Буквально всем, кто отважился заплатить за билет, активно не понравился Редфорд в роли нехорошего парня, а уж от Николсона в роли славного парня их просто тошнило. Каждая сцена фильма воспринималась ими как личное оскорбление — их так бессовестно обманули, заставив их любимцев поменять амплуа, а их самих усомниться в своей несокрушимой вере в доблестное редфордство Роберта и хитрую николсоновость Джека. Наверное, если Вито попытался бы в канун Рождества в ограбленном сиротском приюте снять скальп с Санта-Клауса, предварительно выпустив ему кишки, — и то реакция не была бы столь агрессивной.

К исходу воскресенья все было кончено; картина шла в пустых залах, и владельцы их уже рассылали в студии заказы на замену. Вито, отдав распоряжение не соединять его ни с кем из его команды, провел оба эти дня, колеся из Лос-Анджелеса в Сан-Диего, из Санта-Барбары в долину Сан-Фернандо в тщетной надежде найти хотя бы один кинотеатр, где шел фильм, вокруг которого толпились бы зрители; сознавая, что занятие это бесполезное и нелепое, он ничего не мог с собою поделать. К полудню в воскресенье он уже точно знал — у него остался один, только один выход.

— Ваш папаша звонит, мисс, — сообщил дворецкий Уильям, подзывая к телефону Джиджи.

— Привет, па. — Джиджи старалась, чтобы голос не очень выдавал ее удивление. — Как дела?

— Лучше не бывает. Слушай, если у тебя никаких особых планов на вечер, как насчет того, чтобы поужинать со мной?

— Ой! Да… классно… конечно! Я с удовольствием! А куда мы пойдем — в смысле, что лучше надеть? — Джиджи понимала, что интонация у нее сейчас весьма озадаченная. Это и понятно — ведь отец не звонил ей уже по крайней мере месяца два.

— Да не очень беспокойся об этом. А лучше спроси Билли, скажи, что мы пойдем в «Доминик», она тебе подскажет. Я за тобой заеду — ровно без четверти семь.

Прежде чем Джиджи успела сказать еще что-нибудь, Вито положил трубку. Джиджи некоторое время изучала себя в стекле венецианского зеркала, висевшего над телефонным столиком в холле, куда Уильям вызвал ее. Состроив отражению большие глаза, она отвела взгляд и задумалась, машинально покачивая головой в такт собственным мыслям.

В этот уик-энд она и Мэйзи сидели по домам — в понедельник предстоял серьезный экзамен по английской литературе, который был слишком сложным для того, чтобы заниматься вместе. Всю субботу Джиджи прокорпела над книгами, решив просмотреть все еще раз вечером в воскресенье. Дневное же время она собралась провести с Жан-Люком на кухне, готовясь к торжественному ужину — вечером должна была приехать Билли из Нью-Йорка, где она пробыла большую часть недели, и они с поваром решили по такому случаю приготовить цыпленка а-ля Франсуа-премьер, с яйцами-пашот, лесными грибами, трюфелями и под сметанным соусом.

Черт с ним, с цыпленком, сказала себе Джиджи — можно еще посидеть за книжками примерно до без четверти шесть, а там уже и одеваться.

— Жан-Люк, — спросила она повара после бесконечных извинений по поводу того, что им придется отложить назначенный на сегодня урок кулинарии, — ты когда-нибудь слышал о ресторане под названием «Доминик»?

— Здесь, в Лос-Анджелесе?

— Ага.

— Нет, никогда не слышал. Так, значит, ты бросаешь меня ради этого Доминика?

— Ты же знаешь, что я могу бросить тебя только ради папы, Жан-Люк.

— Желаю приятно провести время, Джиджи, — улыбнулся повар, в душе посылая в адрес Вито проклятия — надо же было ему похитить самую многообещающую ученицу Жан-Люка как раз сегодня, когда он собирался раскрыть ей десять главных тайн о трюфелях и посвятить в небывалые возможности, раскрывающиеся при сочетании нежного трюфеля с мясом цыпленка…

Джиджи не удалось не отрываться от учебников до половины шестого. Тратить час на одевание ей еще ни разу не приходилось, но она была взволнована предстоящим свиданием с отцом и слишком беспокоилась о своем внешнем виде для того, чтобы потратить хотя бы еще минутку на изучение елизаветинской поэзии. Она встала под душ и вымыла шампунем волосы. Когда они высохли, она, критически осмотрев себя в зеркале, попышнее взбила челку. Перебрав свой гардероб, Джиджи сразу отложила в сторону вещи, выглядевшие либо слишком шикарно, либо подходившие только для скромницы-школьницы. Перепробовав самые разные сочетания, она в конце концов остановилась на том, которое, по ее мнению, подходило для любого ресторана — даже такого, о котором не слышал знающий все лучшие кухни города Жан-Люк. Свитер из тонкой белой шерсти с высоким, под горло, воротом отлично сочетался с юбкой из мягкой замши, цвет которой к тому же подходил к цвету ее волос. Заправив свитер в юбку, она потуже затянула широкий пояс и надела ковбойские сапоги из мягкой, красноватого оттенка телячьей кожи.

И никаких клипс, подумала Джиджи, колдуя с косметикой: клипс для выбора у нее было пар, наверное, десять, но их сложный и тонкий язык она еще усвоила не полностью. Клипсы могут подчеркнуть ваш наряд — или совершенно его разрушить. И в разных случаях их так по-разному носят — тут нужен был кто-нибудь, обладавший опытом Билли, чтобы объяснить, какие надевать, почему и когда. Хотя существовал простой, ни к чему не обязывающий выход — проколоть уши и носить маленькие золотые или серебряные шарики, — но Джиджи бросало в дрожь при одной мысли о прикосновении иглы к мочкам.

Накинув на плечи просторную кожаную куртку, Джиджи вышла в полукруглый вестибюль и села на стул у двери, откуда можно было сразу увидеть машину Вито. Вито был точен, и при виде его остановившейся у дома машины Джиджи кинулась из дверей и, скользнув на переднее сиденье, приложилась к отцовской щеке быстрым, порывистым поцелуем. Можно было подумать, что для обоих такие встречи — дело вполне обычное, хотя на самом деле Джиджи ехала ужинать с отцом в первый раз в жизни.

За болтовней о погоде они почти не заметили, как преодолели и без того недлинный путь до «Доминика», находившегося на бульваре Беверли. Вито сразу отыскал место на стоянке, позади ресторана, знакомый только завсегдатаям и, взяв за руку Джиджи, провел ее через черный ход в небольшую кухню, а оттуда в зал. Они с Джиджи, как он и хотел, оказались в этот вечер здесь первыми. Вито заказал особую кабинку — чуть поодаль от остальных, в самом конце, справа, так что Джиджи видела весь зал со своего места, Вито же сидел, напротив, к залу спиной.

Потягивая настоящий, в стиле сороковых годов мартини с джином, который приготовил для него в баре Доминик, Вито неторопливо рассказывал Джиджи о ресторане, о том, какую интимную, клубную — а лучше сказать, семейную — атмосферу гарантировал он своим посетителям. Зал позади него заполнялся довольно быстро — Голливуд рано ужинает по воскресеньям, но Вито ни разу не обернулся посмотреть, кто пришел.

Все его внимание, казалось, приковано было к Джиджи — крупная голова с густой шапкой коротких, жестких, вьющихся волос постоянно склонялась к девушке. Он подробно расспрашивал Джиджи об учебе, с вниманием слушал ее ответы; хотел знать все о Мэйзи и других ее подружках и друзьях по школе — и Джиджи то и дело хихикала над шутками, которыми он сопровождал ее короткие, живые реплики. Когда подали бараньи отбивные с жареным картофелем, он уже знал ее жизнь во всех мельчайших подробностях, но продолжал засыпать Джиджи вопросами, неожиданными, нередко весьма забавными. Он будто растворялся в ней, был глух ко всему остальному, как только может быть глух мужчина при встрече с красивой, влекущей женщиной — для него перестает существовать все, кроме желания видеть ее, слышать ее голос.

Джиджи словно отогревалась в лучах его галантного, мужского и ей одной предназначенного внимания. Ее глубокий, по-девичьи радостный смех звенел снова и снова, прорезая плотную завесу сигаретного дыма, сплетен и приглушенного гомона, повисшую в низком сумрачном зале; ему вторил довольный, снисходительный смешок Вито. Джиджи склонила к отцу свою точеную, очаровательную изящную головку; строгая простота свитера подчеркивала переливы ее волос, ворот охватывал кольцом стройную шею, подчеркивая изящную линию ее маленького подбородка, которому позавидовала бы любая женщина. Джиджи столь всецело, не обращая ни на что внимания, отдалась удовольствию говорить, быть рядом с Вито, что сидевшие по соседству в кабинках и за столиками могли лишь изумляться странному ореолу беззаботного, праздничного веселья, витавшего над столом Вито Орсини — веселья, отделявшего эту пару от всего зала.

Покончив с десертом, они собрались уходить — прежде чем кто-либо другой в этом храме бифштексов закончил трапезу. Подписав чек, Вито поднялря, и они с Джиджи продефилировали, держась за руки, через весь зал; Джиджи краснела и была очень собой довольна, хотя старалась не показать этого. На пути к выходу Вито останавливался у каждого стола, чтобы коротко представить ее; гордая улыбка, счастливый блеск глаз, как всегда, придавали Вито вид конкистадора, стоящего на пороге новых побед. «Сид, Лоррейн, моя дочь, Джиджи Орсини… Шерри, Дэнни, моя дочь, Джиджи Орсини… Лью, Эдди, Джиджи Орсини, моя дочь… Барри, Сэнди, Дэйв — моя дочь, Джиджи Орсини…» Когда они наконец пробрались к кухонной двери, а оттуда — на улицу, Джиджи уже была знакома с немалой частью самых важных боссов в мире кино, каждый из которых за час до того готов был побиться об заклад на весьма солидную сумму, что менее всего в этот вечер можнр было ожидать визита Вито Орсини в любимый его ресторан — да еще в таком беззаботном, почти мальчишеском настроении; ну да, но они же не знали, что у Вито такая ослепительно прелестная дочь и между ними такие теплые и близкие отношения…

И потому они вот уже несколько минут обменивались многозначительными взглядами, в которых читались изумление по поводу беззаботности, с которой Вито принял то, что уже расценивалось как провал года, и неясное, но почти благодарное осознание того, что есть в жизни нечто более важное, чем провал или успех очередной ленты. У всех у них были семьи, у многих дети — и разве не это, по большому счету, имело самое большое значение? И что в таком случае думать о том, кто никаким, даже самым серьезным напастям не позволил помешать ему провести вечер с дочерью — такой, как Джиджи? Только снять перед парнем шляпу — ничего более. И даже после того, как за Джиджи уже закрылась дверь «Доминика», кое-кто из сидевших за столиками голливудских дельцов то и дело ловил себя на странной мысли — какой же все-таки везучий тип этот самый Вито Орсини.

Всю обратную дорогу Вито мрачно молчал, но Джиджи этого не заметила. Мысли ее занимал прошедший вечер — ничего подобного она никогда не испытывала и даже представить себе не могла, что такое может устроить ей ее отец.

Когда они уже подъезжали к дому, Джиджи заметила отъезжавший от ворот лимузин, доставлявший обычно Билли из аэропорта.

— Ой, Билли дома, — встревоженно сказала она.

— Что ж, тогда я не буду заходить, — отозвался Вито. — Попрощаемся здесь, идет? Я ведь завтра уезжаю из города.

— Надолго?

— Да. Может быть, на несколько месяцев.

— Ой, па… — Джиджи вдруг почувствовала себя одинокой.

— Я тебе не хотел говорить раньше, чтобы не портить вечер. Мне придется поехать во Францию, по одному договору… я его заключил еще до того, как вышли в свет «Зеркала». Я тогда подписал контракт на два фильма, с иностранцами… дельцы из Ливана, денег — куры не клюют, и они решили с их помощью завоевать местечко в ки-ношном бизнесе. Вот мне и придется сделать им эти самые фильмы — пока с этим не разберусь, ничего нового начать не удастся. Послезавтра я встречаюсь с ними в Париже. И снимать будем тоже, скорее всего, в Англии и во Франции.

— До чего же жалко, что ты уезжаешь!

— Да, я понимаю. Мне вовсе не хочется ехать туда, но, сама понимаешь, дела. Как говорил Вилли Саттон, я граблю банки лишь потому, что там деньги лежат… а тут они лежат, скажем так, в Париже. Но было бы здорово, если бы ты смогла приехать туда летом на пару недель… я бы, может, даже подыскал тебе какую-нибудь работенку — ввел бы, так сказать, в курс наших дел. Я позвоню из Парижа Билли, и мы с ней это обсудим, ладно?

— Ой, только не забудь, пожалуйста, я так хочу поехать — правда хочу!

— Не забуду, — пообещал Вито. Открыв дверцу, он быстро и нежно поцеловал Джиджи и, отъезжая, помахал ей.

Возбужденная и одновременно расстроенная, Джиджи вошла в дом и поднялась по лестнице в комнату Билли.

— Дорогая моя! — обернувшись, Билли крепко обняла дочь. — Ты, должна тебе сказать, потрясающе выглядишь! Но… почему вдруг такая грусть? Что случилось? Отец сказал тебе что-нибудь ужасное? Уильям сообщил мне, что ты ездила ужинать с ним.

— Он сказал только, что уедет бог знает на сколько времени — будет делать во Франции новый фильм.

— Но его можно понять, ведь так? — осторожно спросила Билли.

— Да, это все, наверное, здорово. Только мне не хочется, чтобы он уезжал.

— А он говорил что-нибудь о своей новой картине?

— Ни слова, слава богу! Я так боялась, что он меня спросит!

— Значит, и тебе можно было о ней не говорить, — Билли пристально посмотрела на девушку.

— Я и не говорила. Мне вообще было очень неловко вначале, когда мы только пришли, но потом я поняла, что он решил вести себя так, будто ничего не случилось, — и успокоилась. Знаешь, так замечательно мы с ним никогда не разговаривали! Ой, Билли, он так подробно выспрашивал все-все про меня… ну, как будто он впервые открыл меня для себя! А мне так много нужно было ему рассказать, и он так потрясающе слушает… и я напрочь забыла про этот фильм, как будто его и не было. Он просто вылетел у меня из головы.

— Гм-м. — Билли задумалась.

Когда им с Мэйзи и Джиджи так и не удалось заказать билеты на «Крамер против Крамера», они в ту пятницу попали в Вествуд, на один из первых сеансов «Стопроцентного американца». Никто из девушек не решался предложить уйти, даже когда фильм со всей очевидностью явил свою полную несостоятельность, пока Билли, искренне переживая за Джиджи, не додумалась сослаться на головную боль и вывести их из зала. После Джиджи снова и снова, словно заучивая наизусть, читала многочисленные рецензии и мучилась так, что Билли наконец пришлось забрать у нее вырезки и порвать их.

— А где же вы ужинали? — спросила Билли.

— В ресторане под названием «Доминик». Потому от меня, наверное, и пахнет, как от жаровни. Зато, когда мы уходили, я познакомилась там с кучей папиных друзей… он, по-моему, там всех-всех знает. И они все так мило вели себя — как будто и правда ничего не было. Никто ни слова не сказал отцу о его фильме.

— Так обычно и бывает… на публике. Ведь никто из них не может заранее знать, когда и ему выпадет оказаться в том же положении, что и Вито, — поэтому это нечто вроде правила поведения, — объяснила Билли, обняв и крепко прижав к себе девушку.

«Ты подлая дрянь, Вито, — с горечью думала Билли, — на этот раз ты прятался за спиной дочери, о которой до того ни разу не вспомнил, вытащил ее в самое людное место, вскружил ей голову своим обаянием, разыгрывая из себя любящего отца, и выставил ее на обозрение перед всем Голливудом, зная, что она сможет разрядить напряженность момента, — сбил с толку толпу, швырнув ей в глаза горсточку звездной пыли. Я представляю, как ты увивался вокруг нее весь вечер — ведь однажды сама клюнула на это. Ты заставил собственную дочь влюбиться в тебя — в своих корыстных интересах. Что же теперь ты собираешься делать с ней — теперь, когда овладел ее душой?» Билли сокрушенно качала головой, не замечая слез, катившихся из глаз.