— Видите ли, мистер Ривз… Дэвид Мелвилл уже полгода как не работает в агентстве. После его ухода художественным директором проекта с «Индиго Сиз» была Лайза Леви, очень талантливая молодая художница. Очень глупо с моей стороны, но, когда мы с вами говорили, мне и в голову не пришло, что вы захотите видеть ее лично на этом, самом первом этапе нашего знакомства. Мои коллеги — члены совета директоров, а Лайза имеет совсем иной статус. Мне очень жаль, что я вас не поняла, — быстро проговорила Виктория. Губы у нее пересохли. — Если позволите, я ей позвоню и велю прилететь первым же рейсом. Завтра она, конечно, уже будет здесь. Еще раз прошу меня простить.

— Ну что вы, ничего страшного, — кивнул Харрис Ривз. — Будем считать это вполне объяснимой ошибкой. Наш вице-президент по рекламе должен был уточнить с вами все детали. Придется с него спросить. Еще кофе?

— Нет, благодарю.

— Надеюсь, Джиджи Орсини вы с собой привезли? — Вопрос Ривза прозвучал резко и неожиданно.

— Откровенно говоря…

— Я этим крайне огорчен. Рекламная кампания «Индиго Сиз» целиком строилась на тексте, на единой концепции. Тут у меня есть графики их объемов продаж — потрясающий рост. Черт, вы должны были привезти ее. Джиджи Орсини — автор кампании, которая совершила переворот в бизнесе Элеоноры Колонны и ее ребят, уж вы должны были понимать, что я в курсе таких подробностей! Не так много фирм, работающих в этой сфере, и мы пристально следим друг за другом. Джиджи Орсини непременно должна была прилететь с вами! Вот вам телефон, звоните немедленно.

— Мистер Ривз, когда вы пригласили нас к сотрудничеству, вы знали, что мы работаем с «Индиго Сиз»? — Виктория старалась придать своему голосу рассудительный тон.

— А какое это имеет отношение к делу?

— Нам пришлось расторгнуть с ними контракт, мы не имеем права работать на две конкурирующие фирмы.

— А мне какое до этого дело? Это ваши проблемы.

— Видите ли… когда мы сказали об этом Джиджи, она… она уволилась.

— Что она сделала?

— Уволилась, — твердо ответила Виктория, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

— Тогда верните ее, черт возьми! Разыщите ее, заплатите ей вдвое, втрое больше — только верните! Мне одно непонятно — какого лешего вы заявились ко мне без нее? Уж кто-кто, а она-то должна была бы вникнуть в наши дела с первого дня! У вас было более чем достаточно времени, чтобы уговорить ее вернуться. Плохо начинаете!

— Мистер Ривз, — вступил в разговор Арчи, — с первого дня Джиджи в нашем агентстве я руководил ее работой. Собственно, я и нашел ее, и привлек к работе в «ФРБ», когда нам надо было заполучить контракт с «Индиго Сиз». Могу вас заверить, что качество нашей работы с «Бич-Кэжуалс» будет не хуже, если не лучше, чем то, что делала Джиджи для братьев Коллинз.

— «Не хуже, если не лучше» меня не интересует — меня интересует Джиджи Орсини, она должна писать рекламные тексты для моей фирмы. И все! Я коллекционер и покупаю оригиналы, а не копии, благодарю покорно! Чего бы я стал нанимать ваше агентство? Вы не задумывались? Ради удовольствия видеть вас троих? Да я вас знать не знаю! Нет уж, премного вам благодарен! Мне плевать, что вы руководили работой Джиджи Орсини — вы можете это делать двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, мистер Рурк, но вы ведь не писали за нее текстов? Полагаю, что нет. Их писала женщина, а не мужчина. Верните ее. Пока она не вернется, нам с вами не о чем разговаривать.

Он резко отодвинул чашку с кофе, ясно давая понять, что разговор окончен. Арчи с Байроном поднялись и вопросительно посмотрели на Викторию. Неужели не скажет Ривзу, что Джиджи вообще ушла из рекламного бизнеса?

— Прошу еще раз простить меня, мистер Ривз, — сказала Виктория и грациозно встала. — Мы позволим себе побеспокоить вас только тогда, когда Джиджи Орсини снова будет работать в нашем агентстве. Я высоко ценю вашу оценку нашей деятельности. Не могу вам передать, как я огорчена, что мы не оправдали ваших ожиданий. Пускай начало было и неудачным, как вы изволили заметить, но я обещаю вам, что за ним последует отличная работа.

— До свидания, мисс Фрост, до свидания, джентльмены, — сердито сказал Харрис Ривз. — Моя секретарша вас проводит. Я немедленно распоряжусь, чтобы мой вице-президент по рекламе выяснил, где находится Джиджи Орсини. Даю вам время до конца этой недели, верните ее. Иначе я сделаю это сам.

— О господи, и что нам теперь делать? — простонал Байрон. Они с трудом нашли такси и втроем втиснулись на заднее сиденье.

— Вариантов нет, Бай, — ответил Арчи. — Мы обязаны вернуть Джиджи любой ценой, это очевидная вещь.

— Арчи прав, — поддержала его Виктория. — Сию же минуту отправляйтесь в аэропорт и садитесь в ближайший самолет. Не тратьте время на отель, я выпишу вас сама. Разыщите ее и уговорите… обещайте что угодно. Без меня у вас лучше получится. Она меня не любит, а я не люблю ее, но дело свое она знает. Не раздумывая, обещайте ей все, что может склонить ее вернуться, — в том числе и партнерство.

— Меня вот что больше всего беспокоит, — угрюмо сказал Арчи, — Ривз ведь может понять — если уже не понял, — что мы ему не нужны. Он сам может нанять Джиджи, открыть собственное агентство, сделать ее главным действующим лицом, положить ей астрономический оклад и при всем том сэкономить на комиссионных.

— С него станется, — мрачно поддержал его Байрон. — Как коллекционер живописи, он отлично знает, что всегда выгодней покупать прямо у художника, чем у агента — во-первых, цена лучше, во-вторых, они обожают личные контакты, они тогда начинают чувствовать себя не столько покупателями, сколько патронами.

— Вице-президент фирмы по рекламе этого не допустит, — возразила Виктория. — Если это произойдет, то он первый кандидат на сокращение. В любом случае я не собираюсь волноваться на этот счет раньше, чем вы поговорите с Джиджи. Она уже наверняка остыла. Десять к одному, что к голосу разума она прислушается.

— А ты почему не летишь с нами? — спросил Арчи, с трудом скрывая охватившую его панику. — Ты можешь не говорить с Джиджи, но в Лос-Анджелесе ты нам не помешаешь.

— У меня сегодня встреча с Джо Девейном, — невозмутимо ответила Виктория.

— А подождать он не может? — огрызнулся Арчи.

— Нет, Джо терпеть не может, когда назначенные заранее встречи переносятся, пусть даже на полчаса. Давайте не будем забывать, что мы имеем с «Оук-Хилл» двадцать пять миллионов, не нужно пренебрегать своим первым клиентом, мальчики, менеджмент не терпит небрежности. И не надо паниковать, Арчи, это пока не боевая тревога, а учебная.

«Интересно, — подумала Виктория, — почему Ангус не оставил мне в отеле никакой записки». Она не уедет из Нью-Йорка, пока не поговорит с ним и не выяснит, как он решил вопрос с ее матерью. Никакой крупный контракт, который им надлежит добыть любыми способами, никакой Харрис Ривз с его безупречной прической и картинами Пикассо на стенах кабинета не заставит ее изменить решение.

В приемной «Оук-Хилл Фудс» Виктории пришлось ждать не дольше минуты. Кабинет Джо носил отпечаток старомодности, но у всякого посетителя эта старомодность создавала ощущение прочности и надежности фирмы, руководству которой нет нужды заботиться о том, чтобы произвести впечатление. Виктория обладала редким умением замкнуться в некую оболочку, отбросить все посторонние мысли, и сейчас утренние неприятности нисколько не сказались на ней. Ей не терпелось побыстрее исполнить свой долг перед Джо и потом со спокойной совестью начать выяснять отношения с Ангусом. Если нужно, она готова для этого явиться к нему на работу.

— Мистер Девейн просил вас подождать в кабинете, — учтиво обратилась к ней секретарша.

— А что, Глория, его нет? Кстати, как поживаешь? — Они были знакомы уже не первый год.

— Спасибо, мисс Фрост, хорошо. Мистер Девейн на минуту отошел, он сейчас придет. Вам там будет удобнее, — сказала Глория, впуская ее в кабинет и плотно закрывая дверь.

За столом Джо Девейна сидела Миллисент Фрост-Колдуэлл.

— Отлично, ты, как всегда, пунктуальна, — сказала она ровным голосом, бросив взгляд на украшенные бриллиантами часики. — Садись, Виктория. — Она с радушной улыбкой указала на кресло.

— А что… почему… зачем ты здесь? — От удивления Виктория встала как вкопанная.

— Виктория, Джо проявил любезность и разрешил нам воспользоваться своим кабинетом. Он с пониманием отнесся к тому, что мы пытаемся наладить отношения в семье, и предложил свой офис, опасаясь, что в нашей фирме будет сложнее уединиться.

— Отношения в семье? Это еще что за черт!

— А разве это не так? — шагнул вперед Ангус Колдуэлл. До этого он стоял в нише у окна, и Виктория его не заметила.

— Ангус! Ты почему мне не оставил записку в отеле?

— Он не оставил тебе записку, Виктория, потому что мы хотели поговорить с тобой вместе, — ответила мать. — Сядь, пожалуйста.

Ангус положил ей руку на плечо и подвел к креслу. От его теплого прикосновения к ней вернулись силы. Все будет в порядке. Раз мать здесь, это может означать только одно: она смирилась с неизбежностью развода и пытается сделать так, чтобы испытать меньше унижений. Это лучшее решение для разумной женщины — оставить мужа, не дожидаясь, пока он тебя бросит.

Внимательно и без тени смущения оглядев мать, Виктория вновь обрела уверенность в себе. Внезапно содрогнувшись от физического отвращения, она мысленно отметила, что эта женщина по-прежнему одевается не по возрасту. Миллисент, видимо, все еще думает, что может скрыть свои пятьдесят три года приятной нежно-розовой шелковой блузкой с закрытым воротом. Она все еще тешит себя иллюзиями, будто может затуманить критический взгляд молодого мужа кольцом с чересчур крупным рубином, бриллиантовой брошью на лацкане темно-лилового жакета и браслетами с неуместно крупными рубинами и бриллиантами, которые, однако, ничуть не скрывали вздувшихся вен. Должно быть, она по нескольку часов в день изнуряет свои стареющие мышцы гимнастикой, не отдавая себе отчета в том, что выглядит высохшей старухой. Под глазами появились новые морщинки, презрительно отметила Виктория, а для этой встречи она, кажется, специально сделала прическу.

Виктория перевела взор на Ангуса: тот придвинул себе кресло и устроился в нем боком, так что она оказалась между ним и матерью. Она пыталась поймать его взгляд. Как часто Виктория специально для встречи с ним надевала строгий черный наряд — как сегодня. Ей доставляло удовольствие отдаваться ему в полном облачении, едва войдя в дом. О, она в совершенстве овладела этим искусством — возбудить, разжечь его, а потом тянуть и откладывать, так что он уже почти переставал надеяться, — а затем уступить. Подними Ангус сейчас глаза, он безошибочно узнал бы, о чем она думает. Но он продолжал смотреть мимо, уставившись в одну точку где-то над головой жены, как если бы чувствовал себя не вправе лицезреть эту боготворимую им красоту, прежде чем ему официально не будет дано это право.

— Виктория! — Ангус нервно откашлялся. — Твоей матери известно, что на протяжении пяти лет у нас с тобой был роман. — Голос был чужой, такой решительный и резкий, что Виктория сразу поняла, что он намерен высказаться до конца. — Миллисент знает, что в это дело меня втянула ты, — продолжал Ангус, как автомат. — Она знает, как я потерял голову и позволил себе заниматься с тобой любовью, и ей известно, что наш роман продолжался до самого последнего времени, даже после того, как я попытался избавиться от тебя и услал в Калифорнию. Она знает, что периодически я теряю разум и способность сопротивляться своим сексуальным желаниям. Ей доподлинно известно, какие безумные поступки я совершал и как я, по своей преступной слабости, не сумел противостоять тебе, хотя должен был это сделать в первый же раз. После твоего звонка в Сауттемптон я ей все рассказал.

— Но мы любим друг друга! — Это был единственный и последний ее довод, и она ухватилась за него, как утопающий за соломинку. — Ты хочешь на мне жениться! Ты ей об этом сказал?

Ангус снова заговорил своим механическим голосом, и слова его, как гвозди, вколачиваемые в крышку гроба, били по ней, не оставляя ни малейшего шанса на возражения.

— Все эти годы я так и думал. Я думал, что люблю тебя. — Он набрал в грудь воздуха и теперь смотрел на жену. — Да, Миллисент, я был в нее влюблен, так влюблен, что был не в состоянии смотреть на вещи здраво. Но с того дня, как она стала требовать, чтобы я развелся с тобой, я начал ее бояться, а любовь и страх — вещи несовместимые.

— А он не сказал тебе, что он был моим первым мужчиной? — выкрикнула Виктория.

— Я всегда чувствовала, что в тебе есть что-то неправильное, Виктория, — своим мелодичным голосом невозмутимо произнесла Миллисент Колдуэлл. — Нет, конкретно эта трогательная подробность не была мне известна, но какая теперь разница, какую форму принял твой психоз? Ты не считаешь, что тебе было бы намного полезней раздвигать ноги перед каждым встречным, чем беречь свою девственность для собственного отчима? Что скажешь?

Миллисент Колдуэлл сидела с высоко поднятой головой, олицетворяя собой невозмутимость и хладнокровие. Некоторая аляповатость ее наряда и украшений почему-то воспринималась теперь скорее как символы могущества, нежели как проявление слабости.

— Отчима? Не морочь мне голову ерундой! — выпалила Виктория. — Ты прекрасно знаешь, что я никогда не была ему падчерицей и что все произошло, когда мне было уже двадцать семь лет! Какое отношение имеет к этому ваш брак? Двое взрослых людей любят друг друга!

— Ангус, — тихо и печально произнесла Миллисент, — я не хотела тебе верить, но ты был прав — она ничего не хочет понимать…

— Понимать — что? — закричала Виктория с искаженным от злости лицом, переводя недоуменный взгляд с одного на другого. — О чем ты говоришь? О вашей несуществующей семье? Об отношениях, которых нет? Это и отношениями-то нельзя назвать, ты прекрасно знаешь, и не смей этого отрицать, что твой «отчим» — голая фикция, просто тебе удобно сейчас об этом вспоминать, хотя никакого морального или законного права у тебя на это нет! Не забывай, что я познакомилась с Ангусом, когда мне было шестнадцать лет!

— Бедная девочка, — сказала мать. — Неужели ты думаешь, что любой здравомыслящий человек — кроме тебя, Ангуса и меня — поверит, что между вами ничего не было на протяжении одиннадцати лет? Ты была вполне оформившаяся девушка, а Ангус — такой страстный мужчина… Да кто поверит, что вы все эти годы тайком от меня не спали вместе? Тут может быть только один вопрос — когда именно и где это началось — в Нью-Йорке ли, Саутгемптоне, на Ямайке или во Франции? «Как долго они терпели?» — вот единственный вопрос, который здесь уместен. У вас были все возможности для близости… К тому же я была намного старше Ангуса, не правда ли? Между прочим, — улыбнулась она, — я и сейчас его старше.

Миллисент Колдуэлл посмотрела на свои руки.

— Вот ведь что говорили бы люди, как бы я ни пыталась их разуверить. Все бы думали, что я просто защищаю вас обоих, но никто и никогда не позволил бы мне изображать из себя святошу, даже если бы я и хотела. Люди всегда с большей готовностью верят в плохое, неужели ты еще этого не поняла? Виктория, где твое благоразумие? Твоя беда в том, что ты смотришь на вещи только своими глазами и отказываешься встать на чужую сторону. Среди моих знакомых не найти ни одного человека, кто не замечал бы, что между вами с Ангусом что-то происходит. Все ваши свидания неизменно становились предметом сплетен между моими лучшими друзьями и подругами. Никто из нас не безгрешен, так что провести кого-либо очень трудно.

— Значит, ходили сплетни! И что с того? Ангус, тебе есть какое-нибудь дело до сплетен? Ну, скажи! — В голосе Виктории, до этого вызывающем и самоуверенном, зазвучала растерянность. Or слов матери, с их неуязвимой логикой и житейской правдой, веяло чем-то таким, что ей стало казаться, будто море вдруг превратилось в лед, а горы растопились.

— Да ты что, и впрямь сумасшедшая? Конечно, мне есть до них дело! И что плохого — дорожить мнением окружающих? — В Ангусе в полный голос говорил инстинкт самосохранения.

— Да как ты можешь ставить чье-то мнение выше собственного счастья? Ведь тебе приходилось жить с ней под одной крышей! — сорвалась на крик Виктория, тыча пальцем в мать. — Ничье доброе мнение не способно сделать человека счастливым, ничье мнение не заставит твой член стоять, ничье мнение не поможет тебе кончить, кобель несчастный! Или ты уже тоже высох, как и она? Может, она тебе отрезала яйца?

— Грубостью ничего не добьешься, Виктория, — не теряя достоинства, фыркнула Миллисент Колдуэлл. — Тебе не идет. Это не твой стиль.

— Да плевать я на тебя хотела! И на твоих так называемых друзей!

— Ты — да, но Ангус — нет, пойми это, Виктория. Он только что сам это сказал. Он, конечно, еще не все тебе объяснил. Он не сказал тебе, что не представляет, как можно провести остаток жизни в ссылке — бесславной ссылке! — в Калифорнии, хотя там и много солнца. Он не сказал о том, что с Нью-Йорком у него связано слишком много важного и дорогого его сердцу, чтобы всем этим пренебречь ради твоего новоиспеченного агентства, в успехе которого я лично никогда не сомневалась.

— Это правда?! — Виктория уставилась на Ангуса и поняла вдруг, что у него нет ни малейшего желания продолжать этот разговор. Ответ на заданный ею вопрос был написан у него на лице, лице провинившегося школьника. Он по-прежнему не смотрел на нее, а жалобными глазами верного пса глядел на жену. — Ведь ты умрешь, Ангус, умрешь от желания, ты ведь это знаешь! Ведь знаешь, жалкий трус? Как мужчине тебе коней, как ты не понимаешь?

— О, в этом я как раз не уверена, Виктория, — с легким смешком отозвалась мать. — С тех пор как у тебя началась связь с Ангусом, мы с ним не спим вместе, и я догадывалась, что у него кто-то есть, и на какое-то время смирилась. Мне просто в голову не приходило, что эта женщина — ты. Что касается меня, то Ангус свободен удовлетворять свои сексуальные потребности с любой женщиной на его выбор — только ни с кем из служащих агентства или из моих подруг. И не с тобой. Этого не будет никогда!

Изящные пальцы забарабанили по столу Джо Девейна.

— Ангус будет вести себя благоразумно, а я — я просто буду закрывать на это глаза. Уверяю тебя, многие семьи живут куда хуже. Раньше я ревновала, устраивала ему сцены, но это была пустая трата времени. Мне нужно одно — и я буду на этом настаивать, — чтобы рядом со мной до конца моих дней был муж, преданный человек и прекрасный партнер по бизнесу.

— Преданный? Ты воображаешь, что он тебе предан? — Виктория обдала мать презрением. — Да знаешь ли ты, что он ненавидит тебя и себя за то, что вынужден жить с тобой! Что он давно задумал уйти от тебя?

— Я думаю, что лучшим доказательством твоей неправоты — Ангус меня поправит, если я ошибаюсь, — служит как раз то, что мой муж намерен продолжать именно ту жизнь, которую, по твоим словам, он так ненавидит. Семейная жизнь бывает разной, как жаль, что в свои тридцать два ты еще этого не поняла. Ты обвинила Ангуса во лжи и была права, Виктория. Он лгал нам обеим — хотел успеть всюду. В постели — ты, дома — я. Но в конечном итоге, когда встал вопрос выбора, он предпочел меня, причем не раздумывая. Так, Ангус?

Тот кивнул.

— Я думаю, Виктория хотела бы услышать это от тебя, — с мягкой настойчивостью произнесла Миллисент Колдуэлл.

— Твоя мама права, — тотчас же глухим голосом произнес Ангус.

Миллисент с поразительной легкостью отпустила ему его грехи, и он был внутренне готов к тому, что она непременно его унизит. Но она была слишком умна, чтобы вновь и вновь возвращаться к этой теме: через несколько недель все забудется, как будто ничего и не было.

— Повтори, — потребовала Виктория. — Посмотри на меня и скажи, что ты мне врал, скажи, что тебе нужна она, а не я.

Он обратил на нее пристальный взгляд и негромко произнес:

— Я обманывал тебя. Я обманывал Миллисент. Ты мне не нужна. Мне нужна она. Я не хочу ничего менять в своей жизни. И мы больше никогда не будем с тобой вдвоем.

Виктория села еще прямее. Во взгляде Ангуса она прочла ненависть. Отвращение. Омерзение. Его гордость оказалась растоптана, и в этом он винит ее. Она стала для него причиной позора, и он сделает все, чтобы как можно скорее забыть о ней. Поруганная гордость безвольного человека таит в себе больше опасности, чем человека сильного, потому что без этой гордости он ничто. Она только сейчас это поняла.

— Ну вот, теперь, когда мы все выяснили, может, забудем об этом неприятном моменте, дорогая? — спросила Миллисент Колдуэлл.

— Мне нечего тебе сказать. Поблагодари Джо за то, что он предоставил для встречи свой кабинет.

— Нет, Виктория, не спеши так. Нам еще надо обсудить кое-какие дела, правда, Ангус? Видишь ли, Виктория, до вчерашнего дня я не задумывалась над тем, как нашему агентству не хватает контрактов с «Оук-Хилл». Этого я все-таки не могу тебе уступить, даже не проси. Ни тебе, ни кому еще. Дело не в личностях, Виктория, а в профессиональной гордости. Мы с Ангусом предложили Джо, что в течение трех лет будем вести его рекламную кампанию — по всем трем направлениям и бесплатно. Мы готовы выделить для этого своих лучших сотрудников. Стоит ли говорить, как обрадовался Джо. Так что, Виктория, больше ты с ним не работаешь.

— До какой мелочности ты опустилась! Какая низость! Да эти контракты вам не нужны! Они для вас давно в прошлом! О господи!

— Вовсе нет, — возразила Миллисент с холодной улыбкой. — Я сделала это ради тебя, Виктория.

— С меня довольно! — Она встала.

— Ты возвращаешься в «Колдуэлл и Колдуэлл» вместе с контрактами «Оук-Хилл». Это так естественно. Ты сохранишь свое лицо, дорогая, а в твоем положении это уже немало.

— Ты с ума сошла! И не подумаю даже!

— Если ты не вернешься, то мы с Ангусом тебя уничтожим. Нам стоит только шепнуть кому надо, какая у нас неблагодарная, безумная дочь-шантажистка, и твоего агентства больше нет! А ты до конца своих дней будешь искать работу.

— Ты настоящее чудовище!

— Яблоко от яблони… — Миллисент погрозила дочери пальцем. — Я должна иметь возможность приглядывать за тобой. Я хочу знать, где ты находишься в каждый конкретный момент, и буду следить за тобой, пока ты не выйдешь замуж — впрочем, я и тогда буду за тобой смотреть. Пока я жива, ты будешь под моим присмотром. С моими деньгами это не составит большого труда.

— Но зачем? — в отчаянии воскликнула Виктория. — Зачем? Ты получила все, что хотела. Почему ты не хочешь оставить меня в покое?

— Я несу за тебя ответственность. Ты мое единственное дитя, и все эти годы я мало уделяла тебе внимания. Но еще не все потеряно. Тебе нужно только, чтобы кто-то держал тебя в узде, ты из тех, кому требуется твердая рука. Я не прощу себе, если не сделаю все, чтобы тебе помочь. Ты, может быть, вообразила, что я давно отреклась от собственной дочери? Богу известно, как я старалась, но дети — это такой народ: с ними старайся — плохо и не старайся — плохо. С этим в наши дни никто уже не спорит. Как бы то ни было, в том, что ты сделала со своей жизнью, есть и моя вина.

— Мы решили послать тебя менеджером в токийский филиал, — Ангус хладнокровно объявил приговор. Его взгляд мимоходом скользнул в ее сторону, но она не прочла в нем ничего, кроме желания поскорей закончить этот тяжелый разговор.

Виктория не помнила, как вышла из кабинета, но в ушах у нее навсегда застыл безжалостный голос матери, самодовольно комментирующий приговор, вынесенный дочери:

— Кажется, Ангус, эту маленькую проблему мы решили? Джо будет очень доволен.