— Что-нибудь уже примерили? — спросил он.

— Нет, она все забрала с собой и закрылась там.

— В какой она примерочной?

— Номер семь.

— Роузл, пожалуйста, относите все, что она отберет, обратно к ней в примерочную. Ничего не упаковывайте. Хорошо?

Изумленный взгляд продавщицы уперся в спину Спайдера.

Спайдер постучал в дверь примерочной Мэгги:

— Вы в приличном виде?

— В данный момент да.

— Я Спайдер Эллиот, мисс Макгрегор, директор магазина.

— Здравствуй и прощай, Паук, — сказала Мэгги, разглядывая его с острым интересом. Физическая привлекательность мужчин давно уже перестала поражать ее на месте, но в ней еще говорило достаточно сильное женское начало, чтобы различить звуки неслышных фанфар, когда этот высокий, чудесно сложенный мужчина улыбнулся с порога.

— Я в восторге от вашего появления, — добавила она, — но мне пора на работу, и как можно скорее.

— Тогда мы как можно скорее все и закончим, — ответил Спайдер.

В эту минуту в проеме двери показались продавщица и девушка со склада, тяжело нагруженные выбранной Мэгги одеждой на сумму в восемь тысяч долларов.

— Закончим что? И почему мои вещи еще не упакованы? Все, что от вас требовалось, это повесить их на вешалки и уложить в пластиковые пакеты, черт возьми!

— У меня принцип: ни одной покупательнице не продадут то, что ей не подходит, — такова торговая политика «Магазина грез». — Спайдер импровизировал.

На него нашел порыв вдохновения, когда он услышал имя Мэгги Макгрегор. Дело в том, что он давно считал ее хуже всех одетой из появлявшихся на публике женщин. Он еще не был уверен, куда кривая вывезет, но чувствовал, что нащупал какую-то брешь. Роузл с помощницей разложили платья Мэгги — кресла и шезлонг покрылись сумасшедшим цветным одеялом из великолепных пышных тканей. Как раз в начале сезона Ив Сен-Лоран дал волю фантазиям в русском стиле, и все покупки Мэгги отражали ее представление об этом стиле, сложившееся на Седьмой авеню. Она выбрала наиболее богатые и самые изукрашенные образцы, какие сумела найти. Екатерина Великая чувствовала бы себя в этой одежде как дома. Мэй Уэст тоже. Примерочная напоминала нечаянный беспорядок в выставочном зале костюма Метрополитен-музея.

— С каких пор в розничной торговле наступил век Большого Брата? — яростно спросила Мэгги. — Никто не смеет указывать мне, что покупать. — Она была ошеломлена не меньше, чем рассержена.

Подобно многим, обладающим властью, но дорвавшимся до нее недавно, она рьяно защищала свои права и привилегии. Все, что грозило ей попасть в прежнюю зависимость от внешнего мира, она воспринимала как подступившую опасность. Спайдер, не обратив внимания на ее слова, обошел вокруг, разглядывая ее, как предмет, который собирается сфотографировать. Рост у нее небольшой, подумал он, а вес солидный и бюст мощный. Углов — никаких. Объема и округлостей — в изобилии. Его глаза сузились, ноздри подрагивали, как у гончего пса, почуявшего дичь, он бормотал почти про себя, но Мэгги уловила каждое его слово.

— Так… так… все ясно. Невысока, да ей это и не надо, кости не торчат, это хорошо, если… Грудь — о-о! — великолепная, плечи прекрасные… шея миловидная, не очень длинная, но привлекательная… мягкая… сексуальная… Глаза прекрасные, кожа прекрасная, линия талии… Не стоит… ее можно подправить… бедра… бедра… Не так сложно, как грудь… Материал качественный, но нужно… нужно…

— Что нужно, ради бога?

— Нужно все выявить, подчеркнуть и показать в новом свете, — говорил он по-прежнему сам себе. Затем быстро повернулся к продавщице: — Роузл, принесите все, что у нас есть элегантного, скромного, простого и мягкого.

Когда она вышла, Спайдер повернулся к Мэгги, раздираемой одновременно яростью и восхищением. Подобно большинству людей, она могла выдержать словесный поток любой продолжительности, пока в центре внимания оставалась она сама. Наконец Спайдер прекратил подробное изучение ее силуэта и взглянул ей прямо в глаза. Его взгляд демонстрировал задушевность и глубину без малейшего намека на ухаживание или подвох.

— Все сводится к самовосприятию, Мэгги. Вы одеваетесь неверно, потому что внутренним взглядом неправильно видите себя.

— Неверно? Неправильно?

— Послушайте, я вам сейчас объясню. Все дело в перспективе. — Спайдер взял Мэгги за плечи и развернул так, что они оба вместе отразились в одном зеркале.

— Теперь глядите очень внимательно, словно рассматриваете большое полотно. Когда кто-то стоит рядом с вами, вы получаете представление о том, как вы на самом деле смотритесь среди людей. Если человек смотрит на себя в зеркало один, он склонен обращать внимание на частности, а не на целое. Смотрите внимательно, Мэгги. Что вам сразу бросается в глаза? — Она молчала, не зная, что ответить. — Вы невысокая, верно? — ответил на свой вопрос Спайдер. — Идеальная женщина до мозга костей. Округлая, небольшая, женственная. Вот от чего нужно отталкиваться. Всем бы так везло. Но вы никогда не принимаете в расчет, как вы выглядите в действительности. Одежду, которую вы купили, смогла бы носить только Марго Хемингуэй. Теперь смотрите, я покажу вам, что я имею в виду.

Спайдер взял со стула пышное цыганское платье из золотого ламе и приложил к ней.

— Смотрите, вы просто утонули, исчезли.

Тут вошла Роузл, неся охапку платьев. Спайдер выбрал креповое платье от Холли Харп и, присборив его, приложил к Мэгги — простая, мягкая, струящаяся ткань ниспадала с плеч.

— Отлично! Теперь вы снова видны. Теперь мы видим вашу сущность, прелестная Мэгги Макгрегор, маленькая, мягкая, хорошенькая, женственная Мэгги — настоящая живая девушка. Мы можем обратить внимание зрителя на ваши глаза и кожу, а не только на платье.

— Но цыганский стиль — это так ново! — жалобно возразила Мэгги. — А креп носят уже много лет. Разве вы не просматриваете «Вог»? — горестно поинтересовалась она.

— Никогда не пытайтесь следовать моде, Мэгги, — сурово произнес Спайдер. — У вас просто неподходящий для этого рост — не хватает сантиметров семи — и телосложение не то. У вас во многих отношениях отличное тело, но оно не годится для того, чтобы носить одежду с претензиями. Есть лучший для вас стиль, и я помогу вам его найти. А уж дальше лишь от вас зависит, как следовать ему, сжиться с ним. Мода существует только для того, чтобы приспосабливать ее к человеку, к фигуре. Вы сами, вы во плоти — вот что вы должны искать, покупая новую одежду. Спрашивайте себя: «Я еще здесь или уже исчезла?» Ищите тонкость, мягкость, простоту, помня о глазах и коже. Так вы никогда не исчезнете.

Мэгги чуть не плакала. Не потому, что разочаровалась в горе безвкусных маскарадных костюмов, о которых — она уже поняла — не могло быть и речи, а потому, что Спайдер проявил такой серьезный интерес к ней самой, к Мэгги-женщине, а не телезвезде-Мэгги, которая всегда была достаточно сообразительной, чтобы с тревожным беспокойством подозревать, что она чего-то не понимает в одежде, к Мэгги, которой все льстили, но никто не говорил правду о том, как она выглядит.

— Представляете ли вы, как я возмущена, внезапно узнав, что была не права? — спросила она Спайдера, дав понять, что капитулирует.

Он ничем не выдал своего торжества: ведь он впервые выразил словами свои туманные соображения о моде.

Работая фотографом, Спайдер всегда имел дело с художественными редакторами журналов мод, тщательно подбиравшими и платье, и девушку. Вэлентайн избаловала его своими остроумными находками и уверенностью, с которой носила одежду, и он отвык от женщин с обычным вкусом. Внезапно он понял, что очень немногие женщины из тех, кого он видит в повседневной жизни, одеваются так, чтобы подчеркнуть привлекательность какой-либо черты своего физического облика. Скорее всего, думал он, они и не понимают, что это значит. Не так давно, всего несколько недель назад, когда модели поверяли Спайдеру свои тревоги, его забавлял и озадачивал тот феномен, что особенность, которую он находил прекрасной в какой-нибудь девушке, например широкая крупнозубая улыбка, часто оказывалась предметом ее горьких сожалений, и она завидовала другим женщинам, у которых этого нет, и даже комплексовала. Да существуют ли на свете женщины, которые могли бы сказать: «Я хочу быть похожей только на себя, а не на кого-то еще»? Он сомневался.

Мэгги так и не узнала, что она стала первой Галатеей Спайдера-Пигмалиона, первой из сотен других.

Мэгги услышала слово «звездоложество» не в Колумбийской школе журналистики. За первый год в «Космополитен», работая секретарем у Бобби Эшли, она слыхала его всего раз или два. Хотя «Космо», помимо всего прочего, отдавал должное хорошей сексуальности, редакторы, следуя заветам Элен Герли Браун, отличались почти утонченной чистотой речи. Как однажды выразилась миссис Браун: «Можете говорить все, что хотите, но извольте говорить как леди».

«Звездоложество». Это слово означает многое. Оно относится и к таксисту, хранящему в памяти имена незадачливых знаменитостей, когда-либо садившихся в его такси, и к парикмахеру, небрежно причесывающему постоянную клиентку и рассказывающему при этом, какие чудеса он вчера сотворил с постоянной ведущей телеигры. Этим словом можно охарактеризовать и пристрастие могущественного мультимиллионера, оклеивающего стены фотографиями своей персоны рядом со знаменитыми политиками, и спортивного тренера, вперившего взгляд в тугие мышцы пониже спины у второразрядной киноактрисы, в то время как десятки рассерженных обыкновенных женщин с нетерпением ждут, пока он уделит внимание и им.

«Звездоложеством» в легкой форме страдают миллионы американцев, покупающих киножурналы или выпуски «Пипл», слушающих мисс Рону или смотрящих Дайну или Мерва, читающих сводную колонку сплетен или светской хроники. В общем, это безобидный способ причаститься звездной пыли, хоть на секунду удовлетворять жажду, желание ощутить себя в курсе событий.

Но для Мэгги Макгрегор, восемь месяцев делавшей интервью со знаменитостями для «Космо», «звездоложество» означало «спать со звездами», в самом прямом смысле: иметь половые сношения с известными актерами.

Все началось довольно неожиданно. Объектом третьего ее интервью стал мужчина, и Мэгги пришлось провести несколько дней с Першингом Эндрюсом, сопровождая его в поездках по Нью-Йорку. Першинг являл собой новое имя в кино и к моменту знакомства с Мэгги успешно показал себя в одной из двенадцатичасовых экранизаций популярных романов, идущих в самое горячее время. До сих пор Мэгги брала интервью только у женщин и не могла знать, что беседа со знаменитыми мужчинами заденет глубоко спрятанную струнку в ее натуре — робость, о которой она и не подозревала. Неожиданно для себя, вооруженная блокнотом, отточенными карандашами, увешанная доспехами — камерой и магнитофоном, Мэгги, несмотря на прочное, положение сотрудницы журнала, вдруг начала испытывать беспокойство и разволновалась, думая о том, хорошо ли она выглядит. Ее сковал ложный страх — она боялась, что ее вопросы могут быть восприняты как сексуальное приглашение, аванс, и хотя Першинг Эндрюс держался абсолютно свободно, интервью звучало как неуклюжий разговор во время свидания с незнакомцем. Как следствие, она добилась лишь банальных ответов на свои вопросы, обычного между ней и женщинами взаимопонимания не возникло, и ей не от чего оказалось оттолкнуться, чтобы вести задушевную беседу. Мэгги вдруг поняла простую истину: оказывается, довольно трудно провести границу между журналисткой, выполняющей задание, и просто женщиной. Чтобы получить ответы, из которых набрался бы хороший материал, ей пришлось задавать едва знакомому мужчине неделикатные, намеренно чересчур личные вопросы. Не спасли от ощущения неуверенности в себе ни ее двадцать три года, ни маленькая пышная фигурка, ни забавно круглые темные глаза, ни гладкая розовая кожа. Мэгги показалось: чтобы услышать в нужной степени откровенный рассказ, глубоко проникнуть в душу собеседника, ей непременно нужно обладать внешностью Лорен Беколл, причем такой Лорен, которой она стала сейчас, или — Лилиан Хеллмэн, что еще лучше.

Еще до интервью с Першингом Эндрюсом Мэгги усвоила, что звезды обычно ненавидят, боятся и презирают прессу ровно настолько, насколько признают, что она им нужна. А пресса, преклоняясь перед звездами, одновременно отчасти унижает их, отчасти презирает: ведь журналистам дозволено свободно изливать свои сомнительные впечатления в статьях, звезды же должны скрывать свои чувства под маской. Для журналистов-мужчин звезда надевает маску доброго приятеля, для женщин-журналисток используется маска соблазнителя. На словах, которые предстоит услышать публике, соблазняют всегда, но истинное соблазнение случается гораздо чаще, чем воображает публика.

За Першингом Эндрюсом неотступно следовала не только Мэгги, но и помощник по связям с общественностью, приставленный к нему на все время визита в Нью-Йорк. Как это обычно принято со всеми, кроме самых упрямых коронованных звезд, агентства но найму актеров защищают свои капиталовложения, снабжая каждую знаменитость сторожевым псом-сопроводителем, чтобы, оставшись один, актер чего-нибудь не сболтнул. Присутствие осторожного пресс-агента, как правило, гарантирует безнадежно скучное интервью, но, по мнению агента, лучше скучное интервью, чем спорное или глупое. Они настолько не доверяют своим подопечным актерам и актрисам, что буквально в ужас приходят при мысли о том, что способен выведать ловкий репортер, если оставить его наедине с объектом его интереса. И в общем, эти агенты правы.

Потратив два дня на общение с Эндрюсом в присутствии его пресс-агента и получив на главные вопросы лишь чопорные, скучные ответы, Мэгги приступила к разработке плана, по которому рассчитывала вступить с Эндрюсом в сговор и убедить его улизнуть от соглядатая. Улучив момент, когда в «Сарди» пресс-агент ненадолго исчез, Мэгги пошла в атаку.

— Слушайте, Першинг, здесь ничего нет. — Она укоряющим жестом помахала перед ним блокнотом. — Перед обедом я просмотрела записи: вы просты и пресны, как макароны без соли. Просто ни на что не похоже! Не думаю, что Элен заинтересуется этим, если мне не удастся инкрустировать это изделие хоть частичкой вашей души. Я знаю, вам есть что сказать, можно сделать потрясающую статью, но пока за вами ходит этот хлюст, приставленный к вам в качестве второй головы, я не могу произнести ни слова, и вы тоже. Разве три человека могут танцевать вальс? — Она состроила забавную рожицу, мимикой выразив безнадежность затеи: «Как ни старайся, ничего не выйдет», вместе с тем ясно дав понять, что, если «Космо» не удастся добиться толку от Першинга Эндрюса, его скоренько заменят на Уоррена Битти или Райана О'Нила.

— Проклятье! Неужели дела так плохи?

— Боюсь, что да. Но, в конце концов, что он можете поделать? Он выполняет свою работу, как и все мы. Такова система. — Мэгги так выразительно пожала плечами, что Эндрюс почти увидел, как его имя вычеркивают из желанного декабрьского номера.

— Черта с два. Мне не удалось избавиться от него до конца ужина, но потом он уезжает домой в Ларчмонт. Может, мы сумеем встретиться, а?

Мэгги раздумывала над этим предложением ровно столько, чтобы ее задумчивость сошла за чистую монету.

— Почему бы и нет? Я просто отменю свидание. Это несущественно, в конце концов. Итак, где и когда?

— У меня в отеле в одиннадцать — к этому времени он уйдет.

Она произнесла «хорошо» самым сухим, профессиональным тоном. Но ее ум в этот момент наращивал обороты. У нее уже было несколько серьезных и не очень-то любовных приключений, но она еще ни разу не оставалась наедине с молодым киноактером в его номере в отеле. Чтобы унять волнение, она сурово напомнила себе, что выполняет служебные обязанности. Но все-таки Першинг Эндрюс, помимо всего прочего, был очень красивый мужчина, сотни восторженных женщин узнавали его повсюду, где ему приходилось бывать в последние два дня, он был КИНОЗВЕЗДОЙ божьей милостью, и поздний вечер наедине с ним в номере отеля сообщал интервью характер свидания. На миг ее охватило ощущение чего-то невероятно притягательного и немного непристойного.

— Мы можем устроить поздний ужин, — добавил он. — У меня великолепные апартаменты с видом на парк.

Апартаменты. Хорошо. Это меняет дело. В том, чтобы поужинать в апартаментах, нет ничего неприличного, такое приглашение ни на что не намекает.

В эту ночь и в следующую она сделала грандиозное интервью, один из лучших своих материалов, «Жизнь и трудные времена лучшего из кандидатов», ставшее классикой в своем жанре. Кроме того, она, как само собой разумеющееся, с чувством и с толком переспала с Эндрюсом, как и намеревалась. Сознательно? Бессознательно? Какая разница? Затем, проигрывая с каждым киноактером-гетеросексуалом, у которого брала интервью, сближение по одному и тому же сценарию, она многое узнала о себе. Оказывается, она — коллекционер, любительница делать зарубки. Для нее неважно, хорош ли секс, плох или бесцветен. Важно лишь, что она, Мэгги Макгрегор, переспала, вступила в соитие со знаменитым мужчиной, чье имя известно всем. Слава возбуждала ее. Едва оставшись наедине со знаменитым мужчиной, она была уже на три четверти готова к оргазму, и ему нетрудно было помочь ей кончить. Все, что ей требовалось, это увидеть над собой, или под собой, или рядом лицо знаменитости. Главное, чтобы эта знаменитость трахала ее, никому не известную Мэгги Макгрегор, и коитус проходил в ином измерении: эротизм ситуации коренился в славе мужчины, которая в постели озаряла и ее.

Мэгги научилась воспринимать как должное тот факт, что, когда завершались дни, отведенные для взятия интервью, ее сексуальные контакты прекращались. Поначалу она надеялась, что в повседневной жизни последует продолжение, но оказалось, что актеры не склонны иметь романы с какой-то бумаго-марательницей из журнала, если она в этот момент не работает над статьей об их личностях. Когда работа над интервью заканчивалась, Мэгги переходила для них в разряд поклонниц, симпатичных, но не принимаемых всерьез.

Каждый месяц Мэгги получала новое задание, а с ним появлялась и новая зарубка на косяке двери, новое имя в ее личной коллекции. Она была всего лишь провинциальной еврейской девчонкой и когда-то исповедовала провинциальные еврейские ценности, но эта девчонка из маленького городка считала, что сексуальные похождения, предпринятые ради крупных звезд, ни в чем не нарушают принципов, усвоенных ею в семье. Приключения не имели ничего общего с любовью, расположением или привязанностью. Они воспринимались как одна из привилегий, заработанных благодаря ее все возраставшим способностям. И все же что-то ее беспокоило, хоть не настолько, чтобы отказываться от развлечений. В этом беспокойстве не было ничего ханжеского, пуританского, она не опасалась заслужить определение, что ведет себя, как дешевая и легкомысленная особа — о, эти убийственные ярлыки из жизни средней школы, давно забытой, — но и не могла отрицать, что какое-то ощущение тревожит ее.

Лишь работая с Вито Орсини, Мэгги поняла, что же именно.

Вито Орсини был первым кинопродюсером у Мэгги. Она имела об этих людях смутное представление, основанное на расхожем мнении. Великих продюсеров мир не встречал со времен Тальберга, разве что Луиса Б. Майера или Селзника. Во всяком случае, всем известно, что век продюсеров давно миновал, что те, кто теперь именует себя продюсерами, всего лишь агенты, сводящие вместе актеров, писателя и режиссера и предоставляющие свои студии, и еще: продюсеры — это люди, получающие зарплату за то, что поддерживают связь между руководителями студии и режиссером, этакие блистательные мальчики на посылках. Правят бал режиссер и сценарист — к ним и доверие. Никому не известные мужчины средних лет (обычно, как минимум, двое), что поднимаются на подиум при вручении «Оскара» за лучшую картину, — это тоже продюсеры. Но, в сущности, они мало кого волнуют — просто люди со студии бизнесмены, а не звезды. Ну, конечно, Боб Эванс — продюсер-звезда. Но он — особая статья, он часто снимается в фильмах.

Всеобщее представление, точнее, всеобщее заблуждение или неведение, так легко принятое Мэгги, было, как это нередко случается, не так уж далеко от истины. Однако в отношении Вито Орсини все обстояло совсем не так. Он принадлежал к небольшой группе продюсеров, действовавших как волшебный клей, скрепляющий каждую клеточку готовой картины. Таких людей очень мало, они живут и процветают в Голливуде, Англии, Франции и Италии, но они будут всегда: это те, кто превращает картину в событие, начиная с момента ее зарождения до дня, когда у билетных касс образуются очереди, и таковых просто так не заменить.

Вито Орсини был самоотверженным продюсером. Его фильмы часто рождались из его собственных идей, иногда под влиянием недавно прочитанной книги или присланного ему сценария. Остановившись на каком-нибудь материале, он начинал с того, что разыскивал деньги для финансирования картины. Заложив экономическую основу, он приступал к работе над сценарием, обсуждая с автором каждую поправку, окончательно отделывая текст. Иногда он шел на риск, выплачивая разработчику сценария аванс еще до того, как находил источники финансирования картины. Вито Орсини сам нанимал режиссера, подбирал с его помощью актеров, основной технический персонал, выбирал места для съемок. Он полностью контролировал весь подготовительный процесс работы над картиной до начала съемок. На это уходил, как правило, по крайней мере год творческой работы. В отличие от многих пользовавшихся грандиозным успехом продюсеров, которые, подобно Джо Левину, умудрялись ставить свои имена под сотнями фильмов, Вито ни с кем не делил ответственность за свой или чужой проект. Он не отдавал высокооплачиваемым наемникам свое право наложить на каждую картину отпечаток личного вкуса. Его интересовал фильм, а не коммерция. Стэнли Кубрик за двадцать два года поставил одиннадцать картин. Карло Понти чуть меньше чем за сорок лет сделал более трехсот фильмов. Продюсеры бывают разные.

Впервые добившись успеха в 1960 году в возрасте двадцати пяти, Вито Орсини ко дню женитьбы на Билли Айкхорн в 1977 году поставил двадцать три картины. Иногда он работал над тремя фильмами сразу: одна картина была в подготовительной стадии, другая снималась, а третья уже проходила окончательную обработку.

Хотя Вито Орсини так часто работал в Европе, что многие считали его итальянцем, на самом деле он родился в Соединенных Штатах, в семье флорентийского ювелира Бенвенуто Болонья, иммигрировавшего в Соединенные Штаты задолго до рождения сына. Быстро поняв, сколь невыигрышно именоваться в честь мясной тушенки, Бенвенуто взял благородную фамилию Орсини; так поступали многие итальянцы, имея на этот шаг столь же мало оснований. На оптовой торговле серебром Бенвенуто сколотил неплохое состояние и поселился с семьей в процветающем районе Бронкса, Ривердейле, по соседству с маэстро Тосканини. В 1950 году, будучи впечатлительным пятнадцатилетним подростком, Вито впервые увидел итальянский фильм «Горький рис» Дино де Лаурентиса. С того дня Вито погрузился в волнующий новаторский мир послевоенного итальянского кино, и его кумирами стали де Лаурентис, Феллини и Карло Понти. Он поступил в Колумбийский университет, чтобы специализироваться в кинематографии, и после выпуска, когда его сокурсники пытались найти работу в отделах писем «Юниверсал» или «Коламбии», отправился прямо в Рим. Там он работал реквизитором, статистом, каскадером, сценаристом, ассистентом режиссера, распорядителем и наконец в двадцать пять лет поставил свой первый собственный фильм. Успех его фильма был обусловлен тем, что страсть Вито к постановке фильмов не уступала силе его ума, сопровождалась сообразительностью и стимулировалась природным талантом и энергией. Его первый фильм относился к жанру, который позже получит название «спагетти-вестерн». Картина принесла много денег, как и три последующие высокоприбыльные, абсолютно непретенциозные работы. Наконец в 1955 году, достигнув тридцати лет, он заработал достаточную известность, чтобы собрать средства на финансирование картины, которую сам собирался поставить. С того дня он перестал оглядываться назад.

Как только каждый из его двадцати трех фильмов подходил к стадии съемок, Вито вынужден был отступать в сторону, ослабив поводья и дав свободу режиссеру. Он шел на это неохотно — когда вступает режиссер и начинает крутиться камера, хозяином фильма, в сущности, становится именно режиссер. Вито пытался, но не всегда успешно, заставить себя наведываться на съемочную площадку не чаще двух раз в день, утром и днем, испытывая то же, что и мать, которой не позволяют присутствовать при воспитании ребенка. На съемочной площадке он стоял за спиной у режиссера, на почтительном расстоянии и в стороне, наблюдая в фокусе все, что видит режиссер, но оставаясь достаточно поодаль, чтобы замечать, что делают члены съемочной группы, какое настроение у актеров, непосредственно не занятых в кадре, и не упуская из виду актеров второго плана. Почему эта девушка читает журнал, когда ей сниматься в следующем дубле? Что это за тип так громко жует жвачку? Почему ассистент осветителя не может подождать и уйти чуть попозже? Люди, не выносившие его придирок, не работали с ним дважды, но многие труженики кинематографического сообщества так восхищались стремлением Вито к совершенству, что охотно мирились с его требовательностью, прозвав его Итальянской Мамашей. Если его почему-то не оказывалось на съемочной площадке, значит, он прибудет с минуты на минуту, — ненадолго ушел на совещание, просил минут пять не беспокоить, вернется, как только закончит, или ему понадобилось уйти с площадки, но он вот-вот придет. И, неизменно пунктуальный, как король, он оказывался там, где обещал, и встречался с людьми в назначенное время. Многие подозревали, что существуют два Вито Орсини.

Самоотверженный продюсер просиживает все вечера над отснятым за день материалом картины, просматривая сырые эпизоды, составленные из уже отснятых кадров. Если днем он не на съемках, значит, он отлучился, чтобы изыскать средства для будущих картин, или прикинуть и оценить ущерб, нанесенный предыдущему фильму послесъемочной обработкой, или понаблюдать, как монтируется фильм, подобрать подходящую музыку, или присутствовать одновременно при озвучивании, дублировании и наложении звука, оставаясь в курсе всех процедур, пока не закрутится полным ходом рекламная кампания, а там он начинает внимательно следить за поступлением доходов от фильма, проверяя при необходимости бухгалтерские книги прокатчиков, чтобы убедиться, что получает положенную ему долю прибыли. И конечно, заключает контракты на продажу фильмов в Кувейт, Аргентину и Швецию. Перед тем как отправиться спать, Вито мог позвонить в полдюжины кинотеатров, где шел его последний фильм, и выяснить у управляющего сумму дневной выручки. Словом, Вито вел жизнь, бившую ключом, жизнь, в которой случаются и безумные, и тягостные дни, — такую может выбрать только страстно увлеченный человек.

Осенью 1974 года, когда Мэгги впервые получила задание взять интервью у Вито Орсини, он находился в Риме, и ему оставалось еще три недели до конца съемок фильма с участием Бельмондо и Жанны Моро. Мэгги была разочарована тем, что ей придется беседовать с Орсини, а не с Бельмондо, к которому ее всегда тянуло, но радость, испытанная от предстоящей поездки в Европу, примирила ее с данностью. Журнал снял для нее номер в скромном отеле «Савой», всего в полуквартале от резиденции прославленных деятелей кино «Эксельсиор» на Виз Венето, но зато вчетверо дешевле. Журнальная корпорация «Херст» была более чем консервативна в плане расходов.

Прежде чем отправиться на интервью, Мэгги всегда изучала в Нью-Йоркской публичной библиотеке подшивку текущей периодики, чтобы выработать платформу, на которой будет строить свои дьявольски неожиданные, острые вопросы. Но для интервью с продюсером хлопотная, отнимавшая много времени поездка в библиотеку, просмотр подшивок, самая нужная из которых неизменно отсутствовала, показались ей лишним беспокойством. Она видела два последних фильма Орсини, оба они вызвали восторг у критиков, и этого для начала вполне хватит.

Номер Орсини в «Эксельсиоре» оказался именно таким, как она и ожидала: богато обставленный, впечатляющий, телефоны беспрерывно звонят, две секретарши печатают на машинках, несколько человек сидят в ожидании, демонстрируя различные степени отчаяния и раздражения и отдавая распоряжения обслуге, а по телексу все приходят сообщения. Мэгги поняла, что дело плохо. Как взять интервью у человека, который, во-первых, вами не особенно интересуется, а во-вторых, находится в центре бурлящего потока? Стиль работы Мэгги проявлялся при интимной беседе и в интимных обстоятельствах. Однако в назначенное время секретарь провела ее во внутренний кабинет Орсини, располагавшийся в самой маленькой из трех гостиных номера.

Когда Мэгги впервые взглянула на Вито Орсини, ей подумалось, что расхожие представления о кинопродюсерах могут иногда быть ошибочными. В чем-то он, конечно, соответствовал этим представлениям: сшитый на заказ костюм от Бриони, прическа, явно сделанная в Италии, часы «Бюльгари», лакированные кожаные ботинки. Но где же маленький толстячок с сигарой? Где лысеющий человечек со смешным акцентом? Она ожидала, что Вито Орсини похож на итальянца, но никак не на благородного цезаря. Она сразу оживилась.

— Добро пожаловать в Рим, мисс Макгрегор! — Более того, оказывается, он говорит по-английски без акцента, да еще изящно поцеловал ей руку.

— Боже мой, — начала Мэгги, любившая вставлять шокирующие, нарочито неловкие замечания. — Я думала, вы гораздо старше.

— Мне тридцать восемь, — сообщил Вито, одарив ее улыбкой, которая ясно давала понять, что хоть она и впечатляюще молода, но и он не стар. Улыбка таилась в глубине его глаз, нос отличался проконсульским рельефом, а кожа была бронзовой. Вся его внешность словно излучала блеск. Значительностью облика он напоминал великого оркестрового дирижера.

— Скажите, — спросила Мэгги, сохраняя самый наивный вид, — а что именно делает кинопродюсер? — Она решила, что неведение будет выглядеть не слишком прилично, но вполне сработает: с его помощью можно вытянуть из него комментарии, о которых он всю жизнь будет жалеть. Такие интервью всегда становятся лучшими.