дэмион очень хорошо узнал себя и понимал, что использует секс для того, чтобы избегать настоящей близости. Лечь с женщиной в постель значило разделить с ней гораздо меньше, чем если бы он всю ночь провел за разговором с нею. Уложить женщину в постель значило, что можно соединить с ней свое тело, тогда как его ум и душа благополучно прятались за стенами, которые он для них воздвиг.

Но, встречаясь с Санди, он не мог удерживать свой интерес на чисто физиологическом уровне. Дэмион постоянно испытывал пугающее его самого желание каким-то образом коснуться и ее ума, проникнуть в ее душу. Ему хотелось увидеть истинную женщину, которая, как он подозревал, скрывалась за ее спокойным лицом, аккуратной прической и тщательно отглаженной одеждой. Он обнаружил, что рассказывает такие вещи, какими не делился больше ни с кем, только ради того, чтобы насладиться очарованием одной из ее нечастых улыбок.

Дэмион завел машину на стоянку перед клиникой и вышел, выместив свое раздражение громким хлопком дверцы. Пора ему прекратить это идиотское томление по доктору Алессандре Хоукинс. Одно дело — желание переспать с женщиной, в конце концов даже потратив изрядные усилия на то, чтобы завоевать ее, — это лишь прибавит остроты их ощущениям, и совсем другое — ловить себя на том, что тревожишься из-за того, что вид у нее такой, словно заботы о матери-эгоистке вконец ее измучили. И уже совсем не годится, когда сердце у тебя сжимается всякий раз, когда ты вспоминаешь, как прижимал ее, рыдающую, к своей мокрой от слез груди и слышал, как она шмыгает носом и просит носовой платок.

Он шел по длинным коридорам клиники, пока не оказался у двери с надписью: «Доктор Алессандра Хоукинс». Секретарша Санди, пухленькая жизнерадостная женщина лет тридцати пяти, встретила его ошеломленной улыбкой.

— Мистер Тэннер, я узнала бы вас где угодно! Санди сказала, что вы вот-вот приедете и попросила извиниться за то, что заставит вас подождать. У нас сегодня был напряженный день, и ей нужна пара минут, чтобы привести себя в порядок. Сейчас она придет.

— Нет проблем. Я подожду.

Не успел он договорить, как дверь справа от него открылась, и в приемную вошла Санди. Сердце у него на мгновение замерло, а потом вновь забилось — в относительно нормальном ритме. Он прислонился к столу, напустив на себя равнодушие, которого отнюдь не испытывал.

На ней была строгая коричневая льняная юбка и шелковая блузка с воротником-стоечкой, застегнутая на все пуговицы. Ее фасон немного напоминал косоворотку. Если не считать кистей рук, то между лицом и коленями не было видно ни кусочка кожи, и тем не менее Дэмион мог только и думать о том, насколько она привлекательна и как ему хочется увидеть ее лежащей на его постели, а он чтобы при этом медленно расстегивал все ее проклятые пуговицы.

— Привет, Дэмион, — поздоровалась она с ним.

Ее любезная улыбка внушила ему желание заскрипеть зубами от ярости. Неужели встреча с ним нисколько ее не радует? Неужели она никогда не теряет самообладания, если не считать тех моментов, когда тревожится за мать?

— Извини, пожалуйста, — добавила она, по-прежнему вежливо улыбаясь. — Тебе пришлось долго ждать?

— Нет. Я только что приехал.

Он говорил резковато, но ничего не мог с собой поделать. Ему хотелось бы сказать что-нибудь забавное, чтобы загладить неловкость, но у голове у него не осталось ни единой мысли, и он мог только молча смотреть, как она идет через комнату, снимает жакет с вешалки и берет свою строгую темно-коричневую сумочку.

Перекинув жакет через руку, Санди повернулась к секретарше.

— В понедельник утром я приду в семь тридцать, Гленна, и займусь записями. Спасибо, что задержалась сегодня. Я очень тебе благодарна.

— Ничего страшного. Мне пора уже пропустить несколько ленчей, а то придется менять весь свой гардероб! Пожалуйста, передай матери мои наилучшие пожелания, Санди. Так приятно знать, что она быстро поправляется!

— Я ей передам твои слова, — сказала Санди, выходя с Дэмионом в коридор. — Я очень благодарна тебе за то, что ты за мной заехал, Дэмион.

Ее голос выражал ту же нейтральную вежливость, с какой она говорила с секретаршей, и он отвернулся, борясь с желанием схватить ее в объятия и целовать, пока она не разрумянится, не задохнется и забудет о правилах хорошего тона.

— Мне нетрудно отвезти тебя в больницу, — ответил он. — Я рад, что Габриэла уже готова видеть посторонних. Ведь после операции прошло всего два дня.

— Да, но моя мать не любит быть обыкновенной, — объяснила Санди. Яркое дневное солнце, на которое они вышли, заставило ее на секунду зажмуриться. В смехе ее звучало облегчение, чуть приправленное снисходительностью. — Раз уж Габриэла не умерла на операционном столе, то теперь она полна решимости броситься в противоположную крайность и поправиться быстрее всех, кто прошел через ту же операцию.

— Доктор Хоукинс! Доктор Хоукинс! Постойте! Мне надо с вами поговорить!

Резкий крик разнесся над автостоянкой, и, обернувшись, Дэмион увидел, что к ним спешит высокая угловатая женщина. Незнакомка чуть не кинулась Санди в объятия. Она задыхалась, видимо, в результате пробежки в сапожках на невообразимо высоком каблуке. Ее коротко подстриженные волосы, выкрашенные в ярко-рыжий, почти оранжевый цвет, в сочетании с лицом, покрытым слишком светлым тоном, делали эту женщину похожей на клоуна. Это сходство усиливала яркая губная помада, толстым слоем покрывающая губы. Одета она была по последней калифорнийской авангардной моде, а на левой руке красовался опасный на вид кожаный браслет, покрытый металлическими шипами.

— Слава Богу, что я застала вас, доктор Хоукинс! Было бы ужасно, если бы вы уже уехали на уик-энд. Что было бы, не найди я вас!

Санди ласково похлопала женщину по плечу, не обращая ни малейшего внимания на то, как она беспокойно размахивает своим смертоносным браслетом.

— Все в порядке, я здесь, Бернард, и ты знаешь, что я хочу тебе помочь. Но ты должна успокоиться и рассказать мне, в чем проблема. Давай-ка отойдем к машине моего друга, чтобы не стоять на проезде. Мы же не хотим, чтобы нас задавили.

«Бернард»?! Дэмион украдкой всмотрелся в «женщину», делая при этом вид, что думает только о том, как пройти через стоянку. При ближайшем, более пристальном рассмотрении он пришел к заключению, что Бернард, вероятно, действительно мужчина. Кисти рук и ступни у него были больше, чем у большинства женщин, плечи значительно шире. Но под толстым слоем косметики кожа его казалась нежной, словно у юной девушки.

— Меня хотели задержать в тюрьме на ночь, пока не узнали, что я контактирую с вами. Когда сержант услышал ваше имя, он отпустил меня с условием, что я сегодня же встречусь и поговорю с вами.

— Хорошо, Бернард. А ты помнишь, на каком участке работает этот сержант? Наверное, он меня знает. Может быть, мы уже работали с ним вместе.

Казалось, Санди забыла про присутствие Дэмиона, успокаивающе разговаривая с пациентом, находившимся на грани истерики. Еще какое-то время Бернард мог говорить только отрывистыми и бессвязными фразами, но в конце концов сочувственные, но спокойные вопросы Санди привели к желаемому результату. Успокоенный ее мелодичным грудным голосом, он постепенно расслабился и смог изложить свою историю.

Бернард, как понял Дэмион, имел несчастье обратиться с нескромным предложением к работнику полиции нравов, и, поскольку за ним числилось уже несколько судимостей за приставание, судья отказался отпустить его с уплатой обычного штрафа. Ему предстояло вернуться в суд в понедельник, когда судья будет решать, стоит ли за подобное правонарушение наказывать тюремным заключением.

Санди не стала обсуждать события, которые привели к аресту Бернарда. Она не стала выяснять, почему он пристал к незнакомому человеку или зачем отправился в бар, который был печально известен частыми полицейскими проверками.

— Когда вам велено снова явиться в суд? — спросила она, и в голосе ее не слышно было укоризны.

— В понедельник, в десять утра. Санди чуть поморщилась.

— Ну, наверное, все могло быть и хуже. Послушайте, Бернард, я скорее всего смогу так спланировать день, чтобы пойти с вами. Если вы поторопитесь, то успеете поймать мою секретаршу раньше, чем она уйдет с работы.

Вынув из сумочки блокнот, она быстро написала на листочке пару предложений.

— Передайте вот эту записку Гленне, и она перераспределит мои дела на понедельник, чтобы я смогла прийти на слушание и поговорить о вас с судьей. Я не могу ничего обещать относительно того, какое решение он примет, Бернард, но я обязательно скажу ему, что вы встречались со мной каждую неделю и что немалый прогресс в вашем поведении и контактах с окружающими налицо. Я обязательно скажу судье, что вы ни разу не пропустили встречи со мной. Это наверняка будет свидетельствовать в вашу пользу. Бернард умоляюще сжал ее руки.

— И вы скажете ему, что меня нельзя сажать в тюрьму, правда, доктор?

Санди на секунду задержала свою руку в его руках, а потом мягко высвободилась.

— Этого я сделать не могу, Бернард. Но я скажу судье, что, по моему профессиональному мнению, ваше пребывание в тюрьме не пойдет на пользу ни вам, ни гражданам Лос-Анджелеса.

— Спасибо, доктор. — Он нервно теребил на руке кожаный браслет. — Мне очень жаль, что я пыталась подцепить полисмена и все такое. Я ведь обещала больше такого не делать. И обещала больше не ходить в тот бар. — Бернард пригладил свои оранжевые волосы в жалкой попытке выглядеть солиднее. — И вообще, доктор, я очень благодарна вам за помощь.

Судья прислушается к вашим словам, я это твердо знаю.

— Вы знаете мой телефон, Бернард. Телефонная служба всегда может меня найти. Не стесняйтесь, звоните мне в выходные, если я вам буду нужна. Если у вас снова возникнет идея отправиться в бар, пожалуйста, сначала позвоните мне.

— Обещаю, доктор Хоукинс.

Санди проводила неуверенно шагающего Бернарда встревоженно потемневшими глазами.

— Эй, — негромко окликнул ее Дэмион, — почему ты так встревожилась? Он, наверное, отделается выговором и штрафом. Ну, в самом худшем случае отсидит несколько недель. Тюрьмы в Лос-Анджелесе слишком переполнены, чтобы судья засадил его надолго. Разве пара недель за решеткой — это действительно такая трагедия?

Санди с явным усилием взяла себя в руки и села в машину.

— Для Бернарда это было бы трагедией, — ответила она. Голос ее дрожал — Дэмион еще никогда не слышал, чтобы в нем звучало столько эмоций. — Когда он выйдет из тюрьмы, его отклонения в поведении закрепятся, а не уменьшатся. Вероятность того, что он станет ходить по барам и приставать к посетителям, не уменьшится, а только возрастет.

— А как ты пытаешься его лечить? — спросил Дэмион с неподдельным интересом. — Каков первый шаг? Убедить его носить мужскую одежду?

— Нет. Убедить Бернарда поменять одежду совершенно невозможно. Его наряд — это его защита от общества, которое кажется ему слишком страшным. В ходе лечения я могу только убедить его, что существуют люди, которым он может доверять. Ему надо понять, что он может найти настоящих друзей, друзей, которые придут к нему на помощь в трудную минуту. Когда у него появится достаточно уверенности, чтобы вступить в постоянные отношения с другими, пусть даже эти отношения не будут иметь сексуального характера, тогда он перестанет приставать к незнакомым людям. Гораздо позднее, если нам очень повезет, он может набраться достаточно храбрости, чтобы отказаться от своего маскарада. Но я приучила себя не надеяться на слишком большие успехи.

Они очень мало разговаривали по дороге в больницу. Санди явно была поглощена своими мыслями, а Дэмион не хотел нарушать молчания. Увидев Санди в ее профессиональном качестве, он взглянул на нее совершенно новыми глазами. Его еще сильнее заинтриговал контраст между ее внешней сдержанностью и той щедростью и любовью к людям, которые выражались в ее работе. Более нелепого создания, чем Бернард, Дэмион еще не встречал, и тем не менее Санди принимала его без тени презрения или нетерпимости. Она реагировала на него просто как на человека, которому нужна ее профессиональная помощь. Бернард явно рассчитывал получить от Санди только сочувствие и понимание — и именно это она ему давала. Дэмион обнаружил, что как это ни абсурдно, но он завидует Бернарду.

В больнице они увидели, что Габриэла бледна и под глазами у нее залегли темные тени, но при этом она мало походила на женщину, которая совсем недавно перенесла серьезную операцию. Она объявила, что доктор Мэтьюс намерен выписать ее из больницы дня через три и что она надеется начать сниматься через три недели, точно в назначенный срок.

Дэмион преподнес подарок, который он для нее привез: дивный пеньюар из шелка цвета персика, отделанный перьями марабу. Габриэла милостиво его поблагодарила и позволила Санди набросить его себе на плечи. На фоне нежной ткани ее лицо казалось особенно бледным.

Явилась младшая медсестра с подносом, на котором принесла Габриэле обед, и больная брезгливо поморщилась.

— Дорогие мои, можете уходить, — сказала она. — У меня не будет сил с вами разговаривать, даже если вы останетесь. Эти драконы в обличье медсестер будут висеть у меня над душой, пока я не съем все отвратительные смеси с этого подноса. — Габриэла приподняла тарелочку с чем-то желтым и желеобразным. — И они делают вид, что вот это — еда! — объявила она с почти прежним своим воодушевлением.

Дэмион улыбнулся.

— Но это действительно еда, Габриэла. Это — заварной крем.

Та театрально содрогнулась.

— Им мало, что они чуть меня не убили во время операции. Теперь я еще должна есть заварной крем! Иногда мне кажется, что моим мучениям не будет конца.

— У тебя тут еще клубничное желе, — попыталась утешить ее Санди. — И чашка куриного бульона.

Ее мать не снизошла до ответа.

— До свидания, дорогие мои. Идите, поешьте чего-нибудь вкусного, чтобы я хотя бы могла представлять себе, как вы двое получаете удовольствие от еды, пусть даже я должна страдать.

Как только они оказались в лифте, Санди улыбнулась Дэмиону.

— По-моему, она пошла на поправку. А как тебе кажется?

— Да, мне определенно так показалось. Эти театральные манеры — обычное состояние Габриэлы.

— Интересно, почему ей так не терпелось от нас избавиться, — вслух подумала Санди.

— Тебе бы следовало знать, насколько невозможно предугадать, что взбредет Габриэле в голову, — со смехом ответил Дэмион.

Мгновение он колебался, хоть и понимал, что его неуверенность — ничем не оправданная глупость. Он с самого начала намеревался пригласить Санди провести вечер с ним, и не случилось ничего, что заставило бы его передумать. Наоборот.

— Не хочешь поехать поужинать у меня? — предложил Дэмион. — Я собирался готовить блинчики с мясом по-мексикански. Могу гарантировать, что лучше моего рецепта нет во всех Штатах.

— Ну разве можно отказаться от такого предложения?

Это была не ее обычная вежливая улыбка, а та, искренняя и чарующая, которую он видел слишком редко. Он уставился на ее губы, охваченный жадным желанием поцеловать Санди.