Но хуже всего были семейные торжества по случаю Дня благодарения, подумала Саша. Она сидела за столом, ненавидя себя, слишком длинную, слишком худую и бесталанную, и слушая рассказы о мюзиклах, которые ставились когда-то давно, ставятся сейчас или будут ставиться в будущем на Бродвее или вне его, разговоры о возобновленных спектаклях и гастролях, потому что старые мюзиклы никогда не умирают. Когда кончались разговоры про мюзиклы, начинались бесконечные рассказы о занятиях и концертах ее кузин, об их бесподобных успехах в музыкально-хореографической школе, о планах, которые ее тетушки связывали с детьми. И все неизменно интересовались, а что же она будет делать в жизни, поскольку школьными достижениями она похвастаться не могла. Ее природная сметка и быстрый ум почему-то никогда не проявлялись в хороших оценках, которые могли бы снискать ей хотя бы минимальное уважение к себе.

Она прекрасно знала, что именно думают про нее родственники. Если они вообще о ней вспоминали, то шумно жалели ее в свойственной им добродушной манере. В семейной кругу ее видели в образе воробья, продрогшего и одинокого на своей ветке; она была безобидным ничтожеством, Татьяниной единственной неудачей, которую старались не замечать, ребенком, лишенным тех животворных соков, которые бурлили в роду Орловых-Невски. Глядя на свое отражение в зеркале, она убеждала себя, что с внешностью у нее все не так уж и плохо, но стоило ей оказаться в кругу семьи, как она тут же смущалась и старалась вести себя как можно незаметнее, забившись в самый укромный уголок. Она старалась спрятать даже свои достоинства, сутулясь и передвигаясь тяжело и неуклюже, пытаясь сделаться маленькой и плоской, мимикрировать в условиях враждебной среды. Она знала, что, если кто-нибудь из семьи увидит, что она старается казаться привлекательной, это станет главной новостью дня, которая будет широко обсуждаться с бурными изъявлениями восторга, словами ободрения и многочисленными советами. Лишь неизменная поддержка Захарии, ее блестящего и талантливого брата, который был пятью годами старше, поддерживала в Саше чувство собственного достоинства все те годы, пока формируется личность.

Пока. Пока она не приобрела набор замечательных качеств, хотя случилось это в более старшем возрасте, чем обычно. Возможно, в клане Орловых-Невски, все представители которого были обычно худыми и плоскогрудыми, со свойственными настоящим танцорам сильными ногами и гибкой спиной, и не считались достоинствами прелестнейшая, идеальной формы грудь, исключительной округлости попка и восхитительная, тончайшая талия, но другие отдавали им дань и даже готовы были за них платить. Вот так она, прежде бесталанный и безнадежный гадкий утенок, превратилась в самую модную манекенщицу, демонстрирующую нижнее белье на Седьмой авеню.

Самая модная. Зал для демонстрации моделей нижнего белья, конечно, не театральные подмостки. Саша это понимала, но если бы был жив Зигфелд, то она стала бы его примой, потому что обладала божественной походкой. Саша Невски, думала она о себе в третьем лице, ходила по подиуму с истинным вдохновением, которого не добьешься никакими танцевальными уроками, — она шла, естественно и неподражаемо сочетая развязность, сексуальность и чувство собственного достоинства в точно необходимых пропорциях для того, чтобы демонстрировать дорогие трусики, лифчики, комбинации и ночные рубашки от «Херман Бразерз». В ее задачи входило, чтобы зрители немедленно повскакали со своих мест и бросились в ближайший универмаг или разбежались по специализированным магазинам по всей Америке.

Тот факт, что «Херман Бразерз» были производителями со столетним стажем и зарекомендовали себя как самая солидная и респектабельная фирма по производству нижнего белья в Соединенных Штатах, не мог убедить Сашину мать, что работа на них не является разновидностью белого рабства. Только посещение их впечатляющей конторы и длительная беседа с мистером Джимми, сыном одного из основавших фирму братьев Херман, полноватым седовласым старичком-жизнелюбом, нынешним владельцем, известным своей щедростью и добротой, заставили Татьяну Невски позволить дочери работать у него. Причем работа эта оплачивалась получше, чем работа танцовщицы, и, самое главное, оплачивалась регулярно.

Саша работала на мистера Джимми почти год, постепенно начиная переносить в реальную жизнь ту броскость и эффектность, которые служили ей на подиуме. Она распрямилась, не стесняясь своего роста — метр семьдесят два, — расправила плечи, узнала необходимый минимум об уходе за волосами и косметике, чтобы заставить свою природную красоту проявиться в полной мере, и принялась осторожно покупать себе одежду, о которой мечтала всю жизнь, разглядывая журналы мод. Однако она не позволяла новой Саше являться на семейные торжества, поскольку самые худшие опасения ее матери относительно безнравственности мира манекенщиц, демонстрирующих нижнее белье, только подтвердились бы, стоило лишь родственникам увидеть разительную перемену, произошедшую с ее забитой, но невинной, беспорочной дочуркой.

И вот теперь, когда она наконец освоилась с работой, не отнимавшей много времени, нашла сложившееся там общество приятным, а разговоры в высшей степени поучительными, когда ее цветы привыкли к полумраку маленькой квартирки, а сама она уже почти собралась навести порядок в шкафах; когда ее кот Марсель наконец научился ходить в туалет, а трое ее любовников приходили к ней точно по графику, она, неотразимая Саша Невски, должна вырвать себя с корнем из привычной среды и переехать в столь фешенебельный район, что там даже нет метро!

Конечно, можно на автобусе доезжать до Восьмой авеню, а уж там садиться в метро, в конце концов, на свою зарплату она может позволить себе и такси, но она страшно экономила, потому что мечтала когда-нибудь в будущем открыть собственный магазин по продаже белья. Вот уж что Саша Невски твердо знала, так это какое белье женщина мечтает носить.

Она не умеет танцевать, но все же у нее есть будущее. Саша готова была поспорить, что оно связано с розничной торговлей. Еще она могла поспорить, что Джиджи Орсини носит белые хлопчатобумажные трусы и нуждается в лифчике. Это же очевидно, что Билли Айкхорн, в качестве приемной матери, то унылое ничтожество, которое она когда-то встретила, превратила теперь в избалованное, обожающее командовать существо. К тому же наверняка еще не утратившее невинность.

Джиджи осмотрела свою новую квартиру, заглянула в буфеты и комоды, полные незнакомых предметов, среди которых были сервиз чистого серебра на двенадцать персон и лиможский чайный сервиз. Полки на кухне ломились от припасов, холодильник был забит. Билли что, вообразила, будто она будет здесь устраивать приемы?

Джиджи чувствовала себя скорее взломщиком, забравшимся в чужую квартиру, чем полноправной хозяйкой. Прошлой ночью, проводив Билли в Париж, она ночевала здесь одна, и никогда раньше ее так не пугала тишина, хоть она и знала, что здание охраняется не хуже гарема времен расцвета Оттоманской империи. Она вдруг поняла, что впервые в жизни провела ночь под крышей собственного дома, и с тоской подумала, когда же прибудет Саша Невски.

Последний раз они виделись пять лет назад, вспомнила Джиджи, возвращаясь мыслями в прошлую жизнь. Помнила она Сашу потому, что та была очень молчалива, чувствовала себя явно не в своей тарелке и в ней не было ничего от привлекательности и живости сестер Орловых.

Саша, по крайней мере, была такая тихая и незаметная, а эти качества очень пригодятся для совместного проживания, раз уж Билли постановила, что Джиджи нельзя жить в Нью-Йорке одной. Джиджи надела самые поношенные джинсы и майку и выбрала самые старые кроссовки, чтобы не испугать скромную девушку одним из сногсшибательных нарядов, купленных ей Билли перед отъездом. Правда, из уважения к себе она положила косметики больше обычного и чуть подкрасила волосы — все-таки это Нью-Йорк, и Саша, при всей своей скромности, его жительница.

Жить надо с кем-то незаметным, чье присутствие почти не чувствуется… с тенью, с привидением, которое тебя не беспокоит и которое ты не беспокоишь, с кем-то, кто будет уважать твою личную жизнь. В 1980 году сама идея заставить двух девушек, у которых нет ничего общего, жить в одной квартире казалась ужасным анахронизмом. Единственное, что их связывало, так это покойная мать Джиджи, которая когда-то была подругой Татьяны Невски. Раз в год миссис Невски звонила Джиджи в Калифорнию справиться, как она поживает.

Джиджи невольно тряхнула головой. Она была уверена, что Билли решила поселить с ней Сашу Невски, чтобы Джиджи была под присмотром. Понимая ее желание самой зарабатывать на жизнь, Билли, найдя ей подходящую квартиру, тут же подкинула ей Сашу, девушку, которую наверняка попросили помогать Джиджи, хотя бы на правах старшей. Кто знает, может, Саша будет докладывать Билли о каждом ее свидании, если, конечно, они у нее будут. К счастью, места в квартире достаточно и их спальни и ванные далеко друг от друга. Ей просто придется научиться держать Сашу Невски на расстоянии.

Чтобы зря не нервничать — а до прихода Саши оставался еще целый час и делать было нечего, — Джиджи занялась первым, что пришло в голову в такой неестественно чистой квартире, — замесила тесто для шоколадного печенья и поставила его в новую духовку. Джиджи как раз решила ознакомиться с содержимым холодильника, когда раздался пронзительный звонок в дверь.

— Да? — с раздражением сказала она стоявшей на пороге роскошной брюнетке, высокой и надменной.

Ее иссиня-черные волосы были зачесаны наверх, на ней был отлично сидящий черный костюм — этакая эдвардианская красавица стояла и в нетерпении постукивала каблучком, а на руке у нее сидел огромных размеров белый ангорский кот.

— Джиджи Орсини здесь живет?

— Ну? — процедила Джиджи.

— Так здесь или не здесь? — спросила Саша.

— А кто ее спрашивает?

— Саша Невски.

И Джиджи с упавшим сердцем поняла, что это правда, разглядев в чертах непрошеной гостьи нечто знакомое. У нее был высокомерно задранный красивой лепки нос, чуть приподнятая полная верхняя губа, говорившая о врожденном чувстве достоинства, и благородных очертаний высокий лоб.

— Я Джиджи, — с неохотой отозвалась она.

— Быть не может, — отрезала Саша.

— Это я, — настаивала возмущенная Джиджи.

— Докажи. Назови девичью фамилию моей матери.

— Орлова. И ты такая же невозможная, как она.

— Вероятно, мы поладим. — Саша рассмеялась и, не дожидаясь приглашения, вошла в квартиру. — Если ты любишь кошек.

— О кошках не было сказано ни слова, — бросила Джиджи. — Кошки в соглашение не входили.

— Еще чего! Эти две конспираторши, моя матушка и твоя мачеха, согласились бы, чтобы я с тобой жила, даже если бы я привезла с собой целый домашний зоопарк. Тебе повезло, что это всего-навсего мой милый маленький котик.

— Ха! Да эта зверюга размером с хорошего пса и уже расхаживает, как у себя дома.

— Ну да, кошки всякое место, где оказываются, считают своим. А зовут его Марсель. Где ты красила волосы?

— Сама… перекись и расческа.

— Потрясающе! А муфточку тоже подкрашиваешь?

—Что?

— Волосы на лобке, чтобы мальчики думали, что ты от природы рыжая?

— Нет… но буду… черт! Как же я раньше об этом не подумала! Это же меня выдает!

— Так ты не девушка?

— Конечно, нет! — с негодованием ответила Джиджи. — А ты?

— Дорогая моя, — торжественно произнесла Саша, — предпринимаешь жалкую попытку оскорбить Великую Вавилонскую Блудницу.

— Ого! Отличная дуэнья. Ты занимаешься этим ради заработка?

— Исключительно по зову сердца.

— А почему считаешь себя такой великой?

— Отзывы… только восторженные. — Саша села и жестом хозяйки салона пригласила Джиджи последовать ее примеру. — Если бы отзывы на Сашу Невски были напечатаны, я бы стала мировой знаменитостью. Боже! Ты понравилась Марселю! Он так никогда не делает!

Джиджи взглянула на лохматого зверя, запрыгнувшего ей на колени. Урчал он скорее агрессивно, нежели дружелюбно. Она понадеялась, что не страдает аллергией на кошек.

— Сколько мужчин надо иметь, чтобы быть Великой Блудницей? — с любопытством спросила Джиджи.

— Троих. Всегда троих, не больше, не меньше. Надо знать, где проходит граница, иначе превратишься в обычную шлюху.

— Троих одновременно?

— Ты что, Джиджи! Одного за другим, и не в одну ночь. Каждому по две ночи в неделю, а по воскресеньям я сплю одна.

— Активная сексуальная жизнь. Но что делает тебя именно Великой Блудницей, а не просто шлюшкой или потаскухой?

— Все дело в собственном отношении. Это же полностью умственная установка. Я сама устанавливаю правила. Я капризна и своевольна, и даже в лучшем расположении духа я остаюсь непокорной и сумасбродной.

— Непостоянная, переменчивая, импульсивная — может быть, порой… жестокая?

— Правильно понимаешь, — одобрительно кивнула Саша. — Джиджи, мужчины должны страдать. Запомни эти слова. Без них ты просто еще одна девушка, признаюсь, очаровательная, даже более чем очаровательная, неповторимая, оригинальная, но все же просто девушка. А Великая Блудница всегда побеждает. Кстати, что это за дивный запах?

— Черт, совсем забыла! — Джиджи бросилась на кухню и успела-таки спасти печенье.

Заинтересованная Саша пошла за ней, а Марсель запрыгнул на кухонный стол и стал понимающе обнюхивать противень.

— Сейчас они остынут, и мы сможем их по-пробовать, — сказала Джиджи.

— Как же я не догадалась! Марсель к тебе по-тянулся, потому что почувствовал запах теста. Слушай, а… ты их из пакетика делала?

— Из пакетика? Слушай, Саша, может, ты и знаешь, как стать Великой Блудницей, но неужели ты не можешь отличить домашнее печенье от покупного? Я великолепно готовлю, но говорю тебе это только потому, что ты и сама, видно, не любишь скромничать.

— Неужели правда так уж великолепно?

— Да уж получше многих.

— Отличная кулинарка, овладевшая наукой Великой Блудницы, будет Непревзойденной Блудницей, — задумчиво произнесла Саша. — Научи меня готовить, а я научу тебя, как стать Блудницей… Существует множество тонкостей, которых самой тебе не освоить, но тебе придется приодеться.

— Одежды у меня полно. Я вырядилась в старье, чтобы тебя не напугать.

— Может, я и не умею танцевать, Джиджи, но не забывай, ты разговариваешь с Невски, дочерью Орловой. Мы не из пугливых.

— Я заметила, — ответила Джиджи. — Это трудно не понять.

— Ты мне нравишься, — сказала Саша. — А если мне кто-то понравился, то это надолго. Я никогда не заставлю тебя страдать.

— Ты мне тоже нравишься, — сказала Джиджи и, обхватив Сашу за талию, поцеловала ее в плечо.

— Думаю, это будет забавно.

— Это уже забавно, — заявила Джиджи. — У какой-нибудь из твоих жертв найдется дружок для меня? Я потеряла столько времени до встречи с тобой.

Может, когда-нибудь, подумала она, в далеком будущем, она совсем доверится Саше и расскажет ей про Квентина Браунинга. Она поведает ей, как кровоточит ее сердце. Когда он смылся, Джиджи обнаружила, что утратила веру в себя, потеряла нечто важное, о существовании чего раньше не подозревала. Теперь она понимала, что сама напросилась на пощечину, которую получила: она отдалась незнакомцу, забыв о броне, которая помогает девушке защищаться, не прикидывалась, не таила ничего в себе, не заманивала и не кокетничала, не делала ничего такого, чему учат в фильмах и в школе. Она буквально бросилась ему в объятия, присосалась, как пиявка, и он в конце концов был вынужден дать ей понять, сколь мало она для него значит и сколь мало он ее уважает. Да, она уже не невинная девушка и хотела бы преуспеть в искусстве доставлять мужчинам страдание, но невозможно представить себе, что она сможет когда-нибудь снова им доверять. Она может стать Великой Блудницей и без секса. Правильно говорит Саша, все зависит от твоего отношения к этому. Она рано получила урок, возможно, слишком, рано, но он был необходим — на будущее. Девиз ее остался прежним, она не жалела ни о чем.

На Рождество Билли вернулась в Нью-Йорк, чтобы провести праздники с Джиджи. Она была приглашена к Невски на скромный семейный ужин, на котором было человек двадцать, не больше, и там обнаружила, как ей повезло, что именно скромная, молчаливая и совершенно безопасная Саша поселилась с Джиджи. Билли решила, что эта девушка могла бы быть сногсшибательной красавицей, осознай она свои возможности; но она вела себя тихо, как мышка, и совершенно терялась на фоне своих блестящих кузин. Саша зажималась всякий раз, когда Билли пыталась втянуть ее в разговор, и льнула к Джиджи, словно та была ее опекуном даже в ее собственной семье, все члены которой уже считали Джиджи членом клана Орловых-Невски. Такая бесцветная и зависимая соседка явно была для Джиджи более подходящей компаньонкой, чем любая бывалая нью-йоркская девица. Чем позже Джиджи повзрослеет, тем лучше, считала Билли.

Билли ходила по квартире Джиджи, пыталась, задавая непрямые вопросы, выяснить, как обстоят дела с кавалерами, но обе девушки, казалось, довольно счастливо пребывали еще в том периоде невинности, который длится от последнего посещения педиатра до первого визита к гинекологу за противозачаточными таблетками. От Марселя у Билли случился приступ крапивницы, поэтому она не могла провести более детального расследования, но осталась довольна тем, что Джиджи многому научилась в «Путешествии к изобилию». А Саша явно получала удовольствие от своей работы, вроде бы связанной с ведением учета в магазине дамского белья на Седьмой авеню. Квартиру девушки содержали в безупречном порядке, будто там почти не бывали.

В самом начале 1981 года, вскоре после Нового года, Билли вернулась в Париж, где она занимала на втором этаже отеля «Рид» просторный четырехкомнатный номер, не уступавший по размерам солидному дому, — номер, в котором герцог и герцогиня Виндзорские прожили столь долго, что он теперь носил их имя. Билли сидела, поджав под себя ноги, на диване в той из двух гостиных, которая нравилась ей больше, и размышляла о том, что, кажется, она уже готова заняться поисками собственного дома. В каминах горел ровный жаркий огонь, но все же это были гостиничные комнаты. Ей удалось привнести в них нечто свое: на письменном столе лежали ее блокноты, ручки, записные книжки; фотографии Джиджи, Долли и Джессики в массивных серебряных рамах стояли на столе и на каминной полке; повсюду лежали кипы книг, журналов и газет; огонь отражался в темных до прозелени бусинах ожерелья из черного жемчуга, которое она только что сняла и теперь задумчиво перебирала в руках, — но она не чувствовала себя дома. С Лос-Анджелесом покончено, с Нью-Йорком покончено, и именно Париж должен дать ей новый дом.

Хорошо, что Кора Мидлтон тоже оказалась в Париже. Прилетев день назад по какому-то делу, связанному с имением мужа, она позвонила Билли и тотчас получила приглашение на чай. Тогда она и предложила помочь Билли найти агента по торговле недвижимостью.

— Их такая уйма, — сказала Кора, — что просто невозможно понять, кто из них плох, а кто хорош. Но, к счастью, есть один человек, которому я полностью доверяю. Ее зовут Дениз Мартен, и, если хотите, я помогу вам с нею связаться. Лучше всего при покупке или продаже недвижимости держаться одного агента. Если она узнает, что на вас работают еще трое, то уж ни за что не станет расшибаться в лепешку. Если вы покупатель серьезный, то и один агент покажет вам все, что продается на сегодняшний день, даже если ему придется делиться комиссионными с другими агентами. Она считает, что верные пятьдесят процентов лучше проблематичных ста.

За последующие несколько недель, когда они с Дениз Мартен прочесывали Седьмой округ, Билли убедилась, что совет Коры был, как всегда, бесценен. Этот престижный старинный квартал на левом берегу Сены был единственным местом, где Билли хотела бы жить. Подобно мадам де Сталь, которая однажды сказала, что с радостью променяла бы свой чудесный загородный дом с видом на горы в Швейцарии на «сточную канаву на улице Бак», Билли чувствовала, что только в Седьмом округе она найдет тщательно скрываемое от постороннего взгляда, загадочное очарование того Парижа, где еще живо минувшее. Однако те немногие частные дома, которые освобождались в этом районе, продавались только в своем кругу и на рынок недвижимости не попадали. Люди, чьи предки жили в предместье Сен-Жермен задолго до времен Людовика XV, десятилетиями ждали своей очереди, чтобы заполучить квартиру в этом районе.

Тем не менее месяца через два до Дениз дошел слух о частном доме на улице Вано, хозяин которого недавно умер. Ни один из полудюжины наследников был не в состоянии выкупить у остальных их долю и получить право на владение всем домом. Это бьш не дворец — всего двадцать комнат, — однако владельцы запросили цену дворца — восемь миллионов долларов. И уже через несколько дней после того, как Билли осмотрела дом, она оказалась в какой-то обшарпанной конторе в компании двух нотариусов, один из которых действовал с ее стороны, а другой — со стороны владельца. Еще там находились двое агентов по торговле недвижимостью, которые с трудом скрывали нетерпение.

У Билли был богатый опыт покупки недвижимости, и обычно она вела себя как знающая толк в жизни, цепкая, деловая женщина. Правда, раньше все проекты договоров просматривал для нее Джош Хиллман, хотя она и сама отлично знала всю процедуру и гордилась тем, что ни разу не переплатила ни цента. Но сейчас, сидя за огромным столом с ручкой наготове и чувствуя на себе взгляды всех присутствующих, она вдруг заколебалась.

Ей предстояло подписать чек на восемьсот тысяч долларов, составлявших задаток в размере десяти процентов от цены, который ей не был бы возмещен, если бы сделка по какой-либо причине не состоялась. Первая цена, как это всегда бывает при покупке недвижимости, была непомерно высока, и предполагалось, что из-за нее можно поторговаться. Кроме того, обычно, а точнее всегда, покупатель обращался к услугам эксперта, который проверял обоснованность условий договора. Лишь после этой процедуры покупатель ставил свою подпись. Никакой самой богатой и экстравагантной француженке ни при каких обстоятельствах и в голову бы не пришло покупать по завышенной цене дом, который она увидела всего несколько дней назад. У нотариусов и агентов будут все основания считать ее самой большой разиней, какую им только доводилось встречать. Идиоткой. Она как бы сама позволяла себя надуть, обмануть, провести, короче, обставить, обштопать, обдурить.

— Если вы не подпишете сегодня, завтра этим домом уже заинтересуется кто-то другой, — прошептала Дениз на ухо неподвижно сидевшей Билли. — Если наследники принимают задаток, это значит, что при всех условиях они обязаны продать дом именно вам. А что, если сегодня кто-то еще посмотрит дом — а в Париже хватает богатых людей, интересующихся недвижимостью, — и предложит им более высокую цену? Без задатка вы рискуете упустить этот вариант. Такое случается довольно часто, если покупатель колеблется.

Какая чушь, подумала Билли. Она особо не цоверяла мнению Дениз и сейчас понимала, что была права. Доверие к ней Коры было не вполне обоснованным, это было мнение женщины, привыкшей покупать всякую мелочь, а не крупную собственность. Никакой частный дом, даже в самом лучшем районе, нельзя продать за один день; содержание здания встанет в копеечку, поскольку предыдущий хозяин его запустил, и понадобятся месяцы дорогостоящего ремонта, прежде чем можно будет заняться интерьером. Она спокойно могла затянуть переговоры на несколько недель.

Да, именно этот дом, и не просто дом, а особняк на улице Вано был построен словно специально для нее столетия назад. Он прождал ее больше двух веков. Едва привратник распахнул перед ней ажурные чугунные ворота в стене, густо заросшей плющом, она почувствовала, что исполняются ее самые заветные желания. Билли оказалась в просторном дворе, вымощенном булыжником, и увидела прелестный дом, так и манивший войти. Она подошла к гостеприимным дверям, к которым вели четыре полукруглые ступени, бросив взгляд на оба боковых крыла дома, одно из которых, судя по статуе гарцующей лошади, служило конюшней. Несмотря на нетерпение, она обратила внимание на отлично отесанный серый камень, из которого был сложен этот непритязательный двухэтажный дом, на серо-белые ставни с облупившейся краской, на лепнину над окнами. Едва за ней закрылись ворота, она окунулась в атмосферу деревенской тишины и покоя. Как во сне вошла она в круглый вестибюль с просевшими полами из наборного паркета. Его размеры точно соответствовали существовавшим где-то в подсознании Билли представлениям о том, каким должно быть человеческое жилище. Снаружи не доносилось ни звука, пока она бродила по анфиладе порядком обветшавших комнат, которые радовали своим простором, обилием окон и каминов. Она сразу поняла, что когда-то дом стоял среди деревенских садов. Когда-то это был действительно прекрасный дом, не холодный величественный дворец, а именно дом, где в благородстве и достоинстве жили многие поколения людей.

Билли окунулась в славное прошлое, в котором каждая комната говорила о неторопливом ходе времени: паутина проблескивала по углам, как сплетенный из серебряных нитей геометрический узор; в высоких потускневших зеркалах она видела себя словно в золотистой волшебной дымке; каждый оконный проем манил подойти поближе, хотелось опуститься на колени и рассматривать замысловатую игру трещин на рамах. Казалось, стоит только выглянуть наружу — и она увидит смелых и дерзких всадников в широкополых шляпах с перьями, прекрасных дам в напудренных париках, чьи пышные юбки скрывают веселое беспутство, а имена и титулы украшают страницы старинных книг. Ее не пугало, что в доме, возможно, придется заменить каждый дымоход, что крыша, наверное, течет, что в винных погребах водятся крысы, а на чердаке — мыши, что лепнина вот-вот готова осыпаться.

Ее охватило желание все это купить, купить немедленно, дорого, безрассудно. А ведь еще совсем недавно она думала, что ей уже не суждено пережить ничего подобного, что она преисполнилась пустого и холодного равнодушия человека, пережившего собственные страсти. Но теперь она чувствовала, как ею овладевает былая мания иметь, распоряжаться, приобретать; ее переполняла былая алчность, к ней вернулось то прежнее лихорадочное нетерпение сделать что-то своим — и немедленно. Осторожность, здравый смысл — какая ерунда, главное — она вновь испытала желание, которое одно только давало жизненную силу; желание — тот импульс, который не остановишь усилием воли; желание — то, что когда-то определяло ее жизнь; желание — наслаждение, покинувшее ее после развода.

Билли медленно подписала чек, со все возрастающим удовольствием выводя каждую букву своей фамилии. Она была совершенно равнодушна к тому, что плата за услуги нотариусов непомерно высока, намеренно не выяснила ничего о дюжине налоговых обязательств, о комиссионных на комиссионные, от которых у Джоша встанут волосы дыбом, когда он увидит документы.

Боже, как упоительно вновь совершать безрассудные поступки!

С улицы открывался вид на неприступный фасад, такой же строгий и серый, как и фасады всех домов XVIII века, расположенных неподалеку. Как и другие старинные особняки по соседству, особняк Билли имел двор и сад — парадный дворик спереди и сад позади. Все задние окна выходили на парк перед отелем «Матиньон», официальной резиденцией премьер-министра Франции, расположенным в нескольких сотнях метров дальше по улице Вано. Великолепный парк Матиньон — ибо он был слишком велик, чтобы называться садом, — простирался на многие гектары, и лишь стена отделяла владения Билли от раскидистых деревьев и обширных лужаек парка премьер-министра. На плане Тюрго, составленном в 1738 году, не было ни особняка Билли, ни самой улицы Вано. Весь этот участок занимали раньше деревья, поляны и цветники. Потом парк Матиньон стал меньше, и несколько престижных вилл образовали улицу Вано, аристократическую улочку, передвижение по которой было возможно только пешком, на велосипеде или на собственном автомобиле.

Ремонт особняка уже начался, но, прежде чем решить вопрос, кто будет заниматься интерьером, Билли отправилась к месье Мули, специалисту по пейзажной архитектуре и владельцу «Мули-Савар», самого роскошного цветочного магазина на площади Бурбонского дворца. Она попросила забавного, вертлявого и мило кокетливого месье Мули перепланировать ее заросший сад и сделать из него что-нибудь необычное и изысканное; она знала, что вековые деревья придется осторожно, стараясь не повредить корни, проносить через дом, и делать это надо до того, как займутся интерьером. И месье Мули создал для нее сад, подобрав такие деревья и кустарники, которые остаются зелеными всю долгую, но с редкими морозами парижскую зиму, пока не зацветут умело посаженные виноград и цветы.

Билли продолжала жить в «Рице», но большую часть дня проводила на улице Вано, следя за ремонтом. Она знала, что работу строителей здесь, как и во всем мире, нужно проверять. В случае с французскими подрядчиками, чьи бригады по решению профсоюза работали не больше тридцати девяти часов в неделю, дело усложнялось тем, что большинство рабочих заканчивали работу в пятницу до обеда, а простои по праздникам затягивались на несколько дней, поскольку законодательство разрешало устраивать дополнительные выходные в канун праздника и на следующий день после него.

Особняк на улице Вано занимал все ее мысли. Она вникала в мельчайшие детали, влекомая желанием сделать все возможное, чтобы вдохнуть в дом новую жизнь. На строительство десятка новых магазинов в разных странах она не потратила и десятой части энергии, которую сейчас отдавала этому дому.

По вечерам она возвращалась в «Риц», сбрасывала одежду и залезала в горячую ванну. Устало осматривая белый мрамор с кранами и сливами в виде золоченых лебединых шей, проводя взглядом по кипе махровых полотенец персикового цвета, Билли признавалась себе, что если бы она вела себя разумно и сразу наняла какого-нибудь известного дизайнера, вроде Анри Самюэля, Франсуа Катру или Жака Гранжа, то ему сейчас пришлось бы взять на себя часть ее забот. Он поставил бы кого-нибудь следить за ремонтом, еженедельно лично бывал бы на стройке, а к ней обращался бы только в случае необходимости. И она смогла бы отправиться на лыжный курорт, или к морю, или в Англию — присмотреть себе загородный дом, — или заняться покупкой скаковых лошадей… впрочем, нет, если быть честной перед самой собой, больше всего ей хотелось сейчас оставаться в Париже.