Глава 9

ПЕРВЫЕ УДАЧИ КАПИТАНА ДРЕЙКА

Злосчастная экспедиция Ловелла бесславно вернулась в Плимут в первые дни августа. Дрейк тут же поспешил в контору братьев Хоукинзов. Отношения его с начальником экспедиции за время возвращения испортились вконец — и он не сомневался ни на минуту, что капитан Ловелл нарассказывает о нем такого (бывшего, повернув события чуть-чуть, на невыгодный для Фрэнсиса угол, а то и вовсе не бывшего), что придется потом годы отмываться… И стремился опередить эти россказни. Что ж, неприятно, но это его долг — открыть хозяевам фирмы глаза на истинное лицо их «проверенного и лучшего капитана». Разумеется, он предпочел бы высказать все в присутствии капитана Ловелла, глядя ему в глаза — беспокойные глаза уличенного паникера и завистника… Но в крайнем случае он готов даже и заочно…

Но братья не пожелали слушать ни Дрейка, ни самого Ловелла. Прошлое — прошло. Думать же надлежит о том, что еще не сделано!

— Ну, не получилось — и черт с ним! Забудь, Фрэнсис. Не думай о том, что позади: его уж не исправишь, не переиграешь наново. Думай лучше о будущем. Джона ты сегодня вообще чудом застал, — добродушно сказал Вильям. И другим тоном:

— А ты изрядно возмужал за эти полгода. Шея вон вдвое толще стала. Слушай, много у тебя дел в Англии?

— У меня? Да какие дела? Родителей проведаю — и все мои дела. А что? — осторожно спросил Фрэнсис. А сердце его уже запрыгало от радости, от предвкушения большого, настоящего дела. И точно:

— Не хочешь еще разик сплавать в те же края, откуда только что вернулся?

— Хочу. Только без Ловелла. Этим я сыт по горло и даже более!

— Без, без, успокойся.

— Ну, а когда? До послезавтрашнего обеда я не успею.

— Да, хоть послезавтра с обеда заманчиво, но выйдем в море через месяц, в крайнем случае — через два.

— Еще море времени! — разочарованно протянул Фрэнсис.

— Не волнуйся, дел на все это время хватит.

Тогда Фрэнсис осторожно спросил:

— А… Кем? То есть к кому помощником? Хотелось бы познакомиться с капитаном до отплытия. Притереться малость, как говорится.

— Найди себе подходящую коробку — сам будешь капитаном.

Фрэнсис покраснел густо — не от радости, а от старания эту радость скрыть. Хотя чему радоваться-то? Любой другой на месте Дрейка — да хоть я или ты, читатель — закручинился бы от такого «великодушного» предложения. Это ж сказать легко: раздобудь быстренько океанский корабль! А где его раздобыть? И сколько он может стоить?

Но Дрейк весело сказал:

— Вдруг это не получится. Требуется некоторое время. Недельки, я думаю, две…

Вильям-младший высоко поднял жесткие редкие брови и, не пряча сомнения, сказал:

— Не больно ли быстро, Фрэнк?

— Я уложусь, — жестко ответил Фрэнсис.

— Будешь молодец, — коротко выронил Джон Хоукинз.

Он уложился в обещанные две недели. Решил, что уговорит отца использовать все свое влияние на прихожан, чтобы получить солидный кредит. К нему прибавить денежки от продажи старушки «Нэнси» (Фрэнсис не сомневался, что отец ни пенни не истратил из ему отданных на сохранение денег от продажи, — хотя Фрэнсис и позволил тратить при нужде)… Оказалось, что сосед-скупщик, охотно пойдя навстречу викарию, выгодно разместил капитал — и за полгода он обернулся трижды, принося каждый раз по двадцати пяти процентов прибыли. Более того — как раз сосед имел крупные суммы свободной наличности и соглашался ссудить викарию — не Фрэнсису, которого он и не знал толком, а его отцу — под двенадцать процентов годовых. Это было приемлемо.

И вот Дрейк неспешно идет по Бристолю, где есть такая Сомерсетовская набережная: у нее пришвартованы суда, выставленные на продажу… День жаркий, летний, но на нем темно-коричневый кожаный жилет. Жарковато, конечно — зато спокойно. При нем увесистый кошель с монетой, да не простой, а с престижными «розеноблями» — тяжелыми, как серебряный талер, золотыми монетами с кораблем, на носу которого выбита роза Тюдоров. Эти редкие монеты чеканил отец Ее Величества, король Генрих Восьмой, ими награждали отличившихся в бою солдат, чиновников, прослуживших без замечаний шесть лет, и так далее. Возможно, придется отбивать нападение грабителей — а жилет, купленный в позапрошлом плавании в Сан-Себастиане, ни шпагой не проткнуть, ни саблей не разрубить.

Ага! Вот барк, весьма похожий на то, что ему нужно. Тонн сорок пять — шестьдесят? Ну да. Пятьдесят. И построен на верфях в Чатаме — значит, надежен, как военный корабль. Казенные доки строят неказисто, но уж качественно…

Когда Фрэнсис кликнул хозяина барка, из сарая на набережной вышел тощий моряк лет сорока в серой фуфайке. Поговорили. Запрошенная цена — как раз столько, сколько в кошеле у Фрэнсиса (а там были даже не все деньги из уже у него имевшихся). Возраст барка — восемь лет. Почти младенческий для судна чатамской постройки. Имя — «Юдифь». Набор корпуса — из мелкослойного горного дуба, рангоут — из камберлендской сосны, металлические части — шеффилдского литья или дербиширской ковки. Всё — известные прочностью изделий мастерские и арсеналы. Уже ударили по рукам, когда Фрэнсис вспомнил, что не задал очень важного вопроса:

— Да, кстати, Джефф: а почему ты решил продать свою коробку?

— Отца согнали с земли и за долги описали имущество. Лендлорд решил, что уголь копать выгоднее, чем землю пахать. С ума все посходили с этим углем! Берут у шерифа напрокат преступников — и те копают уголек. Ну, я и хочу расплатиться с долгами отца Да уйти в море уже не хозяином судна — с этим нынче одна морока, а просто помощником капитана. Люблю, когда решения принимает другой, а мне их остается исполнять.

Фрэнсис покивал, хотя никак не мог согласиться, что продажа судна, способного совершить десятки рейсов через Атлантический океан или сотни ходок в баскские земли и Нидерланды, есть разумный способ получения денег. Вот он как раз покупал такое судно, чтобы зарабатывать на жизнь самым интересным способом. Ну, его дело, Джеффа.

А хороша его «Юдифь», честное слово! Обводы стремительные, фонарь кормовой изящной кузнечной работы и… И вообще, хороша. На миг вспомнил «Нэнси», и тут же радость обладания кораблем, пригодным для настоящего дела, вытеснила сентиментальные воспоминания. Жить надо не прошлым и даже не настоящим, а — будущим. Тогда только настоящее будет таким, чтобы жить было вкусно, когда оно для тебя — не вся жизнь и единственная реальность, а часть работы по строительству будущего…

И имя у кораблика неплохое. Вернувшись в Плимут, он потребовал у отца очень подробного рассказа — все, что знаешь, каждую мелочь — о Юдифи, в честь которой названо его океанское судно. И отец рассказал, сидя у камелька, о поре бесконечных войн, запечатленной в Ветхом Завете. Как понял Фрэнсис, тогда Ассирия была вроде того, чем сейчас является Испания: раздувающаяся от спеси владычица мира, проглотившая столько земель, областей, племен и царств, что уже не хватало сил и средств удерживать все это в себе. Но, опьяненная прежними победами, она совершала все новые и новые завоевательные походы. А маленький Израиль боролся с этим колоссом за свою независимость и свободу, да вообще за право быть. И отчаянная еврейка Юдифь проникла к Олоферну, ассирийскому военачальнику, и в шатре отрубила его голову его же мечом. Ну, в меч Фрэнсис не очень поверил. Скорее, заколола его кинжалом, вонзив под левую лопатку, когда лежала под этим чужеземцем… Меч — не девичье оружие, и шатер — не то место, где удобно им размахивать. Вот уже заколотому Олоферну эта отчаянная девушка могла отсечь башку. И то только, если он был помешан на отточенности оружия. Но в любом случае — молодец девица! Так и надо с этими надутыми индюками из сверхдержав поступать!

Когда Фрэнсис на «Юдифи» явился в Плимут к Хоукинзам и сообщил, что уже купил симпатичный барк и на нем готов отправиться в Гвинею и далее — вот только команду осталось подобрать, Вильям только крякнул и сказал озадаченно:

— Ну, тебе и везет, Фрэнк. Я во всю жизнь не припоминаю второго такого случая, чтобы хоть кто, хоть где, за неделю заимел в собственность корабль для океанского плавания!

— Плаваний, — серьезно поправил Дрейк. — Моя «Юдифь» их не одно выдержит и не два.

— Ну, ищи людей.

— Уже ищу. Здешних. С девонширцами я знаю, как и о чем говорить. И понимаю все, что они вслух говорят, и почти всегда — что они про себя таят.

— Правильно. У Джона тоже команды из наших земляков да еще из корнуэльцев.

— Наши земляки — лучшие в мире моряки. Ну, разве что баски могут равняться…

Вильям-младший хотел еще что-то добавить, но ему помешали: в кабинет без стука ворвался Джей Кардран, старший бухгалтер фирмы. Он ворвался в кабинет хозяина красный, с безумными вытаращенными глазами — и завопил:

— Господин Хоукинз! Хозяин! Испанцы в Плимуте!

— Какие испанцы? Сколько?

— Целая эскадра! Я уже послал парня верхом на вашем Ветре в Лондон за мистером Джоном. Ничего, что я самоуправно велел седлать вашего жеребца?

— Нет, не «ничего». За инициативу и распорядительность премирую тебя в размере месячного оклада жалованья. Молодец! На тебя действительно можно положиться в трудную минуту. Ну ладно, Фрэнсис, договорим после — а сейчас сам видишь, что творится. Надобно разобраться, кто и зачем.

…Оказалось, в Плимутский порт вошла эскадра барона де Вашена, адмирала Фландрии и Антверпена — старшего морского начальника в Испанских Нидерландах.

Видимо, испанский посол дон Гусман де Сильва отметил подготовку новой заморской экспедиции Хоукинзов, доложил Филиппу Второму — и тот отдал приказ проверить на месте: кто, куда и зачем собирается. И, главное, с какими силами? И фламандский барон де Вашен, толстощекий пышноусый красавец, заявился прямо в Плимут (он вообще всем тактическим ухищрениям предпочитал фронтальную атаку, лоб в лоб, как дворянский поединок: благородно и ясно) из устья Шельды. Ни в один английский порт, проходя по Проливу вдоль всего южного побережья Англии, он не входил: войдешь — доложат кому надо, и в Плимуте уже никого и ничего не найдешь.

А силы Хоукинза уже были собраны. К моменту, когда Фрэнсис привел вокруг мыса Лизард свою «Юдифь» из Бристоля в Плимут, с временной командой из бристольцев, которым почему-либо нужно было в Девоншир, да двух девонширцев, отставших в Бристоле от своих судов вследствие непробудного пьянства, у набережной Хоукинзов борт к борту стояли пять судов, снаряженных в дальнее плавание. Два их них были предоставлены Ее Величеством, а три — собственность братьев. Семисоттонная громадина — «Иисус из Любека», купленный у немецких купцов уже подержанным. А покупку совершал еще отец нынешней королевы. Всего ветерану тридцать лет. Рядом — трехсотсорокатонный «Миньон» и далее — хоукинзовские «Вильям и Джон», «Ангел» и «Ласточка» — они поменьше. «Юдифь» была самым маленьким корабликом в этой флотилии.

Итак, Хоукинзы принимали барона де Вашена, как равного по рангу (не ниже — но и не выше!) коллегу. Барон оказался большим любителем хорошо и интересно покушать. Что ж, Хоукинзы имели экзотические припасы в погребах, поваров понимающих и с фантазией — и лицом в грязь не ударили. Сидели за столом до утра — пили, ели, разговаривали…

Фламандец отдал должное и дичи, тушенной с тропическими фруктами и поданной с соусом из остро-кислой русской ягоды «клюква», и пойманным у португальских берегов, но закопченым по секретному кельтскому рецепту, угрям — прозрачным от нежного жира до такой степени, что сквозь дюймовый пласт рыбы видны были узоры на блюде! И бархатному темному элю, и рябиновому терпкому варенью, и нежнейшему грибному суфле… Но более всего де Вашену неожиданно понравилась постная ньюфаундлендская треска, пища бедных, — правда, вымоченная в белом крепком вине и сваренная в молоке с имбирем, перцем, кардамоном и гвоздикой…

Тем временем эскадра фламандца, пришедшая с внезапным «дружественным визитом» в порт, где у каждого четвертого кто-нибудь в семье да побывал в застенках испанской инквизиции или томился там посейчас, стояла на рейде. Матросы отдыхали, но сойти на берег желающих не было. Прежде всего потому, что они были не испанцы, а фламандцы в испанской форме, — и им не больно-то хотелось слышать вослед злобное шипенье:

— Таки набралось у Его Католического Величества во владениях дерьма для команд этих кораблей. Порядочные-то люди в их краях с испанцами воюют, свое имущество и дела забросили и в «морские гезы» подались, к адмиралу Юстину Нассаускому. А эти… Тьфу!

И без толку было бы объяснять им, что это уже потому невозможно, что «гезы» Юстина Нассау — голландцы и протестанты, а они — фламандцы и добрые католики. Не поймут ведь, еретики поганые, еще и булыжником в спину вломят…

А что поделывал тем временем Фрэнсис?

Он набрал команду, в которой, в свои двадцать два года, был едва ли не самым пожилым, но зато каждый любил море и отлично знал свое дело. Потом доверил дальнейшие сборы нанятому боцману, вручил тому кошелек с монетами и список подлежащих закупке припасов. И уехал из города с давно, еще в Испанских морях, обещанным визитом.

К кому?

Да к Гарри Ньютону, корабельному плотнику с «Эйвона». Видно было, что в море Гарри не чужой — и все же он явно томился по своей ферме, по скоту, по дому… При этом они как-то сдружились, хотя вообще-то Фрэнсис не жаловал моряков, в плавании мечтающих о суше.

Ферма Ньютонов была в трех милях от окраины Плимута — и Фрэнсис пошел пешком. Поздние шмели жужжали в цветах. Травы пахли. Было тепло и сухо…

Гарри не оказалось дома. На ферме хозяйничала его сестра. Фрэнсис из рассказов плотника знал, что зовут ее Мэри, что она одна управляется со всей женской стороной крестьянской работы уже третий год, со дня смерти матери. И что ей от роду пятнадцать лет…

— Вы — господин Фрэнсис Дрейк! — не спросила, а назвала без сомнений она, выйдя на крыльцо и приставив маленькую крепкую руку козырьком ко лбу, чтобы не слепило глаза клонящееся к западу солнышко. — Правильно? О! Вот Гарри обрадуется! Он столько про вас рассказывал — наверное, больше, чем про все остальное в Вест-Индии, вместе взятое. Я думала, по рассказам, что вы большой-пребольшой!

Фрэнсиса царапнуло: ну да, росту он пониже среднего. Верно. Но зачем же напоминать об этом? А впрочем, плевать! Он невысок — зато он Фрэнсис Дрейк! Еще вопрос, что перетянет. Но… Но в голосе девушки было что-то такое, теплота какая-то, что ли, что он ничуть не обиделся, просто смолчал. А Мэри объяснила:

— Гарри с отцом поехали за телегой, которую нам продал господин Уилкинсон. Это во-он за тем пригорком. Не знаю, сколько они там пробудут. Вообще-то пора уж им и быть, но если они там пробуют яблочное вино нового урожая — а госпожа Уилкинсон известная мастерица его ставить…

Фрэнсису понравился низкий, грудной голос и тонкое лукавство девушки. Она как бы не насмехалась, а чуть-чуть подсмеивалась над своими мужчинами — и сообщнически приглашала к этому Дрейка. Он внимательно поглядел на девушку. Вполне созревшая девушка — а Гарри рассказывал о ней, как о совсем ребенке. Ладненькая, черноволосая и черноглазая, приятно полненькая — словом, весьма аппетитненькая…

Честно говоря, Фрэнсис терялся в женском обществе до сих пор. Он считал, что не умеет развлекать женщин и девиц. Черт их знает, что им нужно. Иногда смотришь — махровый дурак рассказывает им ерунду, а они млеют. Расскажи им ты то же самое, слово в слово, — будут зевать, перебивать глупыми вопросами и еще более глупыми замечаниями… То ли дело — в чисто мужской компании, когда все ясно. И кто сильнее — того и верх. При этом вовсе не обязательно иметь самые крепкие кулаки или самые твердые мышцы. Можно быть сильнее других знаниями, или умом, или характером, или всего лишь опытом («всего лишь» — потому, что опыт можно получить, не превосходя ни в чем других). Но это в чисто мужской компании, потому что если в нее затесались бабы, пусть всего одна-единственная, — мужчины начинают вести себя иначе: петушатся, распускают хвосты и воспринимают других мужиков в компании не как товарищей, а как конкурентов. А с бабами… Никогда не угадаешь — и уж, тем более, ни за что не поймешь, чего им на самом деле нужно. Когда они над тобой смеются, а когда тают, как лед на солнцепеке…

Но с этой Мэри было как-то иначе. С нею он почему-то чувствовал себя спокойно и как-то… Защищенно, что ли? Словом, уютно. Она не смущалась, глядя ему в глаза, не хихикала без повода…

Наверное, это у них семейное: вот и Гарри своею ровной, непрошибаемой веселостью поднимал настроение всей команды в тяжелую минуту. Да, это у него с сестрой общее. Короче, Фрэнсису было хорошо с нею. Честно говоря, хотелось, чтобы Гарри подольше не приезжал…

— Ну ладно. Вы идите в дом, а мне надо в коровник — задать коровушкам сена. А то в кормушках уже дно видно. Голодные стоят…

— Я помогу, — сам себе удивляясь, вызвался жданный гость. Мэри не стала жеманничать и отнекиваться. Усмехнувшись, она послала Фрэнсиса на сеновал, размещавшийся, как обычно, над хлевом, — подавать сено вниз.

И капитан барка «Юдифь» охотно взялся за предложенные вилы.

— Голова от высоты не закружится? — якобы участливо спросила Мэри.

— От чего? Тут не выше, чем от палубы до моря! — высокомерно бросил Фрэнсис.

— Тогда подавайте! — И Мэри принялась распределять по яслям сено, которое спихивал вниз Фрэнсис. На сеновале было жарко и одуряюще пахло свежим сеном. Аж голова кружилась!

Потом Мэри тоже поднялась на сеновал по «лестнице» из наклонного бревна с зарубками. Как она объяснила — посмотреть, сколько у них в запасе сена осталось. Фрэнсис разогнулся и увидел прямо перед собою смеющиеся черные глаза. И он… Он не знал, как это получилось, — но он схватил девушку за сильные плечи, притянул к себе и поцеловал в губы. И… И почувствовал, что ему отвечают, и жарко.

Фрэнсис давно уж знал, что такое «любовь», то есть ему говорили, что любовь то и есть, что он узнал у портовых шлюх, и ничего другого не бывает. Но тут было совсем другое! Там — приятная, хотя и нелегкая работа. А тут… Тут и слов нет таких, чтобы точно сказать, что с ним происходило. Полет какой-то…

— Нет-нет, не надо! Ну, не все сразу! — и Мэри выскользнула. И тут же добавила, чтоб не огорчался:

— Отец и Гарри могут в любой момент вернуться… — А голос был нежный, ласкающий. И теперь она уж смущалась, опускала глаза и даже отворачивалась, чтоб не встретиться с ним взглядом. Вспомнив о том, что скоро Гарри явится, Фрэнсис спустился с сеновала и начал отряхиваться. Мэри тоже вытаскивала травинки из волос. Потом, растерянно улыбаясь, сказала:

— Да что ж это за помрачение такое? Теперь ты будешь думать, что я со всеми всегда вот так — вешаюсь на шею каждому встречному. Будешь ведь, да? — И в черных полыхающих глазах мелькнул испуг, потом сомнение и горькая уверенность. Фрэнсис поспешил успокоить. Он бы и не то сказал, только чтобы прогнать озабоченность и горечь из этих чудных ласковых глаз. Он сказал:

— А может, нам… пожениться? А, Мэри?

— Вообще-то девушка должна отвечать: «Ах, я не знаю! Так вдруг… Я должна подумать…» Но я тебе говорю: да! Да, да, да и еще сто тысяч раз «да»! И тогда все-все было бы в порядке, и мы могли бы быть вместе и делать все, что нам обоим хочется, и гнать в шею любого, кто вздумает мешать…

Фрэнсис был не мастер галантерейного обхождения. Он думал не «да или нет?», а только — какими словами сказать, чтобы не очень затасканными. И ответил кратко:

— Я тоже так же.

— Ты когда снова приедешь?

— Ох, нескоро.

— Опять, небось, в море?

— Это моя жизнь. Любишь — люби такого, каков есть. Другим не буду.

— Может, за то я тебя и полюбила. С первого часа. И даже нет, с первого взгляда. Знаешь, я ведь никого так не целовала…

Они отряхивались, настороженно поглядывая на дорогу, — но там никто пока не появлялся.

— Как «так»? — спросил Фрэнсис ревниво (ведь если «так» никого, значит, «не так» целовалась с кем-то!). Мэри взяла его за руку, нежно пожала ее, прижала к бешено бьющемуся сердцу и сказала:

— А вот так.

И, обхватив его за шею другой рукой, долго поцеловала в губы. И сказала со сладким вздохом:

— Ну, теперь понял, дурачок? О, наши едут! И, кажется, напробовавшись до краев…

Гарри шумно обрадовался приходу дорогого гостя. Ведь вообще-то участники незадачливой ловелловской экспедиции, прощаясь по прибытии в родной порт, прятали глаза, прекрасно понимая, что постараются друг друга более никогда не встречать — уж в крайнем случае видеться пореже. Чтоб не напоминать друг другу об этом позорище. Но с Гарри — дело иное. С Гарри они друзья и уж кого-кого, а Гарри он всегда рад повидать…

Фрэнсис все выбирал подходящий момент, чтобы сказать о том, что он и Мэри… В общем, «Я прошу руки вашей дочери и сестры!» Но куда там! От него требовали рассказов о событиях в Старом и Новом Свете, точно он не из Плимута, а из Лондона или Рима приехал. А Мэри ушла кормить свиней, потом заглянула на минутку, подала горячее (Фрэнсис так и не понял, когда ж она успела приготовить его) и умчалась доить коров. Потом в погреб…

Так он говорил, пока не заснул за столом. А утром, когда он рано-рано покидал ферму — уж не пешком, а в двуколке Ньютонов, Мэри мелькнула в дверях коровника с луженым медным подойником в руках, улыбнулась, махнула рукой и… И напоследок пустила ему в глаз солнечного зайчика от сверкающей меди подойника! И все…

Кончился август. Травы пожухли, с еще зеленых деревьев даже неощутимые порывы ветерка срывали множество желтеющих листьев — и где они только прятались, непонятно. Ягоды на живых изгородях из боярышника еще не багровые, но уже оранжево-желтые, россыпями украшали мрачноватую, темную его листву…

Фрэнсис с утра до ночи возился с подготовкой к отплытию: в дальнем плавании бесконечное число мелочей, и капитану надлежит во все вникать — от перевязочного тряпья до качества солонины, от количества пуль на один мушкет до количества точильных камней на один клинок… Но сквозь все мелочи подготовки к плаванию просвечивала незримо Мэри.

Что же, это и есть та любовь, о которой в книжках пишут? Жениться… Фрэнсис до сих пор о женитьбе ни разу не думал. Повода не было. Конечно же, не для того он создан, чтобы в домашних делах утопать — бесконечных хлопотах, которые целиком заполнили жизнь столь многих людей и заслонили, или даже заменили, ее смысл. Не-ет, он не такой. Да и Мэри, кажется, не такая.

«Не такая». А когда ты успел узнать, скажи на милость, какая она вообще? Ты ж с нею менее суток был знаком…

Ну и что? Каким-то образом он знал, уверен был, что знал о ней очень много. Может быть, больше, чем она о себе. Через поцелуи это передалось, что ли? И Фрэнсис знал, что она станет такой, как ему нужно, и притом безущербно для себя.

Вся жизнь его разделилась на две половины — до Мэри и с нею. И вся радость, весь свет жизни были во второй половине. Чтобы проверить, не мираж ли им овладел, Фрэнсис пошел, будучи по делам Хоукинзов в Лондоне, к доступным женщинам. Плимутские не годились для того, что он надумал, — они давно его знали, или мать и отца. А ему нужна была для проверки женщина, так сказать, в чистом виде, без осложнения человеческим. И что же? Его стошнило, и он с позором сбежал от шлюхи, не выполнив, с ее точки зрения, того, за чем приходил. «Все ясно. Это Мэри меня не допустила до греха», — решил Фрэнсис. И, будь у него дня три, а лучше бы неделя, свободных — он бы и женился. Но хлопот становилось все больше и больше, по мере того как приближался срок отплытия. Ведь экспедиция на полудюжине кораблей — это совсем не то, что на одном. Вот священник корабельный что берет с собой в рейс на одном корабле? Да, можно сказать, ничего: молитвенник, да томик проповедей любимого автора, да Библию, да святой воды бутылку, да распятие — все, что ему для такого рейса нужно, он уместит без труда в карманах облачения. А в большую экспедицию… Одного сундука преподобному Эбенизеру Кэрвуду оказалось мало — да не матросского рундучка, задвинутого под койку, которого не видно и не слышно, а большого, как невестин сундук для приданого. Тут и святые дары для причащения умирающих, и два комплекта запасного облачения, и оплетенная бутыль церковного вина, и черт знает сколько еще всякой рухляди, какой мы, миряне, и названий не знаем…

Хирург заявил, что на такую численность экипажа ему потребуется минимум две, а еще лучше — три пилы. И так каждый — а ведь все это место! Места же от увеличения припасов ни на кубический фут не прибывало.