Сама Дорис была счастлива и целыми днями возилась со своими питомцами, лечила их хвори, непременно сама принимала роды, приглашая «на всякий случай» двух ветеринаров. Эллис решился выискать возможность побаловать себя. Это все равно что подыскивать новую компанию для покупки: сначала нужно решить, что же именно вы хотите, и в конце концов желаемое непременно подвернется.

Однажды среди ночи Билли проснулась от того, что на нее внезапно всем своим весом опустилась Джессика и принялась тормошить ее, отгоняя сон:

— Билли, Билли, дорогая, свершилось! Я встретила «десятку», он самый прекрасный мужчина на свете, и мы собираемся пожениться.

— Кто он? Когда ты с ним познакомилась? Ох, перестань плакать, Джессика, прекрати сейчас же и расскажи мне все!

— Да ты все знаешь про него, Билли. Это Дэвид, конечно же. Кто еще может быть так чудесен?

— Джесси, но Дэвид — еврей.

— Конечно, еврей — я не сплю с другими.

— Но ты говорила…

— Дура я была. Я думала, что могу удержать себя в узде. Ха! Но тогда я не знала Дэвида. О, я так безумно счастлива, Билли, просто не верится!

— А что скажет мумсик? Как это ей понравится?

— Я думаю, моя мамуля воспримет это не так трагично, как его мать. Разве я тебе не говорила, что отец Дэвида — старший партнер второго по величине инвестиционного банка в Нью-Йорке? Слава богу, я никогда не обращала внимания на твои советы держаться подальше от немецких евреев. Моя мать, пожалуй, перенесет это неплохо, а у отца, стыдно сказать, гора свалится с плеч. В конце концов, мне двадцать четыре, Билли, и отец давно затаил подозрение, что я веду греховную жизнь.

— Что за неприличные мысли?! Такая славная девушка, как ты!

Джессика счастливо тряхнула головой, вспомнив о своих недоверчивых родителях, а Билли напоминала ей:

— А кем ты собираешься воспитать детей? Евреями или епископами?

— Вот это я никак не могу решить. Знаешь, они будут знать все, поэтому как они смогут остановиться на чем-то одном? Так что пусть решают сами, когда подрастут. Возможно, к этому будет другой подход.

— О, Джесси, что я буду делать без тебя?

Эллис Айкхорн с нетерпением ждал прихода Линды Форс. Этим утром она еще не появлялась на работе. Они опаздывали к самолету на Барбадос, где ему предстояло встретиться с главами двух его бразильских лесоразрабатывающих компаний. Черт возьми, уже десятый час, и он сам ответил на три телефонных звонка.

В дверь кабинета робко постучала Билли. После возвращения босса она ни разу не была в кабинете. Письма он диктовал непосредственно миссис Форс, а она передавала их трем девушкам, занимавшим канцелярию рядом с ее собственной.

— Извините, мистер Айкхорн, миссис Форс только что позвонила по моему телефону, потому что ваши все время заняты. Она говорит, что, похоже, подхватила грипп. Утром она проснулась и почувствовала себя так плохо, что не смогла встать с постели. Она просила не беспокоиться, о ней позаботится ее горничная. Ей ужасно жаль, что она подвела вас.

— Боже, я сейчас же отправлю к ней Дормена. Чтобы Линда не могла встать с постели! Наверное, у нее двустороннее воспаление легких. Ладно, пока я созвонюсь с Дорменом, прихватите свою шляпу и жакет. Не забудьте блокнот. Вам нужно позвонить кому-нибудь, чтобы предупредить, что вы отбываете на Барбадос?

— Что, ехать с вами? Прямо сейчас?

— Естественно. Все, что вам понадобится, вы сможете купить на Барбадосе. — Высокий загорелый человек со стрижкой «ежик» нетерпеливо повернулся к телефону. — Да, предупредите одну из девушек: пусть она останется за рабочим столом Линды и будет принимать сообщения. Я перезвоню сразу, как мы прибудем. Поторопитесь, мы опаздываем!

— Да, мистер Айкхорн.

Они мчались в аэропорт, где их ждал «Лир», принадлежавший «Айкхорн Энтерпрайзиз». Билли сидела рядом со своим шефом как на иголках, а он диктовал ей письмо за письмом. В глубине души она ощутила прилив благодарности к Катарине Гиббс.

Билли никогда не бывала южнее Филадельфии. Окунувшись из кондиционированной прохлады самолета во влажный, знойный, пряный воздух Барбадоса, она попала в мир неведомых ощущений. Ветер исподволь касался ее, незнакомый спелый запах земли сладостно возбуждал и поддразнивал, пахло чем-то знакомым, но до конца непознаваемым. Все на острове сбивало ее с толку: по узким извилистым дорогам машины мчались не по той стороне, вдоль обочин тянулись блеклые трущобы и темно-зеленые заросли кустарников, но венцом пейзажа оказались изящные кирпичные колонны и арки Шейди-Лейн. Ее номер выходил окнами прямо на широкий, окаймленный деревьями пляж. Горизонт распахивался перед ней от края до края, а над садящимся солнцем проплывала гряда розовых и лиловых облаков.

Мистер Айкхорн пояснил, что у Билли хватит времени на то, чтобы купить все необходимое на два дня в магазинах при отеле, и она, взмокнув в шерстяном костюме, поспешно выбрала несколько легких шелковых платьев, сандалии, белье, бикини, ночную рубашку, халат и туалетные принадлежности. Отнесла покупки в комнату и поспела как раз к зрелищу заката солнца: пугающий взрыв красоты, а за ним сразу наступила ночь, и миллионы местных насекомых завели свой изнуряющий концерт, зазвенели и застрекотали. Она успокоилась, лишь найдя под дверью записку от мистера Айкхорна: он велел ей заказать ужин в номер и пораньше лечь спать. Переговоры начнутся на следующий день сразу после завтрака. Она должна быть готова к семи часам утра.

В следующие два дня Айкхорн и главы двух его южноамериканских филиалов вели многочасовые переговоры, а она и бразильская секретарша делали записи, отвечали на телефонные звонки и, пока мужчины обедали, женщины успевали окунуться в умиротворяюще-теплую воду, в которой под чистым песком притаились жгучие кораллы. Нина, девушка из Бразилии, прекрасно говорила по-английски. Вдвоем с Билли они перекусывали за небольшим столиком поодаль от троих мужчин. Обед подавали на закруглявшейся веранде с видом на море, залитой светом сотен свечей. Более половины комнат отеля пустовали и заполнялись только к рождественским каникулам, когда прибывали семьи, заказавшие номера заранее, по крайней мере за год.

На третье утро латиноамериканцы спозаранку улетели в Буэнос-Айрес, а Айкхорн предупредил Билли, чтобы в полдень она была готова к отъезду. Но в начале дня позвонил старший пилот и сообщил, что погода портится, по метеосводкам на подходе шторм. Собственно, об этом можно было и не предупреждать: за окнами над пляжем уже повисла завеса дождя. Ветер гнал по песку обломившиеся ветки деревьев, усеянные мелкими ядовитыми плодами.

— Вам выпал выходной, Уилхелмина, — наконец заговорил с ней Айкхорн. — Ураган ослабеет, лишь когда ему заблагорассудится. В это время года на Карибском море сезон штормов, поэтому отель пустует. Я думал, мы успеем улететь, но уже слишком поздно.

— На самом деле, мистер Айкхорн, я — Билли. Я хочу сказать, так все меня называют. Никто не зовет меня Уилхелминой. Мое имя таково, но я им не пользуюсь. Я подумала, что не стоит сообщать об этом, пока здесь находились мистер Вальдес и мистер де Хейро.

— Следовало позаботиться об этом раньше. Для меня вы теперь Уилхелмина. Или вам это очень не нравится?

— Нет, сэр, ничего подобного. Просто звучит странно.

— М-да. Знаете что, зовите меня Эллис. Это тоже странное имя.

Билли промолчала — у Кэти Гиббс ее не учили никаким правилам на этот счет. Что бы сделала Джесси? А мадам де Вердюлак? А тетя Корнелия? Джесси, решила она, в мгновение ока сникла бы так, что едва не испарилась, графиня одарила бы его самой загадочной улыбкой, а тетя Корнелия без дальнейших церемоний назвала бы Эллисом. Билли решила соединить все три варианта:

— Эллис, а почему бы нам не прогуляться под дождем? Это опасно или как?

— Не знаю. Давайте посмотрим. У вас есть плащ? Нет, конечно. Ничего страшного, наденьте купальник.

Предложив погулять под дождем, Билли имела в виду привычные бостонские прогулки под мелким дождичком. Но здесь это было все равно что стоять под теплым водопадом. Им пришлось опустить головы, чтобы не захлебнуться в потоках падавшей с неба воды, и они не задумываясь побежали к океану и нырнули, как будто вода могла защитить их от дождя. Трое официантов, застигнутых дождем, забились под навес пляжного кафе и хихикали вслед сумасшедшим туристам, которые несколько ослепительных минут плескались у берега, а потом пробежали по мокрому песку и исчезли в своих комнатах.

Когда они встретились за вторым завтраком, Билли выпалила:

— О боже, Эллис, я прошу прощения. Что за дурацкая идея! Я чуть не утонула, а вы промокли насквозь.

— Я давно так не веселился. А вы погубили свою прическу.

Обычно густые длинные волосы Билли были тщательно начесаны, покрыты лаком и уложены в стиле молодой Джекки Кеннеди, но сейчас, высушенные полотенцем, они тяжело рассыпались по плечам. Она была одета в легкое платье теплого розового цвета, кожа ее за время дневных купаний слегка загорела. Никогда в своей жизни она не была так красива, и она знала это.

Эллис Айкхорн остро ощущал бремя своего ироничного отчуждения, которым отгородился от людей. Сейчас его отстраненность словно таяла, несмотря на прохладу столовой, где работали кондиционеры. Ураган за окнами напоминал о себе легким трепетанием. Дэн, кисло подумал он, велел ему побаловать себя, но даже он, помешанный на женщинах человек, не имел в виду двадцатилетнюю девочку, Уинтроп из Бостона, дочь доктора Джозии Уинтропа.

За легкой болтовней во время приятного завтрака настроение у Билли и Эллиса менялось неоднократно, причем ни один не догадывался о мыслях другого. Поначалу они, как водится, каждый изучали предмет нового знакомства, задавая вопросы общего характера и стараясь не копнуть слишком глубоко. Потом бессознательно оба стали отмечать детали в облике собеседника: оценивали кожу, мышцы лица, прямоту взгляда, движение губ, качество волос, манеры, жесты — все, что может ухватить ищущий, пытливый взгляд. Оба подумали о том, чтобы завлечь другого в постель. Не о том, нужно ли это. Только о том, как и когда. Затем каждый нашел весомые и резоннейшие причины, по которым им не следует, не годится всерьез помышлять об этом. И наконец, словно спустившись с вершины к подножью скалы, оба с пугающей ясностью осознали, что, какие бы доводы против этой затеи они ни изобрели, это вот-вот произойдет само по себе. Когда они бежали рядом под теплым упругим дождем, между ними промелькнула какая-то искра, возникла чувственная связь, которую не могли бы пробудить многие годы знакомства. Оба махнули рукой на все положенные предварительные церемонии: сидя за завтраком, вполне респектабельный, высокопоставленный мужчина, отбросив чопорность, развлекал молодую секретаршу, а секретарша, демонстрируя уравновешенность и воспитанность, а также должное уважение к вышестоящему лицу, внимала его речам, и при этом оба испытывали животное возбуждение, подобно самцу и самке.

Такое состояние еще никому не удавалось скрыть, как бы его ни прятали за условностями и этикетом. Слова в таких случаях не обязательны. В людях еще сохранилось достаточно животного чутья, чтобы понять, что они желают и желанны.

После завтрака Айкхорн предложил Билли немного отдохнуть, пока он проработает предварительные итоги переговоров с бразильцами. Телефон отключили, все письма были составлены. В действительности он пытался выиграть время. Ему нужно было установить какую-то дистанцию между собой и этой девушкой. Сколько он себя помнил, его жизнь складывалась под воздействием инстинктов приобретателя. Его успех основывался не столько на деловых способностях, сколько на стремлении приобретать. Он разработал и довел до совершенства методику вычисления того, до какой степени сильно он чего-либо хочет. С точки зрения Эллиса, в некоторые вещи стоило вкладывать не более пятидесяти восьми процентов времени, сорок пять процентов энергии. Что-то он оценивал в семьдесят процентов времени, но лишь в двадцать процентов энергии. Подыскивая новое предприятие, он выбирал такое, на которое, помимо чисто финансовых соображений, ему не жаль было затратить восемьдесят процентов и времени и энергии. Иначе, убедил он себя, затея обречена на неудачу, какой бы многообещающей она ни казалась.

Уилхелмина Уинтроп? Он не мог сказать, молодой он дурак или старый, но он желал ее на все сто процентов. Он не мог припомнить, когда он в последний раз оценивал что-то в сто процентов. Скорее всего, ничего после первых заработанных пяти, ну, может, десяти миллионов. Он расхаживал по гостиной своих апартаментов, проклиная Дэна Дормена, Линди Форс, ураган, но при этом счастливый, как никогда за последние много лет, и понятия не имел, что делать дальше.

Билли причесывалась, сидя за туалетным столиком. Она решила, что Эллис Айкхорн будет принадлежать ей. Это решение она приняла не под влиянием расчета: оно исходило от ее сердца и было продиктовано физическим желанием. Она хотела его, и, каким бы безрассудным это вожделение ни казалось, она собиралась отдаться ему, отдаться сейчас же, пока никакие силы не вмешались и не лишили ее этого шанса, предоставленного погодой. Ее зрачки сосредоточенно сузились, губы, как всегда, ненакрашенные, порозовели, она покусывала их, чтобы сдержать дрожь. Уверенной рукой, механически, словно повинуясь предопределению, она накинула на голое тело прозрачный белый батистовый халатик и — босоногая охотница — широкими шагами пересекла коридор.

Она постучалась к нему в номер.

Еще не открыв дверь, он уже знал, кто это. Она стояла молча, не улыбаясь, очень высокая. Не проронив ни слова, он втянул ее в комнату, запер дверь и обнял. Так они стояли, не целуясь, только прижимаясь друг к другу телами, словно встретились после долгой разлуки, когда слова излишни. Она взяла его за руку и повела в спальню, скрытую от шторма тяжелыми портьерами. Около кровати мягким светом горели две лампы. Внезапно и порывисто они бросились на постель, скидывая одежду, охваченные страстью, не ведавшей преград, колебаний, гордости, возраста, пределов, и окунулись во время, выпавшее из их сознания.

Ураган продолжался еще два дня. Билли принесла из своего номера сумочку, расческу и зубную щетку. Время от времени они вставали с постели, заказывали обед в номер и всматривались в исхлестанный ветром и дождем пляж, с ужасом ожидая момента, когда ураган кончится. Ураган окутал их, как кокон, и другого мира для них не существовало. Им казалось, что они вытеснили из памяти все воспоминания о нем, но он все-таки стоял за окнами. В бесконечных оживленных беседах они ни разу не упомянули о будущем. На третье утро, проснувшись, Билли поняла, что снаружи сияет солнце. До них доносились голоса людей, расчищавших пляж, стук плотников, лай собак, гонявшихся друг за другом по песку.

Эллис сделал знак Билли не открывать занавеси и, позвонив диспетчеру, приказал не соединять его ни с кем.

— Сколько мы сможем играть в ураган, дорогой? — задумчиво спросила она.

— Именно над этим я размышляю с пяти часов утра. Я проснулся и увидел, что дождь кончился. Нам надо поговорить об этом.

— До завтрака?

— До того, как в эту комнату проникнет хоть одно напоминание из внешнего мира. С той минуты мы не сможем мыслить непредвзято. А нам нужно принять очень важное решение. Сегодня, сейчас, мы должны сделать выбор.

— А это возможно?

— Это то, что можно купить за деньги. Раньше я не понимал этого до конца. У нас есть свобода выбора.

— И что ты выбираешь? — Сгорая от любопытства, она обхватила колени руками. Даже в разгар деловых переговоров она не видела его таким сосредоточенным, таким властным.

— Тебя. Я выбираю тебя.

— Но я и так твоя, разве ты не знаешь? Солнце тут ничего не изменит. Я не растаю.

— Я говорю не о любовной связи, Уилхелмина. Я хочу жениться на тебе. Я хочу быть с тобой до конца моей жизни.

Она кивнула, оглушенная, потеряв дар речи, всем своим существом мгновенно согласившись с мыслью, которая до сих пор не приходила ей в голову. Хотя за последние два дня обнаженность и страсть уравняли их в правах, в глубине души она не считала, что у них есть будущее. Слишком многое их разделяло, многие годы, большие деньги. Она мирилась с неравенством их положения, потому что с детства привыкла к неравенству. Она не смела надеяться на будущее, ибо знала, что надежды опасны. Она отдалась этому человеку легко, без всяких ожиданий, потому что хотела его. Теперь она его любила.

— Что это значит? Да или нет? — Ее кивок может означать все, что угодно, подумал он, теряясь, как мальчишка.

— Да, да, да, да, да! — Она рассмеялась и потянула его в постель, молотя кулаками, чтобы лучше втолковать ему ответ.

— О, моя дорогая! Дорогая, дорогая! Мы не уедем с этого острова, пока не поженимся. Я боюсь, что ты передумаешь. Мы будем держать все в секрете. Мы можем остаться здесь на медовый месяц, а если захочешь, навсегда. Надо только позвонить бедняжке Линди. Она знает, что делать.

— Ты хочешь сказать, что я не буду венчаться в церкви, в длинном белом платье, и что все восемь моих кузин не предстанут в роли подружек невесты, а Линди — в качестве твоего посаженого отца? — смеялась она. — В Бостоне наша свадьба станет событием года — уж об этом тетя Корнелия позаботится.

— Бостон! Когда дело раскроется, нашими именами запестрят все газеты в стране. «Старый миллионер женился на юной деве». Мы должны быть готовы к этому. А все-таки сколько тебе лет — двадцать шесть, двадцать семь?

— Какое сегодня число?

— Второе ноября. А что?

— Вчера мне исполнился двадцать один, — гордо сказала она.

— О боже, — простонал он, зарывшись лицом в ладони. Через минуту он начал хохотать и, будучи не в силах остановиться, давился, с трудом произнося «с днем рождения», а от этого хохотал еще громче. Наконец Билли тоже рассмеялась. От смеха он аж согнулся пополам — ну и зрелище! Она не могла понять, что же его так рассмешило.

В последующие семь лет ни одному отделу по связям с общественностью не удалось сокрыть Билли и Эллиса Айкхорна от глаз публики. Для миллионов людей, читавших о них, рассматривавших в газетах и журналах фотографии великолепно одетой, аристократичной юной красавицы и сухощавого высокого седого человека с ястребиным носом, Айкхорны олицетворяли мир роскоши, богатства и власти. Разница в тридцать восемь лет и высокое бостонское происхождение Билли, уходящее корнями в историю, придавали этой паре романтический облик, которого недоставало супругам, не столь различным по общестенному положению.

Досужие языки не переставали спорить: правда ли, что Билли вышла за Эллиса из-за денег? Хорошо зная мир, в котором они живут, оба понимали, что этот смачный вопрос не может не сверлить мозги всем, с кем они сталкиваются, и что большинство полагает, будто побудительным мотивом брака явились именно деньги. Только двое или трое знали, как сильно Билли любит Эллиса, насколько она привязана к нему.

Пошла бы она за него, если бы он был беден? Подобные размышления бессмысленны. Эллис стал таким, каков он есть, именно потому, что был несказанно богат. А может быть, он был безмерно богат потому, что был таким, какой есть. Без денег это был бы совсем другой человек. Что толку доискиваться, был бы Роберт Редфорд тем же Робертом Редфордом, если бы был уродлив, а Вуди Аллен — тем же Вуди Алленом, если бы лишился чувства юмора? Пустая трата времени.

Спустя шесть месяцев после свадьбы на Барбадосе Айкхорны отправились в Европу, и это путешествие стало первым из многих. Первую остановку они сделали в Париже, куда Билли хотела вернуться с триумфом. И вот этот момент триумфа наступил. Месяц они прожили в четерехкомнатном номере в отеле «Риц», выходившем окнами на совершенную и прекрасную Вандомскую площадь. Потолки в комнатах были очень высокими, стены расписаны в изысканнейших «замковых» тонах — голубом, сером и зеленом, замысловатая лепнина украшена золотыми листьями, а кровати — самые удобные на континенте. Даже Эллис Айкхорн, при всем своем предубеждении ко всему французскому, вынужден был признать, что это не самое плохое место для отдыха.

Два года прошло с тех пор, как Лилиан де Вердюлак посадила Билли в поезд, умчавший ее к порту, откуда она отплыла в Соединенные Штаты. Когда она увидела, как неузнаваемо изменилась эта девушка всего за два года, от удивления у нее перехватило дыхание. Ей вспомнились фотографии юной Фара Дибы, очаровательной, длинноногой, застенчивой студентки, ставшей однажды полновластной супругой иранского шаха. То же лицо, та же фигура, но совершенно другой облик: что-то трогательно новое проступило в ее манере двигаться и окидывать взором все вокруг, неожиданно прекрасное, величественное, но при этом абсолютно естественное.

Билли тоже увидела графиню с новой, неожиданной для себя стороны. Лилиан кокетничала с Эллисом, как будто им обоим было по двадцать три, находила прелестными его неловкие попытки произнести несколько слов по-французски, в любых ситуациях называла его не иначе как «милый мой бедняжка» и демонстрировала свой великолепный английский с оксфордским произношением. Она воспринимала Билли как взрослую женщину, называла ее Уилхелминой вслед за Эллисом и настояла, чтобы девушка тоже звала ее по имени, хотя Билли поначалу трудно было к этому привыкнуть.

Эллис сопровождал обеих женщин на показы модных коллекций. Приглашения они заказывали по телефону через консьержа в «Риц», как это обычно делают все туристы, но консьерж не мог гарантировать хорошие места в демонстрационном зале. Те же надменные директрисы, что несколькими годами раньше предоставляли графине места, причем не самые лучшие, и лишь на пятой или шестой неделе показа, теперь во все глаза смотрели на Эллиса, высокого и смуглого, как индейский вождь, в элегантном костюме английского покроя, и искоса, мимолетными взглядами, мгновенно оценивали Билли и Лилиан, а затем решительно подводили всех троих к лучшим местам в зале. Директриса дома моделей узнает богатого и щедрого мужчину еще до того, как он переступит порог ее заведения. Говорят, чтобы по праву занимать свою должность, она обязана с завязанными глазами, нюхом распознавать такового за сто шагов.

Сначала они пошли к Шанель, чьи костюмы в две тысячи долларов стали униформой всех шикарных женщин Парижа. В те времена женщины, обедая в «Плаза Реле» при отеле «Плаза Атене», самой элегантной «закусочной» Парижа, в первый час сидения за столом непременно обсуждали одну и ту же тему: кто из присутствующих дам одет в «une vraie» — настоящий костюм от Шанель, а кто в «une fausse» — стилизованный. Талантливые имитаторы могут подделать все, что угодно, вплоть до золотой цепочки, что вшивается в полы жакета, чтобы оттягивать ткань, лишь бы вещь сидела безупречно. Но что-то всегда выдает «une fausse»: не совсем те пуговицы, окантовка кармана на два миллиметра длиннее или на один миллиметр короче, ткань правильно подобрана, но неверного оттенка.

Билли заказала у Шанель шесть костюмов, по-прежнему прислушиваясь к советам Лилиан. Эллис, к удивлению Билли, делал какие-то пометки в маленьком блокноте, которые им вручили при входе, пользуясь при этом своей старой паркеровской авторучкой, а не изящным золотым карандашиком, которые выдавали всем гостям. Возвращаясь к чаю в «Риц» по улице Камбон, он сказал:

— Лилиан, ваша первая примерка через десять дней.

— Милый мой бедняжка, вы сошли с ума, — отозвалась она.

— Ничего подобного. Я заказал для вас три костюма номера пятый, пятнадцатый и двадцать пятый. Неужели вы думали, что я высижу все это представление и не развлекусь хоть немного?

— Об этом не может быть и речи! — возразила глубоко потрясенная Лилиан. — Я не могу вам это позволить. Никогда! Ни в коем случае! Вы слишком добры, Эллис, но нет, просто нет…

Эллис снисходительно улыбнулся француженке:

— У вас нет выбора. Директриса торжественно заверила меня, что лично проследит, чтобы пошив по моим заказам начался сию же минуту.

— Это невозможно! С меня не сняли мерки, а без мерок они никогда ничего не шьют.

— На этот раз сделали исключение. Директриса клянется, что у нее отличный глазомер. У нее почти тот же размер, что у вас. Нет, как бы то ни было, заказ уже сделан. Если вы не будете их носить, я отдам их директрисе.

— Просто смешно, — отчаянно сопротивлялась Лилиан. — Я говорила за обедом, что давно не люблю эту женщину. Эллис, я обвиняю вас в шантаже.

— М-да. Называйте это как хотите, моя милая бедняжка.

— О! О! — Впервые в жизни графиня не могла найти слов, а ведь француженка с молоком матери впитывает умение находить слова.

Эллис заказал именно те костюмы, которые она сама выбрала бы для себя. Она не остановилась бы ни перед чем, лишь бы получить один из этих костюмов — пятый, пятнадцатый или двадцать пятый. Но все три сразу!

— Послушайте, Лилиан, или вы поступите по-моему, или у вас будут большие неприятности. Вы ведь этого не хотите? Я принуждаю вас, дорогая, с американской непримиримостью, и вам некуда деваться. — Эллис пытался принять угрожающий вид, но лицо у него было очень довольное.

— Ну что ж, ладно, — смягчившись, уступила графиня. — В конце концов, я совершенно беспомощна, правда? Восхищаясь безумцем, не рискуешь его обидеть.

— Значит, решено, — заключил Эллис.

— О нет, подождите! Завтра мы идем к Диору, и вы должны обещать, что не выкинете больше подобную штуку.

— Я больше ничего не закажу, предварительно не сняв с вас мерку, — заверил Эллис. — Но эти костюмы от Шанель — дневные, правда, Уилхелмина, душечка?

Билли улыбнулась, не в силах сдержать слез гордости. Сделать подарок той, которая так много дала ей, — о таком удовольствии она и не догадывалась.

— Итак, Лилиан, вам нужны еще вечерние наряды, правда, Уилхелмина? Это вполне естественно.

— Нет, если так, то я с вами туда не пойду.

— О, Лилиан, пожалуйста, — взмолилась Билли. — Эллис так радуется. А мне без вас будет там совсем неинтересно. Мне нужен ваш совет. Вы обязательно должны прийти, прошу вас.

— Ладно, — сжалилась графиня, тая от счастья. — Так и быть, я пойду с вами, но Эллис может выбрать для меня один, только один костюм!

— Три, — возразил Эллис. — Это мое счастливое число.

— Два, и покончим с этим.

— Договорились. — Эллис остановился посреди ослепительно красивого длинного коридора, тянувшегося из конца в конец отеля «Риц». По стенам висели витрины с самыми потрясающими видами, какие только может предложить Париж. — Пожмем друг другу руки, бедная дорогуша!

Пресса восторгалась гардеробом Билли. Обычно богатая женщина находит свой стиль в моде лишь через несколько лет после замужества, а иногда и вообще не находит. Но Билли не напрасно прошла курс усиленного обучения у Лилиан де Вер-дюлак: та открыла ей безграничную силу власти, скрытой в элегантности, и сейчас, рядом с Эллисом, который настаивал, чтобы она одевалась невообразимо роскошно, к обоюдному их удовольствию, Билли стала одной из основных клиенток в мире высокой моды.

Билли могла надевать любые вещи. Получив в возрасте двадцати одного года неограниченный кредит, женщина с худшим вкусом и менее высокого роста могла бы стать посмешищем, но Билли никогда не одевалась чересчур нарядно. Привитое Лилиан чувство меры, а также врожденный вкус не позволяли ей допускать излишеств. Тем не менее на всех собраниях высшего общества она появлялась при полном параде. На обеде в Белом доме — в бледно-лиловом атласном платье от Диора и изумрудах, принадлежавших когда-то императрице Жозефине. В свои двадцать два года она затмила блеском всех. В двадцать три она и Эллис фотографировались верхом у себя на ранчо: на Билли были надеты гладкие брюки для верховой езды, хлопчатобумажная рубашка с открытым воротом и сапоги, но через две недели на презентацию новой коллекции Ива Сен-Лорана она надела лучший костюм из его прошлогодней коллекции, и Эллис, ставший завзятым парижанином, нашептывал ей номера платьев, которые, по его мнению, ей следовало заказать. Люди, сведущие в мире моды, при виде этой пары вспоминали презентацию весенней коллекции с черными галстуками Жака Фата в 1949 году, когда последний Али Хан, сидя рядом с юной блистательной Ритой Хейворт, повелевал: «Белое — к твоим рубинам, черное — к твоим алмазам, бледно-зеленое — к твоим изумрудам».

У Билли тоже был целый набор великолепных драгоценностей, но больше всего она любила ни с чем не сравнимые «Кимберлийские близнецы», сережки с идеально подобранными бриллиантами в одиннадцать карат, которые Гарри Уинстон считал лучшими камнями из проданных им когда-то. Пренебрегая условностями, она носила их утром, днем и вечером, и никогда серьги не выглядели не к месту. На двадцать третьем году жизни Билли израсходовала на одежду, не считая мехов и драгоценностей, более трехсот тысяч долларов. Значительная часть денег тратилась в Нью-Йорке, потому что Билли, идеально вписываясь в восьмой размер американской одежды, не хотела тратить время в Париже на многочисленные примерки, отрывавшие ее от Эллиса и прогулок по городу. В возрасте двадцати трех она впервые появилась в списке людей, одетых лучше всех.

Вскоре после возвращения в Нью-Йорк Айкхорны сняли и переоборудовали целый этаж в башне отеля «Шерри Нидерланд» на Пятой авеню и поселились там. Из окон город распахивался на все четыре стороны, а под окнами, словно зеленая река, раскинулся Центральный парк. Эллис Айкхорн владел более чем половиной акций во многих компаниях, расположенных в основном на Манхэттене. Поскольку компания «Айкхорн Энтерпрайзиз» принадлежала государству, Эллис идеально подобрал самый компетентный совет директоров и исполнителей, чтобы они могли вести дела и после его смерти. Всем им принадлежало достаточное количество акций, чтобы они оставались преданными партнерами. Отныне он знал, что может позволить себе все больше и больше времени тратить на дальние путешествия с Билли. Когда Билли было двадцать четыре, они купили виллу в Сан-Феррате, где легендарные сады и травянистые террасы спускались к Средиземному морю, как на картинах Матисса. Для поездок в Лондон, где Эллису приходилось проводить часть дня на деловых совещаниях, а Билли подбирать серебряные вещи для своей коллекции — она увлекалась серебром времен короля Георга и королевы Анны, — они сняли постоянный номер из шести комнат в «Клэридже».