— Позволь только побыть так минутку, потом я уйду, — чуть слышно прошептала она. — О, как хорошо снова быть с тобой, просто касаться тебя, просто быть рядом — больше ничего не надо! — Она подняла голову с колен и заглянула в его глаза. — Пожалуйста…

— Боже!

Спайдер взял ее на руки и отнес в спальню. Он раздевал ее, и она покрывала все его тело торопливыми поцелуями, словно боялась, что он передумает. Почувствовав его руки, его ищущие губы на своем обнаженном теле, она громко застонала от удовольствия и сквозь стиснутые зубы повторяла: «Хорошо, хорошо, хорошо», а когда он вошел в нее, удовлетворенно вздохнула, ее тело послушно следовало за каждым его движением. Когда все кончилось, они в изнеможении лежали рядом, и вдруг Спайдер резко отодвинулся и сел на край кровати, созерцая обессиленно распростертую Мелани. Она лениво повернулась и взглянула на него с довольной улыбкой.

— Ах, как хорошо! Боже, мне было чудесно! — Она пошевелила мысками ног и закинула руки за голову, глубоко вздохнув от облегчения.

Спайдер был уверен, что сейчас она не играет. Он слишком часто видел сексуально удовлетворенных женщин, чтобы ошибиться. Она протянула руку, чтобы погладить его обнаженную грудь, и в ее улыбке появилось торжество.

— Я это знала — была уверена — видишь, разве я ошиблась? Мы можем снова полюбить друг друга.

— Ты сейчас счастлива?

— Ужасно счастлива, милый. Милый Спайдер.

— А я нет.

— Что?

— У меня ощущение, словно я получил хороший массаж. Мой член благодарит тебя, но счастья… счастья в сердце — нет. Это слово без музыки, Мелани. — Он сжал ее руку, заметив, что ее испуганный взгляд прогнал улыбку. — Извини, крошка, но я опустошен, опустошен и печален.

— Но как же так, ведь ты сделал меня счастливой? — В ее жалобном голосе звучал самый искренний тон, какой он когда-либо слышал из ее уст.

— Но мне этого недостаточно. Мелани, ты не любишь меня, ты просто хочешь, чтобы я любил тебя.

— Нет, Спайдер, клянусь, я люблю тебя, правда!

— Если бы ты меня любила, я не чувствовал бы этой печали и пустоты. Когда говорит мое чутье, я к нему прислушиваюсь. Тебе нравится, что я сделал тебе приятно, нравится то, как ты тут говорила и соблазняла меня, нравится внимание, ласки, нравится, что я тебя слушаю, нравятся вопросы, разговоры о Мелани и о том, что в ее жизни не ладится. Но любить меня? Да ты даже не спросила, как я поживаю. Ты любишь то, что можешь взять, а не дать. Знаешь, может, тебе действительно хочется полюбить меня, да не получается?

— Как мне тебя убедить… что сказать… как заставить поверить?..

— Никак. Не печалься, дорогая, но никак.

Она посмотрела на него и поняла, что он знает о ней больше, чем она сама. Ей нужно было это знание, она хотела его получить.

— Спайдер…

— Перестань, Мелани. Ничего не выйдет.

Его голос был беспощадно невозмутим. Хуже того, непритворно спокоен. Даже Мелани поняла, что потерпела поражение, хотя с ней это случилось впервые. Блеск в ее глазах потух, резко, словно выключили телевизор.

— Но… о, Спайдер, что мне теперь делать? — жалобно спросила она.

Он провел пальцем от завитка у ее уха до подбородка так безразлично, что этот жест поведал ей о конце сильнее, чем удар.

— Иди домой, Мелани. Самой красивой девушке в мире что-нибудь да подвернется.

— Ни к черту мне это не нужно!

— Не скажи, детка, не скажи.

Когда Джош и Вэлентайн прибыли, вечер у Джейкоба Лейса был в полном разгаре. Вэл нарочно устроила так, чтобы они появились поздно вечером и не привлекли ничьего внимания. Затерявшись в толпе, они бродили по холмистым зеленым лужайкам, упиваясь неизведанным ощущением быть вместе на людях.

Однако вряд ли им удалось остаться незамеченными. Вэлентайн, в бесстыдно-романтичном платье похожая на юную колдунью, легкой танцующей походкой обходящую свои полноправные владения, выглядела так, словно ей не хватало лишь волшебной палочки со звездой на конце, чтобы стать Титанией, Королевой фей. Джош, привыкший видеть Вэлентайн в четырех стенах, Вэлентайн, которая готовит обед, пьет вино и занимается любовью, едва верил, что Вэл и та красавица, что движется рядом с ним среди сотен прославленных знаменитостей, словно родилась среди них, — одно и то же лицо.

От толпы отделился невысокий человек и подбежал к ним, протянув руки к Вэлентайн и даже не взглянув на Джоша.

— Джимбо! — радостно засмеялась Вэлентайн.

— Надо бы тебя отшлепать, вот что. Ах ты, хитрая сексуальная девчонка!

Вэл только громче засмеялась, ероша пальцами волосы незнакомца, а Джош онемел, не в силах поверить, что кто-то может разговаривать с ней так.

— Нам безумно тебя не хватало, а больше всего Принсу, нет, больше всего мне. Как ты посмела сбежать только ради богатства и славы? Никогда тебе не прощу. Где твоя благодарность, дрянная девчонка? Прислала ты мне хоть рождественскую открытку?

— Джимбо, я тебя никогда не забывала, но была так занята… да будто ты не знаешь! Это Джош Хиллмэн. Джош, Джимбо Ломбарди — один из моих старых друзей, боюсь, очень шаловливый.

Мужчины неуклюже пожали друг другу руки. Вэлентайн все еще держала Джимбо под руку.

— Расскажи, что ты сейчас замышляешь, дьявольское отродье. Кого успел развратить?

— Ну, так уж сразу…

— Выкладывай!

— Ну ладно… Говорят, все великое приходит с Побережья, но на этот раз, думаю, начало положит Нью-Йорк, а в Нью-Йорке номер первый — я.

— Кончай говорить загадками, — наседала она.

— Прекрасные юные молодожены. — Джимбо гордо вздернул подбородок. — Почти новобрачные.

— Джимбо, это безнравственно, — со смехом проговорила Вэлентайн. — Что ты делаешь, прячешься за церковной лестницей и соблазняешь их?

— Ну что ты, Вэлентайн, что за пошлость. Я жду до первой годовщины, дорогая, меньше нельзя, а потом — могу только сказать, что ты удивишься, как это легко.

— Я-то не удивлюсь. А что случается с бедными невестами?

— Как ни странно, их так ошеломляет, что их пригласили на вечер к Принсу, что они ни о чем не беспокоятся. Осмелюсь сказать, они находят способы развлекаться сами. Это очень весело, а ты и не видела.

— А как относится к твоим шатаниям Принс?

— Боже, милочка, Принс и я живем так дружно, будто женаты! Ты ведь знаешь, я с ним на всю жизнь, а мелочи его не волнуют. Принс не верит в короткий поводок.

— Меня он держал именно на таком, — сказала Вэлентайн весело, но все же в душе с обидой.

— Но, дорогая Вэлентайн, это же бизнес! Послушай, он где-то здесь и придет в отчаяние, если не увидит тебя. Я разыщу его, скажу, что ты здесь, и мы тебя еще выловим. — Он еще раз чмокнул Вэлентайн и помахал рукой Джошу.

— Что это за тип? — спросил ошарашенный Джош.

— Просто старый приятель. Действительно, чудесный друг. Неплохо бы тебе получше узнать его, милый.

— Вряд ли это удастся.

— Ну, не дуйся, не всем же быть юристами. — Вэлентайн светилась от радости, что снова увидела Джимбо. Ей всегда нравились его добродушные шутки, манеры соблазнителя и то, что в кружке Принса он сразу выделил ее.

— На самом деле Джимбо был храбрым солдатом, привез из Кореи тонны медалей. И гомосексуалистом он не был… тогда то есть. Он рассказывает забавнейшую историю, как его совратили на больничной койке, когда он лежал на вытяжке абсолютно беспомощный, не в силах защититься. Думаю, это был санитар, а может быть, врач. С этого и началась его веселая жизнь.

— Могу поспорить… — сказал Джош, стараясь прозвучать не очень ворчливо.

Спустя полчаса, когда в одном из павильонов, разбросанных по поместью Лейса, они ждали, пока бармен приготовит им коктейли, Джош внезапно замер, пораженный: на Вэлентайн бросил взгляд, явно узнав ее, необычайно красивый мужчина. Он почти отвернулся, словно желая избежать встречи, но она повелительно окликнула:

— Привет, Алан!

Тот повернулся и подошел, неуверенно улыбаясь.

— Джош, это Алан Уилтон, мой первый работодатель на Седьмой авеню. Алан, Джош — мой друг из Калифорнии.

— Да, — нервно сказал Уилтон, — я читал о тебе, Вэлентайн. Ошеломляющий успех. Я очень рад за тебя и совсем не удивляюсь. Я всегда знал, что ты станешь великим модельером, это только вопрос времени.

— Скажи мне, Алан, — промурлыкала Вэлентайн, — а как поживает твой дружок Серджо? Он все еще с тобой, делает все, что ты захочешь, выполняет приказы — или отдает их, Алан? Ты не привел его сегодня? Нет? Не пригласили? Позор, такой красивый, соблазнительный мальчик Серджо — перед ним невозможно устоять. Ты так не считаешь, Алан?

Джош, ничего не понимая, наблюдал, как оливковая кожа незнакомца становится темно-багровой.

— Вэлентайн… — умоляюще произнес Алан.

— Ну так что, Алан, Серджо все еще с тобой или нет? — Джош никогда не слышал в ее голосе такого колючего холода.

— Да, он по-прежнему работает со мной.

— Какая чудесная вещь — верная служба, правда? И преданность, и честность. По-моему, Алан, ты счастливчик. Разумеется, Алан, я знаю ответ на свой вопрос: я видела твою новую коллекцию — Серджо до сих пор использует мои модели. Не пора ли сменить его, Алан, или он слишком незаменим? Ты без него не можешь обойтись, да? Какая тонкая грань отделяет хозяина от слуги, или лучше сказать раба? Я часто над этим размышляла. А ты, Алан? — Вэлентайн отвернулась от него, взяла Джоша под руку и быстро отошла, дрожа от чувства, которое Джош не мог квалифицировать.

— Что все это значит, бога ради?

— Вшивый педик!

— Ничего не понимаю… Ты любишь Джимбо, ненавидишь этого парня… Ты с ума сошла!

— Не проси меня объяснять, Джош. Это слишком сложно. — Вэлентайн глубоко вздохнула и тряхнула ворохом кудрей цвета красного перца, словно отбрасывая все воспоминания об этом эпизоде. — Пойдем, я вижу людей, с которыми хочу тебя познакомить. — Вон там Принс и его банда. Понаблюдай за Бойким Народцем, дорогой. У нас в Беверли-Хиллз нет ничего подобного, только бледные подражания, даже близко непохожие.

Излучая сияние, окружавшее ее, точно ореол, она поспешила за компанией донельзя модно одетых людей. Все они, заметил Джош, слегка притормозили, приветствуя ее с шумным восторгом, обычно предназначавшимся для кандидатов в президенты или обладателей «Оскара». После настойчивого знака Вэлентайн Джош неохотно подошел и услышал, как человек, выглядевший вальяжно и непринужденно даже в вечернем костюме, говорит, пожимая ей обе руки:

—…так что, дражайшая Вэлентайн, всем этим ты обязана мне. Если бы я не прогнал тебя, как последний идиот, ты до сих пор работала бы у меня и не стала бы новой звездой моды.

— Нет, Принс, не обманывайте себя, — ответила Вэлентайн с абсолютной уверенностью, — я бы нашла способ попасть туда и без вашей невоспитанности. — Она поцеловала его в знак прощения.

Когда Вэлентайн представила ему Джоша, Принс с интересом окинул его взглядом.

— Так это и есть твой калифорнийский красавчик, дорогуша?

— Ах, Принс, какой вы недогадливый. Мистер Хиллмэн — мой юрист. Я привезла его, чтобы он защищал меня от старых друзей.

— Хиллмэн, конечно же, Джош Хиллмэн. Как глупо с моей стороны. — Он повернулся к Джошу с раздумьем в глазах. — Ваша жена, Джоанна, — одна из моих самых уважаемых клиенток. Мы с Джоанной давние друзья, мистер Хиллмэн, как вы знаете, если оплачиваете мои счета. Прелестная, изящная дама. Поцелуйте ее от меня, когда вернетесь в Лос-Анджелес.

— Непременно, мистер… мм-м… Принс, — сказал Джош.

— Просто Принс, мистер Хиллмэн, просто Принс, — откликнулся тот усмешкой, достойной Генриха VIII.

Вэлентайн незаметно выбралась из кружка Принса и повернулась к Джошу. Побледневшее лицо ее выражало тревогу, в глазах стоял страх.

— Боже, никогда бы не подумала… Ведь Принс расскажет ей во всех подробностях, можешь быть уверен. Я слишком хорошо его знаю, он не упустит такого случая. Может быть, если я с ним поговорю…

— Ни в коем случае, — ответил Джош. — После этого все станет окончательно ясно. Он пока не до конца уверен, а если ты поговоришь, он поймет все. В конце концов, юрист может появляться в обществе с клиенткой. Не думай больше об этом, дорогая, это неважно.

Она, дрожа, потянула его за руку и увела в тень деревьев.

— Ох, Джош, напрасно ты сюда приехал. Я ужасно волнуюсь.

— He надо. Я тебе обешаю. Ты слишком красива, чтобы волноваться. Ты испортишь весь вечер. Сегодня ты — ирландская колдунья, а здесь, в тени, твое волшебное платье пропадает понапрасну. Давай потанцуем. Нет? Ну что ж, если не хочешь танцевать, будем просто стоять под деревьями и обниматься. — Он обнял ее и целовал, пока не почувствовал, что она оправилась от потрясения после встречи с Принсом, расслабилась и начала отвечать ему. — Так-то лучше, милая. А теперь пойдем танцевать.

Джош, кружась, увлек ее на танцплощадку, полную красивых женщин, ни одна из которых не могла превзойти своим блеском Вэлентайн в эту ночь триумфа.

На заре, когда они наконец вернулись в отель, Вэлентайн сразу заснула. Джош Хиллмэн сидел у окна и смотрел на восходящее солнце. Он не видел его со студенческих лет, когда до утра засиживался над учебниками. Он думал о новой Вэлентайн, которая открылась ему этой ночью, о Вэлентайн, которая может позаботиться о себе при любых неожиданностях, сохранять остроумие и присутствие духа с людьми, о которых Джош знал, что они существуют, но никогда не сталкивался. Он думал о Вэлентайн, которая чувствовала себя как дома в самом подавляюще пышном собрании, о Вэлентайн, которую эти люди приветствуют как героиню. Он понял, что в вихре его чувств в эту ночь не последнее место занимали смятение и обида: Вэлентайн на его глазах то и дело ускользала, растворялась в свете. К такому положению, к такой роли он совсем не был готов. Это было похоже на трюки иллюзиониста, и, как ни гордился он Вэлентайн, ему это ни капли не нравилось.

С тех пор как Вэл вернулась из первой поездки в Англию, Джош Хиллмэн время от времени отмечал, бесстрастно, как и положено юристу, что достиг в жизни идеального равновесия. У него есть вес: репутация мудрого и блестящего юриста в фирме; твердое, как скала, положение во властной структуре общины; его жена заведует половиной благотворительных дел Лос-Анджелеса и ухитряется вдобавок быть хорошей матерью и великолепной хозяйкой; и венчает все это Вэлентайн — роман, которого у него никогда не было, — победно независимая, ничего от него не ждущая.

Теперь, уставившись на небоскребы Нью-Йорка, Джош Хиллмэн долгим внутренним взглядом обозрел свою идеальную жизнь и задал себе самый нетипичный вопрос: зачем он раскачивает лодку?

С того дня, как Вэлентайн сказала ему, что едет на вечер к Лейсу, он понимал, что ему не удастся, поехав туда же, не встретить ни одного знакомого. При определенном уровне общественного положения знакомые заводятся по всему миру. Он сам подвел себя к тому, чтобы его разоблачили. Следовательно, он хотел быть разоблаченным. Однако он не враг себе. С другой стороны, он сорок лет вел созидательную жизнь, тщательно, осторожно, серьезно распланированную, призванную обеспечить ему все блага, которых может пожелать разумный человек. Он был самым разумным человеком из всех, кого знал.

Дойдя до изнеможения, Джош Хиллмэн заключил, что человек не может вести абсолютно разумную жизнь и при этом сохранить хоть каплю самоуважения. Он почувствовал, что все переключатели в мозгу становятся на свои места. Придя к определенному выводу, каким бы он ни был, Джош почувствовал, что ему непременно надо уснуть, остановить бег своих мыслей. Ясно увидеть, что он не тот человек, каким всегда себя считал, — для одной ночи новостей вполне достаточно.

Вэлентайн и Джош опять собирались лететь в Лос-Анджелес по отдельности, чтобы их не увидели вместе. Но утром после праздника Джош поменял билет на один рейс с Вэлентайн, объяснив, что встречать его никто не будет, так как он якобы позвонил домой и предупредил, что не знает точно, когда вернется.

Не бывает близости более пьянящей, чем та, что возникает в небе, когда двое сидят над землей рядом в салоне первого класса и пьют шампанское. Это особое ощущение — быть в буквальном смысле вне досягаемости для земли и людей, живущих на ней, при этом теряется ощущение времени, эйфория становится еще одним измерением в близости людей, дружных и при обычных условиях.

Вэлентайн сидела у окна, прокручивая в уме самые приятные моменты праздника у Лейса, когда ее мечтания прервал Джош.

— Хватит дремать, милая, послушай меня.

Вэлентайн повернулась к нему, но мыслями она еще оставалась на вечеринке.

— Мне нужно кое-что сказать тебе, — начал Джош, взяв ее за руку. — Я хочу, чтобы мы поженились.

— Ох, нет! — Вэлентайн не меньше Джоша была ошеломлена его решимостью и внезапностью предложении. Какими бы неожиданными ни были его слова, ответ последовал незамедлительно: — Ты ведь не всерьез… это невозможно!

— Очень даже возможно. Я обдумывал много месяцев, сам того не понимая. Я понял это только прошлой ночью.

— Нет, Джош, это полное безумие. Просто ты в хорошем настроении, потому что в самолете нет ни одного телефона. Какая наивность!

— Ничего подобного, дорогая. Я не похож на наивного человека, и я не тот, кто делает глупости, разве не так?

Она сердито глядела на него: к первоначальному удивлению примешивался гнев.

— Даже самые разумные люди время от времени сходят с ума, — огрызнулась она. — Джош, ты понимаешь, что это невозможно. Я не хочу даже обсуждать это. Меня вполне устраивает нынешнее положение дел. У меня есть ты, у тебя есть я, так зачем рушить твою жизнь, портить жизнь твоей жене, детям?

— Бог ты мой, ты куда больше думаешь об условностях, чем я. «Рушить мою жизнь!» Ты полагаешь, развод разрушит мою жизнь? Обычное повседневное явление, и случается это даже с лучшими из людей. Единственное, что может разрушить мою жизль, так это если я проживу остаток своих дней без тебя.

— Как можно быть таким эгоистом? А как же твоя жена? Вы женаты пятнадцать лет! Она любит тебя, наверняка любит!

— Думаю, если бы ей пришлось выбирать между мной и Музыкальным центром или «Кедрами Синая», она бы с радостью бросила меня ради них. С тех пор как нам было хорошо вместе, прошло много лет, и ты это знаешь. Если бы я любил жену, я не влюбился бы в тебя с первой минуты, как только ты вошла в мой кабинет. Я всего лишь подумал бы, что за вспыльчивая миленькая крошка, и забыл бы тебя тут же.

Но Вэлентайн на уговоры не поддавалась.

— А твои дети? Трое детей! Как тебе сама мысль о разводе могла прийти в голову при троих детях?

— Согласен, это худшее из осложнений. Но послушай, Вэлентайн, они выросли в полной безмятежности, они хорошие ребята, и самый уязвимый возраст у них уже позади. Я не могу из-за подростков жить всю жизнь без тебя. Лет через шесть они закончат колледж и разбредутся по жизни каждый своим путем. И даже когда они через два года пойдут в колледж, они будут появляться дома только на каникулах. А Джоанна достаточно молода и привлекательна, чтобы снова выйти замуж.

Вэлентайн секунду обдумывала его доводы, вспыльчивость ее угасла, но нежелание выходить за Джоша не поколебалось.

— Нет, это невозможно. Я окажусь в таком двусмысленном положении, они меня возненавидят. Люди… люди скажут… о, я просто подумать не могу!..

— Это продлится дней восемь, не больше, дорогая, и ты это знаешь. Мы живем в Беверли-Хиллз, а не в английской деревушке викторианской эпохи. Твой повод для огорчений не имеет никакого значения по сравнению с возможностью быть вместе до конца жизни.

— А как же я? А если я захочу родить детей? У тебя уже есть семья, они все взрослые. Ты что, не понимаешь? — сердито вопрошала она.

— Я был бы рад, если бы ты забеременела. Мое мнение: можешь рожать столько детей, сколько захочешь. Как ни странно, я люблю детей, просто никогда тебе этого не говорил. — Он усмехнулся. — Это мой сюрприз.

— А моя карьера? Она ведь только началась, Джош! Мне приходится работать целыми днями, даже по субботам. Я не смогу вести дом так, как твоя жена…

— Глупенькая, миленькая Вэлентайн. Ты говоришь чепуху. Послушай, у тебя будет столько детей, сколько сможешь родить, и твоя карьера, и прислуга, чтобы помогать тебе вести дом, и потом, я все равно не намерен заводить большое хозяйство. Вэлентайн, разве ты не очень меня любишь? Может быть, все дело в этом?

Она отрицательно покачала головой и опустила глаза под его вопрошающим взглядом.

— Слишком уж ты юрист, Джош. Я не могу объяснить логически. Эта мысль чересчур грандиозна. Мы жили так чудесно, а теперь все пойдет прахом, у всех жизнь изменится, все сдвинется с места, и все потому, что тебе вдруг захотелось жениться. Это просто не… comme il faut.

Джош с облегчением снисходительно улыбнулся. В подсознании он вынашивал свою идею так давно, что не сразу понял, насколько поражена и потрясена Вэлентайн. Она, в конце концов, выросла в обществе, где не так уж легко относятся к браку и разводу. Да и он тоже.

— Послушай, дорогая, если ты не говоришь ни «да», ни «нет», то можешь ты хотя бы сказать мне определенное «может быть»?

Неохотно, но уже будучи не в силах удерживать свои позиции, Вэлентайн ответила:

— Только неопределенное «может быть», и это все, окончательно! Пожалуйста, Джош, предупреждаю, не принимай это за нечто большее. И не строй никаких планов относительно моей персоны, и не говори никому… никому, или я скажу «нет», клянусь. Меня ни на что нельзя уговорить, на меня нельзя давить, я не приму никакого решения, пока не буду готова.

— С тобой трудней договориться, чем с Луисом Б. Мейером. А он давно умер. Хорошо, начнем с неопределенного «может быть» и посмотрим, удастся ли мне улучшить свои позиции.

Его юридический ум уже трудился над задачей, как развестись с Джоанной, обойдясь минимумом взаимных обвинений, сохранив максимум достоинства и обеспечив наименьшие потери при дележе совместного имущества. Джош Хиллмэн почти не сомневался, что любое «может быть» Вэлентайн когда-нибудь превратится в окончательное «да».

Вито и Файфи Хилл взялись за подбор актеров для «Зеркал», ощущая себя богами. Взялись с тем особым удовольствием, которое обычно порождает недостаток бюджета. Лишившись возможности опереться на первоклассных знаменитостей, они получили шанс колдовским образом просеять списки сотен занятых актеров, не говоря уже о тысячах незанятых, подбирая, прикидывая, отвергая, вновь прикидывая, сочетая разных исполнителей и разбивая эти сочетания. Они проделывали все это с простодушной и восторженной самоуверенностью, которая сразу исчезает, как только они, остановившись на ком-либо, вынуждены будут бок о бок жить и работать с теми, кого выбрали.

Задолго до Четвертого июля были назначены исполнители трех главных ролей в «Зеркалах»: двое любовников и девушка — их подруга. На эту роль, очень сильную роль второго плана, выбрали актрису по имени Долли Мун. За два года до того она была постоянной участницей телепередачи, выходившей в эфир летом взамен популярного шоу. Действо представляло собой «комедию влюбленных положений» и держалось на шутках того рода, что называют дурацкими, в основном на немых трюках и зрелищности симпатичных людей, бодро валявших дурака. Характерный смех Долли Мун, нечто среднее между бульканьем, тирольским пением и тихим гоготом, за несколько недель завоевал всенародную любовь, а добродушие, с которым она сносила все безобидные унижения, еженедельно обрушиваемые на нее сценаристами, снискало ей неизменное одобрение. Она обладала редким особенным обаянием прирожденной комической актрисы, и, раз увидев девушку, ее невозможно было забыть: неуклюжая, наивно-упрямая, храбрая и непотопляемая; слишком большие глаза постоянно изумляются всему на свете, слишком большой рот всегда готов расплыться в улыбке, а слишком тяжелая грудь и внушительная попка только усугубляют уязвимость этого существа под градом неприкрытых насмешек авторов сценария.

Летняя передача больше не возобновлялась, затем Долли снялась в одной малозначительной картине, сыграв бестолковую секретаршу, и затмила своей работой всех остальных актеров. Однако, не успев извлечь выгоду из столь раннего успеха, она влюбилась в наездника родео и, к возмущению агентов, исчезла, чтобы сопровождать предмет своей страсти во всех его поездках. Вито видел Долли в том единственном ее фильме и, обладая цепкой памятью на интересные лица, выследил девушку и подловил, когда она вернулась в Лос-Анджелес, навсегда покончив с родео и, разумеется, лишившись работы.

Двух влюбленных должны были играть Сандра Саймон и Хью Кеннеди. Девятнадцатилетняя Сандра обладала текучей грацией и мучительным обаянием бездомного ребенка. Она была занята в чрезвычайно популярной «мыльной опере», и ее агенту стоило немалых трудов вытащить ее из сценария на семь недель, чтобы она смогла работать у Вито, однако она давно собиралась перейти из телевидения в кино и наконец добилась своего.

Хью Кеннеди, выпускник Йельской школы драматического искусства, сыграл много ролей в театрах и только потом получил первую роль в кино, во второразрядном костюмном фильме. Вито, который видел свою задачу в том, чтобы просмотреть как можно больше фильмов, иногда по три в день, заметил, что, несмотря на тюрбан и фальшивые усы, Кеннеди обладает романтической внешностью современного мужественного типа, который, к разочарованию зрительниц, почти совсем исчез с экранов.

Июнь был в разгаре, а трое главных героев и почти все исполнители ролей второго плана были подобраны. Сид Эймос, работая с максимальной скоростью, выдал три части сценария, который оказался даже лучше, чем надеялся Вито, и обещал закончить обработку остального на следующей неделе. Неистовая гонка последних недель радовала Вито, переполняя его ожиданиями. Меньше всего ему хотелось иметь свободную субботу, но, безуспешно попытавшись дозвониться по дюжине номеров, он склонился перед неизбежностью и на несколько часов расслабился с Билли.

— Знаешь, что я собираюсь сделать? — спросил он ее.

— Позвонить в Токио?

— Пригласить тебя на ужин. Ты это заслужила, великолепная, крупная, цветущая, похотливая девчонка. Романтический ужин — макароны!

— Красота, — откликнулась Билли. Ее сарказм прошел мимо ушей Вито, который со дня свадьбы ужинал только дома с телефоном в обнимку.

Когда они вернулись домой из Канна, он установил три раздельные телефонные линии, снабдив спальню, ванную, гардеробную, библиотеку, столовую, гостиную и купальню. Все эти телефоны, двадцать один аппарат с удлиненными шнурами, предназначались только для Вито: он не доверял кнопочному переключению и предпочитал вести разные разговоры по разным линиям. Больше он не внес никаких изменений в открытый всем ветрам, но обшитый деревом особняк Билли в английском стиле, который был построен в начале 1920-х годов на двадцати гектарах, оставшихся от первоначального испанского поместья Ранчо Сан Хосе де Буэнос Айрес. В 1975 году Билли заплатила за него два с половиной миллиона долларов и еще миллион вложила в перепланировку тридцатишестикомнатного дома, в котором теперь осталось лишь двадцать комнат, полных роскоши и неги, сокровищ и комфорта, комнат, которые Вито, решив все-таки, несмотря на деньги Билли, жениться на ней, с удовольствием обживал в перерывах между телефонными звонками и деловыми встречами.

— Давай пойдем в «Бутик», — предложил он. — Может быть, если не откладывать, нам удастся забронировать место. Почему бы тебе не позвонить Адольфу и не заказать столик на восемь тридцать?

— Если уж ты хочешь устроить романтический вечер, — съязвила Билли, — почему бы тебе самому не позвонить Адольфу?

«Бутик» при ресторане «Ла Скала» принадлежал Жану Леону, который владел также более дорогим и изысканным рестораном «Ла Скала» с общей кухней, для обоих заведений, но в «Бутик» ходили самые симпатичные девушки и самые заметные мужчины Лос-Анджелеса. «Ла Скала» был просто хорошим дорогим итальянским рестораном, «Бутик» — стилем жизни. Это единственный ресторан в Беверли-Хиллз, где можно почувствовать себя точь-в-точь как в Нью-Йорке. Он открывался на обед за двадцать минут до полудня, — заказывать место для этого не требовалось, — и через пять минут все семь кабинок и пятнадцать столиков оказывались заняты, а у бара томилась очередь, зарекавшаяся еще раз поддаться воображению, что, может быть, в иной день в такую рань это заведение еще не переполнено. По субботам в три часа дня некоторые еще доедали обед. Витрины «Бутика», выходившие на оживленную Беверли-драйв, были декорированы коробками с редкими сортами макарон и бутылками импортного оливкового масла, упаковками хлебных палочек, банками маслин, анчоусов, стручкового перца и артишоков. В помещении с потолка свисали бутыли кьянти, навстречу им поднимались стеллажи с вином, в дальнем углу помещалась задрапированная стойка, за которой Адольф, по вечерам работавший метрдотелем, в обеденное время нарезал особый салат, и гул беседы, неожиданно вежливой и задушевной для Южной Калифорнии, сопровождался стуком его ножа.

Ресторан всегда бывал переполнен, в нем было, пожалуй, неудобно и шумновато, но никто не обращал на это внимания. По вечерам, когда столики в «Бутике» нужно было заказывать заранее, помещение становилось сравнительно спокойным, располагавшим к общению, напоминая маленькую забегаловку за углом, в обстановке ощущалась интимность, камерность, которой не в состоянии достичь большинство калифорнийских ресторанов с их просторными распахнутыми интерьерами. Стоило заказавшим место не появиться вовремя, Адольф мог предоставить столик другим клиентам.

Метрдотель вел Вито и Билли к лучшей кабине, но вдруг Вито заметил в центре зала за небольшим столиком Мэгги Макгрегор с молодым человеком. Он помахал Мэгги и, усадив Билли, поспешил к старой знакомой и крепко обнял ее в знак приветствия. Они поболтали несколько минут, и Билли увидела, как Мэгги и молодой человек поднялись и направились к ее кабине.

— Какая удача! Они еще не сделали заказ, поэтому мы можем сесть вместе, — сияя, сообщил Вито. — Подвинься чуть-чуть, Билли, места всем хватит. Дорогая, ты, конечно, знаешь Мэгги? А это Герб Генри, он ставит ее передачи. Они только что кончили запись, и Мэгги нужно подзаправиться макаронами. Бог мой, я тоже умираю с голоду. — Радуясь, что в кабинку втиснулись все, Вито переключился на меню.