Он нахмурился. Происходило нечто странное. Неужели Формула Послушания ослабла? Нет, этого не может быть. Но как тогда? Каким образом она понимает, что именно от него зависит, что необходимо, а что нет? Что только по его воле необходимо бить или не бить псов.
      Он посмотрел на ее склоненную голову. Неужели она плачет?
      - Да, дитя мое. Я ошибся. Псов больше не надо бить.
      Ошеломленная неожиданным согласием, она долго смотрела ему в лицо.
      - Правда?
      - Да, дитя мое. Правда.
      В порыве радости она прижалась к нему так крепко, что у него перехватило дыхание. Он рассмеялся, но смех уже не был искренним.
      - Ну хорошо, - сказал он, гладя ее прекрасные черные волосы, тронутые узенькой полоской седины - особый знак, который был у нее всегда. - Можешь меня не благодарить.
      Он мягко отодвинул ее от себя и еще раз поцеловал в лоб.
      - Ну иди, - сказал он. - Я хочу побыть один.
      Она хотела нагнуться за лежащим на полу Бичом, но он ей не позволил. Он сам поднял его и вложил в маленькую ладонь.
      - Иди, иди...
      Он остался один. Постояв в задумчивости, он начал ходить взад-вперед.
      Происходило что-то странное. Соединив в своем разуме подспудные, неуловимые нити, он вдруг осознал, что с какого-то момента вокруг ощущается чужая аура. "Что это? - прислушался к себе и к миру Посланник. Наверняка ничего хорошего, нужно быть бдительным. Остерегаться".
      Но чего?
      Он поднял голову, будто принюхивался, и снова стал ходить.
      Формула Послушания не ослабла, поскольку это невозможно. Она была попросту разрушена. Скоро Илара полностью освободится.
      - Дорлан-Посланник, - сказал, как бы про себя, Бруль. - Мертвый Мудрец ожил. Следовало догадаться раньше.
      Дорлан медленно взошел на галерею.
      - Приветствую тебя, Бруль, - сказал он. - Сегодня необычный день. Двое могущественных вместе.
      Бруль спокойными размеренными шагами продолжал расхаживать по залу.
      - Вместе... - задумчиво произнес он. - Но плечом к плечу или лицом к лицу? Приветствую тебя, мастер.
      - Зависит только от тебя.
      - То есть?
      Дорлан сел на высокий каменный трон. Бруль остановился перед ним.
      - Я снова жив силой любви, - сказал Дорлан. - И хочу забрать у тебя ту девушку, Бруль.
      Они смерили друг друга взглядами.
      - Помнишь, Бруль, как я тебя учил? О мечах и молотах?
      Внезапная тень промелькнула на угрюмом лице Бруля. Он склонил голову в легком поклоне:
      - Помню, мастер.
      - Вот и хорошо. Но тогда я ошибался. Не знаю почему, но я больше не верю в философию меча и молота.
      Бруль нахмурил брови.
      - Я знаю, - медленно сказал он. - Не понимаю только почему?
      Дорлан молчал. Наконец он произнес совершенно иным тоном:
      - Ты должен отдать мне Илару, Бруль.
      - Почему?
      - Потому что есть человек, который ради нее переступил через самого себя.
      - Скажи, мастер, - глухо произнес Бруль, - почему тебя в последнее время волнуют такие мелочи? Ты завершил работу над своим вкладом в Книгу Всего. Твой труд непостижим, и теперь ты снова встаешь рядом с Шернью, желая воспользоваться силой Полос ради достижения мелких и незначительных целей. За что борешься, Великий Дорлан? Скажи, за что?
      - За добро, Бруль.
      Бруль нахмурился:
      - За добро? Его не существует, Дорлан. И тебе об этом известно.
      Дорлан покачал головой.
      - Его не существует, - повторил Бруль. - Почему ты пытаешься отождествлять Светлые Полосы с добром, если Темные, по твоему мнению, не являются злом? Когда ты делал выбор, перед которым когда-то оказывается каждый из нас, ты решил, что зла нет, есть лишь несовершенство. Теперь ты противопоставляешь ему добро? Какой в этом смысл? Нет добра, мастер! Кто же, как не я, всю жизнь пытавшийся познать зло, может знать это лучше всех? Равновесие Шерни основывается на ее _однородности_. Есть две взаимно дополняющие друг друга разновидности Полос; но это мы назвали их Темными и Светлыми. Точно так же они могли бы называться, например, Полосами Воды и Воздуха. Или Земли и Огня. Какое значение имеет их название? Важна суть.
      Самый Могущественный все еще качал головой.
      - Если даже мы решим, - медленно сказал он, - что мир - это карта зла, то на ней все равно есть острова и островки добра, Бруль.
      - Острова добра остаются лишь частью карты, - возразил тот. - Частью зла, мастер. ОНИ - ЗЛО!
      Дорлан встал.
      - Тогда - сразимся.
      На этот раз Бруль покачал головой.
      - Ты изменился, мастер, - сказал он. - Ты низко пал. Ты забываешь, что мудрец никогда не сражается ради самой борьбы. Он всегда сражается во имя чего-то и должен знать, чего именно. А во имя чего хочешь сражаться ты?
      - Я уже сказал: ДОБРА. Во имя любви, если пожелаешь.
      Бруль чуть не схватился за голову.
      - Ради Шерни, мастер! Для тебя это _одно и то же_?
      Внезапно он вытянул руку и прошептал какое-то слово. В его руке сверкнул черный меч.
      - Вот мое оружие. Я буду сражаться злом. За право на существование малого зла, сущности которого ты не понимаешь.
      Дорлан поднял руку:
      - А я буду сражаться добром за добро. Вот мое оружие.
      В его руке блеснул длинный золотой меч.
      - И что ты мне этим доказал, мастер?
      - Что добро существует, только и всего.
      Бруль хрипло рассмеялся:
      - Так сразимся же!
      Лязгнули скрещенные клинки. В одно мгновение меч Дорлана почернел и со свистом взмыл в воздух. Бруль вытянул руку. Оружие мгновенно прильнуло к ней.
      - Вот она, борьба добра со злом, - сказал он вовсе не торжествующе, скорее с горечью. - И что же мы видим, Дорлан? Двойное зло?
      Дорлан молчал.
      - Добро никогда не побеждает, мастер, - говорил Бруль. - Добро не имеет права сражаться, ибо, сражаясь, оно превращается в зло. Борьба сама по себе зло, Дорлан. Не бывает священных войн. Почему ты никак не можешь этого понять?
      Он бросил на пол мечи. Послышался чистый звон.
      - Твои острова добра я называю малым злом, мастер. Я стараюсь, чтобы его становилось больше, и таким образом вытесняю большое зло. Но не сражаясь, так как это - гибельно.
      Он грустно кивнул.
      - Любовь? Чтоб тебе никогда не увидеть, какой она может быть "доброй"! Может быть, моя любовь к этой девушке лучше той, которую ты защищаешь. А теперь иди, мастер.
      Неожиданно он опустился на колени и в последний раз поклонился своему учителю. Потом встал.
      - Иди, Старец. И никогда не возвращайся, если однажды ушел.
      Она ласкала их, задыхаясь от рыданий, обнимала за лохматые шеи дрожащими пальцами, сдавленно всхлипывая, гладила огромные уши. Псы стояли неподвижно, не пытаясь убежать, но и не отвечая на ласки, холодные и безразличные, словно окаменели. Не в силах этого вынести, все еще плача, она вскочила и неуклюже побежала, размазывая слезы кулаком по щекам и судорожно сжимая Бич. Ее пронзила чудовищная, страшная жалость, которая, казалось, ухватила ее за горло и держала, держала не отпуская.
      Наконец она остановилась, не в состоянии бежать дальше. Она села на землю и, шмыгая носом, уставилась в одну точку.
      Внезапно она поняла, где находится, - и перепугалась. Бруль показывал ей это место, странный, сложенный из каменных глыб лабиринт, приказав, чтобы она никогда по нему не ходила. Она хотела встать и уйти, но внезапно ей пришло в голову, что, в конце концов, не каждое слово Бруля должно быть для нее священным. К тому же она ведь не заходила за камни, а просто была рядом, только и всего.
      Она посмотрела на небо, ясное, как всегда в Крае. Вытирая с лица остатки слез, она ощутила усиливающийся ветер, горячий и душный, что бывало нечасто.
      Она поднялась с земли, чтобы вернуться в замок.
      Все произошло неожиданно. Она пришла в себя лишь тогда, когда окровавленный Бич ласково обвился вокруг ее ноги, словно заверял в своей верности и прося за это награды. То, что он убил на границе между тенью Полос и светом, уничтожало своей смертью песок, поднимало клубы горячего воздуха, превращая его в шары ледяного огня. Она отшатнулась, объятая страхом, какого никогда еще не испытывала, нечеловеческим, несусветным, который передавался ей прямо от издыхающего Стража Края. Она не понимала, что она чувствует и видит... и чувствует и видит ли ЭТО вообще. Сердце отчаянно колотилось, ей было душно... душно... душно! Тело внезапно свело болезненной судорогой.
      Она сделала шаг и медленно опустилась на колени, прижав руки к вздувшемуся животу. В глазах потемнело. Чудовищная боль нарастала. Она вскрикнула, потом еще раз и, вцепившись в волосы, упала на бок.
      - Бруль! Бруль! А-а-а!..
      Ребенок был мертв.
      Байлей и Каренира видели на востоке белые молнии и клубы пурпурного дыма, но не признали в них страшного гнева, горя и отчаяния Бруля. Ребенок был человеком. ЧЕЛОВЕКОМ. Настоящим, обычным человеческим новорожденным.
      Мертвым.
      Черное Побережье узнало гнев мудреца Шерни. С гулом и грохотом взлетали в воздух целые холмы, фиолетовое пламя металось по широким пляжам, выжигая отмели и испаряя соленую морскую воду. Чудовищные обитатели Дурного Края гибли десятками - раздавленные, сожженные, разорванные между судорожно отступающей тенью Полос и сиянием света. Более слабые Брошенные Предметы трескались, плавились от жара, горели, превращались в прах... Где-то в глубине материка, над равнинами Края, прокатился глухой, жуткий крик, поднимая песок и, пыль; Каренира и Байлей не пострадали лишь потому, что сидели в самой середине Мертвого Пятна.
      Замок тоже разваливался. Остатки старых башен и стен с грохотом исчезали в клубах пыли; трескались полы в темных залах, помнивших еще шаги бесстрашных мудрых шергардов, возводивших свои цитадели даже во враждебном Крае. На подпиравших потолки колоннах появлялась черная сетка трещин...
      Потом наступила тишина. Пыль медленно оседала, но посреди ее клубов отчетливо вырисовывалась фигура идущего со склоненной головой через уцелевшие залы Бруля.
      - Бруль! Бруль, останься, умоляю! Не бросай меня! Бруль! Бруль!
      Он не оборачивался. Новые клубы пыли полностью скрыли его из виду.
      - Бруль!!!
      У нее не оставалось сил даже для того, чтобы ползти за ним следом. Слезы прочертили на сером от пыли лице кривые дорожки. Она приподнялась на руках, но тут же упала на холодные плиты пола, лишившись чувств.
      Пыль оседала, оседала, оседала...
      Тишина. Абсолютная тишина, казалось, оседала вместе с пылью, покрывая землю толстым слоем. Молчали обвалившиеся стены, молчали разрушенные башни, молчало все Черное Побережье. Дурному Краю предстояло залечивать самые тяжелые в его истории раны.
      Илара лежала неподвижно, лицом вниз. Ее черные волосы покрывала серо-белая пыль, сделав неразличимой седую прядь. Она лежала долго. Лишь вечером, когда туманная пыль сменилась влажными сумерками, плечи девушки дрогнули.
      - Бруль...
      Она медленно, тяжело села. В воздухе заклубилась стряхнутая с волос, спины и плеч пыль. Обхватив голову руками, она снова прошептала:
      - Бруль...
      Никто не ответил. Она снова заплакала. Веснушки на маленьком симпатичном лице побледнели, нос покраснел. Она беспомощно утерла его рукавом и, продолжая плакать, встала. Она шла медленно, неровно, пошатываясь и прикусив губу, держась за стены.
      Она выбралась из руин и остановилась.
      Ей некуда было больше идти.
      И у нее никого не было. Ни ребенка, ни Бруля... Никого.
      Отчаяние душило ее. Из-под опухших красных век скатились последние слезы. Она опустилась на землю, еще раз судорожно всхлипнула - и снова застыла неподвижно, борясь с болью во всем теле и в сердце.
      У нее не было никого. И ничего.
      26
      Старик умер вечером.
      В эту ночь они впервые любили друг друга.
      Он не знал, почему это сделал. Он любил ее, как безумный, и при этом ненавидел. За то, что любит ее, что должен ее любить, за то, что она отобрала у него Илару, за то, что растоптала священную цель его путешествия. Он ненавидел ее за то, что она разрушила иллюзии, которые он носил в себе столько лет; за новую, настоящую любовь, которая заняла место той иллюзорной страсти. Он желал ее тела, желал ее всю без остатка: ее сердце, душу, разум. Это было так подло и низко по отношению к той, чистой, как сама идея, любви. Илара была для него долгом, и потому чем-то возвышенным. Он пренебрег этим долгом, чтобы угодить и телу, и сердцу.
      Они похоронили Старца, и никто из них даже не заплакал, хотя он был их другом, и она называла его "отец". Когда он вернулся, он казался маленьким, беспомощным и никому не нужным... Они не восприняли как должное его смерть, ибо тот Старец, который утром ушел в сторону солнца - Великий Дорлан-Посланник - не имел ничего общего с тем, кого они похоронили. Он должен был существовать всегда, а не просто так вернуться - слабым, дрожащим, немощным. Чужой дряхлый старик лежал теперь в могиле и был ничем. Никем и ничем.
      А они любили друг друга чуть ли не на могиле, с грязными от рытья земли руками. Они спешили так, словно это был последний раз. Она кусала его губы, язык, лицо; он же тянул ее за волосы, словно хотел вырвать их с корнем. Она кричала от боли, вскрикивал и он. То, чем они занимались, скорее напоминало пытки, чем любовь. Жесткий песок сдирал кожу с ягодиц и спины то ей, то ему; она вцепилась в его бедра руками и лодыжками, не позволяя оторваться от нее, словно он мог навсегда уйти. Он приподнял ее-раз, другой, сплетясь с ней в тесных объятиях, чтобы потом бросить на землю, прижать грудью и душить всем своим весом. Они уже не кричали, лишь стонали - глухо, протяжно, болезненно...
      До самого конца.
      Потом - тяжело дыша от боли и чувствуя онемение во всем теле - они ждали, когда придет сон. Наверняка последний... вместе.
      Заснул только Байлей. Она - не могла.
      Она лежала с открытыми глазами, в разорванной юбке, и смотрела в небо, такое же, как над ее Армектом. Она узнавала яркие звезды, знакомые с детства. Им было все равно, над какой страной и для кого светить.
      Она искала в памяти названия созвездий, ведущих конных лучников через Равнины. Топор - концом рукоятки указывающий на север... Конь-Стрела...
      Она встала и тихо оделась.
      Быстрым, стремительным шагом она преодолевала пространство. Колчан ритмично ударял по бедру, лук покачивался за спиной. В темноте слышалось ее ровное, глубокое дыхание.
      Она освободит ее для него. Отдаст ему. И уйдет...
      Вскоре она добралась до полосы пологих невысоких холмов, за которыми прошлым утром скрылся Дорлан. Поднявшись на вершину, она остановилась, чтобы передохнуть.
      По другую сторону, залитая светом звезд и луны, простиралась очередная равнина. Каренира ничего не смогла разглядеть, что походило бы на обитель Бруля.
      "Но ведь Дорлан пошел прямо на восток", - подумала она, посмотрела на небо и пошла в ту же сторону.
      Ноги понесли ее легко и быстро вниз.
      Она бежала, пока не наткнулась на приземистую, почерневшую груду развалин, которая была когда-то замком Посланника. Руины громоздились перед ней, по мере того как она к ним приближалась, все более массивные.
      Было совсем тихо. Но в этой напряженной тишине, казалось, беззвучно стонали поверженные башни и смертельно раненные стены. Побежденные, разрушенные, они выглядели еще более грозными оттого, что были мертвыми. Разлагающийся труп огромного сооружения внушал отвращение, но больше всего - страх. Казалось, замок до сих пор все еще умирает.
      Она достала лук, вложила стрелу и медленно двинулась в сторону щели, которая, судя по всему, вела внутрь развалин.
      По ее телу пробежала дрожь. Каренира прислушалась.
      Тишина.
      В густом мраке она почти ничего не видела. Ей помогал инстинкт, натренированный годами. Дорогу она выбирала вслепую, часто спотыкалась, иногда на ощупь обходила большие груды обломков. Ей поистине повезло, что она не свалилась в какую-нибудь из зияющих в полу дыр.
      Она начала подниматься по какой-то лестнице, но вовремя сообразила, что та наверняка обвалилась, и вернулась.
      Она проходила зал за залом, коридор за коридором. То здесь, то там сквозь потрескавшийся потолок или обвалившиеся стены видны были звезды.
      Она остановилась.
      - Бруль!
      Шаг вперед.
      - Бруль!
      Крик застыл в горле. Смелость внезапно покинула ее, и она села у скрытой во мраке стены, перевела дух.
      Темнота будто сгущалась. Вероятно, это ей лишь казалось, но испуганная девушка уже не могла спокойно размышлять. У нее промелькнула мысль, что темнота сгущается под действием каких-то могущественных Формул, которые шепчет Посланник, и ее охватила паника. Она уже знала, что не сможет справиться с задачей, за которую столь легкомысленно взялась... и теперь ей хотелось одного: выбраться отсюда живой.
      Она вскочила и побежала как полоумная.
      Бежала, натыкаясь на стены, спотыкаясь о щели в полу, падая... Наконец, она ударилась о косяк, показалось, что кто-то изо всех сил дернул ее за плечо. Она упала на холодные плиты и прижалась к ним всем телом, ожидая не то боли, не то смерти.
      Ничего такого не произошло. Однако армектанка не хотела... и не могла подняться.
      Она пролежала так до утра.
      В серых рассветных сумерках руины замка перестали казаться грозными.
      Она встала, подобрала лук и медленно двинулась вперед. В полумраке маячили контуры потрескавшихся колонн; через дыру в полуразрушенной стене виднелась огромная серо-черная груда обломков.
      Она перепрыгнула через зияющую в полу широкую трещину. К ней вернулась уверенность в себе; ей стало стыдно, что ночью она так опозорилась, поддавшись страху. Она подошла к краю внезапно обрывавшегося у разрушенной стены пола и посмотрела вниз, в густую влажную темноту.
      - Бруль! - громко и отважно крикнула Каренира. - Покажись. Я жду.
      Тишина.
      - Бруль!
      Она повернула назад, снова преодолевая разрушенные залы и перепрыгивая многочисленные завалы. Постепенно до нее начало доходить, что замок покинут.
      - Бруль! Я не хочу с тобой сражаться, слышишь? Нам нужно поговорить!
      Она сбежала по остаткам потрескавшейся лестницы и остановилась у подножия руин.
      - Бруль!
      Она медленно обошла гигантские развалины вокруг.
      Было уже совсем светло, но лежащее на земле, серое от пыли тело она заметила лишь тогда, когда чуть не споткнулась о него. Она отскочила, едва удержавшись от крика. Судорожно сглатывая слюну, она смотрела на хрупкую, неподвижно лежащую девушку. Ее взгляд скользил по серым от пыли густым волосам, грязной рубашке, голым ногам и босым ступням...
      - И... Илара, - сдавленно сказала она.
      Лежащая не пошевелилась. Каренира посмотрела по сторонам и осторожно приблизилась к ней.
      - Илара?..
      Она перевернула девушку на спину и услышала тихий вздох, почти стон. Разгоряченное лицо девушки дрогнуло, и на мгновение открылись беззащитные, невидящие глаза. Дыхание Карениры участилось. Стиснув зубы, она обернулась и долго смотрела на полосу холмов, из-за которых пришла. Когда она снова посмотрела на лежащую без сознания девушку, та уже нормально дышала.
      Каренира встала. Она долго смотрела на холмы, на руины, на девушку - и снова вдаль. Потом - дрожа как в лихорадке и хрипло дыша - она натянула тетиву лука.
      27
      Байлей проснулся от какого-то странного предчувствия и сразу же сел. Мгновение он смотрел перед собой, пытаясь прийти в себя, потом огляделся по сторонам.
      - Кара?
      Тишина.
      - Каренира?!
      Ее рядом не было. Над Дурным Краем вставал туманный рассвет.
      Внезапно он понял, что случилось нечто необычное, нечто страшное. Где она, куда пошла? Шернь! Это же Край!..
      - Каренира!
      Он испугался за нее. Хотя и за себя тоже. Впервые он понял, как одинок и беззащитен человек в Дурном Крае, когда рядом никого нет.
      Только эта могила.
      Край - хотя и казался тихим и спокойным - был насыщен страхом, который охотнее всего нападает на одиночек.
      Он вскочил и схватился за меч. Знакомая форма рукоятки вернула ему спокойствие. Он вытащил клинок из ножен и оперся на него, словно на трость. Гольд когда-то учил его, что так никогда нельзя делать. Меч, воткнутый в землю, был армектанским символом сдачи в плен; в Громбеларде считали, что без необходимости ранить Горы - значит навлекать на себя несчастье...
      Всегда.
      Он не относился всерьез к тем советам Гольда, а некоторые и вовсе казались ему забавными. Впрочем, сейчас он был не в Горах. А даже если бы и был, то в такой момент наверняка не стал бы соблюдать некие символические ритуалы.
      Он посмотрел на восток, туда, где вечером они видели молнии и слышали грохот. Опасность, которая забрала Карениру, пришла оттуда. Наверняка.
      Забыв о мешке с провизией, забыв обо всем, он бросился бежать. Когда из-за холмов появился край восходящего солнца, он припустил еще быстрее.
      Оказавшись на вершине холмов, он сразу же увидел черное пятно руин, а дальше, еще дальше - море. Он устремился вниз.
      Потом с той стороны, куда он стремился, донесся далекий, полный ужаса крик. Он узнал его. Крепче схватив меч и отшвырнув ножны, он понесся быстрее ветра.
      Крик Карениры повторился, но на этот раз его заглушили другие голоса, от душераздирающего звука которых дартанца бросило в дрожь.
      - Каараа!!
      28
      Тяжело дыша и обливаясь потом, она со стоном бросила на каменную груду последний обломок стены и бессильно упала на нее. Ее тошнило от ужаса, отвращения к самой себе и усталости. Она чувствовала, как рот наполняет водянистая слюна с характерным вкусом.
      Ее вырвало. Она была в ужасе, в смертельном ужасе от того, что совершила. Ей уже приходилось убивать людей. Но никогда... никогда...
      После того как она открыла глаза и увидела ее, пригвожденную к земле, Каренире стало плохо. Потом она хотела бежать куда глаза глядят, но ноги отказались повиноваться. С рыданиями она рухнула на землю, царапая ее ногтями, - но ЭТО уже случилось, и пути назад не было. Она долго плакала, повторяя его имя, потом вернулась. Она оттащила хрупкое тело к стене и, чувствуя, как ком подкатывает к горлу, завалила его огромной грудой камней. Теперь она лежала на этой страшной могиле, постепенно успокаиваясь.
      Она встала и, опустив голову, с трудом повернулась... и ее захлестнула новая волна ужаса.
      Перед ней стояли два огромных лохматых пса. Звенели оборванные цепи, а из глубины широких глоток доносилось глухое зловещее рычание.
      Он ворвался между ними с яростью и отчаянием. Меч мелькнул, словно молния, обрубив могучую лапу, лязгнул о позвоночник, о череп. Второй чудовищный зверь метнулся к нему, но он успел подставить острие, и пес напоролся на него. Меч пробил горло. Поспешно выбираясь из-под конвульсивно дергающегося тела, он бросился к ней и схватил в объятия.
      - Кара! Кара!
      Он кричал как безумный, перекрикивая страшную, разрывающую сердце боль. Он не знал, что делать с разорванными ногами и руками девушки, как остановить кровь из прокушенного бока. Он вытащил ее из дыры среди камней, где она пыталась спастись от нападения чудовищ, сквозь слезы не в силах разглядеть ее лица.
      - Каринка... Каринка.
      Держа ее безвольную голову, он, словно слепой, коснулся пальцами исцарапанной щеки.
      - Кара... Ради Шерни... Кара...
      Отрывистый, приглушенный стон и хрип были для него самыми прекрасными звуками, которые он когда-либо слышал.
      - Кара! Кара, это я! Подожди, слышишь?! Кара! Сейчас, ради Шерни, сейчас, Кара!
      Дрожащими руками он срывал доспехи, рвал на длинные неровные полосы рубашку, штаны, все что мог. Он просил подождать, умолял, успокаивал ее и перевязывал раны быстро, нежно и, несмотря на дрожь в руках, так ловко, словно всю жизнь только тем и занимался, что лечил раны.
      - Кара...
      У него не было даже капли воды. Неподалеку было море - соленое. Вода была там, где он ее оставил, - на месте ночлега. В Добром Круге.
      Он встал, молча посмотрел на нее и побежал. Бежал он так быстро, что, когда вернулся и дал ей напиться, сам лишился чувств.
      Она так и не решилась рассказать ему правду. Ни тогда, когда в первый раз, придя в себя, она увидела над собой его озабоченное лицо, ни потом, когда в течение долгих недель, проведенных в руинах Бруля, он лечил ее и ухаживал за ней, кормил неизвестно откуда взявшимся мясом и неизвестно как пойманной рыбой. Лишь один раз он заговорил было об Иларе и замолчал. Она хотела, хотела ему все рассказать, но с трудом выдавила самую большую и самую низменную в своей жизни ложь:
      - Она была в замке, когда он обрушился... Я точно знаю.
      - Откуда? - тихо спросил он, отведя взгляд.
      - Мне сказал Бруль.
      Больше они никогда об этом не говорили.
      Из Края они вышли в начале громбелардской зимы.
      Шел дождь.
      ЭПИЛОГ
      Они прощались у стен Бадора. Расставались ненадолго.
      - Я пойду с тобой, - взволнованно сказала она, словно боялась, что он уйдет навсегда.
      - Нет, - мягко возразил он. - Ты сама понимаешь почему. Я могу появиться перед Гольдом с Иларой или один. Я скоро вернусь, Кара. И заберу тебя из этих промозглых гор раз и навсегда. Куда только захочешь.
      - Куда угодно, Бай.
      Он поцеловал ее еще раз и забросил свой мешок на плечо.
      У самых городских ворот сидел старый, седой человек с безумным взглядом и лицом, на котором застыла гримаса страдания и ужаса. На нем обвисли лохмотья военного плаща и уже почти не защищали его от ветра и дождя. Обрывки когда-то зеленого военного мундира слиплись от грязи.
      - Сумасшедший, - прошептала Каренира.
      Дартанец вытащил из пояса давно забытую монету и бросил старику под ноги.
      - Он тоже человек, - сказал он.
      Грянул ливень.