— Тебе понравится. Пора преодолевать твои узколобые провинциальные американские привычки. Ты должен расширять свои горизонты, Эллиот.

— Вэлентайн! — Он схватил ее за руку и остановил. — Я не поддаюсь на шантаж. Что сегодня на ужин?

Вздрогнув, она остановилась и с неприязнью посмотрела на замусоренную мостовую: апельсиновая кожура, раздавленный красный перец, обрывки газет, хлебные корки. Какой же он типичный американец! Никакого гастрономического воображения, вкусовые рецепторы атрофированы. Она почему-то ощутила прилив теплой непонятой признательности к этому огромному варвару:

— Извини, если обидела тебя, Эллиот. Я не знала, что ты так проголодался. Если «tete de veau» [8] слишком непривычно для тебя, можно сделать простой «cote de pork» [9] по-нормандски, с кальвадосом и густым сливочным соусом, а на гарнир — лук-шалот и яблоки. Как на твой вкус, это не чересчур экзотично, а? — Она знала, что это его любимое блюдо.

— Принимаю ваши извинения, — с достоинством произнес Спайдер. И слегка шлепнул ее, но только чтобы дать понять, кто есть кто и что к чему.

В следующие две недели Вэлентайн рыскала по городу, исходив его от Гринвич-Виллидж до музея Гуггенгейма. Она бродила по универмагам, по лучшим рынкам, по вестибюлям деловых зданий и, конечно, по улицам, особенно по Мэдисон-авеню, Третьей авеню, Пятьдесят седьмой и Семьдесят девятой улицам Ист-Сайда. Пять вечеров подряд Спайдер водил ее перекусить в закусочные со средними ценами, самые популярные. Она не брала с собой блокнота, только смотрела и запоминала. Она хотела погрузиться в поток чистых впечатлений. Потом она на неделю закрылась в своей комнате с жестоким насморком, болью в ногах и с головой, полной идей. Спустя неделю непрерывной работы Вэлентайн появилась с полной папкой. Спайдер жадно перелистал страницы:

— Святая Мария, Матерь Божья!

— Я и не знала, что ты католик.

— Нет, я просто в полном замешательстве. Это выражение я приберегаю для самых важных событий, например когда «Рэмз» выиграли в дополнительное время.

—А?

— Не обращай внимания, я когда-нибудь объясню тебе, если часов шесть-семь мне будет нечем заняться. А теперь катитесь отсюда, леди, да поскорее! Твоя работа так хороша, что не знаю, как и сказать.

На следующий день Вэлентайн снова надела маску бывшей ассистентки месье Бальмэна и отправилась на встречу с ассистентами нескольких модельеров, к которым она еще не обращалась. Первые два просили ее оставить папку, чтобы просмотреть ее. «Кто знает, может быть, для нее найдется место…» Но она была слишком умна: у Бальмэна существовал длинный список людей, которых нельзя было даже на порог пускать, потому что они обладали фотографической памятью, способной запечатлеть целое направление в новой коллекции и воспроизвести все до мельчайших подробностей, прежде чем хоть один покупатель в Париже успеет сделать заказ. Во всяком случае, Вэлентайн подозревала, что ассистенты, с которыми она говорила, могут украсть ее идеи и даже не упомянуть ее имени своему боссу.

Третья фирма, куда она пришла, была совсем новой и называлась просто «Уилтон Ассошиэйтс». Дизайнер моделей был в отъезде, но молодая приемщица — о чудо! — оказалась новичком в своей работе. Она предложила Вэлентайн подождать и самой поговорить с мистером Уилтоном.

— Он не модельер, милочка, но занимается всеми приемами на работу и увольнениями. По всем вопросам нужно обращаться к нему.

Алан Уилтон был впечатляющей личностью. Он одевался безупречно, как Кэри Грант, а стиль его был неуловим. В любом месте Средиземноморья его приняли бы за зажиточного, много путешествующего коренного жителя. В Греции его сочли бы мелким судовладельцем, в Италии — преуспевающим флорентийцем, в Израиле — обеспеченным евреем, но ни в коем случае не коренным израильтянином. Однако в Англии в нем сразу разглядели бы иностранца. Зато в Нью-Йорке он казался воплощением духа города. Его темно-карие глаза были непроницаемы, как у дикой кошки, кожа — оливковой, а прямые черные волосы идеально ухоженны. Ему можно было дать около тридцати пяти, хотя он был на восемь лет старше, с безупречными манерами. Глубокий голос и дикция не содержали никаких указаний на место его рождения или происхождение.

Задумчиво посасывая трубку, он внимательно просмотрел эскизы Вэлентайн, изредка кивая.

— Почему вы ушли от Бальмэна, мисс О'Нил? — Он первый догадался задать ей этот вопрос.

Вэлентайн побледнела — это случалось с ней всегда, когда другие покраснели бы.

— Там у меня не было будущего.

— Понимаю. А сколько вам лет?

— Двадцать шесть, — солгала она.

— Двадцать шесть, и уже ассистентка Бальмэна. Гм-м!.. Я бы назвал такое начало весьма многообещающим для вашего возраста. — По тому, как он покусывал полную нижнюю губу, Вэлентайн поняла, что он с первого слова видел ее насквозь.

— Мистер Уилтон, вопрос не в том, почему я ушла от Бальмэна, а в том, нравятся ли вам мои модели. — Вэлентайн призвала на помощь все свое ирландское мужество и преувеличенный французский акцент.

— Они сенсационны. Идеальны для сегодняшнего сумасшедшего рынка. То, что мне нужно, чтобы заставить женщин снова покупать одежду. Беда в том, что у меня уже есть модельер, а у него есть ассистент, с которым он работает не первый год.

— Значит, не повезло.

— Но не вам. Ассистенту Серджио придется уйти. Я веду дело не ради того, чтобы люди были счастливы, мисс О'Нил, Я не просто денежный мешок — здесь я принимаю решения. Когда вы сможете приступить?

— Завтра.

— Нет, не стоит. Сначала мне нужно здесь кое-что утрясти. Скажем, с утра в следующий понедельник? Кстати, вы умеете шить?

— Естественно.

— Кроить?

— Конечно.

— Делать образцы?

— Несомненно.

— Проводить примерки?

— Разумеется.

— Строить выкройки?

— Это основа.

— Заведовать мастерской?

— Если понадобится.

— Если вы все это умеете, вы могли бы зарабатывать намного больше, чем сто пятьдесят долларов в неделю, которые я вам собираюсь платить.

— Я знаю, мистер Уилтон. Но я не просто швея или чертежница выкроек. Я модельер.

— Понимаю. — Он смотрел на нее в упор, широкие брови весело и лукаво приподнялись. При ее технических навыках у нее не могло хватать времени на работу в качестве ассистентки Бальмэна, тем более что его ассистентами всегда были мужчины, а не молодые девушки.

Вэлентайн собрала папку быстро, насколько позволяло достоинство.

— Я буду здесь в понедельник, — пообещала она, покидая просторный кабинет Уилтона с деловым видом человека, привыкшего, что его берут на работу. В ожидании лифта, дрожа от благодарности, она молилась, чтобы мистер Уилтон не вышел вслед за ней и не спросил еще о чем-нибудь.

Жизненный опыт совершенно не подготовил Вэлентайн к встрече с Серджио, модельером «Уилтон Ассошиэйтс». Ее знание гомосексуального мира в целом ограничивалось последними неделями хождений по оптовым фирмам. О «голубых» модельерах она знала только то, что они всегда выгоняли ее взашей. У Бальмэна царила атмосфера всепоглощающей, бурлящей женственности. Мужчины-закройщики среднего возраста были, каждый по-своему, не более сексуальны, чем скучные полосатые кошки. И жизнь ее семьи никак не была связана с гомосексуальной стороной Парижа, хотя Вэл, конечно, знала о ее существовании.

Она встретилась с Серджио в понедельник утром, придя на работу. Он был не просто «голубым», а лазурной принцессой, царственной, самовлюбленной, капризной. Молодой, с красиво очерченным подбородком и скульптурной шеей. Губы на классически порочном лице обольстительно кривились, длинные каштановые волосы блестели. Он одевался по последнему слову итальянской моды: шелковая рубашка расстегнута до пупа, демонстрируя гладкое загорелое тело, тонкую талию перетягивает пояс с тяжелой пряжкой из чистого золота. На испанской корриде его брюки не показались бы слишком тесными, но на Седьмой авеню они несли вполне определенный смысл.

Сейчас Серджио был очень сердитой принцессой: его жестоко и бесцеремонно вытащили из чересчур короткого отпуска, чтобы сообщить, что его верную рабочую лошадку — ассистента заменили на какую-то штучку, которую Алан за время его отсутствия повееил ему на шею. В этом бизнесе никому нельзя доверять! Французская жаба. Ну и подлость!

— Прекрати хныкать, Серджио. У девушки есть талант, она тебе пригодится. Если ты собираешься топать ножонками и закатывать истерики, делай это в другом месте. — Алан Уилтон смотрел на Серджио с едва скрываемым презрением.

— Ты пожалеешь, Алан!

— Ты смеешь угрожать мне, жалкая шлюха? Ты знаешь, кто здесь хозяин, или нет? А? Поэтому уноси свою пару крепких сдобных булочек к себе в студию и принимайся за работу. И если ты собираешься валить свое сучье дерьмо на Вэлентайн… Я бы на твоем месте этого не делал!

Серджио ушел, немного успокоенный словами Алана. Иногда ему нравилось, чтобы ему говорили, что делать. Ну, Алан, ну, сукин сын! Будь я проклят, если прямо сейчас пойду на работу, когда член вдруг стал таким твердым, что нужно срочно облегчиться, иначе придется кончить прямо в штаны. Серджио поднялся на два пролета по пожарной лестнице в мужской туалет, известный, наряду еще с несколькими, всей Седьмой авеню. Он быстро огляделся вокруг, убедился, что в коридоре никого нет, и скользнул внутрь. Там толпились мужчины, некоторые лениво переговаривались, другие нервно слонялись из угла в угол, кое-кто просто стоял и курил, но глаза их бегали по сторонам. Серджио узнал крупного закупщика мужской одежды, пуэрториканского грузчика, заместителя управляющего большого универмага, белокурого манекенщика, молодого упаковщика со швейной фабрики. Он не поздоровался ни с кем, как и они с ним. Сердце Серджио отчаянно забилось, он сунул руку в карман, будто за сигаретой, чтобы очертания твердого пениса стали лучше видны под тонкой, туго натянутой тканью. К нему сразу подошел один из мужчин, незнакомец, одетый консервативно, с виду банкир, и протянул зажигалку.

— Как вам здесь нравится? — спросил он.

— До задницы.

— Ну и местечко вы выбрали.

— Невозможно иметь все, что пожелаешь. Ну что, хочешь пососать?

— Откуда ты знаешь? — Губы незнакомца приоткрылись от похоти.

— Я экстрасенс. Зайди вон в ту кабинку, третью с конца — там как раз нужная высота.

Незнакомец сразу повиновался и заперся внутри. Серджио неторопливо подошел к кабинке, в дверце было просверлено аккуратное отверстие сантиметров десять в диаметре, обитое для удобства ободком из пенистой резины. Двери других кабинок были устроены так же, отличаясь только высотой «дыр блаженства» над полом. Серджио подошел поближе к двери, повернулся спиной к комнате, полной мужчин, расстегнул ширинку и просунул твердый пенис в дыру. Мужчина внутри, встав на колени, с приглушенным стоном наслаждения взял член Серджио в рот. Он вытащил из твидовых брюк свой наполовину затвердевший пенис и, обхватив одной рукой и страстно посасывая член Серджио, другой рукой сильно и безжалостно теребил свой. Серджио стоял совершенно неподвижно, свесив руки по бокам, закрыв глаза, целиком отдавшись восхитительным подергивающим, тянущим ощущениям по ту сторону двери. Он смутно сознавал, что разочарует парня. Он был настолько готов после брани Алана, что меньше чем через минуту кончил несколькими отчаянными, принесшими облегчение толчками. Незнакомец в кабинке едва начал всерьез работать над членом Серджио, как его рот наполнился спермой. Он яростно сглотнул ее, стараясь как можно дольше не выпускать изо рта дергавшийся член. Но, кончив, Серджио бесцеремонно отодвинулся от «дыры блаженства», застегнул «молнию» и привычной походкой вышел за дверь. Незнакомец, чертыхаясь и еле переводя дух, осторожно спрятал раздувшийся, багровый, ноющий член в штаны и вышел из кабинки. Нужно снова попытать счастья — он не мог смириться с такой неудачей, не за тем он ехал сюда из самого Дарьена.

Вэлентайн была бы рада не вставать у Серджио поперек дороги. Он не проявлял к ней открытой злобы, чему она по крайней мере могла бы противостоять, но от исходившего от него откровенного презрения, казалось, даже воздух между ними густел. Однако работа постоянно сталкивала их, часто они склонялись над одним и тем же куском ткани или бумаги. Им все время приходилось советоваться друг с другом то по одному, то по другому вопросу. Она признавала, что вкус у него есть, особенно в том направлении, в котором специализировалась фирма: женские спортивные костюмы из тонкой шерсти, кашемира, кожи, льна и натурального шелка. Хотя «Уилтон Ассошиэйтс» существовала всего полгода, ее щедро финансировал Алан Уилтон, бывший когда-то партнером в огромном швейном предприятии. Из слухов, ходивших среди сотрудников, Вэлентайн постепенно узнала, что Уилтон продал свою партнерскую долю, когда развелся с женой, дочерью крупнейшего основателя фирмы. Подробностей о его прошлом никто не знал, потому что всех, подобно Вэлентайн, наняли недавно. Исключением был Серджио. Он работал с Уилтоном на предыдущем предприятии и ушел оттуда вместе с ним.

Серджио был занят подготовкой летней коллекции «Уилтон Ассошиэйтс», но не настолько поглощен собственными моделями, чтобы не найти времени воплотить множество идей Вэлентайн в свои эскизы. Часто он просто копировал ее рисунки, даже не заботясь о том, чтобы хоть чуть-чуть изменить их.

Однажды днем, месяца через два после приема Вэлентайн на работу, Алан Уилтон пригласил ее к себе в кабинет:

— Вы не спрашивали об этом, Вэлентайн, но я хочу, чтобы вы знали: по-моему, вы многое добавили к стилю нашей коллекции.

— О, благодарю вас! Это Серджио…

— Серджио не отличается благодарностью — он ничего не сказал. Просто у меня хорошая память. — Кошачьи глаза не мигая смотрели на нее. — Вы не поужинаете со мной в пятницу? Мне бы очень этого хотелось. Или у вас другие планы на выходные?

У Вэлентайн душа ушла в пятки. До этой минуты, довольно часто наведываясь в студию, Алан обращался с ней формально-вежливо. Она побаивалась его, хотя не призналась бы в этом никому, даже Эллиоту.

— Нет! То есть… я никуда не иду в выходные… я с удовольствием поужинаю. — Она страшно смутилась.

— Прекрасно. Я заеду за вами?

Вэлентайн представила, как этот изысканно одетый мужчина преодолевает шесть пролетов лестницы, добираясь к ней на чердак при свете сорокаваттной лампочки.

— Лучше не надо. («Идиотка, — сказала она себе, — это глупо».) Я хочу сказать… транспорт… в пятницу вечером. Почему бы нам просто не встретиться где-нибудь? — «Какой транспорт, — подумала она, полураздавленная. — В пятницу вечером весь транспорт уезжает из города».

— Как скажете. Сначала заходите ко мне, выпьем, а потом отправимся в «Лютецию». Скажете мне, какова она в сравнении с «Ля Тур д'Аржан». — Он взглянул на ее белый рабочий халат. — У вас появится возможность надеть одно из платьев от Бальмэна. Поболтаем о старом добром Пьере. Я не ужинал с ним уже года три.

— Думаю, я нужна Серджио, — торопливо ответила она.

— Конечно, без сомнения. Скажем, в восемь часов? Я живу на восточной стороне Шестидесятых улиц, вот мой адрес. Это старинная городская квартира. Просто позвоните, и я вам открою. Первая дверь прямо.

— Да. Хорошо… тогда до пятницы… — Она выскочила из кабинета, слишком поздно сообразив, что до пятницы она по работе увидится с Уилтоном раз десять.

Вэлентайн стояла в дверях квартиры Алана Уилтона, одетая в короткое платье из мягкого шифона с подобранным в тон двубортным жакетом, отделанным черными атласными лентами. Все было сшито ею самой по собственной модели. Такого платья не устыдился бы и сам Бальмэн. Она ожидала, что квартира Уилтона будет обставлена в том же стило, что и кабинет, воплощавший в себе все стандарты типичного кабинета руководителя: стены, обитые серой фланелью, черно-белый ковер с геометрическим узором от Дэвида Хикса, мебель из полированной стали и стекла — кабинет сурово-мужественный и строго деловой, как и его хозяин.

Но Уилтон, открыв дверь на звонок, провел ее в двухэтажную квартиру, где фантазия и изысканный дизайн, соединившись, приводили в смущение своей роскошью. На изысканных персидских коврах размещалась коллекция редчайшей мебели Арт-Деко, по обе стороны греческой статуи — обнаженного торса Александра Македонского — стояли китайские стулья восемнадцатого века, замысловатые камбоджийские драконы охраняли поставленный стоймя саркофаг Птолемея. Цветовая гамма была темной, богатой: цвета крепких вин, бронзы, черный блестящий лак, терракота. Повсюду были расставлены зеркала, не меньше места занимали книги, старинные китайские портьеры, фотографии в рамках, небольшие кубистские рисунки, две картины Брака, один Пикассо, несколько Леже. Диваны из кожи и бархата были прикрыты меховыми накидками, на них лежали подушки из золотого и серебряного ламе. На каждом столике стояли удивительные композиции из ваз и статуэток — стекло работы Лалика и Галле — китайской керамики, ассирийских каменных фигурок, гибких металлических рыбок. Квартира носила отпечаток личности хозяина, настолько яркий, что Вэлентайн подумалось: если бы у нее было время всмотреться и поразмыслить, она бы до конца поняла человека, создавшего этот интерьер, но в то же время в этом жилье было столько удивительных контрастов и двусмысленных сопоставлений, что обстановка вполне могла служить и камуфляжем.

Вэлентайн онемела. Квартира оказалась настолько совершенным творением, что она не ощущала ничего, кроме изумления. Уилтон ждал, упиваясь реакцией гостьи.

— Я вижу, — наконец сказала она, — вы не исповедуете принцип «многое в малом».

Он впервые улыбнулся ей совершенно открыто.

— Я всегда считал, что старик Корбюзье был излишне догматичен в этом вопросе, — ответил он и повел ее на экскурсию по двум этажам и небольшому аккуратному садику, откровенно гордясь своими сокровищами. С той минуты, как он открыл ей дверь, Вэлентайн перестала бояться его. Дома он казался совсем другим человеком. Он больше не поминал «старого доброго Пьера», и она почему-то почувствовала, что он не собирается дальше дразнить ее.

Вэлентайн была ошеломлена, когда он предложил поужинать в «Лютеции». Прожив в Нью-Йорке всего три или четыре месяца, она уже знала, что этот ресторан считается самым дорогим в городе и славится своей кухней. Она ожидала увидеть великолепие, о котором читала во французских журналах, описывавших блеск «Максима» или «Лассерра». Вместо этого она попала в уютный узкий зал с небольшим баром, отделанный красно-коричневым песчаником. По открытой крутой винтовой лестнице они поднялись в кремово-розовый зал, освещенный только свечами, окна выходили в садик с розами, где тоже были расставлены столики. В обстановке зала не было ни тени нарочитости, показной пышности, хотя тяжелые скатерти и салфетки из розового льна, свежие розы в похожих на бутоны вазах, тонкий хрусталь и приборы столового серебра дышали роскошью и комфортом. Даже официанты в длинных белых фартуках казались хранителями и защитниками и не источали упрямую напыщенность, с которой боялась столкнуться Вэлентайн. Потягивая «Лийе» со льдом из изящного круглого бокала на длинной тонкой ножке, она изучала меню, где, к ее удивлению, не были проставлены цены. Позже она узнала, что цены указываются только в меню для того, кто пригласил; таким деликатным образом гостей избавляли от угрызений совести из-за стоимости обеда. Пусть морщится пригласивший, а если он не может не морщиться, пусть сидит дома.

Хотя в квартире Уилтона странная робость Вэлентайн немного рассеялась, поскольку предметы его коллекции представляли безопасную тему для разговора, сейчас, когда заказ был сделан, она вдруг задумалась: о чем же они собираются говорить за обедом? Словно уловив вновь нахлынувшую на нее неловкость, Уилтон начал рассказывать ей об истории ресторана. Он ходил сюда с самого открытия.

— Я с первого дня понял, что дело пойдет на лад, — говорил он, — но окончательно уверился в этом, когда услышал, как владелец, Андрэ Сюрмен, отказался подать постоянному посетителю чай со льдом к обеду, хотя тот клялся, что, если ему не дадут чай со льдом, ноги его больше не будет в этом заведении.

— Не понимаю, — смущенно призналась Вэлентайн.

— Конечно, ресторан от этого не разорится, но в этом весь Андрэ, вдохновленный идеей поддержания высочайших стандартов французской кухни. Он предпочел скорее потерять выгодного клиента, чем сделать то, что считал осквернением великолепной трапезы. С такой выдержкой — он был немного сумасшедшим — разве он мог прогореть? Но тот человек и вправду больше не пришел.

Вэлентайн почувствовала, что ее обычная уверенность в себе возвращается. Она тоже никому не позволила бы распивать здесь чай со льдом, особенно под жареную утку с отварными белыми персиками, которую им подали.

Алан Уилтон ощутил, как внутри него оживают какие-то силы, дремавшие много лет. Это дитя просто околдовывает. Он догадывался, что так и будет. Такая молодая, такая невинная, несмотря на важничанье, и такая удивительно неиспорченная, несмотря на красоту. Какое покойное и трогательное ощущение — едва приоткрыть ей высший свет. А как она умеет подчеркнуть свой тип: тоненькая, как мальчик, с крошечной грудью, коротко стриженная кудрявая шапка невообразимо рыжих волос над строгой простотой черного шифона — очень удачное сочетание.

На протяжении последних пяти недель Вэлентайн ужинала с Аланом Уилтоном раз четырнадцать. Он познакомил ее с шумной атмосферой бистро, царившей в «Ле Во д'Ор»; показал приглушенный, вывернутый наизнанку шик плохо освещенного «Пирл», где возбуждение возникало не от китайской кухни, которую мало кто недооценивал, а от ощущения принадлежности к привилегированной элите, сделавшей это кафе постоянным местом своих встреч; помог погрузиться в особенный шарм «Пэтси», непритязательного, но дорогого Итальянского ресторана в Вест-Сайде, где укоренившиеся политики от демократов и лица, чьи методы ведения дел не вызывали интереса у следствия, вкушали лучшую итальянскую еду за пределами Милана. Но чаще всего они ужинали в «Лютеции», иногда внизу, в большом обеденном зале, где обстановка была менее официальной, иногда снаружи, в саду, под навесами, где высокие фонари излучали тепло в прохладную ночь, а иногда в том же зале, где они сидели в первый раз. Постепенно Вэлентайн узнавала Уилтона. Этот человек имел обыкновение сообщать о себе малую толику информации в самые неожиданные моменты и в то же время ухитрялся без слов дать понять, что наводящие вопросы не только не приветствуются, но и вообще нежелательны. У него было два сына-подростка, он развелся пять лет назад после двенадцатилетнего брака, его жена вновь вышла замуж и жила счастливо в Локаст-Вэлли.

Он никогда не говорил с Вэлентайн о делах. Больше всего его интересовала сама Вэл, ее прошлое, которое она постепенно открывала ему во всех подробностях. Для нее наступило облегчение, когда она перестала выдавать себя не за ту, кто она есть. Теперь, в действительности став помощницей модельера, она могла поведать ему о годах работы у Бальмэна. Однако Вэл не чувствовала себя с Уилтоном так же свободно и непринужденно, как с Эллиотом. Хотя она уже научилась быть естественной с ним, его идеальные манеры сковывали ее порывистую искренность.

Их отношения без конца ставили ее в тупик. Все на фирме знали, что они встречаются, так как он просил секретаршу заказывать для них места в ресторане. Вэлентайн ухитрялась избегать коварных вопросов своей подруги — секретарши из приемной, и других женщин, занимавших более высокое положение в мастерской. Ей казалось, она хорошо понимает Серджио. Чем чаще она виделась с Аланом, тем сильнее росла холодная злоба Серджио. Вполне естественно, если учесть, что она — потенциальный претендент на его место, имеющий нечестное преимущество за счет личных отношений с начальником.

Но что это за отношения? В этом-то и заключалась вся соль вопроса. Их вечера проходили всегда одинаково. Она заходила за Аланом, они выпивали, потом шли перекусить, погуляв немного, снова выпивали по одному-два бренди в баре, а затем он отвозил ее домой на такси, всегда настаивая на том, чтобы проводить до самой двери. Он неизменно желал ей доброй ночи, целовал на французский манер в обе щеки, но никогда не входил, хотя начиная с четвертого вечера Вэлентайн неизменно приглашала его зайти.

В Уилтоне было и неуловимое очарование, и бездна обаяния. За Вэлентайн еще никогда не ухаживал мужчина, которого она принимала бы всерьез, и она все больше и больше поддавалась его чарам. Он был первым мужчиной на свете, с которым она познакомилась сама, но у нее не было точки отсчета и не с чем было сравнивать его безупречное поведение. Однако после четырнадцати совместных ужинов ей показалось, что уже можно ожидать чего-то большего, чем обычный поцелуй, которым французы одаривают друг друга при встрече на прогулках! Все чаще и чаще она ловила себя на том, что смотрит на его полные губы и пытается представить, что же она ощутит, когда они прикоснутся к ее губам, но, поймав себя на этом, она опускала глаза. Иногда она примечала в выражении его лица что-то похожее на боль и спешила развлечь его анекдотом о безумных темпах работы у Бальмэна. Она боялась, сама не зная почему, тех слов, которые он, казалось, собирается произнести. Да, но почему он тянет? Может быть, он чего-то ждет от нее? Какого-то знака, слова? Может быть, он думает, что слишком стар для нее? Или она не его тип? Нет, это просто невозможно, решила она. Ни один человек не потратит много сотен долларов, чтобы подкармливать женщину не своего типа, так подсказывал ей здравый смысл, тут она никогда не ошибалась. Может быть, дело в том, что она не умеет как следует кокетничать, может быть, он глубоко внутри ужасно робок, может быть, когда-то женщины так больно ранили его, что он не хочет больше связываться с ними, а может…

Вэлентайн была противна сама себе. К чему все эти притворные раздумья и сомнения, если ей хочется знать лишь одно: когда она ляжет в постель с Аланом Уилтоном? Миновал ее двадцать второй день рождения, а она все еще такая нетронутая девственница, что будь она истовой католичкой, то имела бы право подходить к исповеди не краснея. Даже этот болван Эллиот ни разу не пытался…

Она с горечью вспомнила свой недавний разговор с манекенщицей, которая зашла к Уилтону, чтобы примерить кое-что из новой коллекции для ближайшего показа мод. У этого взбалмошного создания оказался квакающий лондонский акцент кокни, не менее заметный, чем ее тазовые кости.

— Вы говорите, что этот бабник Спайдер ваш сосед? Вам невероятно повезло!

— Прошу прощения?

— Вы знаете, в Англии это считается вульгарным, но в Нью-Йорке звучит очень благородно. Интересно, почему?

— О чем вы?

— О вашем выражении «прощу прощения».

— Простите мою рассеянность, — отозвалась Вэлентайн, — что именно вы хотели сказать об Эллиоте?

— Он дьявольски знаменитый жеребец. Вы понимаете слово «жеребец», Вэлентайн? Не вдаваясь в детали, Спайдер трахает без долгих раздумий и часто. Наш Спайдер всегда готов, он специализируется на самых очаровательных красотках. Я сама никогда не пробовала с ним, мне не повезло, но слышала, что он фантастически хорош.

— Salope. Conasse!

— Как вы меня назвали?

— Сплетница, — ответила Вэлентайн. Произнесенные ею слова в приблизительном переводе означали соответственно: «подзаборная свинья» и «грязная шлюха».

— Ну что ж, сплетни — душа моей профессии, я полагаю. Значит, я так понимаю, вы еще не кувыркались с нашим прелестником. Не переживайте, милочка, может быть, он относится к вам как к сестре. Говорят, он ой как обожает своих сестер. Обидно!

— Извините, — сказала Вэлентайн, вынимая булавку.

Итак, на чем мы остановились? «Сестра Эллиота», думала она в бешенстве, но отнюдь не потому, что он был ей нужен. Ах, отвратительная неразборчивая свинья!.. Но в чем же дело с Аланом Уилтоном? Выходит, с ней самой что-то не в порядке.

Через неделю, когда Алан Уилтон предложил Вэлентайн после ужина снова зайти к нему и выпить, она мгновенно почувствовала облегчение. Она видела достаточно много фильмов, чтобы знать, что это классическая уловка мужчин. Наконец-то он попытался! Она поздравляла себя с тем, что сумела дождаться, ничем не выдав своего нетерпения.

Когда они выходили из квартиры, направляясь в ресторан, он выключил почти весь свет и, вернувшись, больше не зажигал его. С едва заметным волнением он налил им по большому бокалу бренди, молча, слегка дрожа, взял Вэлентайн за локоть теплой рукой и повел в спальню. Он исчез в ванной, а Вэлентайн залпом допила бренди, сбросила туфли и подошла к окну, выглянув в темный сад. Ее ум отказывался работать. Она просто смотрела наружу, словно, если вглядываться достаточно долго, можно увидеть что-то жизненно важное. Вдруг она поняла, что Алан стоит рядом, позади нее, совершенно голый, и целует ее в шею, расстегивая ей маленькие пуговицы на спине. «Прелесть, прелесть», — шептал он, снимая с нее платье, расстегивая лифчик, стягивая нижнюю юбку. Она попыталась повернуться к нему лицом, но он крепко держал ее спиной к себе и стягивал скрутившиеся в жгут трусики. Его пальцы медленно проследили линию ее позвоночника, ощупали грудную клетку, руки сомкнулись, на мгновение сжав ее грудь, и снова вернулись на спину, продолжая свой нежный неторопливый танец, постепенно спускаясь к маленькому крепкому задику. Там он задержался надолго, обхватив горячими, ищущими пальцами ее ягодицы, то сжимая их, то играя с разделяющей их ложбинкой, пока ему не удалось ввести палец между ними. Вэлентайн почувствовала, как его пенис за ее спиной поднимается и твердеет, но он только снова и снова повторял: «Прелесть».

Потом от встал на колени и осторожно раздвинул ей ноги. Она почувствовала, как его горячий язык движется по ее попке, ощущение было таким сладостным, что она придвинулась к нему и осознала, что вращает тазом. Когда она почувствовала, что не сможет больше простоять и минуты, не повернувшись, он поднял ее на руки и отнес на застеленную кровать. Света не было, за исключением маленького ночника. Он выключил его, положил ее на простыни и начал наконец целовать в открытые, ждущие губы.